Приказная изба, в которой сидел воевода и вершил дела, располагалась в самом центре деревянного кремля рядом с каменным пятиглавым собором – предметом гордости местных жителей. Строился собор на деньги купцов – те неожиданно загорелись мыслью перещеголять другие города, которые, может, и населением поболе будут.

На площади перед избой заплечных дел мастер порол розгами нерадивого должника, не внесшего вовремя деньги. Палач относился к порученному заданию прилежно и добросовестно, орудовал своим инструментом ловко и справно. Тот же, кого пороли, столь же прилежно был занят тем, чем и положено быть занятым человеку в его положении – громко стонал и после каждого удара вскрикивал что есть мочи. Пощады не просил – бесполезно, да и не положено.

Народ толпился перед воротами воеводиной приказной избы. Так было принято, что за забор пускали только лишь по приглашению дьяка. Люди были ко всему привычные. Иные с жалостью, иные с любопытством взирали на порку ну а некоторые незаметно потирали спину, думая о батогах, которые проходились по ним в прошлом, или о тех, которым суждено пройтись по их спинам в будущем. Быть поротым по гражданским законам вовсе не считалось зазорным. А если тебе, будь ты хотя б и знатного рода-племени, батоги назначал сам царь-батюшка, почитали их за честь, считали свидетельством заботы монаршей.

Больше ждущих волновали свои собственные дела, и мысли у многих были невеселые. Ведь воевода был человек суровый, и суд порой вершил не только правый, но и жестокий. Обязанности судебные этот государев слуга уважал, и редко случалось, чтобы в отведенное на это время он отвлекался на что-нибудь другое. Но сегодня он заперся в избе, приказал всем посетителям ждать, а сам битый час сидел и беседовал с губным старостой. Кто встречал воеводу, тот говорил, что вид он имел взволнованный. Известно, ежели он в дурном расположении духа, то простому народу ничего, кроме неприятностей, ждать не приходится..

– И чего-то они там все говорят и говорят? – недовольно произнес низенький, упитанный купчина, пришедший сюда по делу о взыскании денег с должника. В его кармане позвякивали монеты, необходимые для того, чтобы поднять настроение воеводе и придать ему расположение к просителю. Ну а свидетелями купец давно заручился, хоть тоже недешево обошлось.

– Может, опять война началась, – обеспокоенно сказал худой, как щепка, стрелец, прислонившийся к забору.

– Да какая там война?

– Может, опять польский царь с войском идет?

– Не, не пойдет. Он уже свое получил, – встрял в разговор белобрысый мужичонка.

– Зачем нам война? – рассудительно произнес купец. – Опять поляки придут, разор наводить будут, все дела наши купеческие порушат. Не, нам война не надобна.

– Так война тебя и спросит. Сама придет… Порка перед избой закончилась, беднягу обелили холодной водой из ведра, и он сам, без посторонней помощи, поднялся на ноги. Это означало, что отделался он легко. Нередко бывало, что после таких наказаний люди отдавали Богу душу, что, впрочем, мало кого смущало. Ежели заслужил, то получи сполна, а выживешь или нет – Господь рассудит. Покачиваясь, как пьяный, и глупо улыбаясь, наказанный побрел прочь, прямо к кабаку, где хотел надавить на жалость, демонстрируя свои раны, и напроситься на бесплатную выпивку. Обиженных на Руси всегда жалели.

Тем временем в просторной приказной избе решались важные государственные вопросы. В крошечные окна падал утренний солнечный свет, и в его лучах были видны пылинки. В углу избы на полках лежали толстенные книги, грамоты и приказы. У окна стоял грузный, толстогубый, с красным носом картошкой и румяными щеками мужик. Его синий, отороченный серебряной тесьмой кафтан с рукавами до пола, которые сейчас были засучены, спускался до икр и не скрывал шитые золотом желтые сапоги. Толстогубый и был воеводой Семеном Ивановичем. Некогда он являлся одним из приближенных самого государя. До тех пор, пока не проворовался. Его отправили в опалу, «почетную ссылку», подальше от царского двора, назначив воеводой в «глухое место». Однако и тут он себе не изменял – воровал, воровал и воровал. Сейчас он действительно был чем-то озабочен и время от времени нервно теребил конец своей бороды.

