Я Фриц Эрлих. Хороший лекарь и прирожденный бродяга, который побывал во многих самых отдаленных концах земного шара. И который к сорока годам своей жизни понял, что у него есть ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ.

Предназначение есть у всех людей. Просто не все готовы встретить его мужественно, лицом к лицу, как врага, или протянуть ему дружески руку. Ведь предназначенное нам — это долг, который все равно настигнет нас — в этой или другой жизни.

Не буду подробно описывать события, которые произошли со мной в последние годы. Скажу только, что сегодня я не просто странствующий лекарь, а верный подданный Светлого Ордена, ведущего уже не одну тысячу лет непримиримую войну с Темным Орденом, который стремится выпустить в наш мир Тьму.

Тьма — свет. Добро — зло. Кажется, все просто. Все действительно настолько просто, что является истинной правдой. Вся история человечества — борьба этих двух сил — хаос и созидание, свет и сумерки. Каждый выбирает по душе. И однажды я выбрал.

Судьба свела меня в Москве, куда я прибыл по просьбе моего друга герра Кундората, сначала со скрывающимся от своих бывших товарищей Магистром Саункасом, отродьем Черного Ордена, а потом и с Лагистром Белого Ордена Винером.

Не буду утомлять лишними деталями, но так или иначе мне удалось близко познакомиться с Хаункасом, и потом, после его гибели, под его личиной проникнуть в святая святых Темного Ордена — монастырь, а потом уничтожить главную святыню, через которую приводит в мир зло — камень и Цинкург.

Теперь по нашим следам идет таинственное существо, то ли демон, то ли колдун Робгур из племени Хранителей. А еще — его окаянные слуги, среди которых главный испанец капитан Бернандес. А еще следом за нами идет послушный Робгуру рок. Странная сила, которая уничтожает людей, с которыми мы встречаемся.

А наша дорога лежит в единственное место, где мы можем скрыться от Хранителя, — город городов Абраккар, в незапамятные времена выпавший из нашего времени и пространства. Дорога в него открывается нечасто. Но, кажется, мой друг Винер чутьем, данным нам в награду Адептами Ордена Ахрона, знает, где откроются врата.

* * *

Когда Адепт говорил, что нам еще предстоит встретиться с Бернандесом, ни он, ни я и представить себе не могли, что щупальца этого мерзкого существа протянулись так далеко, что он настигнет нас и на корабле. Но об этом позже. А пока рассказ о нашем океанском путешествии.

Кто плавал на кораблях на дальние расстояния, тот знает, что это занятие вряд ли можно отнести к разряду приятных. Скученность и теснота, смрад и скудный паек воды, сухарей и солонины, причем даже большие деньги не способны намного улучшить положение, поскольку на жаре продукты долго не хранятся — вот что такое дальнее морское путешествие.

Испанский атлантический королевский флот, который замыкал «Санта-Крус», неторопливо полз вперед, вспарывая бескрайнюю океанскую гладь. Я завороженно всматривался в пучину и думал о том, какие тайны кроются в ней. Где-то под толщей вод спрятались, занесенные илом и песком, облепленные ракушками, некогда грандиозные здания городов Атлантиды. Думаю, даже если человек и сможет когда-нибудь проникнуть в глубины, он вряд ли сумеет различить в бесформенных зеленых глыбах некогда прекрасные храмы, виллы, гигантские ремесленные мастерские, обители ученых мужей, отголоски знаний которых до сих пор будоражат умы черных и белых магов, а дела — до сих пор во многом определяют все, что творится на земле. Почти одиннадцать тысяч лет прошло с того времени, как волны захлестнули континент.

Над водной гладью кружились альбатросы, катились белые барашки волн, поскрипывали снасти, матросы ползали по вантам, слышались команды на малопонятном морском языке типа «На грот брасы!», впереди белели паруса других галионов.

— Человек умудряется все свои дела покрывать пылью обыденности, — задумчиво произнес Адепт. — Вспомни поход великого Колумба. Люди уходили в неизвестность, в черноту. Они были не только первыми. Они были единственными. Или взять первых конквистадоров — их жег дьявольский огонь алчности, они вершили преступления, которым не может быть прощения. Это тоже был великий порыв, но только порыв человеческого порока. И вот сегодняшний день: ползут пузатые галионы, точно в срок приходящие по назначению, везут почту, ружья, порох, сельскохозяйственные инструменты и почтенных колонистов с явями. А там, куда они направляются, такие же убогие городишки, как в Европе, только чуть поменьше, беднее. Те же ничтожные страсти, векселя, залоги, купчие и дарственные, Былые патологические зверства испанцев стали уже чем-то привычным и обыденным — ни взлетов, ни падений духа, только размереный, изо дня в день свист хлыста надсмотрщиков, заудные казни и подсчеты барышей. Люди умудряют все покрыть паутиной скуки.

— Скука, ха! Если бы скука сопровождала нас все путешествия, нам бы крупно повезло. По-настоящему весело будет, когда наш перегруженный галион при первом серьезном шторме пойдет на дно, — ответил я.

— На других галионах положение вряд ли иное.

— Говоришь — скука. Совсем весело будет, когда англичане вздумают посмотреть, что есть хорошего в трюмах испанского флота. Вспомни, три года назад испанцы сами затопили свой флот, следовавший из Индий в Севилью, когда на рейде бухты Вито появились превосходящие силы англичан. Эти корабли уютно покоятся на дне, груженные золотом, которое так не досталось ни испанской, ни английской короне.

— Дружище, ты обладаешь способностью опускать разговоры о высоких, тонких материях на грубую земную твердь, — заметил Винер.

На корабле было множество пассажиров: отряд солдат, переселенцы, королевские чиновники. Уже после трех дней плавания я начал узнавать многих в лицо. Все, кто мог, высыпали на палубу, когда корабельный священник читал утреннюю мессу, присутствие на которой считалось обязательным. Посещали ее все с энтузиазмом, которого не встретишь на тверди. Дело даже не только в том, что галион принадлежал Испании и уклонение от исполнения религиозных обрядов считалось просто немыслимым, но и в том, что в океанском путешествии люди становились особо набожными и суеверными. Вид бескрайних водных просторов, замкнутость в деревянной лоханке, нешуточные опасности похода — все это порождало страх, готовый при удобном случае перерасти в панический ужас. Взаимоотношения человека и моря насчитывают тысячелетия, и никогда они не были особенно теплыми. Дно океанов усеяно человеческими костями и обломками кораблей, с каждым годом их становится все больше, и никто не может поручиться, что очередной жертвой Нептуна во время путешествия не станет он сам. Так что все надежды на счастье и везение, а потому нельзя выходить в море тринадцатого числа, необходимо соблюдать множество ритуальных предосторожностей, да еще горячо и долго молиться покровителям моряков Николе Чудотворцу и Святому Эльму.

Было довольно жарко, но мало кто на палубе думал одеваться сообразно погоде. Мужчины и женщины были одеты так, как полагалось по их общественному положению: богатые или победнее платья, шляпы с плюмажем, камзолы. Жизнь шла своим чередом. Кто-то делал комплименты дамам, кто-то страдальчески кривился, измученный морской болезнью, кто-то беседовал на отвлеченные темы или обсуждал с новыми знакомыми политические новости и дворцовые сплетни. Высокий идальго шарил по горизонту длинной подзорной трубой. Пассажиры мешали матросам, занятым своими делами, в основном обслуживанием парусов.

— Стой! — воскликнул я.

— Что случилось? — насторожился Адепт.

— Там... Нет, показалось.

Мне почудилось, что на баке проскользнула и исчезла в люке знакомая фигура. Хорошо, если только почудилось.

Когда у тебя много денег, то жадность окружающих людей может послужить тебе на пользу. В нашем случае деньги сотворили истинное чудо. Несколько золотых монет очистили для нас каюту в кормовой части переполненного людьми галиона. Пусть тесную, со спертым воздухом, но отдельную, что дозволялось только офицерам да очень знатным особам. В каюте было меньше возможностей подхватить какую-нибудь болезнь, чем в трюмах и палубах для простых пассажиров — в результате антисанитарии и скученности на кораблях нередко возникали эпидемии. Кроме того, здесь мы были ближе к капитану, а значит, и к его повару и винному погребку, доступ к которому опять же открывали деньги. Кошельки наши пустели, но не настолько быстро, чтобы это серьезно отражалось на их весе. У нас были все основания считать, что в Новом Свете мы без труда наполним их снова.

Насчет скуки Адепт был прав. Стоило представить, сколько предстоит еще провести времени на этой посудине, как все существо охватывала глухая тоска. Хорошо укрепленные и вооруженные, вместительные, галионы были все же довольно медленными, неповоротливыми судами. В скорости они сильно уступали каравеллам. Колумбовская «Санта-Мария» пересекла Атлантику за тридцать шесть дней. Испанскому атлантическому флоту на это требовалось два с половиной месяца.

Последующие несколько дней не были богаты какими-либо важными событиями, кроме того, что провинившегося матроса выпороли плеткой-девятихвосткой — жестоким орудием, необходимым для поддержания на корабле нужной дисциплины. Обычных двадцати пяти ударов хватает, чтобы человек с час пролежал без сознания, а затем недели две не мог лежать на спине. И еще меня как врача вызывали к корабельному плотнику, который вывихнул себе руку. На таких кораблях роль врача чаще исполнял цирюльник, справлявшийся со своими лекарскими обязанностями сообразно образованию, так что мое присутствие было очень кстати.

Книг на кораблях почти не держали, смотреть было совершенно не на что, кроме как на капитанский секстант и глобус. Самым образованным и действительно неглупым человеком, которого мы нашли здесь, был монах-бенедектинец, несший в Новый Свет Божье слово. Несколько раз мы приглашали его в нашу каюту, и он был бы прекрасным собеседником, если бы не его религиозный фанатизм. Большой сторонник решения всех проблем светлой христовой веры старыми испытанными методами, он истово восхвалял костры, конфискации, пытки во имя того, чтобы образумить неверных и заставить их покаяться в заблуждениях и хотя бы перед лицом близкой смерти прийти в лоно самой доброй и человеколюбивой церкви.

Однажды я не выдержал и, потянуло же за язык, воскликнул:

— А как же пытки и огонь сообразуются с учением Христа? Известны же слова о том, что, когда тебя ударят по левой щеке, подставь правую.

— Воистину так. Из любви к Господу слуги его берут на себя тяжкий грех. Мы жертвуем собой и знаем, что на том свете с нас за это спросится. И не от ненависти, а из любви к людям, к тем, кто попал под наше жестокое сострадание, идем мы на это. Берем на себя грех, лишь бы обратить неверного в истинную Христову веру. И тем самым, погубив его тело, спасти бессмертную душу.

— Истины, вбитые силой, не становятся истинами для тех, в кого их вбили.

— Истина и есть истина, и главное, чтобы она была клятвенно принята.

— Но жестокость рождает ответные действия.

— Мы служим Богу, и не пристало нам бояться судьи, нити которой в руках Его.

В остальное время мы предавались тягучему безделью. Адепт переносил его гораздо легче. Он вполне от отрешиться от внешней пустоты окружающего мира, зная, что внутри него существует огромный и неисчерпаемый мир. Вот он снова занялся привычным занятием — начал вычерчивать какие-то формулы, астрологические знаки.

Закончив очередной этап этой работы, Винер невесело заключил:

— Похоже, мой дорогой Эрлих, в скором времени нас опять ждут серьезные испытания.

— После того как нас свели обстоятельства, вся моя жизнь — сплошная неприятность.

— В связи с ростом влияния Марса нас ждет новый тик, А влияния одиннадцатой планеты и кометы Гор вызовут сильные астральные возмущения. Мы входим в полосу, когда неприятности посыпятся одна за другой. Точнее, в эту полосу мы вошли, когда встречались с Бернандесом, но сейчас дела обстоят все хуже и хуже.

— Значит, надо опять держать наготове пистолеты?!

— Да. И не выбираться без особой надобности из этого шкафа, именуемого почему-то каютой. Будем ждать.

Ждать долго не пришлось. Этим же вечером нам был преподнесен сюрприз. Мы уже не были расслаблены скукой, как недавно. На место расслабленности пришло ожидание, способное вытянуть все силы.

— Кто-то ждет нас за дверью, — прошептала, почуяв недоброе.

Адепт приложил палец к губам, потом, кивнув, тихо произнес:

— Точно. Что будем делать?

— Может, попытаемся скрутить его? Иначе мы так и будем жить в ожидании удара неизвестно с какой стороны.

— Попробуем.

Адепт зажег фонарь. В закутке, куда выходила дверь нашей каюты, была темень, драться же в темноте, как мне не раз удавалось убеждаться, дело нелегкое и очень опасное — все зависит от глупой случайности.

Сжимая мой любимый кинжал — в тесноте это оружие гораздо лучше шпаги, — я на цыпочках подошел к двери и потянулся к защелке, но нас опередили.

Послышался крик, короткое ругательство, звуки ударов и грохот падающего тела. Затем в дверь кто-то неназойливо постучал. Адепт поднял пистолет.

— Эрлих, я чувствую, вы хотите всадить в меня пулю, — донесся из-за двери голос. — Не стоит. Лучше откройте дверь.

— Вот черт! — выругался я.

— Я изнываю от жажды и мечтаю о глотке вина.

— Придется налить ему вина, — вдохнул я и отворил дверь.

Ну конечно. Опять он, Генри Джордан!

— Опять ты! — так и сказал я.

— Я могу сказать то же самое. Это зависит от того, с какой стороны посмотреть.

— Невыносимо!

— Я не один, а с приятелем. Он немного притомился, и его не держат ноги.

Генри нырнул в коридор и затащил в каюту безжизненное тело, судя по одежде, принадлежащее матросу.

— Бедняга сильно устал, поджидая вас у дверей каюты. Тяжелее всего ему было держать нож, с помощью которого он хотел ознакомиться с вашими внутренностями.

— Кто это такой?

— Джованни Пизано из Венеции. Бывают, конечно, мерзавцы и похуже него, но только встречаются чрезвычайно редко. Последнее время он ходил в подручных у Бернандеса.

— Но как Аррано Бернандес узнал, на каком судне поплывем? — Мы оба были ошарашены.

— По-моему, он ничего не узнал. Просто Джованни решил расстаться со своим капитаном. Ему надоела погоня за вами и обещание мифических богатств, которые можно вытряхнуть из ваших сумок или получить за вас качестве выкупа. Он оставил шайку и нанялся на «Санта-Kpyc», решив поискать счастья в Новом Свете. Не думаю, что возжаждал посвятить свою жизнь морскому делу. Скорее всего по прибытии на Кубу он намеревалcя исчезнуть с корабля и заняться поиском собратьев, чтобы вернуться к тому, к чему он привык с нежных, детских лет — милым его сердцу грабежом и разбоем на суше или на море. Среди воров и грабителей ходят легенды о том, как сказочно можно обогатиться в Индиях и какая веселая гульба идет там, среди берегового братства. И вот на «Санта-Крусе» он встречает вас.

Джованни застонал — он начинал приходить в себя. Бандит был широкоплечим, крупным мужчиной с ладонями-лопатами. Те, кто не знал Генри, ни за что бы не поверили, что он одолел такого здоровяка. Я нагнулся над Джованни и плеснул ему водой в лицо. Потом подтащил его к стене и усадил. Он приоткрыл глаза, встряхнул головой и застонав схватился за затылок.

— Что, больно? — участливо осведомился я.

— Какой медведь на меня навалился? Такое чувство, будто меня придавило сорвавшимся со стапелей фрегатом.

Лицо этого человека с маленькими глазками, дергающимся веком и носом пуговкой, кривые желтые зубы, тонкогубый рот — все говорило о его глубокой порочности. Я бы никогда не нанял на работу типа с такой физиономией, но у других матросов лица были ненамного лучше. И внешность их вполне соответствовала содержанию. А кто еще согласится на такую адскую жизнь, если над ним не висит угроза жестокого голода или каторги? Служба матроса — это карабкаться с риском для жизни по веревочным лестницам, питаться отвратительной пищей, запивая ее тухлой водой, и все за нищенскую плату, которая будет моментально спущена в портовой таверне в окружении жриц любви.

— Расскажи, зачем ты подкарауливал нас? Почему хотел убить? — задал вопрос Винер.

— Ложь! — очень убедительно возмутился подручный главаря банды.

— Действительно?

— Никого я не хотел убивать! Я говорю правду! Просто я перепутал каюты. Мне был нужен корабельный священник... Ну правда же, я искал святого отца.

— И не нашел? — ухмыльнулся Винер,

— И не нашел, — сокрушенно покачал головой бандит.

— Ничего, — успокоил его я. — Вскоре ты встретишься с настоящим отцом. С Отцом небесным. Мы просто выбросим тебя за борт.

Джованни встрепенулся, но я схватил его за шею и прижал к стене.

— А лучше я расскажу все капитану. Результат будет тот же самый. Ты знаешь, что делают на борту корабля с убийцами. Их связывают вместе с жертвой одной веревкой и выбрасывают за борт. Но так как дело до жертв не дошло, идти на корм рыбам тебе придется в гордом одиночестве.

— Я же никого не убил... — невинно потупил глаза Джованни.

— Ты намеревался убить, а это одно и то же... Уверяю, что капитан и корабельный суд послушают не тебя, жалкого оборванца, непонятно как до сих пор избежавшего виселицы, а нас, уважаемых и состоятельных людей, — назидательно произнес Винер.

— Что вы от меня хотите, сеньоры?

— Зачем ты хотел нас убить? Ты же ушел от Аррано Бернандеса. Не думаю, что ты настолько его любишь, что даже вдали от него стремишься исполнить его волю, — продолжал Адепт.

— Мне чихать на этого недоноска Аррано! Меня интересовали только ваши кошельки, — признался Джованни.

— Как ты разошелся с капитаном Бернандесом? не отставал от него Винер.

— Он сумасшедший. Я понял, что его интересует вовсе не золото — за то время, которое мы гонялись завами, другими способами в такой компании можно было бы заработать гораздо больше. Он просто одержим мыслью разделаться с вами. Не знаю, чем вы ему так насолили, но жажда вашей смерти заслонила от него все. И, что самое удивительное, он смог увлечь своей безумной одержимостью людей, которых невозможно завлечь ничем, кроме звона полновесных монет. Шайка прониклась этим сумасшедшим вожделением, теперь их сердца бьются в такт с его сердцем, и наполнены они коричневой ядовитой кровью. Едва я только заикнулся, что мы заняты не делом, а погоней за какой-то химерой, он впал в дикую ярость и попытался разделаться со мной. У него был нож, у меня — шпага, и я не собирался послушно идти на заклание. А со шпагой я обращаться умею. Но то, что вытворял этот Аррано, переходило все мыслимые пределы. В него вселилось тысячу бесов! Несчастным ножиком он отражал все мои выпады и приближался ко мне все ближе. Исход боя был ясен, и я не разговаривал бы сейчас с вами, если бы не подоспела городская стража. Перед тем как разбежаться, я рассмотрел в свете луны его искаженные черты. Святая Мария, в нем не было ничего человеческого! И в этом лице я прочел приговор себе. И понял, что на одном континенте мне с ним делать нечего. Поэтому я нанялся в матросы на это грязное суденышко...

— И что с тобой прикажешь делать? — спросил Адепт, присаживаясь на корточки рядом с Джованни.

— Отпустите меня, сеньоры. Я клянусь, что больше не приближусь к вам и ничем не побеспокою.

— Верить честному слову человека, чей разум зиждется на трех китах — измене, подлости и алчности. Как можно? — удивился Винер.

Да и я был уверен, что этот тип при первой возможности с удовольствием вгонит нож в наши спины, какую бы признательность ни испытывал он к нам за то, что остался в живых.

— Клянусь, я никогда...

— Не клянись. — Адепт взял его за волосы. Теперь они смотрели друг другу в глаза. — Я знаю, что ты больше не возникнешь на нашем пути. Ты, подлый кровопийца и воришка, слабый духом, погруженный в пороки, ты, ничтожество, попытался встать на пути камнепада, который размозжит не только твое тело, но и ввергнет в вечный мрак твою душу! Ты видел лишь малую часть, которую тебе не нужно было видеть, и не дай Бог тебе увидеть больше. Топор палача и виселица покажутся тебе благом, а костер инквизиции — ласковым домашним очагом, ты будешь о них только мечтать. Исчезни с моих глаз и не попадайся на них больше.

Адепт отпустил волосы Джованни, и голова бандита глухо ударилась о стену. В его глазах метался ужас, близкий к панике. Я видел, что каждое слово Адепта иглами вонзалось в его сознание. То, что он не смог понять в словах Адепта, он прочел на его лице.

— А теперь уходи. И забудь о нас.

— Разве это забудешь, — прошептал Джованни. — Но вы меня больше никогда не увидите.

После того как Джованни, качаясь как пьяный, покинул каюту, Генри осведомился:

— А вы уверены, что он не преподнесет нам никакой подлости?

— Уверен. А ты не уверен, Генри? — усмехнулся Адепт.

— Пожалуй, я тоже уверен, — негромко отозвался Генри; я увидел, что он бледен как смерть. — Эх, и угораздило же меня, честного вора, связаться с вами...

* * *

Дон Орландо любил тихие севильские вечера, когда спадает дневной зной, ветер несет с собой прохладу и ароматы плодовых деревьев, а также умиротворение и спокойствие. Сознание будто проясняется и хочется размышлять о возвышенных материях. Душа в вечерние часы ближе к Богу, Особенно нравилось Орландо Вилласу проводить эти вечера со своим старым приятелем доном Алонсо Диасом, одной из самых светлых голов в университете. Алонсо был человеком угрюмым и серьезным, но почему-то ему никогда не удавалось внушить к себе соответствующее отношение. Окружающие скорее находили его забавным и смешным чудаком. Он обладал безупречной логикой, способен был на полет фантазии, но вместе с тем его сверх меры сковывали религиозные догмы. Он мечтал соединить католическую идею и учения великих античных мудрецов, доказать, что речь и тут, и там шла в принципе об одном и том же. Получалось у него это неважно, хотя он и сделал несколько любопытных выводов и наблюдений, чем снискал зависть своих коллег, погрязших в лености ума, пустых спорах и больше озабоченных приобретением благ телесных, чем духовных.

