Часть первая

Палачи из телевизора

Земля. Москва. Год 1989.

Степан зашел в поросший деревьями дворик. Лаврушина он увидел сразу.

Завлабораторией уж два дня не отзывался на телефонные звонки, не обращал внимания на стук в дверь. Официально он уже неделю числился больным, на что имел «отмазный» лист – проштемпелеванный, выписанный по всем правилам больничный, во всяком случае по телефону он говорил, что дело обстоит именно так. Надо же случиться – именно в это время директор собрался в срочную командировку, и не куда-нибудь в филиал в Орловской губернии, а в Данию. Тамошние ученые что-то твердили насчет новых времен, перестройки, о «милом Горби», а потому предлагали русским объединить усилия и грызть вместе гранит науки. Лучшего консультанта и сопровождающего, чем Лаврушин, директору не найти. Завлаб должен появиться в институте и цепляться из о всех сил в представившуюся возможность. Загранкомандировка – предел мечтаний советского человека. Чтобы упустить такую возможность, надо быть дураком. Притом дураком круглым. А упустить это счастье можно очень просто – вокруг директора уже вились, нашептывали, науськивали, умасливали желающие хоть краешком глаза глянуть на Копенгагенскую вольницу.

Лаврушин, которого сейчас увидел Степан, меньше всего походил на больного человека. Гораздо больше походил он на человека здорового. И закрадывались сомнения о правомерности выписанного ему больничного листа.

Кандидат физматнаук, одетый в грязную робу зеленого цвета, которые в последнее время облюбовали дачники, вытаскивал из багажника своего «Запорожца» огромный пузатый медный самовар. Вещь была изрядно потерта, помята, бок продырявлен. На асфальте уже выросла груда никуда не годного хлама: разбитая настольная лампа. сгоревшая телевизионная трубка, всякая металлическая всячина. Судя по удовлетворенному лицу хозяина этого хлама, жизнью тот был доволен вполне.

– По совместительству в старьевщики устроился? – укоризненно произнес Степан.

– Во, на ловца и зверь бежит, – сказал Лаврушин, поднимая глаза на друга. – Поможешь дотащить.

Он начал совать в руки Степана железяки – влажные и не совсем чистые.

– Э, – запротестовал было Степан.

– Давай-давай, – Лаврушин преподнес ему телевизионную трубку.

– Ты где этот хлам взял? На свалке, что ли?

– Ага. На ней, родимой.

Степан едва не выронил поклажу, положил ее на землю, и возмущенно проговорил:

– У тебя загранкомандировка срывается, а ты по свалкам мышкуешь, мусор там собираешь!

– Загранкомандировка, – рассеянно кивнул Лаврушин, держа в руках мятый самовар и с интересом рассматривая его. – Посмотри, какая вещь. То, что доктор прописал!

Все хваленое здравомыслие Степана восставало против подобной беспечности, безалаберности, и вообще – сущего безумия. Он хотел сказать что-то крайне едкое и колкое, но оглянуться не успел, как друг вновь нагрузил его поклажей, на этот раз завернутой в пленку.

– Самовар я сам понесу, – Лаврушин бережно поднял медное чудище, которое раздували во времена царя Гороха кирзовым сапогом.

– Дела-а, – протянул Степан. – Ты больничный не у психиатра брал?

В лифте он пытался добиться у друга объяснений, но тот, ощупывая самовар, отделывался: «подожди», «потом», «сейчас увидишь».

Страшнейший кавардак бросался в глаза уже в коридоре. Там была разбросана зимняя, летняя, осенняя обувь, половина которой место было на свалке. Здесь же валялись куски проводов, обломки микросхем, пара паяльников, осициллограф, и все тот же свалочный мусор. Ощущался запах бензина.

– Дала-а, – вновь протянул Степан, оглядываясь. Он привык, что дома у друга всегда бардак. Но сегодняшний бардак был бардаком с большой буквы. – У тебя здесь что, монголо-татары с нашествием побывали?

– Подожди секунду, – Лаврушин, не выпуская из рук самовара, шагнул в комнату. Степан последовал за ним. И обмер.

Дело было даже не в том, что в комнате царил уже не Бардак, а БАРДАЧИЩЕ. Но то, что возвышалось в центре комнаты, вообще нельзя было назвать никакими словами.

Итак, мебель была сдвинута в угол. В центре расположилась фантастическая по глупости, абсурдности и откровенному сумасшествию конструкция. Высотой она почти доставала до потолка, диаметром была метра полтора-два. Пробовать уловить в дичайшем нагромождении деталей какую-то систему – занятие бесполезное. Не было этой системы. И смысла не было. Зато были можно было различить отдельные элементы, из которых и состояла эта ХРЕНОВИНА (иного слова в голову Степана как-то не пришло). А угадывались в ней: бочка из-под соленых огурцов – центральная часть конструкции, трубка от душа, знакомый бидон, из которого немало пива пито, небольшой ржавый двигатель внутреннего сгорания, выхлопная труба вела на улицу через окно, панель от стереоприемника, магнитофон «Весна», а так же мелочь – змеевики, клеммы, разноцветные провода, табличка от троллейбуса номер чсетырнадцать.

– Дела-а, – протянул Степан. – Ты точно спятил, солнце мое.

– Нравится? – ставя самовар на пол, самодовольно осведомился Лаврушин.

– Потрясающе!

– Только самовара не хватало.

– Ты чем здесь занимаешься? – с опаской спросил Степан.

Он со страхом думал, что у его друга очередной приступ творческой горячки, а тогда – запирай ворота.

– Я над этой штукой три месяца работал, – доверительно поведал Лаврушин. – Времени все не хватало с этой институтской текучкой, вот и сел на больничный.

– Что это за жуть ты сотворил?

– Генератор пси-поля. Торжество энергоинформационных технологий. Двадцать второй век!

– Это генератор? Вот это? – Степан ткнул в машину пальцем,

– А чего удивляешься? – с некоторой обидой спросил Лаврушин. – По-твоему генератор должен обязательно сверкать никелем и пластмассой? У меня нет денег на это. Уж чем богаты.

– Ты хочешь сказать – эта коллекция металлолома работает?

Лаврушин пожал плечами.

Степан протиснулся боком к дивану, зацепился джинсами об острый край обрезка трубы, со стоном чертыхнулся – джинсы были новые. Упал на мягкие продавленные подушки. И занялся любимым занятием – назиданиями:

– Лаврушин, эта штука не работает. Такие штуки вообще не работают. Такие штуки выставляются на экспозициях «Творчество душевнобольных».

– Конечно, не работает, – охотно согласился Лаврушин.

– Ну вот. ЧТД. Что и требовалось доказать.

– Сейчас самовар подсоединю – и заработает.

– Самовар, – простонал Степан.

– От служит отражателем пси-поля, которое и откроет тоннель в иной пространственно-временной континуум.

– Ага. А я – марсианин. Прибыл в СССР для организации совместного предприятия по разведению розовых слонов.

– Считаю иронию здесь неуместной, – хозяин квартиры поднял валявшийся на полу чемоданчик с инструментом, открыл его и принялся за самовар. Тот под ударами молоточка приобретал овальную форму. Попутно Лаврушин объяснял, что и как. Выражение на лице гостя менялось: недоверие сменилось полным неверием, а затем и страхом, в голове билась цифра «03» – там, кажется, высылают за душевнобольными.

Из объяснений явствовало, что психологическое поле, создаваемое человеком, может реализовываться в параллельных пространствах, число им – бесконечность. Каждая мысль создает свой материальный мир, живущий, пока эта мысль длится, по задумке автора, а затем переходящий в свободное плавание. Если должным образом генерировать пси-энергию, можно попасть в эти производные миры. Притом легче попасть в тот мир, о котором думают наибольшее количество людей. А чем заняты головы большинства людей?

– Это дверь в телевизионный мир, – подытожил Лаврушин.

– Какой бред, – с восхищением произнес Степан. – Всем бредам бред.

– Легко проверяется. Сейчас мы испытаем генератор.

Лаврушин решил, что довел самовар до кондиции. Отделан он был плохо, на корпусе – вмятины, но, похоже, для целей, которым был предназначен, годился. Изобретатель присобачил разъемами самовар к аппарату рядом с будильником за шесть рублей двадцать копеек, который резко тикал.

– Начнем?

– Начинай, – насмешливо произнес Степан, скрестивший руки на груди. Он пришел в себя. И решил, что дуровоз вызывать нет смысла. Просто Лаврушин увлекся очередной идеей. Вот слезет с нее – и вновь будет достойным членом коллектива, законным квартиросъемщиком, членом профсоюза.

Лаврушин распахнул дверцу шкафа, вынул заводную ручку для автомобильного мотора, засунул ее в глубь аппарата.

– Двигатель на десять лошадей, – сказал изобретатель. – Приводит в действия вращательные и колебательные элементы.

Он дернул несколько раз ручку. Двигатель чихнул несколько раз и с видимой неохотой завелся. Аппарат затрясся, как припадочный. В его глубинах что-то закрутилось, заходило ходуном.

– Жду чуда, – саркастически произнес Степан.

– Подождешь, – Лаврушин обошел генератор, лицо его изображало крайнюю степень озабоченности. Он сунул руку в глубь аппарата, начал чем-то щелкать.

– Давай, покажи, – подзадоривал Степан.

Тут комната и провалилась в тартарары.

* * *

Степан зажмурил глаза. А когда открыл, то осознал, что сидит не на диване в лаврушинской квартире, а на потертых гранитных ступенях старого дома. И что по улице несутся стада иномарок – больших и маленьких, БМВ и Мерседесов, «Фордов» и «Рено».

Народу было полно – по большей части смуглые, горбоносые, кавказистые, одеты одни скромно, другие крикливо. Дома все под одну гребенку, в несколько этажей. Какая-то стойка со здоровенными кнопочными телефонами. Напротив афиша кинотеатра – полуголая девица целится в какого-то обормота маньячного вида из гранатомета. И везде – реклама, реклама, реклама – вещь советскому человеку чуждая и ненужная.

Степан посмотрел направо – рядом на ступенях сидела в обнимку парочка стриженных, с красными хохолками, во всем черном, с медными бляшками молодых людей неопределенного пола. Молодые люди обнимались и целовались с самозабвенностью и отстраненностью, они не замечали ничего вокруг. С другой стороны стоял Лаврушин с заводной ручкой в руках.

– Дела-а, – Степан дернул себя за мочку уха, что бы убедиться в реальности происходящего.

– Оторвешь, – сказал Лаврушин. – Ухо оторвешь.

– Сработала твоя ХРЕНОВИНА!

– А как же… Интересно, какая сейчас передача?

– Сегодня воскресенье. Может быть какая угодно. Наверное, что-то про туризм.

– Пошли посмотрим на за рубеж. Когда еще побываем, – предложил Лаврушин.

– Как мы будем осматривать мир. Ограниченный фокусом видеокамеры?

– А кто тебе сказал, что он ограничен? Этот мир – точная копия нашего.

Друзья двинулись мимо витрин маленьких магазинчиков, в которых были ценники со многими нулями и лежали упакованные в пластмассу продукты, мимо витрин с одеждами на похожих на людей манекенов и теми же ценниками, только нулей на них было куда больше. За поворотом к подъездам лениво жались девушки, одетые скупо и вызывающе. Лаврушин притормозил и во все глаза уставился на них. Одна стала глупо улыбаться и дергано подмигивать, а другая направилась к ним.

– Пошли отсюда! – дернул его за рукав Степан. – Быстрее!

Свернув на соседнюю улицу, друзья попытались разобраться, где находятся.

– Франция – факт. Речь ихняя. И ценники, – Лаврушин подошел к спешащему куда-то молодому человеку и спросил на ломаном французском: – Извините, что это за город?

Молодой человек сперва удивленно посмотрел на замызганную робу Лаврушина. Потом понял, о чем его спрашивают, и лицо его вытянулось.

– Утром был Париж. Вы что, с Луны свалились?

– Русские туристы.

Парень дружелюбно похлопал Лаврушина по плечу:

– Горбатшов, – коверкая русский проквакал он. – Перестроика…

– …и различные приспособления для картофелеводческих, зерноводческих, свиноводческих, хлопководческих работ, а так же для мелиорации.

Лаврушин встряхнул головой. Какой отношение имеет «перестоика» к приспособлению для картофелеуборочных работ?

Когда человек переключает телевизор на другой канал, то привычный мозг тут же моментально воспринимает новое изображение как должное. Но когда переключают реальность… Когда человек моментально попадает в другой мир – тут сразу не переключишься.

– Уф, – перевел дыхание Степан,.

Путешественники по телепространству были в большом, хорошо освещенном зале, заставленном рядами кресел. В креслах сидели люди – бородатые, плешивые, дурно одетые или наоборот в добротных, партийно-профсоюзного кроя костюмах. Публика была чем-то странная и близкая. Впереди было пространство сцены. В зале было несколько телекамер и множество прожекторов, софитов, излучающих ослепительно яркий свет. Было очень жарко.

На сцене стоял стол президиума. Рядом с ним возвышался сложный, ярко-красный, ощерившийся непонятными приспособлениями аппарат на гусеницах. Чем-то он походил на передвижную бормашину для лечения зубов у индийских слонов. Сущность и назначение устройства расписывал огромный толстый (человек-гора прямо) в синем костюме мужчина. Он постоянно вытирал со лба пот платком, на его щеках играл детский румянец.

– Пошли, присядем, – подтолкнул Лаврушин своего друга.

Они прошли на край первого ряда, где было несколько свободных кресел. Обсуждение было в самом разгаре. Присмотревшись, Лаврушин понял, что они попали на передачу для изобретателей «Это мы можем».

Обсуждение было в самом разгаре, появление новых людей никто не заметил.

– Вызывает некоторый интерес система передач. Некоторые нестандартные решения. Но… – начал речь худой сильно очкастый мужчина из президиума.

Он пустился в длинный перечень этих «но», которые больше походили на мелкую шрапнель, разносящую изобретение на мелкие кусочки и не оставляющие ему права на существование.

Но ему не дали разойтись. Благородного вида седовласый председательствующий прервал его, обратился к изобретателю:

– Как вы думаете совершенствовать свое изобретение?

– Хочу приспособить его с помощью дистанционного управления для сбора морской капусты под водой. Так же можно продумать и вопрос о придании ему качеств аппарата летательного. Это помогло бы для опыления сельхозугодий и борьбы с лесными пожарами.

– Понятно, – послышалось рядом с Лаврушиным саркастическое восклицание. Поднялся бородатый штатный скептик. – А вас, так ск-з-зать, многопрофильность этого, с поз-з-зволения скз-зать изобретения, не смущает?

– Смущает, – изобретатель покраснел еще больше, всем своим видом выражая это смущение. – Но хотелось как лучше.

– Ах, как лучше, так скз-з-зать…

Но тут скептика перебил широкоплечий, будто только что оторвавшийся от сохи мужик, разведя лопатообразными руками:

– Эх, братцы! Человек творчество проявил! Такую вещь изобрел! А вы ему… Бережнее надо к творческому человеку относиться. Аккуратнее надо. Мягчее и ласковее!

Он сел под гром аплодисментов.

– Ладно, – прошептал Степан. – Все ясно. Поехали обратно.

– Как обратно? – возмутился Лаврушин. – Я по телевизору только эту передачу и смотрю.

– Вот и досмотришь ее по телевизору. Все выяснили. Проверили. Хреновина работает. Пора и честь знать.

– Обратно, – пугающе задумчиво протянул Лаврушин.

Степан с самыми дурными предчувствиями уставился на него.

– Насчет обратно я еще не думал, – продолжил Лаврушин.

– Что? Это как не думал?

– Закрутился. И эта проблема совершенно выпала. Но ничего – со временем я ее решу.

Степан побледнел и сдавленно прошипел:

– Это что же – мы навсегда здесь останемся?

– Да не нервничай. Через шесть часов бензин кончится. Мотор заглохнет. Мы вернемся автоматически.

– Шесть часов, – произнес Степан мрачно, но с видимым облегчением.

Тем временем на сцене появился новый предмет обсуждения – механизм, похожий на огромный самогонный аппарат. По всему было видно, что он тоже создавался из отходов производства. Внесли сие творения два изобретателя – широкоплечий, лысый, что колено гомо сапиенса, усатый, что Тарас Бульба мужчина лет под полтинник, и вихрастый шустрый молодой паренек, напоминающий гармониста из старых фильмов.

– Це пыле и дымоулавливатель, – неторопливо, густым басом произнес лысый, неторопливо указав могучей дланью на прибор.

– А для чего он? – спросил очкарик из президиума.

– Як для чего? Шоб пыль и дым улавливать.

– Как он действует? – спросил председательствующий.

– Так то ж элементарно. Вот вы, на задних рядах, будь ласка, засмолите цигарку.

Нашлось несколько добровольцев. Когда над задними рядами поплыл дым, изобретатель включил тумблер, сделанный из черенка пожарной лопаты. Дым моментально исчез.

– А какой принцип? – не отставали от лысого.

– Так то мой малой лучше расскажет.

«Гармонист» выступил вперед и начал тараторить:

– Диффузионные процессы в газообразной среде, согласно уравнению изменчивых состояний Муаро-Квирцителли…

Лысый отошел в сторону и встал неподалеку от Лаврушина.

– Простите, можно вас, – прошептал Лаврушин, приподнимаясь с места.

– Що?

– Вы детали на свалке брали?

– А як же. Главный источник для нашего брата. Супермаркет и Эльдорадо, можно сказать.

– Я вас там видел.

– О. А я бачу – лицо знакомое.

– Мне ваш аппарат понравился. Только из-за того, что у вас стоит маленький чугунок, а не большая алюминиевая кастрюля, меняется синхронизация. И эффект падает. Кстати, такую кастрюлю я вчера нашел. Позвоните мне…

Лаврушин нацарапал на бумажке номер телефона и протянул лысому изобретателю.

– Ну спасибо, ну уважили, – зарокотал тот.

Когда лысый отошел, Степан прошипел:

– Ты чего? Зачем телефон дал? Это же другой мир!

– Ох, забыл.

Тем временем «гармонист» нудно вещал:

– График охватывает третью и четвертую переменную…

Лысый не выдержал и перебил его:

– Николы, ты просто скажи – там такое поле создается, что всю дрянь из воздуха как магнит тянет.

Тут вскочил набивший всем оскомину бородатый скептик. В отличие от людей творящих, которые еще не знают, что могут, он знал, что не может ничего, а потому обожал поучать и разоблачать:

– А, так сказ-з-зать научная экспертиза?

– Так цеж разве экспертиза? – лысый вытащил из кармана небрежно сложенный в несколько раз и изрядно потертый листок. – У них там в НИИ сто человек над этой проблемой головы ломают – да так ничего не придумают. А, значит, и мы тоже ничего не можем придумать. Це экспертиза?

– Что меня, так скз-зать настораживает, – затеребил скептик бороду. – Есть, так скз-зать магистральные пути развития науки. Все большие открытия совершаются, так скз-зать, большими коллективами. Игрушки, мелочь, усовершенствования – тут просто раздолье для народного творчества. Но тут – большая проблема…

– Эй, там, на галерке, будь ласка, засмоли.

Поплыл сигаретный дым. Лысый дернул рубильник – дым исчез. Перевел его – дым появился.

– Но я не договорил.. Значит, так скз-зать, магистральный путь…

Лысый вновь взялся за рубильник – дым исчез.

– Братцы! – вскочил деревенский защитник изобретателей. – Человек творчество проявил! Ум, совесть вложил. Душевнее надо, братцы! А вы – магистраль.

– Но существуют, так скз-з-зть…

Лысый дернул за рубильник – дым исчез.

– Так сказ-зать… – донесся возбужденный голос скептика.

Чем кончилось дело – друзья не слышали. Они очутились во дворце съездов, где сейчас проходил заседание Верховного Совета, где выпервые за долгие годы были представлены различные политические движения. Рядом был пресловутый пятый микрофон – центра политических вихрей и скандалов, к которому рвались как к спасательному кругу все сотрясатели политических основ. Вот и сейчас к нему выстроилась длинная очередь. В него вцепился поп, похожий в длиной рясе, похожий на бомжующего Мефистофеля, и что-то истошно орал про тридцать седьмой год и ГУЛАГ. Обсуждали, похоже, какую-то поправку, но какую… Щелк – опять другая картинка.

Дальше пространства начали меняться быстро. Путешественники за несколько минут побывали на свиноферме в Голландии с довольными, обладающими всеми мыслимыми и немыслимыми гражданскими правами свиньями. Затем перенеслись на квартиру писателя Астафьева. С приема в Белом доме а Вашингтоне их вытолкали взашей и на полицейской машине повезли в участок. Лаврушин сказал, что они русские, и полицейский восторженно, сугубо по-английски заорал: «О, русский шпион». К счастью, репортаж закончился, и друзья очутились в кооперативном кафе, где успели ухватить кой-чего съестного, прежде чем исчезнуть. Дожевать бутерброды с севрюгой они не успели – перенеслись в Антарктиду, прямо в центр пингвиньего стада, к счастью оказавшегося неагрессивным – и тут стало от холода ни до чего. Едва не обледенели, но подоспел репортаж об испытании новой роторной линии.

– А если покажут открытый космос? – Степан тряс Лаврушина за плечи. – Или мультфильм?

– Даже и не знаю, что сказать.

Дальше пошли такие передачи, будто специально призванные доставить массу удовольствия. Венеция. Рим. Сафари в Африке. Друзьям оставалось только радоваться жизни.

– Какой отдых, – лениво потянулся Лаврушин в шезлонге на берегу Средиземного моря. – Какие возможности для индустрии развлечений.

– Неплохо, – Степан огляделся на нежащихся в лучах солнца людей, на белокаменный прекрасный город на другой стороне залива, поднял с песка ракушку и швырнул ее в море.

Ласкающий взор пейзаж исчез, будто и не было вовсе. Путешественники оказались в темном, пыльном углу. Сердце у Лаврушина куда-то ухнуло в предчувствии больших неприятностей.

– Пропала Рассея, – услышал он заунывный вой.

* * *

Угол был завален старыми сапогами, корзинами, одеждой. Тут же стоял высокий – рукой до верхушки не дотянешься, шкаф.

Просторная комната имела сводчатые окна. Через мутные оконные стекла иронично кривился узкий лунный серп. Здесь было пыльно. В центре помещения стоял большой стол с горящими свечами, на котором возвышалась здоровенная бутылка с мутной жидкостью, стояли тарелки с солеными огурцами, картошкой и куриными окорочками. За столом сидело четверо.

Человек в строгом сюртуке уронил лицо в свою тарелку с объедками и посапывал громко и омерзительно. Здоровенный мужчина в военной форме с аксельбантами, погонами штабс-капитана, зажав в руке стакан, зло глядел перед собой, его лицо держиморды, напрочь лишенное интеллекта, было угрюмым. Третий за столом был подпоручик с красивым, но порочным лицом. Он обнимал распутную толстую тетку, и истошным противным голосом завывал:

– Пропала Рассея! Продали ее жиды и большевики! Истоптали лаптями!

От избытка чувств он схватил со стола револьвер и выстрелил два раза в стену. Грохот был оглушительный. Пули рикошетировали с искрами.

– Успокойтесь, подпоручик, – обхватив голову рукой прошептал штабс-капитан. – не только вам тошно, что Родина в руках хама.

– Хама, – плаксиво и пьяно поддакнул подпоручик.

«Противные люди, – подумал Лаврушин. – Видимо, попали мы в революционный фильм шестидесятых».

– Ох, Николай Николаевич, – хихикнула дама, теснее прижимаясь к порочному молодому офицеру. – Можно хоть сейчас о приятственном.

– Пшла вон, дура! – взвизгнул подпоручик, оттолкнул женщину от себя. Потом всхлипнул: – Землю отобрали. Капитал… Пропала Рассея!

– Не будьте барышней, подпоручик…

Докончить этот нудный пьяный разговор им не пришлось. Под ноги Лаврушину со шкафа тяжело шлепнулся откормленный черный кот.

– Кыш, – рефлекторно крикнул изобретатель.

Держиморда вздрогнул. Пьяный поручик крикнул противно и тонко:

– Кто там?

Штабс-капитан взял револьвер, свечу, направился в сторону шкафа. Путешественники вжались в угол – ни живы-ни мертвы.

– О, лазутчики, – капитан-держиморда улыбнулся и стал похож на крокодила перед заслуженным завтраком. – Покажитесь на свет, господа большевички.

– Влипли, – вздохнул Степан. Где-то в словах штабс-капитана была истина. Полгода назад Степана приняли кандидатом в члены КПСС.

Первопроходцы пси-измерений вышли на свет божий. Они прошли в центр комнаты, подталкиваемые в спину. Держиморда-офицер критически оглядел их и впился глазами в потертые фирменные новые джинсы Степана – их специально протирают на заводе, чтобы они выглядели более обтрепанными.

– Оборванцы, – констатировал штабс-капитан. – В обносках ходят, а все туда же – великой Державой управлять.

– Быдло. К стенке их! – подпоручик взял револьвер и направился к нежданным гостям.

Держиморда улыбнулся и учтиво, как полагается выпускнику пажеского корпуса, юнкерского училища – или откуда он там, произнес:

– Закончилась ваша жизнь, господа. Закончилась бесславно и глупо. Впрочем, как все на этом никчемном свете.

– Зак-кончилась, – икнул подпоручик и поднял револьвер.

– Не здесь, Николай Николаевич, – с укоризной сказал штабс-капитан. – Выведем во двор, и…

Он подтолкнул Степана стволом к дверям.

У выхода из комнаты Лаврушин наконец осознал, что пускать в расход их собираются на полном серьезе. Мир этот, может, и был воображаемым, только вот пули в револьверах были настоящими. Поэтому он обернулся и воскликнул:

– Товарищи, – запнулся. – То есть, господа. Что же вы делаете? Мы тут случаем.

– Николай Николаевич, нас уже зачислили в товарищи. Как…

Договорить штабс-капитан не успел. Степан отбил револьвер и врезал противнику в челюсть, вложив в удар все свои девяносто килограмм. Штабс-капитан пролетел два шага, наткнулся за подпоручика, еле стоявшего на ногах от спиртного, они оба упали.

– Бежим! – Степан дернул друга за руку.

Они сломя голову ринулись вниз по лестнице. Выскочили из парадной на темную, без единого фонаря, освещенную лишь жалким серпом луны улицу.

Вдоль нее шли одно-двухэтажные деревянные дома с темными окнами. Только в немногих были стекла. И в двух-трех окнах тлели слабые огоньки. Черное небо на горизонте озарялось всполохами огней. Приглушенно звучали далекие орудия. Было прохладно – на дворе ранняя весна или поздняя осень.

Бежать по брусчатке было неудобно. Но страх гнал вперед куда лучше перспективы олимпийской медали. Друзья нырнули в узкий, безжизненный, немощенный переулок.

– Стой! – послышался сзади крик.

В паре десятков метров возникли фигуры в нелепых шинелях. В руках они держали что-то длинное, в чем можно было в темноте с определенными усилиями распознать трехлинейки с примкнутыми штыками.

– Стой, тудыть твою так!

Грянул выстрел. Вжик – Лаврушин понял, что это у его уха просвистела пуля. Вторая порвала рукав зеленой тужурки и поцарапала кожу.

Фигуры в шинелях перекрыли переулок впереди.

– Назад, – прикрикнул Степан.

И тут они с ужасом увидели, как еще одна фигура с винтовкой появилась с другого конца переулка. Беглецов взяли в клещи. Они попались какому-то ночному патрулю.

– Сюда! – послышался тонкий детский голос.

Лаврушин рванул на него, и увидел, что в заборе не хватает несколько штакетин.

Друзья ринулись через пролом, пробежали через дворик, заставленный поленницами дров, перемахнули еще через один забор. Потом оставили позади себя колодец – Лаврушин по привычке заправского растяпы наткнулся на ведро, шум был страшный.

Вскоре они выбежали на другую улочку. Лаврушин рассмотрел фигуру их спасителя – это был мальчонка лет десяти.

Через развалины кирпичного дома, развороченного при артобстреле, все трое пробрались во двор двухэтажного дома. Лаврушин перевел дух. Кажется, от погони они ушли.

– Я спрячу вас, – сказал мальчишка. – За мной.

* * *

Друзья сидели в тесной, освещенной керосиновой лампой комнатенке. Обстановка была бедная – грубый стол, скамьи, застеленная одеялами и подушками кровать, занавешенный тонкой ситцевой занавеской угол.

Встретила их хозяйка – дородная, приятная женщина. Она приняла их без звука, когда мальчишка сообщил, что эти люди от беляков бежали.

При тусклом свете керосиновой лампы можно было получше рассмотреть спасителя. На мальчонке был пиджак с чужого плеча, больше годящийся ему как пальто. Глаза у пацаненка живые, смышленные, в лице что-то неестественное – слишком открытое, симпатичное. Фотогеничное. С другой стороны – так и положено в кино.

– Откуда, люди добрые, путь держите? – спросила хозяйка, присаживаясь за стол рядом с гостями.

– Из Москвы, – ответил Степан.

– Ой, из самой Москвы, – всплеснула умиленно женщина руками. И строго осведомилась: – Как там живет трудовой люд?

– Более-менее, – пожал плечами Степан, но вспомнил, где находится, и поспешно добавил: – Война. Разруха. Эсеры разные. Империалисты душат.

– Война, – горестно покачала головой женщина. – Она, проклятая…Не взыщите, мне к соседке надо, – заговорщически прошептала она.

«Какая-нибудь связная по сценарию», – решил Лаврушин.

Дверь за ней захлопнулось. Тут настало золотое время для мальчишки. Он начал морочить гостей расспросами:

– Дядь, а дядь, а вы большевики или коммунисты?

– Большевики.

– А в Москве где работали?

– Мы с этой, как ее, черти дери… – Лаврушин пытался что-то соврать. – С трехгорки.

– Точно, – кивнул Степан. – Трехгорная мануфактура.

– И Ленина видели?

– Видели, – кивнул Степан. – По телевизору.

– Степ, ты сдурел?

– А, то есть, – растерявшийся окончательно Степан едва не брякнул «в мавзолее», но вовремя прикусил язык. – На митинге.

В дверь постучали замысловатым узорным стуком – наверняка условным. Мальчишка побежал открывать. В коридоре послышались шорохи, приглушенная беседа. Лаврушин различал голоса – мужской и детский: «Кто такие?», «трехгорка… от солдат бежали», «Ленина видели», «большевики».

В комнате возник невысокий, в кожаной куртке и рабочей кепке мужчина с проницательным взором и картинно открытым лицом.

– Здравствуйте, товарищи, – приветствовал он.

– Вечер добрый, – сказал Степан.

Лаврушин приветственно кивнул.

– Зовите меня товарищ Алексей, – полушепотом представился пришедший.

Друзья тоже представились. Из последовавшего разговора выяснилось: на дворе девятнадцатый год. Действие фильма происходит в центральной России, в небольшом городе, который ни сегодня-завтра будет взят Красной Армией.

В свою очередь путешественники наплели подпольщику, что были в красноармейском отряде, их разбили, теперь пробираются к своим. Заодно, немножко приврав, рассказали о встрече с капитаном-держимордой и дитем порока смазливым поручиком.

– Контрразведка, – сказал товарищ Алексей. – Изверги. Ну ничего, Красная Армия за все воздаст душителям трудового народа… Теперь к делу. Вы, видать сразу, люди образованные, грамоте обученные. Небось книги марксистские читали.

– Читали, – кивнул Степан. – «Капитал» там. Присвоение прибавочной стоимости – очень впечатляет. «Шаг вперед – два шага назад». Союз с середняком. Два семестра зубрил, – и едва сдержался, когда с языка рвалось «эту хрень».

Товарищ Алексей посмотрел на него с уважением.

– Нам нужны агитаторы, – воскликнул он. – Знайте, подпольный ревком действует. Мы поможем Красной армии.

– Ну и ну, – покачал головой Степан, кляня себя, что распустил язык насчет своих марксистских познаний. Но товарищ Алексей истолковал это восклицание по-своему.

– Мы скинем ненавистных беляков. Установим царство счастья и труда. Пойдемте со мной, товарищи из Москвы, у нас сход.

Путешественников поразило, с какой легкостью им поверили. Деваться было некуда – пришлось идти.

Поплутав по ночным переулкам, друзья и их сопровождающий оказались на территории полуразвалившегося заводика. Вверх вздымалась красная кирпичная башня. Через узкий проход они протиснулись в просторное помещение, которое раньше, похоже, служило складом продукции. Оно было завалено ящиками, металлическими брусками. Керосиновая лампа отвоевала у темноты часть склада.

В сборе было человек пятнадцать. Среди них и крепкие по рабочему, фотогеничные как на подбор парни с пламенем в глазах, энергичными движениями, и пожилые седые рабочие с мудрыми улыбками. А один из присутствующих сразу не понравился – лицо мерзкое, худой как щепка, и глаза воровато бегают.

Товарищ Алексей представил путешественников как агитаторов из Москвы и открыл сход. На железную пустую бочку с громыханьем карабкались поочередно ораторы. Они клеймили империализм, белую армию, Деникина, Колчака, хозяйчиков, пьющих кровь из рабочего класса.

На бочку взобрался вихрастый, лет восемнадцати парнишка – самый пламенный и самый фотогеничный, из числа беззаветно преданных, чистых, немного наивных рыцарей революции. Звали его Кузьма. Говорил он долго и искренне. Закончил свою затянувшуюся речугу словами:

– Как говорил товарищ Маркс, мы наш, мы новый мир построим!

После этого товарищ Алексей заявил, что сейчас выступят агитаторы из Москвы, которые самого Ленина видели. Испуганного Степана затолкали на бочку, с которой он тут же едва не навернулся. Помявшись, он начал:

– Друзья, – решив добавить пафоса, он крикнул: – Братья!

Не зная, чем продолжить, замолчал. На него смотрели ждущие глаза. И он, зажмурившись, начал без оглядки плести все, что приходило в его голову:

– Враг не дремлет! Контрреволюция костлявой рукой хочет задушить советскую власть! Недобитые белогвардейцы, скажем даже, белобандиты, тянут щупальца к Москве, хотят отдать Россию на поругание! – он постепенно входил в роль. – Не буду скрывать, товарищи, положение серьезное. В столице не хватает топлива, хлеба. Мяса, масла, – начал он перечислять все задумчивее. – Мыла, холодильников, стиральных машин.

– Да ты что? – прошипел Лаврушин.

– Ах да, – очнулся Степан, отгоняя как наяву вставшие перед мысленным взором картины пустых горбачевских прилавков. – В общем, много чего не хватает. Но партия во главе с вождем мирового пролетариата Лениным твердо держит штурвал истории в своих руках. Мы победим! Да здравствует революция! Ура, товарищи!

– Ура, – приглушенно прокатилось по помещению.

Кузьма было затянул «Интернационал», но его одернули из соображений конспирации. Перешли к обсуждению конкретных планов: захват почты, телеграфа, мобилизация рабочих отрядов, агитация в войсках. В разгар обсуждения раздался истошный вопль:

– Руки вверх.

Со всех сторон в помещение посыпались солдаты в серых шинелях и ружьями наперевес. Из темноты как демон из страшного сна появился держиморда – штабс-капитан.

– Товарищи, я уполномочен закрыть ваше собрание, – язвительно произнес он.

Из толпы рабочих выскочил тип с неприятным лицом, который с самого начала так не понравился Лаврушину, и, кланяясь держиморде, подобострастно загнусил:

– Все здесь, господин капитан. Тепленькие.

– Молодец, Прохор. Получишь награду, – улыбнулся зловеще штабс-капитан.

– Дела-а, – прошептал Степан…

* * *

Когда членов ревкома выводили, товарищ Алексей затеял красивую, как в кино, драку, богатырскими движениями раскидывая наседавших шпиков. Но его все равно скрутили под его крики: «Мы победим».

Солдаты затолкали задержанных в расшатанные, дребезжащие, больше похожие на телеги с мотором грузовики с обещаниями к утру пустить расстрелять. Затем – тесный тюремный коридор, удары прикладом в спину. Наконец, первопроходцев пси-пространств запихали в небольшую тюремную камеру. Сверху сочилась вода. Из угла доносились шорохи. Крысы? Наверняка.

Лаврушин уселся на гнилой копне соломы в углу. Страх, появившийся после погони, стрельбы на улицах, ушел, осталось раздражение. Бояться нечего. Бензин в генераторе на исходе. После того, как он кончится, они возвратятся. Но все равно местечко приятным не назовешь. И холод – зуб на зуб не попадает. Не топят тут, что ли?

Степан устроился рядом с ним. А потом к ним подсел Кузьма и наивными глазами всматривался в кусок звездного неба, расчерченный решетками. Наконец он с придыханьем произнес:

– Как быстро прошла жизнь. Но я счастлив, что прожил ее недаром. Правда.

– Правда, – для приличия поддакнул Степан.

– Хорошо, что отдал я ее делу счастья рабочих всего мира. Правда?

– Угу.

– И лет через пять, а то и раньше, будет на земле, как говорил товарищ Маркс, мир счастья и труда. И будет наш рабочий жить во дворцах. А золотом их клятым мы сортиры выложим. Правда?

Этого Степан не стерпел:

– Черта лысого это правда! И через семьдесят лет в лимитской общаге в комнате на четверых помаешься. И за колбасой зеленой в очереди настоишься. Золотом сортиры! Ха!

– Что-то не пойму я тебя, товарищ. Как контра отпетая глаголешь.

– Что знаю, то и глаголю.

Кузьма насупился, забился в угол и углубился в мечты о драгоценных унитазах. Степан поднес к глазам часы, нажал на кнопку, в темноте засветился циферблат. Кузьма зерзал и заморгал:

– Ух ты, какие часики буржуйские. Даже у нашего заводчика Тихомирова таких не было.

– Барахло, – отмахнулся Степан задумчиво. – Ширпотреб. «Электроника». В каждом магазине навалом.

– И слово буржуйское, – с растущим подозрением произнес Кузьма. – Электроника.

– Лаврушин, – вдруг встрепенулся Степан. – Мы тут уже три часа! Три!

– Ну и чего? – спросил Лаврушин, его начинало клонить в сон.

– Где ты видел, чтобы фильмы по телевизору три часа шли?

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что нас шлепнут. Хоть и к революциям здешним мы никакого отношения не имеем.

– Ах ты контра, – с ненавистью прошипел Кузьма.

– Хоть ты помолчи, когда люди взрослые говорят, – кинул ему Степан.

Лаврушин задумался. Воскликнул обрадованно:

– Все понятно. Мы упустили из виду, что пси-мир – это особый мир. Со своим временем.

– Угу. То есть – если по сценарию за минуту проходит день, то мы переживем именно этот день, а не нашу минуту.

– Верно.

– А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдет? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино закончится.

Тут Лаврушин могучим усилием воли отодвинул свои научные интересы в сторону. И ясно осознал, в какую историю влип сам, и куда втравил друга. Легкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники.

Как же так – какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в распыл настоящий, не дурацких людей. Эх, если бы выжить, выбраться, глядишь, и смог бы Лаврушин соорудить машину для обратного перехода, хотя это и нелегко в мире, где электроника только начинает свое шествие по планете.

Через час путешественников потащили не допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо писал что-то. Штабс-капитан был тут как тут, он склонился над привязанным к стулу, избитым товарищем Алексеем.

Когда в комнату ввели Лаврушина и Степана, штабс- капитан отвернулся от подпольщика и произнес с угрозой:

– О, знакомые рожи. Господа коммунисты, мы кажется имели удовольствие видеться раньше.

– Было дело, – вздохнув, согласился Степан.

– Значит, прямехонько из Москвы?

Отпираться было бессмысленно. Провокатор уже все доложил. Поэтому Лаврушин смиренно кивнул:

– Из нее, златоглавой.

– Я родился в Москве, – задумчиво произнес штабс-капитан, лицо его на миг утратило свирепое выражение. – Это было давно. Наверное, тысячу лет назад. Балы, цыгане, высший свет… Тогда Россия еще не была истоптана. Как там теперь?

– Все равно не поверите.

– А вы попробуйте объяснить, – усмехнулся капитан.

– Мы из другой Москвы. Будущей. Такой Москвы вы не видели, – грустно проговорил Лаврушин. – Половину церквей снесли. Понастроили новых районов – тридцатиэтажные здания. Башня останкинская в пятьсот пятьдесят метров. Миллионы автомобилей. Все асфальтом залили. В домах – газ, горячая вода. Несколько аэропортов.

– Аэропортов, – в голосе капитана появилась заинтересованность. – Вы так представляете себе ваш красный рай?

– Эх, если выживите в этой мясорубке, лет через пятьдесят вспомните меня. Огромный прекрасный город. И ощущение новой грядущей смуты. Так будет.

– Вряд ли вспомню, – офицер повернулся к товарищу Алексею и для удовольствия залепил ему держимордовским кулаком, Лаврушин вздрогнул, будто ударили его самого. – Вот он, облик грядущего хама, который от всей Руси не оставит ни камня. Вижу, вы интеллигентные люди. Что у вас общего с этими?

– Очень много. История. И грядущее.

– Мне очень жаль господа, – офицер встал перед ними. – Единственно, чем могу помочь вам – это не пытать.

– Подарок, – хмыкнул Степан.

– Но завтра вас расстреляют.

Тут очнулся товарищ Алексей и прокричал:

– Держитесь, товарищи! Им не сломить нас пытками и застенками. Будущее за нами!

– Это все твои эксперименты, Лаврушин! Говорил тебе, не может быть такого генератора. Ан нет – испытывать понесло!

– Вы о чем? – насторожился офицер.

– О том, что это не наше кино, – вздохнул Лаврушин и заискивающе произнес: – Господин штабс-капитан, а, может, не стоит расстреливать? Может, договоримся.

Он заработал презрительный взор подпольщика и насмешливый взор штабс-капитана.

– Нет веры тому, кто раз связался с хамом, – процедил тот. – Увести.

Лаврушин пытался было обдумать, сидя в камере на соломе, планы спасения, но ничего путного в голову никак не приходило. Под утро он задремал.

Разбудил его конвоир:

– Вставай, краснопузый. Час твой пробил…

* * *

Во дворике у стены красного кирпича стояли члены подпольного ревкома – избитые, в ссадинах, рубахи разорваны. Больше всех досталось товарищу Алексею – тот еле держался на ногах.

Внутри у Лаврушина было пусто. Подташнивало. Но он все не мог до конца поверить, что этот синтетический мир расправится с ним.

Он поднял глаза. Увидел строй солдат в длиннополых шинелях, с приставленными к сапогам винтовками.

– Боже мой, – прошептал он.

– Это все твои идеи, – кивнул Степан, он был не настолько напуган, сколько зол. – Генератор ему с мятым самоваром подай!

– Товсь! – тонко проорал знакомый поручик и поднял руку.

Взвод взял наизготовку. И Лаврушин на удивление ясно с такого расстояния увидел бегающие, неуверенные глаза солдата, целящегося ему прямо в сердце.

Тут товарищ Алексей гордо и зычно закричал:

– Да здравствует партия Ленина! Наше дело не умрет!

И запел «Интернационал».

Соратники подхватили его – стройно и слаженно, как хор Пятницкого.

Ноги у Лаврушина слабели. Он оперся о холодную стену и закрыл глаза. Это слишком тяжело – смотреть в глаза собственной смерти.

– Цельсь! – проорал еще более тонко подпоручик.

«Все», – подумал Лаврушин. Холод кирпича продирал до костей мертвенным морозом.

Прошло несколько секунд. Лаврушин почувствовал, как его трясут за плечо.

– Заснул? – послышался бодрый голос Степана.

Лаврушин открыл глаза и увидел своего друга. Живого. Только бледного.

– Где мы? – слабо спросил Лаврушин.

– Кажется, в Англии.