На лавке в центре комнаты, широко расставив ноги, сидел худющий губной староста Егорий Иванович. На его горбоносом, со впалыми щеками лице, казалось, навечно застыло усталое выражение. Кто-то с первого взгляда мог подумать, что человек он пустой, не уверенный ни в себе, ни в окружающих его людях, ни в прочности своего положения в этом мире. Это было совершенно обманчивое впечатление – на деле был он жесток, пронырлив, проницателен, в меру честен, свято соблюдал интерес государев, трудясь не щадя живота на благо его. Впрочем, это не мешало ему закрывать глаза на воеводины делишки, злоупотребления, а порой и просто произвол. Иногда участвовал в воеводиных забавах, иные из которых не вполне приличествовали достойному человеку, а изредка даже сам организовывал таковые. И вовсе не скучно и грустно ему было жить на белом свете. Губной староста любил жизнь и находил в ней массу удовольствий, главное из которых – играть с людьми как кошка с мышкой, особенно с разными мелкими и крупными злодеями, а еще пуще-с врагами государственными. Непревзойденный специалист был он в этом деле. Не одну разбойничью шайку вывел на чистую воду. После утверждения приговора в столице, как положено было по уголовным делам, кто-то из тех лиходеев отправлялся за реку Лену на мучения и каторгу, а кто-то находил смерть свою от рук палача. Но Егорий редко жалел их, ибо был уверен в правоте своей. Слава о нем разлетелась далеко, поэтому обычно разбойники избегали здешних мест. Вот только с Романом Окаянным никак не удавалось справиться. Что Егория сердило и расстраивало.

С утра пораньше воевода переговорил со знатным посетителем, после чего тут же послал за губным старостой – дела свои тот вершил в отдельной избе рядом с тюрьмой и погребами с пушечной и пороховой казной.

– Уж сколько мы с разбойниками этими навоза наелись, – сказал губной староста. Разговор, который вели главные люди в городе, был напряжен и не слишком приятен для обоих. – Помнишь, как казну государеву они взяли. Хорошо, что дело удалось замять и за счет того, что с купцов и тяглового люда три шкуры содрали, недостаток восполнить. Не то не сносить бы нам головы.

– Да, доставили они нам бед, – угрюмо покачал головой воевода.

– А когда мир решил против тебя челом государю бить, люди ведь не только за мздоимство твое недовольны были, но и…

– Ну-ну, какое такое мздоимство?! – возмутился воевода. – Не развалятся, коль человеку государеву за труды тяжкие немного лишка положат.

– Дай договорить. Так вот,, кроме мздоимства твоего, осерчали люди на то, что разбойников тьма расплодилась. Только подвывели их, а тут нате вам. Роман этот. Писали государю, что из-за этого купеческие дела хуже идти стали, а крестьяне под государевым и разбойничьим тяглом полностью в разор прийти могут.. А стрельцов крестьяне для зашиты приглашать не стали, поскольку те за труды да за постой столько берут, что дешевле лиходеям платить. Да, сильно нам Роман этот вредит. А сколько от него еще вреда может статься…

– Да уж. Раньше места наши лесные и глухие были, в Москве меньше всего интересу было о том, что у нас тут делается. А нонче вон как все поворачивается, – вздохнул воевода. – Думаешь, можно этому Матвею верить, что в том мужике в кабаке узнал он ворога государева?

– Можно, глаз у него вострый, не ошибется. Кроме того, учитывай, что он у иных бояр думных доверием пользуется. Хоть и не слишком знатны предки его, но воин он смелый и в каких-то хитрых государевых делах участвовал, а которых немногим известно. Слов он на ветер не бросает. Коль сказал, что признал в том мужике Романа Окаянного, значит, так оно и было. А к тому отступнику сам государь интерес проявляет.