Как обычно по средам, дон Алонсо появился в доме у Вилласа. Он был, как всегда, строг, подтянут, одет в черное. Его седые волосы рассыпались по плечам, длинное привлекательное умное лицо было чуть бледнее, чем обычно. Время от времени он нервно косился куда-то в сторону, будто ждал, что там кто-нибудь появится.

— Вы чем-то встревожены, дон Алонсо? — спросил Виллас.

— Нет, я ничем не встревожен.

— Мне показалось, ваше самочувствие оставляет желать лучшего.

— Я чувствую себя хорошо, как никогда, — резко, почти грубо, отрезал Алонсо, чего за ним обычно не водилось.

Виллас не привык приставать к людям с расспросами, а зря. В тот день назойливость и любопытство могли бы оказать ему неоценимую помощь.

— Думаю, мы сперва поужинаем, а затем я покажу вам книги, которые вчера мне посчастливилось приобрести.

— Буду рад, — буркнул Алонсо.

Слуги принесли еду. Дон Орландо обычно очень мало ел на завтрак и обед, но зато отводил душу за ужином. Он сознавал, что подобный образ жизни не самый здоровый, но поделать с собой ничего не мог. Алонсо обычно не предавался чревоугодию, но рад был отведать редких деликатесов из числа тех, которые всегда водились в этом доме. Правда, сегодня его не радовали ни дичь, приправленная индийскими пряностями, ни паштеты, ни редкие заморские фрукты. Он будто бы задался целью испортить весь вечер, и вежливый, выдержанный дон Орландо решил, что гостю эту задачу удалось решить. Алонсо сидел, нахохлившись, как монастырский голубь, и неодобрительно глядел на заставленный яствами стол.

— Вы все же больны, мой дорогой Алонсо. У вас пропал аппетит.

— Нет. Просто я не хочу предаваться излишествам.

— Это не излишества, — устало произнес Орландо. — Это только хороший стол.

— Я долго думал в последнее время и пришел к выводу, что наступила пора взглянуть на свою жизнь с точки зрения вечных законов, данных нам Господом. Нельзя идти по пути ублажения плоти и надеяться на спасение.

— Вы говорите это серьезно? — наигранно удивился дон Орландо. — Уж не думаете ли вы устремить свои стопы по тернистому пути аскезы?

— Вы слишком легко относитесь к этому. Тертуллиан учил: «Изнуряя плоть, ты обогатишь дух свой».

— Бросьте, мне вовсе не улыбается повторять благочестивые подвиги святого Доминика.

— Достойный объект для подражания! — запальчиво воскликнул Алонсо.

— А вам не кажется, что деяния, прославившие его, излишне суровы. Я не могу, подобно ему, носить железную кольчугу вместо рубашки. При мысли о рационе, которым довольствовались он и его соратники, мне становится плохо. Глоток воды и кусочек хлеба в день. По воскресеньям — вареные овощи. Лучше смерть! Вспомните, как святой Доминик бросился к аббату с признанием в тяжком грехе — вместе с черствым хлебом он съел несколько листьев. Я люблю за стаканом вина вести добрую беседу. Святой же Доминик, и его соратники дали обет полнейшего молчания, лишь в воскресенье между вечерней и всенощной они могли перекинуться парой слов. Я склонен к простудам, а потому не способен, как святой Доминик, спать зимой у двери кельи в одной рубахе, связанной из железных проволок и укрываться металлическим панцирем. У меня нежная кожа, поэтому я не смогу, подобно ему, терзать свое лицо и тело колючими шипами, хлестать себя ремнями из кожи и носить под кольчугой восемь впивающихся в тело обручей. Смерть бы приняла меня в свои объятия через неделю такой жизни. Не призывайте меня к этому, мой друг.

— Святой Доминик прожил около ста лет! Не отрицаете же вы, что этим Господь показал свое расположение к нему.

— Наоборот. Лишний год такой жизни — уже тяжкое наказание. На небесах ему было бы гораздо лучше.

— Не богохульствуйте, — раздраженно воскликнул Алонсо. — Поверьте, это не самое достойное занятие.

— Хорошо, не буду.

— Неужели вы не понимаете всю благостность отречения во имя Господа от земных благ. — В голосе Алонсо звучали нотки отчаяния, и Виллас подумал, что его товарищ перетрудился в последнее время и это сказалось на его разуме. — Вспомните слова святого преподобного Макария Египетского: «Идеал жизни в духе. Идеал спасения — путь к нему лежит через духовный подвиг». Отречься от тела, от цепей, привязывающих нас к порочной и греховной земле, значит воспарить в небесные выси, где души сливаются с Богом.

Если бы земная жизнь была только цепями, почему же Господь просто не сотворил чистые души, не связанные с грубыми телами?

— Чтобы душа познала бренность материи, освободилась от ненужных чувств и привязанностей. Земная жизнь — тюрьма, которая должна заставить любить небесную свободу.

— А может, не тюрьма, а школа, где нужно научиться чувствовать, где ты должен пройти предназначенный тебе путь и выйти обновленным, возвысившимся. — Дон Орландо улыбнулся. — Плоть — материя, но из нее произрастают такие прекрасные чувства, как любовь, наслаждение, радость. Я думаю, чувства эти угодны Богу, ибо все прекрасное, что сотворено людьми, создано благодаря, а не вопреки этим чувствам.

— Пастыри, принося Богу жертвы, приближаются к нему!

— Наш Господь не языческий божок. Он всемогущ и милосерден. Нужны ли ему жертвы?

— Авраам принес в жертву по велению Господа сына своего, — Алонсо раздражался все сильнее, его глаза пылали гневом.

— Правильно. Но Господь остановил его руку, тем самым показав, что не нуждается в жертвах. Кроме того, приносит ли аскет что-либо в жертву, если он наслаждается своим поступком?

— Не Господу нужна жертва. Она нужна человеку, который отнимает от себя что-то во славу Его. Душа человека возвышается, когда вместо праздности и разврата он ежедневно и еженощно славит имя Его.

— Неужели ты думаешь, что Господу угодны славословия, имеющие цель выторговать себе сносные условия в будущей жизни, а не ежедневная работа души по совершенствованию себя и окружающего мира, по созданию произведений искусства и возвышению наук, по совершению дел, которые сами по себе славят имя Его?

— Это богохульство!

— Не больше, чем соединять Аполлона и Христа, Аристотеля и Блаженного Августина.

— Я признаю, что много лет занимался глупостями,

— Ох-хо-хо, вы шутите.

— Почему? Просто я в который раз убедился в том, что нет ничего выше святой католической церкви и кристального учения Христова. Кто не внемлет ее слову, тот находится в когтях дьявола.

«Католическая церковь сама наполовину в когтях дьявола, — подумал Орландо Виллас. — Идеи, доведенные до непререкаемости, догмы, извращенные алчными устремлениями или гордыней, неспособность принять чужое мнение и дать право человеку на собственные мысли — все это привело к бесчисленным жертвам и рекам крови. Если бы не святое подвижничество, не вершины духа, не монастыри, где в самые тяжелые времена тлел огонь знания и сохранились библиотеки, можно было бы сказать, что католическая церковь служит сатане».

— Вряд ли это наиболее подходящая тема для вечерней беседы, — махнул рукой дон Орландо. — Давайте я все-таки покажу вам мои новые книги. Думаю, они развеют ваши дурные мысли.

Виллас удалился, оставив Алонсо одного у столика с блюдами и напитками. Алонсо застыл на стуле как изваяние, положив ладони на колени и выпрямив спину. Если бы кто-то посмотрел сейчас в его глаза, то с удивлением увидел бы, как расширились его зрачки, а потом заметались в какой-то жуткой пляске. Но еще больше поразило бы то, что творилось в его душе. Сознание Алонсо будто погружалось в мутную зловонную жижу, в которой копошились отвратительные и бессвязные мысли.

Алонсо вдруг окончательно понял, что Виллас никогда не был его другом, мало того, этот притворщик сосредоточил в себе самые мерзкие душевные качества. Как легкомысленно смотрел он на жизнь и на вещи святые, заслуживающие самого почтительного отношения. Виллас наверняка смеялся над ним, как над забавной обезьянкой. Как можно было не замечать этого раньше? А эти вечные подначки, пустые споры, в которых Орландо проявлял чудеса изворотливости и болтливости, лишь бы разозлить собеседника, поиздеваться над ним. Это ли не низость? Кроме того, Виллас всегда ненавидел его. Да, да, именно ненавидел! И презирал! И только его, Алонсо, доверчивость и наивность мешали ему увидеть это. Но теперь Господь открыл его взор, теперь видно то, что было сокрыто еще недавно. Кроме того, черная душа Орландо несомненно посвящена злу, он запутался в путах дьявола. Он еретик. Еретик! Он вежлив, обходителен, умен, изворотлив, но ему не провести Алонсо Диаса! Не провести! Дон Орландо Виллас — это змея, у которой длинные зубы, полные яда... Яда?..

Алонсо сжал зубы так, что они скрипнули, и рывком распахнул ворот. Душно. Тяжело. Он закусил губу и не почувствовал боли, хотя на ней выступила кровь. Он никак не мог решиться. Но шаг за шагом двигался к обрыву.

Все! Чему быть, того не миновать!..

Когда дон Орландо Виллас вернулся со стопкой книг, к удовлетворению своему, он отметил, что гость за время одиночества немного пришел в себя.

— Посмотрите, Алонсо, среди моих приобретений есть весьма любопытные тома. Вот арабская «Астрономия» тринадцатого века, которая...

— Давайте, Орландо, для начала выпьем по кубку вина.

На столе уже стояли наполненные кубки.

— С удовольствием.

Они осушили кубки. После этого Алонсо быстро просмотрел книги, выразив свое одобрение. «Астрономию» он попросил дать ему на несколько дней.

— Пожалуйста, — с готовностью согласился Орландо — Надеюсь, что вы оставите мысли о тщетности земной юдоли и будете заниматься тем, для чего созданы — преумножать знания и постигать истины, скрытые от взоров обычных смертных.

— Благодарю. Действительно, я наговорил сегодня много лишнего, — засмеялся Алонсо, но смех его был какой-то странный, и дон Орландо с подозрением взглянул на приятеля.

— Пожалуй, мне пора оставить вас, — с притворной горечью вздохнул Алонсо. — Я сегодня устал и хочу пораньше лечь спать.

— Это все ваша работа по ночам. Вы подтачиваете свои силы. Впрочем, я тоже что-то неважно себя чувствую.

Дон Орландо вдруг на самом деле почувствовал, что ему становится тяжело дышать. Он устал. Нужно хорошенько выспаться. Завтра важная встреча с гонцом от Верхних Адептов...

Алонсо спал как убитый. Проснулся он в полдень и чувствовал себя, как после сильного похмелья. Он никак не мог вспомнить, что же вчера произошло. В голове была какая-то каша. А потом, когда в спальню вошел слуга с печальным известием, он разом припомнил, что сегодня ночью скончался Орландо Виллас. Скорее всего подвело сердце.

Дон Алонсо обхватил голову руками. С его глаз будто сорвали пелену, и он ясно увидел все, что происходило в последние дни: он жил, словно во сне; в какой-то богопротивной, будто специально попавшейся под руку книге нашел рецепт яда; метался по городу, стараясь найти все необходимое для его приготовления, затем неожиданно понял, для чего ему нужен этот яд.

Дон Орландо был одним из немногих людей, которых любил Алонсо, и кому, надо признаться, он завидовал. И зависть эта, дурные бесовские мыслишки, которые посещают каждого, вдруг превратились в монстров, сожравших разум Алонсо, подчинив его волю. И вот результат — дон Орландо мертв. Он пал от руки своего друга. От его, Алонсо, руки.

Боже, что же делать? Осталось еще немного яду. Должно хватить... Он нашарил кожаный мешочек, развязал его, налил вина в кубок, насыпал туда черный, на миг вскипевший порошок.

Все кончено. Его душа обесчещена и заслуживает только адских мук. Он оказался слаб, не смог противостоять злу, которое то ли поднялось из глубин его души, то ли пришло откуда-то извне.

Алонсо поднес кубок к губам. И...

— Не надо. Ты не так виноват. Ты должен искупить... — послышался откуда-то издалека едва слышный, но не ушами, а как бы передаваемый вибрацией, отдающийся легкой ласковой дрожью в каждой частичке существа, голос.

Алонсо мог поклясться, что голос этот принадлежит Орландо. Ученый с размаху выплеснул содержимое кубка на ковер. Да, смерть была бы слишком маленькой платой за все, что он сделал!

В тот же день Алонсо изъявил желание удалиться в монастырь, где твердо собрался провести всю оставшуюся жизнь...

Адепт поднес руку к горящей на узком корабельном столике свече и медленно вдавил ее в крышку стола. После этого он открыл глаза. Никакого следа ожога на его руке не было.

Я был поражен тем, что услышал. Дон Орландо мертв. Впав в транс, Адепт способен читать отдаленные события как в книге, от его взора не скроется ничто. Да, дон Орландо мертв.

— Смерть забирает одного за другим вместо нас, — горько вздохнул я. — Наш жребий обрушивается на всех, с кем мы сталкиваемся.

— Да, это так. Но мы ничего не можем изменить. И вряд ли смогли бы чем-то помочь Орландо. Он отдал свою жизнь взамен наших. Я уверен, что верни мы все назад и спроси его, согласен ли он на это, он бы согласился. Он был все-таки посвященным и понимал, что наши жизни сейчас важнее жизней тысяч других людей...

* * *

Атлантический королевский флот продолжал неторопливо продвигаться вперед. Погода выдалась отменная. За два месяца не было ни одного серьезного шторма. На наше счастье, ибо этой перегруженной лоханке нелегко было бы бороться со штормовыми волнами.

Хотя путешествие и смертельно надоело, но со временем я начал привыкать к размеренной корабельной жизни, плеску вскипающих волн за кормой, скрипу снастей, рыку громогласного боцмана и даже к сухарям и кислому вину. Мне нравилось слушать старые матросские песни, которые звучали в кубриках вечерами.

— Интересно, настанет такой момент, когда я куплю дом с виноградником, у меня будут добрые соседи и хорошая жена, а по воскресеньям ко мне станут приходить гости? — усмехнувшись, спросил я Адепта.

— Если ты действительно хочешь знать мое мнение, то спокойствия нам не видать никогда. Даже на том свете. Мы привязаны к веслам галеры, и свободой для нас может быть одно: пойти на дно вместе с кораблем. Только нужна ли нам такая свобода?

Кроме страшного известия о судьбе дона Орландо, ничто не омрачило наш путь. Негодяй Джованни старался не показываться нам на глаза. Думаю, он окончательно оставил мысль разбогатеть за наш счет и в порту не натравит на нас очередную шайку головорезов. Будем на это надеяться.

Наш путь был слишком легок. Мы получили чрезмерно длинную передышку. Долго так продолжаться не могло. И однажды небесный свод закачался над нашими головами.

С самого утра, очнувшись от тяжелого сна, в котором меня мучили кошмары, я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне даже показалось, что я заболеваю, но телесное недомогание оказалось ни при чем. Просто меня томило ожидание, — ожидание смерти, которая вновь занесла над нами свою косу.

— Что это вы, господа, загрустили? — осведомился Генри, которого мы после той истории переселили в нашу каюту. — У вас такой унылый вид, словно вам разонравились изумительные хрустящие сухари и прекрасная солонина вместе с приятно протухшей водой, которыми нас здесь потчуют.

— Разонравились, — буркнул я.

— О, неужели вам хочется какого-нибудь жирного паштета из гусиной печенки с презренным свежим крестьянским хлебом, отвратительных жареных фазанов или неудобоваримой кровяной колбасы?

— Ты просто чревоугодник, что, впрочем, никак не отразилось на твоей тощей фигуре, — сказал я. — Тебе все хочется свести к колбасе и жаркому.

— Нет, что вы, я денно и нощно молюсь о спасении своей души и готов отдать католической церкви последний реал.

— Который ты стащил перед этим из церковной казны? — криво улыбнулся Адепт. — Пошли, Эрлих, на палубу, проветримся. Думаю, нам будет на что посмотреть.

Мы вышли на палубу, и Адепт, устремив взор в голубые небеса, еще больше помрачнел. И произнес:

— Мы все-таки угодили в медвежий капкан. Этого дня нам не пережить.

— Все настолько плохо?

— Настолько. И еще хуже. Боюсь, на этот раз он покончит с нами.

— Когда он ударит?

Адепт не ответил. Он вцепился в поручни, глядя теперь куда-то за горизонт,

Сегодня стоял полнейший штиль, за прошлый вечер и за ночь флот не продвинулся к своей цели, которая была уже близка. Солнце только что поднялось за горизонтом. На небе не было ни единого облачка. Вдруг вдали возникла и начала двигаться на нас белая полоса. Это шла огромная волна, вся в барашках пены, устрашающе и потусторонне смотревшаяся при абсолютном безветрии. Она налетела на наш галион и приподняла его, так что я едва устоял на ногах. Ноги оторвались от палубы, когда с каким-то хрустом судно ухнуло вниз и закачалось на опять ровной и безмятежной глади.

— Мертвая зыбь, — прошептал я.

Морякам знакомо это редкое природное явление, когда при полном штиле от горизонта приходит большая волна. Где она рождается, отголоском каких штормов и землетрясений является — известно одному Богу. Мертвая зыбь бывает довольно опасной. Сколько кораблей она унесла, кости скольких людей из-за нее обрастают илом на дне океане?

— Ты спрашиваешь, когда Он ударит? — обернувшись ко мне, процедил Адепт. — Он уже ударил, Эрлих. Смотри!

Налетел резкий порыв ветра, потом ненадолго опять все затихло. И тут же на небо стали наползать черные грозовые тучи. Самое жуткое, что они не появлялись откуда-то издалека, постепенно сгущаясь и наливаясь чернотой. Они просто возникали из небесной синевы, из солнечного света. Грязными пятнами они уродовали небосвод, захватывая все большие пространства. И откуда-то из самого их центра материализовывалась серая тьма. На миг она сгустилась и приняла форму раскинувшей крылья птицы. Ее глаз пристально взирал на нас.

Капитан рядом с нами стоял как вкопанный и смотрел на небо.

— В жизни ничего подобного не видел, — покачал он головой. — Забери морской дьявол мою душу, такого просто не может быть!

— Готовьтесь, капитан, — произнес Адепт. — Грянет такая буря, что самый страшный шторм покажется вам рябью в тарелке супа.

— Пожалуй, что так, сеньоры!

— Надо избавляться от лишнего груза, — сказал я, ощущая, как на меня накатывает тошнота.

— Да вы что, сеньоры!

— Это уже не поможет... — безнадежно махнул рукой Адепт.

Капитан начал отдавать приказы, и команда засуетилась, матросы повисли на вантах, убирая одни паруса и распуская другие.

Тучи все сгущались, закрыв солнце. Опускалась полутьма. И тут на мачте заплясали бледные огни.

— Огни Святого Эльма! — воскликнул остановившийся рядом с нами матрос. — Святой Эльм защитит нас от напасти!

По матросским поверьям, Святой Эльм, являющийся покровителем мореплавателей, извещает о своем присутствии такими огнями. Это означает, что он берет корабль под свою защиту. Насколько я мог понять, копаясь в библиотеках Черного Ордена, суть таких явлений вовсе не в мистических силах, а вполне материальная, дело тут в определенной энергии, которой владели в глубокой древности и использовали очень широко. Атланты при ее помощи приводили в движение огромные механизмы и заставляли бегать самодвижущиеся повозки. Сегодня эти секреты утеряны, но человечество вскоре вновь должно овладеть ими, и, возможно, они изменят лик Земли.

Обрушился второй удар ветра, гораздо более сокрушительный, чем первый. Потом хлестнул косой дождь, небо прорезали сразу три молнии.

Начался разгром атлантического испанского флота, вся вина которого была в том, что на одном из его кораблей плыли мы!

На палубе осталась команда, Адепт и я. Нам куда приятнее было бы прятаться в каюте, но я чувствовал: единственная возможность что-то изменить — если мы до конца будем здесь, на палубе гибнущего галиона.

Потом зазвучал негромко, но нарастая с каждой секундой, отдаленный шум, переходящий в хищный рев. Казалось, само море обернулось необузданным зверем и раскрыло пасть, стараясь проглотить игрушечные корабли. Ужас вышел из пучин. Мы попали в ад, который взбешенный Нептун приготовил для мореходов.

Гигантские валы воды, свист ветра, словно пули мушкетов, бьющие в лицо брызги. Волны норовили опрокинуть галион и перекатывались через палубу, пытаясь смести оттуда все: деревянные надстройки, снасти, команду. Судно зачерпывало бортами воду и зарывалось в нее носом. Верхушки мачт раскачивались с такой амплитудой, что непонятно было, как они еще не треснули и не упали, ломая все вокруг Грохот и треск, пробиваясь сквозь шум волн, чередовались с богохульной руганью отчаявшихся матросов и командами боцмана, который едва не сорвал свой громовой голос.

Судно дало резкий крен, и команды посыпались еще быстрее. Момент был критический. По всем законам морского дела сейчас галион должен был пойти на дно.

Матросы ползали в хлещущей, как плеть палача, паутине такелажа, карабкались по вантам, окровавленными, онемевшими, слабеющими руками дергали фалы. Кто-то из бедняг не выдержал, разжал руки и рухнул в воду, и тут же еще одного несчастного смыла крутая волна. Корабль кренился все сильнее.

«Конец», — мелькнуло у меня в голове.

Титаническими усилиями команды галион удалось выровнять. Лишь для того, чтобы отдать его во власть новой волны.

Матросы и офицеры боролись за жизнь корабля. Спаянные единым порывом, сейчас они не думали о своих различиях, о глухой неприязни между «кормовыми гостями» (так называли матросы капитана и его помощников за комфортабельные условия в кормовых каютах) и мачтовым людом. Чтобы быстро разобраться в ста тридцати тросах оснастки галиона, нужны молниеносная реакция, знания и опыт, а чтобы в бурю взять рифы на гроте требуется еще и недюжинная физическая сила. Борьба с морем не на жизнь, а на смерть невозможна без стойкости и упрямства, но эти люди не привыкли отступать. За трусость во время шторма по морским законам полагалась смерть.