Вокруг простирались бесконечные вересковые поля, на горизонте синел лес и озера. Сам Лаврушин стоял, опершись о мшистый булыжник запущенного и достаточно безобразного, без единого намека на величественность замка. Это был сарай переросток из булыжника, а не замок. Но он был несомненно английский.

– По-моему, это «Международная панорама», – сказал Степан. – Интересно, как мы проскочили диктора, заставки.

– Пси-миры неисследованы. Кто знает, как тут все устроено… Интересно, как там с ребятами из ревкома?

– Я, кажется, смотрел этот фильм. В следующей серии солдаты откажутся стрелять. Пленников освободят.

– Хорошо бы, – Лаврушину было жалко до слез тех людей. Хоть и киношные они, но в тоже время живые. – Красиво здесь. Хоть бы этот репортаж подольше продлился.

– В этой передаче репортажи короткие.

В подтверждение этих слов замок исчез. Друзья очутились в толпе негров. Чернокожие прыгали поочередно то на одной, то на другой ноге и подвывали по-своему. Окна в многоэтажных домах были выбиты. Жара стояла немилосердная.

– Степка, мы в ЮАР, – крикнул Лаврушин.

Негры рядом прекратили прыгать, раздвинулись, пошептались и начали угрожающе смыкаться вокруг двух белых, которых демоны джунглей зачем-то забросили сюда – может на расправу для поддержания боевого духа? Один толкнул Степана в спину. Другой взял Лаврушина за локоть, и тот только вежливо улыбнулся. Обстановка накалялась.

Тут начался кавардак.

Метрах в тридцати перед толпой улицу перекрывали два черных бронетранспортера с водометами на крышах. По обе стороны от них стояли полицейские. Они напоминали в шлемах с опущенными стеклянными забралами, со щитами, дубинками и ружьями с резиновыми пулями древнюю рать, вышедшую на битву. Это были уверенные в своих силах головорезы, лениво смотрящие на приближающихся негров. Но и те знали толк в хорошей драке. Из толпы полетели камни. Метрах в пяти за спиной путешественников рванула граната со слезоточивым газом. Затем еще одна. Захлопали выстрелы. Негр, державший Лаврушина под локоть, свалился, сраженный резиновой пулей. Потом стало невыносимо резать глаза, сдавило горло. Лаврушин, кашляя, бросился в сторону…

Очень кстати опять все изменилось.

С час друзья провели на стадионе, где болельщики что-то орали по-иностранному. Путешественники с ужасом думали, какой еще сюрприз принесет им программа телепередач.

Но в генераторе кончился бензин.

– По-моему, – сказал Степан, – путешествие закончилось. Твою берлогу пока по телевизору не показывают.

* * *

Следующим утром друзья встретились в светлом коридоре казавшегося теперь невероятно близким и родным института.

– Ну как, очухался? – спросил Лаврушин.

– Угу. Только всю ночь со слезогонки кашлял.

Тут появился Толик Звягин в огромных очках и с толстым портфелем.

– Привет, ребята.

– И тебе того же, – буркнул Степан.

– Не поверите, у меня глюки начались, – сообщил Звягин.

– Почему, очень даже поверим, – кивнул Степан, теперь готовый поверить во что угодно.

– Вчера новости шли, – пояснил Звягин. – Там в негритянской демонстрации двух белых показывали. Как две капли воды на вас похожие. Привидится же такое.

– Да, – Лаврушин издал нервный смешок. – Это мы и были.

– Но…

– Вот тебе и «но».

– Шутите, – обиделся Звягин.

– Шутим…

 

Часть вторая

Подруга Кинк-Конга

Штирлиц посмотрел на Лаврушина и Степана своим мудрым рентгеновским взором, который так любили миллионы людей, и весомо произнес:

– Вас-то мне и надо…

Землю тряхнуло. Прокатился отдаленный грохот. Берлин бомбили. Советские войска были уже недалеко.

– Но… – растерянно произнес Лаврушин.

– Никаких но, – отрезал Штирлиц…

Это был не сон. И действительно на покрытом трещинами асфальте, рядом с руинами рухнувшего дома стояли друг перед другом трое – Степан Карпушкин, Витя Лаврушин и полковник советской разведки, он же штандартенфюрер СС Штирлиц-Исаев.

Надо отметить, друзья-ученые попали в неприятную историю.

Там, где есть история, никак не обойтись без предыстории. А была она такова…

* * *

Москва, Большая Переяславка. 20… год

Время действия – смутное, восемнадцать часов.

Действующие лица – Виктор Лаврушин и Степан Карпушкин.

Суть действия – употребление спиртных напитков.

Пил Лаврушин редко. И без всякого вкуса. Напивался еще реже, в крайних случаях. Сейчас и представился этот самый случай.

Праздновали друзья на лаврушинской квартире знаменательное редкое событие – зарплату. Ждали они ее безнадежно полтора года в свете последней реформы Академии Наук.

Полная бутылка на столе должна вмещать тысячу миллилитров водки «Абсолют», однако теперь в ней осталось не больше ста пятидесяти граммов.

– Ну, еще по одной, – Степан разлил жалкие остатки горячительного напитка.

– П-по одной, – кивнул Лаврушин.

– Алкаши, – проворчал из угла Мозг.

– Молчать. Смирно, – Лаврушин икнул.

– Ща-ас, – в тоне Мозга звучал вызов.

– Выключу.

– Ща-ас, – уже не так нахально, но упрямо повторил Мозг.

– Не уважает, – вздохнул Лаврушин. – Подселенец…

После возвращения из жизнь друзей изменилась. Хотя не то чтобы изменилась. Это мягко сказано. Ее просто переписали. Точнее, перерисовали все декорации, оставив главных героев.

Лаврушин отлично помнил, что в 1989 году они отправились в путешествие по пси-мирам. И вернулись они оттуда в свой мир – к своим знакомым, ничуть не постаревшим, в свой институт, только немножко другой, в свои квартиры, обставленные почти так же. Вот только время перенеслось больше чем на два десятка лет вперед. Теперь и у Степана, и у Лаврушина было два комплекса воспоминаний – одна жизнь старая, закончившаяся в восемьдесят девятом. И новая – тоже известная до мельчайших подробностей. И вещи – вроде и чужие, и своим – ноутбуки, плазменные панели, Интернет. Что это такое – никто объяснить не мог. Радовало лишь, что Лаврушин здесь аж доктор наук. Не радовало – что он на фиг здесь никому не нужен.

Дела в новой реальности у друзей шли, мягко сказать, так себе. То есть так, как у всех «неброкеров». Когда грянула ползучая революция, Лаврушин разделил мир для себя на «брокеров» и «неброкеров». Первые в глобальной российской игре в «дурака» захапали все козыри, а у вторых, какими бы выдающимися людьми они не были, были на руках сплошь шестерки, притом ни одной козырной.

Перестройку сменила постперестройка – такая злобная, никчемная, тупая тварь в заплатанных и дырявых обносках, которая больше всего на свете любила жрать. Помимо всего прочего схавала она не глядя и дотации на Институт смежных проблем.

И в институте начался какой-то болезненный, высокотемпературный, как при малярии, загул. Парторги, комсорги, записные болтуны стали вдруг бизнесменами. Если точнее – ярмарочными лоточниками, орущими: «Налетай-подешевело». В тех, кто налетает, недостатка не было. Двинули в институт бывшие мировые враги. Они хозяйски копались в экспериментальных установках, слюнявя пальчики листали бумаги, в верхних углах которых было стыдливо вымарано белилами «секретно. Экземпляр номер…»

«Карашо», – каркали при этом немцы. «Холосо», – сюсюкали японцы. «Хорьошо», – лыбились американцы. Им действительно было хорошо – о таких разработках они не могли и мечтать. И институтским «бизнесменам» было «карашо». Они были при загранпоездках, при иномарках и при хрустящих баксах. А Лаврушину и другим ученым было вовсе не «холосо». Потому как дубиной над ними нависла «САМООКУПАЕМОСТЬ». Когда звучало это слово, внутри все холодело и обрывалось похлеще, чем в пыточной камере у «Звездоликого».

Что оно означало? То, что перспективные, направленные на третье тысячелетие разработки должны были сегодня в унисон захрустеть баксами. Не сыпется баксовый дождь? По боку направление. Прикрывались целые лаборатории. Завлабы уходили в челночники, лаборанты – в банкиры, лаборантки – на панель. Единственно, кто чувствовал себя отлично – новая, самая перспективная, лаборатория экономических проблем. Там все собрались как на подбор – прилизанные, мытые «Тайтом», чищенные «Аквафрешем», выглаженные, при галстуках очкарики. Они все время улыбались и говорили с особым шармом – с английским пришептыванием. Зарплату получали не в россиянских древесностружечных деньгах, а в полновесных баксах и прославились экономическим открытием, явившимся блестящим продолжением теории бессмертного Шарикова. Тот предлагал решить все проблемы просто – собрать все имущество и поделить. Мыслители из экономической лаборатории пошли дальше – взять все, собрать, да загнать, лучше дешевле, или задаром, а еще лучше – отпетому жулью. Главное создать класс, которому есть что терять, тогда «коммуняки поганые» никогда не вернутся. А экономика авось сама наладится. Или не наладится.

В лабораторию к Лаврушину повалили желтолицые господа с подножья Фудзи. Их косые глаза все замечали. Тут он и вспомнил о САМООКУПАЕМОСТИ, от имени института всучил самураям генератор Н-излучения, разгоняющий до космических скоростей эворлюцию ждивых систем. Отдавал он его с чистым сердцем. Лучшие оборонщики СССР сломали зубы и завернули мозги, пытаясь понять его принцип или на худой случай добиться схожего эффекта. Без толку. А куда там японцам и американцам. Отдал Лаврушин покупателям и всю свору животных уродов – жертв Н-облучения. И даже гигантский муравейник, выросший под действием излучения – он японцев почему-то поразил больше всего. Они подогнали огромную платформу, при помощи хитроумного погрузчика подцепили муравьиную кучу и увезли ее в сопровождении мигающего гаишевского «Форда». Иены, или чем они там расплачивались, позволили продолжить запланированные работы, выплатить зарплату сотрудникам за последние полтора года.

В честь этого друзья и пили. Степан курил «Мальборо», которое презентовали японцы. Он после путешествия на Танию начал много курить.

– А ты знаешь, что это такое? – Лаврушин кивнул в сторону уродливого аппарата, занимавшего угол комнаты.

– Фиговина, – коротко определил Степан.

– Генератор пси-поля.

– Опять?!

– Ага.

Степан мутным взором окинул аппарат, который походил на выпотрошенный холодильник, хотя был гораздо меньше прошлого чудовища и выглядел куда лучше. Предыдущий генератор развалился после памятного путешествия в пси-мир, где друзей едва не расстреляли белогвардейцы, и все попытки воссоздать его были безуспешными.

– Дела-а, – протянул Степан. – Работает?

– Как зверь.

– А чего, – махнул рукой Степан. – Пригодится. Бизнес организуем.

– Какой бизнес?

– Туристов возить будем в пси-миры.

– Или рэкетиров укрывать от милиции и конкурентов.

– А давай вообще эмигрируем. В «Кубанские казаки». Или в «Девять дней одного года».

– Или в Хичкоковский фильм… Ну что, испытаем?

Был бы Степан трезв, глядишь, и обошлось бы. Но он был порядком под мухой. Хотя в нем еще тлел слабый огонек осторожности.

– А как вернемся?

– Проще простого, – Лаврушин вынул из письменного стола две коробочки, напоминавшие транзисторные приемники. – Автономный блок экстренного возращения.

Степан взвесил его на руке, и с пьяной бесшабашностью махнул рукой.

– А чего? Поехали!

– Ишь, – ворчал Мозг. – Гулёны. Меня одного оставляете!

– Ага, – кивнул Степан.

– Полудурки…

Лаврушин вставил в аппарат деталь, извлеченную из телевизора «Сони», который ему позавчера презентовали япошки. Щелкнул переключателем…

Рядом оглушительно бабахнуло. И земля заходила ходуном.

* * *

Гранатными осколками разлетелся кирпич. По щеке Лаврушина чиркнуло.

Друзья бросились за развалины, прижались к полуразрушенной толстой кирпичной стене. И провели в скрюченном положении, боясь поднять голову, минут десять.

– Где мы? – проорал Степан.

Опять прогрохотало, и за разрушенной стеной поднялся столб пыли. Друзья вжались в землю.

Все затихло. Лаврушин выглянул из-за развалин.

Вокруг простирался серый, неуютный город. Половина домов была разрушена. Некоторые все еще возвышались обгоревшими остовами, их перекрытия выгорели, но закопченные черные стены чудом устояли – это были готовые распасться в любую секунду трупы домов, из которых ушла жизнь, но которые еще сохранили часть внешней оболочки, и от того выглядели еще ужаснее. В городе правили бал война, безумие и смерть.

Улица была перегорожена рухнувшей стеной. По мостовой, пригибаясь, бежали солдаты в мешковатой серой форме Вермахта. У двоих из них, тащивших носилки с телом, на рукавах белели повязки с красными крестами.

– Никак Берлин, – сказал Лаврушин.

Степан огляделся, присел на корточки и кивнул:

– Может быть… Ну что, посмотрели – и айда домой.

– А прогуляться не хочешь?

– Под бомбежкой? Покорно благодарю. Первый эсесовец повяжет… Домой-домой, – Степан вытащил из кармана «транзистор». – Куда жать?

– Сюда, – Лаврушин показал на кнопку.

– Ну. Раз-два-три, – Степан зажмурил глаза и нажал на кнопку.

А когда открыл глаза, то сразу протрезвел. Окончательно и бесповоротно.

И причины протрезветь были. Еще какие! Пейзаж не изменился нисколько. Что это значило? А значило это одно – машинка возвращения не фурычила!

– Э, – пробурчал Степан, встряхнул «транзистор» и снова нажал на кнопку.

С тем же успехом он мог дергать себя за нос.

– Возьми меня за руку, – велел Лаврушин. – Вернемся оба.

Степан сжал руку друга с хрустом, отчаянно, как тонущие сжимают спасательный круг. Лаврушин нажал на кнопку…

Как они были в Берлине, так и остались!

– Ты чего сделал, Лаврушин? – хрипло произнес Степан.

– Должен он работать.

– Работает?

– Нет.

– Значит, не должен.

– Ну зачем ты так? Сейчас подремонтируем, – Лаврушин встряхнул прибор. Открыл крышку. И присвистнул.

Схемы внутри были оплавлены, будто аппарат повалялся в плавильной печи.

– Необъяснимое природное явление, – развел руками Лаврушин, садясь на взрыхленную авиафугасом землю.

– Ах явление, – Степан еще сильнее сжал его руку. – А ты в Гестапо бывал?

– Будешь орать по-русски – точно побываем.

Степан поежился. Только теперь он заметил, что для нейлоновой синей курточки здесь прохладно. Небо было низкое и серое. В нем растворялись точки уходящих бомбардировщиков.

Бомбежка закончилась. Было пыльно, дымно.

Из бомбоубежищ стали выползать немцы, большей частью женщины и старики – всеобщая мобилизация вымела всех, способных держать оружие. Появились люди в форме и гражданские рабочие – разгребать новые развалины и освобождать улицу от рухнувшей стены. Им на помощь шла шеренга военнопленных. Надрывисто урча моторами, неторопливо поползли грузовики. Тарахтя пронесся мотоцикл с коляской, к которой был прилажен пулемет _. Слышались каркающие немецкие голоса, отрывистые команды.

Слава те Господи, языкового барьера не было. После того, как друзья побывали в руках таниан, у них обострилось восприятие иностранных языков. Эти самые языки впечатывались намертво в сознание, так что теперь на немецком, аглицком и испанском они трепались, как на русском.

На бредущих по улице двоих странно одетых, с затравленными взорами людей озирались.

– Надо искать подвал, где схорониться, пока фильм не кончится, – прошептал Степан, ежась под пытливым взором бедно одетой фрау со значком национал-социалистической партии на лацкане пальто.

Вдали замаячил военный патруль – два фрица с надвинутыми на брови касками и автоматами МП-40_

Друзья свернули на тихую, не тронутую бомбежками улицу из двух-трехэтажных домов с липами без листьев.

Из-за поворота выехал и, натужно воя, проехал мимо переполненный солдатами грузовик. За ним появилась небольшая черная машина с эмблемой «Мерседеса» на капоте. Она резко затормозила в нескольких метрах от друзей.

– Дела-а, – протянул Степан.

Из «Мерседеса» вышел Штирлиц!

* * *

– Стойте, – приказал он.

Обалдевшие друзья и не собирались никуда бежать. Штирлиц подошел к ним и смерил их оценивающим, всевидящим, буравящим взглядом профессионального супершпиона и советского мужского эталона.

– Здравствуйте, – расплывшись в глупой улыбке, произнес Лаврушин, тут же поняв, что использовал русский язык.

Штирлиц держал в руке сверток.

– Вас то мне и надо.

– Но…

– Никаких но, – Штирлиц протянул Лаврушину сверток. – Уполномочен передать вам.

Лаврушин развернул газету и изумленно уставился на небольшой деревянный предмет – параллелепипед с семью клавишами, напоминавший детский клавесин. Он был грубо выкрашен в зеленую краску, сработан топорно, как дешевая самоделка.

– И что с этим делать? – спросил Лаврушин.

– Это спасение, – пояснил советский разведчик.

– Какое такое спасение? – возмутился Степан.

– Будьте осторожнее с ним. Не забывайте – мы все под колпаком.

– Ага, – кивнул Степан, в его голове еще гуляли водочные пары. – У Мюллера.

Штирлиц странно посмотрел, раздумывая, подходят ли здесь расхожие слова «он слишком много знал», и стоит ли на месте расхлопать этих людей.

– Нет, не у Мюллера, – наконец, сказал он. – Много хуже… До свиданья.

– Привет пианистке Кэт, Максим Максимович, – махнул ручкой Степан.

Глыбу самообладания Штирлица не мог сдвинуть с места никакой ураган. Но его рука потянулась к карману. Потом он решил из каких-то своих соображений, что расстреливать странных людей не стоит, молча обернулся и пошел прочь.

Знаменитый на всю Россию «Мерседес» уехал. Неожиданно Лаврушин, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся. И увидел на ступенях островерхого двухэтажного дома с ухоженным подъездом застывшую высокую мужскую фигуру в темно-синем плаще. А ведь плащ этот подходил к данному месту ничуть не лучше, чем нейлоновые куртки и американские джинсы. Тот человек был здесь чужим.

Фигура исчезла в подъезде. Громко хлопнула дверь.

* * *

Везения хватило на пятнадцать минут. Идея поиском подвала, где можно схорониться, оказалась не из лучших. Друзья все же дождались неизбежного – услышали такое неродное, но знакомое каждому русскому человеку:

– Хенде хох.

Двое патрульных – отъевшиеся в тылу мордатые псы в серых шинелях, настигли Лаврушина и Степана на небольшой церковной площади, где выстроилась длинная очередь за водой. Толпа радовалась – не каждый день на твоих глазах вяжут диверсантов.

– Что? – растерянно спросил Степан по-немецки.

В ответ дуло автомата дрогнуло, и Степан понял, что фриц выстрелит. И, поборов свое знаменитое упрямство, стиснув зубы и играя желваками, поднял руки вверх.

Через десять минут друзья томились в подвале местного отделения Гестапо. Судя по дурной репутации этого учреждения, церемониться тут не принято.

– Кто? Откуда? Цель заброски?! – орал пузатый потный фриц в черном кителе с одним погоном.

Сидевшие на привинченных к полу табуретках друзья только пожимали плечами.

– Англичане? – гестаповец ткнул в «Мальборо», которое достали из кармана Степана.

– Да, да, – закивал Лаврушин.

– Англичане. Ваши «галифаксы» и «ланкастеры» бомбят немецкие города. От ваших бомб гибнут немецкие дети! Вы убийцы! Кровожадные убийцы!

Лаврушин пожал плечами.

– Цель заброски?! – продолжал орать гестаповец.

Дальше по идее должны были быть пытки, иголки под ногти. До такого доводить не хотелось.

Неожиданно Лаврушина осенило. Мгновенная вспышка озарения. Он «проинтуичил». Будто прикоснулся к огромному, бездонному источнику информации и ухватил из него то, что было нужно. В голове сложилась мозаика.

– Все объясню, – сказал Лаврушин и кивнул на «клавесин», извлеченный из его кармана и лежащий на столе. – Инструкции центра в этой штуке. Только руки развяжите.

Гестаповец был из доверчивых и наивных. Он не привык, что его обманывали в этом кабинете. В таких кабинетах не обманывают, это нарушение незыблемого ОРДНУНГА – знаменитого порядка Великой Германии. В таких кабинетах положено умолять о прощении и снисхождении. И с английскими диверсантами он дела иметь не привык, как-то все больше попадались разносчики пораженческих настроений и злобных слухов. Поэтому он отдал приказ, и Лаврушина освободили от наручников.

– Вот, – Лаврушин нажал на клавишу «клавесина».

Из недр игрушки вырвался необычно мощный скрежещащий звук. Солдаты у выхода сжали автоматы и подались вперед.

– Спокойно, – Лаврушин нажал еще на три клавиши, выжав из «клавесина» жуткую мелодию.

– И вот, – он нажал на следующую клавишу и схватил за плечо Степана.

– Пристрелите их! – заорал гестаповец.

Но было поздно.

В воздухе возникла воронка. Она засосала друзей.

Тьма.

А потом застрочил автомат…

* * *

Точнее, строчил не один автомат.

Строчило их много. Строчили они ожесточенно. Строчили со вкусом.

Лаврушин упал на землю и вжал голову в плечи. Вовремя. Над ним по бетону забарабанили пули, они с визгом рикошетили и со стуком били в мусорный бак сбоку. Ревели моторы скоростных автомобилей, визжали колодки.

Звуки выстрелов и моторов отдалялись.

– Вставай, – наконец сказал Степан.

Чудом одна из пуль угодила в кольцо между его браслетами, лишь слегка оцарапав коду, так что сейчас руки Степана были свободны.

Лаврушин встал, отряхнулся и огляделся.

Местечко было нисколько не лучше содрогающегося от бомбардировок Берлина.

– «Сельва», – не веря своим глазам произнес Лаврушин.

– Какая «сельва»? Мы не на Химендзе. Это Гарлем!

Замусоренная, заваленная ржавыми кузовами, заставленная допотопными машинами улица была прямая и длинная. Восьми-девятиэтажные дома сталинского типа были загажены, исписаны, изрисованы похабными картинками. Это были идеальные трущобы. Куда не кинь глаз – везде негритянская шпана, одетая вызывающе дико и непристойно, позвякивающая металлическими бляшками, красующаяся разноцветными – красно-зелено-синими, прическами. И у каждого в руке или дубина с гвоздями, или автомат «Узи», или просто нож. Такого сброда и в таких количествах друзья не видели даже в «сельве». Никто не скучал без дела, все чем-то занимались. Одни дрались. Другие ширялись наркотиками. Третьи кого-то с криком насиловали. Четвертые – резали.

– Бежим! – крикнул Лаврушин. Он моментально врубился, что дело пахнет керосином. А оно пахло именно им.

Они бросились в пустой переулок, перемахнув через парочку спящих в коробках бомжей.

И вовремя. Шпана вся как по команде позабыла свои заботы, сорвалась с места и устремилась в погоню.

– Улю-лю! – орали уличные бандиты на чистом американском языке.

– Убьем тварей!

– Надерем белым задницу!

– Скормим ублюдков собакам!

– Оттрахаем!

Шпана попалась разговорчивая. Но орали негры куда лучше, чем бегали. Намеченных ими жертв, будто в подарок свалившихся с неба, гнал вперед ужас перед мучительной гибелью.

– Нате, суки, мать вашу, – ор становился все громче, и на него наложился грохот выстрелов.

Били стрелявшие косо и криво. В результате пули всего лишь достали двоих бандитов.

Друзья с приличным отрывом вырвались из тесного переулка в другой – еще более узкий, грязный, вонючий.

Долго так мчатся они не могли.

– Лестница, – крикнул Лаврушин.

Они быстро вскарабкались по пожарной лестнице. Взбесившаяся толпа тупо промчалась внизу, ни один не додумался поглядеть вверх.

Друзья взобрались на металлическую, гулко гудящую под ногами крышу. Прошли по ней. Теперь внизу была другая улица.

И здесь было еще веселее.

– Я размозжу ей голову! – орал отвратительно толстый, с колышущимся, вываливающимся из майки жиром тип на балконе соседнего дома. Он сжимал лапой шею изящной красотки и тыкал бедняжке в спину огромным пистолетом.

– Сдавайся, Горячий Ник, ты окружен! – орали в мегафон полицейские.

Копов было как муравьев в муравейнике. Они прятались за десятком полицейских машин, стоящих полукругом внизу.

– Полижи мои пятки! – весело орал бандит. – Я размозжу ей голову, если через пять минут не будет вертолета и миллиона долларов.

– Будь благоразумен, Ник!

– Я убью тебя, лейтенант! Я убью эту кошку! Я убью всех, ха-ха! – зловеще орал толстый, и его голос звучал как усиленный мегафоном.

– Нам здесь делать нечего, – сказал Лаврушин.

Друзья прошли по крыше дальше. И спустились по пожарной лестнице в безлюдный двор-колодец, в котором стояло две автомашины.

– Из огня да в полымя, – сказал Степан, вытаскивая сигарету из пачки «Мальборо», которую в последний момент прихватил со стола эсесовца.

– Где мы? – жалобно спросил Лаврушин.

– Добро пожаловать в Голливуд.

– И что?

– В мир маньяков и гангстеров.

– Ляпота-а…

Хлюп – с верхнего этажа выпало женское обнаженное тело, с мокрым хлопком промяло крышу машины и задергалось в конвульсиях.

– Дела-а, – протянул Степан.

* * *

Они шли по улочке, заселенной бесполезными бомжами, все как один спящими под газетами. Асфальт был покрыт ковром из бумажек, гнилых фруктов, объедков. Шпарило вовсю летнее жаркое солнце, высвечивающее безжалостно все изъяны донельзя запущенного и загаженного города.

Выдалась небольшая передышка – уже пять минут на их глазах никого не убивали и не насиловали.

– Как мы сюда попали? – осведомился Степан, ковыряя подобранным ржавым гвоздем в замке браслета от наручников. Гулять с такими украшениями было бы опрометчиво.

– Вот, – Лаврушин потряс «клавесином», который сжимал в руке. – Он открыл дверь в иной мир.

– Так давай, жми опять, – в голосе Степана ощущалось раздражение. – И смываемся отсюда.

– Ничего не выйдет. На меня что-то нашло. Какое-то откровение. Я знал, какая мелодия откроет дорогу.

– Предрассудки, – Степан откинул прочь браслет и потер руку, на которой была глубокая красная вмятина от железяки. – Жми – и все.

Лаврушин послушно нажал на клавишу. Звук был скрежещущий, продирающий до костей. Вокруг все заходило ходуном. Дома закачались. Кончился воздух. Тонко рассыпался звон, будто разбили разом все стекла. У друзей возникло ощущение, что они сами сейчас разлетятся на мелкие кусочки.

Кончилось все через секунду. И вовремя. Продлись этот раздрай еще чуток – и друзьям бы конец.

– Дела-а, – Степан вытер со лба пот, видя, что никуда они не переместились.

– Понял, что просто так эту штуку нельзя трогать?

– Понял… Это, Лаврушин, ты виноват. Это все твои эксперименты, – привычно завел шарманку Степан.

– Я, – смиренно кивнул Лаврушин.

– Ладно. Пошли, найдем место поспокойнее. Переждем, пока тебя не осенит, как убраться из этого клоповника…

– Ох, как я зол, мать вашу! – затараторил вынырнувший с ножом наперевес из пропахшего луком и нечистотами подъезда противный негр. – Ваши кошельки, мать вашу. Быстро, мать вашу… Ох, как я зол, вашу мать!

– Припадочный, – вздохнул Степан. Поднял с асфальта оброненную кем-то, наверное, во время разборок, бейсбольную биту и врезал негру по хребту.

Негр рухнул на колени. К такому обращению он не привык. Он вскочил и припустился наутек.

– Ох, как я зол! – заорал он издалека. – Вы покойники, слышите! Вы покойники! Мать вашу, вашу мать!

– Сумасшедший дом, – покачал головой Лаврушин.

– Боевик.

Оказаться в незнакомом мире без денег и документов – это ли не причина для дурного настроения. Да еще в каком мире!

Впрочем, и здесь были свои прелести. Через пару улиц в пустынном закутке стояла развороченная гранатометом инкассаторская машина. Пламя лизало кабину. Резиновое колесо оплавилось. Рядом все было усеяно трупами бандитов и инкассаторов, мертвые пальцы некоторых так и не выпустили оружие.

Бойня здесь была знатная. И закончилась она только что. Все эти люди нашли смерть в этом месте, оно стало последним, что они видели на этой земле. Ярость, алчность, страх смерти, бешеное желание во что бы то ни стало достать врага – все переплелось здесь, собралось в единый мощный порыв взаимоуничтожения. Из участников бойни не осталось в живых никого.

И на земле лежали оставшиеся бесхозными кожаные сумки.

– О, – воскликнул Степан, открыв сумку.

Она вся была наполнена пачками стодолларовых купюр.

– Пригодится, – он взвалил сумку на плечо.

– Ты чего? – заволновался Лаврушин. – Арестуют.

– Все равно пропадать. Бери-ка лучше еще сумку.

Они вышли к скоростному шоссе. Там вертолет гнался за тяжелым грузовиком. Большой синий грузовик ледоколом ломился через дорожное движение и как обломки льдин расшвыривал попутные машины. Лязг и грохот стоял такой, что уши закладывало. Высунувшийся по пояс из салона вертолета человек в черных очках и черном костюме палил по грузовику из автомата.

– Ну не психи? – вздохнул Лаврушин.

– Психи.

Вскоре они выбрались в более-менее приличное место. На чистенькой улице никого не били и не увечили. Все куда-то спешили с каменными лицами за исключением приторно благочестивых типов в белых балахонах, собиравших средства на поддержку Церкви Вельзевула-страдальца. Они призывали помогать деньгами и записываться, поскольку с «Иисусом каши не сваришь, а Вельзевул – такой парень, с ним хоть в хоть в огонь, хоть в воду».

Вдруг Лаврушин сбил шаг, и замер. Медленно обернулся.

В переулке, рядом с китайским ресторанчиком, замерло НЕЧТО.

Тьфу, конечно, не НЕЧТО. Просто псина. Огромная, черная, похожая на ротвейлера псина, только по размерам куда больше. Но Лаврушину показалось, что это и не пес вовсе, а зловещее таинственное существо. Словно сама сатанинская ТЬМА сгустилась здесь в этом обличье.

Лаврушин встряхнул головой, отгоняя наваждение. Надо же, как нервы расшалились. Но почему пес смотрит так пристально именно на него? И эти глаза. До псины – метров двадцать, а кажется, будто они глядят друг на друга глаза в глаза.

Собаку закрыл отряд голоногих, коротокоюбочных, в старинной красной полувоенной форме голенастых девиц, марширующих под барабан. Когда они прошли, Лаврушин увидел, что собака заметно приблизилась. И что она направляется к ним.

Пес нашел в городе цель.

– За мной! – Лаврушин хлопнул Степана по плечу.

– Что?

– Сматываемся!

Лаврушин выбежал на проезжую часть, по которой тек непрерывный железный поток автомашин весь в желтых пятнах такси.

Одно такси остановилось. Лаврушин попытался открыть дверь, но дрожащие пальцы соскользнули по ручке.

А собака была еще ближе. Теперь она неслась, лихо огибая прохожих, с необычайной ловкостью скользя меж ними. На нее чудесным образом никто не обращал внимания.

Степан открыл дверцу и толкнул друга в салон. Сам устроился рядом.

– Быстрее! – крикнул Лаврушин.

Водитель-негр пожал плечами:

– Как скажешь, парень. Лишь бы капали зеленые.

– Будут зеленые, – Лаврушин кинул на сиденье стодолларовую бумажку.

– Ам, – только и выдавил таксист, и так нажал на акселератор, что машина прыгнула вперед.

Лаврушин обернулся и увидел, что по кромке проезжей части огромными прыжками несется черный пес. Он бежал очень быстро. Не отставал!

– Еще быстрее! – крикнул Лаврушин, подкрепив свои слова еще одной сотенной бумажкой.

– Без проблем! – кивнул шофер.

Такси нагло оттерло полицейскую машину и устремилось, презирая все правила движения, вперед…

* * *

– Что ты переполошился? – спросил Степан, барабаня пальцами по полной денег сумке.

– Ты видел собаку?

– Барбос и барбос.

– Он шел за нами.

– С чего ты взял?

– А кто бежал за машиной?

– Мало ли зачем жучка бежала.

– Он пришел по нашу душу. Я знаю.

– Ох, Лаврушин.

– Не веришь?

– Нет.

– Поверишь… Когда сожрут…

Таксист обернулся и спросил:

– Вас куда?

– В отель.

– Вам как – местечко поспокойнее или пошикарнее?

– Поспокойнее. И чтобы условия неплохие.

– А, знаю. «Ползучая Звезда».

– Какая звезда?

– Ползучая.

– Сгодится.

Бух – рванула граната. Тра-та-та – застрочил автомат. В супермаркете напротив шла ожесточенная перестрелка, на которую народ на улице почти не реагировал.

Поток машин замер перед светофором. Расталкивая прохожих, промчался крохотный оборванец, тащивший на плечах визжащую негритянку килограммов ста весом. За ними, размахивая револьвером и полицейским значком, бежал высокий мужчина.

– Насиловать поволок, – горестно вздохнул шофер.

– Ничего себе, – покачал головой Лаврушин.

– Или для выкупа…

Едва такси выехало на следующую улицу, его с жестяным стуком задела несущая на огромной скорости красная спортивная машина.

– Стоять! – плыл над улицей могучий мегафонный голос.

Вслед за красной машиной мчалось два полицейских «Форда». Один врезался в автобус и перевернулся.

– Какой ужас, – воскликнул Лаврушин.

– А, не обращайте внимания, – махнул рукой таксист. – Жалко, опять крыло помяли.

– А кто это, в красной машине?

– Аль Драконе. С ним так все время.

– И его не могут поймать?

– А кому он нужен?

Судя по рьяности полицейских, Аль Драконе был им очень нужен.

– Сейчас хлопнет пяток копов, – сказал таксист. – И опять его оправдают.

– Почему оправдают?

– А его всегда оправдывают.

– Ну и жизнь у вас здесь!

– Да бросьте, нормальная жизнь. Тихая. Я то в Караван-сити родился. Вот там действительно дела творятся.

– Хуже чем здесь?

– Мистер. Я же сказал – здесь тихая заводь… Вот ваш отель.

– Сдачи не надо, – с кавказской широтой махнул рукой Лаврушин и сунул негру еще одну – уже третью, стодолларовую банкноту.

– Как скажете, мистер.

Отель «Ползучая Звезда» был двадцатипятиэтажный, старый, кряжистый, как глубоко вросший корнями в землю мощный дуб. Это было хорошее заведение, и, если верить обещаниям, тихое.

Коридорный в красном форменном костюме подскочил к машине и распахнул дверцу. В этот момент, разбивая стеклянную дверь, из холла на улицу вылетел хорошо одетый курчавый низенький господин со здоровенным горбатым шнобелем, встал, отряхнулся. Двое дюжих швейцаров тоже отряхнули руки.

– А, – только и сказал Лаврушин.

– Не обращайте внимания, мистер, – широко улыбнулся коридорный. – Стекло сейчас вставят. Багаж?

– Нет багажа.

Бой подозрительно посмотрел на друзей, мертвой хваткой вцепившихся в свои кожаные сумки. Но Лаврушин уже проходил через разбитую дверь в старомодный холл, заставленный тяжелой мебелью.

Администратор с легкомысленными усиками на тонком лице и с набриолиненными в стиле двадцатых годов волосами потребовал деньги вперед, посмотрев на не внушающий доверия вид друзей. Увидев доллары и, решив, что они не фальшивые, протянул карточку для заполнения и попросил водительские права или любой другой документ, удостоверяющий личность. Таким документом послужила свернутая стодолларовая купюра.

* * *

– Нигде спокойнее места, чем «Ползучая звезда» не сыскать, господа, – сообщил коридорный, провожавший друзей в номер.

Отделанный ценными породами дерева лифт неторопливо поднимался вверх, на табло менялись номера этажей.

– Правда на девятом этаже обосновалась наркомафия, меняют деньги на порошок, – продолжил коридорный. – Но стреляют нечасто. Последний раз две недели назад. Иногда ниндзя пошалят, но они тихие, любят, чтобы от людей подальше. А маньяка с одиннадцатого, убивавшего курящих женщин, уже два дня как убили. Еще иногда заглядывает сумасшедший, душащий голубых. Вы ведь не голубые?

– Конечно, нет!

– Это хорошо. А то бы он мог к вам заглянуть… КГБ с ЦРУ воевало, ресторан взорвали, но это когда было – уже две недели прошло. И профессора-маньяка с его погаными икс-лучами выселили. Жалобы были. А чаевые он хорошие давал, – глаза «боя» стали просительно-требовательные, и Лаврушин не нашел ничего лучше, как протянуть ему стодолларовую купюру. Тот слегка обалдел от такой щедрости, но виду не подал. Он убедился, что эти гости – сумасшедшие.

Номер был с двумя спальнями, гостиной, телевизором, баром, огромной ванной. И обошелся каких-то девятьсот долларов в сутки. Лаврушин не воспринимал бумажки, лежавшие в сумке, как деньги. Для денег их было слишком много.

– Девочки, мальчики? Не желаете? – напоследок осведомился бой.

– Не желаем.

– И правильно, – кивнул коридорный и удалился.

Друзья тщательнее осмотрели номер. Мебель была не просто старомодная, а старая, с шиком скрипучая, обитая красным, вытертым бархатом, золоченого дерева. Портьеры тяжелыми складками спадали сверху.

Две сумки с несчетными деньгами устроились в большом сейфе в углу гостиной.

– Ляпота, – отметил Лаврушин.

– Сойдет. Что делать будем?

– Жить будем. И ждать, пока на меня музыкальное вдохновение найдет.

– А оно найдет?

– Найдет. Деньги есть… Сейчас передохнем. И в ресторан. Погуляем, как буржуи, – Лаврушин плюхнулся на маленький плюшевый диванчик в гостиной и прикрыл глаза.

Он и не заметил, как провалился в сон. Сон был тревожный и чуткий. Сначала. Но постепенно он засасывал все глубже.

Лаврушин проснулся неожиданно резко.

В комнате было тихо. Безлюдно.

– Степан, – позвал он.

Никакого ответа.

Что-то тревожно изменилось в мире. Появилась некая хрустальная четкость. Улица гудела внизу, но как-то отстранилась. Будто она была уже не важна. Самое главное происходило здесь, в этом номере.

В ванной шуршала вода.

– Плескается, – кивнул Лаврушин.

Но беспокойство не проходило. Он поднялся с диванчика. Потянулся. Голова была ясная. Не осталась и следа от усталости.

– Степан, – снова позвал Лаврушин.

Он пошел к ванной. Положил ладонь на ручку.

– Ты там?

Молчание. Но кто-то там плескался.

Лаврушин нажал на дверь. Шагнул в наполненную липким паром ванную.

Под душем стояла девушка. Обнаженная. Прекрасная. Вода ласкала ее изумительные бедра, струилась по ее полноватой, будто распухшей от переполнявшего желания груди. В незнакомке было что-то такое, что моментально поднимает давление… и все остальное.

– Простите, – произнес Лаврушин, делая шаг назад.

– Ах, дорогой, я так ждала тебя, – девушка шагнула ему навстречу.

Лаврушин застыл, не в силах пошевелиться.

– Ты так прекрасен.

Она провела ладонью по его груди, потеребила рубаху. Каждое ее движение отдавалось сладкой истомой.

– Я тебя люблю, – она прижалась к нему влажным, в искрящихся каплях на упругой белой коже телом. Руки ее обвили его шею.

– Я тебя обожаю, – зашептала она.

А руки стискивались на шее все крепче.

Лаврушин отпрянул.

– Ну что же ты, приди ко мне, любимый.

Лицо ее начало меняться, черты заострялись и становились отвратительными. Груди опадали мерзкими серыми складками.

Лаврушин прижался к кафелю, попытался оттолкнуть женщину.

– Нет!

– Да, дорогой.

Она взмахнула рукой, и грудь Лаврушина обожгло. Рубашка порвалась. Под ней выступила кровь.

– Да, – шептала она жарко, А лицо все морщилось. Женщина, или кем она теперь являлась, злорадно осклабилось.

Скрюченная рука потянулась к горлу жертвы.

– А-а! – заорал Лаврушин…

– Э, проснись, – кто-то с такими словами теребил его за плечо.

Лаврушин приподнялся, встряхнул головой.

– Что это было?

– Ты заснул, – сказал Степан. – А во сне начал кричать.

– Приснилось, – Лаврушин потрогал пальцами виски. – Точно, приснилось.

Голова была ясная, свежая.

– А чего приснилось?

– Какая-то голая девка пыталась меня придушить.

Лаврушин потрогал грудь.

Рубашка была порвана. А на коже краснела свежая ранка, из которой сочилась кровь.

– Как это ты себя? – удивился Степан.

– А я ли?

– А кто еще?

Лаврушин неопределенно пожал плечами. Слишком явственный был сон. Он готов был поклясться, что все было наяву. Но против фактов не попрешь. Действительно, сознание под гнетом обрушившегося на него вполне могло выкинуть какой-нибудь фортель. Надо беречь нервы. Бегать трусцой. И соблюдать диету. Тогда не будет во сне являться черте кто.

– Вот что, надо спокойно посидеть, поесть, успокоиться, – предложил Степан.

– Обеими руками за.

– Заказываем тебе новую рубашку. И идем в кабак.

* * *

– Поубивают же друг друга, – обеспокоенно произнес Лаврушин.

– Сами разберутся, – Степан увлек друга через холл, в котором, визжа «кия» так, что уши глохли, дрались два каратиста – один в черном, другой в белом кимоно.

«Кия!» – деревянная панель на стене вдребезги. «Кия!» – дверь проломлена пяткой. «Кия!» – поручни лестницы расколоты. «Кия, кия, кия!» – серия убийственных ударов по голове противника, впрочем, без какого-либо видимого эффекта. Молотили они друг друга дико, мощно и без единой капли крови.

– Больно им, – посочувствовал Лаврушин.

– Вряд ли. Это не наше дело, – Степан затащил друга в лифт.

Удивительные путешествия отучили его ввязываться в чужие дела на чужих планетах и в иных мирах. Он уже был не тем безрассудным Степаном, который тупо ввязывался во все конфликты и старался везде навести порядок. Со старыми привычками шансов прожить у него исчезающее малы, поэтому пришлось перестраиваться.

Ресторан располагался на втором этаже. С треском из его дверей вылетел тот же худой господин, которого выкидывали утром через стекло. Он поднялся. Отряхнулся. Дюжие официанты отряхнули руки.

– А поесть у вас можно? – опасливо спросил Лаврушин.

– Вне всякого сомнения, господа, – метрдотель во фраке поклонился, приглашая гостей проходить. – Это самое тихое заведение Нью-Йорка.

Это было старомодное заведение, с хрусталем, серебром, тяжелыми бархатными портьерами и лепными потолками с золотом и мозаикой на античные темы. На помосте струнный оркестр негромко выводил Моцарта. Большинство столиков были заняты. За ними сидели чопорные дамы, строго одетые мужчины. В углу затесалась развязная парочка – моложавый атлет взгромоздил ноги в ковбойских сапогах на стол, а его подружка в джинсовом платье с оголенными плечами сушила феном мокрые волосы, но внимания на них никто не обращал.