– Это почему? – недоверчиво спросил воевода.

– Не знаю. Дела темные, но нужен он в Москве живым и здоровым. Оглобля тот по описаниям действительно на Романа Окаянного похож.

– Как же можно православному имя свое сменить? Это ж значит от Бога отречься.

– Ну и отрекся, – махнул рукой губной староста. – Мерзость человеческая бывает поистине бездонной.

– Ох, свалился он на нашу голову!

– Свалился. А ты, воевода, трясешься, что напишет боярин Матвей письмо в Москву, как обещал сегодня, и тогда жди оттуда гостей. Ежели кто из суровых бояр приедет, то не взыщи за слова мои, могут твои самодурства на свет Божий выйти.

– Да какие там самодурства? Все для пользы государевой!

– Да ладно уж.

– Не съесть им меня – подавятся, – воевода дернул себя сильно за бороду. – Многим думным боярам подарки богатые слал. Но вот кровь подпортить – это с них станется. Любят они это дело. Обычно воеводы назначались царем на два-три года, чтобы не успевали пустить они прочные корни и погрязнуть в самоуправстве. Семен Иванович сидел в городе уже четвертый год и пока к новым местам не собирался. За это время ему удалось хорошенько прижать и «мир», и земских, и посадских старост. Власть свою он поставил жестко, никто ему не перечил. Обычно за каждым из воевод наблюдал глава одного из государевых приказов. С начальником своего приказа Семен давно нашел общий язык – воеводу нельзя было упрекнуть в жадности.

– Что ж делать-то будем, Егорий?

– Надо срочно Романа изловить и в Москву направить до того, как государевы люди сюда приедут.

– Да как его изловишь, анафему? В первый раз, хитрюга, в городе показался.

– В первый ли? – прищурился губной староста. – Может быть, у него и кабатчика сношения какие имеются? Разбойникам в городе завсегда кто-нибудь нужен, у кого ворованное хранить, через кого добро сбывать и сведения разные получать.

– Нет, только не Хромой Иосиф. Вспомни, он же не раз нам пользу приносил, помогал воров отлавливать. Чтоб он с Романом связался… Вот у меня где этот Иосиф! – Воевода до белизны сжал увесистый кулачище. – Доверенным у разбойников человеком Еремка был. Как мы его изловили, сам атаман в город на разведку пожаловал, поскольку ушей своих лишился… Эх, зря мы тогда Сеньку Селезня этого быстро запороли. Так и не узнали, как к разбойничьему логову подобраться.

– Толку-то от того Сеньки, – отмахнулся губной староста. – Что Роман на Мертвых болотах сидит – мы и так знаем. А как добраться к ним, не то что Сенька, даже тамошние люди не ведают. Так что правильно мы его запороли. В устрашение другим будет.

– Может, и так. Эх, и с засадой у нас ничего не вышло. Плохонько стрельцы твои воюют, Егорушка, плохо.

– Замешкались. Да и навык подрастеряли. Давно не воевали. А для разбойников лихое дело – привычное. Да и лес они хорошо знают. Ладно, дело прошлое. Сейчас надо кого-нибудь из разбойников в ловушку заманить и выпытать у него, где шайка хоронится.

– Твоими бы устами мед пить, – кисло улыбнулся воевода. – Как ты его заманишь?

– Буду думать.

– Дело хорошее… И вот еще что – надо бы Алексашке да Панкрату языки укоротить. Они речь Матвея к нам слыхали. А им что-то секретное сообщить – все равно что в колокол вечевой бить. В миг раззвонят – всему городу известно будет.

– Укоротим. Ежели только они уже не раззвонили, – с досадой произнес губной староста. И как он сразу не подумал. У дьяков, помощников воеводиных, язык что помело. Так ведь и до разбойников все дойти может…