Дон Родриго был опытным капитаном, и пока ему удавалось держать корабль на плаву после стольких следующих один за другим ударов стихии. Но это не могло продолжаться долго. А шторму не было видно конца.

Я намертво вцепился руками в поручни. В голове шумело от ударов воды, я еле держался, и пальцы мои несколько раз чуть не соскользнули. Но я должен был стоять здесь. Хотя еще не знал почему.

Глаза стоящего рядом со мной Адепта были закрыты, скулы четко очерчены, в каждой его черточке отражалось нечеловеческое напряжение. Он боролся! Собирая все силы духа, он вел невидимую и непонятную обычным смертным войну. Только благодаря ему разбушевавшаяся стихия еще не переломила легко, как соломинку, «Санта-Крус». Адепт знал, что происходит. Еще важнее, он знал, что делать. Но и он не мог сдержать такой напор. И лучше, чем кто бы то ни было, он понимал: мы проиграли этот бой.

С треском обломилась бизань-мачта, придавив матроса и выбросив за борт еще двоих. Она едва не задела нас. Скоро и остальные мачты разлетятся на мелкие куски! Отчаяние охватило меня. Но к нему примешивалось и облегчение. Наш путь хотя и бесславно, но закончен. Я устал, и смерть явится для меня освобождением.

— Я знаю, что нам нужно, — неожиданно выдавил из себя Адепт. — Давай...

— Что?!

— Ты... — каждое слово давалось Адепту с трудом, — возьми у Генри... призрак.

Адепт говорил о плоской коробочке, которая создавала иллюзии.

Я не знал, зачем эта штуковина понадобилась Адепту, но сейчас было не до споров. Нужно делать, что говорят, да пошевеливаться побыстрее.

По скользкой палубе, уходящей из-под ног, я бросился к люку. Мне повезло, и я смог преодолеть метры, отделяющие меня от черного зева. Вскоре я уже был в нашей каюте, где в углу съежился Генри, шепчущий под нос молитвы.

— Генри, нужна твоя помощь!

— Если хотите взаймы денег, пожалуйста. Они вам пригодятся на морском дне.

Он был неисправим. Даже на пороге погибели он чесал языком.

— Дай гризрак.

— Вы очень любезны. Мой папаша так любил эту вещь, и, как я понял, вы решили лично вручить ее ему..., На том свете.

— Если ты не перестанешь болтать и не дашь мне коробку, мы все вскоре будем обедать с твоими предками. Давай скорее!

Генри выбрался из угла, на его щеке запеклась кровь — наверное, наткнулся на что-то во время качки. Он протянул мне гризрак со словами:

— Эрлих, вы просто спятили.

По палубам я пробирался к цели, слыша плач, женские крики, стоны. Люди понимали, что доживают последние минуты.

— Куда вас несет, сеньор? — крикнул мне помощник капитана. — Умереть вы сегодня еще успеете!

Я оттолкнул его и выбрался на верхнюю палубу. Меня встретил мощный удар воды. Но я удержался, а потом кинулся вперед по скользким доскам. Деревянные части надстройки были искорежены, а многие просто разнесены в щепки. Непонятно, как еще держались люди. Когда ударила следующая волна, я был уже около Адепта, впившегося руками в тросы.

— Возьми!

Адепт схватил гризрак, отпустил трос и распрямился во весь рост. Он пробежал пальцами по бусинкам, и гризрак в его руках на миг вспыхнул молнией и погас, а потом засветился тусклым малиновым светом.

Еще одна разрушительная волна накренила корабль, вновь полетели щепки, и я едва удержался за поручни фальшборта. А Адепт не держался ни за что. Его непременно должно было смыть. Неужели он погиб?!

Я оглянулся в полной уверенности, что Адепта уже нет. Но он застыл метрах в трех от меня на досках ходящей ходуном палубы. Он был словно приклеен к своему месту, и ничто не смогло его сдвинуть. Очередная перекатившаяся через палубу волна просто разошлась перед ним. Теперь малиновый свет перекинулся на Адепта, сияли его руки и лицо.

Напор бури вдруг ослаб. Буря будто отодвинулась в удивлении, но сейчас же набросилась на нас с новой силой. Еще более ожесточенная. Похоже, отчаянное усилие Винера и помощь загадочного предмета не помогали.

Хрясь! Обломился верх фок-мачты. Следующего такого удара нам не пережить...

Я зажмурился, ожидая этого завершающего удара...

Но его не последовало. Шторм неожиданно присмирел. Через несколько минут он уже не был таким сильным.

Адепт спрятал гризрак в карман. Бой был выигран!..

— Мы нуждаемся в отдыхе, — прошептал Адепт. Как всегда, он говорил истину.

Качка продолжалась еще часа три, но она уже не была так опасна. Даже наш поврежденный корабль вполне мог противостоять ей. Это время мы провели в своей каюте. Винер, потерявший все силы, приходил в себя, не выпуская из рук гризрак. Неожиданно небо просветлело так же быстро, как потемнело недавно. Вскоре от былого кошмара не осталось и следа.

— Возьми. Эта вещь спасла нас, — сказал Адепт, протягивая гризрак Генри.

Англичанин с недоверием пожал плечами:

— С таким же успехом я могу сказать, что нас спасли мои молитвы в адрес Святой Марии. Молитвы мои она слышит настолько редко, что сегодня сочла за счастье пойти мне навстречу.

— Думай как хочешь.

— Я вообще не хочу думать. Пока что я вижу вокруг себя обычное колдовство, за которое сожгли массу народу — притом за вещи гораздо более безобидные. Надеюсь, когда-нибудь вы объясните мне, что все это значит.

Мы выбрались на палубу, где столпилось немало пассажиров и матросов, приходящих в себя. Люди понимали, что они вырвались из лап смерти, и поэтому наслаждались солнечным светом, способностью дышать, ощущать окружающий мир. Так наслаждаться простыми вещами может лишь тот, кто только что вернулся с того света, и это благостное состояние, увы, длится недолго. Уже начиналась обычная суета: капитан пытался оценить ущерб, причиненный судну, пассажиры прикидывали свои убытки и считали синяки и ссадины.

Во время шторма весь флот расшвыряло, и где теперь остальные корабли, не мог сказать никто. Я вдохнул полной грудью послегрозовой воздух. Былой ужас и напряжение уходили. После такого поражения и стольких растраченных сил Хранитель вряд ли предпримет в скором времени новую атаку. Думаю, до Кубы наш путь будет гладок.

Мне понадобилось немного времени, чтобы понять, как горько я ошибался в тот миг...

— Сатана! — послышался истошный крик. — Вяжите их! Враг рода человеческого пришел к нам в их облике!

Я обернулся, не понимая, что происходит, и увидел, что наш приятель монах-бенедиктинец Игнасио тычет пальцем... В кого бы вы думали? В нас.

— Я видел его! Люциферово племя! В шторм он светился, как свечка, сатанинским светом! Их нужно убить, пока не поздно!

И потянуло Генри за язык разглагольствовать о колдовстве и суровой каре за него. Накликал. Вот только этого нам и не хватало.

* * *

Грешно обижаться на монаха. Его порыв был искренним. Ему действительно хотелось, чтобы нас поскорее изничтожили. И он на самом деле считал, что мы слуги врага рода человеческого. И, что хуже всего, он действительно видел Адепта, окруженного неземным светом.

— О чем вы говорите, брат во Христе? — удивленно поднял брови Адепт. — Я вас не понимаю.

— Ты все понимаешь. Бес твое имя! Вокруг нас стала собираться толпа, раздались удивленные возгласы.

— Я вас очень уважаю, брат Игнасио, но вам просто привиделось.

— Ложь извергают твои змеиные уста! Я видел дьявольский ореол, окутавший тебя! И готов в этом поклясться на Библии.

— Тогда Бог просто отнял ваш разум, — развел руками Адепт. — Испытания, посланные нам свыше, оказались слишком тяжелы для вашего разума.

Игнасио схватил в руки крест и начал неистово осенять нас крестными знамениями. По толпе прокатился смешок. Для народа это был подарок — после тяжелого испытания несколько минут веселого представления.

— Я вижу в них адских посланников! Они принесут нам несчастья. Их нужно сжечь!

На этот раз смех был уверенней и громче.

— Монах увидел чертей, — слышалось из толпы.

— Окропите их святой водой, они исчезнут в дыму и сере!

— Или просто провалятся сквозь палубу, не сказав «до свиданья».

— А где же их рога, брат?

Тем бы все и закончилось, если бы один матрос вдруг не крикнул:

— Тише! Брат во Христе прав. Я тоже видел, как этот уродливый человек светился и держал в руках какую-то сияющую штуковину!

— Это была пустая бутылка из-под рома, которую он вырвал из твоих рук! — захохотал другой матрос.

— Нет, Педро прав. Я тоже это видел, — выкрикнул еще один матрос.

Над толпой повисла тишина. Потом снова прошел ропот, но уже зловещий, Дело приобретало нешуточный оборот.

— Ничего более глупого я в своей жизни не слышал, — пожал плечами Адепт. — Оставьте нас в покое.

— Если он и не бес, то бесовская сила в нем есть точно, — не унимался Педро.

— Братцы, так это же они и накликали шторм! — заорал какой-то умник.

— Колдун! — вторил ему другой.

— Точно, колдун! Мы с ним никогда не дойдем до порта! — продолжал орать так, как будто его резали, первый умник.

— Из-за них отправимся на ужин к рыбам! — вторил ему кто-то из толпы пассажиров.

— За борт! За борт их! — одновременно выдохнула толпа.

Несколько матросов тут же двинулись в нашем направлении. Нет людей суевернее матросов, их можно легко убедить в чем угодно, в любой потусторонней чепухе. Особенно когда для этого есть хоть малейшие основания.

— Стоять! — Я выхватил кинжал из ножен. — Первому, кто приблизится, я перережу глотку, чтобы из нее больше не вырвался ни один грязный богохульный вопль,

— Твой друг говорит о богохульстве, дитя Вельзевула! — взревел раненым ослом Игнасио, подскакивая к Адепту и размахивая перед его носом кулаками.

— Вам все почудилось, святой отец, — ухмыльнулся Адепт, качая головой. — Кстати, почему порождение Тьмы должно светиться? Обычно подобное случается только со Святыми.

— Да отсохнет твой поганый язык!

— Почему же, брат? Если я демон — Господи, какую ерунду приходится говорить! — то должен бояться святого креста. Не так ли? — Адепт сделал шаг к священнику и коснулся ладонью его креста. — Ну что, не провалился я на дно морское? Может, вы действительно окропите меня святой водой? Я смогу выпить ее хоть бочку, что при наших скудных запасах было бы непозволительной роскошью.

Снова послышались насмешки. Адепт вновь овладел толпой.

— Бесы лживые! Наглые и бесстыдные чернокнижники! Они могут заговорить кого угодно! Не верьте им. Вышвырните их за борт!

На Игнасио начали снова смотреть как на сумасшедшего.

— Но, братцы, я правда видел, как он светился! не успокаивался Педро.

— Да? А я этого не заметил, — усмехнулся Адепт. — Хотя чего не бывает. Может, это были огни Святого Эльма? Благодать Святого? Кто сказал, что эти огни могут появляться только на мачтах, но не на полях шляп?

Довод был не слишком убедительный, но на присутствующих подействовал неотразимо.

— Может, и так, братва, — не унимался только Педро. — А может, и нет. Лучше бы на всякий случай выбросить их за борт.

— Это кого ты собираешься выбросить за борт? — неожиданно на месте действия появился капитан. Он быстро понял, о чем идет речь. — Я очень уважаю вас, отец Игнасио, но скорее всего вам на самом деле что-то привиделось в суматохе.

— Мне не привиделось. Я чувствую дьявола!

— Ваши чувства не доказательство. И уж конечно, мы не сможем вершить суд сами. По прибытии в порт вы вправе доложить обо всем светским и церковным властям, после чего будет назначено соответствующее расследование. Устраивать же судилище на своем корабле я не позволю, как и ограничивать хоть в чем-то свободу этих сеньоров.

— Может быть поздно, — как-то устало произнес Игнасио. Я понял, он сломался, не найдя поддержки у капитана. — Я буду молиться за вас всех, ибо вы слепы и не ведаете, что творите.

— Парус! — вдруг донесся крик впередсмотрящего Действительно, впереди и чуть справа по курсу белели паруса какого-то судна. На палубе поднялся шум. Хорошо, если это один из галионов разметанного штормом испанского флота. А если это английский фрегат или голландская каракка?

Капитан поднялся на мостик и вытянул длинную подзорную трубу. Не знаю, что ему удалось рассмотреть, но он принял, по-моему, вполне здравое решение:

— Меняем курс! Не назначенные встречи нам ни к чему...

Под команды капитана и боцмана, скрипя уцелевшими снастями, галион изменил курс. Через некоторое время стало понятно, что неизвестный корабль преследует нас. И что с такой нагрузкой и обломанной мачтой нам не удастся от него уйти.

Корабль довольно быстро увеличивался в размерах. Уже можно было различить, что это фрегат водоизмещением не меньше шестисот тонн, с вооружением не менее сорока пушек. На его мачте развевался черный флаг. В подзорную трубу можно было различить скалящийся на нем белый череп и перекрещенные кости. «Веселый Роджер»! Нас преследовал пиратский корабль.

— Напасти не отстают от нас, — сказал я. — Принес же сюда его случай!

— Вряд ли это случай, — возразил Адепт. — Мне кажется, шторм не случайно свел два корабля. Пощады мы не дождемся.

Пиратский корабль вскоре должен был достигнуть дистанции ружейного выстрела. Капитан корабля и командир отряда испанской пехоты, размещавшейся на галионе, горячо спорили.

— Мы не можем принять бой! — кричал капитан. — Наш маневр затруднен. У него выше скорость. У него в два раза больше пушек.

— Мы должны драться. Какому-то поганому англичанину не одолеть нас. Мы будем драться как львы!

— Как львы, ха-ха! Хоть как боевые слоны. Они распотрошат нас своими пушками. Вы знаете, что такое, когда в борт впивается тяжеленное чугунное ядро? Натешившись вдоволь орудийными залпами, они возьмут нас на абордаж, изнасилуют и превратят в наложниц женщин, а мужчин выбросят за борт. Из вас лично они набьют чучело и прибьют его к форштевню своего корабля в назидание другим. Они не раз проделывали подобное!

— Оборванцам и подонкам не одолеть в открытом бою воинов его величества, грозная слава о которых сотрясает весь мир! — напыщенно изрек командир пехоты, погладив острую бородку. Он был совершенно спокоен, и не было заметно, что этого бывалого вояку пугает предстоящий бой.

— Да? Оборванцы? Это злобные звери в человеческом обличье! Они не знают ни страха, ни боли — ничего, кроме жажды наживы. Недаром местное простонародье верит, что у них на человеческих телах песьи и обезьяньи головы. Им нет равных в рукопашном бою...

— Мы будем драться. И если ты сделаешь что-то не так, я засуну твой лживый язык в твое распоротое брюхо.

— Вы сделаете огромную глупость.

— Пусть так. Даже если я умру, то с честью, а не как жалкий слизняк, слезно молящий о пощаде или дожидающийся, когда за него пришлют выкуп.

В недавнем прошлом корсары ходили под флагами своих стран или, на крайний случай, вообще без флагов. «Веселый Роджер» появился недавно, под ним плавали одиночки, презревшие все и вся, позабывшие о традициях берегового братства. Они отличались особой жестокостью, многие предпочитали иметь дело только с товарами и ценностями и не связываться с гипотетическими выкупами за пленников. Прославились они зверствами, которым позавидовали бы Монбар Губитель или Олоне. Свидетелей своих злодеяний они обычно выбрасывали в море. Убежищами им служат затерянные бухты, где они создают свои поселения, ибо ни один порт не согласится принять подонков, не уважающих никакие, даже пиратские, законы. Попасть в их руки — участь не лучшая, чем попасть в лапы голодных львов-людоедов.

Блеснула молния, расцвел и тут же расплылся над волнами белый цветок залпа, перед носом нашего галиона плюхнулось в воду ядро. Началась артиллерийская дуэль. Мы ответили пирату, так же безрезультатно. Пират умелым маневром зашел с левого борта. Это было быстроходное военное судно, и оно, как и утверждал капитан, имело все преимущества перед нашим потрепанным кораблем.

Борт красного фрегата покрылся дымами, большинство ядер канули в воду, оставив на воде круги, но одно из них угодило в палубу, проломив перила и отправив к праотцам двух матросов. Второе впилось в борт. Наши ядра снесли часть снастей фрегата и тоже учинили на его палубе разгром. Сейчас наш капитан, наверное, проклинал себя последними словами и вздыхал о тех пушках, которые оставил в Севилье взамен тюков с товарами.

Из всех видов сражений морские битвы, пожалуй, самые страшные и кровопролитные. Здесь против тебя не только вооруженный, сыплющий ядрами из десятков орудий враг, но и само море, готовое поглотить слабого, побежденного. Это жестокая, отчаянная драка, в которой победителя ждет богатая добыча, а его жертву, как правило, смерть. Здесь нет путей отступления. За спиной моряка — только ад.

Фрегат продолжал умело маневрировать, осыпая нас ядрами. Некоторые из них достигли цели. Стоны, крики, проклятия, кровь. Очередным ядром оторвало руку матросу, и он теперь катался по палубе и кричал так, что голос его разносился далеко над волнами. Сайта-Мария!

Я и Адепт не сходили с палубы, хотя это место и не относилось к числу безопасных. Грохот стоял такой, что едва не разрывало барабанные перепонки. Мы держали в руках оружие и понимали: то, что недоделал шторм, довершит этот красный фрегат. Единственное, что мы можем, — подороже продать свою жизнь.

Фрегат пошел на абордаж. Его капитан знал, что наши пушки с левого борта почти все сказали свое слово и, чтобы перезарядить их, понадобится не менее четверти часа.

Затрещали мушкетные выстрелы. Рядом со мной, держась за пробитую пулей грудь, рухнул пехотинец. Еще одна пуля черканула по моей собственной шляпе. Но этабыла всего лишь прелюдия. Настоящий кошмар начался после того, как в борта нашего галиона впились абордажные крючья и на палубу хлынули потоки существ, пришедших из самых мрачных снов. Это были не люди, а морская нечисть, сущие бесы, вырвавшиеся на волю из черных глубин морского ада. С леденящими кровь воплями они сыпались на нашу палубу, у одних в обеих руках было по шпаге, у других — сабля и кривой ятаган, у третьих — дымящийся пистолет и кинжал. Сведенные судорогой лица, глаза, горящие азартом и жаждой разрушения, зажатые в зубах концы красных косынок, повязывающих голову. Большинство одеты в короткие штаны и рубахи без рукавов.

Вмиг смешались два потока: команда галиона, владеющие оружием пассажиры и пехота схлестнулись с неудержимыми, несущимися, как лавина, исчадиями ада. Потом эти потоки разбились на отдельные группы отчаянно бьющихся, изрыгающих ругательства, предсмертно хрипящих, стонущих людей. Я старался не упускать из виду Адепта, зная, что он владеет оружием не настолько хорошо, чтобы выбраться из этой каши или хотя бы продержаться достаточно долго.

Это был жестокий беспощадный бой. Помню его урывками. Вот я пронзаю одного из трех головорезов, прижавших меня к стене... Вот второй из них падает, сраженный пулей... Вот нас захлестывает человеческая волна, и я уже не знаю, кто где, чьи удары я отражаю — своих или чужих.

Потом я сошелся с огромным верзилой, ловко управлявшимся кистенем и шпагой одновременно. Он был чертовски опытен. Но все равно умер, когда мой клинок вонзился точнехонько ему в глотку.

Испанцы превосходили пиратов численностью, однако пиратам было не впервой драться с теми, кого в два, в три, или даже в четыре раза больше, чем их самих. Невероятная свирепость, презрение к опасности, панибратство со смертью и воинское искусство делали их страшными противниками. Но и испанцы держались неплохо. Особенно отличался командир отряда пехотинцев, рубивший направо и налево своей тяжелой шпагой. Так что в целом силы были равны. Нам удалось сгруппироваться и занять оборону.

Палуба стала скользкой от крови, повсюду валялись трупы, раненые взывали к Богу о милосердии или проклинали небеса. Это был кровавый пир, когда все божеские и человеческие законы летят к чертям и вселенское зло показывает свой оскал. И каждый из нас становится его частью, попадает под его власть, если только хочет остаться в живых.

Предательство — ты многолико. Ты появляешься в самые ответственные минуты и сметаешь все, что стоит на твоем пути: доблесть, силу, героизм. В самый напряженный момент, когда решалось, кто кого, прозвучал пистолетный выстрел. Командир пехотинцев закачался и упал, царапая пальцами красный от крови палубный настил. Я увидел, как проклятый Джованни, улыбаясь, отбрасывает пистолет и скрывается с глаз долой. Мерзавец, надо было тогда его отправить на тот свет! Жалость и сострадание — вы сыграли со мной злую шутку! Какой же я был дурак! Вместе с тем я знал, что повторись все снова — и я опять бы отпустил негодяя. Не могу совершить хладнокровного убийства.

После гибели командира пехотинцев, дела наши пошли хуже некуда. Командир будто воплощал в себе дух всего отряда, стойкость и смелость, волю к победе. С его смертью боевой порыв угасал. Солдаты гибли один за другим. Иные, поддавшись малодушию, пытались сдаться и получали от пиратов награду в виде пули или клинка в сердце.

Кто мне нанес удар — я не видел. Я провалился во тьму. Очнулся связанный по рукам и ногам. Кроме меня на палубе валялось еще с десяток раненых солдат и матросов. Трупы уже выбросили за борт. Низкое солнце озаряло красными лучами и без того алую палубу. На ней толпилась пиратская братва, возбужденная мыслью о предстоящем грабеже. На специально принесенном стуле сидел худой однорукий мужчина, его щеку и губы пересекал шрам, навсегда придавший ему гримасу зловещей усмешки. Длинные каштановые волосы спускались на плечи и лоб. Когда он встряхнул головой, я увидел, что они прикрывают клеймо на лбу. Он мог заработать это клеймо где угодно — в английском или испанском суде, на французских или арабских галерах, на рабовладельческих плантациях.