Друзья уселись за столик.

Блымс – кавалер в черном смокинге хлестнул даму в вечернем платье цветами по красивому и холодному лицу со словами: «Неверная, ты растоптала мою жизнь!»

– Вот гад, – подался было вперед Лаврушин.

– Не лезь, – опять осадил его Степан. – У туземцев свои обычаи. Надо привыкать.

И они начали привыкать.

Буль – чопорная худая дама с прикрытыми норкой голыми плечами вылила своей подруге суп на голову, пылко воскликнув:

– Педро будет мой!

Один джентльмен выплеснул другому в лицо вино, добавив:

– Вы грязный негодяй! Но я разрушу ваши планы!

Облитый вином потянулся за пистолетом, но оружие отобрали его приятели.

Официант принес черепаший суп, о котором Лаврушин мечтал с детства и который на пробу оказался обычным бульоном – наваристым, слегка специфичным на вкус.

– Дрянь какая-то, – Лаврушин отодвинул тарелку.

– Ничего, – Степан уже умял целую тарелку и вытер лицо салфеткой. – Сейчас устриц с лимоном принесут.

На столе появился омар и запыленная бутылка сухого вина. Официант разлил вино по хрустальным, искрящимся фужерам и удалился.

– Решусь нарушить ваше уединение, – с этими настойчиво произнесенными словами к друзьям подсел высокий, красивый мужчина в глухо запахнутом синем плаще.

– Что вам угодно? – спросил Степан, крепче сжимая вилку. Он привык, что люди здесь или чокнутые, или опасные, или одновременно чокнутые и опасные, так что от них надо держаться подальше.

– Я займу немного времени.

Лаврушин посмотрел на незнакомца. Кого-то тот ему напоминал.

– Берлин! – воскликнул Лаврушин. – Вы были в Берлине!

– Я много где был.

– Вы были там вчера. Когда мы разговаривали с штандартенфюрером Штирлицем.

– Действительно, – согласился незнакомец.

– Но как?!

– По моей просьбе штандартенфюрер, мой добрый старый знакомый, передал вам одну вещь. Вижу, вы сумели ей воспользоваться.

– Вы должны объясниться, – потребовал Лаврушин.

– Не сейчас. Может позже.

– Вы загнали нас в этот ад.

– Вы сами себя сюда загнали, воспользовавшись «пианино».

– Чем?

– Так в шутку называют вещь, которую вам передали.

– Чертовщина, – покачал головой Лаврушин. – Какие-то типы в плащах. «Пианино». Шавки с горящими глазами.

– Шавки? – приподнял бровь.

– Черная собака, которая пялилась на меня, как некормленая дворняга на колбасу.

– Или как тигр людоед, – незнакомец нахмурился. – Это очень плохо.

– Что плохо?

– У нас совсем не остается времени. Смерть идет за вами по пятам.

Сказано это было так, что Лаврушин нервно заерзал на стуле, задумался и просяще произнес:

– Вы гуляете по измерениям. Возьмите нас с собой. Вытащите.

– Не могу. Не в силах… Не время. Бойтесь черных собак и черных снов. Черный – ИХ цвет.

– Кого?

– Это цвет ХОЛОДА.

– Какого холода?

– Караван-сити. Найдите Большого Японца.

– Японца?

– Большой Японец. Великий Чак. Змеевед. Это все он. Он поможет. Он может помочь. Я – нет, – незнакомец встал. – Берегитесь черного цвета. Они спустили на вас всю свору.

– Что?

– Они вас боятся. Но у них острые клыки.

Незнакомец поклонился и быстро пошел прочь. Лаврушин заметил, что у него из-за пояса торчит рукоять. Под плащом было нечто длинное. Шпага? Похоже.

– Посиди, – Лаврушин вскочил и бросился следом.

Незнакомец прошел в двери. Лаврушин выскочил в коридор. Пусто. Незнакомец просто не успел бы пройти коридор. Сквозь землю провалился? Похоже, что так. Кто же он такой? Что ему надо?

Лаврушин вернулся на свое место.

– Берегитесь черных… Романтика, – скривился Степан. – Ты правда видел его в Берлине?

– Видел.

Ужин они заканчивали с угробленным аппетитом.

Когда они поднялись в холл своего этажа, то услышали:

– Кия!

Каратисты все еще дрались. Ссадин на них почти не прибавилось, но все деревянные панели в холле были перемолоты как кувалдами.

Друзья бочком пробрались в свой номер.

– Я не понял, чего за черных нам надо бояться? – Степан подошел к окну и задумчиво уставился вдаль.

С одиннадцатого этажа открывался вид на Нью-Йорк, над которым царили как горные пики огромные небоскребы Манхэттена. Вечером город был очень красив, он переливался разноцветными огнями рекламам, окон, автомобильных фар. Внизу шумела улица, но народу на ней резко поубавилось. После девяти Нью-Йорк – мертвый город. Он переходит во власть бандитов и наркодиллеров.

– Черный человек, ты прескверный гость, эта слава давно про тебя разносится, – процитировал Есенина Лаврушин.

– В черной черной машине сидит черный черный человек, у него черная черная собака, – мрачно улыбаясь занудил Степан.

– Страшилку пионерскую вспомнил?

– Зарисовка с натуры. Посмотри.

Лаврушин подошел к окну.

Напротив у аптеки приткнулся длинный черный лимузин – на похожем в Москве разъезжают поп-звезды. Отсюда машина казалась маленькой, игрушечной. Рядом с ней стоял высокий человек в длинном черном плаще и шляпе-котелке. У его ног стояла огромная собака. Она настороженно оглядывалась. Принюхивалась, будто пытаясь взять след. Крутилась на месте. Нервничала.

– Она! – завопил как ужаленный Лаврушин.

– Что она?

– Псина, которая за нами гналась!

– Уверен?

– Да, – Лаврушин перекрестился. – Спаси нас Господи, рабов твоих грешных.

Человек в черном нагнулся к собаке. Собака снова завертелась на месте. Потом подскочила к машине. Ее хозяин распахнул заднюю дверь. Машина плавно и величаво тронулась, как пароход, отходящий от пирса.

– Уехали, – с облегчением вздохнул Лаврушин.

– Чего это было?

– Те самые черные, которых надлежит бояться.

– Черные – это холод.

– Да.

– Чушь какая! – все благоразумие Степана восставало против подобных шарад.

– Если бы…

* * *

Всю ночь слышалась отдаленная и близкая пальба. Заснуть было совершенно невозможно.

– Выходи, сдавайся, кровавый маньяк! – орали полицейские в опостылевшие мегафоны…

– Это мое правосудие, – через полчаса после того, как все стихало, начинал голосить кто-то внизу, затем следовали выстрелы…

– Спокойно, ублюдки! Я алабамский рейнджер! – кричали через несколько минут, и кого-то били.

Всю ночь друзья опасливо выглядывали в окно. Скучать не приходилось. К утру они подвели итог. Им пришлось стать свидетелями: двух ограблений, одной погони на машинах, трех взломов сигаретных автоматов. Кроме того, в квартире напротив всю ночь жирный лысый садист в черных шароварах самым жестоким образом порол хлыстом юную невинную особу.

Лаврушин только и успевал настукивать телефон полиции. На третий раз, когда он сообщил о вооруженном налете, ему резко ответили:

– Спите и не мешайте людям работать!

Под утро по улице тяжело прошествовал рыхлый расплывшийся амбал с окровавленной бензопилой. Он с трудом тащил за собой по земле насквозь мокрый мешок, оставлявший темный влажный след.

– Мама мия, – простонал Лаврушин.

– Быстрее в Карван-Сити! – воскликнул Степан. – Первым автобусом. Искать этого Большого Японца…

Друзья расплатились за отель и отправились на автовокзал. Междугородние автобусы в Караван-сити отходили каждые полчаса.

Утро выдалось не по-летнему прохладное. Поливальные машины смывали с тротуаров ночную кровь и автоматные гильзы.

Билет до Караван-сити стоил шестьдесят долларов. По бюджету людей, тащащих с собой две сумки с деньгами, это никак не ударило.

Шикарный автобус с телевизором и кондиционерами тронулся с места. Он был полупустой. Перед друзьями сидел простоватого вида усатый седой человек, его светло-коричневая шляпа по размерам полей мало уступала автобусному колесу.

– Билли Хопкинс обожает путешествовать, – тут же сообщил он, обернувшись и настраиваясь на долгую душевную беседу.

Друзья сами были не прочь потрепаться, чтобы разузнать как можно больше об этом мире. Они поняли, что их сосед и есть тот самый Билли Хопкинс, просто выражается он о себе в почтительном третьем лице.

– Многие поездами предпочитают, – завел он. – А Билли Хопкинс по старинке – автобусом. Трюх-трюх, зато целее будешь.

– А поездом? – спросил Степан.

– Э, сынок. Поезда нынче грабят.

– Самолеты?

– У, сынок. Мусульманских террористов как собак нерезаных. Лезут и лезут, лезут и лезут. И русская мафия – лезет и лезет. Когда я был молод – все было чинно. Гангстеры убивали друг друга из автоматов Томпсона. Где теперь автоматы Томпсона? Где те гангстеры? Сменили их какие-то выродки, которые и стрелять по-настоящему не умеют.

– Верно, все верно, – поддакивал Степан. – А вы из Караван-сити?

– Что ты, сынок! Хопкинсы всегда жили на юге! И Билли Хопкинс – шериф на пенсии – с юга. Путешествую. В Нью-Йорке скучно. Разве так стреляют? Вот у нас стреляют. У нас то повеселее будет, – сосед вытащил из кобуры под мышкой огромный револьвер и ласково погладил его.

– А Караван-сити?

– О-о, – пугающе многозначительно протянул Билли Хопкинс, и на эту тему больше не распространялся.

Дорога была достаточно унылая. Вдоль нее тянулись поселки с одинаковыми стандартными чистенькими американскими домиками, бесконечные бензоколонки, придорожные закусочные. Вдали зеленели редкие леса и перелески, по полям ползали тракторы и комбайны, темнели синими витражными стеклами озера. Иногда трасса подходила к океану – ярко-аквамариновому, с белыми барашками волн и будто прилепленными к пейзажу треугольниками парусов, со стрелами теплоходов.

На горизонте баражжировали самолеты. На второй час езды пассажиры смогли полюбоваться небольшим воздушным боем – кто с кем бился осталось непонятным, но за десять минут рухнуло два разнесенных ракетами самолета.

Еще через полчаса дорогу перекрыли броневики.

В салон поднялся подтянутый, с бульдожьей физиономией американский офицер, его плечо оттягивала пехотная винтовка М-16.

– Дальше нельзя, – буднично сообщил он.

Пассажиры возмущенно загалдели.

– Русский десант, – офицер зевнул.

– Опять десант? – продолжался галдеж.

– Сколько можно?

– Врете вы все про десанты!

– Пропустите, мой бизнес встанет! Кто мне будет возмещать убытки?!

– А ну тихо, штатские! – гаркнул офицер так, что стекла задрожали. – Я, мать вашу, отвечаю за ваши поганые штатские жизни!

– Сами за себя ответим! – не успокаивались особенно горластые.

– Мой бизнес! Я подам в суд! – горячился пузатый пуэрториканец с массивными золотыми перстнями на восьми из всех девяти его пальцев. О сути его бизнеса было нетрудно догадаться.

– И пошли вы в задницу, – смилостивился офицер. – Лезьте к черту в пасть. Я снимаю с себя ответственность. Кто хочет жить спокойно – выходи.

Вышли всего двое. В остальных американцах жил незнамо каким ветром занесенный великий дух русского авося – авось пронесет.

– Одно время, когда СССР закончился, русских у нас меньше стало, – сообщи шериф на пенсии, поглаживая пистолет. – Даже делегации их дружеские стали заглядывать. Вместе с террористами боролись. Но вот опять повадились. Каждый месяц по десанту. Наша армия уже не справляется. Фермеры устали в партизаны ходить… Во-во, сынок, смотри, какие они! Ферму жгут…

Действительно, ярким пламенем горели аккуратные фермерские здания, около которых стояло два танка Т-34 с намалеванными на башнях огромными звездами. Небо пушилось куполами парашютов. Прямо над головами прогудели мощные старомодные военно-транспортные самолеты.

– Остановят – не остановят, остановят – не остановят, – нервно забормотал бывший шериф.

Остановили!

Дорогу преградил танк неизвестной конструкции, такой могли создать только после большой пьянки – огромное никчемное, усеянное беспорядочными стволами пушек и пулеметов стальное чудище все с той же огромной красной звездой на борту. Русские солдаты вытащили шофера из кабины, тыкая в него автоматами Калашникова и прохаживаясь по бокам коваными сапогами.

– Что будет? – спросил Лаврушин.

– Эх, – махнул рукой бывший шериф. – Женщин изнасилуют. Нас – в Сибирь. А Сибирь, сынок, это такая холодная страна, где много медведей.

– Знаем.

– Билли Хопкинс не сдастся! – он схватился за револьвер.

– Подождите, может вывезет кривая, – положил ему Степан руку на плечо.

– Будь по твоему, сынок, – шериф с облегчением спрятал свою пушку под сиденье.

Русские, расшвыривая и топча сумки и чемоданы, вытолкали пинками пассажиров из автобуса и расставили вдоль дороги – руки за голову, ноги шире плеч. Некоторые пленные ныли. Другие – гордо встречали судьбу, готовясь в крайнем случае дорого продать свою жизнь.

Степану и Лаврушину с трудом верилось, что они видят своих соотечественников. Этих типов, похоже, понабрали в притонах и зоопарках. Они больше напоминали пуэрториканских бомжей, обряженных для карнавала. Все солдаты были с многодневной щетиной на щеках. На их полевую форму зачем-то были присобачены золотые погоны, в петлицах золотели эмблемы советских военных юристов – скрещенные щиты и мечи. Сапоги были явно не кирзовые, а с какой-то развратной парижско-модельерской распущенностью.

Вдоль строя пленных, подпрыгивая, забегал короткими шажками маленький пузатый противный мужичонка в якобы генеральской форме. Он повизгивал на ломаном русском:

– Вот она, тлетворная Америка. Жалкие людишки, которых сметет Великая Россия!

Вслед за ним огромными шагами мерил американскую землю здоровенный голубоглазый блондин в синем десантном берете с сухопутной советской эмблемой. Помимо золотых погон полковника на его форме были еще и аксельбанты.

– Где он? – заорал генерал, похлопывая себя по ляжкам.

– Должен был ехать этим автобусом, – рычал полковник с аксельбантами.

– Почему?

– Агентурные данные.

– Тьфу на твои агентурные данные… Ты виноват. Ты – мой лучший ученик в КГБ!

– Так точно, генерал, – детина щелкнул сапогами сорок пятого размера.

– Я отдал тебе все свои знания. Я обучил тебя лучшим пыткам. Вспомни Советский Союз. Еще в те времена этот поганый цээрушник Дэвид Залкин убежал из концлагеря в Узбекистане, куда мы его заключили.

– Я помню, – кивнул полковник. – Он ушел лесом. По пояс в снегу. Мы не думали, что он так хорошо ходит по снегу.

– Ушел-ушел-ушел. На снегоходах не догнали негодяя. И он спутал все наши карты в Афганистане. А теперь мы не можем найти его и здесь.

– Нету его в автобусе.

– Найти его. Найти, найти, найти!

– А этих? Расстрелять? – в предвкушении хорошей забавы улыбнулся голубоглазый, хищно разглядывая пленных.

– Пусть катятся на…

Последнее, нецензурное, слово генерал произнес с особо противным акцентом.

– Катитесь, – по-английски бросил полковник.

Пассажиры загрузились в автобус, и он сорвался с места, как наскипидаренный мулл.

– Вот вам, – сделал бывший шериф непристойный жест, оглядываясь на русских через заднее стекло.

Через час показался Караван-сити. И у друзей перехватило горло от восхищения.

Город был красив. Он очаровывал, брал в полон сердца, магически приковывал взор. Он будто сошел с картинок комиксов. Вверх скалами вздымались небоскребы самых причудливых форм. Внизу ютились домишки. Через серебристую реку были перекинуты ажурные прекрасные мосты. Вечерело. Небо окрасилось в мягкие цвета. Низкие редкие облака плыли неторопливо вдаль. А за Караван-сити начинался Атлантический океан.

– Величественно, – искренне воскликнул Лаврушин.

– А то, сынок, – с гордостью кивнул бывший шериф.

– Смотри, – Степан ткнул Лаврушина локтем.

За автобусом вдалеке чернела точка. Она разрасталась. И вскоре приобрела очертания длинного лимузина с черными стеклами.

– В черной черной машине сидит черный черный пес, – занудил Степан.

– Помолчи, а, – нервно воскликнул Лаврушин. Он решил в случае чего попросить взаймы у шерифа револьвер, но не был уверен, что оружие поможет, тем более когда боишься не только нажимать на спусковой крючок, но и держать его в руке. – Пригнись. Может, не заметят.

Черная машина начала обгонять автобус. Некоторое время она шла сбоку на одной скорости, будто раздумывая, стоит ли автобус внимания. Потом прошла вперед. Неуверенно ехала. Водитель будто раздумывал, как быть.

– Господи, – прошептал Лаврушин.

Машина увеличила скорость. И вскоре скрылась из виду за поворотом.

– Повезло, – выдохнул с облегчением Степан.

– Пока – да, – кивнул Лаврушин.

Как долго они могут скрываться.

Те, кто их преследовали, обладали сверхъестественным чутьем. Пока провидение хранило друзей. Но кто в серьезных делах серьезно рассчитывает на провидение?

* * *

– Вы опоздали, – сказал администратор отеля «Атлантика». Он был похож на своего коллегу из «Ползучей звезды», как родной брат, только лет на двадцать постарше.

– Нет номеров? – разочарованно произнес Степан.

– Нет номеров с обзором.

– Обзором чего? – брякнул Лаврушин и тут же пожалел о своих словах.

Администратор посмотрел на него с подозрением. Похоже, каждый человек в Америке обязан знать, на что тут обзор и мечтать о том, чтобы место осталось.

– Как нет мест с обзором?! – вслед делано возмутился Лаврушин.

– Желающих много.

– И что нам делать?

– Могу предложить номер на другой стороне. А обзор в холле.

– В холле?

– Да. Советую занимать места с семи часов.

– Ладно, – кивнул Степан. – Холл подойдет. Давайте номер.

– Сегодня дороже на двадцать процентов.

– Как? – возмутился Лаврушин. – На двадцать процентов! И без обзора?

– С обзором дороже в два раза.

– Ладно, что с вами поделаешь.

Отель был новый, из черного стекла, с широкими балконами. С шестнадцатого этажа открывался вид на длинный мост, реку, впадающую в большую бухту, заполненную кораблями, и на несколько похожих на средневековые замки мрачных и величественных небоскребов. Казалось, они созданы не для того, чтобы там сидели клерки, работали с компьютерами, подсчитывали прибыли. В таких зданиях должны твориться темные ритуалы, там место для колдунов и рыцарей тайных орденов. Но, о, проза жизни, там обитали именно бухгалтеры и менеджеры.

Номер был двухкомнатный. Осмотрев его, друзья спустились в ресторан. Здесь было куда спокойнее, чем в нью-йоркском ресторане. Никто не сидел с ногами на столе, никто не махал пистолетами, никто никого не бил и не оскорблял. Похоже, слава Караван-сити как опасного места была несколько преувеличена.

Народу в ресторане было немного. Зал тонул в полутьме. На столах горели свечи. Звенело тяжелое серебро ножей и стучали вилки о фарфор массивных тарелок. Тенями сновали официанты – сдержанные, безмолвные, неулыбчивые.

В меню оказался борщ. Его принесли в пузатой фарфоровой супнице и разлили по тарелкам. На вкус он меньше всего соответствовал названию, представляя из себя обычный овощной суп, но годился на голодный желудок.

В углу играл на скрипке нервную, тревожную мелодию скрипач в черном фраке.

– Пристойное место, – негромко произнес Лаврушин.

– Только немного странные здесь все, – Степан едва заметно указал ножиком на двух джентльменов, сидевших через стол.

Те были в черных смокингах, сидели ровно, как аршин проглотили. Их лица отливали восковой бледностью, с каким-то зеленым оттенком, губы алели ярко, будто подкрашенные помадой. Перед ними лежали куски с мясом, если и жареным, то чисто символически. Джентльмены отрезали кусочки и неторопливо отправляли их в рот, методично пережевывая. Что-то было не от мира сего в этой парочке.

– Бр-р, – Лаврушин передернул плечами.

Официант, принесший крохотного запеченного поросенка, наклонился к Лаврушину и прошептал едва слышно:

– Администрация понимает ваши чувства. Не всем нравится такое соседство. Но вампиром можно быть признанным только по суду. А так эти господа обладают всеми правами.

– Да нет, мы ничего, – Лаврушин смутился

Один из джентльменов бросил на него долгий, приценивающийся, немигающий взгляд. Эдакий взгляд гурмана, который решает, соответствует ли образец его изысканным желаниям.

– Тьфу, – Лаврушин еле заметно перекрестился. Непризнанный по суду вампир брезгливо поморщился и отвернулся.

Кухня в ресторане была отменная. Обильная трапеза как нельзя лучше способствует борьбе с дурными мыслями. А после стаканчика белого итальянского вина друзья почувствовали себя вполне прилично. И проблемы как-то измельчали. Стали вовсе и не такими проблемами. В конце концов и в Караван-сити неплохо с двумя мешками денег. А что черный лимузин и незнакомец с барбосом бродят где-то поблизости, так плюнуть и растереть.

К семи часам в холле шестнадцатого этажа начал собираться народ. Лаврушин и Степан успели занять места около самого окна – огромного, от пола до потолка. Отсюда открывался прекрасный вид на сказочный город с пиками небоскребов, с серыми, суровыми домами, с дикими переплетениями автострад.

– Сейчас, сейчас, сейчас, – ерзал на сиденье бывший шериф. Он то и насоветовал друзьям этот отель, м сам заселился сюда на третий этаж. – Еще пять минут. Всегда точно появляется.

– Не, в прошлом году на семь минут опоздал, – сказал один из собравшихся зевак – тучный черный как смоль негр. Он был в белоснежном смокинге и выглядел в нем как шоколадка, выглядывающая из белой обертки.

– Это у тебя часы опоздали, сынок, – возмутился шериф. – В прошлом году я сидел в этом же кресле. И как только стрелка коснулась этого деления, он появился.

– А я говорю, опоздал, – настаивал негр.

– А я говорю, – бывший шериф вытащил свой огромный револьвер и прокрутил вокруг пальца, – что он пришел вовремя.

– А ведь и правда, – тут же согласился негр. – Как я забыл.

– Время, – наконец сказал шериф.

– Дела-а, – протянул Степан.

Из-за крайнего небоскреба появилось нечто. Огромное, волосатое, метров тридцати высотой.

– Кин-Конг, – воскликнул Лаврушин.

– А ты кого ждал, сынок? – улыбнулся шериф.

– И что, каждый год в это время приходит?

– Секунда в секунду.

– А почему?

– А кто обезьяну поймет, – развел руками шериф. – Сперва его стрелять пытались. Живучий. Оклемался. А сегодня можно было бы его, конечно, противотанковой пушкой, но плюнули. Просто дома и дороги на его пути восстанавливать перестали – чего на один год строить.

– А вдруг свернет в сторону.

– Не. У обезьяны замкнуло в мозгах. За полсотни лет не свернул ни разу, и не свернет. На небоскреб взберется, руками помашет, по груди себя кулаком поколотит, а потом обратно.

– Куда?

– Говорят, в горы на севере… Повезло с ним Караван-сити. Столько туристов поглазеть приезжает.

Кин-Конг пнул ногой давно разломанный мост подземки. Поколотил кулаком по земле. Заорал трубно, скорее как мамонт, чем как человекообразная обезьяна.

– Ах, – прокатилось по холлу.

Зрители были поражены в самое сердце. Из-за небоскреба появилась еще одна обезьяна! Пониже первой. И какая-то нежно-хрупкая, если такое можно сказать про существо трех десятков метров высотой.

– Отпад! Он с чувихой приканал! – воскликнул молодой, ярко одетый парнишка, прилипший к стеклу.

– Точно, с леди. Ах, молодец, сынок. Ах, молодец, – бывший шериф всплеснул руками от избытка чувств.

Теперь уже две обезьяны сноровисто полезли по коричневому, уже сотню лет подпирающему облака небоскребу. На вершине Кин-Конг потряс шпиль, будто пробуя его на прочность. Его подруга сидела на краешке, свесив ноги, и ожесточенно чесалась.

– Интересно, какого размера должны быть блохи у такой твари? – прошептал Степан.

Кин-Конг поколотил себя кулаками в грудь – глухой барабанный звук донесся до «Атлантики». Оглядел город. Досадливо взревел. Пнул еще раз шпиль и полез вниз. За ним последовала его подруга.

Вскоре они пропали из вида.

– Как голубки счастливые, – бывший шериф умиленно вытер платком набежавшую слезу.

* * *

Ночь выдалась не более спокойная, чем в Нью-Йорке. Можно сказать даже – более беспокойная.

Стемнело. Друзья расположились на балконе в пластмассовых креслах, на которые были положены мягкие подушечки. Степан держал в руках купленный только что бинокль. Лаврушин решил воспользоваться длинной, очень сильной подзорной трубой.

Было тепло. Бензиновая гарь до шестнадцатого этажа не долетала. В бухту заходил огромный черный пароход, его огни отражались в воде.

Вскоре посветлело – над городом взошла гигантская луна, а с другой стороны на небосклоне прилипла огромная хвостатая комета.

Жизнь в городе кипела. По улице внизу важно прошествовала банда пингвинов. Прохожие с визгом разбегались. Судя по всему, симпатичные антарктические птицы имели здесь дурную репутацию. За пингвинами переваливался человек во фраке, тоже чем-то похожий на пингвина.

– Где-то я это видел, – сказал Степан.

Минут через пять над улицей пролетела черная фигура, похожая на летучую мышь.

– И это я где-то видел, – добавил Степан.

– Бэтмен, – сказал Лаврушин. – Человек-летучая мышь.

Еще через несколько минут, пылая всеми четырьмя двигателями, начал расти, резко снижаясь «Боинг-747». Он падал на небоскребы.

– Боже мой, – прошептал Лаврушин, глядя на гибнущую машину. Он навел трубу, и казалось, видел охваченные ужасом лица в иллюминаторах.

До небоскреба оставались считанные метры.

И вдруг появилась синяя точка. Она поднырнула под самолет. Самолет изменил курс.

– Супермен, – сообщил Лаврушин, наведя подзорную трубу на амбала, поддерживавшего в воздухе «Боинг». Он выглядел комаром на теле слона, но держал самолет в воздухе без усилий.

– Здоровый парень, – с уважением произнес Степан.

Супермен опустил ношу в воды бухты. Пламя захлебнулось водой. Самолет закачался на волнах. Рядом с ним из воды высунулась огромная голова доисторического чудовища. Попробовала зубами металлическое крыло. Фыркнула, сплюнула и ушла под воду, подняв высокую волну.

Через некоторое время послышались громовые раскаты, и слева на окраине взметнулось красное зарево.

– Это еще что? – воскликнул Лаврушин, вжимая голову в плечи. Он прекрасно помнил бомбежку в Берлине.

– Шериф говорил, что в это время Годзиллу от города ракетами отгоняют, – пояснил Степан.

По улице уныло прошаркала и удалилась по каким-то своим загадочным делам процессия мертвецов-оборванцев. Один держал под мышкой свою голову, у троих не было голов вообще, один скакал на единственной ноге. Зрелище было не столько жуткое, сколько жалкое.

– Все, спать пора, – сказал Степан. – Завтра тяжелый день.

Он справился с электронным будильником, который поставил на девять, и с готовностью отключился.

Сон никак не шел к Лаврушину. Когда веки начали смыкаться, комнату озарил розовый свет.

Лаврушин поднялся и подошел к окну. Напротив пентхауза соседнего дома висела летающая тарелка, в конусе света трое крохотулек пришельцев тащили из окна обнаженное женское тело.

Задремал Лаврушин только под утро.

А когда проснулся, вовсю светило солнце.

– Э, Степан. Вставай, – воскликнул ученый .

– Рано, – буркнул, натягивая одеяло на голову.

– Какой рано? Почти десять. Дела у нас.

– Дела, дела, – Степан попытался снова спрятаться от всех проблем в сладком сне.

Лаврушин дернул за одеяло.

Степан приподнялся, потряс головой и угрюмо произнес:

– А я думал, все это мне снится.

– Не снится, – заверил Лаврушин. – Поднимайся.

Затренькал дверной звонок.

– Кого черт несет? – сонно осведомился Степан.

– Сейчас узнаем, – Лаврушин накинул махровый халат.

Он подошел к двери и нажал на кнопку. На экранчике появился вид коридора. Перед дверью стоял официант в коричневой форменной курточке и белых брюках. Перед ним был столик, заставленный приборами из нержавеющей стали.

– Что? – спросил Лаврушин.

– Завтрак, господа.

– Мы не заказывали.

– Входит в сервис.

– Входит так входит.

Лаврушин отпер дверь. Официант поклонился и прошел в комнату, толкая перед собой столик. Степан уже успел подняться и устроился на диване, с интересом смотря на то, что им привезли. Ох, любил он с утра хорошо поесть. Впрочем, любил он поесть и с вечера. И со дня.

Официант разложил на обеденном столе приборы. Поставил в центр блюдо под колпаком. На металлической поверхности колпака отражались лица присутствующих, искажаясь и приобретая забавные черты, как в комнате смеха.

– Ну-ка, что у нас тут? – Степан уселся за стол и потер руки.

Официант с улыбкой поклонился. Поднял колпак с блюда…

– Гр-р, – Степан поперхнулся.

На блюде лежала отрезанная человеческая голова.

Степан заерзал и попытался вжаться в спину стула. У Лаврушина подкосились ноги и он уселся прямо на ковер.

– Ваш завтрак, господа, – официант демонически захохотал. – Ваш завтрак.

Голова на тарелке открыла глаза. Подмигнула Степану. Осклабилась.

– Приятного аппетита! – официант хохотал все громче. Его лицо вытягивалось. Куртка рвалась на спине. Руки становились длиннее. Лицо покрывалось волдырями. Это было лицо обожженного трупа. Только глаза – живые и алчные, горели жадной неутомимой злобой.

Официант оглядел друзей:

– Поздравляю вас с моим завтраком, господа.

Снова захохотал. И поиграл пальцами. На руке была перчатка с четырьмя длинными лезвиями. Его обвисшая превратившаяся в лохмотья бомжатская одежда была вся в грязных бурых пятнах.

Степан схватил тарелку и запустил в физиономию нечисти.

Официант рассек тарелку на лету когтями-лезвиями.

– Я твой друг, – с ухмылкой, обнажив кривые острые зубы, сообщил монстр. – Не противься.

Он приблизился к Степану и занес над ним когти-лезвия.

– А-а-а, – заорал Степан.

Бип-бип-бип…

Лаврушин дернулся…

Он лежал в кровати. Подушка была противно и прохладно мокра от пота. Пищал отчаянно будильник.

Степан спал, откинув одеяло. Лаврушин с ужасом увидел, как по его груди ползет кровавая полоса.

– Степан, – он дернул его за руку.

И тут Степан проснулся.

Он потряс головой. Минуты две он ничего не мог сказать. Лаврушин дал ему воды.

– Что это было? – сдавленно произнес Степан, опустошив стакан.

– Сон.

– Там был какой-то мужик в перчатках.

– С лезвиями, – поддакнул Лаврушин.

– Нам что, одно и тоже снилось?

– Ну.

– Значит, все правда… Вспомнил. Фрэдди Крюгер.

– Кто? – удивился Лаврушин.

– Убийца-маньяк, являющийся людям во снах и убивающий их там. Во сне он всесилен, – закончил Степан. – Бог ты мой. Псы. Какой-то болван в черном котелке. А теперь и Фрэдди! Не многовато? Что теперь нам с этим делать?

– Не знаю. Ладно. Подъем. Завтракаем.

При слове завтрак Степан поморщился. Случилось страшное – кажется у него пропал утренний аппетит.

– Завтракаем, – настойчиво повторил Лаврушин. – И ищем Большого Японца…

* * *

На завтраке в ресторане к ним подсел бывший шериф.

– Ну как вам Караван-сити, сынки?

– Прекрасно, – кивнул Степан. Перед ним лежал антрекот в окружении картошки и ломтиков помидоров. А салат на тарелке был уже уничтожен. Страшного не случилось – аппетит вернулся.

– Это лишние калории, сынок, – укоризненно произнес бывший шериф.

– Ем по утрам на нервной почве.

– Чем намерены заняться в Караван Сити, парни?

– Прогуляемся по городу, – сказал Лаврушин.

– Лучшего спутника, чем я, вам не найти. Билли Хопкинс здесь каждый камешек знает!

– Вы же не отсюда?

– У меня тут тьма знакомых, и я уже переговорил со многими, так что в курсе всего здесь творящегося.

– А Большого Японца не встречали?

– Большого Японца? Вроде встречал. Правда не японца, а монгола. И не большого, а маленького. Но встречал. На девяносто пятой магистральной.

– Наверное, не тот.

– Найдем этого таиландца, не будь я Билли Хопкинс, бывший шериф округа! – Хопкинс азартно потер ладони.

– Как его найдешь? – попытался поубавить его пыл Степан.

– Надо уметь подобрать к здешним жителям свой ключик. И они нам помогут. Они хорошие парни, эти местные жители… Держитесь за меня, сынки.

– Уже держимся, – кивнул Лаврушин.

Позавтракав, вся троица вышла из отеля.

День выдался ясный, солнечный, немножко жарковатый. Внизу было трудновато дышать от выхлопных газов.

– С чего начнем? – спросил Лаврушин.

– Вьетнамец, говоришь, сынок? – произнес экс-шериф.

– Японец!

– Тогда с Чайна-Тауна. Вперед. К желтокожим!

– Поедем на такси?

– Да ты что, сынок? Это опасно. Появились такси-вампиры. Власти это не признают, чтобы не ссориться с профсоюзом таксистов и не губить бизнес. Но мы-то знаем.

– Тогда автобусом.

– Ездит тут по городу автобус с вампирами. Маскируется под рейсовый. На нем еще никто не доехал до назначения. Живым…

– Подземка?

– Кто же пользуется подземкой?! Не дале, как позавчера, крысы-мутанты сожрали целый состав. В полном составе. Ха-ха. Хорошо сказано, сынки.

– Каламбур.

– Во-во! Да и привидения под землей вконец обнаглели. Двоих человек вчера заели.

– А пешком?

– Это другое дело! Пешие прогулки полезны для здоровья. Сжигают лишние калории… Брысь, тварь! – шериф резко отскочил в сторону и протянул руку к кобуре.

Из канализационного люка выглядывала огромная голова анаконды. Она тупо немигающе смотрела на прохожих. Попыталась тяпнуть за ногу проходящую женщину. Дама заорала и съездила змеюге сумочкой по голове. Анаконда скрылась, унося с собой трофей – лакированную туфлю.

– Мерзавка! – визжала дама.

Но внимания прохожие на нее не обращали. Все куда-то спешили, берегли время, которое, как известно американцам с пеленок, деньги.

– Так, – начал бывший шериф. – Северными кварталами туда идти нельзя.

– Почему? – спросил Лаврушин.

– Там постоянно вулкан просыпается.

– Вулкан?

– Ага, сынок. Небольшой такой вулкан… Через парк тоже нельзя.

– Землетрясение?

– Крокодил-мутант… На седьмой улице дом с призраками. Можно напроситься на теплый прием… Через семьдесят восьмую авеню тоже не пройти. Там завалы.

– Слоны-мутанты потоптались?

– Нет. Маньяк взрывал небоскребы. Пять штук взорвал. Требовал миллиард долларов.

– Получил?

– Ты что, сынок, кто ему даст? Сейчас там концерн «Полис» заново все отстраивает. Отстроят… Если черви-гиганты не помешают.

По дороге на огромной скорости пронеслись полицейские машины, за ними мчался автобус. В нем бились в истерике пассажиры. Их визг перекрывал рев моторов.

– Во, опять, – удовлетворенно кивнул бывший шериф. – Бомбу в автобус заложили. Теперь если у него скорость меньше девяносто – взорвется. Уже сутки ездит.

– Бомбу тоже маньяк заложил?

– А кто же, сынок?

Путешествие по городу было поучительным. Насмотреться пришлось всякого.

В вышине опять прошелестел крыльями Бэтмен, и, судя по его виражам, он сам не знал, куда ему надо лететь. Одинокой уткой потянулся в небесную даль Супермен. Лязгая, будто сто ведер, направился куда-то с тупо-угрюмой целеустремленностью робот-полицейский. Шеренга призраков вышла строевым шагом из заколоченного досками дома и скрылась в подвале пиццерии.

За разговорами да за безобидными дорожными приключениями спутники добрались до Чайна-тауна. Здесь процветало темное китайское колдовство. Здесь вечерами шастали уважаемые и почитаемые местными духи предков. Здесь подвалы оккупировали беспокойные мумии, хотя непонятно, какое они имели отношение к Китаю.

Вывески были исполнены исключительно иероглифами, на улицах стояли жаровни, от которых шел странноватый запах чего-то полусъедобного. Но также бойко торговали и ход-догами. Индийский факир показывал фокусы – притом довольно ловко.

– И где здесь искать Большого Японца? – спросил Лаврушин.

– А где угодно. Главное, подход к людям иметь, и люди помогут, – шериф приглашающим жестом показал на ближайший продовольственный магазинчик.

За прилавком стоял улыбающийся китаец. На витринах были разложены продтовары – ящерицы, змеи, насекомые. Все для национальной кухни.

– Хао сяо! – улыбнувшись поклонился бывший шериф.

– Хэллоу, – закивал, кланяясь, китаец.

– Желтый брат. Скажи, не знаешь ли ты, где живет Маленький Монгол.

– Большой Японец, – встрял Лаврушин.

– Да, сынок, Большой Японец.

– Ляо не знает Большой Японец.

Лаврушин помахал перед носом китайца купюрой, но тот на нее не отреагировал.

– Так, – нахмурился шериф. – Тебя спрашивают, сынок, где Большой Японец?

– Английски не понимай.

– Язык международного общения, – бывший шериф взвесил револьвер, который будто по волшебству возник в его руке, притянул хозяина магазина за шиворот и сказал. – Три секунды, сынок, тебе на то, чтобы выучить английский.

– Загон Желтого Дракона. Пятый тупик. Подвал, – отрывисто забарабанил китаец, вдруг сразу вспомнивший и английский, и Большого Японца.

– Спасибо, сынок, – кивнул шериф. – Если соврал – мы вернемся.

Лаврушин положил на стол стодолларовую бумажку. Китаец низко закланялся.

Троица вышла из магазинчика. Бывший шериф посмотрел на большие часы на руке и с огорчением заметил:

– О, у меня скоро важная встреча. Но я успею довести вас до пятого тупика.

Чем глубже в Чайна-таун, тем дома становились все более обшарпанными, а люди более оборванными, запущенными и немытыми. На веревках сушились простыни. Играли полуголые карапузы. Китайцы сидели на ящиках, ступенях, тротуарах или просто на корточках, лениво курили кальяны и вели свои китайские разговоры.

Пятый тупик был самый замусоренный и самый тупиковый из всех здешних тупиков. Длинный, красного кирпича дом был нежилой. На ступенях другого дома сидели китайские женщины с остекленевшими взорами, затуманенными дымами опиума.

– Вот, – бывший шериф показал на покосившийся двухэтажный дом, он был якобы жилым. – В подвале.

– Спасибо, – сказал Степан искренне.

– Не за что, сынок. Честный американец обязан помочь честному американцу, – шериф потряс руки друзьям, и, поправив стволом револьвера сорок пятого калибра шляпу, пошел прочь.

Лаврушин подошел к подъезду и толкнул дверь.

В подъезде горели лампы дневного света. Внутри дом был чистенький, недавно выкрашенный, с мраморными ступенями, ведущими вниз – в тот самый подвал.

Друзья спустились и остановились перед тяжелыми дверьми. Лаврушин нерешительно протянул руку, а потом дернул два раза за шелковый шнурок звонка с пушистым шариком на конце. За дверьми что-то звякнуло. Из-за них что-то спросили по-китайски.

– Нам нужен Большой Японец, – крикнул Лаврушин.

Дверь отворилась. На пороге возник громила двухметрового роста и килограммов ста пятидесяти весом. Он чем-то напомнил телохранителей «Звездоликого», лицо его было зверским, недружелюбным. Разорвать незванных гостей он мог не хуже Кин-Конга.

– Зачем нужен Большой Японец? – тонким голосом спросил он.

– Это вы? – спросил нерешительно Лаврушин.

– Нет. Большой Японец – не я. Я не достоин быть Большим Японцем.

– Нас послал к нему человек в синем плаще, – произнес Лаврушин, понимая, насколько дурацки звучат эти слова. Ему вдруг стало по-настоящему жутко. Он вдруг ясно понял, в каком положении они находятся – в наполненном кошмарами городе, в черте каком измерении, в темном, переполненном бандитами, маньяками, духами предков районе, где человеческая жизнь стоит не так уж много, а жизнь двух белых пришельцев не стоит ничего.

Но неожиданно его слова подействовали. Гигант отступил и сделал приглашающий жест:

– Я буду счастлив, если белые люди разделят наше одиночество.

Внутри просторный подвал напоминал антикварную лавку. В ней тускло горели разноцветные старинные фонарики, резная громоздкая мебель заполняла все пространство и была расставлена хаотично, из угла глядели чучела разных животных, притом некоторые из них были не напоминали никакое земное зверье. В углу в саркофаге устроилась забинтованная мумия, напоминающая жертву авиационной катастрофы в хирургическом отделении. В центре комнаты была мозаикой выложена пентаграмма с магическими символами.

– Большой Японец ушел, – сообщил гигант. – Большой Японец знает о вас. Большой Японец передал, чтобы вы искали его в других измерениях.

– В каких измерениях? – удивился Лаврушин.

– В других. Вы узнаете. Вы нужны большому Японцу. Большой Японец нужен вам. Вы встретитесь.

– Если живы останемся.

– Вам нужна помощь?

– Нужна. Как попасть в то измерение?

– У вас есть «пианино». У вас есть разум. У вас есть чувство. Больше не нужно ничего. Больше не знаю. Больше не ведаю. Все сказал. Все сделал. До свидания, – хозяин показал на двери.

– До свидания.

Вскоре друзья снова стояли в пятом тупике. Все было плохо. Помощи они не дождались. Советам гиганта была грош цена. К «пианино», которое лежало в нагрудном кармане куртки, Лаврушин боялся притронуться после того, как оно едва не угробило их. Что дальше? Ждать, пока затопчет Годзилла, сожрут крысы-мутанты или начнется извержение вулкана? Слишком горячее место этот Караван-сити. А есть ли здесь места спокойнее? Очень сомнительно.

– Куда теперь? – спросил Лаврушин.

– В отель. Главное, выбраться из этой дыры.

Но выбраться отсюда было не так просто. Сперва они заблудились, а все встречные отказывались говорить по-английски, немецки и русски. А потом…

Переулок был пустынный и короткий. Местных китайцев, нюхом чуявших опасность, моментом как ветром сдуло. Лаврушин остановился, не веря своим глазам, и мечтая, чтобы глаза его ошибались, чтобы на самом деле все было не так, как видится. Но все было именно так. Впереди выход из переулка преградил длинный черный лимузин.

Друзья обернулись.