Застонав от боли в голове, я попытался повернуться и тут же получил чувствительный удар босой ногой по ребрам.

— Лежи спокойно, испанец, или я отрежу твой длинный нос, которым ты вертишь без надобности!

Я больше не собирался напрашиваться на удары. Я увидел то, что хотел. Сзади меня на палубе лежал Адепт. Связанный. Живой.

Начался скорый и не праведный суд. Однорукий капитан пиратов, развалившись на стуле, поглаживал длинными пальцами лежащий на коленях пистолет. Двое головорезов привели едва держащегося на ногах капитана Родриго Маркеса.

— Почему ты не сдался на милость победителя, когда увидел наш флаг? — небрежно осведомился однорукий.

— Потому что не слишком надеялся на эту милость. О твоих милостях, Клейменый Джек, ходят легенды.

— Эти легенды не лгут, ты прав. Но тогда, у вас была бы надежда. Теперь же ее нет.

— Я богатый человек, — без всякого воодушевления и заискиваний, спокойно произнес капитан. — Мои родственники могли бы дать богатый выкуп.

— А разве легенды не говорят о том, что Клейменый Джек не берет выкупов? Тебе не повезло.

Капитан Родриго гордо выпрямился и насмешливо произнес:

— Говорить, что тебе придется несладко на том свете, вряд ли стоит, ты и сам знаешь, что твоя душа безвозвратно погублена. Но еще на этом свете ты до дна изопьешь самую горькую чашу. Будь ты проклят!

— Может, и буду, только не твоими мольбами, — ухмыльнулся Клейменый Джек и разрядил в Родриго пистолет. Тело тут же выбросили за борт. Капитана мне было жалко. Конечно, он отличался жадностью, но все-таки помог нам. Если бы он знал, что, приняв нас на «Санта-Крус», подводит черту под собственной жизнью...

— Тащите следующего. Надеюсь, он доставит нам больше удовольствий, — крикнул Джек, поднимая новый заряженный пистолет.

Следующим притащили Генри. Толстый лысый пират, державший веревку, которой был связан наш друг, сказал по-английски:

— Этот жалкий стручок силен как бык. Он сломал ногу Мартину и свернул челюсть Томазо Людоеду!

— Да, чтобы свернуть такую челюсть, надо немало потрудиться, — хмыкнул Клейменый Джек.

— А еще он визжал диким голосом, что он твой личный друг и что, если с его головы упадет хоть один волосок, ты вздернешь нас на рее.

— Что же, тут он был полностью прав. Здравствуй, Генри.

— Здравствуй, Клейменый Джек.

— Развяжите его, — махнул рукой атаман пиратской шайки.

И путы тут же спали с него.

— Почему ты избил моих людей, Генри? И вообще какого черта ты забыл на этой испанской лоханке?

— У меня здесь немало дел. Одно из них повидать тебя. И ты знаешь зачем.

— Знаю. И сделаю все, что велит наш обычай.

— У меня просьба к тебе.

— Если она не слишком обременительна...

— Не слишком. Не убивай пленных. Ты завладел их имуществом. Зачем тебе брать еще и их жизни?

— Не выйдет! — резко отрезал пират.

— Тогда сохрани хотя бы жизни вот этих людей. — Он указал пальцем на меня и Адепта. — Это мои друзья.

— Твои друзья еще не мои друзья. Нет!

— Тогда... Тогда я покупаю их. По сто пятьдесят реалов.

Интересно, откуда у Генри взялись такие деньги?

— Не меньше трехсот за каждого!

— Двести — и по рукам!

— Хорошо, двести пятьдесят.

— Договорились.

Торг закончился в нашу пользу. Похоже, наши жизни были спасены. Но вдруг лысый толстяк заорал, тыча в меня пальцем:

— Он же убил Большого Дика! Дика любили все, а ты милуешь его убийцу!

— Большой Дик уже в аду, — резонно заметил пиратский капитан. — Ему все равно.

— Нет. Убийцу Большого Дика надо разрезать на куски, — проговорил второй пират, низенький, кривоногий, в красной повязке на голове.

— Это тебя надо разрезать на кусочки! — вдруг сорвался я. Просто не выдержал последних переживаний. — Как, наверное, разрезали на кусочки твою мать, которая была грязной сукой, почти такой же, как и твой отец!

— Ну-у... — Кривоногий бросился вперед и взмахнул над моей головой ятаганом...

Прогремел выстрел. Пуля из пистолета капитана пробила кривоногому спину, но смертоносная сталь все же обрушилась на мою голову. И я опять погрузился во тьму.

* * *

Голова раскалывалась. В ней гудело так, словно внутри работала кузнечная мастерская. Меня сильно тошнило, но главное — я был жив. Я с трудом поднял Руку и ощупал место, куда пришелся удар. Голова была забинтована. Главное, что я цел. Видимо, когда кривоногого настигла пуля, ятаган в его руке повернулся и мне достался удар плашмя.

Я лежал на чем-то мягком. Надо мной раскачивался фонарь. Похоже, немного штормило. Я застонал и попытался приподняться. Чьи-то руки помогли мне усесться. Я находился в тесной каюте, заваленной тюками..

Надо мной склонился Генри:

— Как вы себя чувствуете?

— Получше, чем покойник, но похуже, чем живой человек. Где я?

— На «Альбатросе», фрегате Клейменого Джека. Я выкупил вас и Винера, и теперь вы — моя собственность.

— Это очень приятно. Надеюсь, у тебя нет железных рудников. Где остальные?

— Где им и положено быть. Разграбив галион, Клейменый Джек пустил его ко дну вместе со всеми людьми. Такого не позволял себе даже Морган.

— Ох! — Я снова застонал. Несколько сот человек погибли по воле этого клейменого чудовища! Меня будто еще раз ударили ятаганом по голове.

— А что вы хотели? Клейменый Джек — самый отпетый и кровожадный супостат в этих морях. Рассказывают, он взял один из испанских прибрежных городов и, как принято, приступил к пыткам жителей, требуя золото. Когда ему заявили, что золота нет, он рассек грудь одного из горожан, вырвал сердце и надкусил его. И добился своего... Кстати, в те времена он еще так не озверел.

— Что он сделает с нами?

— Думаю, ничего. Несмотря на дурной и чересчур суровый характер, он человек слова. Он высадит нас в каком-нибудь удобном месте, Отдыхайте, вам надо быстрее выздоравливать. — Генри дал мне попить и ушел, а я провалился в сон.

День был или ночь — не знаю. Я проснулся от того, что Генри тормошил меня за плечо.

— Вставайте, Эрлих. Нас всех хочет видеть капитан.

— Что ему надо?

— Похоже, мы здорово влипли.

В сопровождении нескольких вооруженных матросов, поглядывающих на меня, как мне показалось, с некоторой опаской, я проследовал в капитанскую каюту. Там нас уже ждал Адепт.

Клейменый Джек катал ладонью по столу три огромных жемчужины. Он посмотрел мне в глаза, в его лице читалось любопытство.

— Где ты подобрал этих людей, Генри?

— Они спасли мне жизнь. Я их должник. Они мои друзья.

— Друзья! — Капитан ударил по столу с такой силой, что жемчужины подпрыгнули и упали на пол. — Джованни!

В каюту, почтительно согнувшись, проскользнул Джованни.

— Ты-то вряд ли считаешь их своими друзьями.

— Нет, капитан, это не мои друзья.

— Да? И почему же?

— Они адовы отродья.

— Неужели? Рассказывай.

Джованни кратко изложил историю погони за нами по всей Испании, а заодно и стычку с Аррано Бернандесом.

— Капитан, они продали душу дьяволу. Они приносят несчастья всем, кого коснутся. Шторм. Вы видели когда-нибудь такой шторм, как вчера?

— Никогда.

— Это все он! — Джованни указал пальцем на Адепта. — Он стоял на палубе и весь горел, как свеча, сатанинским пламенем, выкрикивал богохульные слова и призывал все силы ада на наши головы. После шторма обоих едва не выкинули за борт галиона, но их языки Длиннее даже их шпаг.

— И он о тех же глупостях, — произнес, улыбнувшись, Адепт. — Неужели вы верите этому иуде?

— Никогда бы не поверил. Но у меня есть еще один свидетель. Приведите!

В каюту влетел монах-бенедектинец Игнасио, которому придали скорость хорошим пинком. Он был в ножных кандалах и сильно избит. Вольная братва, ненавидящая и боящаяся испанских священнослужителей, прихватила его для жестоких развлечений, чтобы отыграться на нем за все обиды, нанесенные инквизиторами. Хотя наверняка в команде было много католиков, но при воспоминании о своих товарищах, замученных по приговору инквизиции, вся набожность куда-то исчезала и на ее место приходило ожесточение.

Игнасио за последнее время не придумал ничего нового. По привычке он призывал убить нас, выкинуть в море, а лучше всего, сжечь.

— Это полная бессмыслица, — сказал Адепт. — Вы допускаете, что этот сумасшедший говорит правду?

— Не знаю. Может быть.

— О, безумие!

— В вас есть что-то такое, чему я не могу подобрать слов. Возможно, вы действительно как-то связаны с дьяволом.

— Вам ли, Клейменый Джек, бояться дьявола?

— Не мне. Я давно сроднился с ним. Но я не люблю конкуренции на моем судне.

— Это навет. Они обычные люди, я их знаю давно, — выступил вперед и прижал руку к груди Генри.

— Конечно, они не бесы, как уверяет эта длиннорясая скотина, — сказал Клейменый Джек. — Скорее всего они какие-нибудь чернокнижники. А может, и нет — не знаю. Но все равно — если есть сомнения, их надо разрешать. Балласт за борт! Дело решенное!

— Но это же моя собственность, Джек!

— Я возвращу тебе деньги за них.

— Так нельзя!

— Ты хочешь последовать за ними? Не испытывай мое знаменитое долготерпение. В море! — Он взмахнул кулаком, и на его скулах заиграли желваки.

Да, нам ненадолго удалось пережить «Санта-Крус».

— Подожди, Джек! — крикнул Генри. — Мы подошли к Антильским островам. Измени немного курс. Высади их на необитаемом острове. Это же нетрудно.

— Я устал от тебя... Такой крюк недешево стоит.

— Я заплачу. Возьми весь долг себе.

— Как хочешь. Ты сам решил. И ты останешься на острове вместе с ними.

— Но на эту сумму будет справедливо подбросить нам порох, ружья и съестные припасы...

— О снисходительности Клейменого Джека ходит много рассказов. Пускай они пополнятся еще одним.

Ждать долго нам не пришлось. Ранним утром шлюпка высадила нас на поросшем буйной растительностью, едва выступающем из воды плоском, вытянутом на несколько миль острове. Как и было обещано, нам оставили немного припасов, три топора, два ружья, бочонок пороха, пару сотен пуль и еще кое-какие необходимые вещи.

— Судьба еще милостиво обошлась с нами, — произнес Генри, усаживаясь на песок и глядя на удаляющуюся шлюпку.

— Со мной и Эрлихом — да. Но ты ради нас пожертвовал слишком многим.

— Мы столько раз спасали друг другу жизни, что грех было бы позабыть об этой привычке.

— Нас связывает вместе общее предначертание. Я все больше убеждаюсь в этом... Кстати, — сменил тему Адепт, — откуда ты знаешь Клейменого Джека?

— Мой бедный отец, о горе мне, умер два года тому назад. На Тортуге, в почете и уважении. Перед смертью он отправил мне письмо. У него за душой осталось не так уж много денег, но он сообщил мне о некоторых старых долгах, которых так и не стребовал. В числе его должников был и Клейменый Джек. Сумму он задолжал значительную. Мне бы хватило на всю жизнь, чтобы иметь хороший дом, выезд, да еще давать деньги в рост и гулять во всех притонах и тавернах.

— Такой зверь, как Клейменый Джек, платит долги? — удивился я.

— О да, и очень пунктуально. У него бездна воистину ужасающих черт, но при всем этом он честен со своими, и ни один из членов команды не может сказать, что капитан когда-нибудь обсчитал, надул его. Отныне долг погашен.

— И ты опять без су за душой, да еще сидишь на необитаемом острове, — заметил я.

— Тут ничего не попишешь. Вы сами говорили — нельзя избежать того, что суждено. Все мы — игрушки в руках высших сил. Кстати, не хотите просветить меня насчет них? Мне же интересно, кто там, на небесах, решил загнать меня в эту морскую пустыню.

— Да, пожалуй, пришло время кое-что рассказать, — согласился Адепт. — Итак, слушай...

Выслушав рассказ Адепта, который решил поведать хоть и не обо всех, но о многих вещах, Генри недоверчиво спросил:

— Я должен поверить во все это?

— Должен.

— Хорошо. Я поверю. Хотя в моей голове это не укладывается.

— Ты слышал не простые слова. Вместе с ними на тебя легла большая ответственность. Ты попал в водоворот таких сил, которые влекут вперед и нас. Теперь у тебя нет обратного пути.

— Я и так уже по уши во всем этом. Теперь я хотя бы знаю, что творится вокруг меня.

— Да, ты знаешь теперь столько, сколько знают немногие посвященные...

— Я польщен, — усмехнулся безрадостно Генри...

Мы попали не в самое плохое место. Сезон дождей еще не пришел, так что не было проблем с крышей над головой/однако Адепт и Генри все-таки построили хижину. Я участия в работе не принимал, потому что никак не мог оправиться после потасовки на борту «Санта-Крус» и нуждался в отдыхе и покое. А уж их-то на острове было хоть отбавляй.

Я постепенно выздоравливал, головокружения и мигрени донимали меня все меньше. Адепт приготовил из трав, которые он умудрился как-то сохранить и даже вынести с пиратского фрегата, настой, и тот прилично помог мне.

В первый же день удалось найти источник пресной воды. В пище недостатка не было. Мы подстрелили дикую свинью и несколько птиц, а также ловили крабов и прочую морскую живность. Не было недостатка и во фруктах.

— Мы неплохо здесь устроились, — сказал я однажды. — Интересно, но я почти перестал ощущать нить, связывающую нас с Робгуром. Может быть, он оставил нас в покое?

— Он никогда не оставит нас в покое. Просто он сейчас ослаб. Он хотел покончить с нами разом, и это отняло у него много сил. Кроме того, здесь, на безлюдном острове, он обладает гораздо меньшими возможностями. Он питается энергиями страстей и зла, которых больше всего в больших, многонаселенных городах.

— Но рано или поздно он накопит силы, — сказал я. — И однажды придет сюда. Кроме того, если мы просидим здесь еще некоторое время, то просто пропустим те три дня, которые Абраккар появится в пустыне и будет открыт вход в него. Если только нам не повезет и сюда не зайдет какой-нибудь корабль.

— Зайдет, как же! — воскликнул Генри. — Кому нужен этот дикий Эдем? Только пиратам.

— Да, обстоятельства складываются против нас, — произнес Адепт. — Но вы забыли, что мы не просто жалкие рабы слепого случая. Мы можем подчинять себе события, их смену и течение. Случай всего лишь непознанная и строго определенная цепь ситуаций. Кто обладает умением и знанием, может сдвигать звенья этой цепи. На этом основано все противостояние Орденов.

— Но как это поможет нам? У нас нет сейчас никаких возможностей для того, чтобы хоть немного поколебать великую цепь. Нет никаких орудий.

— Ошибаешься, такое орудие есть Гризрак. Я не знаю, что это такое, но в нем собрана невиданная мощь, которой мы вряд ли когда-нибудь до конца овладеем, но часть которой использовать все же попытаемся.

— Как может гризрак помочь нам?

— Так же как во время шторма. Я чувствую его, я вливаюсь в него, мое существо становится его частью, и я ощущаю внутри него нечто мягкое, теплое, почти что живое, податливое, как глина, и вместе с тем упругое, ускользающее из рук.

— Так почему мы до сих пор здесь? Пусть волшебная палочка из сокровищницы великого джинна перенесет нас к нужному месту, — усмехнулся я.

— Странно, но в шторм, при величайшем противоборстве и напряжении всех сил, мне было легче «договориться» с гризраком. Сейчас мне дается это гораздо труднее. И я до конца не уверен, что у меня это получится.

Адепт провозился с гризраком три недели. Он часами просиживал, поглаживая его пальцами. Он произносил слова давно вымерших языков. Пытался учесть влияние звезд и тонких смещений эфира. Он всеми способами концентрировал волю. И все равно порой казалось, что Винер взялся за совершенно невыполнимую задачу

Но ровно через месяц Адепт вырвал у судьбы милостивую улыбку. В бухту зашла израненная в тяжелом бою испанская галера.

* * *

Два королевских английских военных судна, заполненных жаждущей добычи солдатней, высадили десант близ города Санта-Анна, гарнизон которого решил биться до последнего. Испанцы оказали отчаянное сопротивление и в результате англичане были отброшены огнем мушкетов и орудий, понеся значительные потери Им пришлось отступить. Но их беды только начинались. Им не повезло — на горизонте появились четыре испанские галеры. Командир англичан капитан Джексон решил, что не стоит ввязываться в морское сражение. Все равно добычи и воинских почестей в этом походе не видать. Поэтому, не принимая боя, англичане устремились прочь.

Испанцы, ободренные бегством ненавистного врага, решили преподать ему хороший урок и устремились в погоню. Англичане уходили в открытое море, пытаясь скрыться от преследователей. Но надежды на то, что их оставят в покое, не оправдались. Из-за низкой, всего лишь двухметровой, осадки галеры неважные океанские ходоки, и обычно они не удаляются на значительное расстояние от берега. Но упрямство и злость гнали испанцев вперед, и они не собирались упускать добычу.

При добром ветре у фрегата имеются все преимущества в ходе перед галерой, ведь треугольный латинский парус не может составить конкуренцию их богатой парусной оснастке. Но ветер был слаб, и преимущество перешло к галерам. Двадцать пар весел, к каждому из которых приковано по семь негров, индейцев или преступников, неумолимо влекли галеры вперед

Преследование длилось довольно долго Гребцы падали в изнеможении на весла, но снова оживали под градом сыплющихся на них ударов плетей. И вот настал миг, когда англичане и испанцы схлестнулись в кровавой схватке.

Одна из галер затонула сразу — в нее очень удачно угодил бортовой залп фрегата. Солдаты и матросы барахтались в воде, сбрасывая с себя одежду, тяжелые панцири, стараясь отплыть подальше от тонущего корабля, чтобы не быть затянутыми в воронку. Они надеялись, что их кто-нибудь подберет. Ну а несчастные гребцы шли на дно, скованные со своим кораблем одной цепью.

Фрегат тут же был взят на абордаж с другой стороны, и закипел жаркий рукопашный бой. И испанцы, и англичане бились с отчаяньем обреченных, никто не ждал пощады. Вопли сотен глоток, грохот орудий, стоны раненых далеко разносились по водной глади. Молчали только галерные рабы, которым во время сражений деревянными затычками затыкали рты, чтобы в случае ранения или с перепугу они не сеяли панику

Вот раздался оглушительный грохот, казалось, сам небесный свод затрещал и сейчас обрушится в океан Но это всего лишь взорвался пороховой магазин взятого на абордаж фрегата, и корабль запылал, а затем отправился на дно. Пламя от него перекинулось на галеру — Испанцы прыгали в воду, понимая, что сейчас взорвется боезапас и на галере. Так оно и произошло. Снова оглушительный грохот, летящие во все стороны деревянные обломки и изувеченные тела.

Это было одно из тех сражений, где не выигрывает никто. Победа была достигнута слишком большой ценой. Печальный результат — оба английских фрегата пошли на дно, компанию им составили три испанские галеры. Четвертая, перегруженная спасенными моряками, тоже была сильно повреждена, что вынудило ее встать на ремонт в бухте ближайшего острова. Безлюдного, если не считать трех оставленных пиратами человек. То есть нас.

Капитан галеры любезно согласился принять нас на борт. Нам сильно повезло, ибо галера держала курс на Картахену, которая и являлась целью нашего путешествия. На ремонт ушло всего два дня, и после месячного пребывания на острове мы опять бороздили океанские воды. Вскоре мы уже сходили по деревянному трапу на портовый пирс.

Перво-наперво нас отвели на прием к губернатору, который с интересом выслушал рассказ о наших приключениях, разумеется, несколько сокращенный и сильно измененный. Оказалось, наш флот потерял в шторм три галиона. Но никому и в голову не пришло, что «Санта-Крус» стал жертвой Клейменого Джека, который уже года полтора не заплывал в эти края, довольствуясь разбоями у берегов Северной Америки.

— Нужна ли вам какая-нибудь помощь, сеньоры? — вежливо осведомился губернатор, хотя по его лицу можно было понять, что на серьезную материальную поддержку нам рассчитывать нечего.

— Не стоит беспокоиться. Хоть все наше имущество и Досталось этим бешеным псам, но у нас в Картахене есть друзья, способные протянуть руку помощи в трудную минуту, — произнес Адепт.

— Прекрасно, когда в жизни есть на кого положиться в час испытаний. — Губернатор повеселел, поняв, что его ни о чем не будут просить.

Мы расстались с ним, как лучшие друзья, и он заверил, что и дальше готов оказывать нам посильное содействие. Выйдя из богатой губернаторской резиденции, мы отправились искать дона Марио Донайрэ.

Город расположен на узком перешейке, выходящем одновременно на море и на широкую полузакрытую бухту, глубоко врезавшуюся в берег. Состоит Картахена из двух частей — верхнего и нижнего города, каждый из которых обнесен крепостной стеной. Климат здесь очень жаркий и влажный С наступлением периода дождей, который длится полгода, здесь вообще невозможно дышать, все покрывается плесенью, и даже ночь и ветер с моря не спасают от духоты. Картахена — последний пункт, где собираются атлантические флоты, которым предстоит путешествие через океан. Торговля здесь в связи с этим шла очень бойко, город процветал много лет и мог похвастаться роскошными каменными зданиями, неприступными стенами и, конечно же, величественными церквями и монастырями. Из Испании в Новые Индии устремилось немало желающих нести Слово Божье погрязшим во грехе индейцам, которые до прихода европейцев поклонялись кровавым и ложным божкам. Немало индейцев сгорело на кострах инквизиции, но еще больше было просто уничтожено, погибло от завезенных благодетелями болезней, сгинуло на плантациях.

Картахена всегда влекла к себе орды грабителей, но мало кому удавалось одолеть мощные форты, окружавшие город, и проникнуть за крепостные стены.

Но все-таки иногда удавалось. В 1543 году экспедиционный отряд из трехсот французов захватил город. Делались и другие попытки. Всего лишь десять лет назад капитан первого ранга французского военно-морского флота барон де Пуэнти заключил договор с флибустьерами и повел три тысячи матросов и почти две тысячи солдат на штурм города. И взял его с боем! И до сих пор бывалые пираты сопровождают рассказы об этой экспедиции грязной руганью. После взятия Картахены добыча выражалась в восьми миллионах ливров, но Пуэнти при дележе надул флибустьеров так, как не умудрился бы надуть ни один самый наглый ростовщик. Представитель корсаров даже добился приема у Людовика Четырнадцатого, и следствием этого явился высочайший рескрипт о том, чтобы выплатить все присвоенное бароном, но решение это так и не было выполнено до конца.

Дон Марио проживал в роскошном каменном доме. Это был маленький невзрачный человечек, очень уважаемый в местном обществе. Обычно слуги Ордена занимают достаточно высокое положение в обществе, которое необходимо для выполнения некоторых задач, требующих определенных усилий, в том числе финансовых. Многие из слуг обязаны этим положением Ордену, его могучей, проявляющейся исподволь, тайной поддержке. Марио Донайрэ не входил в число посвященных и имел весьма смутное представление о силе, с которой связан, но вместе с тем прекрасно понимал, что за его спиной кроется нечто мощное и значительное.

Дон Марио принял нас несколько сухо, но вполне Доброжелательно. Он уже получил сообщение и знал, что обязан выполнять все, что мы прикажем, чего бы это ни стоило. Но требовали мы не так уж много: организовать экспедицию, нанять небольшое, с низкой осадкой судно и команду.

— Как быстро это нужно? — спросил дон Марио.

— Послезавтра. Не дольше, — сказал Адепт.

— Но это невозможно! Найти судно, подобрать достойную команду, заключить договор.

— Это вопрос не времени, а денег.

— Можно попытаться, но это обойдется очень дорого.

— Промедление обойдется гораздо дороже. И для нас, и для вас. Вы просто не представляете, по какому тонкому канату мы идем. А теперь и вы вместе с нами.

Дон Марио помрачнел. Он понял, что действительно для него будет лучше, если мы быстрее отправимся восвояси.

И все-таки обстоятельства снова складывались против нас. Команду, соблазнившуюся хорошими деньгами, удалось собрать быстро. Но единственное подходящее судно, которое сумели отыскать, нуждалось в ремонте. Так что нам пришлось задержаться еще на несколько дней.

— Нам просто повезло, — сетовал дон Марио. — Могло статься, что под рукой вообще не оказалось бы подходящей посудины.

— Мы и так сильно задержались, — обернулся ко мне Адепт. Мы сидели втроем за столом во дворике дома Марио Донайрэ. — Здесь много людей. Здесь блеск золота и кипение самых низменных страстей, Здесь он сильнее.

— Кто? — удивился Марио.

— Лучше бы вам никогда не узнать этого. Только бы не стало слишком поздно.

Но было уже слишком поздно. Со шпиля колокольни, которая выглядывала из-за пальмовых листьев, сорвалась черная точка и устремилась к нам. С ужасом я увидел нашего давнего преследователя — черную птицу. Она пронеслась, срезав крылом пальмовый лист над нашими головами.

— Никогда раньше не видел подобных тварей! — воскликнул Марио.

— И славу Богу, — сказал Адепт.

— Мне показалось, я видел ее взор, обращенный на меня. Он продрал меня до печенки, как ветер в северных морях. Что это было?

— Это была смерть.

— Какая ерунда. Что за смерть?

— Ваша смерть. Она может поджидать где угодно — вечером за углом, в лице старого врага или лучшего друга. Сегодня или через месяц. Но она придет...

— За кем?

— Может быть, за вами. Потому что она не может достать нас.

— По-моему, вы шутите, — с напускным равнодушием произнес Марио, но я видел, что слова Адепта пробрали его.

— Не шучу. Вы должны быть очень осторожны. С та-, кой опасностью вы не сталкивались никогда в жизни.

— Не знаю, как вам и верить.

— А разве те, кто приходил к вам со знаком Ордена, хоть раз солгали?.. Может, вам повезет больше других. Я буду молиться за вас. Горячо молиться...

* * *

За кормой нашего корабля осталась Картахена, бухта с высокими белыми стенами фортов Санта-Крус и Сан-Ласар, которые казались непреодолимыми, но которые удальцы барона де Пуэнти взяли без особого труда, поскольку мало кто из солдат-испанцев готов был до смерти биться за этот опостылевший, влажный кусок земли и за золото, пролетавшее мимо их карманов, чтобы осесть в сокровищницах важных сеньоров.

Наш путь сейчас лежал не через океан, а вдоль побережья. Вскоре судно достигло необъятного, изрезанного островами устья великой реки Амазонки, проходящей через весь континент и берущей начало где-то в Кордильерах, в тех местах, где не был никто из белых людей и не будет еще много лет.

Команда из обычной портовой братвы, одинаково хорошо управляющейся и с ножом, и с фалом, считала, что мы идем за золотом. Время от времени я ловил на собственной персоне косые взгляды, и тогда мне становилось не по себе, С этими добрыми молодцами надо держать ухо востро.

— Куда же мы все-таки держим путь? Интересно, в каких краях мне предстоит навеки успокоиться, — не выдержав неизвестности, в лоб спросил меня Генри, теребя ворот новой рубахи.

— Это ведомо только Винеру, — ответил я.

— Почему бы ему не поделиться с нами своими планами?

— Потому что и он точно не знает, куда нас ведет

— Как это?

Я объяснил ему все, что знал насчет бабочки, компаса и внутреннего чувства направления.

— За время общения со мной вы напустили туману во сто крат больше, чем я видел за два года из окна лондонской тюрьмы.

Амазонка была грандиозна. В некоторых местах вообще не было видно берегов, иногда же река сужалась. В ее мутных водах водились такие твари, которых просто невозможно себе вообразить: крошечные рыбы пираньи за две минуты способны обглодать дикую свинью или человека до скелета; кайманы, лежащие часами в полной неподвижности, словно коряги, но, когда необходимо, способные двигаться стремительно и резво, как арабские скакуны; плоские рыбы, прикосновение к которым создает ощущение, будто тебя ударили кувалдой по голове, и способные вызвать потерю сознания. Несколько раз мы встречали гигантских змей, причем над водой возвышалась только их треугольная голова. В сплошной зеленой массе берегов, казалось, не может быть места людям, там могут жить лишь монстры и чудовища из свиты самого Вельзевула, но это далеко не так. В сельве живут примитивные племена, большинство из которых не знает железа и письменности, а некоторые питаются людьми. Раза два мы видели длинные каноэ, а однажды, когда подошли поближе к берегу, в борт воткнулось несколько стрел с костяными наконечниками.

— Это отравленные наконечники из кости обезьяны, — сказал Мако — сухощавый, невысокий, лет тридцати раб-индеец, которого мы взяли с собой в качестве проводника. Он отлично знал сельву, провел в ней долгие годы, пока не попался в лапы испанцев. Он пойдет с нами до конца.

Мне становилось жутко, когда я думал о том, что все же настанет миг и Адепт скажет: «Мы пришли на место, надо сходить на берег». Я просто не представлял, как можно выжить в этом мире. Нет такой силы, которая сумеет хоть когда-нибудь покорить эти края, привнести в них упорядоченность и цивилизацию. Это гиблые места.

Только один раз мы увидели двухмачтовый шлюп и Дважды нам попались на глаза жалкие европейские поселения, жавшиеся к воде. Мне было искренне жаль тех, кто живет в них.

Наше путешествие было странным. День мы шли под парусом, потом ложились в дрейф, потом опять поднимали все паруса и неслись куда-то вперед. Иногда Адепт приказывал возвратиться назад. Отдав необходимые распоряжения, он закрывался в каюте, где лежал на койке или сидел неподвижно, словно пытаясь не упустить невидимую нить.

Когда мы, наконец, поднялись довольно высоко по реке, Адепт приказал ложиться на обратный курс, Снова дрейф. И снова паруса ловят ветер. Так продолжалось уже три недели. Провизии у нас было более чем достаточно, и мы могли еще долго слоняться подобным образом. Но на судне с каждым днем все больше проявлялась какая-то нервозность.

Адепт стоял на палубе, выпрямившись, и вглядывался куда-то в зеленую чащу по правому борту. От него исходила энергия, которую почувствовали и матросы. Он негромко произнес три фразы на языке атлантов, и это тоже не укрылось от ушей матросов. Они завороженно взирали на него.

— Опять вверх по реке. И быстрее! — резко крикнул Адепт перед тем, как удалиться с палубы.

На следующий день ко мне подошел капитан Леон-сио, худой как щепка, бородатый валлиец со злыми глазами.

— Команда волнуется, сеньор.

— Почему?

— Они не понимают, что происходит.

— Им платят не за понимание, а за службу.

— Они считают, что сеньор Винер немного не в себе... И даже хуже.

— Что это значит — хуже?

— Они не верят, что он порядочный католик. Никто не слышал, чтобы он, да и вы тоже когда-нибудь молились. Наоборот, из уст сеньора Винера вырывались

Такие слова, которые приличествуют лишь людям, одержимым бесовскими чарами. Матросы считают, что вы принесете беду, что вами владеет какое-то зло. Но не это главное.

— Что еще? — спросил я, думая про себя о том, что дело плохо, люди все четче начинают ощущать потусторонние флюиды, порождаемые нашим присутствием.

— В Картахене ходили слухи о пропавшем «Санта-Крусе». Будто там был черный колдун, наславший на флот шторм.

— Ну и что?

— Команда полагает, что этим колдуном мог быть сеньор Винер.

— Напрасно вы повторяете эту чушь!

— Возможно, но команда думает иначе. И с каждым днем она укрепляется в худших своих опасениях. Матросы на грани бунта.

— Я сам выброшу за борт первого же бунтовщика, который разинет свой гнусный рот!

— Вы не знаете, что такое бунт на корабле...

— Я знаю и не такое. И вы будете делать то, что скажет Винер. Нам плевать на то, что думает это отребье, и на то, что оно собирается бунтовать. Это у них не пройдет!

Капитан бросил на меня быстрый взгляд, пронзивший меня подобно кинжалу. Затем он поклонился и вышел из каюты. Я разбирался в людях и знал, что этот просоленный морской волк в любом случае будет на нашей стороне.

Интересно, откуда дошли слухи о том, что произошло на «Санта-Крусе»? Наверное, кто-нибудь из мерзавцев Клейменого Джека попал в Картахену, решив попытать счастья на берегу, и теперь потешает таверны рассказами о каком-то черте, пустившем на дно сразу три корабля атлантического флота своими чарами.

Следующие дни подтвердили правдивость слов капитана. Команда медленно закипала. Они действительно были способны поднять бучу, и тогда, который раз за последнее время, нас попытаются выкинуть за борт. Но теперь уже в кишащие гадами и не менее страшные, чем океанские пучины, воды Амазонки. Ох, этот чертов святоша Игнасио, с его нелегкой руки неприятности преследуют нас!

В тот день корабль в очередной раз лег в дрейф, Я спустился в матросский кубрик. Опасности лучше идти навстречу, а не ожидать ее с трясущимися поджилками.

— Наше путешествие затягивается, — объявил я, — поэтому мы повышаем плату в полтора раза. Часть денег вы получите сейчас, другую часть — по расписке у дона Марио.

Послышался одобрительный ропот.

— Он заговаривает нам зубы! — крикнул из угла одноухий, долговязый, с обожженной половиной лица матрос. — Пусть скажет, какую рыбу мы ловим в этом жалком ручье!

— Это вам знать не обязательно.

— Ну, я же говорю! Выпустить им кишки! Точно, один из них, этот страшилище Винер, молится сатане, а не Господу нашему Иисусу Христу! Он пустит нас на дно, как пустил целый флот!

Я вытащил из-за пояса пистолет. Выстрел оглушительно прогремел в небольшом помещении. Пуля впилась в доску над головой одноухого.

— Боюсь, твоя доля достанется кому-то другому. Мертвецам не нужны деньги, — усмехнулся я и обратился к матросам:

— Что вам милее — звон монет или! пустопорожние причитания этого болтуна?

На несколько дней огонь был притушен. Через двое суток Адепт указал рукой на правый приток Амазонки, достаточно широкий для нашего судна и немногим уступающий самой реке.

— Нам нужно туда.

Еще через три дня, когда приток сузился настолько, что мы стали опасаться, как бы не посадить корабль на мель, Адепт неожиданно заявил:

— Все! Здесь! — Он обернулся к капитану:

— Спускайте шлюпку на воду. Мы высаживаемся. Капитан удивленно посмотрел на нас:

— Вы убеждены, что что-то забыли в здешних местах?

— Это уже наше дело. Вы высаживаете нас и возвращаетесь домой немедленно.

— Как?! — воскликнул капитан.

— Почему?! — одновременно воскликнул и я.

— Нам больше не понадобится корабль.

У меня закралась шальная мысль: а может быть, Адепт действительно сошел с ума? Остаться здесь без судна означало остаться здесь навеки.

— Ты в этом уверен?

— Наверняка.

— Хорошо, — кивнул я.

— Даже мой приятель Билли Кувалда, которому чудилось, будто он является церковной чашей для причастия, решил бы, что я сошел с ума, — произнес Генри, — но я все равно иду с вами, черт бы меня побрал!

Когда моя нога ступила на усыпанный камнями берег, я вдруг почувствовал, что, как бы все не повернулось, я теперь окончательно отрезан от своей прошлой жизни, от мира, в котором прожил больше сорока лет. Возврата в него мне не будет.

Матросы, счастливые, что отделались от нас так легко, старательно гребли к кораблю. Они, похоже, боялись, что мы передумаем и вернемся назад. Адепт махнул им рукой, и один из них в ответ только перекрестился.

* * *

Провести ночь в сельве — испытание не для слабых духом. Равно как и изо дня в день идти по этой проклятой Богом земле. Но постепенно человек привыкает ко всему. К оглушительной ночной какофонии; скрипам, треску, продирающим до костей крикам загадочных животных, и стрекотанию насекомых, раз в десять более громкому, чем стрекотание наших милых сердцу кузнечиков где-нибудь в Англии, карканью, шелесту, свисту и многому другому, чему и названия нет.

Затрещали ветки — это пробирается в зарослях хищный зверь. Он бы показал, кто истинный хозяин в сельве — уж конечно, не эти пришельцы, жалкие и неуклюжие. Но у них есть пламя, они владеют огнем, а что может быть страшнее огня, впивающегося в нос, пожирающего шерсть? Никакая сила, никакие самые острые клыки и когти не могут противостоять ему. Поэтому лучше поискать другую добычу. Ее не так трудно найти в кишащей жизнью ночной сельве, особенно когда твоя поступь мягка и еле слышна, а движения быстры как ветер...

Я подбрасывал в огонь всякий древесный мусор, который загорался с явной неохотой, что при такой сырости неудивительно. Хотелось спать даже при сильном шуме, но нельзя, погаснет костер — и мы останемся один на один с сельвой.

На свет слетались тучи насекомых: мелкие мушки, чьи укусы очень болезненны, но еще хуже было то, что они забивались в одежду, уши, нос. Немного отгоняло их вонючее масло, которым мы натерли кожу еще вечером, но все равно эти кровопийцы очень нас донимали.

На траве вокруг нашего небольшого лагеря была проложена веревка, пропитанная особым составом, чтобы через нее не могли проползти змеи, которых в этих местах водилось невероятное количество. Говорят, что такая защита помогает и против омерзительных пауков, иные из которых ядовиты, а другие достигают таких размеров, что питаются мелкими птицами. Разным премудростям, необходимыми тому, кто решил подольше остаться живым в сельве, нас обучал проводник индеец Мако. Он отлично прижился в этом зеленом котле, в котором кипела жизнь, в основном враждебная человеку. Мако чувствовал себя тут уютно и свободно, как ощущали бы себя мы, находясь на улицах Лондона или Парижа. Индеец был неразговорчив и, хотя в совершенстве владел испанским языком, большую часть времени предпочитал хранить молчание. Мы выкупили его из рабства, пообещали деньги и свободу. Обращались мы с ним как с равным, ничем не подчеркивая разницу в положении. Мако никак не выражал своей признательности, но я знал, что он благодарен нам за это и будет верен до конца.

Мы шли уже почти две недели, неся за плечами тяжелый груз провизии, боеприпасов и прочих, необходимых для выживания предметов. В руках мы сжимали мачете, которыми прорубали себе дорогу через переплетения лиан, побегов, корней.

Мы продвигались довольно медленно, однако быстрее чем я поначалу мог себе представить. Сколько миль отделяло нас от места, где мы покинули корабль? Не знаю. Да это и не так уж важно. Пути назад нам не будет.

Адепт так и не объяснил, зачем он отослал обратно корабль, даже не уговорившись о новой встрече. Он оставался совершенно спокойным, а мы с Генри нервничали. Сама мысль о том, что придется погибнуть в этом зеленом аду, нагоняла тоску. Иногда опора, на которой ты держался, чтобы не впасть в пучину отчаяния и безумия, раскачивалась и пыталась уйти из-под ног

Господи, думал я бессонными ночами, мы же никогда больше не увидим людей. Здесь их просто не может быть, а обратно мы не вернемся. Однако если мы и встретим здесь кого-то, то спаси нас Дева Мария. Лучше уж вообще всю оставшуюся жизнь не увидеть ни одного человеческого лица, кроме собственного отражения в зеркале...

Все изменилось. Чье-то присутствие мы почувствовали уже через пять дней пути. Что-то мелькнуло в лесу, какой-то шорох, движение — вроде бы ничего особенного, все привычно. Но это была не дикая кошка или свинья, и даже не обезьяна. Это были люди.

— Да, за нами идут, — подтвердил наши опасения Мако.

— Кто? — спросил я.

— Это земли племен вагайя.

— Они опасны?

— Все опасно в сельве для белого человека. И вагайи могут быть опасными.

— Опаснее, чем бунт на корабле? — усмехнулся Адепт.

— Не все ли равно белому человеку, как умереть? — пожал плечами Мако. — Пасть от выстрела или быть зажаренным и съеденным вагайя.

С этим трудно было согласиться. Результат, конечно, одинаков, но во втором случае процесс гораздо более мучительный.

— Они не всегда едят людей... — Мако помолчал, продолжая идти вперед, потом дополнил:

— Никто не может знать, что захотят вагайи. Может, съесть белого человека, может, взять его в племя как талисман или Просто пропустить и дать ему идти своей дорогой. Все в руках Бога.

— Ты же наверняка не веришь в нашего Бога, — сказал Генри.

— Зато вы верите...

С того момента прошло больше недели, но вагайи никак не проявляли себя.

Я держал на коленях заряженное ружье. Встряхнул головой, прогоняя сон, ударил себя с размаху ладонью по щеке, убив дюжину мушек. Немного помогло, но вскоре сон вновь попытался овладеть мной. Наконец мне удалось отогнать его и прийти в себя. Через час надо будить Генри, он должен сменить меня на посту.

По моей спине пробежал озноб. Я обернулся, и желудок подскочил, как мне показалось, к самому горлу, когда я увидел то, что скрывалось в чаще позади меня. Темень сельвы была усеяна, как небо звездами, блеклыми переливающимися огоньками. Они не казались красивыми и привлекательными. Такое лучше не видеть нигде. Мало что на земле могло бы показаться более отвратительным и чуждым человеку, чем энергия, исходящая от этих огоньков. Они завораживали и были способны высосать у слабого духом все силы. Конечно, они не могли причинить вред тому, кто выиграл поединок с черным богом Торком. Но все равно по моей спине будто поползли липкие, холодные и скользкие пальцы.

Огоньки эти были глазами гигантских змей — анаконд. Рядом с лагерем раскинулись душные, кишащие невиданными гадами болота. Их королевами и были анаконды. На этих громадных пресмыкающихся будто лежит печать иных реальностей, они случайные гости в нашем мире. Индейцы боятся их больше всего на свете и приписывают этим богопротивным созданиям магические свойства, для чего, возможно, имеют все основания.

Я стойко дотянул свою часть ночного караула и растолкал Генри. Тот жалобно простонал:

— Лучше сразу убей меня, жестокий инквизитор, чем предавать бесконечным пыткам.

— Потом отоспишься.

— В могиле? Ох, как тяжело! — Он присел к костру.

— Не засни.

— Никогда! — Генри так сладко зевнул, что меня одолели сомнения в его искренности, и я счел необходимым посидеть с ним несколько минут, пока он окончательно не очнется.

Поход по сельве, жуткий климат, нервное напряжение — все это порядком измотало нас. Если вагайи чувствуют себя здесь так же, как я сейчас, зачем им вообще приходить на этот свет? Впрочем, сельва — их дом, возможно, у них совсем иное мнение о прелестях местного климата? Лето в Париже показалось бы им лютым морозом, похлеще русской зимы.

С этой мыслью я и провалился в глубокий сон. Всю ночь меня мучили дурацкие сны, содержание которых я вряд ли вспомню. Помню лишь черное небо в крупных алмазных и рубиновых звездах под ногами и голубую чашу над головой. Я почему-то четко осознавал, что голубая чаша — это моя родная и вместе с тем какая-то иная планета. И я что-то должен решить. От этого решения зависит очень многое. Потом я лечу в самый центр расколовшегося на части и вращающегося мироздания в головокружительном калейдоскопе мироздания...

— Пора в дорогу, мой друг! — расталкивал меня Адепт.