С другой стороны, сложив руки на груди, стоял высокий человек в черном плаще. Сегодня на нем были черные очки. И у его ног злобно скалился огромный пес…

* * *

Степан огляделся, присматривая вокруг какой-нибудь увесистый предмет, пригодный для самообороны. Но это было ребячеством, попыткой самообмана. А правда была одна – есть дичь и есть преследователи. Дичь настигнута. И какой волк даст ей шанс выжить?

Дверь лимузина сама распахнулась – неторопливо, будто испытывая нервы жертв.

Что ожидали увидеть друзья? Кого?

Зацокали когти по асфальту. Из машины один за другим выпрыгивали псы. Их было пятеро – братьев того, который жался к ногам человека в черном плаще. Они были чуть меньше его, но все равно – неестественно огромные. Они несли с собой потустороннюю угрозу.

– Что вам надо? – крикнул Лаврушин.

Незнакомец стоял, как изваяние, и смотрел на них.

– Э, уважаемые, пропустите, – встрял Степан. – Мы не сделали вам ничего плохого.

Реплика осталась без ответа.

– Забирайте деньги, – Степан бросил на пол кожаную сумку с долларами, которую, не доверяя сейфу отеля, прихватил с собой.

Человек снял очки.

Глаза его сверкнули, как сверкают во тьме глаза кошки, на которые упал свет автомобильных фар.

Это был не человек.

Это было нечто похожее на человека. Но куда хуже, чем любой из людского рода-племени.

Он выкрикнул какое-то незнакомое слово на незнакомом языке. Оно было каркающим и угрожающим. Громкий и шуршащий голос звучал, как испорченная телефонная трубка.

Повинуясь приказу, собаки сорвались с места.

Они мчались огромными прыжками, беззвучно. Они были не от поднебесного мира. Они пришли с Той Стороны, где живут страхи, где тешится своими темными делами сама ТЬМА.

– Господи, – Лаврушин зажмурился. Еще пара секунд – и на его шее сомкнутся страшные челюсти.

Рука его инстинктивно ухватила «пианино».

Он нажал на клавишу. Вырвался тонкий звук. Нажал еще на две клавиши, извлек из «пианино» варварский скрежещущий аккорд.

Перед ним возникла черная морда. Оскаленная пасть горела, из нее вываливался красный, огненный язык. Но дохнуло из пасти не огнем, а морозом.

Лаврушин закрыл лицо ладонью и упал на колено, рефлекторно нажав еще на одну клавишу.

Секунда прошла. Стальные челюсти не рвали его горло.

– Вам помочь? – услышал он рядом с собой голос и почувствовал, что ему помогают подняться на ноги…

 

Часть третья

Ночные кошмары

Караван-сити не было. Он затерялся в неведомых далях других измерений. Здесь же был вечер. Был сквер с деревьями, асфальтом и скамейками. И здесь говорили по-русски. Здесь упавшим людям помогали встать на ноги.

– Спасибо, – сказал Лаврушин, поднимаясь.

– Не за что? Я вам еще нужен? – спросил молодой человек, все еще поддерживающий Лаврушина за локоть.

– Я в порядке.

Молодой человек кивнул и быстрым шагом удалился.

– Где мы? – спросил Степан, державшийся за ствол дерева и трясущий головой, не в силах поверить в неожиданное спасение.

– В России. А вот какое время…

В сквере было безлюдно. Лишь на лавочке в глубине сидела парочка.

– Ох, как же хорошо, – томным голосом вещала девушка.

– Да, дорогая.

– Слышишь, – прошептал Степан. – Натуральная тяжелая эротика. Скорее всего, тут Москва девяностых.

Между тем женский голос продолжал ворковать:

– Как же прекрасно.

– Да дорогая.

– Какое счастье жить в стране победившего социализма!..

Скверик выходил на Волхонку.

Ни храма Христа Спасителя, ни даже бассейна Москва видно не было. На их месте возносился ввысь гигантский Дом Советов с тридцатиметровым Лениным с протянутой рукой на крыше. Здание освещалось прожекторами.

Теплый вечер. Стрелки часов на столбе показывали одиннадцать. Было довольно многолюдно. По асфальту мягко шуршали шины «Побед» и автобусов.

– Пятидесятые годы, – оценил Лаврушин.

Друзья вышли на набережную. Они присматривались к прохожим и прислушивались к их разговорам. Там людей было еще больше. По большей части парни в мешковатых костюмах и кудрявенькие девушки в ситцевых платьицах. На всех лицах была несмываемая печать воодушевления и оптимизма.

Опершись о гранитный выступ, всматривалась вдаль, где вздымались знакомые и незнакомые высотки и огромные сталинские дома, женщина. Она держала в руках ребенка-негритенка.

– Не поеду обратно в США, – на ломаном русском говорила она широкоплечему, румяному – кровь с молоком – детине.

– И правильно! – воодушевленно восклицал румяный.

– В Америке стыдно иметь черного ребенка.

– У нас это не стыдно. Для нас цвет кожи не имеет значения. У нас государство рабочих и крестьян…

– Бозоны и мю-мезоны… Уравнение Люциева-Фруктуса, – пылко балабонили два очкарика, рукава их белых рубах были закатаны…

Еще двое пареньков рабоче-крестьянского вида грустно вглядывались в маслянистые черные воды Москвы-реки, в которых кривились неспокойными зигзагами огни фонарей.

– Мы оба любим одну девушку, – долдонил один. – Ты мой друг. И я уступаю тебе ее.

– Нет. Ты мой друг, и я уступаю тебе ее, – пылко возражал другой.

– Нет, я так не могу, так не поступают комсомольцы. Женись на Наташе и живи счастливо.

Так они препирались долго, пытаясь всучить друг другу ту самую таинственную Наташу…

– Масса солнца составляет сто пятьдесят квадрильонов тонн, – нудила очкастая женщина в строгом костюме высокому статному мужчине, шедшему за ней.

За ними шествовала еще одна парочка – худой, с противным лицом парень лет двадцати и девушка с пламенным взором, в цветастом платьице и белых носочках. Похоже, оба были недовольны друг другом.

– Ты хочешь тихого счастья, – строго выговаривала девушка.

– Да, да… Я хочу. Хочу ковер с лебедями на стене. Хочу семь слоников на шифоньере. Хочу, хочу, хочу, – капризничал парень.

– А жизнь – это борьба. Я презираю твой тихий мещанский мир, – презрительно кинула девушка.

Все что-то нудили, кого-то воспитывали, что-то долдонили. Это был мир нравоучительных трепачей.

– И что дальше? – спросил Степан, присаживаясь на гранитный парапет. – Без паспортов. Без денег.

– Придется опять играть, – Лаврушин вытащил «пианино». Погладил пальцами его неровную поверхность. У красной клавиши в краску врос волосок от кисти. – Эх-хе-хе, – вздохнул он, понимая – ничего не получится. Не нашла на него та волна. Не «интуичится», хоть волком вой.

– Никак? – сочувствующе спросил Степан.

– Близко ничего.

Всю ночь они прошатались по знакомому и незнакомому городу. Это была Москва, но немножко не та, а прилизанная, стерильная, с незнакомыми циклопическими величественными зданиями. А вот памятников архитектуры поубавилось. Эту Москву взялись перестраивать куда более активно, чем ту, в которой жили Лаврушин и Степан.

Над городом заструился рассвет. Вышли поливальные машины. Потянулись первые троллейбусы. И вот веселые люди с радостью пошли на работу, как на праздник. Весело напевая, рулили шоферы. Улыбаясь, клали кирпичи каменщики. Воодушевленно торговали яблоками продавщицы.

«Куда идет не знает веселое звено», – радостно пропел промаршировавший отряд пионеров.

В этом городе у всех все было отлично. Это был мир простых и ясных чувств, простых решений. Мир надуманных проблем, где все разложено по полочкам. Все прекрасно знали цель и смысл жизни, а кто не знал, того незамедлительно учили этому. Или справедливо наказывали. У всех все было изумительно. Только Степан и Лаврушин, злые, голодные, неприкаянные, брели незнамо куда и зачем по Фрунзенской набережной.

– Поедем в Сибирь, – заорали рядом так, что Лаврушин отпрыгнул и настороженно заозирался.

– В Сибирь, где мощно катят свои воды могучие реки. Где человек в великом порыве побеждает и покоряет природу, и природа начинает служить ему, – обнимая барышню радостно орал парень, отбрасывая прядь непокорную со лба и смотря вдаль, видимо, пытаясь разглядеть там сибирские просторы.

– В Сибирь, – счастливо кивала барышня.

– Правильно, в тайгу ее, – прошептал Степан, оглядываясь на них.

Друзья уныло побрели дальше.

– Сигарет почти не осталось, – Степан вынул пачку, руки у него дрожали, так что одну сигарету он смял и яростно отбросил от себя. Засунул в рот другую и щелкнул зажигалкой.

Они, погруженные в невеселые думы о невеселых перспективах, безалаберно не замечали слежку, которая велась за ними уже час…

* * *

Ученики пятого «Б» Гена и Валера пошли на невиданное – на пропуск уроков. Они рисковали проработкой на пионерском собрании. Но решили, что есть дела поважнее, чем уроки.

Это были симпатичные московские пацаны в шортах по колено, белых рубашечках, сандалиях и выглаженных, любовно повязанных пионерских галстуках.

– Смотри, Валерка, мимо урны окурок бросил, – прошептал Генка, из-за ларька с мороженым разглядывая загадочных субъектов.

– Советский человек мусорить в городе не будет, – глубокомысленно произнес Валерка.

Когда таинственные субъекты, от которых за версту разило какой-то «ненашестью», «несоветскостью», пошли дальше, Валерка подобрал сломанную и выброшенную одним из них сигарету и присвистнул:

– Смотри, Генка. А сигарета-то не наша.

– По английски написано! «Марлборо».

– И куртиочки у них не наши. Видишь, у того здорового на рукаве по иностранному выведено.

– Точно, враги! Все, Валерка. Сами не справимся. Надо за помощью.

– Надо бы дальше за ними проследить, – горячо воскликнул Валерка. – Вскрыть их змеиное логово. А потом преподнести их тепленькими милиции – берите, мол, мы за вас уже все сделали. Представляешь, нас же всем в пример приводить будут. И в «Пионерской правде» напишут: «бдительные пятиклассники изобличили шпионов». А ты – за помощью!

– Не по-пионерски ты мыслишь, – посуровел Геннадий. – Будь сознательным.

– Ладно, – горько вздохнул мальчишка, которому на миг расхотелось быть сознательным, а хотелось поиграть в шпионов и чекистов.

Они подошли к высоченному румяному милиционеру в белой форме. Его новенькая портупея поскрипывала, а на боку висела кобура с табельным ТТ. Это был старшина Степкин – член партии, принципиальный и выдержанный человек, гроза хулиганов, воров и нарушителей.

– Дяденька, тут такое…

– Почему не в школе? – осведомился строго Степкин. – Прогуливаем?

– Товарищ милиционер, мы нашли врага народа.

– Врага? – старшина сурово сдвинул брови.

– Врагов… Курят иностранные сигареты. Выглядит подозрительно.

– Да?

– И одежда не наша. Иностранная.

– Ну-ка, посмотрим.

Милиционер в сопровождении пионеров догнал Степана и Лаврушина:

– Ваши документы, товарищи.

– А? – уставился на милиционера Лаврушин, понимая – вот они, неприятности.

– Документики.

– Дома, – наивно моргая глазами, изрек Степан. Для убедительности он похлопал себя по карманам и сказал: – Оставил с утра.

– Ах, дома, – рука милиционера легла на кобуру. – А ваши?

– Мои, – Лаврушин тоже начал хлопать по карманам. – Надо же. Тоже забыл. Бывает же…

Он хлопнул еще раз себя по бокам, будто выбивая пыль. Из кармана вылетела зеленая бумажка и глупой птицей порхнула на землю.

– И где же ваш дом? – саркастически осведомился милиционер, кинув взгляд на подобранную пятиклассником Валерой стодолларовую купюру.

– На Большой Переяславке, – сказал Лаврушин.

– Посмотрим, на какой такой Переяславке…

Теперь ТТ был в руке милиционера. И предохранитель опущен. И в глазах решимость – уложить врагов к чертовой матери.

А вскоре и машина подкатила – глухой синий фургон с надписью «милиция».

* * *

– Когда, где, с какой целью перешли границу? – строго вопрошал старшина Степкин.

– Какая граница? – искренне возмущался Лаврушин.

– Мы свои. Русские, – вторил ему Степан.

– Свои? Нет, господа. Ваши на Западе капиталистам прислуживают.

– Да я вообще членом партии был, – обиженно воскликнул Степан.

– Не трожь святое! – отрезал старшина Степкин. – Только чистосердечное признание и искреннее раскаянье облегчит вашу тяжелую вину перед трудовым народом.

– Не в чем нам признаваться.

– Ваша карта бита. И песенка спета. Игра проиграна, грязные наймиты. Пора признать поражение.

Так ничего и, не узнав, расстроенный таким упорством наймитов, Степкин отправил их в камеру.

Камера была чистая, стерильная, только фикусов в горшках не хватало. Хорошая камера. Мечта уркагана. И всего на двоих.

– Почему так получается? Все наши путешествия – то тюряги, то подвалы, то допросы, – с некой озадаченностью произнес Степан.

– Судьбинушка горькая.

– Во влипли, Лаврушин.

– Влипли.

– А я, дурак, зарекался ведь в твоих экспериментах участвовать. И угораздило с тобой, шарлатаном связаться.

– Пьянствовать надо меньше.

– Все-таки ты несерьезный человек, Лаврушин. Солиднее надо быть. Все-таки доктор наук.

Отдохнуть им не дали. Через час выводные вывели их из камеры. И вскоре арестованные снова сидели напротив сурового старшины Степкина. Перед ним было разложено все изъятое у «шпионов» – несколько пачек стодолларовых бумажек, четыре российских купюры по тысяче рублей, пачка «Мальборо», зажигалка с немецкой надписью. И «пианино».

– Итак, явки, адреса, задание? – начал тут же напирать старшина.

– Опять то же самое, – вздохнул Лаврушин.

– Денежки-то интересные, – Степкин потер пальцами тысячную купюру. – Тысяча рублей. Одной бумажкой. Финансовая диверсия?

– Да вы что? – возмутился Степан. – В каком магазине у вас такую купюру примут?

– Точно, – недоуменно протянул старшина Степкин. – Не наши денежки-то.

– Точно, не ваши, – сказал Лаврушин. – Мы из другого мира. Из Москвы, но другой.

– Ваньку валяем?

– Нет.

– Тогда отвечать быстро – явки, адреса, объекты диверсий.

– О, Господи. Опять.

– Ничего, сейчас вами займутся товарищи из Министерства государственной безопасности.

На столе Степкина зазвонил внутренний черный телефон с массивной эбонитовой трубкой.

– У аппарата старшина Степкин… Прибыл товарищ из Управления МГБ? Да, задержанные у меня. Удостоверение проверили?.. Не один? Проводите… Вот, – он положил трубку. – За вами.

– С Лубянки?

– С Лубянки? С площади Дзержинского! Сразу видно чуждое воспитание.

И вдруг Лаврушин почувствовал какой-то озноб. Приближалось нечто куда более худшее, чем этот милиционер, Лубянка с площадью Дзержинского, и вообще вся эта кутерьма. Вокруг будто растекалась темная, зябкая сила.

И еще он ощутил, как на него снисходит вдохновение. Проснулось сверхчувствование. Открылась дверца в кладезь информации. Только бы успеть…

– Входите, – крикнул Степкин на стук в дверь. Он приподнялся, пригладил белую форму, поправил портупею и приготовился рапортовать товарищу с площади Дзержинского.

Дверь распахнулась… На пороге стоял старый знакомый – человек в черном! Рядом с ним возвышалась сгустком тьмы собака.

Степкин с подозрением посмотрел на пришедшего. Таких сотрудников МГБ он еще не видел. Но, с другой стороны, там всякие встречаются – работа тяжелая, приходится бить везде и всюду грязных наймитов капитализма и подлых предателей. А документы у него проверили в дежурке. Нет места сомнениям. Степкин сам звонил в МГБ, и ему обещали, что человек приедет. И вот он… Но что-то все-таки было в пришедшем, от чего старшине стало вдруг внутри холодно-холодно, будто накормили его парой кило льда. Он почувствовал, что не может оторвать от пришельца взгляда.

– Они, – удовлетворенно кивнул человек в черном, шагая в комнату.

Лаврушин рывком притянул к себе «пианино».

– Стоять! – заорал гость.

Собака прыгнула на Лаврушина.

Но пальцы уже пробежались по клавишам.

Возник вихрь.

И на миг все потонуло в желтом мареве. Вокруг завертелись бескрайние, гигантские и в то же время неизмеримо меньше электрона пространства…

* * *

– Не секрет, что молодежь предпочитает жвачку «Риблес-ферми». Мы проводим опрос – почему?

– Что? – обалдевший Степан, слегка пришибленный броском через миры, смотрел на нахальную пробивную девицу, которая тыкала ему в лицо похожим на противотанковую гранату микрофоном.

– Устойчивый мятный вкус? Ощущение свежести? Что привлекает вас? – настаивала девица с вежливостью и тактом долбящего по стене тарана.

– Девочка, ты рехнулась? – спросил Степан.

Девица от такого обхождения едва не хлопнулось в обморок. Но быстро очухалась и устремилась к шумной компании молодежи – с гитарами, в обнимку друг с другом и с мотоциклами. И оттуда понеслись голоса, в которых был наивный щенячий восторг:

– Океан свежести!

– Неповторимо!

– Это классика! А я люблю классику!

– Нет, это как рок! А я обожаю рок!

– Они счастливы, что жуют «джуси фрут», – заключила вполне удовлетворенная девица с микрофоном.

Ее правда – опрошенные весьма походили на счастливых людей.

Друзья стояли на пригорке. Вниз уходил город. Бесконечный. Странный. Неестественный. И дурацкий. В нем были русские дворики и американские небоскребы. В нем старинные замки перемежались с дворянскими усадьбами. И в нем было полно чокнутых, рехнутых, прибабахнутых, мешком пришибленных, с пальмы уроненых и коленвалом по голове огорошенных жителей. Здесь не было ни одного нормального человека.

– Ну, попали, – горько вздохнул Степан.

– Куда? – спросил Лаврушин.

– А ты не видишь.

– Чего уж тут не видеть.

Да, все было понятно без слов.

– А дальше нельзя рвануть? – с надеждой спросил Степан.

– Конец вдохновению, – махнул рукой Лаврушин. – Оно не покупается.

– Пегас дрыхнет? Муза в запое?

– Ага.

– Значит, до следующей встряски? Этим инструментом ты пользуешься только когда совсем припрет.

– Скажи спасибо и за это.

– И опять бомжуем без денег и паспортов.

– С деньгами, – Лаврушин продемонстрировал пачки долларов, которые он схватил со стола перед тем, как был закручен воронкой.

– Живем, – кивнул Степан. – Пошли искать, где приткнуться.

Покоя в этом городе не было. Все кому-то что-то предлагали, всучивали. Улицы представляли из себя ряды бесконечных магазинов, офисов, лавок, торговых точек.

Шагу спокойно ступить было нельзя без того, чтобы не наткнуться на какого-нибудь бешеного. Ко всем лип репеем высохший тип в бедуинском наряде в обнимку с трехлитровой бутылкой шипящего и пузырящегося «Спрайта». Он схватил Лаврушина за руку и замогильно завещал:

– Я едва не погиб в пустыне. Правда одна – жажда твоя!

Он встряхнул бутылку, и в ней с новой силой вскипел газ:

– «Спрайт». Не дай себе засохнуть.

Над городом поплыли куда-то гигантские пачки жвачек, живо напомнившие об инопланетной угрозе.

Две девицы орали друг на друга благим матом:

– Я пользуюсь «Тампаксом». И я защищена!

– Сейчас оттаскаю за космы, дешевка! «ОБ» от «Проктер энд Гэмбл» – вот истинная защита в критические дни!

Скромно одетая тетка характерного рабоче-служащего вида отталкивала наседавшего на нее, похожего на валютного сутенера мужчину. Одновременно она прижимала к себе пакет с «Тайтом» и испуганно орала:

– Нет, я не поменяю свой «Тайт» на две упаковки обычного стирального порошка!

– Но вы подумайте! – не отставал «сутенер».

– Чистота – чисто «Тайт»! – отчаянно завопила женщина с уверенностью идущей на костер фанатички.

Все что-то тащили – под мышками, на тележках, волоком и в сумках. «Сони», «вискасы», «пэдди гри».

– Сбербанк – это вам не ва-банк. Сбербанк – гарантированная прибыль! – опять вцепились в Лаврушина – за очками чистенького молодого человека мутной сортирной жижей плескалось безумие.

Лаврушин с трудом отцепился от него, перевел дыхание и предложил:

– Пойдем, перекусим.

– Верно. Мне от переживаний всегда есть хочется, – поведал Степан.

Он забыл уточнить, что есть ему хочется и без переживаний. И вообще без относительно к переживаниям. Просто ему хочется есть – хорошо, со смаком.

Они прошли в «Макдональдс». Там было полно народу, дети и взрослые с тошнотворно счастливым видом жевали гамбургеры и впихивали друг другу в ротики кусочки. Человек за стойкой, увидев новых посетителей, возликовал:

– «Макдональдс» – весело и вкусно!

Долларами тут брали. Набив животы макдональдсовской пресной дешевкой и с грустью вспомнив роскошную кухню в «Ползучей звезде» и в «Атлантике», друзья отправились искать место для ночлега.

– Куда нас пустят, беспаспортных? – задумчиво сказал Степан.

– Зато с зеленью.

С долларами пускали везде.

Отель располагался на площади имени Проктора энд Гэмбла, в центре которой стоял памятник этому загадочному персонажу. Несколько этажей в здании занимали офисы. Поднимались к себе на этаж друзья в соседстве с целой толпой мужчин и женщин – они походили на манекены из витрин и самой природой были созданы для того, чтобы на них развешивали одежду и опробовали кремы и лосьоны. У всех в руках имелись папки или дипломаты.

Неожиданно девушка-«манекен», стоящая рядом со Степаном, отодвинулась от него и, брезгливо поморщив носик, требовательно осведомилась:

– А вы купили «Хэден Шолдерс»?

Так в былые времена вопрошали: «Ты записался добровольцем?»

– Ага, – рассеянно кивнул Степан.

И тут же заработал:

– Нет. Если бы вы купили шампунь «Хэден Шолдерс», у вас бы не было перхоти…

– Что?!

– А запах… Дезодорант «Собачий нюх» убьет запах пота и обеспечит вам отличное настроение.

– Припадочная, – грустно отметил Степан.

На счастье дискуссия развития не получила. Двери лифта раздвинулись, девица замерла у них на секунду, а потом, закатив глаза, жалко пискнув, свалилась на руки красавчику-атлету, стоявшему на площадке.

– «Олд Спайс», – жарко произнесла она. – Это одеколон для настоящих мужчин. Я вся твоя.

– Духи «Импульс», – восторженно заголосил атлет, и выдернул из кадки цветок, другой рукой придерживая полуобморочную даму. – Я реагирую на «Импульс».

– Тоже припадочный, – сказал Степан, когда двери лифта закрылись.

Остальные «манекены» сохраняли каменные лица.

Друзья с каждым отелем забирались все выше и выше. Их просторный трехкомнатный люксовский номер находился на тридцатом этаже.

Они вышли на балкон. День был летний, ласково-солнечный, без жары, но и без холодных порывов. Бесконечный город уходил за горизонт и терялся в неведомых далях.

– Мегаполис, – сказал Лаврушин.

– Страна рекламы бескрайняя и не имеющая границ, – горько усмехнулся Степан.

В дверь номера по-хозяйски забарабанили.

– Кто там еще? – недовольно произнес Лаврушин.

Он открыл дверь. И увидел мужчину с угрожающе-требовательным лицом.

– Вы знаете, что за удовольствия надо платить? – осведомился он. Его рука выразительно тяжелела в кармане хрустящего белого халата.

– А? – Лаврушин невольно отступил, ожидая худшего. Внутри у него все нервно подвело.

– Еда – это удовольствие, – прорычал гость. – После нее нарушается кислотно-щелочной баланс во рту. А это опасность кариеса.

Он молча уставился на Лаврушина, ожидая, что тот скажет в ответ.

– Ну? – вопросительно буркнул Лаврушин.

– Вам кажется, что от кариеса не убережешься. Но, – мужчина залучился ослепительной улыбкой и выкинул из кармана руку, в которой сжимал пачку жвачки, – сегодня мы имеем «Орбит» с ксилитом.

– До свиданья, – из-за спины Лаврушина выступил Степан и захлопнул дверь.

* * *

Здесь они задержались аж на три дня. К «пианино» Лаврушин не прикасался. Денег на жизнь было выше крыши.

Вокруг царил сюр. Все аборигены были довольны – кто «вискасом», кто «тампаксом», кто «марсом» и «кока-колой». Они жили достаточно напряженно – ни одной свободной минуты. Неутомимо кому-то что-то предлагали, что-то демонстрировали, что-то выкрикивали, в чем-то убеждали профессионально поставленными голосами. И при этом все белозубо улыбались. Это была страна улыбающихся дебилов, рай потребителей, людей, которым не нужно ничего, кроме шмоток, техники, косметики. И это были дисциплинированные люди. Они старательно владели «сони» и неутомимо чистили зубы рекламируемыми пастами, изводили французское мыло «Камель натюрель» тоннами и без устали вкладывали деньги в инвестиционные компании.

Время от времени Лаврушин тянулся к «пианино», но тут же, будто обжегшись отдергивал руку:

– Не могу.

Свободного времени была тьма. Друзья путешествовали по городу. Заходили в магазинчики на Памперс-проезде и в офисы на проспекте имени Пятилетия банка Империал, смотрели, часто не веря своим глазам, на причудливую суматоху.

…Магазин электроники. Продавец вцепляется в покупателя.

– Купите «Тошибу»!

– Но на нем же ничего не видно.

– Правильно. Он работает без перерыва уже девять лет, и просто надо стереть пыль с экрана.

Соскребает толстенный слой пыли с ЖК-экрана, за которым скрывается чистое изображение.

– Беру, – кричит покупатель.

…В универмаге на Степана кидается женщина с криком:

– Вы покупаете стиральную машину «Бош»?!

– Нет, не покупаю, – пытается возразить Степан, но хватка у женщины не по-женски железная.

– Вы купите ее! И каким порошком вы будете пользоваться?

– Зубным.

– Ах, нет. Только «Ариэль»…

– Мама! – восклицает рядом перепуганная девица, держа за рукав женщину. – Ты пользуешься этим моющим средством?!

– Да, дочка. А как может быть иначе?

– Но ведь «Фэри» требуется в два раза меньше!

– Правда? – пораженная мама застывает. – Но ведь так не бывает.

– Бывает, – расплывается в счастливой улыбке девица. – Даже я с этим средством стала экономной.

– Не верю!

– Давай поспорим на твою норковую шубу. Проведем эксперимент.

– Давай проведем эксперимент. Если это правда, шуба того стоит…

– Только в нашем магазине праздничные скидки на зимнюю одежду в сто двадцать процентов!..

В номере отеля тоже покоя не было. Сутра до вечера в дверь стучали, предлагали сотовую связь, компьютеры, мыло и прокладки.

Стук-стук. Две десятиклассницы на пороге – одна страшная как смертный грех, с бугрящимся лицом, другая – очень даже ничего. Та, которая ничего, восторженно орет:

– У меня раньше были прыщи.

– Правда? – обреченно вздыхает Лаврушин.

– Да, здесь, здесь и – здесь, – неприлично оттягивает она вырез. – Но я мылась «Клеросилом». А она не мылась, – кивает на подругу.

– Заметно.

Они горланят хором:

– Ты не мойся больше мылом. Забавляйся «Клеросилом». Бай-бай, прыщики…

Пять минут спокойствия. Тук-тук. Лучащийся человеколюбием субъект извлекает из твидового пиджака пластмассовую бутылочку, отодвигает хозяев, целеустремленно мчится в туалет и начинает чистить унитаз, приговаривая:

– Даже в чистом унитазе остаются бактерии. Только «Диди сэвэл» обеспечит настоящую чистоту. Если после него вы увидите там хоть одну бактерию, я слижу ее языком.

Тук-тук:

– Новая зубная щетка с бензоприводом – и вашими зубами можно будет перекусывать сталь!

Тук-тук:

– Раньше мои волосы были безжизненными и ломкими. А теперь я мою их новым бальзамом-ополаскивателем «Проктер энд Гэмбл», и вы не вырвите их и трактором.

Не пускать их было невозможно. Они были настырны, как иеговисты-агитаторы, и взяли за правило – не отступать и не сдаваться. Да и отшивать их было просто опасно. Когда Степан заорал на одного посетителя, что ему не нужно такое дерьмо, как «Мулинэкс», тот, удивленно вытаращившись, хлопнулся в обморок и пролежал в нем до приезда «скорой». Отказом или грубой репликой в отношении предлагаемого товара здесь можно было угробить. Поэтому приходилось выслушивать все это. Голова болела, и иногда хотелось кого-нибудь пристрелить, но – мечты, мечты…

Впрочем, после всех прошлых переживаний друзья чувствовали себя здесь относительно комфортно. Хотя бы никто ни за кем не гнался, никого не резали, мертвецы и маньяки не тревожили ночной сон, гестаповцы и милиционеры не орали: «Цель заброски, явки?»

И все было бы хорошо, если бы…

Они вышли на прогулку и неторопливо шли вдоль Липтон-стрит. Они с успехом отбились от десятого агитатора, предлагавшего средство против вшей, клопов и соседей.

– Смотри! – воскликнул Степан.

По Липтон-стрит неторопливо, проехал длинный черный лимузин. Он был похож на вышедшую на охоту боевую субмарину, которая нащупывала пеленг. Только пеленг был пока нечеткий. Иначе человек в черном плаще понял бы, что те, кого он искал – рядом. Рукой подать.

Машина притормозила, и у друзей, метнувшихся за киоск назеты «Аргументы и факты», упало сердце. Но машина, набирая скорость, двинулась вперед и свернула на Нескафе-авеню – бывший проспект МММ.

– Я бы на вашем месте поспешил, – послышался сзади знакомый голос.

Он принадлежал человеку в синем плаще.

– Опять вы? – воскликнул Лаврушин, оборачиваясь и унимая дрожь.

– Вы наблюдательны, – усмехнулся человек.

– Куда спешить?

– Искать Большого Японца.

– Мы не нашли его в Караван-сити.

– Обстоятельства. Он должен был бежать. Враг силен. Он становится сильнее и сильнее.

– Какой враг? Что происходит?

– Холод сковывает все большие пространства.

– Кто вы? Кто этот болван в черном со сворой шавок?

– Я бы не отзывался о нем так непочтительно. Часто выпущенное слово не вернешь.

– Что он к нам привязался?

– На все в мире есть причины. А для того, чтобы он тратил на вас время, причина должна быть серьезная.

– Но кто он? – не отставал Лаврушин – для него человек в синем плаще был хоть какой-то надеждой разобраться в происходящем.

– Поймете. Все поймете.

– А зачем мы нужны вам?

– И это вы поймете.

– И если мы нужны вам, то почему вы просто не поможете? – встрял Степан.

– Мы помогаем. Путать следы вашим преследователям – это нелегко и опасно.

– А нам что теперь? – с отчаяньем в голосе вопрошал Лаврушин.

– Здесь становится опасно. И холодно. «Пианино». Только вы можете помочь себе.

– А когда…

– Все. Хватит вопросов. Я и так сказал больше, чем должен.

Незнакомец взмахнул плащом, так что опять показалась рукоять меча, обернулся и размашистым шагом направился прочь. У друзей было чувство, будто их беспардонно надули.

* * *

Проснулся Лаврушин от утробного урчания.

– Что за черт, – он заворочался, с неохотой разлепил веки и увидел молодую японку, неистово пылесосящую номер.

Степан тоже открыл глаза и спросил, может, грубее, чем следовало:

– Что вам здесь надо?

– Пылесос «Филипс», – воскликнула японка, не обращая внимания на вопрос.

– Как вы сюда попали?

Японка по-восточному загадочно и многообещающе улыбнулась.

– Вы не смотрите, что он маленький, – сообщила она, продолжая пылесосить.

– Что вы делаете в нашем номере? – наконец возмутился и Лаврушин.

Японка улыбнулась еще более загадочно.

– Маленький, маленький, а мощный, – заворковала она, и направила трубу пылесоса в сторону Лаврушина.

Одеяло слизнуло сразу – оно всосалось в трубу пылесоса, который жадно и противно чавкнул.

Лаврушин почувствовал, что его подхватывает воздушный поток. Уцепился за кровать мертвой хваткой.

– Мощный, мощный. И страшный, – голос японки грубел, в нем появлялись жестяные нотки. И лицо гостьи заострялось, глаза наливались желтизной, кожа зеленела.

– А-а, – заорал Лаврушин.

И набалдашник на конце пылесосовой трубы оскалился острыми кривыми зубами, с которых капала густая слюна. Зубы лязгнули. Из-за них вывалился отвратный, покрытый пупырышками и язвами со спекшейся кровью длинный, как галстук, язык.

Степан расширенными глазами смотрел на происходящее, не в силах пошевелиться. На него нашло противоестественное оцепенение, руки-ноги стали ватными, а голова гудела под стать пылесосу.

Из коридорчика выступила фигура.

Как не узнать это длинное черное пальто? Как не запомнить эти очки? Как забудешь этот котелок? И адскую псину у его ног тоже не забудешь!

– Убей их, Фрэдди, – равнодушно проскрежетал незнакомец в черном.

– Вам будет хорошо, – прорычала «японка», окончательно трансформировавшаяся в Фрэдди Крюгера. Щелкнули пальцы-ножи, пылесос взвыл, становясь чем-то живым, скользким, тошновнотворно противным и жадным, как стая не кормленных целую зиму волков.

– Что за мир? Ничтожества возомнили себя способными менять положение вещей, – усмехнулся незнакомец в черном.

Стены комнаты бугрились, покрывались плесенью. С потолка по ним стекало что-то гнойное.

– И ничтожества удивляются, когда приходит расплата, – продолжил незнакомец.

Лаврушина потоком воздуха почти сорвало с кровати. Он держался за нее одной рукой, да и то пальцы уже соскальзывали. Перед ним была оскаленная пасть полуживого пылесоса. Пылесосовы зубы лязгнули около пятки, едва не оттяпав кусок.

Бух, бух, бух…

Лаврушин встряхнул головой. Подушка была мокрая от пота. Он лежал все на той же постели. Но на нем было скомканное одеяло – то самое, которое пропало в чреве «Филипса». В дверь настойчиво колотили.

Степан тоже проснулся, глаза его были расширены.

– Фрэдди? – только и произнес Лаврушин.

Степан молча кивнул.

Лаврушин оделся и пошел открывать.

За дверью стоял мужчина со щеткой под мышкой и с охапкой продуктов. Он бесцеремонно шагнул в прихожую.

– Я сейчас все покажу, – уведомил он, как само собой разумеющееся.

Бац – диетические яйца вдребезги, расплываются желто-белым содержимым на ковре. Буль – кетчуп на них, красный, острый. Сверху лучка и малинового сиропа. Еще чуток маслица. Готово!

– Чудо щетка. Я на ваших глазах съем все это, если она не уберет дочиста, – заявил пришелец.

– Ты не представляешь, как мы тебя рады видеть, – воскликнул Степан.

– Ага, – обрадовался продавец и начал собирать чудо-щетку.

Он был занят своей работой. И не обращал внимания на постояльцев.

– Что делать, что делать? – бубнил Лаврушин.

– Теперь все ясно. Крюгер и «черный» работают в одной связке.

– Факт.

– Кроме того, Крюгер скачет из измерения в измерение, как кузнечик. Теперь не поспишь, – вздохнул Степан, который любил хорошенько поспать – не меньше чем со вкусом почревоугодничать.

– Спать будем по очереди, – выдвинул идею Лаврушин.

– Они засекли наше местоположение. Не получилось с нами во сне, заявятся наяву, – Степан подошел к окну, поглядел вниз. И застыл.

– Что ты там, тень покойного Ельцина увидел? – спросил Лаврушин.

– Посмотри!

Внизу перед входом в здание стоял на стоянке длинный лимузин. А к отелю шел черный человек в сопровождении своей псины.

– Нашел он нас, Лаврушин! Надо уматывать из измерения.

– Я не готов.

– Не вопрос. Значит, нас сожрут.

– Бежим из номера.

– Без толку! Они унюхали нас.

– Итак, господа, эта щетка… – зудил гость, не обращая внимания на кипящие вокруг страсти.

– Вот что, Рихтер наш ненаглядный. Бери свою штуковину и наяривай, – Степан сунул в руки Лаврушину «пианино».

Тот сел в кресло. Взял инструмент. Пальцы дрожали и не слушались.

– Ну же, – прикрикнул Степан, прислушиваясь к шуму в холле.

Лаврушин тронул одну клавишу. И в воздухе будто натянулась тонкая струна. Одно неосторожное движение – она удавкой захлестнет горло присутствующих, бритвой рассечет их.

Лаврушин отдернул палец.

Степан нервно тер руки. Он присматривал тяжелые предметы, которыми можно встретить гостей.

Не обращая внимания на посторонние страсти, хозяин щетки начал тереть ковер, попутно уведомляя:

– А в разобранном виде чудо-щетка может служить для нарезки фруктов и приготовления коктейлей…

В холле послышалось, как раздвигаются двери лифта.

– Они здесь, – прошептал Степан.

– Не мешай, – отмахнулся Лаврушин.

Он тронул еще одну клавишу. И послышался отдаленный гром, будто проснулась весенняя первая гроза.

– Давай, Лаврушин, давай.

– Я сейчас устрою тут такую катастрофу, если будешь под руку орать.

Степан прислонился ухом к входной двери. Услышал шаркающие шаги. Отскочил, когда на дверь надавили:

– Ну же, Лаврушин!

Еще одна клавиша. Тут даже хозяин чудо-щетки очухался. Он удивленно посмотрел на постояльцев и начал испуганно вжиматься в стеночку, понимая, что здесь сейчас что-то начнется.

Еще одна клавиша.

Ветер по комнате…

С треском вылетела дверь номера. Ввалилась собака. Огляделась. Прыгнула на Лаврушина.

И тот нажал сразу три клавиши…

– Успели, – только и прошептал он…

* * *

– Дон Хуан, подлый обманщик, как мог ты истоптать мою душу?!

– Хуанита! Я с детства любил одну тебя. Я страдал. Я не видел отклика в тебе. И моя черная душа озарилась адским пламенем злобного томления.

– Что сделала я тебе, о, притворщик?

– Я хочу овладеть тобой. Не только телом, но и чувствами. Я хочу, чтобы ты ползала у моих ног.

– Нет, нет, нет!

– Тогда ты никогда не узнаешь судьбу твоего отца.

– Так это ты, коварный, похитил его?

– И не узнаешь, кто была твоя мать.

– Ах, мне незачем жить.

Брык – дама грохнулась в обморок – прямо на охапку прелых листьев, рядом с которой весело журчал ручеек.

Одетый в темное сухощавый, жилистый усатый негодяй лет тридцати зловеще захохотал и подхватил обмякшее тело.

– Я бы скормил тебя собакам, если бы не любил так пламенно, – воскликнул он.

Разговор был на испанском.

Взвалив тело на плечо, негодяй пошел в лесную чащу.

– Э, брат, куда девушку поволок? – спросил Степан по-испански.

Тут он не выдержал. Невмешательству есть какие-то пределы. Память прошлой жизни взыграла. Вспомнил институтскую добровольную народную дружину. Засучил рукава. И приготовился въехать искусителю в ухо так, что тот не встанет. А в ухо Степан бить умел. Ладонь – что лапа медвежья.

– А? – обернулся к нему злодей. – О, Хуанита моя! Я мечтал об этом сладостном миге всю жизнь. И я не дам никому встать на пути к своей темной мечте.

Он вытащил из кармана револьвер и выстрелил.

Степан едва успел нырнуть за голый, с неопрятно свисающей корой ствол дерева. Полетели кусочки древесины, выбитые пулей.

– Ха-ха-ха, – гнусно засмеялся злодей, и скрылся в тропических зарослях.

Лаврушин потер спину – он хорошо врезался ей о корягу, когда очутился в этом мире. Поднялся. Огляделся.

– Это еще что за Муромские леса? – спросил он.

Вокруг был густой лес. Чуть в стороне шла узкая дорога, больше походившая на тропу, но со следами шин.

– Латинская Америка, – предположил Степан, вспоминая широкополую шляпу на злодее Хуане.

– Пошли по дороге. Куда-нибудь да придем.

И действительно пришли. До городка оказалось не так далеко.

Латиноамериканский городишко был занюхан, грязен. В нем были небольшие каменные домишки с покосившимися заборами или ветхие, из соплей и мусора слепленные строения. Рядом плескался океан. У пирса покачивались на волнах рыбацкие лодки. На песке лежали лодки. Поодаль торчали мачты из воды – это были затонувшие лодки.

На улицах было немало народу. Люди на самом деле походили на латиноамериканцев – ощущалась дикая смесь испанских, индейских, английских и еще черте каких кровей. На пришельцев почти никто не обращал внимания, жители были слишком заняты улаживанием собственных проблем. Два загорелых рослых парня вцепились друг другу в шею и орали благим матом:

– Я думал, ты мой брат.

– А я думал, что ты мой брат.

– Ты обманщик.

– Нет, ты первым обманул меня…

На другой улице рядом со свалкой жирный смугляк в черном костюме – в такую жару! – орал на женщину:

– Отдавай деньги. Иначе я отправлю твою семью в долговую яму.

– Но…

– Ты будешь моя.

– Я вскрою себе вены!

– И твои дети пойдут просить милостыню!

Постоялый двор оказался грязным клоповником. Но ничего не оставалось, как снять там комнату. При постоялом дворе был бар – просторный сарай с изрезанной ножами стойкой и исписанной неприличными словами мебелью. За стойкой скучал полноватый, пожилой бармен.

– Сеньоры из города? – осведомился он.

– Из какого города? – вопросом на вопрос ответил Степан.

– Как из какого? Из Ла-Бананоса.

– Почти.

– Гринго?

– Ни в коем случае, – замахал руками Лаврушин, слышавший, что америкашек в Латинской Америке недолюбливают.

– У вас сильный акцент.

– Мы с юга.

– Ага.

Поболтав еще для приличия чуток о погоде, бармен приступил к любимому занятию – сплетням.

– Хороший у нас городишко. Но кипят страсти. Ох, кипят. Кто бы мог подумать, что нашего священника Маркоса убьют из-за наследства прямо в церкви?

– Надо же, – покачал головой Лаврушин.

– И кто мог себе представить, что Марианна окажется дочерью Хосе.

По тону бармена не подлежало сомнению, что в любой точке планеты каждый обязан знать, кто такая Марианна и кто такой Маркос.

– Неужели?

– Ага. Но потом выяснилось, что Хосе вовсе не ее отец.

– А кто?

– Он ее старший брат.

– Ого.

– Но потом оказалось, что он вовсе не ее, а Лилианы старший брат. И тогда Хосе с чистой совестью женился на Марианне.

– Ну да.

– И получил наследство, потому что оказалось, он старший сын старого дона Педрильо.

– Ух ты.

– И теперь у них полно песо. И они открыли приют для бездомных деток, которые не знают своих родителей.

– Как мило. А кто такая Хуанита? – спросил Степан.

– О, она отказала жестокому Хуану. А он способен на все, мерзавец.

– Не убьет ее, часом? – забеспокоился Лаврушин.

– Вряд ли. Он все больше пугает.

– М-да.

– Вот, опять ее повез куда-то.

В окне было видно, как запыхавшийся Хуан с трудом грузит бесчувственное тело Хуаниты в салон машины. Похоже, из леса он тащил ее на себе.