— Все дороги ведут в Рим.

— Наша ведет в Абраккар. Я уверен в этом.

— А я — нет! — нахмурившись, произнес я. — Надоело!

— Останешься здесь?

— Хотелось бы. Устал... Хорошо, в дорогу.

Я перекрестил себя и наступил на горло своему раздражению. Сегодня я чувствовал себя гораздо хуже, чем вчера. Сколько еще мы сможем идти вперед? Сколько еще нас будут терпеть вагайя, ни на миг не выпускающие нас из поля зрения? Вот и сейчас они схоронились где-то за листьями и настороженно разглядывают нас. А мы даже не видим их. Один раз мне удалось проникнуть мыслью в убогое сознание одного из них, и я почувствовал страх, ожидание и любопытство. И еще побуждения охотника, который идет за дичью. Адепт тоже пытался разобраться своими способами в этой ситуации.

— Идет борьба, — заключил он. — Она вне нас. И даже вне сил Хранителя. Вокруг нас странные эфирные возмущения, готовые перерасти в бурю.

— Что это значит?

— Не знаю. Знаю лишь, что от этого зависит наша жизнь.

— Сколько нам осталось до цели?

— Пока есть силы — надо идти. Может, мы и дойдем.

Да, идти! Идти, пока не кончатся припасы, порох. Пока мы не свалимся замертво, и нас не проглотят эти вонючие болота, и наши тела не обовьют кольца анаконд. Идти, и все! Вперед! Под ногами хлюпает вода, рука устала рубить. Раз — вместе с веткой разрублено тело змеи, едва не ужалившей Адепта. Два — пополам развалилась огромная ядовитая лягушка... Я проделывал все это автоматически, не задумываясь. В сельве у человека нет времени на раздумья. Его спасает не изысканный ум, а быстрая реакция. Опять змея — не наступить бы. Хлюп — вода под ногами. Взмах руки — лиана перерублена. Вперед...

Сельва. Взметнувшиеся ввысь стволы деревьев с разветвленными корнями-подпорками, в которых живет всякая живность. Кора этих деревьев белая и гладкая на ощупь. Отяжелевшие ветви с зелеными бородами мхов и лиан, вьющихся побегов и самых разных растений образовывают свод, через который с трудом проникает свет, — жизнь на дне сельвы проходит в полутьме. Огнями вспыхивают орхидеи и огромные яркие цветы, которые не смог бы себе представить ни один цветовод-голландец.

Пальмы, кусты, бамбук, изредка попадались рухнувшие покрытые плесенью стволы деревьев. Иногда сельва расступалась, и глазу открывались обширные прогалины, залитые солнцем. Но там не было пути. Эти пространства, пожалуй, самое страшное из всего, что здесь есть, — болота с анакондами и лягушками, яд которых может убить человека моментально.

Сельва — многоэтажный дом: внизу живут причудливые крысы, дикие свиньи, выше — свирепые кошки, обезьяны. Птицы с ярким оперением, иные из них величиной всего с полпальца, у других же только клюв был длиной больше метра.

Мы шли и шли вперед. Монотонно. Привычно. Не думая ни о чем.

На эту мрачную проплешину мы вышли в конце дня. — Странноватое место — черная рыхлая земля, даже не влажная и жирная, а какая-то вязкая, и ни одного зеленого ростка, что совершенно невероятно в сельве. И еще — ощущение, будто стоишь на горячей плите. Хотя температура воздуха и поверхности земли здесь была такая же, как и в любом другом месте. Этот жар имел какую-то иную природу.

— Плохое место, — сказал Мако. — Надо быстрее уходить отсюда.

— Мако прав, — подхватил Генри, потирая шею. — Жар здесь поболее, чем в турецких банях.

— Стойте! — крикнул Адепт, застывая в неподвижности. Казалось, в этот миг он стал тяжелее и, подобно атланту, держащему небесный свод, врастает в землю.

— Камень брошен — жди лавины, — произнес он негромко.

В тот же миг из зарослей посыпались индейцы. Они были низкорослы, с наивными детскими лицами. Кроме набедренных повязок, на них не было никакой одежды. Их темные тела украшали разноцветные узоры, в основном сетчатые... В руках они держали натянутые луки, высотой больше их самих, с длинными стрелами и дротиками с костяными наконечниками, которые дикари обычно смазывают ядом.

— Не надо! — крикнул я, видя, что Генри потянулся к своему ружью. — Нам их все равно не одолеть.

— Может, испугаются выстрела? — спросил Генри.

— Не испугаются, — возразил Адепт. — Наверняка они уже видели ружья. Если ты выстрелишь, они просто убьют нас всех. Можно попытаться договориться с ними и купить их расположение.

Индейцы стояли молча. Мы вытащили из мешков несколько ножей, связки бус. Спасибо дону Марио, не новичку в этих местах. Он предвидел подобное развитие событий и посоветовал нам запастись всякой мелочью. Сейчас эти предметы могли спасти нам жизнь,

— Скажи им, Мако, что мы пришли с миром. В знак нашей дружбы мы дарим им эти вещи.

Я положил бусы и ножи на землю. Мако перевел мои слова. Вперед выступил индеец, ростом пониже, чем остальные, в его черных волосах мелькали седые нити, что свидетельствовало о более почтенном возрасте.

Он подобрал подарки, потом что-то затараторил на своем языке. Говорил он минут пять.

— Он сказал, — перевел Мако, — что белые демоны пойдут с ним. В поселке племени Большая Пальма будут решать их судьбу. Белым демонам нечего бояться. Их всего-навсего убьют, а может быть, оставят жить со всеми почестями в племени, поскольку белые демоны могут принести индейцам силу и счастье.

— С детства мечтал попасть на обед этим обезьянам! — воскликнул Генри и снова потянулся к ружью, но Адепт положил руку ему на плечо.

— Не надо. Мы идем с ними.

* * *

Хижины индейцев были похожи по форме на пчелиные ульи. У самой большой, которую отвели нам, круглосуточно стояла охрана, притом у одного охранника обязательно был подаренный нами нож, а у другого — моя шпага, которую я сдуру тащил через всю сельву. Дикари не знали права собственности, поэтому все наше оружие и снаряжение перекочевало к ним. Главный старейшина, тот самый седой индеец, теперь не снимал мою шляпу, у других старейшин на шеях висели отнятая у нас всякая мелочь. С мизинца Генри сорвали его любимое кольцо, от чего он едва не наделал глупостей. Когда пытались отнять гризрак, Мако, по просьбе Адепта, наплел, что эта вещь заключает в себе великое колдовство (так оно и было), убивающее непосвященных. После демонстрации фокуса с изображением, никто из индейцев на расстоянии двух метров не приближался к Генри. У меня даже создалось впечатление, что когда-то они видели нечто подобное. Правда, свободы у Генри после этого не прибавилось, но ему стали таскать всякие деликатесы, которыми не всегда баловали даже главу племени: копченых насекомых, жареное мясо, редкие фрукты, найденные где-то в глубинах сельвы.

Можно было попытаться бежать. Не думаю, что для нас было бы проблемой избавиться от охраны и под покровом ночи ускользнуть отсюда. Но без припасов и оружия смогли бы мы выжить в сельве? Да и погоня не заставила бы себя долго ждать. Пытаться здесь уйти от индейцев — сущее безумие. Нам оставалось лишь ждать решения своей судьбы.

Каждый день пребывания здесь можно было сравнить с ножом, который приставлен к горлу и постепенно все глубже вонзается в него.

— Дела наши осложняются, — сказал однажды вечером Адепт.

Мы сидели у хижины, наблюдая за тем, как индейцы пляшут вокруг грубо начерченного на земле изображения дикой свиньи и тычут в него копьями, тем самым призывая удачу в готовящейся охоте. Плясали они под барабан, по которому колотил низкорослый, толстый, с хитрыми и умными глазами человек неопределенного возраста, шаман духа Большой Пальмы, покровительствующей племени. На руке шамана красовался мой золотой браслет и отнятая у меня же пороховница.

— Почему дела осложняются? — осведомился я.

— Хранитель все крепче натягивает нить. Он уже почти здесь.

Меня будто что-то толкнуло в грудь. Я резко обернулся и увидел за деревьями силуэт черной птицы. Теперь пришла пора и мне во всей полноте почувствовать ее раскаленный и вместе с тем холодный взор. От него веяло пустотой и спокойствием, как от той пропасти, рядом с которой я очутился в ночь Черной Луны, когда стараниями Мудрых был вызван Торк. Тогда из объятий древнего бога мне удалось вырваться. Но сейчас дела обстояли куда хуже.

— Завтра испытание у дерева, — сдавленно произнес я.

— Думаю, Робгур как раз поспеет на него. И примет в нем самое деятельное участие, — заметил Адепт.

— И мы ничего не можем противопоставить ему?

— Я пытаюсь. Может быть, гризрак опять позволит нам оттянуть развязку...

Дикари ждали ночи половинной Луны, когда они общались с духом Большой Пальмы. И вот это время наступило. Приготовления начались с самого раннего утра. Нам принесли пищу, после чего индейцы тщательно закрыли вход в хижину. По их представлениям во время еды душа может вылететь у человека через рот, и, чтобы не дать ей улететь, нужно держать все выходы наглухо закрытыми. Если же приходится есть в походе, следует соблюдать множество ритуалов. Запрещено также смотреть на принимающего пищу человека, ибо, подсмотрев его душу, можно получить власть над ней. Я слышал, что в некоторых африканских племенах тот, кто видел, как ест король, предается жестокой казни.

Завтрак был чересчур обилен и разнообразен для этих краев.

— Похоже, они предпочитают есть белых людей, покрытых тонким слоем жира. Оно и понятно, я тоже люблю окорока, — не очень удачно сострил Генри.

— Ты слишком мрачен, — попенял ему я.

— Как пить дать — сожрут они нас. Ладно бы с голодухи, а то из-за каких-то своих глупых предрассудков. Меня как-то уже приговаривали к смерти в одном из милых уголков Азии. Однако это было простое четвертование. Но пойти кому-то на ужин — это уж чересчур! Нет, все-таки не верится, что человек может жрать человека. Для чего, им не хватает мяса обезьян?

— Дело не в пище, — произнес Мако.

— А в чем?

— Они считают поедание людей — вещью ужасающей.

— И чего?

— Они хотят устрашить духов своей жестокостью, чтобы заслужить их благосклонность.

— Мило.

— Не бойся, все будет нормально, — попытался успокоить Генри Адепт. Он был бледен, под глазами его залегли синие круги. Винер не спал всю ночь, ведя невидимую борьбу. И, по-моему, он проигрывал ее.

Я не ощущал страха. В одном человеке просто не может быть таких больших запасов его, чтобы обеспечить все ситуации, в которых мы оказывались за последнее время. Меня сковало оцепенение, равнодушие ко всему. Наконец-то мы встретимся со смертью. Нельзя столько времени играть с ней в прятки. От этой долгой игры жизнь становится бесцветной и пресной, все чувства перегорают.

Близился вечер, темнело.

Нас вывели из хижины, связали прочными веревками, изготовленными из лиан. Женщины, кроме старухи, несшей чашу с бело-зеленой жидкостью, остались в деревне, а мужчины с гиканьем тащили нас к месту суда. Часть индейцев была разукрашена в честь праздника затейливыми узорами. Нас покалывали в спину остриями копий, надо надеяться, не отравленными. Все это сопровождалось немелодичным, безобразным пением.

Вскоре мы очутились на небольшой поляне, очищенной от всякой растительности. В центре ее росла огромная пальма со стволом в несколько обхватов. Это было древнее могучее древо. Оно вобрало в себя силу веры и поклонения многих поколений индейцев этого племени. Нас усадили на краю поляны, сами дикари встали в круг. Песня, которую они завели, была еще менее благозвучной, чем предыдущая.

— По сравнению с воплями этих уродов то, что вытворял после бочонка рома боцман Люк на папашином корабле, звучало просто как пение ангельского хора, хотя его не раз обещали за подобное исполнение выбросить на корм рыбам, — скривился Генри.

— Ничего, — вздохнул я. — Скоро ты услышишь настоящий ангельский хор.

Адепт продолжал свою борьбу, сжав пальцы в кулак, прикрыв гризрак. Он еще на что-то надеялся. Между тем представление продолжалось.

Шаман приблизился к пальме и пал пред ней ниц, бормоча какие-то каркающие слова. Он был уверен, что в ней жил не только покровительствующий племени дух, но и души шаманов, его предшественников, Он знал, что когда он умрет, его дух тоже будет жить здесь, чтобы помогать людям племени, ограждать их от болезней, посылать им добычу, охранять от врагов и белых демонов.

И вот шаман поднялся, схватил копье и дротик, что-то прокричал диким голосом и начал изо всех сил колоть своим оружием воздух. Остальные индейцы последовали его примеру и яростно заработали дротиками. Они выглядели как толпа выпущенных на свободу буйных умалишенных, которым не нашлось место во французском приюте барона де Клербо — известного человеколюбца.

— Что они делают, черт возьми?! — не выдержал я.

— Они отгоняют злых духов, которые собрались здесь, чтобы помешать празднику, — пояснил Мако, тоже связанный и готовящийся разделить нашу участь, какой бы суровой она ни была.

После окончания сражения со злыми духами индейцы расселись в круг, и во всю силу загрохотали три барабана. Их монотонный стук отдавался по всему телу, взывая к дремлющим в нас первобытным силам.

Черная и шершавая, как обугленная ветка, старуха подошла к шаману и поднесла ему чашу. При этом она опустила глаза, чтобы ненароком взор ее не упал на Большую Пальму — женщинам воспрещалось смотреть на тотем племени.

Шаман принял чашу из ее рук. Нечто подобное я видел при вызове Торка. Многие ритуалы Орденов берут свое начало еще в первобытных временах, естественно, усовершенствовавшись за тысячелетия, отточившись, превратившись в острое и эффективное оружие. С Торком все обстояло намного хуже. Тогда передо мной предстало явное, концентрированное зло. В духе же Большой Пальмы, в самом ритуале индейцев не было четкой границы между добром и злом, Светом и Тьмой — они еще не разделялись в первобытном сознании этих людей, в их жизни, в силах, которые они призывали на свою голову.

Шаман сделал глоток из чаши, зажмурился. Потом опорожнил всю чашу, постоял мгновение, раскачиваясь из стороны в сторону, как дерево на ветру, после чего рухнул как подкошенный.

Прошло несколько минут. Барабаны не стихали. Я уже подумал, что шаман умер, но он конвульсивно дернулся и, изгибаясь, стал приподниматься с земли. Сейчас он был похож на больного, подверженного припадкам эпилепсии, — священники считают, что эти люди одержимы бесами. Он бился на земле и извивался так, что непонятно было, как выдерживают его кости, как не хрустнул позвоночник. И все это в такт барабанам.

— Сейчас дух дерева скажет ему, что делать, — пояснил нам Мако, бесстрастно ожидающий решения своей судьбы.

Но минута шла за минутой, а шаман все продолжал свой безмолвный танец,

— Очень долго, — сказал Мако. — Он давно должен был сообщить всем волю духа. Наверное, дух гневается.

Нет, дело было не в том, что гневается какой-то лесной дух. Вокруг шамана схлестнулись в поединке силы Света и Тьмы. Они бились с такой яростью, что я мог видеть это. Клубы едва различимого дыма вились вокруг Большой Пальмы. Дикари тоже разглядели их, и я понял, что индейцы не на шутку перепугались.

Прошло, наверное, около часа. Почти стемнело. Шаман продолжал судорожно извиваться. Человек не в силах выдержать такого напряжения. И наконец, шаман еще раз с трудом приподнялся, потом снова упал на землю, дернулся и замер. Вместе с ним замерли барабаны. Все! Поединок закончен.

Шаман, покачиваясь, встал, но ноги не держали его, и он снова упал. Никто даже не пошевелился, чтобы помочь ему. И вот шаман опять поднялся. Теперь было видно, до какой степени он измотан. Подняв руку, он забормотал что-то на своем языке. Когда он закончил, окрестности огласились громкими воплями индейцев, которые могли означать что угодно — ярость, радость, испуг, отчаяние.

— Что он сказал? — спросил я.

— Он сказал — Дух Большой Пальмы решил.

— И каково это решение?

— Белые демоны и индеец должны умереть. На огне

— Ну вот... Приехали! И когда же нас казнят?

— Прямо сейчас.

* * *

— Надо было все-таки в самом начале задать им хорошую взбучку, — проворчал Генри, исподлобья разглядывая темнеющую в полутьме груду хвороста — на нем предстоит обратиться в прах нашим телам, делам и надеждам.

Нас снова перенесли в деревню. Костер взметнется в самом ее центре,

— Это было бы бесполезно, — сказал я.

— Черта с два! Это все вы с вашими потусторонними соображениями. Когда дела обстоят так, что не остается никаких шансов на спасение, нет ничего разумнее безумного порыва.

— Вряд ли это нам подходило.

— У меня ничего не получается, — сказал Адепт. — Я все время пытаюсь ухватиться за цепь событий и хоть немного сдвинуть ее. Никакого результата. Хранитель надежно опутал нас,

— К чему суета перед лицом смерти? — замогильным голосом произнес Мако.

— Уж лучше бы помогли мне. — Генри крякнул и высвободил одну руку из пут.

Он снова задергался, пытаясь освободиться. Индейцы не обращали на нас никакого внимания. Наши охранники наблюдали за тем, как растет гора хвороста для костра. Горючее подготавливалось заранее, поскольку при такой влажности найти подходящее топливо для костра нелегко.

— Сейчас я освобожу вторую руку, — сказал Генри. — А потом шарахну по голове того, со шпагой, помогу освободиться вам, и мы устроим им тут такое...

Он уже почти осуществил свое намерение.

— Нхаба каба ма! — заорал ближайший к нам дикарь и стал жестикулировать.

Тут же на Генри навалилась целая толпа индейцев. Свободной рукой он сшиб с ног двоих, но больше ничего сделать не успел. Его снова спеленали да так, что он и пальцем пошевелить не мог. Была потеряна приятная возможность затеять перед смертью приличную драку.

— Интересно, нас поджарят поодиночке или всех скопом? — поинтересовался Генри.

— А как предпочел бы ты?

— Лучше поодиночке. Мне хотелось бы по-братски оплакать вас. Пусть даже эта скорбная обязанность затянется лет на пятьдесят. Я буду каждый День ставить вам по свечке.

— Не будешь. Даже перед тем, как предстать пред лицом Господа, ты продолжаешь без устали молотить своим длинным, как пастуший хлыст, языком, — вздохнул я.

— По-моему, с нами все-таки разделаются поодиночке.

Действительно, нас собирались жечь поодиночке. И начать они решили с... меня! Когда меня потащили к месту казни, я не выдержал. Не думаю, что этого стоит стесняться — большинство цивилизованных людей на моем месте повели бы себя еще менее пристойно.

— Отпустите! Отпустите, дьяволовы дети! Обезьяны! Я не хочу!

Почувствовав на лице дыхание огня, я тут же замолчал, закрыл глаза и стал ждать, когда придет адская боль. Она будет длиться недолго. Это, в конце концов, не так страшно, как объятия Торка или прохождение через вторые врата...

Прошла минута. Вторая. Боль не приходила. Потом я почувствовал, что меня снимают с шеста и несут к остальным пленникам.

Голова была пуста, в ней не оставалось ни одной мысли. Я только понимал, что смерть почему-то замешкалась. Надолго ли?

А потом я огляделся и в свете взметнувшегося костра увидел его. Он стоял перед шаманом и что-то говорил, а тот смиренно слушал его. Это было невероятно! Откуда здесь мог взяться высокий бледнолицый рыжеволосый человек в черной тоге?

Застывшая толпа дикарей пришла в движение. Индейцы подскочили к нам. Откуда-то в их руках появились чаши с прозрачной жидкостью. Я отказывался пить, но мне запрокинули голову и насильно влили в глотку обжигающее содержимое чаши. Голова пошла кругом. Последнее, что я услышал, были слова Генри:

— Эти животные отравили нас...

* * *

Первое, на что я обратил внимание, когда очнулся, это на давно позабытую прохладу. Было даже зябко. Я никак не мог разлепить веки. Когда мне это, наконец, все же удалось, я увидел перед собой слабо светящееся изображение бабочки с удлиненным человеческим лицом. Я попытался повернуть голову, виски пронзила острая боль. Потом я вспомнил все.

Страшно хотелось пить. Кто-то угадал мои мысли, и я увидел перед собой кубок с прозрачной жидкостью. Услышал слова, произнесенные женским голосом. В них было что-то знакомое. Где-то я слышал этот язык, правда, немного измененный. Додумать эту мысль я не успел. Сделав два глотка, снова провалился в небытие...

Проснулся я с ясной головой, без труда приподнялся на ложе, огляделся. Я лежал на каменном возвышении в большой комнате с низким сводчатым потолком, на котором была выложена мозаика, изображающая различные трансформации бабочек. Стены были расписаны яркими картинками, нарисованными будто вчера. На них — загадочные животные, странные предметы, пирамиды, похожие на те, что я видел в Египте восемнадцать лет назад. Комната освещалась не пламенем факелов или свечей. В центре ее пылал розовый шар ровным, немерцающим светом. Нечто подобное мне доводилось видеть в хранилищах Орденов.

Мебели в помещении не было. Царила прохлада, удивительно, что она возможна в самом центре сельвы. Хотя, вероятно, я уже на том свете? Может быть, так и должен выглядеть духовный мир, в который мы приходим, перешагнув порог земной жизни? Стоп! Не надо забивать голову глупостями. Конечно, мы на этом свете. Просто, нас в бессознательном состоянии принесли сюда. Куда сюда? Я надеялся вскоре найти ответ на этот вопрос.

Я не заметил в комнате ни окон, ни дверей — сплошные расписанные фресками и выложенные мозаикой стены. Чем-то все это напоминало мне древний храм. На полу стоял поднос (Боже мой, золотой!) с едой — мясом, фруктами, какими-то напитками. Я был изрядно голоден и набросился на угощение. Закончив с трапезой, исследовал комнату, каждый ее угол, и не нашел никакого намека на дверь.

Делать было нечего, и я стал ждать. При этом, как учил Адепт, пытался прислушаться к своим чувствам и ощущениям. Но это ничего не дало. Я ощущал лишь облегчение при мысли, что не сгорел на костре, и еще — страх перед неизвестностью. Кто бы мог подумать, что все так обернется. Я вспомнил появление рыжего в черной тоге. Он что-то приказал шаману, и тот послушался его. Что же должен был представлять из себя этот человек, если его слово было весомее воли духа Большой Пальмы, приговорившего нас к сожжению?

Интересно, день сейчас или ночь? Сколько времени прошло с момента нашей не свершившейся казни? Где сейчас мои друзья? Что с нами будет?

С легким шелестом часть стены с изображением змея, опутывающего серебристый стреловидный корабль без парусов, начал отъезжать в сторону. В комнату вошли трое. Рыжие волосы мягко струились по их плечам, бороды были коротко острижены, на их могучих фигурах красовались стальные, тускло поблескивающие панцири. Длинные синие рубахи, красные штаны и низкие синие сапожки придавали вошедшим театральный вид. На поясах висели короткие мечи. Один из бородачей жестом приказал мне следовать за ними.

Длинный коридор с вырезанными на камне письменами тоже был освещен вставленными в ниши розовыми шарами. Вскоре мы оказались в большом круглом зале с вырастающим из пола гранитным столом в центре. В зале было двенадцать двустворчатых золотых дверей, украшенных изображениями все тех же бабочек в разных стадиях развития.

На неудобных стульях со спинками в форме драконьих голов и ножками, напоминающими когти птиц, сидели мои друзья. Меня подвели к свободному стулу и бесцеремонно толкнули на него.

— Где мы и что здесь творится? — осведомился я.

— В настоящее время мы сидим здесь. Что творится? Мы сидим и выясняем именно это, — в обычной Для него манере разъяснил Генри.

Я еще больше убедился в том, что поток его красноречия не способно перекрыть ничто.

— Кто эти рыжие?

— Не имею никакого понятия, — пожал плечами Генри. — Знаю лишь, что лопочат они на языке, которому в детстве обучала меня мать.

— Что они сказали тебе на этом языке?

— Чтобы мы сидели тихо и ждали. И еще — они отобрали у меня гризрак.

Послышалось нежное пение незнакомого мне музыкального инструмента, то ли трубы, то ли рожка, звучал он издалека. Музыка была необычная, какая-то потусторонняя, нечеловеческая — такую музыку мог сочинить лишь тот, кто смотрит на человека с его радостями и горестями, с его любовью, ненавистью и страстями с заоблачных высот и холодно высчитывает его эмоции и порывы. В ней была притягательность и вместе с тем она отталкивала. Она вполне могла ввести в транс.

Музыка приближалась. Три двери медленно отворились. Из центральной вышла Королева.

Не знаю, кем она была на самом деле, какой ее титул, но она была одета, как королева, выглядела, как королева, держалась, как королева. Уверен, что ни один властитель в мире не сгодился бы ей и в подметки. Свет переливался и отражался от ее прозрачного, как стекло, красного плаща, который так соответствовал огню ее пышных, прекрасных волос. Ее белое платье украшал сложный серебряный узор из пересекающихся линий, на шее сияла бриллиантовая брошь с ладонь величиной. Но главное — не одежда и не стройная фигура. Главное — лицо. В нем не было надменности, презрения, высокомерия. В нем была власть. Она не была слишком молода или ослепительно красива. Но было в ней что-то, от чего невозможно оторвать глаз.

Из двух других дверей вышли рыжеволосая, молодая, довольно привлекательная женщина и седовласый старик, сгорбленный, но все еще крепкий. Оба они были одеты в синие плащи с белым подбоем и черные хитоны, на их шеях светились украшенные драгоценными камнями золотые повязки. Трубы выдали забористую трель и заглохли. Распахнулись остальные двери, и из них вышли вооруженные воины, похожие на тех, которые привели меня сюда. В их руках были арбалеты.

Мы невольно встали, когда трое приблизились к столу. Мы поклонились, они ответили небрежными взмахами рук. Королева что-то сказала, и Генри перевел:

— Она приглашает нас присесть. Мы снова уселись в кресла.

— Кто вы такие? — спросила Королева, голос у нее был низкий и певучий, казалось, можно провести по нему рукой и ощутить мягкость бархата. По-испански она говорила без малейшего акцента.

Мы представились. Вряд ли наши имена ей что-то сказали.

— Что вы делаете здесь?

— Мы бы тоже хотели это знать, — ответил я.

— Что вам нужно в сельве?

— Как и все путешественники, мы ищем новые земли, новые знания.

— Обычно за вами, путешественниками, ищущими новые знания, приходят конквистадоры с мечами и кострами.

— Только не за нами, — возразил Адепт.

— Мы этого не знаем. Есть нечто, позволяющее усомниться в ваших словах. Откуда у вас это?

Королева сделала знак, и один из воинов принес гризрак и положил его на стол.

— Это гризрак. Он достался мне от матери и отца, — отозвался Генри. — Рассказывай.

Генри выложил все без утайки.

— Понятно. Ты сын Лерни, дочери Гарбо — верховного жреца, вождя тасманов.

Генри подался вперед и взволнованно произнес:

— Что вы знаете о моей матери? О тасманах?

— Много веков тасманы были нашими помощниками и слугами. Когда-то их могущественное племя занимало большие пространства. Но ненасытные завоеватели все дальше и дальше вытесняют их. И мы не можем их защитить. Века уходят, и наше влияние на внешний мир все слабее.

— Она жива?

— Верховная жрица Лерни ушла в следующее воплощение.

— Ох, — Генри вздохнул и понурился. — Не успел.

— Вряд ли это зависело от вас, — сказала Королева. — Но что было, то ушло навсегда, и нет ему возврата. Нас волнует вопрос: что делать с вами?

— Не думаю, что они нам нужны. Они должны погибнуть, — произнесла рыжеволосая девушка.

— Ты не права, — возразила Королева. — Мы любили Лерни, и она могла рассчитывать на то, что мы в трудный момент окажем помощь ее сыну. Кроме того, гризрак не мог появиться здесь просто так. Он никогда и нигде не появляется просто так,

— Это правильно, — согласился старик.

— Они опасны. Притом очень опасны! — продолжала настаивать девушка. — Вы не согласны с этим?

— С этим трудно не согласиться, — кивнула Королева.

— Да, это так, — кивнул старик.

— Почему это так? — возмутился Генри. — Да безопаснее нас нет ни одной твари в этой зеленой преисподней, именуемой сельвой!

— За вами тянется черный след, — сказала Королева. — Вы связаны со злом. Вы опасны.

— Но мы не есть зло, — произнес Адепт.

— Вы не зло. Но вы несете угрозу, и связанное с вами зло может прийти за вами.

Она все чувствовала. Все знала. Она была колдуньей, и в ней билась живая вселенская сила.

— Они должны погибнуть, — еще раз повторила девушка.

— Несомненно, — сказала Королева.

— Никто не должен знать об этой обители, поэтому они должны умереть, — заключил старик.

— О Дева Мария! — воскликнул, обернувшись ко мне, Генри. — В который раз после того, как я связался с вами, мне выносят смертный приговор.

— Такова жизнь того, кто ступает по слабо натянутому дрожащему канату. Его мотает из стороны в сторону. Каждый шаг — это шаг навстречу предначертанию. Если ты избран, то за тебя ведут бой Свет и Мрак. И как легко под их порывами рухнуть вниз, — сказал Адепт.

— В этот раз смерть настигла вас, — вмешалась девушка.

— Может, и так. Но не все так просто, Аденла, — осалила ее Королева.

— Кто вы такие, что хотите лишить нас жизни, даже не пытаясь выяснить, есть за нами вина или нет? — воскликнул я.

— Мы те, кто хранит... те, кто наблюдает... те, кто ждет, — сказала Королева. — Мы были здесь еще до расцвета государства атлантов. Мы видели гибель их материка. Мы храним такие знания и такие предметы, которые, возможно, способны обрушить Землю на Солнце.

— И все же вы не можете защитить своих слуг от белых завоевателей, — заметил Генри.

— Не можем. Мы — Хранители, а не воины.

При слове «хранители» меня продрал мороз по коже.

— Мы почти не умеем пользоваться сокровищами, которые охраняем. Они созданы не нами. И не для нас. Некогда мы были сильны и наша власть простиралась далеко. Великие правители Атлантиды слали нам богатые дары. Потом мы царствовали над этими краями. Но в суете и власти нет смысла. Нам хорошо и здесь. Нам не приходится думать о хлебе насущном. Мы можем спокойно наблюдать за тем, что происходит на Земле: как сталкиваются в кровавых побоищах армии, как воюют народы, деля неизвестно что, как умножается количество зла и тяжким грузом ложится на планету. Как умирают люди от чумы, как сотрясают твердь землетрясения и погребают города под лавой вулканы. И... и как сражаются уже не одну тысячу лет великие Ордена, использующие опасные, могучие силы.

Дыхание мое перехватило.

— Да, Аденла, эти двое — великие посвященные Ордена Ахрона. Поэтому бесполезно убивать их ради обеспечения тайны — в их библиотеках скрываются знания и о нас. К тому же им известно, что путь сюда закрыт и никакой демон не сможет распахнуть двери наших убежищ.

Аденла удивленно посмотрела на нас, будто увидела впервые, старик озадаченно погладил свои седые усы.

— Как ты узнала все это? — спросил Адепт.

— Разве это трудно? — вопросом на вопрос ответила Королева.

— Трудно.

— Хранители сокровищниц появились на Земле еще тогда, когда Орденов не было и в помине. Нам ли не видеть за одеждами суть?

— Все-таки, я думаю, они должны умереть, — с завидной твердостью настаивала девушка.

— Их можно отдать на попечение тасманов, — предложил старик. — Индейцы выведут их из сельвы.

— Мы нарушаем закон, Улла, — напомнила Аденла Королеве. — Но последнее слово за тобой.

— Мне надо подумать.

— Вы — Хранители сокровищниц. Ты ждешь тех, кто должен прийти за ними, не так ли? — спросил Адепт.

— Ты прав, посвященный.

— Вы ждете иглинов. И вряд ли дождетесь их. Они мертвы. Их потомки забыли о былом величии. А если кто и помнит — разве захочет он идти сюда?

— Наверное, в этом ты не прав. Но даже если и прав, это ничего не меняет.

— Я пришел за ключом в Абраккар. Королева вздрогнула. Старик провел трясущейся рукой по лицу. Аденла сжала кулаки.

— Мне не нужны остальные сокровища. Я пришел за ключом. И я получу его.

— Ты имеешь право?

— Имею.

Повисло напряженное молчание.

— Хорошо, увидим! — Королева положила гризрак на стол и хлопнула по нему ладонью.

И тут же из ее ладони хлынул желтый свет, озаривший все вокруг, добравшийся до самых отдаленных уголков зала. Этот свет резал глаза. Адепт вытянул руку, и свет начал стягиваться к ней, а потом раскололся, как раскалывается витраж, с грохотом обрушился на камни, брызнул разноцветным стеклом. Аденла, с ужасом смотрела на это; старик, закрыв глаза, откинулся на спину, и пальцы его сжали до белизны повязку на шее. Королева сидела выпрямившись, и свет лишь выгодно подчеркивал ее величественную красоту. В глазах королевы светилась радость. Такая радость бывает в глазах людей, идущих навстречу буре...

* * *

Три дня пироги шли по петляющей реке, в мутной воде которой таились тысячи кайманов. После прохлады подземелья Хранителей сокровищниц мы снова окунулись во влажную жару. Путешествовать по реке было намного приятней, чем рубить мачете лианы и цепкие побеги и ждать, когда на тебя сверху свалится ядовитая змея. Нас сопровождали бородатые рыжие воины, вооруженные мечами и арбалетами. Мы размещались на пироге, напоминающей небольшой корабль с кормовой надстройкой, где находились покои Королевы.

Мы часами беседовали с Уллой. Она была прекрасно осведомлена о делах внешнего мира. Иные страны, горы и леса, дворцы и лачуги — всюду могло проникнуть всевидящее око Хранителей сокровищниц. Магия здесь ни при чем. Все заключалось в хитроумном использовании законов материального мира, в достижениях науки ушедших цивилизаций.

— Вы находитесь на своем посту не один десяток тысячелетий, — говорил я, сидя в каюте Королевы вместе с ней, Адептом и Генри.

— Это правильно.

— Почему? Что дает вам силы нести такой крест? Зачем это вам нужно?

— Мы застыли, замерли. Вам кажется, что вы похожи на нас, что вы такие же, как и мы. Но вы незнакомы с нашим миром. У нас все по-иному. Люди стремятся к новым горизонтам, к новым знаниям. Увы, все, что они откроют и создадут, все, чего достигнет их гений, было уже когда-то достигнуто и наверняка скрыто в наших сокровищницах. Думаю, вряд ли бы вы поняли нас, если бы узнали получше. Вас влечет агрессия, жажда развития. Вы в плену бурной деятельности. Вы торопите время. Мы же равнодушно смотрим вслед уходящим годам. Нас поддерживает Спираль Этгорма — провал в ткани дней.

— Что такое Спираль Этгорма?

— Вам вряд ли нужно знать это — не всякое знание облегчает жизнь. Мы почти не меняемся. Поколение уходит за поколением. Однако то, что было тысячу лет назад, для нас все еще рядом, как будто прошел всего лишь день. Мы за высокой неприступной стеной, внутри которой теми, кто сделал нас Хранителями, установлен особый порядок. Для них время не было проблемой. Это были дети иглинов.

— Но в этом нет смысла. Можно прождать еще десятки тысяч лет. И еще. Вы не выдержите бесконечного ожидания. Земля меняется. Кто знает, может, когда-нибудь и эти места перестанут быть надежным убежищем.

— Тогда мы уйдем в глубь земли и укроем все входы. Пока мы в Спирали Этгортма, нам ничего не угрожает.

— А скука, бессмысленность?..

— Их нет. Я же говорю: вы не сумеете понять нас, — улыбнулась Улла.

— Вам никогда не хотелось презреть долг и оставить ваш мир?

— И что дальше? Мы не можем просто раствориться в человеческом океане, подобно ручью, впадающему в Атлантику. Для этого мы слишком мудры. Мы не можем принять сторону Света в борьбе со злом — мы не любим борьбу. К тому же свет это не только добро. Мы не можем принять и сторону Зла, мы не любим зло, хотя и там не только мрак. Мы не можем снять печать с хранилищ — в грубых руках это наверняка привело бы к хаосу и разрушению, невиданным доселе.

— Сколько это будет продолжаться?

— Не знаю. Возможно, мы переживем многое. Увидим, как возникают и рушатся несокрушимые державы, как человечество поднимется в небо и опустится в глубины океанов, откроет дверь в тысячи миров. Может быть, мы увидим миг, когда перестанут существовать великие Ордена. Мы будем смотреть на все это, пока не придут потомки иглинов. И тогда мы распахнем сокровищницы перед ними. А может быть, придут потомки курусманутов, и тогда нам придется эти сокровищницы уничтожить.

— Иглины мертвы.

— Не все. Кто-то наверняка перешагнул через Пропасть времен. Они придут... Но пока мы в Спирали Этгортма. И никто не может помешать нам выполнять свой долг.

...На пятый день мы сошли на берег. Идти в сопровождении большой группы людей, прекрасно знающих дорогу и умеющих ладить с сельвой, было, конечно, гораздо приятнее, чем тащиться неведомо куда, без всякой надежды достигнуть цели.

После однодневного перехода и ночи в сельве мы вышли к назначенному нам судьбой месту. Зеленую ткань сельвы прорвал резко уходящий вниз огромный разлом. Наш отряд стоял на его краю, внизу, на километровой глубине, виднелись нагромождения серых скал, к которым не пристала растительность. Дальше темнела гладь озера. После кишащей жизнью сельвы это место казалось пустым и зловещим.

Королева завороженно смотрела вниз, на ее губах блуждала улыбка, ветер играл ее рыжими волосами. Она протянула руки вперед и шагнула к краю пропасти. Испугавшись, что Улла сорвется, я невольно двинулся к ней, но она застыла, вытянув руки и ощупывая ладонями тонкие, струящиеся снизу потоки.

— Мы пришли, — произнесла Королева, улыбка не сходила с ее лица.

— Что дальше? — спросил я.

— Дальше вам идти одним. Если этот путь предначертан вам, вы без труда найдете его.

— Найдем, — кивнул Адепт.

— Мы будем ждать вас. Если вы не сможете добыть ключ, вы умрете. Таков закон.

— Мы добудем его, — сказал Адепт.

— Возьми это. — Королева протянула Адепту гризрак.

Он опустил его в карман, потом обернулся к Генри:

— Мы идем в такое пекло, что все происшедшее с нами раньше, боюсь, покажется лишь легким моционом. Ты можешь остаться со своим народом. Или вернуться в большой мир с золотом — уж его-то здесь предостаточно.

— К сожалению, в результате долгого общения ваше сумасшествие заразило и меня. Я тоже иду.

— А ты, Мако? Тебе-то уж вряд ли захочется бросить вызов целой орде демонов.

— Я готов бросить им вызов. Но, боюсь, что буду только мешать вам. Я остаюсь с тасманами.

Снова мешки на плечи — ив дорогу, с ношей на плечах. Нам вернули почти все наши вещи, кроме моей шляпы и пороховницы. Адепт двигался вперед уверенно. Ноги скользили по влажным камням скал, из-под каблуков вырывались булыжники и летели вниз, вызывая порой камнепады. Эту дорогу нельзя было назвать безопасной, но мы упорно штурмовали ее, зная, что обратного пути для нас нет. Во что бы то ни было мы должны раздобыть ключ.

Стоящий на краю обрыва отряд вскоре скрылся из нашего поля зрения. Мы пробивались сквозь такую мешанину камней и обломков скал, что казалось, будто по этим местам лет сто ежедневно били из крупнокалиберных орудий. Постепенно спуск становился более пологим. Из растений здесь были в основном цепкие колючие кустарники и маленькие, на высоких стеблях, желтые цветы. Несколько раз я видел, как за камнями скользили какие-то животные. Однажды из норы выглянула голова крупной, метра два длиной, ящерицы. В провале все-таки была жизнь, но совершенно иная, чем в сельве, по сравнению с той — слишком жалкая и хилая. Виной всему это место. Бывают такие места, которые не любят животные, где плохо растут злаки и деревья, где у человека спирает дыхание и начинает раскалываться голова от боли.

Когда-то здесь все-таки жили люди. Что-то притягивало их сюда. Глаза из черного полированного гранита на лишенном носа лице серой пятиметровой, вросшей в землю головы смотрели куда-то вверх, в небо. За этой странной вехой начиналась дорога. По сторонам ее время от времени попадались фигурки древних божков, похожих на тех, которым поклонялись инки до прихода белого человека. Местами дорога была завалена глыбами и каменным крошевом, но идти по ней было гораздо веселее и легче, чем пробираться по скалам и откосам.

Мы шли молча. Состояние у всех было какое-то подавленное. До цели оставалось не так далеко, столько уже пройдено, столько пережито, но мне вдруг захотелось повернуть обратно. Мне показалось совершенно нелепым, что я иду за каким-то мифическим ключом, чтобы проникнуть в какой-то Абраккар, в который десятки тысячелетий никто не мог попасть. На душе вдруг стало жутко и тоскливо.

— Смотрите! — воскликнул Генри. — Какое же это старье!

Слева от нас среди скал вырастал мрачный уступчатый храм с толстыми, в несколько обхватов, колоннами, на которых были вырезаны изображения сумрачных, с искаженными лицами идолов. К нему вели гранитные ступени.

— Давайте посмотрим, — предложил я.

— Зачем?

— Интересно же, что это такое?

Мы поднялись по ступеням и остановились перед широким проходом. За ним на гранитном полу лежал человеческий череп.

Мы вошли в храм. Откуда-то сверху били острые клинки солнечного света, сходившиеся на алтаре, на котором высилась статуя безобразной птицы, сцепившейся в поединке с кайманом. Скульптура была исполнена с потрясающей экспрессией и выразительностью!

— Ничего подобного не видел, — сказал я.

— Наверное, это один из древнеиндейских культов, — предположил Адепт.

— А может, еще древнее.

— Э-э-эй! — крикнул Генри, и звуки его голоса прокатились, отражаясь от стен. Я хотел остановить его, предчувствуя недоброе, но не успел. На нас навалилась тьма.

Я лишь успел заслонить лицо рукой и выругаться, не понимая, что происходит вокруг. Будто легионы Вельзевула ринулись на нас.

— Бежим! — крикнул Адепт.

Закрывая лицо руками, я бросился вон из храма. Несколько летучих мышей последовали было за нами, но дневной свет отпугнул их. Я отряхнулся, извлек из складок одежды пищащий комок и с отвращением отшвырнул его прочь. Руки и шея были искусаны.

— Эти твари питаются кровью, — как ни в чем не бывало заметил Генри.

Наконец мы добрались до места, где дорога обрывалась. Снова пришлось карабкаться по камням и скалам. Это было достаточно утомительное занятие, и мы несколько раз останавливались на привал. Солнце уже садилось, когда мы преодолели последний отрезок пути. Отсюда все было видно как на ладони.

Я застыл в изумлении. В последнее время меня мало что могло удивить. Но то, что открылось взору, способно было удивить и тех, кто отвык удивляться.

Метрах в пятистах от нас, на ровной круглой черной площадке, возвышалась металлическая пирамида идеальной формы. Лучи солнца играли на ее полированной белой поверхности.

— Это то, что мы искали, — сказал Адепт. Мы стояли, не в силах отвести взгляд от совершенного творения.

* * *

Я видел великие египетские пирамиды. Время запечатлелось в их обветренных камнях, в стершихся письменах, в изъеденном ветрами пустыни задумчивом лице Большого Сфинкса. Наша пирамида была раза в три ниже пирамиды Хеопса, и на ней не видна была печать времени. Можно представить, как из скалы вырубили Сфинкса, как десятилетиями возводилась большая пирамида. Но как появился на свет этот огромный кусок металла, совершенно гладкий на ощупь, на котором за десятки тысяч лет не возникло ни одной царапины? Это превосходило все, что было создано и, может быть, даже то, что будет создано человеком в будущем.