– Почему никто не вступится? – удивился Степан,

– У нас нет закона. Весь город в руках негодяя Хуана.

– Понятно.

– Сеньоры что будут пить?

– Нет. Поесть. Кофе.

Бармен принес заказ. И включил телевизор.

– Новости из Америки, – со скоростью пулемета барабанил диктор. – Санта-Барбара. По непроверенным, но и не опровергнутым сообщениям мультимиллиардер Сиси Кэпвел решил отдать свое огромное состояние бездомным, а сам намеревается уйти в монастырь кармелиток. Иден Кэпвел подала на развод с Крузом Костильо, обвинив его в противоестественных сексуальных наклонностях…

– Вы не слышали о таком Большом Японце? – решил попытать счастья Степан.

– Плантатор? – спросил бармен.

– Нет. Волшебник.

– Не слышал. Насчет колдунов – это к старой донне Люсии. Она готовит такие приворотные снадобья – до гробовой доски хватает.

– Ну что, заглянем к ней? – посмотрел на Лаврушина Степан.

– А чем черт не шутит.

Особых надежд на успех они не испытывали, но за что-то надо было браться. И, разделавшись с кофе, оказавшимся неожиданно вкусным, и сыром с хлебом, они отправились на поиски.

Донна Люсия жила на самой окраине города – рядом со свалкой. Домишко был ветх, из гнилых досок, которые того и гляди обвалятся.

Степан постучался и крикнул:

– Можно?

– Заходи, – проскрипели несмазанные шестеренки ржавого голоса.

Внутри было достаточно просторно. В углу валялся ворох тряпья, скорее всего, заменяя постель. В центре комнаты стоял стол, на нем лежал залапанный грязными руками магический шар. С полотка свисали сухие растения, летучие мыши и мясные ошметки. В банках на идущих вдоль всех стен полках были колдовские снадобья, в которых мышиное дерьмо было самым приятным компонентом.

– О, чужаки, – окинув взором гостей захохотала – так же несмазанно скрипуче, донна Люсия – сухая и морщинистая, как растрескавшееся дерево, старуха с умными и проницательными глазами. Она сидела на ковре у стола на низких ножках. Перед ней пылал примус, на котором была миска с пахнущим навозом отваром. Она перемешивала отвар массивной серебряной ложкой. – Не из наших земель.

– Не из ваших, – согласился Лаврушин.

– И не из нашего измерения, похоже.

Немая сцена…

* * *

Когда неожиданности сыпятся на голову, как зерно из комбайна, то даешь себе зарок – ничему не удивляться. Но тут же тебя огорашивают так, что ты стоишь и ловишь ртом воздух.

Когда к Лаврушину вернулся дар речи, он выдавил:

– В смысле – не из вашего измерения?

– Да вы садитесь, сеньоры.

Лаврушин примостился на табурете, с которого смахнул мусор. Степан устроился на лавке. Он морщился, ловя запах варева.

– К старой Люсии пришли. И правильно, сеньоры. Зельица приворотного не надо?

– Нет, – замахал руками Лаврушин.

– А зря. Хорошее зелье. Чем ухаживать за дамой, подсыпал зельица – и она у тебя в кармане. Но если отравить кого – это не по моей части.

– Нам надо кое-что узнать.

– И чего узнать?

– Большой Японец.

– Большой Японец, Большой Японец, – забормотала старуха, продолжая вертеть ложкой в отваре. – Большой Японец. Тьфу, вспомнила.

– Знаете?!

– Слыхала. В Ла-Бананосе он.

– А где именно?

– Ох, не знаю… Вам, конечно, тут все незнакомо. Вы же из другого измерения.

– Да с чего вы взяли?

– А то не видно? Эх, добрая моя душа. Люблю людям помогать. Направлю-ка вас к моему амиго – дону Рубакису. Я ему так одну богачку приворожила, всю жизнь вместе прожили. Как голубки, – слеза покатилась по ее щеке.

– Если не затруднит. В долгу не останемся.

– Вижу в вас честных сеньоров… А как там в пространствах насчет мобилизации? Ничего не слышно?

– Чего?

– Мобилизации… Я-то стара стала. Да и не нравится мне все это. Не по моей части.

– А кто мобилизует?

– Вы ничего не знаете? Везет… Записывай адресок-то.

В ворохе бумаг и счетов в углу удалось найти золотой «Паркер». Степан записал адрес. Лаврушин положил на столик со снадобьями сто долларов.

– Большие деньги, – покачала головой донна Люсия.

– А, – махнул рукой Лаврушин.

– Очень большие деньги.

Купюра исчезла в тряпках.

– Автобус до Ла-Бананоса завтра в семь утра, – сообщила напоследок старуха.

Ночь друзья провели беспокойную. Спали по очереди, ожидая, что опять заявится Фредди со своим дурным юмором. Каждый бодрствующий в напряжении смотрел на друга, пытаясь не проморгать признаков начала стычки в загадочных глубинах сна со злобным властелином сновидений. Но, похоже, Крюгер потерял след…

* * *

– От донны Люсии? – спросил дон Рубакис – тучный мужчина с пышными усами, по большей части лысый, а где не лысый – там седой. Растительность будто перекочевала с его головы на руки и грудь. Он был в белом костюме и с револьвером за поясом.

– От нее, – кивнул Лаврушин, ожидая, что их сейчас выкинут вон.

– Ах, донна Люсия, – взор дона Рубакиса затуманился воспоминаниями. – Ах, молодость… Как же, как же. Я обязан ей всем. Где вы остановились?

– Пока нигде. Найдем тихий отель, – сказал Степан.

– Ни в коем случае! У меня большой дом. У меня большая семья. У меня много гостей. Еще двое не помешают.

– Вы любезны.

– Нет, это вы любезны, что согласились быть моими гостями.

– Но наша любезность ни в какое сравнение не идет с вашей, – решил поупражняться в политесе Степан.

– Что же, – согласился дон Рубакис. – Наверное, так и есть.

После того, как друзья расположились в гостевой комнате, их снова пригласили к хозяину дома в просторную залу с камином.

– Вы что-то говорили о своих делах? – рассеянно осведомился он, теребя золотую с бриллиантом заколку пальцем, сдавленным массивным рубиновым кольцом.

– Вы ничего не слышали о Большой Японце? – спросил Лаврушин.

– Нет.

– Он же Змеевед. Он же Великий Чак.

– Не слышал, – Дон Рубакис указал на стаканчики с виски. – Угощайтесь.

– Он очень нужен нам, – жалостливо произнес Лаврушин.

– Ну что же. Если он в городе, мы найдем его…

Они выпили с хозяином дома. Тот занял у них каких-то полтора часа разговорами о своих домашних делах, который были куда запутаннее, чем все тайны мадридского двора за все столетия его существования.

Так началась жизнь друзей в доме дона Рубакиса.

Дом действительно был большой, трехэтажный, с бесчисленными комнатами и походил на проходной двор. По нему все время слонялись какие-то люди, от которых начинало рябить в глазах. Среди них были молодые и не очень. Были типы с внешностью героев-любовников, коварных искусителей и простецкие наивные парни с голубыми глупыми очами. Были толстые матроны и нежные юные создания, напоминающие несорванный цветок. В общем, много кто был. И все без устали, без продыха, без остановки выясняли отношения. И интриговали.

Лаврушину и Степану отвели комнату на втором этаже, из нее двери выходили на балкончик, а оттуда открывался вид на огромную гостиную с диваном, несколькими креслами и бесчисленными кадками с различными растениями. Эта гостиная была вечным Ватерлоо – полем нескончаемой битвы. А белый мягкий диван был бруствером, на нем кипели жестокие схватки, разгорались безумные страсти.

Стены были тонкие, и все происходящее было слышно прекрасно – достаточно было выглянуть через прозрачную дверь, чтобы стать свидетелем происходящего внизу. Так что друзья были вынуждены выслушивать все!

Через некоторое время они начали ориентироваться в местных интригах.

Итак, любимая тема разборок – кто чей отец. Все обитатели дома были помешаны на этом вопросе. Кто их настоящие отцы – этого не знал почти никто из обитателей. То ли такой бардак царил тут, то ли действительно собрались исключительно сиротствующие при живых папашах бедолаги.

В гостиной – молодой сеньор и сеньорита лет сорока.

– Если ты дашь мне сто тысяч долларов, я скажу, кто твой отец? – нагло ухмыляется сеньорита.

– Как смеешь ты, подлая?

– Смею. Я сделаю все ради денег…

В гостиной мальчишка лет двенадцати с пожилым мужчиной, похожим на крестного отца итальянской мафии и одновременно на старого развратника. Смахивая слезу «мафиози» извещает:

– Педро, я знал твою мать.

– Ты мой отец?

– Нет, я не твой отец.

– А кто мой отец?

– Твой отец умер, когда тебе было три дня. Он был бродягой.

– Ты лжешь. Я не вынесу этого!

– Мужайся…

Второй вечный вопрос и камень преткновения, помассивнее стоунхенжевского мегалита – кто чья мать. В гостиной тот же «крестный отец» – на этот раз с молодым человеком, с которого недавно требовали сто тысяч.

– Она моя мать, – орет молодой человек, бия себя ладонью в грудь, по щекам катятся слезы.

– Нет. Она тебе чужая женщина.

– Я застрелюсь?

– Ха-ха-ха. А я получу все наследство.

– Я тогда застрелю тебя.

– Ха-ха-ха. И отправишься в руки палача за убийство. Я все продумал…

Третий блок проблем – ревность и измены.

Две дамы.

– Подлая разлучница, ты не хотела нашего счастья с Леонсио!

– Да, я не хотела твоего счастья с Леонсио!

– Но почему?

– Потому что твой отец обесчестил мою бабушку!

– Ах.

– На моей груди змеей взросла месть. И вот я нашла для нее повод.

– Ах…

Четвертое – дележ наследства. Делили имущество какого-то дедушки, лежавшего на третьем этаже под капельницей. Все не могли дождаться, когда он отдаст концы. Ждали, правда, куда с меньшим напряжением, когда отдаст концы и хозяин дома дон Рубакис, но тот пока выглядел здоровым, так что эта тема была не так актуальна.

Те же две женщины в гостиной. Одна истошно орет:

– Он завещает все мне.

– Нет, мне!

– Нет, не тебе. Ты лгала ему всю жизнь!

– И поэтому заработала все это. И получу наследство старого негодяя!

К своему удивлению Степан и Лаврушин на следующий день увидели в гостиной своих старых знакомых – Хуана и Хуаниту.

– Интересно, он обесчестил ее, как обещал в лесу? – с интересом спросил Степан.

– Вряд ли. Она все так же чиста и невинна, – ответил Лаврушин.

В общем, скучать не приходилось. Конечно, если не считать того, что сами разборы были невыносимо скучны. Только и слышно:

– Мы отсудим у него фазенду…

– Он больше не увидит своего имени в учредителях компании…

– Я продам документы…

– Я отомщу ему за позор…

– Он не увидит нашу малютку…

Эти люди не уставали грохаться в обмороки. Иногда они пытались вешаться и стреляться, так что Степану с Лаврушиным приходилось бежать вниз и вытаскивать их из петли. Горели синим пламенем какие-то фирмы и компании. Но потом выяснялось, что они вовсе не сгорели. Люди из ничего зарабатывали миллионы, но потом они же, будто забыв, куда их спрятали, приходили побираться и просить денег на еду, поскольку они голодают. Все здесь было наперекосяк, по-глупому.

И все друг другу врали. По крупному, по мелочам, средне – ни так, ни сяк. Ежедневно и еженощно. Врали без устали. Полезно или бесполезно. От этого вранья возникали постоянные недоразумения. Если бы они все сели однажды вечерочком и поговорили по душам, то им жилось бы куда легче. Но легче здесь жить никто не хотел, а все мечтали только об одном – запутать и без того донельзя запутанные отношения.

Все эти ненормальные раздражали. Единственно, кто вызывал симпатию, был хозяин дома – дон Рубакис. Он заслуживал и сочувствия, поскольку управляться с таким борделем – тут нужны нервы из титана. Он вечно все забывал, поскольку запомнить перипетии происходящего здесь – не в человеческих силах. Хуже всего, что забывал он и об обещании найти Большого Японца. Но когда ему напоминали, он хлопал себя по лбу и неотложно отряжал своих людей на поиски.

Дни проходили за днями. Обитатели дома постепенно стали воспринимать Степана и Лаврушина как обычных домочадцев и предпринимали попытки втянуть их в свои интриги. Обиженные женщины приходили им изливать душу и пытались через них на кого-то воздействовать. Начались сцены ревности – хотя друзья и не давали поводов. Кому-то взбрело в голову, что у Степана с Хуанитой что-то было, и три дня все питались этими слухами. Потом Хуан решил, что друзья зарятся на дедушкино завещание, хотя этого дедушку, который стонал на третьем этаже в проводах и трубках, в обнимку с молоденькой медсестрой, те ни разу не видели.

– Чую, плохо все это кончится, – сказал Лаврушин, когда им удалось выставить из комнаты дона Хуана с револьвером, из которого тот целился то в гостей, то себе в сердце.

– Ничего, выживем.

На следующий день они встретили дона Рубакиса. Тот на них посмотрел, будто увидел в первый раз, а потом вдруг привычно хлопнул себя по лбу:

– Вспомнил. Мои люди нашли Большого Японца.

– Как?! – воскликнул Лаврушин.

– Да уже два дня. Все забывал вам сказать.

– А где он?

Дон Рубакис провел их к себе в кабинет и минут десять перерывал все ящики в большом бюро красного дерева.

– Так, прошлогоднее завещание… Трехмесячное завещание… Недельное завещание… Вчерашнее завещание… Чеки… Компрометирующие материалы на Хуаниту… На Альвареса. На Лопеса… Долговые обязательства… Закладные на земли, на рыболовную шхуну старого Эдди… Детская считалочка… Вот!

Вытащил мятый листок бумажки, на котором был написан корявым почерком адрес.

– Поезжайте. Вам дать мою машину?

– Если не затруднит.

– Не затруднит.

– Вы самая любезность.

– Вы тоже любезны.

Начался долгий обмен комплиментами.

Позвонить шоферу дон Рубакис, конечно, забыл, так что пришлось с ним созваниваться из гаража и получать добро…

* * *

– Справа – собор святого Себастиана. Но нам туда не надо, – говорил шофер, проявляя чудеса вождения.

Водители в городе принципиально презирали правила дорожного движения и не собирались с ними считаться. Поэтому в городе нашлось бы не больше двух десятков непомятых машин, да и те, в основном, принадлежали президенту страны и другим членам хунты.

Машина неслась дальше, обогнав бензовоз.

– Слева – городские трущобы… Но нам туда не надо, – продолжил экскурсию шофер. – Справа – фавеллы, но нам и туда не надо… Ох, понавешали везде знаков!

В Ла-Бананосе было полно мест, куда друзьям было не надо. И еще больше, где висели дорожные знаки, которые приводили шофера в ярость и вызывали у него одно желание – нарушить их.

Нужно было лишь одно место, куда они стремились. О котором мечтали. Это была улица президента Хонсалеса на окраине.

Окраина представляла из себя нечто похожее на Черемушки, только более замызганное. Те же унылые коробки, такие же дворы, только с пальмами.

Большой Японец устроился в обычной квартире на девятом этаже. Подъезд живо напомнил друзьям родные края. Разница заключалось лишь в том, что ругательства были написаны на чистом испанском языке, тогда как московские вандалы предпочитают английский или плохо знакомый им русский.

Лифт не работал. На девятый этаж пришлось подниматься пешком. Не самое приятное занятие, когда на дворе жара под сорок градусов.

Дверь была тяжелая, сейфовая, производство Израиль, с тяжелыми засовами. Полезная вещь, если к вам ломятся с гранатометом.

Лаврушин жал и жал на звонок. Без всякого успеха. За тяжелой дверью ему вторило лишь молчание.

– Ну что, в другой раз зайдем? – предложил Степан.

И тут в двери что-то лязгнуло.

Дверь отворилась. На пороге стоял огромный косоглазый желтокожий мужчина. И глядел на пришельцев зло, подозрительно.

– Здравствуйте, – как-то растерянно произнес Лаврушин, узнав человека, которого они застали в доме Большого Японца в Караван-Сити.

– Мы с вами встречались. Не помните?

– Не встречались, – буркнул желтолицый. – Не знаю вас. Уходите. Сейчас.

– Как же не встречались! – воскликнул Лаврушин.

– Вижу первый раз. Придете еще – пожалеете.

– Караван-сити. Большой Японец.

– Караван Сити? – хозяин квартиры пристально посмотрел гостей. – Я не был в Караван-сити.

– А, – махнул Лаврушин. – Дождешься от них помощи.

– В Караван-сити служит мой брат, – сообщил косоглазый.

– Человек в синем плаще обещал нам помощь Большого Японца.

– Большого Японца здесь нет. Он был. И его здесь больше нет.

– А где?

– В другом мире. Вижу, вы те, о ком он говорил. Ищите его в других мирах.

– Как?

– Все сказал. Больше не знаю.

– Не очень-то Великий Чак нас дожидался.

– Опасность. Кругом опасность. Воздух холодеет. Льды надвигаются. У Большого Японца много дел.

– А у вас?

– У меня тоже много. Меня не сравнивай с Большим Японцем. Он гигант. А я ему по пояс.

– Понятно.

– У вас есть «пианино». Есть решимость. За вами идет смерть. Вы найдете, что ищете. Или смерть найдет вас. Все.

Друзьям опять указали на дверь.

Машина ждала их. Шофер сидел, положив короткоствольное ружье на колени. Он листал «Плэй-бой», причмокивая и покачивая головой.

– Поехали, – сказал Степан.

– Куда, сеньоры?

– В дом дона Рубакиса.

– Домчим быстро, без правил…. Сеньоры, я вот уже двадцать лет думаю, какой болван выдумал светофоры. Вы не знаете?

– Нет.

– А жаль. А то бы я плюнул на его могилу. Но там и так, наверное, наводнение от плевков.

Машина рванула с места так, что вжало в спинки кресел.

– А знаки кто придумал? Двадцать лет думаю, какой идиот их выдумал? – пожал плечами шофер, подрезая автобус.

* * *

– Ты моя вторая мама, – била по подушкам девушка лет шестнадцати. – Я думала, что ты первая!..

– Ах, как ты узнала? – спрашивала ее худая женщина с черными длинными волосами.

– Дон Крузо сказал.

– Ты раскрыла эту тайну. Теперь ты возненавидишь меня. Зачем мне жить теперь?

– Но я люблю тебя, мама. Пусть ты будешь моей первой мамой. А та, настоящая, еще неизвестно где и сколько будет странствовать.

– Ах, я счастлива…

Слезы. Объятия. Радость…

– Когда они угомоняться? – Степан посмотрел на часы. – Двенадцать ночи, а они все мелят языком.

– Слышал, Хуанита угрожала вчера прирезать Хуана, – сказал Лаврушин, потягиваясь на диване и откладывая в сторону сегодняшние газеты, полные сплетен – и больше ничем.

– Поскорее бы.

– Нет, так нельзя про живых людей. Он тоже человек.

– Дрянь он, а не человек.

И будто выкликали. «Тоже человек» заявился собственной персоной.

Дон Хуан был в своем неизменном темном костюме и в сапогах со шпорами – на черта, спрашивается, они ему нужны в городе? На его устах играла змеиная улыбка, но сегодня она была заискивающая.

– Признаю, сеньоры, что был не совсем прав по отношению к вам, когда ревновал к Хуаните. И когда говорил о том, что вы заритесь на дедушкины деньги.

– Ну вот, дошло, наконец, – кивнул Степан.

– Да, да. Я бываю несдержан и необуздан в собственных страстях. Я, может быть, делаю много глупостей. Но таков уж я от природы, – виновато развел он руками.

Лаврушин растаял тут же, как воск на сковороде. Он не мог лаяться с теми, кто извиняется и кается перед ним – они обезоруживали его сразу. Он не мог быть злопамятным, неуступчивым. Это была его слабость, он ее признавал, но вынужден был мириться. Вот и сейчас он только махнул рукой и сказал:

– Да чего уж там.

Но Степан был немного иным человеком:

– С чего это самобичевание, дон Хуан?

– Мне и так хватает злых врагов, чтобы их число выросло еще на двоих. Я решил закончить дело миром.

В руках он держал целлофановый пакет.

– Джин с тоником, – сообщил он. – Настоящий американский джин. Без дураков. Дорогой.

– Мы не пьем, – отрезал Степан.

– Хуану опять указывают на дверь, – он понурил плечи. – Ну что же, мне не впервой видеть людскую злобу. Не впервые видеть ненависть. Да, люди умеют ненавидеть Хуана. Хуан был бы лучше, если бы не эта ненависть.

Он обернулся и направился к дверям.

– Да нет, вы нас не так поняли, – начал Лаврушин, которому стало стыдно. – Конечно, мы с вами выпьем.

– Вот и прекрасно, – просиял Хуан.

Он расставил джин и тоник на столе, там же устроились бокалы. Лаврушин плеснул себе джина на донышке и тоника. Степан, помнивший, во что ему обошлось последнее пьянство, ограничился тоником.

Дон Хуан же налил себе чистого джина, и посмотрел через бокал на свет.

– За то, чтобы наши желания сбывались, – в тоне его было что-то зловещее.

Он выпил залпом и крякнул.

Друзья тоже выпили.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно произнес дон Хуан, с интересом глядя на собутыльников – как-то изучающе, будто на объект эксперимента.

Лаврушину показалось, что в комнате темнеет. Он поднес руку к лицу. Это движение далось ему большим трудом. Комната отдалялась. А вместе с ней отдалялась и торжествующая ухмылка на порочном лице Хуана. И стол с джином и с тоником. И рука казалось не своей, а чужой. Она со стуком упала на колено, и Лаврушин не ощутил ничего – ни боли, ни сотрясения. Тело теперь было чье-то чужое, но не его.

– Во, значит все-таки отравила, нечестивая, – покачал головой дон Хуан.

– Кто? – слабо прошептал Степан.

– Хуанита. Она подсунула мне этот тоник. Знала, негодная, что я предпочитаю божественный джин именно с тоником. Я сразу понял, что он отравлен.

– А?

– На вас решил попробовать. Не терзайте себя страхами и сомнениями. В вашем положении есть свои плюсы… Главное, вы не будете претендовать на завещание дедушки.

– Ах ты латиноамериканская сволочь, – из последних сил воскликнул Степан, падая на ковер.

– Не переживайте. Жизнь штука тяжелая. Не жаль с ней и расстаться, – он поправил безупречно сидящий на нем галстук. И вышел из комнаты.

Лаврушин попытался вернуть в свою собственность тело. Ему это почти удалось. Он приподнялся. И рухнул на ковер. Сознание его покинуло…

* * *

– Вставай, – Лаврушин потряс Степана за плечо. – Все на свете проспишь.

Степан заворочался на кровати, открыл глаза, нехотя приподнялся.

– Что с нами? – спросил он сонно. – Хуан… Яд…

– Скорее всего, Хуанита подсунула Хуану вовсе не яд, а снотворное.

– Зачем?

– А черт их знает, интриганов.

– А кто нас перенес на кровать?

– Нашлись добрые люди.

Холодный душ прогнал последние остатки тяжелого сна.

За окнами занимался рассвет.

– Часы остановились, – Степан, встряхнул электронные часы.

– Как?

– Да вот, показывают всякую чушь.

На циферблате цифры скакали в полном беспорядке. И Лаврушину это очень не понравилось. Он ощутил укол тревоги. Настороженно огляделся. Что-то изменилось в окружающем мире.

Стояла мертвенная тишина. Лишь изредка за окнами слышался звук проезжающего автомобиля.

– Часов двенадцать продрыхли, – сказал Степан.

– Да, не слабо подушку намяли.

В дверь послышался стук.

– Ну, все, – констатировал Степан. – Кончилось терпение. Если это Хуан, я его буду бить.

Но вошел не Хуан. Осторожно, будто боясь повредить что-то, в комнату зашла Хуанита. Она была трогательно жалкая, беззащитная, и вместе с тем пронзительно красивая. На ней было легкое белое платьице, на плече висела маленькая белая сумка.

– Мне незачем жить, – с места в карьер выдала она любимую присказку жителей Ла-Бананоса.

– С чего ради? – спросил Степан.

– Я люблю вас.

– Кого? – обалдел Лаврушин.

– Обоих.

– Хуанита, я думаю, вы не подумали, сказав это. Вы устали. Вы расстроены, – начал увещевать ее Степан, будто говорил с психбольной, у которой припадок. Возможно, так оно и было.

– Я обо всем подумала. Я выплакала все слезы. Я сгораю от любви. А вы отвергаете меня! Так знайте, моя смерть на вашей совести.

– Э, ты так не шути.

– На вашей, – она упрямо топнула ножкой. Открыла сумочку. Вытащила из нее едва уместившийся там «Кольт» сорок пятого калибра с инкрустированной перламутром рукояткой. И направила ствол себе в сердце.

– Не стоит, Хуанита, – продолжил увещевания Степан, пытаясь придвинуться к ней ближе. Лаврушин не мог даже подумать, что его друг способен лить из своих уст такое количество елея, да еще смазывать им уши дамы. – Ты нам тоже нравишься. Мы… – он запнулся, язык на миг отказался повиноваться, но он вздохнув, закончил, – мы тебя тоже любим.

– Правда, – массивный «Кольт» дрогнул в руке Хуаниты.

– Правда, правда.

– Ну, тогда умрете вы.

Теперь ствол пистолета был направлен в сторону друзей.

– Почему? – Степан не поверил своим ушам.

– Потому что вы оба – дерьмовые ублюдки, – голос Хуаниты грубел. – Потому что я высосу вашу кровь. Вспорю ваши животы и накручу на руку ваши кишки! Я вытяну из вас каждую жилу!

Хуанита на глазах превращалась во Фрэдди Крюгера. Фрэдди начал нажимать на спуск. «Кольт» загрохотал. Одна за другой пули устремлялись в беспорядочный полет по комнате. Они били стекла, рикошетили от потолка, с чмоканьем впивались в диван.

И сама комната становилась другой. Стены пульсировали, как что-то живое, покрывались кровоточащими ранами и гнойными язвами. Вид за окном тоже менялся. Теперь там были развалины незнакомого мертвого города, его пожирало кровавое зарево.

– Вы мои, – хохотал Фрэдди Крюгер. – Вас некому будить. Вам некому помочь. Идите к папочке, – он поманил пальцами-лезвиями к себе.

– Во клоун, – Степан, прищурившись, спокойно смотрел на Фрэдди.

Убийца, почуяв неладное, насторожился.

– Не боюсь я тебя, дурак с когтями, – между прочим, снисходительно и не к месту легко бросил Степан.

Фрэдди на миг замер.

– Лаврушин, он же питается нашим страхом. Он силен нашими сомнениями и терзаниями. Главное, не боятся.

– Да? А ты попробуй, – на обожженном лице Фредди появилось такое выражение, что Лаврушину ноги в миг набили ватой. Совет не бояться был ценен, но трудноват для реализации. Самым подходящим для такой ситуации был именно страх, естественным путем переходящий в ужас и панику.

– У тебя ничего не выйдет, Фрэдди, – Степан встал во весь рост. – Это мой сон. Он питается моей силой. Я могу тут все.

И действительно, Степан на глазах становился больше. Он наливался силой. В нем теперь была мощь, как в разогнавшемся тракторе «Беларусь». Он с кряканьем ударил кулаком по стене и пробил в ней дырку.

– Я могу все, Фрэдди. Ты просто присосавшийся к нам клоп, возомнивший себя хозяином!

Он сделал шаг навстречу маньяку. И тот, огрызнувшись, отмахнулся страшными когтями, оскалился, но в глубине глаз была растерянность.

Степан припечатал его в лоб кулаком. Ноги маньяка оторвались от земли. Он пролетел всю комнату и со страшным треском ударился о стену, которая пошла трещинами.

– И я убью тебя, сволочь, – Степан рванулся к Фрэдди и еще раз занес кулак.

Фрэдди отпрянул в сторону, и кулак сделал еще одну брешь в стене. Но Фрэдди с потрясающей скоростью переместился и схватил Степана рукой за волосы, подвел к его горлу страшные лезвия.

– Ты понял что-то, но не все, жалкая тварь! Ха-ха. Во мне – выпитые души. Во мне их сила. И я сильнее тебя и в твоем сне.

Лаврушин подобрал торшер, сорвал абажур и, используя железяку, как дубину, бросился в атаку. Но торшер вдруг превратился в веревку и обвил руки и ноги Лаврушина, тот упал на пол.

– А вы проснитесь? – хохотал Фрэдди Крюгер так, что вибрировали и лопались оставшиеся целыми после «Кольта» стекла в книжном шкафу. – Не можете?

Страшное лезвие поползло по горлу Степана.

– Папочка злой. Папочка накажет вас, – приговаривал Фрэдди.

И пламень за окном разгорался еще сильнее. Послышался треск и потянуло дымом. Мир за окном принадлежал хаосу и разрухе. Его жег адский огонь. Лопались от жара дома. Клубилась черная зола.

– Папочка возьмет ваши души.

– Не возьмешь, – вдруг с неожиданным спокойствием, снизошедшим откуда-то сверху, произнес Лаврушин.

– Почему? – Фрэдди снова забеспокоился и вперил глаза в Лаврушина.

– Потому что опоздал.

Лаврушин не мог встать, опутанный торшером. Но он мог дотянуться до «пианино».

Когда он нажал на клавишу и прозвучал первый аккорд, Фрэдди начал меняться. Лицо маньяка сморщилось, стало бугриться, как пластмасса в пламени. Со следующим аккордом лицо начало оплывать.

– Нет! – заорал Фрэдди.

Он отпрянул от Степана и хотел вжаться в стену. И стена действительно стала продавливаться под его напором.

– Нет!!!

Прозвучал второй аккорд, и лицо Фрэдди стало стекать грязной слизью. На груди взбугрилась и лопнула грязная, пропитанная кровью и гноем рубашка в красную полоску.

Кровавый Маньяк издал вопль отчаяния, ужаса и полной безысходности.

Лаврушину на миг стало жаль его. Но он подавил в себе это чувство. И нажал еще на одну клавишу.

И появился огненный вихрь. Он закружился вокруг Фрэдди. Смел его полосатую рубашку. Пораженные друзья увидели, что тело Фредди бугрится вовсе не язвами – на самом деле это крошечные лица, пытающиеся вырваться наружу.

И они стали вырываться, рвя на клочки тело маньяка.

Он визжал, катался по полу. Вихрь терзал его. Погубленные души вырывались на волю.

Фрэдди, а точнее, то, что от него осталось, приподнялся на руках, и увидел перед собой сорванное со стены зеркало.

– Не-ет!

Зеркало было изо льда. И оно притягивало Фрэдди. Вот его руки коснулись стеклянной поверхности и будто покрылись инеем.

– Не-ет!

Но его уже засасывало туда.

Последней исчезла рука с ножами. И зеркало пошло узором трещин.

– Подействовало, музыкант ты наш, – воскликнул Степан, сидевший на полу и дрожащий, как на трескучем морозе. И голос его тоже дрожал.

– Все хорошо.

– Теперь когда эта сволочь вернется?

– Никогда, – уверенно сказал Лаврушин. – С этим врагом мы разделались.

– А с остальными?

– Остальные придут вслед за ним. Недолго ждать.

– Надо и отсюда бежать.

– Надо.

– Но как?

– Я знаю. Главное проснуться.

– Попытаемся.

Друзья одновременно вынырнули из сна. Комната была целая. Ссадины и царапины на коже – настоящие.

Они оделись. Собрались. Лаврушин встал в центре комнаты. Зажмурился. И его пальцы побежали по клавишам.

Вихрь захватил друзей…

 

Часть четвертая

Темные миры

– Догоните! Посадите ее на иглу! – послышался истошный крик.

По улице пробежала визжащая девица. За ней неслось пятеро бандитов, весь вид которых говорил о том, что они не просто бандиты, а бандиты распоясавшиеся, злобные, отпетые и ничего не боящиеся. Кто из них был с пистолетом, кто с кастетом, кто с ножом. Приказывал им по пояс высунувшийся из окна «Вольво» хорошо одетый мерзавец.

– «Сельва», Гарлем? – прошептал Лаврушин, прислоняясь спиной к стене дома.

– Черта с два, – покачал головой Степан. – Россия. Действительно, напротив был магазин с вывеской «Булочная».

Бандиты все-таки нагнали девицу, визжащую громко и отчаянно, затолкали ее в «Жигули», и те вместе с «Вольво» резво набрали скорость, завернули в переулок и скрылись из вида.

Друзья быстро сориентировались. Оказалось, что они действительно в России. В Москве. В переулке недалеко от Пушкинской площади.

На столицу опускались голубые стеклянные сумерки – время, когда очертания предметов проступают особенно четко, когда становится немного грустно и загадочно. Но только не здесь. Здесь было не до легкой грусти!

Пушкинская площадь и Тверская улица были забиты народом, как метро в час пик. И каким народом!

Под памятником Пушкина человек десять, со всеми удобствами разложив принадлежности, кололись наркотиками. Вокруг было уже десятка два полностью приторчавших.

Поодаль плечом к плечу стояли демонстранты с плакатами: «Свободу голубым», «Союзу лесбиянок России быть!», «Гаврилу Попова – в Президенты этой поганой страны», «Умрем, но не сдадимся».

Инвалидов бродило столько, что ни в одной богодельне не сыщешь. Они убого позвякивали орденами, трясли культями. У «Макдональдса» толпа панков и металлистов сноровисто переворачивала милицейскую машину. Рядом музыкальная группа с электрогитарами исполняла тяжело-роковскую песню – и грохот летел над Тверской такой, что друзья вспомнили берлинскую бомбежку. От таких звуков молоко сворачивается. И глаза из орбит вылезают. Такая музыка должна приравниваться к запрещенным видам оружия. Но туземцам она нравилась. Молодняк бился в экстазе, колотился головой об асфальт и добивал последние стекла на троллейбусной остановке.

Проститутки на Тверской стояли шеренгами. И какие проститутки! Это были полуголые, в черных чулках, жадно и страстно облизывающие губы, развратные, стреляющие глазами и беспардонно вцепляющиеся в прохожих шлюхи! Два милиционера, не обращая внимания на то, что трое бугаев выворачивают у прохожего карманы, ходили от одного уличного торговца порнопродукцией к другому с протянутой фуражкой, и в нее ложились все новые потертые деньги. Под деревьями в сквере целые толпы занимались любовью, притом откровенно и не стесняясь, а у порога кафе трое кавказцев насиловали пышнотелую блондинку. Та орала – больше для приличия, а, может быть, и от радости.

– Святые угодники, что же это такое? – простонал Лаврушин и стукнул по руке замызганного беспризорника, который старался обшарить его карман.

– Это, брат, чернуха, – Степан с трудом, как присосавшегося клеща, отодрал от себя прилепившуюся проститутку. – Фильмы с конца восьмидесятых до середины девяностых.

– Гарлем по сравнению с этим – просто курорт, – сказал Лаврушин.

Послышался отдаленный гул, как от бомбардировщиков, выходящих на линию бомбежки. Все вдруг притихли и начали ждать. Машины опасливо прижимались к тротуару.

Гул нарастал, пока не превратился в оглушительный стрекот моторов. И вот потек стальной поток. Десятки – нет, сотни! – мотоциклов. Их вели татуированные громилы, все в черной коже, металлических шайбах, заклепках, браслетах. И в черных очках – это вечером-то и за рулем! В них была неумолимая сила. Они напоминали идущую стальным маршем по захваченной Украине танковую дивизию СС.

Милицейский «Москвич» от греха подальше юркнул в переулок.

– Откуда их столько? – поинтересовался Лаврушин.

– Рокеры! – заорал старичок, с красным знаменем в руке. – К стенке! Всех к стенке! Сталина им не хватает! Когда я служил в ГУЛАГе и убивал там людей, не было никаких рокеров! И наркоманов не было! Всех к ногтю! Да здравствует Сталин!

– Как вы можете? – укоризненно произнес интеллегентствующий, чисто одетый, с жалостливым взором хлюпик. – Мой дед погиб в ГУЛАГе. Мой отец погиб в ГУЛАГе. Моя мать родилась в ГУЛАГе, а потом была узником совести в психушке.

– И тебя в ГУЛАГ. К стенке. Всех к стенке, – развоевался старичок, и к нему стали придвигаться такие же, с томами Ленина и Энгельса под мышкой, старые, злобные, как черти из глубокого омута.

– А я в девяносто первом был на баррикадах, – не отставал хлюпик. – И нас поганые коммуняки давили танками. Живых людей – танками. Но мы выстояли, потому что не хотели, чтобы вновь вернулись ГУЛАГи.

Старичок спорить не стал, а просто дал древком знамени интеллегенту по голове. Тот рухнул на колени, но гордо воскликнул:

– Демократия победит!

И получил еще разок по голове. На этот раз толстенным фолиантом – Ленин, полное собрание, том одиннадцатый.

Друзья с трудом выбрались с Пушкинской, чудом не ограбленные, не искалеченные, целые – уже счастье.

– Нам бы пулемет прикупить. Без него тут ходить опасно, – сказал Степан.

– Тут пулеметом не обойдешься.

– А мы не можем отсюда смыться?

– Нет. У меня контакт с «пианино» утерян. Придется несколько дней тут прокантоваться.

– Да тут бы несколько минут выжить…

Но им опять повезло.

– Квартиры сдаются. Кому комнаты? – орали старушки и дедки, выстроившиеся около Почтампа.

– На пару дней? – спросил Лаврушин, выбрав скромную старушку, вызывавшую наибольшее доверие.

– Деньги вперед, милок. Эпоха на дворе такая. Как яе… базар.

– Рынок, село ты без МТС, – ворчливо поправил ее дедок в майке с надписью «Коррозия металла – тяжелейший рок!»

– Договорились, – сказал Степан.

Они выменяли в ближайшем обменном пункте рубли. И остановили такси.

– Так, – широкоплечий промасленно-пробензиненный шофер мрачно оглядел их. – Грабить будете?

– Да вы что? – смутился Лаврушин.

– Все так говорят, – поигрывая монтировкой задумчиво протянул шофер.

– Мы же интеллигентные люди.

– Во-во, на прошлой неделе два доктора наук были. И туда же – грабить.

– Да с нами старушка.

– Во-во, на позапрошлой неделе три старушки были. Кто ж мог подумать, что у них «наган».

– Не будем мы грабить.

– Ладно. Но деньги вперед.

Лаврушин дал деньги из долларовых запасов. Они сели в машину.

– И смотрите у меня, не шалите – шофер продемонстрировал обрез винтовки. – А не то сразу в брюхо пулю.

Машина ехала по московским улицам. Это было нечто! Даром, что поздний вечер – народу везде тьма. На Манежной был многолюдный митинг. На Лубянке – тоже митинг. На Сретенке шла стрельба. На Сухаревке милиционеры цинично били и обирали людей.

И везде был мусор-мусор-мусор. Будто все коммунальные службы получили задание не убирать город, а наоборот – завозить отходы со свалок. А еще везде были бомжи. Они валялись в огромных количествах – примерно столько бывало загорающих на городском пляже Сочи в разгар сезона. Пахло огромной помойкой.

– Трущобы какие-то, – сказал Лаврушин.

– Пярястройка, – сказал старушка, сидящая рядом с шофером такси.

* * *

Постояльцам хозяйка отвела маленькую комнатенку. Там были железная, с шишечками кровать и скрипучая раскладушка. Белье чистое, квартира теплая, воздух свежий – что еще надо?

– Чай с вареньем идите пить, – позвала старушка.

В квартире, стянув с себя крестом перевязанный платок, она выглядела существом премилым, особенно когда разливала из серебряного чайника заварку и из «Мулинэкса» горячую воду. Мебель в комнате была старая и ветхая – платяной шкаф, с петлистыми спинками стулья, на которые для мягкости положены мягкие цветастые подушки. Абажур массивной бронзовой лампы бросал мягкий красный свет.

На столе стояли розетки, вазочка с вареньем, блюдо с яблочным пирогом и тарелочка с печеньем «Юбилейное».

– Пейте-ешьте. Небось голодные, – приговаривала старушка.

– Есть немного, – кивнул Степан.

– Не знала, что гости будут, а то бы чего получше наготовила.

Говорила она с мягкими деревенскими интонациями, и вся была теплая, домашняя, под стать своему теплому и уютному дому.

– Откуда родом-то? – спросила она.

– Из Ленинграда, – врать вошло у Лаврушина в привычку, поскольку без вранья нечего и браться путешествовать по измерениям. Вранье – это как скафандр. Чем лучше врешь, тем лучше защита от враждебной окружающей среды.

– Ох, – только и покачала жалостливо старушка головой, и по ее выражению на лице можно было понять, что ничего хорошего в Ленинграде не происходит.

– Одинокая я, – завела долгий разговор старушка. – Людей больше не для денег пускаю, а чтобы было с кем поговорить. Люблю общение. Еще когда в ГУЛАГе сидела, с людями общалась.

– И вы сидели в ГУЛАГе? – удивился Лаврушин.

– А то как же, – удивилась старуха. – У нас все сидели. Или сажали и охраняли. Времена такие были.

– Какие?

– А такие, что кроме ГУЛАГа ничего и не было.

– Угу.

– Интересные люди на постой останавливались. Только они у меня почему-то долго не живут.

– Да? – больше из вежливости удивился Лаврушин. Он уже понял, что в этом мире, где все сидели в ГУЛАГе, долго не живут.

– Вот помню снимала одна комнату, – с грустью произнесла старушка. – Проститутка вальтовая.

– Валютная.

– Во-во, валютная. Ну такая голубушка, такая лапочка. В Швецию уехала. И теперь пишет мне письма оттуда – не ндравятся они ей, шведы эти. Она, оказывается, истинная патриотка. Ясно?

– Куда яснее, – поддакивал Лаврушин.

– Так и пишет: «Баба Анюта, никто не может любить Россию лучше проститутки в изгнании».

– Сильно сказано.

– Потом жил еще один человек. Обходительный такой. Он ото всех скрывался. Он с товарищами золото КПСС заныкал. Так его КГБ из окна и выбросило.

– Ничего себе.

– Вор один беглый жил. Тоже обходительный. Вежливый. Но недолго ночевал. Ограбил какого-то крестного отца на миллион долларов и убег.

– Бывает.

– Поэтесса жила. Гавнагардистка.

– Авангардситка?

– Во-во… Вены зубочисткой, ласточка, вскрыла. Теперь на канатчиковой даче. Ох, умная была.

– Они умные.

– Рок-певица была. В наркологической больнице теперь.

– Вот ведь как.

– И еще этот, киллер, был. Из благородных.

– Из дворян?

– Ну, не знаю. Он так и говорил – я благородный киллер. И каждый день на работу с ружом ходил.

– И где он?

– Застрелили, ироды. Жалко, – старушка вытерла платочком глаза от навернувшихся слез.

После ужина друзья начали военный совет в своей комнате.

– Что дальше-то? – спросил Степан.

– Будем ждать, пока я не смогу в другой мир перескочить?

– Скачем из мира в мир, как вши тифозные. И ничего не нашли.

– Должно же быть решение этой шарады. Должны мы во всем разобраться. А разберемся – найдем выход из положения.

– Или вход в еще худшее положение.

– Как повезет, – кивнул Лаврушин. – А пока можно и Большого Японца поискать.

– В Москве?

– Чем черт не шутит. Он шатается по измерениям, как захочет.

– А сейчас?

– Спать.

– Точно Фредди не придет? – опасливо огляделся Степан, будто стремясь высмотреть маньяка.

– Уверен.

Друзья провалились в сон.

Ночь прошла спокойно. И даже выстрелы в темноте опасного, как джунгли, мегаполиса не могли их потревожить. Правда, один раз пришлось проснуться, когда по шоссе промчалась стальная армада – марш рокеров.

– Чтобы у вас колеса отвалились, – застонал Лаврушин, переворачиваясь на другой бок.

* * *

– Итак, Большой Японец? – спросил тощий двухметровый детина с озабоченным мировыми проблемами испитым лицом. Кулаки его были по-каратистки набиты, яркий галстук немножко съехал в сторону, верхняя пуговица рубашки открывала часть шеи с пересекающим ее шрамом. Он сидел в кресле под выведенной вязью вывеской: «Частное сыскное агентство Русский Пинкертон».

– Большой Японец, – кивнул Лаврушин. – Он же Великий Чак. Он же Змеевед.

– Найти – и все? – недоверчиво спросил частный детектив.

– Да.

– Не грохнуть, ничего похожего?

– Да вы что?!

– Слава Богу. А то мы не имеем дело с криминалом… Если только за отдельную плату.

– Только найти.

– Только найдем, – кивнул частный сыщик, сгребая задаток в ящик стола.

Лаврушин со Степаном вышли из офиса сыскного агентства, выглядевшего весьма подозрительно. Но, говорят, в Москве никто лучше не справится с розыском человека, чем «Пинкертон».

– Теперь – обедать, – сказал Лаврушин.

Они направились в кафе. Прогулку по «чернушной Москве» вряд ли можно было причислить к разряду безопасных затей.

Брык – рядом с друзьями упал хорошо одетый господин, и на его груди расцвел кровавый цветок. Киллер спрятал пистолет с глушителем, нагнулся над жертвой, пощупал пульс, приподнял веко, неторопливо закурил, надел шлем и сел на мотоцикл.

Не прошло и пяти минут, как грохнули еще одного – из оптической винтовки, когда он выходил из представительского «членовоза» – «ЗИЛ-117». На соседней улице пылала взорванная машина. В отдалении слышалась стрельба.

– Облава! – вдруг заорали истошно. Прохожие, ученые горьким опытом, кинулись врассыпную.

Друзей тоже не нужно было долго убеждать в пользительности для здоровья вида бега, который называется «улепетывание». Они вбежали в проходной дворик. Там у мусорного бака один молодой человек приятной наружности целился в другого молодого человека не такой приятной наружности из потертого «Нагана» со словами:

– Я думал ты брат. А ты гнида черножопая!

– Это их личное дело, – Лаврушин увлек Степана за локоть в сторону. – Если везде совать нос, мы тут полчаса не протянем.

Они время от времени менялись ролями и уговаривали один другого не вмешиваться. И были правы.

– Но ведь он же… – начал Степан.

Сзади прогремел выстрел.

– Там уже все кончено…

Они вышли к уютному кафе, где играла приглушенная музыка и сидели тихие люди.

– Здесь перекусим, – предложил Степан.

– Сойдет, – согласился Лаврушин.

Официант в белом кителе с жутко безвкусными массивными золотистыми пуговицами проводил их к свободному столику, с учтивым поклоном принял заказ. Бросалось в глаза, что щека у официанта нервно дергается, а сам он все время опасливо озирается, будто что-то ждет.

Оказалось, он ждал планового визита.

С улицы послышался скрип тормозов, потом шарканье шагов. Официант побледнел и быстро юркнул в служебное помещение. А Степану и Лаврушину пришлось пожалеть, что они не сориентировались в ситуации и не последовали за ним.

– Здрассьте, рэкет приехал, – глумливо воскликнул качок со свирепой рожей неутоленного серийного убийцы. В руке он сжимал металлический прут. Сзади застыли его «близнецы».

Хрясь – прут ударил по ближайшему столику.

– Господь завещал делиться!

И пошла гулять губерния. Шум до небес – матюги, звон стекла, звуки ударов. Бешеному африканскому слону, запущенному в посудную лавку, вряд ли удалось бы отработать лучше.

Минут через десять рэкетиры доколотили последнюю витрину, последнее зеркало и последнюю бутылку в баре, деловито огляделись и чинно удалились.

Трясущиеся и нервно икающие Лаврушин и Степан вылезли из под чудом оставшегося целым стола.

– Ваш заказ, господа, – сказал официант с подносом.

– А эти? – Лаврушин икнул, кивнул на выход из кафе.

– Теперь две недели они сюда ни ногой. Так что ешьте-пейте спокойно. У нас сегодня прекрасная севрюга под маринадом. И жульены отменные. Приятного аппетита.

– Спасибо, – прошептал Лаврушин. Вилка его выбивала на тарелке мелкую дрожь.

Трапеза была, конечно, испорчена картиной окружающего разгрома, но, надо отметить, севрюга действительно оказалась хороша.

Когда друзья выходили из кафе, к нему медленно, с ленцой подкатили два дребезжащих, инвалидного вида милицейских Уазика.

– Свидетели? – осведомился толстый неповоротливый милиционер, у которого из кобуры торчал стакан.

– Нет, нет, – забеспокоился Лаврушин. – Просто прохожие.

– Так уж и прохожие.

– Простые прохожие.

Милиционер критически осмотрел друзей.

– А, может, все-таки свидетели? Или рэкетиры?

Он что-то хотел. И нетрудно было догадаться, чего именно.

Степан решительно произнес:

– Мы пешеходы. И сознаемся, что перешли улицу в неположенном месте. Вот штраф.

Он протянул двадцатидолларовую купюру.

– За квитанцией в отделение зайдешь, – складывая купюру и пряча ее в свою универсальную кобуру, сообщил милиционер.

– Обязательно.

Они отошли на почтительное расстояние. Степан остановился, вытащил сигарету, закурил.

– А этот откуда? – воскликнул Лаврушин. На него будто вылили ушат холодной воды. Он показал в сторону разгромленного кафе.

– Дела-а, – протянул Степан.

По улице неуверенно, оглядываясь и принюхиваясь, пригнув массивную голову, двигался причудливым зигзагом знакомый черный пес. Его невозможно было спутать ни с какой другой псиной. Он потянул носом. И вдруг целеустремленно, по прямой направился к кафе.

– Брысь, зараза, – прикрикнул на него официант.

Пес посмотрел на него, оскалил зубы, и официант отпрянул, как ошпаренный, будто врос мигом в землю, стал меньше ростом.

Пес деловито проследовал в кафе.

– Что он здесь делает? – прошептал Степан, будто боясь, что его ненароком услышит это чудище.

– Нас вынюхивает. Вот тварь. Пошли. А то поблизости может оказаться и ее хозяин.

Они взяли такси.

Не поминай черта – а то он появится. Лаврушин как накликал. Когда такси выезжало на площадь Маяковского, друзья увидели длинную черную машину.

– Та? – спросил Лаврушин.

– Похожа на нее.

– Она. Ее ни с чем не спутаешь.

– И эскорт.

Действительно, по обе стороны машины, мощно ревя моторами, катила уверенная в своей непобедимости стая рокеров. Нетрудно было догадаться, что они сопровождали лимузин.

– Черный человек нашел союзников? – сказал Степан.

– Очень похоже.

***

В Москве-чернушной пришлось задержаться. Каждая минута здесь превращалась в пытку ожидания. Где-то по городу разъезжает черный-черный лимузин с черным-черным человеком и черными-черными собаками. Вот только страшилка эта была не детская, а взрослая. И опасность не надуманная, а настоящая. Над друзьями на гнилых нитках висел с любовью заточенный дамоклов меч, готовый в любую секунду упасть ножом гильотины и снести буйны головушки.

Раз в день Лаврушин звонил в агентство «Русский Пинкертон», и частный сыщик давал отчет о проделанной работе.

– С наркоманами Большой Японец не тусуется. Отработали, – с энтузиазмом полоскал мозги верзила. – С квартирными ворами тоже не завязан. А экстрасенсов сейчас проверяю.

Создавалось ощущение, что он просто водит за нос, чтобы сшибить побольше денег. Но на пятый день «пинкертон» неожиданно сообщил:

– У меня в кармане ваш Змеевед.

– Нашли? – не верил Лаврушин, ожидая услышать очередную байку о том, что агентство уже почти напало на след, и вскоре все будет «О, кэй».

– Нашли-нашли. Гнездо свил, гад, в самом центре Москвы. Но от нас не скроешься.

– И как теперь? – Лаврушин прижал плечом трубку в телефоне автомате. В квартире телефона не было, так что приходилось звонить из единственного автомата в округе – остальные были разбиты. Рядом с будкой стоял на часах Степан с тяжелым ломиком под мышкой, которым приходилось отгонять мелких хулиганов и раскумаренных наркошей. Без лома выбираться из дома было опасно.

– Подъезжайте к метро Арбатская, оттуда… – частный сыщик долго и нудно объяснял, как добраться до цели. – Поняли?

– Все ясно.

– И гонорар не забудьте.

– Не забудем.

На месте они были через сорок минут. Отпустили такси, и стали неторопливо прогуливаться по узкому малолюдному горбатому переулку, в котором приткнулись старые особнячки, а чуть дальше позорной заплатой торчала обшарпанная, в грязных потеках панельная пятиэтажка.

«Пинкертон» подкатил на синем «Вольво». Вышел из машины. Одет как на праздник – в очень стильном, шитом неплохим портным, костюме, при галстуке, на этот раз не ярком, а, наоборот, скромном и дорогом. Выглядел верзила куда лучше, чем в своей конторе. Он пожал горячо руки друзьям и показал на особнячок, на котором был прилеплен номер «39» и вывеска «памятник архитектуры, охраняется государством». Судя по потрескавшейся краске и старательно исписанным нецензурными выражениями колоннам, охранялся государством он халатно.

– Здесь ваш японец живет, – сказал частный сыщик.

– Точно? – спросил Лаврушин.

– Вы не в Президентском Совете. Вас здесь не обманут… Что дальше делать? Заказ будет?

– Нет. Сейчас проверим, так ли все. Тогда окончательный расчет.

– Годится. А как вы собираетесь проверять?

– Спросим. Подождите здесь, – оставив Степана и сыщика, Лаврушин решительно направился к особняку, поднялся по ступеням и дернул за шнурок звонка.

Дергать за веревочку и слышать приглушенный дверьми перезвон пришлось минут пять. Наконец дверь отворилась.

– Ничего себе, – сказал Лаврушин.

На пороге был огромный желтолицый господин. Нужно ли говорить, что он был точной копией тех, которые стерегли жилища Большого Японца в других измерениях.

– Мне Большого Японца, – произнес Лаврушин.

– Не знаю вас, – в привычной манере отозвался желтолицый.

– Мы ищем его. Нам сказали обратиться к нему за помощью.

Желтолицый гигант внимательно посмотрел на него и удовлетворенно крякнул:

– Да. Давно жду тебя и твоего друга.

– Простите, а в Караван-сити и в Ла-Бананосе не ваши братья служат?

– Мои, – освобождать проход желтолицый не спешил.

– Так как?

– Большого Японца нет. Он ушел. Вокруг опасность. Льды все ближе.

– И что нам делать? – с отчаяньем воскликнул Лаврушин. Его это свинство уже утомило. И нервы не стальные, а наоборот – расшатанные.

– Он просил передать совет…

– Ага, что у нас есть «пианино», решимость, и будет знание. Слышали.

– Тогда зачем пришли, если слышали? – недоуменно спросил желтолицый и захлопнул дверь…

* * *

Новая, метеоритом мелькнувшая надежда – сколько их уже рассыпалось в верхних слоях атмосферы. Нет здесь Большого Японца. Отчалил по каким-то своим японским делам в незнамо какие миры. Ищи ветра в поле.

Пока Лаврушину, благодаря каким-то своим сверхъестественным способностям, о которых он толком ничего не знал и в которых ни бельмеса не смыслил, удавалось идти след в след за ним – и сошелся же свет клином на этом Змееведе! Все дело в «пианино» – между ним и Лаврушиным установилась мистическая связь. Однако где гарантия, что она крепка, и что он еще хоть раз сможет «поиграть» на этом инструменте? Нет такой гарантии. Наоборот, Лаврушин все больше боялся загадочного механизма, и все дни в Москве не касался его даже пальцем.

Лаврушин зло пнул ногой дверь охраняемого государством памятника архитектуры, но она была мощная и едва дрогнула, а нога не деревянная – заболела.

– Опять обманули, – вздохнул он.

Подошел к стоявшим поодаль частному сыщику и Степану.

– Убедились? – спросил сыщик.

– Убедились, – Лаврушин вытащил из кармана заранее заготовленный конверт с деньгами.

«Пинкертон» заглянул в него, вытащил доллары, пересчитал, парочку посмотрел на свет и с любовью потер пальцами, проверяя. В долларах он толк знал и остался вполне доволен портретами дядюшки Вашингтона.

– Обращайтесь еще. Наше агентство оказывает самый широкий спектр услуг, – верзила пожал на прощанье руки друзьям, уселся в свой «вольво». Было видно, как он вытащил сотовый телефон и начал нащелкивать номер.

– Ну? – спросил Степан.

– Нет здесь Большого Японца. Помощник отослал нас еще дальше.

– На сколько букв?

– В другие измерения.

– Чтоб им пусто было! Это же форменное…

– Тихо, – приподнял руку Лаврушин.

Что-то смутило его. Какое-то еле заметное нарушение в порядке вещей. И он вскоре понял – что именно.

А смутили его доносившиеся из стоявшего «вольво» обрывки слов «пинкертона»:

– Здесь они… Приезжайте… Окончательный расчет.

Лаврушин подскочил к машине. Дернул за ручку, но дверца была закрыта изнутри на защелку.

Частный сыщик приспустил окно:

– Что вам?

– Вы с кем говорили? – недобро осведомился Лаврушин.

– С заказчиком?

– С каким заказчиком?

– Вас интересуют мои заказчики?

– Интересуют!

– Ладно, – пожал плечами сыщик. – У меня был заказ привести вас. Я его выполнил.

– Но вы же работали на нас!

– Я выполнял ваше задание. И задание того заказчика. Лично я никому ничего не должен. Просто добросовестно выполняю обязательства по контрактам.

– Вот сволочь!

– Это вопрос оценочный, – сыщик повернул ключ в замке зажигания, мотор взревел.

Машина рванулась вперед, так что Лаврушин едва успел отпрыгнуть. Его окатило грязной водой из под колес.

– Продал нас, – воскликнул Лаврушин, глядя вслед исчезающей за поворотом «вольво».

– Кому? – спросил Степан.

– А как по-твоему – кто нас ищет.

– «Черный»!

– Вот что, надо сниматься отсюда.

– Слышишь?

Послышался знакомый бомбардировочный гул.

– Бежим! – крикнул Лаврушин.

Они юркнули в соседний переулок. Тут из-за поворота показался стальной поток.

Это были самые гнусные и отпетые бандитствующие рокеры, которых только можно вообразить. Их были десятки. Они спешили за добычей. Они увидели ее. Они с ревом и свистом устремились следом.

Друзья скользнули в арку, едва не поскользнувшись на замусоренном пищевыми отходами асфальте. Вбежали в просторный дворик, поросший чахлыми, дурной экологией пришибленными деревьями. Сзади лязгала сталь и ревели цилиндры, шуршали шины мотоциклов. Железный поток рвался в ту же арку.

Беглецы перемахнули через сетчатый забор, пересекли детскую площадку с кривой каруселью. Мотоциклы, недовольно заурчав, притормозили – через ограды они ездить пока не научились. Один из рокеров, весь в черно-красной коже, металлических бляшках и железных фиксах, опершись ногой о землю, начал что-то выговаривать в рацию.

– Ну, давай, – Степан подхватил поскользнувшегося на гнилом киви Лаврушина.

Они преодолели двор. И выбежали на другую улицу.

Это был тупик.

И в него вливались стальные «харлеи», «хонды», «уралы»!

– Прижали, гады, – Лаврушин бросился к единственной двери подъезда глухого длинного желтого дома с грязно блеклыми стеклами. Дверь была заперта на замок.

Беглецы прижались к глухой бетонной стене, которой заканчивался тупик. За ней, видать, что-то собирались строить, взрывать, или просто кто-то решил перегородить улочку – бывают чудаки. Стена была настолько высока, что перемахнуть ее не стоило и мечтать.

Мотоциклы встали в нескольких метрах от них никелированной, резиновой, исходящей бензином и матом преградой – куда менее преодолимой, чем бетонная стена. Моторы жадно урчали и нетерпеливо тарахтели. Рокеры весело и гнуснодушно хохотали. Размахивали цепями и кастетами. У одного был обрез двустволки, он целился в друзей и орал: «Пу!» Рокеры были довольны. Они поучаствовали в отличной охоте. Теперь жертвы были полностью в их власти. А что может быть слаще полной власти над чьей-то жизнью и смертью?!

– Отпустите, ребята! – просительно крикнул Лаврушин.

– Щас! – донеслись голоса.

– Только ботинки зашнуруем!

– И шнурки погладим, падлы!

– Козлы траханные!

– На колеса кишочки намотаем!

– А бензинчиком их, уродов?

– Мы ничего не сделали вам! – возмущенно завопил Степан.

– Еще бы сделали!

– Продали душу, сволочи, – воскликнул Лаврушин.

– И за сволочь ответишь!

– Чего ждать? Может, сами их сделаем!

– Мочи, козлов!

– Цыц! – прикрикнул похожий на винную бочку бородач – их главарь. На бугрящихся мышцах его груди, обтянутой черной майкой, серебрился череп.

Рокеры, было сдвинувшиеся с места, услышав окрик, замерли на том же почтительном расстоянии. Их толкала вперед жажда крови, но они были как хорошо дрессированные гончие, не рвущие сами добычу, а дожидавшиеся хозяина. Дожидавшиеся Главного ОХОТНИКА!

Да, эта добыча предназначалась другим!

И эти другие не заставили себя долго ждать. Мотоциклы раздвинулись. За ними мягко и шикарно остановился длинный черный лимузин.

Из него вышел черный человек. Небрежно потрепал здоровенного главаря по щеке рукой в перчатке. И направился к друзьям.

– Нашел, – проскрипел он.

Степан вытащил из-за пазухи ломик, которым отгонял наркоманов от телефонной будки. Лаврушин подобрал какую-то палку. Но смотрелись они жалко. Напротив них стоял монстр в окружении восьмерых исчадий ада, пользующихся собачим обличием. А еще – толпа отпетых, пропахших машинным маслом, готовых на все головорезов. Тут не до честного боя. Тут об одном думать – чтобы не больно убили.

– Вы мои, – торжествующе прошипел незнакомец в черном. – Музыканту не жить.

– Так уж и твои, Чернокнижник, – послышался насмешливый громкий голос. Он звучал совсем рядом.

Из пустоты возникли две фигуры в длинных плащах. Они выступили вперед и заслонили Степана и Лаврушина если не каменной стеной, то близко к этому.

* * *

– Ух ты, Шварнигер, – изумленно прошептал Лаврушин.

– Я Конан, – гордо произнес по-английски здоровенный битюг, ударив себя по груди кулаком, как кузнечным молотом. – Киммериец, – он отбросил плащ и заиграл бицепсами. Его мускулатура впечатляла.

Плечом к плечу с ним стоял незнакомец в синем плаще.

– Вы опять переходите мне дорогу, – в скрипучем голосе «черного» прорвалось нервное недовольство.

– Твои дороги слишком кривы, Чернокнижник, – крикнул человек в синем плаще.

– Ты ошибся, что встал у меня на пути, Дункан.

– К чему нам посредники, Чернокнижник? Мы сами можем разобраться.

– Зачем? А на что мне тогда верные слуги?

Теперь Лаврушину хоть что-то стало понятно. Он хотя бы знал, что охотится за ними какой-то Чернокнижник – это то ли подпольная кликуха, то ли намек на профессию. А человека в синем плаще зовут Дункан.

Киммериец обнажил огромный меч, он держал его двумя руками. Мускулы его взбугрились – один их вид должен был отбить у желающих стремление подраться с их владельцем. Дункан распахнул плащ и тоже извлек меч – правда сильно уступающий по размеру орудию своего напарника.

– Разорвите их в клочья! – выбросил руку вперед Чернокнижник. – Они сами пришли в западню!

Ухнул обрез двустволки, в бетон впились пули. Дункан выхватил гранату и бросил в самую гущу мотоциклистов. Граната не взорвалась, а вспыхнула. Пополз вязкий черный дым.

– Убейте!

Мотоциклисты рванули вперед, размахивая цепями и увесистыми металлическими прутьями.

Помешкав, за ними осторожно двинулись собаки.

И все смешалось. Началась такая куча мала! Всем кучам куча!

Конан с победным криком врубился в мотоциклы, как во вражескую конницу. Каждый удар его страшного меча достигал цели – лезвие с легкостью разбивало рамы и бензобаки, рубило живую плоть. Дункан действовал не настолько мощно, но тоже достаточно эффективно. Несколько раз хлопали выстрелы, но пули находили не те цели.

– Уходите, – крикнул Дункан. Он был занят тем, что не давал бандитам достать беззащитных друзей.

Отморозки на мотоциклах все перли и перли вперед. У них замкнуло. Они не могли поверить в то, что их, отборное отребье, хозяев больших дорог и скоростных трасс, крошат в капусту двое каких-то психов с мечами.

– Уходите! Быстрее! – отчаянно повторил Дункан.

Но уходить было некуда.

– Прыгайте в иномир!

Лаврушин сжимал «пианино», но ничего не мог.

Атака мотоциклистов захлебнулась. Уцелевшие машины с ревом отхлынули.

И тогда за дело принялись черные собаки.

– Конана не взять ни одной адской твари! – победно крикнул киммериец. – Сюда, шавки! И ты, Чернокнижник!

Собаки ринулись вперед. Они двигались прыжками, будто не касаясь лапами земли. От них исходил холод – такой, что руки немели. И тут пошла свара, перед которой драка с рокерами – легкая разминка.

– Ну уходите же! – простонал Дункан, взмахивая мечом и уклоняясь от страшных челюстей. – Цитадель!

Лаврушин пробежал пальцами по клавишам. Извлек из «пианино» тянучую тоскливую мелодию.

И драка рассыпалась. Замерла в промежутке ошарашивающего безвременья. И собаки, и рыцари застыли. Над переулком повисла тишина.

А потом закружился вихрь. Воронка засосала друзей.

Когда мимо проносились разноцветными искрящимися или дымными полосами чужие пространства, Лаврушина обожгла мысль – он взял один фальшивый аккорд!

* * *

– Перенеслись, – с облегчением произнес Степан.

– Только куда, – ощущение, будто совершена ошибка, у Лаврушина крепло. Он хорошо помнил, что увидел перед тем, как отдаться на волю межпространственного смерча. А видел он торжествующе смеющегося врага.

Фальшивый аккорд. Какую подлость он преподнес? В какие дали занес?

Вокруг простирался лес. Неухоженный, с могучими разлапистыми деревьями, глухой. Зеленый купол листьев почти закрывал низкое серое небо. Сумеречно – дело или двигалось к ночи, или к утру.

– Неуютно здесь, – поежился Степан.

– Взгляд. Ты не ощущаешь чей-то взгляд?

– Еще не хватало!

– За нами будто кто-то наблюдает.

– Брось, Лаврушин. И без твоих завываний тоскливо.

– Давай быстрей выбираться отсюда.

Они двинулись в пути, перепрыгивая через коряги и раздвигая кусты.

У Лаврушина действительно было ощущение, что кто-то буравит их злобным взором. Все вокруг казалось враждебным. И узловатые деревья выглядели хищными. Они будто давно ждали людей.

Оказалось, что дело двигалось к ночи. Тьма быстро сгущалась. И росло ощущение чужого присутствия.

– Тебе не кажется, что ветви шевелятся? И не от ветра, – остановившись, перевел дух Степан.

– Кажется.

Действительно, ветки ходили как живые, а кусты чересчур настырно цеплялись за брюки. Колючки впивались когтями.

– Но этого не может быть!

– Еще мне кажется, что они хотят ухватить нас.

– Деревья никого не хватают! – воскликнул Степан, будто надеясь, что Лаврушин подтвердит эту еще недавно незыблемую аксиому.

– Мы не знаем, что это за деревья. И что это за лес. Мы ничего не знаем.

Откуда-то издалека донесся протяжный полувой, полупесня, от чего по коже побежали мурашки. С другой стороны леса откликнулись таким же криком. Их поддержал третий голос.

– Чертовщина!

– Степан, если мы до ночи не выберемся, нам конец.

Им везло. Через несколько минут они выбрались на утоптанную тропинку. Потом – на петляющую проселочную дорогу. Когда они оттуда выходили на мощеную дорогу, из чащи вновь послышался отдаленный вой. На этот раз в нем сквозило разочарование.

– Дорога хоженая, – удовлетворением отметил Степан.

– И езженая. Вон следы от коляски или телеги.

– Слышишь? – Степан поднял ладонь.

Донесся отдаленный топот копыт. Он приближался. Из-за поворота показался всадник.

– Батюшки святы, – прошептал Лаврушин.

Черный огромный конь с золотой гривой копытом высек из камня на дороге искру. Всадник в развевающемся черном, с серебряным подбоем плаще, в доспехах и в высоком шлеме, закрывавшем верхнюю половину лица, возносился незыблемой громадой в седле.

– Расступись! – прокаркал он на несколько странном, но почти английском языке.

Друзья едва успели отскочить, чтобы не попасть под копыта. Всадник скрылся за поворотом.

– Вот болван, – в сердцах воскликнул Степан.

Постепенно лес редел, – это говорило о том, что чаща заканчивается, приближаются обжитые места. А обжитые места – это как раз то, что нужно одиноким путникам. Потому как окружающий мир быстро погружался во тьму.

– Хоть бы какое жилье человеческое, – вздохнул Степан.

– Видишь, огни…

Вскоре дорога упала в овраг, а затем взобралась на холм. Друзья ткнулись в ворота, на которых тускло и сиротливо горела масляная лампа. Она освещала болтающуюся под порывами ветра, прикрепленную к шесту вывеску с перекрещенными вилкой и мечом. Надпись гласила – «Таверна у Сухой Речки».

– Как думаешь, нас здесь ждут? – осведомился Лаврушин.

– Сами скажут, – Степан заколотил металлическим кольцом по воротам.

– Кого несет в неурочный час? – послышался из-за ворот утробный рык.

– Мы путники, – крикнул Степан.

– Все вы тут путники.

– Из леса.

Там секунду думали. Потом калитка в воротах со скрипом отворилась. За ней был звероподобный, с длинными руками, в рубахе до колен, грубых холщовых штанах и ботфортах чудовищный урод. Его верхняя губа заворачивалась, обнажая острые клыки. Глаза как щелочки, а носа вообще почти не было, если, конечно, не счесть за нос крошечную бугристую загогулину. Плечо его оттягивала огромная, под стать двухметровому росту хозяина, сучковатая дубина.

– Из леса с добром не ходят, – сказал привратник. – Покажь деньги.

Лаврушин вытащил мелочь, которую им давали на сдачу в Ла-Бананосе и в Москве.

– Ага, – глаза у привратника алчно загорелись. Он с нарочитым дружелюбием нараспев заголосил: – Проходи, путник. Ешь-пей, меди не жалей.

За забором простирался обширный, освещенный факелами двор. Земля на нем была облагорожена коровьими и лошадиными лепешками. Сами лошади фыркали в стойлах и у коновязи. Среди них можно было разглядеть двух огромных, черных золотогривых коней, и несколько совершенно никчемных жалких кляч, едва таскающих по свету свои костлявые тела.

На пороге просторного помещения с низким потолком, поддерживавшимся широкими закопченными балками, друзья застыли, не в силах поверить, что все это с ними на самом деле. В углу в камине потрескивал вполне мирно и по-домашнему огонь. И на многочисленных лавках за столиками вполне по-домашнему расположились такие субъекты! Босх бы сдох от зависти и порвал бы в отчаянии все свои полотна, доведись ему взглянуть на это сборище хоть краем глаза.

– А ты уверен, что в лесу нам бы хуже было? – прошептал Степан.

– Теперь не знаю, – Лаврушин передернул плечами.

К ним подскочил горбун ростом чуть больше среднестатистического карлика. Нос его болтался где-то на нижней губе, притом существовал он сам по себе, не особенно считаясь с хозяином. В руках горбун сжимал два кувшина с резко пахнущим содержимым.

– Проходите, гости незванные, чтоб вас разорвало и треснуло.

– Спасибо, – Лаврушин нерешительно шагнул вперед. Вздохнув, направился к столу в углу.

– Сегодня будет хороший ужин!

Уже позже друзья поняли, какая двусмысленность скрывалась в этих словах горбуна…

* * *

– Жрать будете? – осведомился горбун, когда друзья уселись за столик.

– Будем, – кивнул Степан.

– Мясца? – причмокнул горбун с таким вожделением, что мяса сразу расхотелось.

– А попроще?

– Жареные овощи еще жрут. Но редко.

– Годится.

Горбун, презрительно скривившись, издал какое-то нечленораздельное восклицание, которое с трудом могло сойти за согласие, и поковылял прочь. При этом он с чувством сплюнул на пол.

– Сервис, – сказал Лаврушин.

– Клиент всегда прав…

Вскоре перед друзьями оказались тарелки с жареными овощами и по кувшинчику с жидкостью, которую горбун нагло разрекламировал, как светлое пиво. Притрагиваться в этой забегаловке ни к чему не хотелось, но голод – не тетка. Да и за все свои странствия они разучились привередничать.

Из угла открывался хороший обзор. Господи, такое можно увидеть только в дурном сне. Или в поганом мире, в который тебя забросил плохо сыгранный и неудачно взятый аккорд на таинственном инструменте, прокалывающем пространства с такой же легкостью, как шило дырявит папиросную бумагу.

Кого только не было в таверне. В углу веселилась компания, которую людьми можно назвать с немалой натяжкой. Больше они напоминали ряженных в яркие разноцветные, заплатанные-перезаплатанные одежды питекантропов. Они рыгали, ржали и жрали, жрали и ржали. Перед ними были кости только что умятого плохо прожаренного бычка.

Противоположный угол занимал гигант, даже сидя он подпирал потолок своей головой, похожей на огурец. Он был короткорук, нижняя челюсть его проваливалась к горлу, так что казалось, будто она полностью отсутствует. Он тоскливо наигрывал на дудке – музыка была такая, что хотелось повеситься.

В центре зала за круглым столом молча рвали руками с длинными ногтями сырое мясо несколько вертких, шустрых монстриков, одетых в красные глухие балахоны. Материя скрывала их лица, и слава те Господи.

Синюшно-бледный, богато одетый, с залихватскими усами «кабальеро» через соломинку цедил что-то из кружки, и это что-то с вонью и бульканьем вскипало и пыталось выбраться наружу. Он загадочно улыбался и мрачно оглядывался, будто что-то выискивая.

Мужичок с ноготок – в ширину раза в три больше, чем в высоту, застыл, положив широченные лапы на пудовый топор с подозрительными темными пятнами.

На полу уютно устроилась старуха в обносках, которая была еще горбатее трактирщика, ее руки напоминали трухлявые ветки. Она что-то терла в ладонях. Из ладоней на подстеленную тряпку сыпался черный порошок. Она нашептывала себе под нос невнятную скороговорку. Иногда, послушный этим нашептываниям порошок взметывался вверх, застывал, принимая причудливые формы, и рассыпался.

Опершись подбородком о золотую рукоять меч, величественно и печально возвышался за столом черный латник. Его волосы развевались, будто на ветру, хотя сквозняк был слабенький и не мог бы сдвинуть такую гриву. Перед ним стояли одиннадцать опустошенных кувшинчиков. Это был тот самый всадник, лошадь которого едва не затоптала путников.

Да вообще-то много кто здесь был – на людей похожие и не похожие, но все как один жутковатые и отвратноватые. Под потолком плели узоры высшего пилотажа летучие мыши. Над стойкой, напоминавшей стойку бара, на узловатом полене сидел черный ворон, по размерам ближе к орлу. А под стойкой устроился черный жирный кот-котище, габаритами стремившийся к гордому званию черной пантеры.

Говорили здесь на дикой смеси английского, испанского, французского, русского и каких-то других, совсем ничего не напоминающих языков. Доносились обрывки тупых разговоров, грязных ругательств, нешуточных угроз и мерзких пожеланий.

– Ох, затоптали, закрутили мы их. Ох, кровушку ихнюю выпили. Ох, на косточках повалялись! На черепушках поплясали…

– А граф велел кинуть его своим крылатым львам, хи-хи. Твари проголодавшиеся были. Но подавились, хи-хи-хи. Нежитью кто хошь подавиться, хи-хи-хи-хи…

– А я говорю, для ентого дела детская кровь куда лучше! Такая нежненькая. Очень милая кровушка.

– А я говорю, лучше кровь девственницы!

– А я тебя – на клочки!

– А я тебя – в дым…

– Двадцать монет за суррогат! Разве это печень младенца была? У этого младенца уже лет десять как цирроз…

Но главное, что доносилось изо всех углов и что было основной темой – мобилизация.

– Объявят?

– Говорят, уже объявили.

– На Цитадель?

– На Цитадель!

– Сомнем!

– Крови напьемся!

– В дым! В клочки! В пух! В…

Мать-перемать. Трах-тарарах. И все в таком же роде – грубо и без вкуса.

– Слышишь, – прошептал Степан. – Цитадель.

– Слышу.

На друзей пока не обращали особого внимания. Лишь горбатый трактирщик изредка бросал на них испытующие взоры, и нос его начинал шевелиться, а ноздри хищно раздуваться.

Степан, наконец, решился. Взял деревянную двузубчатую вилку. С трудом подцепил ею комок свалявшихся-сварившихся овощей, первоначальный вид и смысл которых был утрачен безвозвратно. Зажмурившись, засунул все это в рот. И улыбнулся.

– Нормально? – спросил Лаврушин.

– Кхе, – отозвался Степан.

И стало понятно, что это не улыбка, а гримаса. И не радости, а отвращения. И не ответил он вовсе, а просто борется с подступающей к давно вырезанным гландам тошнотой.

Степан выплюнул все, прокашлялся, долго вытирал рот.

– Люди это не едят, – заключил он.

Неожиданно старуха разжала руки, высыпала порошок и потянулась к своей котомке. Вытащила из нее большую морскую раковину. Прижала к уху. Затрясла головой, будто услышала в раковине что-то поразившие ее. Потом, заозираясь, стала буравить окружающих своими вспыхнувшими рубиново глазами. Затем еще раз прислушалась к раковине и заорала сухо, кашляюще, сипяще:

– Розыск!

Ее вопль легко перекрыл пьяный галдеж. Повисла тишина. А потом она взорвалась, раскололась голосами.

– Как – розыск?

– Где розыск?

– Кого?

– Беглые! – заорала старуха.

– Беглые, – пролетел озадаченный шелест.

– Беглые! – повторила старуха.

И все взоры как по команде обратились к Лаврушину и Степану. Опять повисло молчание, на этот раз куда молчаливее. Гробовое молчание – к этому случаю подходит лучше всего.

* * *

В общем-то, нечего было переться в эту забегаловку – с самого начала ведь было понятно, что добром все не кончится. Странно, что удалось протянуть здесь столько времени, и на друзей не набросились сразу.

Все пришло в движение. Отложил свою дудочку гигант-урод. Обхватил широкоплечий мужичок с ноготок свой топор и счастливо многообещающе заулыбался. Пришли в движение крошечные фигуры в балахонах. И «питекантропы», смахнув со стола остатки доеденного быка и выковыривая ножами куски мяса из зубов, двинулись вперед. «Кабальеро» взялся за эфес шпаги. Всадник вытащил стилет.

Выход был недалеко. Но его заслонил горбатый хозяин, рядом с ним застыл привратник с дубиной.

Посетители молчаливо надвигались. И это молчание было самым пугающим. Так молчат те, у кого есть ясная цель и нет желания терять время на никчемные разговоры.

– Боже, – прошептал Лаврушин, видя оскалившиеся в торжестувующих улыбках нечеловеческие лица, слюну, стекающую по подбородкам, кривые острые зубы.

Он начал истово креститься, прижимаясь к бревенчатой стене. Что, как не крестное знамение, есть лучшее орудие от нечисти. На миг враги замерли, и послышался недовольный шепот-шуршание. Но всего лишь на миг.

– Ужин. Хороший ужин, господа, – произнес горбун.

И враги снова, правда, куда осторожнее, двинулись вперед. Теперь можно было протянуть руку и ухватить за нос ближайших.

Лаврушин прищурился. Должен быть выход. Как бы плохо не было, он всегда находился. Слишком часто друзья видели смерть. И всегда находили этот выход.

Он вдруг заметил, что сжимает в руке двузубую вилку, которой приготовился полоснуть по ближайшей морде. Да, это будет борьба дохляка со слоном с помощью зубочистки! Он откинул вилку. И нащупал «пианино».

Он был не готов к нему. Он знал, что не сможет овладеть его силой. Но… Но все равно пальцы его мягко коснулись клавиш.

Густой звук поплыл по таверне. Заклубился дым, вырываясь из камина. Каркнув, тяжело поднялся ворон под потолок. Рванули врассыпную летучие мыши, а кот-котище с мявом забился под лавку.

Нечисть немножко отпрянула.

– А, боитесь, – ликующе воскликнул Лаврушин.

И тут понял, что вся свора кинется сейчас на них. У него оставался миг.

Он нажал опять одновременно на три клавиши.

На этот раз обрушилась страшная какофония. Стены тяжело вздрогнули, как при землетрясении. Стало понятно, что материя, из которой состоит окружающее, сейчас не выдержит и порвется гнилой мешковиной.

Почувствовала это и нечисть.

– Ну, – Лаврушин сделал вид, что нажимает на следующую клавишу.

И нечисть с визгом бросилась прочь, начала забиваться по углам, отпихивая, расшвыривая друг друга.

– Музыкант! – послышался вопль, в котором был ужас.

– Музыкант! – вторили ему вопли, полные отчаянья.

– Сматываемся, – крикнул Лаврушин.

Друзья кинулись в освободившийся проход, выбежали во дворик.

– Кони, – мазнул рукой Степан.

Он попытался красиво, как в фильмах, вскочить на оседланного черного коня. Конь заржал, ударил копытами. Степан шарахнулся в сторону.

– Оставь его! – прикрикнул Лаврушин, с кряканьем отодвигая тяжеленный засов.

Действительно, наездники из детей мегаполиса были никакие, так что и заморачиваться с гордыми животными не стоило.

Они выбежали за ворота и кинулись в овраг. Все вокруг было против них. Земля скользила. Ставшая жесткой трава цеплялась за ботинки. Лес пришел в движение. Деревья махали ветками, будто жалея, что не в силах вырвать корни и шагнуть на тропу. Из чащи разносились чавкающие звуки, в которых сквозило ожидание и ненависть. Внизу серебрилось озеро, и от него исходила самая большая угроза. Над ним метались светлые, страшные силуэты и плыл тонкий зов – он тянул к себе песнями сирен.

Дыхание сбивалось. Сердце готово было вырваться из груди. Наконец, не в силах больше бежать, Лаврушин остановился и упал на колени.

– Не могу, – простонал он.

– Поднимайся. Погоню могут выслать.

– Вряд ли. Нечисть напугана больше нас.

– Куда нам дальше?

– Вперед по дороге. В лесу нам не выжить.

Лаврушин сам себя пытался убедить в том, что за ними не будет погони. Но был уверен в обратном. Единственно, надеялся, что неразберихи, посеянной в таверне, хватит на некоторое время.

Дорога раздваивалась, петляла, растраивалась. Неожиданно лес кончился. Оборвался, как обрезанный. В свете полной луны открылись посеребренные поля. Горизонт вздымался вверх черными неприютными горами. Космически звездное небо рассекал готическими стройными линиями сказочный замок с высокими башнями и шпилями.

– Не хочешь попросить приюта? – спросил Лаврушин.

– Что-то неохота.

Друзья остановились, пытаясь прикинуть дальнейшее действия.

И тут ночная тишина наполнилась топотом лошадей, звоном стали, гиканьями. Отовсюду – из-за невидимых глазу укрытий, из-за холмов как по волшебству появлялись всадники, которые казались в лунном неверном свете призраками былых сражений и походов. Зазвенела сталь. Захрипели лошади. Послышались отрывистые команды.

И бежать было некуда. И сил уже не осталось. И выхода не было никакого.

Друзей окружили. Вспыхнули желто-красные факелы. Одни всадники держали наготове пики, другие целились в друзей из арбалетов. На грациозном гнедом коне гарцевал их старший – высокий, с прямой выправкой, худой рыцарь в темных доспехах. Его пышные светлые напоминали меховую шапку.

– Добро пожаловать, – его голос был звонок. – Мы любим гостей, – он захохотал.

Лаврушин потянулся к «пианино», торчавшему из его кармана.

– Как дотронется, стреляйте без промедления, – велел рыцарь, и арбалетчики напряглись. Зазор между их решимостью стрелять и поводом для этого действия был очень невелик.

Лаврушин нехотя оторвался от «пианино». И поднял руки, демонстрируя, что не наделает глупостей.

– Не бойтесь, – сказал рыцарь. – Я приглашаю вас в мой замок. Будьте моими гостями.

– Вы всегда так приглашаете зазывать гостей? – начал заводиться Степан, впадавший в свое знаменитое состояние души, которое именуется: «А по фигу мороз! Стреляйте, гады!»

– Зато действенный, – небезосновательно заверил рыцарь. – Хорошие гости ныне редки. Приходится потрудиться.

– С кем имеем честь? – спросил Лаврушин, все еще не опускавший руки, поскольку пальцы арбалетчиков лежали на спусковых скобах.

– Граф Дракула.

– О-е-ей, – покачал головой Лаврушин.

– Вас смущает это имя?

– Еще как.

– Понимаю. Дурная репутация… И все-таки вы мои гости…

* * *

Замок был огромен и прекрасен. Его тонкое изящество сочеталось с военной надежностью и мощью. Острые ажурные башни подпирали небо. Толстые зубчатые стены наверняка выдержали не одно нашествие неприятельских орд. Камни были обветрены ветрами, обклеваны ядрами и таранами, исчернены горящей смолой. Это было древнее сооружение. Здесь не просто жили многие поколения. Здесь они бились не на жизнь, а на смерть, защищая свои земли.

Граф Дракула провел гостей в оружейную, в которой было всего навалом – пик, луков, арбалетов, самых различных доспехов. Половину помещения занимали старинные пушки. В углу синим пламенем пылал камин, но, казалось, дает он не тепло, а холод. В замке было достаточно прохладно.

– Пусть гостям приготовят комнаты, – приказал граф, бросая плащ на руки расторопному слуге.

Еще двое слуг бросились к нему, освобождая от отливающих синевой тяжелых доспехов.

– Итак, кто вы? – спросил граф Дракула, усаживаясь в тяжелое деревянное кресло и камина и приглашая гостей последовать своему примеру.

– Путешественники, – ответил Лаврушин, устроившись в страшно неудобном кресле в спину и мысленно выругавшись в адрес средневековых краснодеревщиков, считавших неприличным делать удобную мебель, зато поднаторевших на пыточном инвентаре.

– По измерениям? – усмехнулся граф.

– Ваша осведомленность вызывает уважение, – произнес Лаврушин, невольно переходя на возвышенный стиль общения.

– Что вы такого натворили, что Чернокнижник объявил вас в розыск? Такой чести удостаиваются немногие.

– Мы не знаем. Мы вообще не понимаем, что творится вокруг.

– Впрочем, что я спрашиваю, – граф скользнул взглядом по «пианино».

– Вы знаете, что это такое? – Лаврушин осторожно притронулся к инструменту.

– Предполагаю.

– И что?

– Не лучший предмет для разговора. Есть вещи, о которых безопаснее не поминать всуе.

– Кто такой Чернокнижник?

– Колдун. Еще в семнадцатом веке его приговорили к сожжению. Сатанинская сила перекинула его через времена. А потом он попал в Ледовую Церемонию.

– Куда? – удивился Лаврушин.

– Вы и этого не знаете? – в голосе графа скользнуло недоумение.

– Нет.

– Тогда щажу вашу безмятежность. Некоторые знания лучше постичь как можно позже… Не затруднит вас поведать о ваших приключениях, которые наверняка достойны перьев самых достойных летописцев?

– Не затруднит, – Лаврушин решил, что секрета из их истории делать нет никакого смысла. И рассказал все, как на духу.

– Чернокнижник достиг своего, – заключил граф, дослушав рассказ о бое в чернушной Москве.

– Что вы имеете в виду? – спросил Лаврушин.

– Он заманил вас в мир, где у вас нет ни малейшего шанса.

– Сюда?

– Да. Это его мир.

– Что нам теперь делать?

– Пока вы мои гости, вам не о чем беспокоиться. Располагайтесь в комнатах. А потом – ужин.

– С кровью? – хмыкнул Степан.

– Я похож на тех, чьи манеры дурны и кто не ведает о правилах гостеприимства?

– Покорно прошу прощения.

– Тогда жду к ужину…

* * *

Звучала изумительно красивая, с мягкими переходами, грустная, какая-то потусторонняя музыка. Да и оркестр был не от мира сего. Бледные, полупрозрачные пальцы бегали по клавишам клавесина и сжимали смычки едва угадывающихся скрипок. Через призрачные фигуры музыкантов проходил неуверенный, трепещущий свет свечей.

Стол ломился от изысканных яств. Здесь были жареные соловьиные языки, гусиные паштеты, дичь, ну и, конечно, розовые и белые старые добрые вина. У пищи был особый вкус. Это была сказочная гурманская гармония – нечто удивительное, похожее на вкус земной пищи, но и неуловимо отличающееся от нее. По залу скользили молчаливые тени – слуги приносили все новые блюда.

Во всем здесь было очарование полутьмы, размытых теней и неясных бликов. Странный, притягательный, сладостный мир бесплодного, но прекрасного томления духа.

Граф ничего не ел. Перед ним стоял полупустой кубок с кроваво-красным вином, но он едва пригубил его. Он блестяще владел искусством светского разговора. Обтекаемые фразы, вежливые обороты – кажется, в них есть что-то важное, но на самом деле – из них не извлечешь ничего. А у Лаврушина было немало вопросов. Наконец, решив нарушить правила хорошего тона, перед тем, как подали сладкое, он произнес:

– Здесь все твердят о мобилизации.

– И неудивительно, – на лице графа появилось недовольное выражение.

– Что такое мобилизация?

– Призыв на войну, что же еще.

– Но о какой мобилизации говорили в «Таверне у сухой речки»?

– На большую войну.

– О мобилизации долдонят во всех измерениях.

– Значит, это очень большая война, – усмехнулся граф Дракула.

– Большая война – большая беда.

– Все зависит от точки зрения, – пожал плечами граф.

– И вас тоже касается мобилизация?

– Меня? – граф улыбнулся неуместности такой постановки вопроса. – Граф Дракула стоит особняком. Он не играет в холодные игры. Его не трогает наступление льдов.

– Льдов?

– Вам и это неизвестно?

– Нет.

– Завидую вам. Как это прекрасно – находиться в полном неведении… Еще вина!

Вино было легкое и лишь слегка туманило голову. И его хотелось все больше.

– Вы слышали о Большом Японце? – начал напирать Степан.

– Его здесь нет, – губы Дракулы тронула усмешка.

– И не бывает?

– Бывает, – с таинственной многозначительностью произнес граф.

Лаврушин удивлялся своему аппетиту. А еще больше удивлялся, что не ощущались, как он обожрался, будто последний свин. На желудке было легко. И на душе – тоже.

Лунный свет струился в стрельчатые окна. И свечи горели не желто, а холодно, голубовато-серебристо. В вампирьем замке было что-то магнетическое, притягательное. И это пугало.

Трапеза была нарушена самым наглым образом.

Послышался резкий хлопок, будто рванула хлопушка. И рядом со столом возник Чернокнижник. Он был в том же одеянии, в тех же черных очках, только без своего любимого барбоса. Он удовлетворенно произнес:

– Здесь.

Лаврушин поперхнулся розовым вином. А Степан сжал обеденный нож, которым вполне можно было забить кабана.

– Не помню, чтобы направлял вам приглашение, мой друг, – сказал граф. – Но все равно спасибо, что решили скрасить мое одиночество. Присаживайтесь.

– Мне нужны они! – Чернокнижник ткнул пальцем в Лаврушина.

– Мои гости?

– Но не мои. Это мой мир, граф. Вы знаете об этом.

– Но ведь и вы знаете, что Дракулы никогда не нарушали законов гостеприимства.

– Когда-то надо начинать. Я забираю их с собой.

– Вы ошибаетесь. Вы не возьмете их.

– Нет, тут вы ошибаетесь, граф, – Чернокнижник извлек из кармана два вырванных человеческих глаза, и они, зашевелившись, уставились на Дракулу. Зрелище было не для слабонервных.

– Битва? – спросил граф.

– Зачем? Просто отдайте их мне.

– Нет.

– Мои слуги сейчас под стенами вашего замка.

– Под неприступными стенами, Чернокнижник.

– Да? Но там мобилизованные из многих миров.

Лаврушин медленно повернул голову. Ох, как ему не хотелось ее поворачивать. И не хотелось глядеть в окна.

За окнами копошилась тьма. Мерцали бледные огоньки, они хаотично перемещались. И там будто бугрилось что-то огромное, неизмеримо мерзкое.

– Будем биться! – резко воскликнул граф.

– Вы не одолеете эту орду. Никаких чар не хватит, чтобы сдержать ее! – Чернокнижник произнес эти слова торжественно. – Мобилизованные! Кто может противостоять их напору? Что может сдержать стихию их ненависти? В какие рамки вместишь эту злобу?!

– Ох, сильно-сильно подеремся. Хорошо, – послышался тоненький голосок. В зале материализовался еще один человек – или нечеловек, кто их разберет. Он был мал, чуть больше метра высотой.

– Большой Японец! – поразился Чернокнижник.

– Ваша правда, – Большой Японец метрового роста, сложив лодочкой ладони на груди, вежливо поклонился.

* * *

Сюрпризы-сюрпризы. «Ни часа без сюрпризов» – такой лозунг начертал бы Лаврушин на своем фамильном гербе.

Лицо Чернокнижника на миг изменилось. По нему волной прошла судорога. А потом появилась неуверенность. Но она быстро сменилась торжеством.

– Я тебя не звал, Великий Чак. Ты сам пришел. Ты сам выбрал погибель. Ты – в ловушке!

– Ваша правда, – еще раз поклонился Большой Японец.

– Как ты посмел прийти сюда, в запретный для Солнечных Воинов мир? – спросил Чернокнижник. И опять засмеялся. Смеялся победно.

– Очень-очень хотелось.

– Тебе хотелось погибнуть? Ну что ж, Верхние Хозяева Больших Льдов любят души самоубийц!

– Очень хотелось их спасти, – Большой Японец поклонился в сторону Степана и Лаврушина.

– Ты глупее, чем я думал. Их нельзя спасти. Они мои. Мое воинство за порогом готово разорвать их на куски!

– Музыкант. Сам себя спасет, – продолжая кланяться, заверил Большой Японец.

– Какой это Музыкант? Крыса! Жалкий неудачник! Поздно, – Чернокнижник сделал жест, и послышался скрежещущий вой из десятка тысяч нечеловеческих глоток за стенами замка. – На приступ, мои слуги! На приступ, темная рать!

Дракула шагнул к стене и снял висящий рядом на гобелене двуручный меч.

– Так дрался я против полчищ сарацинов! – крикнул граф с отчаянной радостью воина, дождавшегося горячего дельца. Он взмахнул мечом, со свистом рассекая воздух, и устремился на Чернокнижника.

В руке черного колдуна возник амулет в форме семиконечной звезды, вспыхнувший ярким пламенем. И противники сошлись в ожесточенной схватке. В их лице в бою сошлись огромные силы, наполняемые из единого источника, название которому – Тьма.

А рвы замка уже волной цунами пересекала нечисть. Мерзкие, жаждущие разрушения создания карабкалась по стенам, сметая защитников – призрачных воинов и солдат из плоти и крови. Рыкали пушки, лязгал металл, скрежетали когти. И витал надо всем этим дикий визг боли, ужаса, торжества – он без труда пробивал толстые стены.

Дракула и Чернокнижник закружились в странном танце, их начал окутывать светящийся белый кокон.

– Давно-давно они хотели драться, – пояснил Большой Японец, на лице которого не было и намека на беспокойство. – И дерутся наконец.

В окна грудью бились огромные чернильно-черные птицы, заслонявшие звезды и разрубающие крыльями большой серебряный диск полной Луны. Их клювы долбили по крепкому стеклу, от чего по нему начала расползаться паутина трещин.

– Я вас отсюда не возьму, – сообщил Большой Китаец. – Силы нет.

– Мы погибнем! – воскликнул Лаврушин.

Этот крик души слишком часто вырывался у него последние дни.

– Сила есть, – японец не уставал кланяться. – Не у меня. У тебя. Ты имеешь инструмент. Ты прошел испытания. Ты играй.

– Нет! Я не умею!

– Иначе умрем. Плохо умрем. Мне без вас тоже не уйти. Я в ловушке. Это холодный мир.

– Холодный мир?

– Воин солнца не должен сюда лезть. Кто влез – не уйдет. Совсем не уйдет.

– Почему?

– Холодный мир хранят семьсот ифритов и восемнадцать черных птиц Тота. Они пропускают сюда всех, но не выпускают никого. Только Музыкант может открыть здесь ворота.

Стекло треснуло. Осыпалось. И в зал ворвался поток черных птиц.

Они закружились – осознанно, слаженно, едино. Казалось, будто под сводчатым потолком ворочается мельничное колесо. И оно спускалось все ниже.

Защитники замка не выдержали напора нескончаемых полчищ. Враги преодолели силы заклятий и сталь мечей защитников. Нечисть с ревом и визгом перевалила стены, хлынула во дворы, покатилась по коридору, погибая сотнями, но в порыве злобы останавливаясь лишь для того, чтобы рвать когтями и зубами трупы – неважно, своих или чужих.

И вот тяжелые топоры уже впиваются в толстые, окованные медью и железом двери обеденного зала!

Первый натиск двери выдержали. Но напор не ослабевал. По ним колотили с нечеловеческой силой. И вот уже топор пробил в дереве первую дырку. Теперь оставалось недолго ждать, пока дыери разлетятся в щепки, и завоеватели ворвутся сюда.

Птичье колесо продолжало снижаться. Оно теперь было над головами, так что приходилось пригибаться. Хлопанье крыльев оглушало. Птиц было несметное количество. Еще немного, и это страшное колесо обоймет людей. И тогда…

– Изыдите, крылатые и клювастые! – закричал Большой Японец.

Он вскинул руки. И круг стал терять устойчивость. Теперь птицы двигались не так слаженно.

– Из тьмы пришли, во тьму уйдете! – изрек Большой Японец торжествующе.

Круг начал подниматься.

Но ненадолго.

– Я не сдержу его долго, – сдавленно произнес Большой Японец, когда птицы снова начали снижаться.

– Что делать? – на грани истерики крикнул Лаврушин.

– Играй! – приказал Большой Японец.

– Я не могу!

– Можешь играть! Играй, играй.

Лаврушин провел пальцами по клавишам. Нажал на одну, опасаясь, что мир разлетится.

Но «пианино» молчало.

Он нажал на клавишу еще раз.

Снова молчание.

– Испортилась! – воскликнул Лаврушин.

– Играй, – Большой Японец стоял, подняв руки, и был напряжен, как атлант, держащий небо. Он пока еще сдерживал птиц.

Брешь в двери стала больше. В нее просунулась волосатая лапа, по размерам больше походящая на слоновью ногу, и зашарила в поисках засова.

Лаврушин снова нажал на клавишу.

– Ничего!

– Из тишины рождается все! – крикнул Большой Японец. – «Пианино» слушает тебя. Давай!

Он не выдержал, рухнул на колени, согнулся, и круг начал опускаться все быстрее. Волосы ерошил воздух от хлопающих крыльев.

Степан вскрикнул. Когти птицы проехались по его щеке и легко вспороли кожу.

Лаврушин нажал на клавишу.

Дверь вылетела. Орда неописуемых уродов ворвалась в зал. Они торжествующе и алчно взревели.

Лаврушин вдруг уверенно пробежал по клавишам.

И зазвучал хрустальный, чистый звук.

Лаврушину наступил еще в детстве медведь на ухо. Он умел немножко брать три аккорда на гитаре и петь неуверенным голосом туристские песни, но только те, которые не требовали даже минимума слуха.

Но сейчас в нем жила прекрасная музыка. Она истекала из глубин его души, она проходила через пальцы и входила в «пианино», которое выпускало ее наружу.

И вместе с этой варварской мелодией проникали в мир силы, вспарывавшие время и пространство, буравящие перегородки между Вселенными.

Чернокнижник был уверен, что попавший в Мир Холода не вырвется никогда. Прав ли он?

Кокон вокруг Чернокнижника и Дракулы распался. Граф согнулся, опершись о меч. Чернокнижник стоял, раскачиваясь и подвывая, как зверь. Он был обессилен.

– А-а-а! – злобно взвыл он, услышав музыку иных миров.

И твари, его слуги, взвыли, как от боли.

И распался птичий круг.

В центре зала возник провал, переливающийся радугой.

– Туда, – приказал Лаврушин.

В этом провале была тьма, в которой копошились ужасы. Там ждали беглецов чудовищные адские создания. Туда не было пути.

Но и назад пути тоже не было. Лаврушин толкнул туда Степана, и он пропал в провале. За ним последовал Большой Японец. Последним уходил сам Музыкант.

Лаврушин летел в бесконечный туннель. Вокруг творилось что-то невероятное. Дикое. И ни с чем не сравнимое. Здесь властвовали порождения самых безумных кошмаров, терзавших человечество. Здесь жила кристально чистая злоба и ненависть. Здесь было собрано все самое отвратительное и мерзкое, что создала Вселенная. Здесь жила болезненная, мерзкая, сужая воля, разщбитая на вожделение, старсть, похоть и жажду крови миллионов существ.

Чудовищные нетопыри, штурмовавшие замок, были просто мультипликационными добрыми игрушками по сравнению с кошмарами, жившими здесь.

Но вот прорезал слух визг демонов, упускающих предназначенную им добычу. И забил по ушам клекот птиц. Пламень стерегущих ифритов не смог прожечь беглецов. Крылья черных птиц Тота не могли вышибить дух у тех, кто защищен вечной Музыкой Света.

– Помните! Цитадель, – донесся улетающий вдаль голос Большого Японца…

Лаврушина ощутил, что лежит на камнях, солнце греет жаркое летнее солнце. Послышался стук копыт и грохот деревянных колес о брусчатку. Его окатило водой из-под колес.

Лаврушин приподнялся и увидел, как мимо промчалась пролетка.

– Где мы? – Степан огляделся, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Леший его разберет, – только и оставалось сказать Лаврушину.

 

Часть пятая

Музыкант играет как умеет

Лаврушин походил на узника концлагеря, дорвавшегося до склада с колбасой. Он никак не мог насытится. Он наслаждался своим искусством. Его пальцы так и тянулись к инструменту, которым он, наконец, овладел. Музыка Космоса проходила через него и выплескивалась во Вселенную через «пианино». И каждая мелодия открывала дверь в новый мир.

В каждом мире друзья проводили от нескольких минут до нескольких часов. У них была другая цель.

Торжественная, немножко мрачная, жутковатая музыка. И вот путешественники в деревянной Москве. Видны стены Кремля, практически не меняющегося под напором времени. Под ними толпится разношерстный люд – увечные, убогие, стрельцы. Изо рта у всех пар – не май месяц, снежок уже сыпет. И вот появляется карета, окруженная конниками. По толпе проносится шепот:

– Поехал Антихрист!

– Царевна Софья – та хоть русская.

– Бороды всем сбрил. Точно – супротив Господа пошел. С немчурой связался.

– Верно говорят – немец – то не человек, а черт.

– Вон, к Лефорту, поехал. Фу, глаза бы мои не глядели.

– Да тише ты. Давно батогов не пробовал!..

Тоскливый глубокий аккорд – и вот друзья в другом, мрачном и сыром городе.

Желтые петербургские дома. Спешит куда-то молодой человек, вид у него встревоженный, болезненный. Заметно, что он на грани безумия. Под пальто – топор. Родион Раскольников собственной персоной…

Следующий аккорд – грустно-насмешливый, таинственный, странный.

Патриаршие пруды. Спешит за трамваем человек. Что-то кричит, машет руками. А в трамвай пробивается огроменный черный кот.

– С котам нельзя! – кричит кондукторша.

Кот протягивает гривинек и берет билет.

Аннушка уже пролила масло…

Новый аккорд – на этот раз какой-то корявый, натужный, никчемушный.

Плещется синее море. На горизонте устроился античный город, вокруг него раскинулся военный лагерь. На берегу сидит тип, похожий на слегка облагороженного грузчика из супермаркета.

– Э, Афина, как мне одолеть эту дерьмовую Трою? – спрашивает тип по-английски.

– Тут, парень, надо котелком поработать, – объясняет смазливая разбитная деваха, которой в самый раз служить в престижном публичном доме.

– Ну как? Как подпалить задницу этому Приаму? – обхватив голову руками раскачивается из стороны в сторону «грузчик».

– Ну, Одиссей, понимаешь, можно сделать деревянного коня.

– Да ты чего плетешь? Кому нужен деревянный конь?

– Молчи, когда с тобой разговаривает богиня, – вдруг капризно взбрыкивает девица. – Сделаете коня. Скажете, что от меня. Я подтвержу.

– Ух ты, а дальше?

– А дальше…

Да, кто-то сильно потоптался по классике…

Чего только не насмотрелись Лаврушин и Степан, слоняясь по измерениям. Видели рокеров, которые гонялись на мотоциклах за Ромео и Джульеттой. Попали на улицу уездного городка, по которой как сумасшедшие, высоко вскидывая колени, метались полоумные жители и что есть силы визжали:

– К нам едет Ревизор!

Смотрели из кустов, как торговались о продаже вишневого сада.

Видели, как двое – пухлый бородач и долговязый лысый очкарик дрались из-за стула.

Видели, как в покосившуюся церквушку вели Хому Брута. И слышали потом крики, доносившиеся оттуда.

Были на площади, где пытались казнить укрывателей Ходжи Насреддина.

Лаврушин наслаждался своим могуществом. На него снова и снова накатывала волна понимания и узнавания.

– Куда мы скачем? – спрашивал Степан.

– Я ищу, – коротко отвечал Лаврушин, его взгляд рассеянно блуждал по окрестностям.

– Что ты ищешь, Сусанин?

– Я пытаюсь понять.

– Что ты пытаешься понять, Сократ ты наш?

– Хочу нащупать какое-то главное звено этих миров. Пока не вырисовывается. Но оно должно быть.

– Сколько можно?

– Вот найдем Цитадель…

Залихватская, разухабистая короткая мелодия – и вот перед друзьями мощеная камнем тесная улочка.

– Один за всех и все за одного, – орет один из мушкетеров, и начинается жуткая кровавая драка на шпагах…

Уродливый раздрай мелодии.

Толпа улюлюкает. Толпа счастлива. Толпа ликует. По помосту катится голова Марии Антуанетты…

В некоторых мирах они задерживались на день и более. Другие проскакивали, как скорый поезд захудалый полустанок.

– Я, кажется, нащупал ноту, – наконец, сказал Лаврушин, когда они находились в Шервудском лесу. Недалеко в стороне пели стрелы и лязгало железо.

Он вытащил «пианино» и задумался.

– Лаврушин, сейчас схватка досюда докатится. Давай поищем место получше! – нервно произнес Степан.

– Не мешай, – Лаврушин собрался, прикрыл глаза.

И потекла прекрасная мелодия. Что-то в ней было такое, что затрагивало самые тонкие струны души.

Возникла воронка. Засосала друзей. И выбросила в необычном месте.

– Дела-а, – прошептал Степан и натужно улыбнулся. – Дискотека.

– Это бал, деревенщина.

Они действительно находились на балу…

* * *

Хрустальные колонны взмывали вверх и расцветали там мраморными цветами, образовывая резные своды. В фонтане плескалась вода, подсвеченная синими и зелеными светильниками. Тяжелые, из бронзы и хрусталя, люстры отбрасывали на танцующих самые причудливые блики. Играла средневековая музыка.

И пары кружились в центре зала в странном, каком-то скованном, но все равно красивом танце. Кружились прекрасные дамы с высокими прическами, в длинных, шитых золотом и серебром, платьях. Кружились их кавалеры.

Более пеструю публику трудно было себе представить. Здесь присутствовали и подтянутые молодые люди в мундирах с эполетами и аксельбантами, и военные в форме времен второй мировой войны. На паре человек вообще были комбинезоны, которые лучше подошли бы для космических просторов.

Звенели бокалы. Лилось вино. Слышался веселый смех и шутки.

На возникших изниоткуда в уголке огромного зала друзей обратили до обидного мало внимания. Люди просто раздвинулись, кто-то вежливо поклонился им, кто-то сказал «Добро пожаловать». Оркестр грянул веселую мелодию.

Подскочил слуга в красной ливрее с золотыми вензелями.

– Рады приветствовать вас, господа, – он поклонился. – Я распорядитель. Ужин? Вино? Ваш заказ?

– А мы где? – спросил Лаврушин.

– Как где? – с легким недоумением, переходящим в тяжелые подозрения, спросил распорядитель.

– Что это за мир? – плюнув на все, попер напролом Лаврушин.

– Это Цитадель, – холодно произнес распорядитель. И тут его взгляд упал на «пианино». Он начал бледнеть, потом краснеть, наконец, нашел в себе силы низко поклониться и произнести: – Извините. Я должен был понять сразу. Еще раз простите. Конечно…

Он был смущен, растерян.

– Пожалуйте, – он поклонился и указал рукой перед собой.

Лаврушин пожал плечами. Возражать смысла не было.

Они прошли через зал. Некоторые, кто видел «пианино», видимо, знали, что это за штука, и их реакция не заставляла себя долго ждать – лица вытягивались, дамские ладони тянулись к воротам платьев или сердцам, губы что-то шептали.

За дверьми начиналась длинная анфилада комнат, обставленных старинной мебелью разных эпох. Прямо Эрмитаж – тем более украшенные росписями стены плотно увешаны картинами в золоченых рамах. Солдаты в красных камзолах, перепоясанные кожаными ремнями, разводили перекрещенные алебарды и распахивали двустворчатые массивные двери. На плечах служивых висели вполне современные автоматы.

Путь закончился в квадратной просторной комнате, где по углам на карауле стояло восемь человек, а один, судя по всему, старший, сидел за столом с золотыми кривыми ножками и водил гусиным пером по гроссбуху.

– Срочный доклад Светлому Князю Властимиру, – молвил распорядитель, останавливаясь перед столом.

Старший поднял глаза, недоуменно осмотрел пришедших, при виде «пианино» стандартно побледнел, засуетился, пробежал в соседнее помещение, вернулся через минуту и кивнул:

– Ждут!

Следующий зал сильно уступал по размерам бальному, но тоже был достаточно просторен и вычурен – золото, зеркала, росписи по потолку с видами сражений древности. В центре стоял длинный и широкий стол. На нем прочно утвердился беспорядок – валялись военные карты, бумаги, стояли два компьютера с метровыми жидкокристаллическими дисплеями. В углу матово светился телеэкран метра три по диагонали.

Во главе стола сидел благородный белобородый человек огромного роста, косая сажень в плечах. На нем была горностаевая мантия. Его мудрый взор видел все. Помимо проницательности в его глазах была доброта. И понимание. Это и был Светлый Князь Властимир.

На стульях с высокими резными спинками и кривыми ножками устроилось еще человек двадцать – сборище не менее странное, чем на балу: люди в защитных комбезах и в кольчугах, в переливающихся доспехах и непонятных одеждах. Их роднило одно – принадлежность к ратному делу.

– Музыкант, – торжественно изрек распорядитель, пропуская друзей в зал.

После этих слов повисла такая тишина, что, казалось, она не нарушается даже стуком сердец и дыханием.

Среди присутствующих Лаврушин заметил двоих знакомых. Это был Конан, не расстававшийся со своим мечом, опиравшийся о него, как о посох. И человек в синем плаще – Дункан. Похоже, они наваляли в Москве и рокерам, и собакам с их хозяином, да еще и вырвались целыми-невредимыми. Отрадно.

Светлый Князь захлопал в ладоши. Остальные тоже зааплодировали.

Лаврушин поежился. Он терпеть не мог находиться в центре внимания. И совсем худо, когда непонятно, с каких таких заслуг ты угодил в этот самый эпицентр внимания.

– Займите свои места, – властно произнес Светлый Князь.

Три стула были свободны. Друзья заняли два из них. И Лаврушин неожиданно ощутил, что нашел свое место. Именно этот неудобный стул предназначался для него. И удостоится его для простого смертного ох как нелегко.

– Ну вот, только Большой Японец, желтая морда, где-то шляется, – подал голос невысокий усатый мужичонка, туго перетянутый портупеями, с кобурой.

– Да появится, Василь Иваныч, – воскликнул вихрастый паренек рядом с ним. – По японкам загулял.

– А ты, Петька, не перебивай старших, япона мать!

– Мы видели Большого Японца, – Лаврушин переборол нерешительность. Он чувствовал, что обладает за этим столом точно таким же правом голоса, как и другие.

– Когда, боярин? – прогрохотал бородатый верзила в кольчуге, сидевший рядом с Конаном. Только по размерам он был раза в полтора поболе киммерийца. Лаврушин таких здоровяков не видел никогда.

– Несколько дней назад, – Лаврушин вконец запутался, сколько времени они скакали по мирам.

– Говорил тебе, Илья Муромец, что могучий герой жив! – обрадовался Конан и ударил себя в грудь.

– Ага. Помню в селе Карачарове по молодости, после жбана зело вина… – затянул Илья Муромец.

– Потом, богатырь. Позже, – Светлый Князь обернулся к друзьям. – Поведайте, где побывали, что за чудеса в мирах видели?

Лаврушин сжато описал свои похождения. И дошел до сражения в замке Дракулы.

– Третий Холодный мир, – пояснил Светлый Князь. – Вы единственные, кто проникли туда и вернулись.

Он задавал умные и четкие вопросы, выжимая мельчайшие подробности из рассказчика. Когда Лаврушин дошел до мобилизации, присутствующие заволновались.

– Все точно, – кивнул человек в синем плаще. – Враг подготовился.

– Вспомнил, – прошептал Степан. – Этот в синем плаще – Горец.

– Кто?

– Дункан Маклаут. Герой из племени бессмертных. Маг и рыцарь.

Тем временем страсти за столом разгорались.

– Жди со дня на день, – доносились голоса.

– Пусть приходят, эксплуататоры! Встретим их пролетарским огоньком!

– Покажем кукиш Чемберлену!

– Мобилизация. Их ринется тьма.

– Они еще должны удержать провал!

– Могут и удержать. И если навалятся все?

– Нам будет плохо. И вся розетка будет сотрясена.

– А вот в граде Муроме, помню красна девица одна…

– На что надеяться?

– Теперь у нас есть музыкант! – торжественно изрек Дункан Маклаут, и все замолчали.

Светлый Князь встал, подошел к Лаврушину, который поднялся с места, и крепко обнял его.

– Мы так ждали вас… Низкий поклон вам, добры молодцы…

* * *

Обсуждение проблем затянулось еще на полчаса. Лаврушина устраивало, что на них перестали обращать внимание. Разговор представлял мешанину из каких-то малопонятных терминов и понятий. Но ясно было, что речь идет о войне. И война должна грянуть со дня на день.

– Перерыв на час, – наконец сообщил Светлый князь Властимир деловито, тоном, больше подходящим директору компании. Похоже, здесь не слишком много внимания уделяли церемониям.

– Курить – не работать, – сказал Петька.

– А пить – не курить, – кивнул Василь Иваныч.

– Помню как-то во славном граду Киеву… – затянул Илья Муромец.

Все разошлись. Друзья остались с Горцем и Светлым Князем.

– Вы уверены, что приняли нас за тех, кто вам нужен? – спросил Лаврушин.

– Мы не приняли, – возразил Горец. – Вы имеете то, что не имеем мы.

– Что?

– Вы имеете Назначение, – сказал Светлый Князь. – Ваш крест – спасение.

– Что за хреновина? – Степан напрочь забыл, что имеет дело с властителем мира.

Но Светлый Князь не замечал грубоватости тона.

– Что бы не говорили только что на Малом Совете, общая мобилизация в Ледовых Мирах означает одно – враг лавиной обрушится на нас. Он закружит торнадо, грянет землетрясением. Цитадель не выдержит, как бы мы не храбрились и не убеждали себя в обратном.

– Но… – попытался возразить Горец.

– Дункан, тебе вестимо, как я прав. Правота моя. Хотя видит Перун, как мне хотелось бы ошибаться.

Горец угрюмо кивнул.

– И первая Цитадель падет, – заключил Светлый Князь.

– И что? – спросил Степан.

– А за ней меч зависает и над всей Розеткой миров. Над оставшимися четырьмя Цитаделями. И над Солнечным Градом.

– Солнечный град? Розетка миров?

– Розетка – группа схожих, взаимодействующих и взаимообусловленных миров, – пояснил Горец. – Вам должно быть известно, что пространств великое множество, стремящееся к бесконечности. Миры разделяются по степени реальности, по уровню влияния на сопредельные миры. Есть миры почти призрачные. Есть ключевые, которые больше влияют на других, чем те на них. Из такого мира и вы.

– Взаимовлияние? – Лаврушин задумался на секунду. – Так что, происходит взимовыдумывание реальности? Как такое возможно?

– Просто так ничто не происходит, – возразил Горец. – Нет случайностей. Случайно не рождается ни одна фантазия, не возникает ни один, даже самый прозрачный мир. Вселенная – огромный компьютер, где все взаимоувязывается каким-то загадочным программистом. Но нам его не понять. Мы просто живем. И боремся с наступлением ХОЛОДА!

– Мы только и слышим о холоде, – воскликнул Степан.

– В нашей розетке миров идет вечная борьба. Сталкиваются Лед и Солнце. Хаос и Разумный Порядок. Жестокость и Милосердие. Они воплощены в Ледяной Империи и Солнечной Обители, которые стремятся подчинить своему влиянию миры. Холод силен. Ледники стирают камни и сравнивают горы.

– И сейчас они устремились в атаку?

– Да. Воины Солнечной Обители, собранные со всех миров, отчаянно отважны и искусны. Для льдов ход в пространства Солнечной Обители был заказан. Пока…

– Что?

– Какой-то сбой в порядке вещей, – объяснил Дункан Маклаут. – Образовался провал между мирами… Немногие могут ходить через миры. Для этого нужно искусство и призвание. Это удел таких, как я. Как Большой Японец. Да и то мы едва можем протащить за собой кого-то еще. А провал, да еще расширенный черной магией, позволяет впустить в Первый Теплый Мир Главной Цепочки вражеские войска.

– Главная Цепочка…

– Теплые Миры объединяет межмировая Тропа, по которой мы можем перебрасывать ограниченное количество людей и техники. Первая Цитадель охраняет начало тропы. Она и создана для того, чтобы не пускать слуг Холода. Единственная дверь на Тропу тут, внутри Цитадели.

– И если они захватывают Цитадель?

– Можно было бы пережить и это. Но расчеты показывают, что ледовые маги смогут перекинуть провал на следующий в цепочке мир Тропы… А потом еще на один. Пока не дойдут до Солнечного Града.

– Провал локализован, как и начало Тропы, в определенном месте?

– Если бы. Он может открыться где угодно на этой планете. И откроется тогда, когда ледовые маги поднаберутся сил, – Горец задумчиво уставился на экран дисплея.

– А силы у них есть?

– Есть… Тут еще один момент. Мы – лишь пешки в игре куда более могущественных сил, на совести которых, возможно, и нарушение законов природы, приведшее к образованию провала. Есть еще и ДД.

– Кто? – удивился Степан.

– Добрые Дядюшки.

– Чьи дядюшки?

– Они приходят из неизвестности. Они могуществены. Иногда дают советы. Иногда приносят подарки.

– Они приходят только в Солнечную обитель?

– Надо полагать, что и у Ледяной Империи свои советчики, которые с ДД в состоянии войны. Так что война уходит в неизвестность. Мы – лишь одно из полей битвы.

– И «пианино»… – начал Лаврушин.

– Один из подарков ДД, – закончил Горец.

– Почему вы нам дали его?

– На вас – печать. Большой Японец, а он не ошибается, сказал, что вот-вот придут Путешественники. Один из них – Музыкант.

– Тот, кому подвластно «пианино»?

– Именно. Но и в Ледовой Империи есть колдуны не хуже Большого Японца. И они тоже видели знаки прибытия Музыканта.

– Чернокнижник?

– Он самый. Со своей сворой он устремился по вашему следу. Через миры.

– А почему рассыпались наши автономные блоки возвращения? – поинтересовался Лаврушин, вспомнив о незавидной судьбе своего изобретения.

– Холодные Демоны установили барьер для тех, кто изобретает способ путешествовать по мирам. Соответствующая аппаратура просто рассыпается.

– Какой барьер?

– Долго объяснять. Гремучая смесь из магии и механики тонких энергий. Как мы ожидали, вы овладели «пианино».

– Вы бросили нас на произвол судьбы! – воскликнул Лаврушин. – Вручили «пианино». И оставили.

– Не совсем так. Мы помогали в меру своих сил. Вы не представляете, как это было трудно. Кроме того, вы должны были сами овладеть инструментом. Это была учеба.

– Как плавать у дикарей учат – или выплывет или погибнет, – кивнул Степан. – Что дальше?

– Вы закроете провал, – снова вступил в разговор Светлый Князь, пристально глянув на Лаврушина.

– Я?

– Музыканту подвластно не только «пианино». Ему подвластен «орган», – торжественно произнес Светлый Князь.

– «Орган», – съежился Лаврушин, напуганный какими-то особыми нотками в голосе Властимира. Таким тоном говорят – мы дадим тебе под управление армию, но если ошибешься – мы тебя повесим. – Вы что? У меня ни слуха, ни навыков!

– «Орган» сложнее «пианино». Но не принципиально, – попытался успокоить его Горец.

– Я попытаюсь. А могу я посмотреть на… на мой музыкальный инструмент?

– Да. Дункан, проводи, – кивнул Светлый Князь.

До места было недалеко. Три коридора – и они вошли в зал, напоминающий готический собор изнутри. Где положено в любом соборе быть органу, там он и был. Только другие органы были детскими игрушками по сравнению с этим «Органом», его жалкими отражениями.

– Вот, – с опаской и гордостью произнес Горец.

Лаврушин подошел и примостился на краешек высокоого стула, стоящего перед клавиатурой. Тупо уставился на клавиши.

Вокруг поднимались ввысь серые резные стены, фантастически прекрасные витражи, сотни органных труб. Этот гигантский зал был застывшей в камне стихией природы, облагороженной человеческим духом. А чудесный музыкальный инструмент был способен будить скрытые гигантские силы и ломать пространство и время. И в центре всего этого великолепия отныне находился маленький человек – тут он все равно что насекомое. Кто поверит в сказки, что он может управлять этой махиной?

Лаврушин коснулся пальцем клавиши. От нее передалась вибрация какой-то дикой необузданной энергии. В сознании зажглась лампочка – дальше нельзя, катастрофа!

Он отдернул руку. Ощущение было таким, будто он решил поиграться на красных кнопках пульта запуска термоядерных ракет.

– Не могу! – воскликнул Лаврушин.

– Сможете, – мягким успокоительным голосом произнес Горец.

– Нет!

– Тогда льды покроют эту землю. А потом сомнут оставшиеся четыре Цитадели и дойдут по Тропе до Солнечного Града.

– Я не знаю. Что я могу? Я всего лишь муха. Амеба на теле Мироздания. У меня нет таких сил… Нет…

Лаврушин прикрыл глаза. Отзвуки совершенной музыки больше не звучали в нем. Он не знал, как напоить силой эту конструкцию, как овладеть Органом.

* * *

Цитадель представляла из себя громадный оборонительный комплекс. В центре его на пару сотен метров возвышался семью сказочными башнями прекрасный замок. Такие замки грезятся нам в детстве. Он был куда грандиознее замка Дракулы, и нисколько не уступал ему по изяществу и архитектурным изыскам.

Вокруг замка простиралось несколько линий обороны. Малое кольцо – высокие крепкие древние стены, выдержавшие не одну осаду. За ним более современные строения – железобетонные валы, заграждения, дзоты, гнезда пусковых установок противовоздушных комплексов, скрытые трубы лазерных пушек.

Сталь, бетон и бронестекло соседствовали с серыми мшистыми валунами. Под землей скрывались ангары для техники, ремонтные мастерские и обширные арсеналы. Виднелись антенны, тарелки радиолокационных систем. А в замковых конюшнях всхрапывали и били копытами горячие скакуны кавалерии Солнечной Рати.

Цитадель одновременно являлась и городком, в котором были длинные серые пеналы казарм, извилистые узкие улочки с кабачками и магазинчиками, жилые кварталы и ремесленные районы. Окна в домах были узкие, стены толстые, архитектура была посвящена главному – обороне. В Цитадели обитало около тридцати тысяч человек.

Вокруг простирались горы. Цитадель устроилась на возвышенности, очень удобно с оборонительной точки зрения. Сюда вела всего одна дорога, на всем своем протяжении прикрывавшаяся шестью укрепленными районами и одиннадцатью заставами, разбросанными на расстояниях до шестисот километров. Еще на планете было три десятка застав в более отдаленных точках.

Жили обитатели замка давным-давно заведенным распорядком. Солдаты держали в порядке оружие, технику, оборудование и тренировались, не жалея сил. Кавалеристы и рыцари на скаку рубили соломенные чучела и сбивали с шестов тыквы. Пехотинцы упражнялись на шпагах и мечах. Лучники лупили из луков, а снайперы лупили в копеечку из лазерных ружей и винтовок с оптическим прицелом.

С посадочных гнезд и с аэродрома, расположенного между второй и третьей линией стен, днем и ночью неустанно взмывали в воздух дежурные вертолеты и гравискользители – юркие машины, использующие эффект гравитационного вакуумного отталкивания. Они уходили на разведывательное и боевое патрулирование.

Глядя на пестрое сборище вооруженных самым различным оружием людей, Лаврушин не мог представить, как все это можно превратить в боевые формирования, способные выполнять задачи по защите Цитадели. Какая драка может быть между лучником и танком? Что может рыцарь противопоставить крылатому штурмовику, способному выжигать деревни и крепости с легкостью и без особых трудозатрат?

Горец, которому задали этот вопрос, пожал плечами:

– Каждый хорош на своем месте. Тактика борьбы армий Льда и Солнца удивительна. И в ней есть место всем.

– Но рыцари против гравилетов.

– А гравилеты против магии?

– Какой магии?

– Боевой магии.

В свободное время в Цитадели развлекались. В солдатских кабачках, кафе и барах лилось вино и слышались кабацкие песенки на разных языках и из самых невероятных мест. В замке раз в два-три дня устраивались приемы и балы, куда приглашались избранные.

Жили весело, но это было напускное веселье. Слишком оно напоминало пир во время чумы. Точнее перед чумой.

Чем бы кто не занимался, всех объединяло одно – ожидание.

Битвы не избежать. Когда она грянет? Этот вопрос мучил всех. С одной стороны хотелось отдалить час сражения. Но вместе с тем, что может быть хуже ожидания? Оно изнуряет, вытягивает душевные силы, как затянувшаяся непереборимая мигрень. Оно становится ненавистным. И порой оно кажется куда худшим, чем самое яростное сражение, свист пуль и горячая кровь, орошающая землю – кровь врагов, друзей, или твоя собственная – как бог войны рассудит.

Горец неотрывно следовал за друзьями. Он был их экскурсоводом, помощником, советником.

Степан, Лаврушин и Горец сидели в огромном подземном бункере командного пункта и смотрели на экраны, а их здесь было несколько десятков. На них поступала информация со спутников, самолетов, контрольных устройств, разбросанных по всей планете.

Возникали изображения развалин городов, деревень, зарастающих бурьяном полей, на которые наступал лес. На голубом небе пылало жаркое летнее солнце. Планета, когда-то жившая нормально и размеренно, в тихом провинциализме и уверенном достатке, сегодня использовалась только в военных целях.

– Цитадель издавна охраняла начало Тропы, – рассказывал Горец. – Коренные обитатели – трудолюбивые крестьяне и ремесленники с золотыми руками – торговали с военными и с пришельцами из других миров, выращивали хлеба, строили дома. А потом образовался провал. И в него хлынула нечисть.

– Давно? – спросил Степан, поудобнее устраиваясь в глубоком кресле.

– Первый натиск – семьдесят лет назад. С того момента мы отразили шесть нашествий.

– Шесть?!

– Прорвавшаяся нечисть плодилась в лесах и болотах. Она расползалась по планете, и мы годами вели с ней борьбу. Надо ли говорить, что местных жителей они просто выжали. За полсотни лет нам удалось эвакуировать на другие Теплые Миры практически все население. Остались военные.

– А нечисть?

– Она закрепилась во многих местах. Хотя некоторые территории нам удавалось зачищать весьма успешно.

– Чем седьмое нашествие хуже прежних? – спросил Лаврушин.

– Провал особенно широк. И он все расширяется черными магами… И мобилизация. Никто не думал, что в Холодных Мирах нечисть найдет общий язык друг с другом. Это все равно, что заставить тараканов на кухне строем маршировать под военный оркестр. Но Ледовая Церемония – так называют высший совет Империи – сумела сделать это.

– Мне пора на уроки музыки, – невесело усмехнулся Лаврушин, поднимаясь с кресла.

Ежедневно по два-три часа он просиживал перед «органом». И лишь для того, чтобы убедиться в бессилии и еще на шажок придвинуться к черной депрессии.

– Помоги мне. Я не знаю, с чего мне начать, – тихо говорил Лаврушин.

Но «орган», конечно же, ничем не мог помочь. Он откликался лишь на руки знающих и умеющих. И Лаврушин не был уверен, что относится к числу таковых.

Со стула он каждый раз поднимался в отчаянии и ежился под испытующими взорами Горца и Степана. Ох, как плохо, когда на тебя надеются все. А ты бессилен и опустошен.

– Ничего не чувствую, – развел он в очередной раз виновато руками. – По-моему, вы поставили на дохлую клячу.

– У нас забеги по другим правилам, – произнес спокойно Горец. – И лучшие рысаки в них чаще валятся задолго до финиша.

– А такие доходяги, как я, рвут финишную ленточку?

– Бывает.

– Вы очень любезны, – улыбнулся Лаврушин.

– Я шучу. Но у вас все получится…

* * *

В обязанности друзей входило присутствие на ежедневных заседаниях Малого военного совета. Лишь один стул на них оставался пустым. Он ждал своего хозяина. И никто другой не мог его занять.

Там заслушивались оперативные сообщения, данные разведмероприятий, отчеты о проведенных акциях. Планировались новые операции.

Нечисть на планете активизировалась. Даже те, кто десятилетиями сидели в ведьминых оврагах, в глухих трольчачьих заимках и гнилых кикиморовых болотах, сегодня наглели, подбирались к заставам, нападали на них, набрасывались на патрули.

– Пятая вертолетная эскадрилья нанесла удар по логову орков в Деревянном Ущелье, – докладывал руководитель военно-воздушными силами – подтянутый английский ас времен Второй мировой войны с обгорелым лицом. – Там наблюдалось большое скопление нежити. Оттуда шли налеты на шестую и восьмую заставы.

– Результат? – спрашивал Светлый Князь.

– Потеряли вертолет. Трое погибших.

– Горько слышать.

– И ушло несколько орков.

– Досадно слышать.

– Во время разведывательных облетов мы выявили три передвижные группы. Навели на них сухопутчиков. Уничтожено двадцать пять единиц противника.

– Сколько ушло?

– Треть.

Потом докладывал начальник разведки – строгий полковник советской госбезопасности из шестидесятых годов:

– Диверсионная группа зомби терлась около заставы у Гремучего Водопада.

– Сколько? – хмурился князь Властимир.

– Двадцать морд, минимум.

– Откуда? Наши?

– Нет. Опять приоткрылась дыра.

– Где?

– Мы не знаем. Дырки возникают то там, то тут. Но они пока не могут пропустить больше…

– Вот провал зазияет, – прорычал приглушенно и мощно, как водопад Виктория, богатырь Илья Муромец. – Тогда и расшалятся вовсю, дети поганины. Вот помню со Змеем о тринадцати головах бились, так он…

Но его воспоминания как обычно оборвали, и он обиженно засопел. Летучка продолжалась. Новостей было немало.

– Шагающий треножник марсиан, – продолжал доклад начальник разведки. – Его видели у озера Королевы Анастасии Гордой.

– Эта хрень с ногами откуда? – воскликнул Петька.

– Тоже из дыры.

– И я даже знаю, из какой дыры, – начал Петько.

Но Василь Иванович резко оборвал его:

– Молчать, охальник!

– А я что? А я и не то подумал вовсе…

Потом приходило время планирования мероприятий.

Василь Иванович, теребя ус, кричал:

– Значит так, братцы. Отделение магов надо запустить на оборотней у Мельничного пруда.

– Нам не хватает магов на контроль провала, – взмаливался Дункан. – Возьмете троих на укрепление штурмовой группы.

– Ага? А эти капиталисты нам как в тыл своих колдунов. Да с заклинаниями противостояния. И в какой жопе гиппопотама мы тогда будем?

– Василь Иванович, – укоризненно произнес Петька. – Это ж надо так сказануть.

– Учись, зеленка, – закрутив ус усмехался Чапаев.

– Будут они на диверсии колдунами разбрасываться, – вернул в русло разговор Горец.

– Так мобилизация. Самая гнусная контра на нас прет! – не отставал Василь Иваныч. – Не, давай отделение!

– Мобилизация! – послышался знакомый голос.

Свободный стул отныне был занят. На нем материализовался крошка Большой Японец.

Светлый Князь расплылся в улыбке.

– Здрав будь, желтолицый брат.

– Здравствуй, здравствуй, – Большой Японец начал кланяться, сложив ладони перед грудью. – Здравствуйте, – кланялся в разные стороны. – И вы здравствуйте, – поклонился и Степану с Лаврушиным.

– Что-то ты задержался, Змеевед, – пророкотал обрадованно Илья Муромец. – Видать по запутанным дорожкам тебя кикиморы носили.

– Не мог найти дорогу обратно. Очень далеко был. Очень холодно было. Очень у Ледовой Империи мобилизация.

– Мы знаем.

– Скоро на нас пойдут. Очень много крови будет.

– Когда?

– Завтра-послезавтра пойдут. Уже провал собрались расширять. Полк магов собрали.

– Чем можем возразить ворогу? – спросил князь Властимир.

– Можем – не можем… Драться будем. «Орган» очень нужен.

Светлый Князь посмотрел на Лаврушина выжидательно. Тот, готовый провалиться сквозь землю, только пожал плечами.

– Будет так, как суждено, – рубанул ладонью воздух Светлый Князь. – «Орган» примет Музыканта… Или не примет его. А нам неча горюшку и тоске предаваться. Надо биться, живота не щадя! И чтоб рука не дрогнула! Боги предков за нами!

– Покажем басурманам, как землю нашу топтать! – расправил плечи Илья Муромец.

– Набьем морду буржуям! – поддакнул Петька.

– Надерем задницу детям Сета, – Конан заиграл мышцами.

Ожидание заканчивалось.

* * *

Долгожданное наступление врага все не начиналось. На подземном командном пункте царило напряжение. Дежурный офицер – русский полковник РВСН времен третьей мировой войны 1988 года, сидел за столом, напоминавшем пульт космического корабля. На его шее висели наушники. Пальцы бегали по клавиатуре.

Из тридцати офицеров в помещении каждый был занят своим делом. Напряжение достигло апогея. Ожидание терзало людей на этот раз особенно сильно – оно клещами давило, вызывало тянучую истому.

Степан, Лаврушин и Горец сидели в широких кожаных креслах за спиной дежурного. Маклаут как официальный заместитель командующего силами Цитадели, обладал здесь всей полнотой власти.

Близился полдень.

– Если сейчас не двинут, – сказал Горец, – то, наступление отложится еще на пару недель.

– Это почему? – спросил Степан.

– Большой Японец сказал, что два дня как полк ледовых магов принялся за расширение. Но долго они провал расширять не в силах. Им понадобится передышка. Если сейчас не начнется, значит, у них сбой.

И тут полковник-дежурный воскликнул:

– Началось!

Его пальцы потянулись к клавише всеобщего оповещения.

– Восемнадцатый сектор на большой экран, – приказал он.

На огромном вогнутом экране, занимавшем добрую половину стены, возникло объемное изображение местности – поросшая низким кустарником степь, развалины старых убогих давно заброшенных домишек, заросшая бетонка с пробившимися через трещины колючками.

Бешенно замигали лампочки приборов. На дисплее заскакали диаграммы всех цветов радуги.

– Выброс электромагнитной энергии, – сообщил дежурный инженер.

– Сколько? – спросил дежурный.

– Полсотни единиц, полковник.

– Провал открывается?

– Да!

В подтверждение на экране вспыхнула яркая точка. Она начала расползаться сизым колышущимся туманом.

– Светлый князь, они начали на степном тракте у Енотова городища, – сообщил Горец, нажав на кнопку переговорника. – Провал сформирован. Вам на экран выведена информация.

– Где супостат? – спросил Светлый Князь.

– Да вот он!

Из клубящегося тумана поползло Холодное Воинство.

– Это в двух шагах от северного укрепрайона, – покачал головой Горец. – Они очень точно сориентировали провал.

– Это так трудно? – спросил Лаврушин.

– Даже самые лучшие маги допускают погрешность в полтысячи километров. Им повезло… А нам – нет.

Из тумана возникали пятиметровой высоты, отливающие вороненым металлом жуки. Они переставляли ноги-опоры, щерились стволами скорострельных автоматических пушек и бронебойных орудий.

– Что это за мерзость? – спросил Лаврушин.

– Боевые машины ванхватов, – сказал Горец.

– Чьи?

– Да есть такие – ненавистники всего живого.

Ринулись из сизого марева обтекаемые каплевидные летающие машины. Затем пошла конница. Огромные черные кони несли страшных, в тяжелых рыцарских доспехах, с развевающимися плюмажами на шлемах всадников. Их были тысячи и тысячи. Кавалерия была последним организованным подразделением. За ней полезла нежить и нечисть. Она поднялась из самых подлых кошмаров и самых жутких сказок, которые можно услышать в детстве, она родилась в холоде и тьме зла.

А потом из тумана возникла черная туча.

– Птицы, – передернул плечами Степан.

– Они, – кивнул Горец. – Крылатые бестии!

– Их десятки… Какой там – сотни тысяч, – проговорил Степан.

– Если не миллионы.

– Почему не отутюжить их лазерами с воздуха? Что упырь против танка? – спросил Лаврушин.

– Магия и техника, – сказал Горец. – Старинное противостояние. И магия чаще сильнее. Лазер просто не возьмет защищенное магическими рунами подразделение зомби-диверсантов.

– А как же?

– Как встарь. Меч. Стрела. Серебряная пуля.

– Бомбой бы ядерной? – мечтательно протянул Степан.

– Больше вреда, чем пользы. Нет, тут уж нож на нож. Коготь на коготь.

По экрану пошли полосы. Изображение погасло. Пришельцы уничтожили камеру слежения. Тут же возникло другое изображение, с более далекого расстояния. Но вскоре погасло и оно.

Дежурный раздавал короткие приказания. На командном пункте стоял галдеж, но ощущение хаоса было обманчивым. Каждый из офицеров знал, что делать. И выполнял свои обязанности необычайно четко.

На командном пункте появился Светлый Князь.

– Дункан Маклаут, ты поведешь десант, – велел он. – Сухопутные силы подойдут к вам по мере возможности. Главное – не отдать басурману северный укрепрайон.

Горец кивнул:

– Я сделаю все, что могу, Светлый князь. И что не могу – тоже.

– А нам с вами нельзя? – спросил Лаврушин. Его вместе со всеми начала одолевать военная лихорадка. Противно было оставаться в стороне.

– Нет, – отмахнулся Горец. – Музыкантом мы рисковать не можем!

Не признать справедливость этих слов было невозможно.

Так началась седьмая битва за пятую Цитадель.

* * *

Враг расползался, окружая северный укрепрайон. Он, едва задержавшись, смял две заставы. Светлые защитники бились отчаянно, но силы были слишком неравны.

Воины Льдов стремились покончить со всем разом. Чтобы держать провал открытым, да еще перебрасывать по нему войска, нужны огромные затраты магической силы. Существовала угроза исчерпания магресурсов. Но враг шел на это. Блицкриг – мечта всех завоевателей во всех временах и реальностях.

Невероятна, причудлива и чудовищна была эта битва. Такое не пригрезится даже под ЛСД, не измыслится в праздных фантазиях. Такое можно только увидеть, когда сам оказался в центре балансирующего на грани разрушения мира.

Северный укрепрайон и Цитадель разделяло около шести сотен километров. Большие десантные летучие корабли, напоминающие пузатые дирижабли, вылетели из Цитадели и должны были прийти обороняющимся на помощь через полтора часа после начала осады. Боевые гравилеты подоспели гораздо быстрее. Подтягивалась и самолеты. В самом укрепрайоне имелась своя система ПВО и аэродром с истребительной авиацией, а так же два дракона. Первая битва была за воздух.

Небо бурлило и кипело. Рушились на землю горящие вертолеты и гравилеты. Черной, жадной тучей реяли птицы. Их жгли лазерами и огнеметами, но адский поток не могло остановить ничего. Птицы сметали самолеты, мешали защитникам укрепрайона вести огонь, забивались в амбразуры и набрасывались на солдат. Компьютеры и электроника то и дело выходили из строя – у противника подразделения магического обеспечения не дремали.

Первую линию обороны северного укрепленного района воины Льдов раздавили играюче. Возле второй завязалась ожесточенная схватка. Когда, казалось, враг достиг своего, из Цитадели подоспели десантные корабли. На них разъяренными осами налетели ледовые летательные аппараты, от которых отделялись и прочерчивали небо красные линии ракет, застрочили автоматические пушки. Но пули и осколки не пробивали броню «дирижаблей» – она была усилена магией. Десантные судна приземлялись, из них выкатывалась бронетехника и сыпались солдаты.

Битва закипела с новой силой. Плавился металл. Горела человеческая плоть.

– Ну, братки, не поминайте лихом, – с такими словами матросик из морской пехоты Северного Флота Великой Отечественной, закусив ленту бескозырки, с гранатой шел на жукообразный бронеход. И вот уже разнесенная плазменной гранатой опора сковырнулась, и машина ванхватов заваливалась, теряя равновесие.

– Посторонись, басурманье племя! – Илья Муромец с Конаном врубались в конницу, сносили мощными ударами сатанинских лошадей, рубили всадников напополам. Под ударами заговоренных мечей гнулись и рассыпались щиты, которые не брали пули, прогибались доспехи и рвались заколдованные кольчуги.

– Давай, родимые, – группы красноармейцев и командос огибали «ледовиков» и лупили из гранатометов и автоматов.

– Именем Светлого Демона Востока, – нараспев читали свои заклинания белые колдуны – и сатанинские черные птицы рушились на землю. Драконы жгли крылатые отродья, и, наконец, птичья туча распалась на фрагменты.

В разгар боя в оборону вклинился отдельный ледовый батальон зомби. Пули были для них, что дробины. Разрубленные пополам, они все цеплялись костлявыми руками, рвали живую плоть, вдыхали в людей смерть. Они кидались под гусеницы бронемашин, и те начинали буксовать. Лучшая управа на них – рунные мечи и огнеметы.

Дралась солнечная рать отчаянно. Но из лилового тумана выползали все новые и новые полчища. Они подтягивались к месту боя и давили с новой силой.

Нечисть не терпит никакой организации. Зомби с яростью путались под ногами. Орки в раже начинали грызть своих. Тролли ломали собственные боевые порядки. Неуемная энергия разрушения сейчас играла не столько на них, сколько против. Этот хаос мешал развить успех.

Вскоре из Цитадели подтянулась еще одна десантная группа. С ней появился сам Светлый Князь. Он был великим воином. Окруженный магом, двумя автоматчиками, гранатометчиком и снайпером, он сперва давал команды, а потом врубился в гущу схватки, орудуя двуручным мечом и круша вампиров.

– Ну, православные! Добьем басурмана! – разносился рокот Муромца.

– Дави контру! – махал рядом шашкой Василь Иваныч – получалось у него куда круче ми эффективнее, чем джедаи орудовали световыми мечами.

Боевые порядки противников отчаянно смешались. Но за первым эшелоном ледового воинства успех развивал второй эшелон. В его составе был эсэсовский танковый батальон – «тигры» и «пантеры» наползали на живых людей, рыкали пушки. Его поддерживала усиленная рота киборгов – быстрых, начиненных оружием, стрелявших очень много, но почему-то все время мазавших.

Свежие, еще не потрепанные страшной битвой ледовые силы расширяли бреши, добивали недобитых – точнее не просто добивали, а жадно рвали на части.

Оборона снова дрогнула. Прогнулась. Увидев, что противник отступает, вся нечисть с гиканьем устремилась в намечавшееся место прорыва. Она визжала, голосила. Нетопыри карабкались один на другого. Они потеряли разум в предчувствии близящегося конца сражения и пира на весь мир, где каждый получит свой кусок человечины! Они облепляли свои ползущие вперед жукообразные броневики и танки, закрывая механикам-водителям обзор и мешая вести огонь.

Казалось, ничто не остановит ледовое воинство!

И тут, перед последней оборонительной линией их встретил резерв, который хранили до последнего момента. Латники, рыцари Христовы в заговоренных доспехах устремились вперед, даря направо и налево смерть. От ударов их мечей вампиры корчились и расплывались мутной жижей, зомби разваливались на сухие, шелестящие куски.

Введенные резервы солнечной рати позволили восстановить паритет.

Натиск дорого обошелся ледовому воинству – оно потеряло большинство бронеходов и летательных аппаратов. Весы в битве в небе качнулись в пользу Цитадели. Каплевиднеые ледовые гравиистребители взяли в клещи драконов, но ничего не могли сделать с их колдовскими шкурами.

– Провал закрывается! – донесся в наушнике, вделанном в рыцарский шлем Светлого Князя, голос с командного пункта.

Князь на миг попал в зону затишья, и стоял, опустив меч.

– Хорошая весть, – воскликнул он.

– У них не хватило энергии на большее, – доложил дежурный полковник.

– Отлично!.. За мной, кто за доброе дело! – и Светлый Князь с новой силой попер на врага.

На миг в битве установилось хрупкое равновесие. Говорят, ледовые воины не знают страха и сомнений. Но сейчас они ощутили, что их усилия ни к чему не приводят. Что самый отчаянный напор разбивается, как волна о волнолом.

И тут с новой силой навалилась свежая ударная группа солнечной рати. Латников – воинов Христовы, воевавших с сарацинами и неверными, ходивших за гробом Христовым, поддерживали десантники третьей мировой войны 1988 года. Десантники видели, как вскипают атомные грибы, они знали, что такое ядерный кошмар, и их не могло испугать уже ничто ни в одном из миров. Они умело работали лазерными пробойниками и автоматами. Они знали толк в своем деле.

Гремели выстрелы, звенела сталь. Мелькала палица Ильи Муромца и меч Конана-варвара.

Ледовое воинство дрогнуло…

И начало отступление!

Враг покатился назад, оставляя на поле боя почти все свои боевые машины. Горели «Тигры» и ванхватские шагающие бронеходы. Эсесовская пехота из мордатых отпетых вояк, прошедших Сталинград и Курск, дрогнула первой. Человеческое сердце – это не мертвая плоть зомби. Но, оказывается, и зомби, вампиры, нечисть тоже не лишены страха. Они знали, что такое паника.

С огромным трудом ледовым командирам удалось превратить бегство в организованное отступление и уберечь свои войска от полного разгрома.

А тем временем лиловый туман пошел клочьями. Он светлел. С холодной стороны еще прибывали отдельные подразделения. Но поток становился все меньше, пока не иссяк совсем.

Ледовые инженерные подразделения начали закрепление на местности.

Сил на преследование у солнечной рати не было.

* * *

Отпор агрессору дорого обошелся Цитадели. На поле сражения осталась треть авиации. Почти вся бронетехника, прикрывавшая Северный укрепленный район, была пожжена. Полегло немало добрых воинов. Многие были ранены.

Степан и Лаврушин в сопровождении Горца шли по подземным ремонтным мастерским. Бледным резким светом били газосварочные аппараты по глазам. Сыпались искры. Стучали молоты. Люди в черных комбинезонах возились около поврежденных летательных аппаратов. Некоторые вообще непонятно как удержались в воздухе и дотянули до посадочных полос – настолько они были помяты, изрешечены пулями, обожжены лазерными лучами.

Инженер-полковник доложил Горцу о ходе восстановительных работ.

– Половина машин уже ни на что не годны, – вздохнул он.

– Запасные части? – спросил Горец.

– Пока хватает. Но нужны новые машины.

– Переброска идет.

– Идет. Но недостаточно. Не покрывает убыли.

– Тропа не может пропустить больше… Ремонтные работы надо активизировать. У нас не так много времени.

– Люди и так валятся с ног от усталости. Они не спят и едва успевают перекусить.

– Я понимаю. Но…

– Мы тоже все понимаем. И сделаем невозможное.

– Спасибо.

С той стороны, из Солнечных Миров приходила помощь. Приходили свежие подразделения и техника. Но все упиралось в Тропу. Это вам не провал, куда проходят без труда целые полчища. Пропускная способность Тропы ограничена. Это ограничение диктовало в мирное время численность гарнизона и его вооружение. Большее количество военных просто невозможно было обеспечить хотя бы привозным продовольствием – собственная производственная сфера на планете давно загнулась.

Оставив инженера, друзья и Горец направились к лифтам. Глухая цилиндрическая кабина резко устремилась вверх, пронизывая технические уровни Цитадели.

– Ледовые полчища повторят попытку? – спросил Лаврушин.

– Никаких сомнений, – ответил Горец. – Они закрепились недалеко от северного УРа. И двинут дальше.

– Но они в жалком состоянии. Потери их огромны.

– У них необъятные ресурсы. Это же нечисть. Люди так любят выдумывать ее.

– И она любит выдумывать людей, – криво улыбнулся Лаврушин. – Когда они решатся на следующую попытку?

– Спросите их… Я думаю, через неделю. Они должны поднакопить магической энергии на новое открытие провала. И тогда опять навалятся на Северный район.

– Он выдержит?

– Вряд ли. Укрепления сильно пострадали. Две оборонительные линии практически уничтожены, и восстановить их мы не успеваем.

– Что, сдадим им УР?

– Ни в коем случае. Но реально – он продержится недолго, – Горец напряженно посмотрел на Лаврушина. – «Орган»?

Лаврушин развел руками:

– Ничего не выходит.

– Выйдет, – уверенно произнес Горец. – Обязательно выйдет.

* * *

Новое наступление началось через четыре дня – куда раньше, чем предполагалось. Похоже, мощь Ледовой Империи была еще больше, чем ожидалось.

Как и в прошлый раз в этот момент друзья и Горец были на командном пункте. Туда поступили данные аэроразведки об открытии провала. На экране было видно, как опять клубится сизый липкий туман, но на сей раз куда более густой.

– Ты смотри, – прошептал Лаврушин

Туман перестал клубился. Он стоял твердой преградой. И из него шло холодное воинство. И не было ему числа.

Нескончаемым потоком пылили, утрамбовывая и так окаменевшую почву, фашистские тяжелые «тигры». Неуклюже переступали огромные бронемашины ванхватов. Катили самоходные тяжелые гаубицы и гусеничные лазерные пушки. Молнией вылетели и зависли на орбите готовые к бою четыре боевых корабля Третьей Звездной Империи. И перла нечисть – неорганизованными и организованными толпами. Разведка насчитала отдельный штурмовой полк зомби и не меньше двух батальонов моторизированных вампиров.

– Северного УРа хватит максимум на час. А потом будем отступать, – сказал Горец, всматриваясь в экран.

Колонны противника начали выдвижение к Северному укрепрайону. Впереди двигались противоминные машины. Вскоре половина из них была потеряна. Но это не сбавило скорость.

Приближаясь к цели, колонны развертывались в боевые порядки. И вот враг уже на рубеже атаки.

Атаке предшествовала массированная артиллеристская подготовка. Артиллерия работала с обеих сторон. Стоял оглушительный грохот. Брызгал разносимый на куски бетон, вскипала, рыхлилась воронками земля.

Большинство снарядов рвались в воздухе и не достигали цели – срабатывала защитная магия. Но не дремали и контрмагические подразделения, обеспечивавшие нормальное функционирование обычного оружия.

Два корабля Третьей Звездной Империи рванули вниз, готовые смертельными лучами накрыть северный укрепрайон. Один из них развалился в воздухе – его достал залп противоракетной системы Цитадели. Второй успел выплавить с гектар почвы, превратить ее в камень, но тут у него отказали все двигатели – в них противоплазменное заклятие погасило реакцию. Корабль рухнул, так и не взорвавшись, улегся грудой искореженного металла.

– Третья Империя. Кровавые ничтожества! Привыкли бить безнаказанно с воздуха, – потер руки Горец, радуясь виду распавшегося корабля на большом экране.

Северный укрепрайон держался почти два часа. Но потом произошло неизбежное – солнечная рать оставила его.

Противник понес большие потери. Но… Но даже эти потери не могли сказаться на нем. Слишком много прибывало войск из провала. Новые колонны двигались оттуда. Новые орды рвались в бой.

Ко второму укрепрайону враг вышел к вечеру. И устроил перерыв на четырнадцать часов – ждал рассвета, подтягивал резервы, готовился к атаке. А потом смел разом укрепления. Их военноначальники выкладывали дорогу трупами своих воинов, но это их не волновало. Главное, на исходе следующего дня они подошли к следующему укрепрайону.

Госпиталь Цитадели был переполнен ранеными. На койках изнывали, стонали и кричали от боли люди с пулевыми ранениями и обширными ожогами, с интенсивными порчами и астральными рубцами. Дежурные хирурги, лекари и энерготерапевты сбивались с ног. Доноры не жалели для своих товарищей крови, биоэнергии, но кровь и силы нужны были стоящим на ногах и идущим в бой.

У третьего укрепрайона враг задержался надолго. Он был истощен. И ждал подкреплений.

В штабе Цитадели бурно проходил очередной Малый совет в том же составе. Слава Богу, ни один из членов Совета не погиб, хотя треть были ранены.

– Провал вчера поблек. Переброска войск прекратилась. Но полчаса назад открылся снова, – докладывал Горец.

– Какие же магические силы нужны, чтобы держать его столько времени? – Светлый Князь был угрюм. Одна его рука была перевязана – в нее воткнулась заколдованная стрела, и только быстрая магическо-медицинская помощь спасла его от неизбежной гибели.

– Мы не ожидали, что у них столько мощи.

– А как развернуться, да по голове им? – подал голос Чапаев. – Попрятались мы по норам. От них только отбиваемся. А надо шашкой рубить. Вывести резервы. Да смести эксплуататоров и белую сволочь!

– Василь Иваныч, мы не на гражданской, – потеребил его за рукав Петька.

– А, один хрен, буржуи! Атаковать!

– Ударим по ним. В чистом поле встретимся лицом к лицу, – поддержал Конан.

– Вот помню как-то соловей разбойник рассвистелся шибко, так… – взор Ильи Муромца затуманился воспоминаниями.

Но его прервали опять.

– Слишком неравные силы, – крикнул космовоин двадцать второго века.

– Зато умрем геройски! – Конан похлопал себя ладонью по груди, и послышался глухой глубокий звук, будто били по барабану.

– Нет, – стукнул ладонью по столу Светлый Князь. – Глупые идут на рожон. Умные – выжидают победу.

– Они подтягивают к третьему УРу все больше войск, – сказал Горец.

– Как долго район продержится?

– Несколько часов.

– Мы не знаем, какими силами они располагают, – задумчиво проговорил Светлый Князь Властимир.

– Мои люди взяли пленного, – это заявление Горца явилось полной неожиданностью.

– Сюда. На допрос, – приказал Светлый Князь.

Горец подал знак рослому швейцарскому гвардейцу у входа. Тот распахнул дверь. Вошли трое командос в пятнистых комбезах и разгрузочных жилетах. Один без труда нес на плече мешок. Бесцеремонно бросил его на пол. Мешок зашевелился.

– Развяжи, – велел Горец.

Коммандос развязал мешок. Мощной рукой вытащил оттуда, поставил на ноги серое, корявое, заскорузлое существо, которое когда-то было человеком. Оно было заковано в кандалы по рукам и ногам. Цыкнуло зубами, пытаясь достать коммандоса. Вояка дал ему кулачищем по затылку, и оно рухнуло на колени.

– Зомби, – прокатилось по залу.

– Как разговорить зомби? – спросил Светлый Князь.

Со стула поднялся Большой Японец.

– Разговорю. Очень хорошо будет, – раскланялся он.

Лаврушин ожидал каких-то ритуалов, заговоров, пассов, как у экстрасенсов. Но было все гораздо проще. Большой Японец подошел к зомби и встал напротив него. Так они простояли несколько минут – лицо в лицо, глаза в глаза.

Наконец, зомби рухнул на колени, поцеловал камни, и сказал:

– Я твой, о, хозяин!

– На вопросы отвечаешь. Все очень вспоминай. Говори очень ясно.

– Я понял, хозяин.

– Кто командует войсками?

– Чернокнижник.

– Он здесь?

– Он во главе войска. Он в первых рядах. Его ярость не знает границ. Его ненависть бесконечна. Его сила – огромна.

Целый час зомби терзали, выдавливая из него по крупицам информацию.

Наконец, у него узнали все, что можно. Большой Японец снова встал перед ним и произнес:

– Ты свободен от обязательств. Ты можешь умереть.

– Спасибо, – прошипел зомби, и в его словах сейчас ощущались человеческие чувства – безмерная благодарность и огромное облегчение. Он кучей тряпья, костей и пергаментной иссушенной плоти осыпался на землю. Трудно было представить, что еще недавно это было внушающее ужас и несущее смерть могучее существо.

– Чернокнижник. Очень сильный враг, – сказал Большой Японец.

– И триста отборных черных колдунов с ним, – добавил Горец.

* * *

Подкрепления все прибывали и прибывали к ледовому воинству. И вот соотношение сил стало подавляющим в его пользу. Тогда враг двинулся вперед. Очередной укрепрайон он смел за какой-то час, совершенно не считаясь с потерями. Ведь сзади шли свежие, готовые сразу кинуться в бой войска.

Ледовое воинство катилось вперед по горным дорогам. Его ждали засады, камнепады, мины, колдовские ловушки. Они уносили тысячи и тысячи воинов, но не останавливали движущийся поток.

С оставшимися укрепрайонами и заставами пришлось противнику повозиться. Но пали и они.

Грохот, молнии, рокот орудий, стрельба – все это стало привычным. Шла невиданная в этом мире бойня.

И вот случилось худшее – враг взял в осаду Цитадель. К тому времени он безраздельно господствовал в воздухе и на земле.

Лаврушина уже ни о чем на спрашивали. На него еще надеялись, но как-то не очень, вяло. Защитниками Цитадели владело темное ощущение обреченности. У них была отчаянная решимость погибнуть прежде, чем враг займет Цитадель, и унести с собой хотя бы несколько ледовых воинов.

С главной башни замка – донжона, открывался вид на окрестности. Враги стояли за крайними стенами Цитадели. Им предстояло преодолеть несколько линий обороны. Каждая была неприступна. Точнее, почти неприступна. И это «почти» враг решил использовать. «Почти» – это брешь в защите. Это вероятность пробить ее, навалившись бесчисленными силами. Вокруг Цитадели все кишело ледовой сволочью, как черными тараканами в затрапезной столовке.

С утра до вечера вела огонь артиллерия противника. Снарядов не жалели. Разрушения благодаря особым магическим рунам на стенах и на камнях замка были пока незначительны. Но артподготовка выматывала психику защитников Цитадели.

Степан, Лаврушин и Маклаут стояли на каменном балконе у самой вершины донжона и смотрели вниз.

– Пускай помучаются, – с напускной легкостью произнес Горец. – За заговоренные стены пройти ох как нелегко.

– Думаете? – недоверчиво произнес Степан.

– Надеюсь.

С этой точки они видели все.

– Смотрите, – вдруг в миг севшим голосом выдавил Степан.

То, что началось, не укладывалось ни в какие рамки. Друзья на многое насмотрелись, путешествуя по мирам. Но такого не могли представить. Даже хваленая выдержка Горца начала сдавать. Он стоял, впившись пальцами в каменные перила, и читал шепотом молитву.

Земля вокруг Цитадели вскипала. Бугрилась. Пенилась. Вздувалась пузырями, которые тут же лопались. И из недр поднимались какие-то столбы… Мачты! С обрывками темных парусов.

Из пучины земли поднимались потрепанные временем и ветрами, изрешеченные пробоинами, с проломленными бортами парусники.

– Господи, Летучие Голландцы! – воскликнул Лаврушин.

– Старые Корабли из Преисподней! – Горец сжал кулаки. – Они проникли в провал. И прошли под землей! Ну все!

Прибытие Старых Кораблей было знаком к началу штурма. Вырывавшийся из десяток, а, может, и сотен тысяч нечеловеческих глоток крик перекрыл даже шум канонады! Ледовое воинство пошло на приступ!

Старые Корабли, ходящие под землей яко по морю, взламывали оборонительные магические заклинания, после чего по стенам принимались бить тяжелые орудия и плазмопробойники. В образовавшиеся проломы устремлялась техника и пехота.

Вскоре враг преодолел первую линию. Потом вторую. Он захватывал городские кварталы, казармы, склады. За каждый пятачок шел отчаянный бой.

– Слишком много их, – Светлый Князь в минуту передышки спустился со стен, где собственноручно дрался с нечистью и с Горцем вдвоем находился в княжеской палате. На столе возвышались кубки с вином.

– Много, – кивнул Горец.

– До безумия много. Нужно эвакуировать хотя бы раненых.

– Те, кто хоть слабо может держать оружие, встали в строй.

– Силы наши на исходе, – сказал Светлый Князь. – Помощи ждать неоткуда. Но они дорого заплатят за пятую Цитадель. Они возьмут ее только тогда, когда падет последний защитник. А для этого им придется постараться.

– Они все прибывают и прибывают.

– А «орган» безмолвен, – вздохнул Светлый Князь.

– Да, – кивнул Горец.

– Значит, так суждено, – Светлый Князь выпил вина и смял золотой кубок в ладони. – На стену!

– На стену, – с отчаянным воодушевлением воскликнул Горец. – Они сейчас навалятся вновь.

* * *

Лаврушин и Степан вошли в готический зал. Звук шагов гулко отдавался от стен, эхом прокатывался под сводами и постепенно гас.

Вот и «орган».

Лаврушин сел на стул, на котором провел много часов. Потянулся к клавишам, но потом положил руки на колени.

Закрыл глаза.

В воображении возникали жуткие картины неизбежного грядущего – Цитадель повержена, ледовое воинство открывает провал в следующий мир. И через год-другой подходит к Солнечному Граду. А затем – теплые миры в их руках.

И это неизбежное грядущее?

Все вскипело в груди Лаврушина. Отчаянный протест рвался из его души.

Пальцы коснулись клавиш. В нем ожила непоколебимая решимость овладеть «органом». Он или подчинит инструмент своей воле. Или пусть все разлетается к чертям. Но он будет играть!

Первый аккорд прозвучал неудачно. Стена затряслись. Раскололась каменная скульптура в нише под сводом и осыпалась на узорчатый пол. Разлетелся и разноцветно брызнул витраж. Извилистая трещина с угрожающим легким шуршанием поползла по массивной колонне.

Лаврушин отдернул руку.

И снова потянулся к «органу».

– Господи, не оставь меня, – прошептал он.

Собрался с силами.

И услышал отдаленный отзвук прекрасной музыки, которая, через миллиарды световых лет, через тысячелетия рвалась к нему. Между ними стояли преграды, океан злых сил не давал пробиться ей. Но она все-таки пробивалась.

Лаврушин уже уверенно нажал на клавишу.

* * *

Три из четырех Старых Кораблей были разрушены. Их перемололи пулеметы и пушки, их раздолбали импульс-заклинания. Разваливаясь на куски, они не ложились на землю, а погружались, грузно тонули в ней.

Но громадный флагман остался в строю. Он застыл перед главной, серой, старинной стеной замка. Его бушприт взламывал самые древние и прочные заклятия. На капитанском мостике девяностопушечного фрегата возвышался обтянутый лохмотьями кожи скелет в истлевшем капитанском мундире и треуголке. Вместо глазниц в черепе сияли драгоценные камни, в которых плескалась темная квазижизнь. Призрачный капитан выкрикивал страшные заклинания, нос корабля уставился в стену.

Рядом долбили по стене тяжелые стенобитные орудия.

И вот поползла по старому камню первая трещина. Откололся первый кусок.

Голос капитана становился все более торжествующим. Проклятия и заклинания сотрясали эфир вокруг него, зыбкость и неустойчивость поражали предметы.

А трещины ползли ядовитыми змеями. Они пожирали стену. И стена предательски сыпалась.

Из плазмопробойника шестиногой бронемашины ванхватов вырвался шар, врезался в стену, рассыпался искрами. Поднялись клубы пыли. Дым рассеялся. И донесся вопль ликования.

В стене замка зиял пролом!

Через пролом, по головам друг друга, круша врагов и друзей, рванула нечисть. А за ней шли воины-люди – если в них что-то осталось от людей. Тараторили «Шмайсеры», звенели тетивы арбалетов, стучали мечи.

Враг проник за замковую стену.

Каждый воин солнца стоил много, но враг был очень бесчисленен. Он продавливал, сминал боевые порядки. Он грязной жижей растекался по улочкам. И вот он уже бьется перед дверями Старого Замка.

На большой площади не было свободного места. Все друг друга били, рвали зубами, рубили, стреляли. Схватка перекинулась на широкие гранитные ступени с мраморными античными статуями.

Илья Муромец, Конан и Горец бились втроем, плечом к плечу. От их доспехов отскакивали пули и лезвия. Их оружие крушило все вокруг, и казалось – нет ему преград. Но вот Конан упал на колено, и какая-то мелкая волосатая тварь вцепилась ему в плечо острыми зубами. Вот Горец дрогнул, и вражеский меч задел его ногу. Вот Муромец оступился, и тут же на нем повисло с десяток злобных чешуйчатых чудищ, но он встал, подняв громадный вес, и одним движением расшвырял их.

Защитники, как бы отчаянны не были, редели. И вот по дверям главной башни замка ударили поочередно магический и плазменный заряд. Старое дерево треснуло. Начало тлеть.

– Умрем героями! – крикнул Конан, опуская меч на противника.

* * *

Мелодия прорвалась. Она соединилась с тем, кто вызывал ее из таких глубин, которые не в силах представить человеческое сознание. Она прошла сквозь разум вызывавшего, сквозь пальцы. Она вошла в «орган».

И из «органа» она вырвалась наружу. И ей подчинился окружающий мир.

Лаврушин, закрыв глаза, играл. Пальцы его существовали сами по себе.

Трудно сказать, понравилась бы эта музыка стороннему слушателю. Вряд ли. Единственный слушатель – Степан корчился от боли на полу. Он изо всех сил прижимал ладони к ушам, однако не мог заглушить звук, который продирал насквозь, бензопилой вгрызался в тело.

Но все-таки музыка была прекрасна. Хотя и создана не для того, чтобы нравится кому-то, а для того, чтобы ломать пространство-время.

Пальцы бегали по клавишам все быстрее и быстрее – в нечеловеческом темпе.

Музыка звучала все громче. Она металась под сводами. Она рвалась наружу, из «готического» зала.

И она вырвалась из плена. И устремилась на свободу.

* * *

На миг битва замерла. Все застыли, будто само время остановило свой бег.

А потом из недр замка вырвалась очистительная теплая волна. Нечисть падала, билась в корчах, расползалась, тщетно ища укрытия в щелях и ямах.

Над Цитаделью плыл звон. Невиданная сила кружилась, взламывала боевые порядки ледяного воинства, сдвигала и опрокидывала танки и орудия, рвала на части тела. Клюнул носом и зарылся в землю Старый Корабль из Преисподней. Рухнули зомби, распадаясь на части, и на их лицах было счастье – их души освобождались из плена.

Закрутилась на месте машина-паук ванхватов, ее орудия беспорядочно заработали, кося своих. Застрелился щтурмбанфюрер СС, не выдержав обрушившейся на него мелодии. Вонзил себе в руку клыки Большой Вампир, и упал, понимая, что сейчас его душа рухнет вниз.

– Закрывается! – закричал оставшийся на командном пункте полковник третьей мировой, глядя на экран, где было увеличенное изображение со спутника.

Фиолетовая стена провала начала распадаться. Сначала на несколько правильных частей. А потом будто налетел на нее ветер и разорвал в клочья, развеял по свету.

– Музыкант закрыл провал! – крикнул полковник, и на его глазах выступили слезы.

– Победа! – крикнул капитан-инженер, пытаясь приблизить изображения со спутника.

– Рановато для победы… Но Цитадель они не возьмут.

На экранах было видно, как восстанавливались боевые порядки солнечных ратников. И как гнали, уничтожали, рубили нечисть.

* * *

Лаврушин играл и играл.

Наконец обессиленно уронил голову на руки.

Музыка ушла.

Но она сделала свое дело.

Лаврушин был совершенно истощен. Музыка, уходя, звала его с собой, в неведомые дали. И трепетная послушная душа Музыканта устремилась вслед за ней. И смерть на миг показала свое лицо. Поманила. Сладкоголосо пообещала счастье и успокоение.

Сколько Лаврушин пробаллансировал на грани? По земному времени – несколько минут. По внутреннему – очень и очень долго. Настолько долго, что он устал думать и взвешивать. Он устал бороться.

Напоследок он решил попрощаться… И с трудом разлепил веки. Над ним наклонился Степан. Сам Лаврушин лежал на каменном полу.

– Я ухожу, – прошептал Лаврушин.

– Нет, рано уходишь. Не твой час. Повремени, – послышался откуда-то справа голос Большого Японца.

Он простер руки над Лаврушиным и недвижимо застыл. И в лежащего человека начали вливаться силы. Большой Японец напаивал его своей энергией. Его ладони орошали живой водой лицо измотанного жаждой и пустынью путника. Эта вода лилась в шершавое иссохшее горло.

И вот Лаврушин приподнял голову.

– Где враг? – прошептал он.

– Ушел из Цитадели, – сказал Большой Японец.

– Сам?

– Зачем сам? Мы сильно сильно помогли.

– А провал?

– Ушел тоже. Не сам. Ты очень помог.

– Надолго ушел?

– Ох, надолго. Ты очень залатал дыру. Крепко залатал. Теперь не порвется.

Лаврушин приподнялся. Его поддерживали Степан и Большой Японец. Лаврушин рухнул на стул перед «органом».

– Нам пора, – произнес он слабо.

– Куда собрался? – спросил Степан.

– Домой.

– А нужен он нам, этот дом? – с сомнением осведомился Степан.

– Нужен. Нам надо домой.

– Как? «Пианино»?

– Нет. Его мало, – пальцы Лаврушина снова легли на клавиши Органа.

Потребовался всего лишь один аккорд.

И открылась дико вращающаяся воронка. Она с хлюпаньем засосала друзей…

* * *

– Вы мне дом подпалите, – забеспокоился Мозг.

Он призматическими глазами смотрел, как друзья появляются из дыры в пространстве.

– Все хорошо, – махнул рукой Лаврушин, и упал на диван без сил.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Шляются по ночам, – заворчал Мозг.

Лаврушин повалился на диван и проспал четырнадцать часов. И все это время Степан не отходил от него. Сам он дремал в кресле, чутко, реагируя на малейшие шумы.

Лаврушин проснулся новым человеком. Ничто в нем не напоминало, что еще недавно за ним приходила смерть и уговаривала подчиниться ей.

– Степ, я на самом деле залатал провал? – перво-наперво осведомился Лаврушин.

– Вроде бы.

– Ох, – Лаврушин потер виски, откинул одеяло. – Вот занесло.

– Ну, с тобой связываться, Лаврушин. Чтобы я еще раз, да на твои аферы… Да я…

Лаврушин теперь был спокоен. К Степану в полной мере вернулось брюзжащее занудство. Оно и не собиралось уходить далеко. Оно только чуток приутихло, когда все вокруг пылало и дымилось и было не до него. Но теперь Лаврушин знал – Степан ему плешь проест.

– Степан, ты не понимаешь. Без нас был бы крах. Полный. Льды дошли бы до земли.

– Фашисты! Чапаев! Нежить! Офанареть!

– А чего фонареть? Что, на Земле нечисти меньше?

– Не меньше, – Степан помолчал, а потом воскликнул: – Я только не понимаю, что у нас за жизнь такая – выручать всех. То Галактическую войну предотвращай. То Ледниковый период. Это чего за наказание?

– Сказали же тебе – предначертание.

– Начертание, предначертания. Понабрались всякой чуши.

– Все это не нами заведено…

* * *

Лаврушин провалялся дома еще два дня. Наконец, силы он восстановил окончательно.

– Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, – напевал он песню, привязавшуюся во время путешествия в Москву-оптимистическую.

Он стоял перед зеркалом и чистил зубы. Бог ты мой, чего же они пережили. Но все хорошо, что хорошо кончается. И даже жалко как-то, что путь в пси-миры теперь заказан. Кто там сторожит проходы? Холодные Демоны, которые сжуют без соли любой блок возвращения… Если бы продумать другие варианты возвращения. Например, можно вставить блок замедления непосредственно в аппарат…

Мысли его потекли в нужном направлении. Автоматически докончил с чисткой зубов и принялся тереть щеку «шиковским» лезвием. В голове уже сложилась корректная схема, которую можно и опробовать.

Хотя стоит ли? Надо начинать снова жить нормальной жизнью.

Опять институт. Опять борьба за выживание направления. Безденежье. Дурацкие проблемы придурочного времени, в котором угораздило очутиться. И никакой потусторонщины. Никаких Чернокнижников. Никаких сражений. Никакого риска для жизни, кроме риска попасть под горячую пулю рэкетира или под нож уличного грабителя или просто под падающий от просроченного техосмотра самолет.

– Будем жить спокойно, – уверяя больше себя, чем отмечая факт, произнес Лаврушин.

Он посмотрел в зеркало, улыбнулся себе.

И вдруг из глубин стало выступать другое лицо. Появилась физиономия Чернокнижника. И послышался отдаленный голос:

– Мес-с-ть..

– Вот зараза, – Лаврушин плеснул на зеркало водой, и лицо пропало.

Надолго ли?..