Я гладил пальцами металл, и меня захлестывала волна восхищения.

— Кто бы мог подумать, — небрежно проронил Генри, — что в этой захудалой каменоломне приютилась такая уютная хижина.

Над пирамидой нависали скалы, земля вокруг была усеяна громадными обломками, но ни один камешек не лежал на черной площадке. На ней не было даже пыли. Это поражало не меньше, чем сама пирамида.

На совершенно ровной поверхности пирамиды не было ничего, что говорило бы о наличии дверей.

— Как мы в нее попадем? — спросил Генри.

— Думаю, у нас это получится, — ответил Адепт. — Дай сообразить.

— Хорошо, если бы это получилось, — вздохнул Генри. — Иначе наши друзья выполнят обещание и снесут нам головы.

Адепт обошел вокруг пирамиды, молча постоял, положив руку на металл.

— Может, постучаться, — сострил Генри.

— Не думаю, что нам откроют, — в тон ему произнес я.

— Идите сюда, — кликнул Винер.

На черной площадке с трудом можно было различить чуть более светлый круг двух метров в диаметре. Адепт встал внутрь него и потребовал, чтобы мы последовали его примеру.

— Положите руки мне на плечи. Без моей команды не делайте ни единого движения и молчите.

Мы выполнили это требование. Адепт взмахнул рукой, с его ладони вспорхнула бабочка. Она быстро увеличивалась, и через минуту взмах ее сияющих крыльев накрыл нас. Мороз охватил меня, жуткий и неестественный в этой тропической жаре. А потом наступила тьма.

Мы стояли, положив руки на плечи Адепта. Ничего не было видно, однако вскоре глаза стали привыкать к темноте. Кажется, мы оказались на маленькой плоской площадке внутри большого шара. Воздух был свеж и чист. Было довольно прохладно.

Что нам тут делать? Куда идти? У меня появилось ощущение, что мы угодили в мышеловку. Хотелось сказать об этом вслух, но я помнил приказ Адепта держать рот на замке.

— Сверка проведена. Доступ установлен. Три объекта с единым вероятностным и информационно-энергетическим алгоритмом.

Скрежещущий металлический голос звучал, казалось, внутри меня. Задумавшись, я не успел сообразить, на каком языке произнесены эти слова. Скорее всего на моем родном, немецком. Я был уверен, что слова эти не исходят от человека или какой-либо тонкой сущности. С нами говорила машина — страж пирамиды. Смысл этих слов ускользал. Я понятия не имел, о чем именно здесь говорилось, и вместе с тем слова эти, являвшиеся полной абракадаброй, вызывали во мне какие-то забытые ощущения и воспоминания. Мне казалось, что когда-то я владел этими загадочными понятиями. Когда и где это было? Или только еще будет?

— Доступ объектам открыт. Вероятностная линия равна единице.

Тьфу на тебя, сатана!

Внезапно на нас обрушился поток света. Я прикрыл глаза. Открыв их, снова зажмурился. И сердце мое екнуло. Мы стояли на синей ленте, уходящей серпантином вверх. Внизу чернела только что оставленная нами площадка. Лента висела в воздухе без единой опоры.

— Святые угодники, я был не прав, когда пренебрегал молитвами, — вздохнул Генри.

— Нам наверх, — произнес Адепт.

Первые шаги я делал с величайшей осторожностью. Мне казалось, что лента не выдержит нашего веса и рухнет вниз. Я понимал, что пустота под ногами всего лишь иллюзия, но все мое существо восставало против этого.

Мы прошли до конца ленты и остановились.

— Что теперь? — спросил Генри. — Ух ты...

У меня тоже упало сердце, когда Адепт сделал шаг в пустоту. Потом еще один. Святые ходили по воде. Винер спокойно шел по воздуху.

— Идите за мной.

— Не хотелось бы, чтобы мне сейчас понадобились крылья, которых у меня, к сожалению, нет, — сказал Генри и сделал шаг вперед. — Прекрасно. Моим старым костям не понравится, если хозяин сбросит их с такой высоты.

Я тоже двинулся вперед и очутился на твердом полу. Послышался режущий уши вой. Я в испуге отступил обратно на казавшуюся теперь твердой, надежной, устойчивой дорожку, однако наткнулся спиной на невидимую стену. Дорожка исчезла.

Голос в моем сознании снова заскрежетал, произнося какие-то малопонятные слова:

— Объекты в пространственной ловушке. Повторная идентификация.

Я дернулся от боли, пронзившей все мое тело. Невидимый доселе пол под нашими ногами начал проявляться сеткой пересекающихся желтых и красных полупрозрачных струй. Боль со всего тела сошлась в висках и стала совершенно невыносимой. А потом вдруг она исчезла. Голова была ясная, мысли четкие. Окружающее воспринималось обостренно, казалось, я мог ощутить взмах крыльев мухи в трех метрах от себя.

— Идентификация произведена. Доступ открыт... Доступ открыт... Доступ открыт...

Голос замолк. В нескольких метрах от нас возник дымчатый столб, внутри которого пылал небольшой, размером с ладонь, предмет.

Адепт шагнул вперед и протянул руку. Предмет этот мягко опустился ему на ладонь Дымчатый столб исчез.

— Это ключ к Абраккару!

Это был... Нет, трудно найти слова для описания этого предмета. Если в целом очертить его форму, то она была бы близка к разрезанному наискосок кубу. На самом деле это было невероятным переплетением углов, вписанных друг в друга геометрических форм, светящихся узоров, просвечивающих через полупрозрачный материал. Глаз терялся в этих линиях, они завораживали. Казалось, если разгадать эти узоры, постигнешь нечто важное, необходимое человеку, и сознание твое проникнет в непостижимые и недоступные глубины бытия. Но разобраться в этих узорах человеческому разуму не под силу... Эта вещь поражала воображение гораздо больше, чем пирамида и все чудеса, которые мне довелось повидать. Это был не только ключ к Абраккару. Это был ключ от других миров.

— Здесь только половина ключа? — спросил я.

— По-моему, да, — ответил Адепт.

— Где же вторая половина? Здесь?

— Нет... Я не знаю, где она. Но узнаю. Главное, одна его часть в наших руках.

Опять послышался скрежещущий голос. Он сотрясал меня:

— Внимание! Вероятностные линии трех однородных объектов и ключа совмещены. Хранилище переводится на длительную консервацию... Внимание, подготовка к консервации начата. До начала консервации остается три минуты.

— Что сие означает, друзья мои? — спросил Генри. — У пропитого палача, который с топором в руке пришел пожелать тебе вечного покоя, голос милее и приятнее.

— Это значит, что нам надо убираться отсюда и побыстрей, — произнес Адепт, опуская ключ в карман.

— Убираться? Куда?

— До начала консервации... — не успокаивался голос.

Что это за слово такое, какое оно имеет к нам отношение? Опять какой-то оттенок воспоминания коснулся меня.

Сеть из огненных струй под ногами исчезла. Но не было и синей ленты. По скалам вокруг пирамиды прокатилась волна. Трещина прошла по большой глыбе, и она рухнула с высоты на черную площадку. Вслед за ней посыпались и другие. Кусок скалы летел прямо на нас, но в нескольких метрах раскололся и заскользил по невидимому склону пирамиды.

— Они погребут нас! — воскликнул Генри. — Наши родственники сэкономят на рытье могил. Эти скалы будут нам памятником. Ух!

Еще один кусок обрушился в нашем направлении и заскользил вниз.

Мы заметались, пытаясь найти выход, но везде натыкались на невидимые стены.

— Пирамида проваливается в ад! — закричал Генри.

Действительно, пирамида проваливалась под землю. Ее основание — черная площадка — на глазах вдавливалась в грунт.

— Нам не выбраться! — воскликнул я с отчаянием, которое может быть у человека, одолевшего длинный путь и погибающего на последнем метре.

— Будь ты проклята, чертова махина! — крикнул Генри.

Перед нами взметнулся столб огня, такой яркий, что пришлось сощуриться и заслонить ладонью глаза. В таком пламени самый стойкий металл должен потечь, как весенний ручеек.

— А вот и геенна огненная, — усмехнулся Генри.

— Дайте мне руки! — крикнул Адепт. — Делайте то, что я говорю!

Мы послушно протянули ему руки. Адепт изо всей силы сжал их, вздохнул поглубже и произнес:

— Вперед!

Он шагнул в огонь, увлекая нас за собой. Последнее, что я услышал, был леденящий душу вой. Это выл Робгур, упускающий свою добычу...

* * *

На землю, кружась, опадали бронзовые листья. Осень надежно обосновалась здесь. Дул прохладный ветер. Вскоре ветки деревьев оголятся, придет время снега, холодов, скуки. Настанет зима.

Желтый осенний лист — откуда ему быть в сельве? Неоткуда. Мы больше не в Америке. Мы стояли на поляне, которая, судя по всему, находилась в Европе или Азии.

— Где мы? — осведомился я.

— Не знаю, — ответил Адепт.

— Что за дьявольская рука забросила нас сюда? — воскликнул Генри.

— Понятия не имею.

— Как нам отсюда выбираться?

— Мне известно столько же, сколько и вам, — отрезал Адепт.

— А все-таки где мы? — упорствовал я.

— Есть несколько предположений, но они нуждаются в проверке. Пока ясно одно: нас зашвырнул сюда таинственный механизм иглинов. Если бы сейчас мы не были здесь, то отдыхали бы в пирамиде, покоящейся неизвестно на какой глубине под землей. Вряд ли мы смогли бы выбраться оттуда.

Нет, к чудесам невозможно полностью привыкнуть! Только миг назад мы были в одном месте и вдруг сразу очутились за тысячи миль от него. Одно дело знать, что такие вещи возможны, и совсем другое — испытать это на себе. Генри же вообще не имел представления о подобных вещах — тут вполне можно лишиться рассудка. Но он держался прекрасно, только в глазах его горел какой-то бешеный огонек.

— Думаю, нам не стоит здесь задерживаться, — произнес Адепт. — Необходимо найти людей и разузнать, куда нас забросило.

— Люди сами найдут нас! — произнес Генри, прислушиваясь к отдаленным звукам — топоту копыт и лаю собак. Вот тонко пропел рожок. Звуки быстро приближались...

И тут появились они. Зрелище это завораживало. Их было человек тридцать. Слуги в кожаных одеяниях, господа в дорогих камзолах, явно не приспособленных для дальних путешествий, солдаты в шлемах, панцирях, с мечами на перевязи. Звенело оружие, фыркали лошади, рвались с цепей охотничьи поджарые псы. Пропела, выведя длинную трель, труба.

— Неважные наши дела, — прошептал Генри.

— Почему? — спросил я.

— Не нравится мне этот петух. У таких птичек железные клювы и острые шпоры. — Генри глазами указал на главного в отряде.

То, что это именно его отряд, было видно сразу. И не только потому, что он был одет в роскошный камзол и закутан в плащ, отделанный мехом горностая, а пальцы его унизаны перстнями. И не только из-за того, что его черный, с белой гривой конь выделялся среди других статностью и породой. И не только потому, что вокруг него вились льстецы с угодливыми лицами, что-то нашептывающие ему на ухо. От него исходил запах власти. Не величественной и справедливой, как от Королевы Уллы, с которой мы расстались всего лишь несколько часов назад. Это был запах жестокой, отвратительной власти над телами и душами подданных.

— Опять браконьеры в моем лесу? — крикнул он. — Ну наконец-то, друзья мои, у нас будет развлечение.

Говорил он по-французски, но у него был немного странный выговор, не совсем обычное построение фраз — что-то знакомое, но я не мог понять, что именно.

— Вы ошибаетесь, — возразил я. — Мы случайные путники.

— Ха, путники! — Он махнул рукой, и один из слуг спустил собаку.

Теперь я мог рассмотреть, что это были не просто охотничьи псы. Это были злобные твари, по-моему, голодные. Ярости их могли бы позавидовать волки, у которых две недели не было ничего в желудке.

Мерзкая зверюга мчалась на меня огромными прыжками. Я выхватил шпагу, готовый пронзить ее насквозь или погибнуть, когда ее клыки сомкнутся на моей шее. Вот нас разделяет уже три шага. Два... Теперь не зевай, Эрлих, коли и руби наверняка!

Собака упала на землю. Это слуга натянул поводок, а потом с криком оттащил ее от меня.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся господин; в его глазах плескалось чем-то знакомое мне злобное безумие, а от его улыбки веяло могилой. — Испытанная шутка...Это большая удача, что вы здесь. Обычно мы охотимся на оленей. Иногда на крестьян, которые по скудоумию своему решаются забрести на мои земли... Пошла! — Он махнул рукой, и следующая собака сорвалась с места.

Я отступил на шаг, сжимая эфес шпаги. И опять, не добежав до меня нескольких метров, свирепый пес растянулся на земле.

— Вся занимательность сего занятия в том, что жертва не знает, когда поводок, наконец, будет отпущен.

— Мы — мирные путешественники. Мы идем своей дорогой! крикнул Адепт. — Отпустите нас, господин.

— Вы зашли в мой лес.

— Но есть же какой-то закон! — возмутился Генри.

— Здесь мой закон. И я решаю, кому жить, а кому умереть. Взять их!

Всадники устремились к нам. Я поднял шпагу, готовый унести с собой в могилу пару негодяев. Но они не спешили биться с нами в рукопашной. Они окружили нас, и я увидел, что на нас нацелены стрелы луков и арбалетов.

— Бросьте оружие! — приказал белобрысый франт на гнедой лошади.

Нам ничего не оставалось, как подчиниться.

Нас связали веревками и потащили за лошадьми, как пленных сарацинов, при этом награждая чувствительными тычками. Один раз я упал, и меня несколько метров протащило по земле. Изогнувшись, я сумел вскочить на ноги, мне, повезло, поскольку всадник не имел никакого желания останавливаться и ждать, пока я поднимусь. Похоже, ему было все равно, довезет ли он до места меня живым или всего лишь мое безжизненное тело.

Лес расступился. Перед нами на холмах приютились жалкие крестьянские лачуги — обитель нищеты и голода. Желтели обширные поля. На пастбищах паслись тощие коровы. Меж лесов и полей струилась извилистая река. И над всем этим пейзажем царил замок.

Это было мощное сооружение с толстыми стенами, высокими башнями, выдержавшими, наверное, не один натиск завоевателей. Как и его хозяин. (а пленивший нас господин, похоже, был здесь хозяином), замок производил зловещее впечатление. Но в нем была дикая, как у обветренного безжизненного утеса, нависшего над волнами, первозданная красота.

Мост был опущен, и отряд въехал в высокие ворота. Мы очутились на тесном дворике, зажатом между сложенных из грубых каменных глыб строений. Двор тут же заполнился челядью, которая помогала господам спешиваться, уводила лошадей и создавала суету.

Из распахнутых тяжелых дверей вышел полноватый, рыхлый человек, одетый в черный с белыми блестками и алым подбоем плащ. Внешне он являлся противоположностью высокого, поджарого, стремительного в движениях и словах хозяина замка. Но было между ними и что-то общее. Безумие в глубине глаз. Не раз виденное мной раньше. От этого мне стало совсем худо.

— Кого вы привели, граф? — спросил с ленцой полноватый мужчина.

— Сегодня плохой улов, Джакометти. Всего лишь трое бродяг, одетых как приличные в прошлом люди. Судя по выговору, это проклятые годоны.

— Виселица? Колесование?

— Пока не решил.

— Значит, жертвы?

Граф пожал плечами и небрежно махнул рукой. Охрана потащила нас по затхлым коридорам замка.

Нас провели по ступенькам вниз.

Темницы везде одинаковы, мне пришлось насмотреться на них в разных концах земли. В тесном сыром помещении нас обыскали. У меня невольно вырвался стон, когда ключ в Абраккар скрылся в бездонном кармане одного из стражников. Напоследок меня ударили с размаху кулаком в лицо так, что я едва удержался на ногах. Досталось и моим друзьям. Откуда-то сверху слабо сочился свет. Несколько охапок почти сгнившего сена, крысиный писк, влажные стены — все было так, как обычно бывает в темницах. Судя по всему, бежать отсюда невозможно. Если граф решил забыть о нас, отдыхать нам тут до тех пор, пока кто-нибудь через тысячу лет не отыщет наши белые косточки.

— Мне не нравится эти люди, — сказал я. — В них есть что-то такое, отличающее их от обычных французов.

— Возможно, я знаю ответ на этот вопрос, — отозвался Адепт.

— Так в чем же дело? — воскликнул Генри. — Даже для французов эти мерзавцы слишком чокнутые. И одеты, как артисты в бродячем балагане.

— Мои предположения по этому поводу вряд ли успокоят вас.

— Ив чем же они заключаются? — спросил я. Мне не понравился тон Адепта, хотя, казалось, мы и так в ужасном положении, но, возможно, Винер знал что-то такое, в связи с чем наше положение окажется еще менее привлекательным.

— Пока я вам ничего не скажу, поскольку сам ничего не знаю наверняка. Если все так, это верная погибель... Или спасение...

Через час за нами пришли.

— Вставайте, крысиные выродки, вас ждет граф де Брисак.

Около массивных дубовых дверей стояли солдаты с алебардами. Они распахнули двери, и я получил такой толчок в спину, что не удержался на ногах и полетел на каменный пол.

Стены сводчатого мрачного зала были обшиты деревом, на них висели щиты со змеей и цветком, насколько можно было понять, родовым гербом де Брисаков. Вдоль стен стояли доспехи. Большой гобелен, метров пять в длину, изображал соколиную охоту.

Де Брисак сидел в кресле с низкой спинкой, рядом с ним восседал его пухленький и вялый приятель Джакометти. Перед ним стояло блюдо с фруктами. Граф хрустел яблоком, а семечки шумно сплевывал на пол.

— Вот и годоны! — обрадованно возопил граф, хлопая увесистой ладонью по мягкой спине Джакометти.

— Вы ошиблись, — сказал я. — Мы не подданные английского короля. Годонами некогда французы презрительно именовали англичан.

— Но я подданный французского короля и вашу волчью кровь чую издалека!

— Я из Германии.

— Тоже дикая страна.

— Один мой друг из Норвегии.

— Еще более дикая страна.

— А третий — из Португалии.

— Ну, это совсем дикарь.

— Мы давно не живем в своих странах. Мы бродим по свету.

— Бродягам место на виселицах. Их любимое занятие — воровство и попрошайничество.

— Мы не ищем чужого добра. Мы ищем знания.

— И где же вы были в поисках знаний?

— В Европе. В Африке. В Новом Свете.

— Ха-ха-ха, вы развеселили меня.

— Почему?

— Новый Свет... Тот свет, что ли? Такты, приятель, мертвец?

— Новый Свет — это Америка или Вест-Индия, как вам больше понравится...

— Индия одна-единственная. Об Америке я ничего не слышал, хотя и хорошо осведомлен в географической науке. Как, говоришь, называют эту страну у вас?

— Так и называют.

— Если я не знаю этой страны, то никто из подданных нашего милостивейшего короля Карла Седьмого не знает этого.

— Какого Карла? — удивленно переспросил я. — Какой сейчас год?

— Ты что, олух, издеваешься надо мной? — Граф стукнул кулаком по столу. — Сейчас одна тысяча четыреста сорок четвертый год от Рождества Христова!

* * *

То, что мы заброшены в прошлое, я принял сразу как факт, который бессмысленно отрицать. О том, что подобное возможно, я слышал от мудрецов обоих Орденов, но, конечно же, не очень верил в это. Адепт тоже знал это не хуже меня. А Генри решил безропотно принимать все, что ни преподнесет ему судьба, и лишь горячо молился о том, чтобы это безумие быстрее кончилось.

Дни текли за днями, и об их смене можно было судить лишь по тому, что возникал и угасал падающий сверху свет, да еще по порциям воды и похлебки, которую нам приносили два раза в сутки.

Однажды графу что-то взбрело в голову, и нас притащили на господский пир, усадив за стол вместе с толпой обедневших дворян, которых обычно тянет к таким роскошным дворам.

Во главе стола на возвышении восседал сам граф, рядом — его ближайшие соратники. По правую руку от него сидел унылый Джакометти. Барон был зол и весел.

Гуляли с размахом. На буфетных столах стояли тазы с ирговой и розовой водой, предназначенной для омовения рук. На огромных блюдах возвышались искусно приготовленные жареные аисты и журавли, производившие впечатления живых. Скалилась клыками голова кабана. На сладкое шли печенья и торты с начинкой из бузины. Рекой лились настойки, пиво, ликеры, старые вина.

Дымились и трещали факелы. Звенели кубки. Музыканты играли длинную, заунывную, казалось, бесконечную мелодию, но иногда, напуганные ревом де Брисака, начинали наяривать жизнерадостную музыку, при этом часто немилосердно фальшивя. И все пили, ели. Потом опять пили. И опять ели.

— Арбалет мне! — неожиданно заорал граф де Брисак.

Тут в его руку сунули арбалет. Бледный как смерть слуга пристроил блюдо с фазаном себе на голову и встал к стене, придерживая его руками. Барон прицелился. Слуга зажмурился и вздрогнул. Пропела стрела и воткнулась прямо в фазана.

— Подойди! — крикнул де Брисак. Слуга приблизился к столу и склонился в глубоком поклоне.

Граф бросил на пол несколько монет.

— Это тебе за службу!

Слуга упал на колени и, бормоча слова благодарности, кинулся собирать деньги.

— А это за то, что испугался. — Граф ударом ноги повалил несчастного и приказал:

— Двадцать плетей!

Чем больше лилось вина, тем безудержнее разгуливались гости. Кто-то пытался залезть головой под юбку служанке, кто-то ругался с соседом, пока не послышался звук пощечины и не звякнули ножи. Брызнула кровь, но до смертоубийства не дошло. Какого-то гостя граф заставил осушить такой кубок вина, что бедняга замертво упал на пол и слуги унесли его. Покончив с этим занятием, де Брисак обратил внимание на нас, сидевших поодаль.

— О, мои гости-путешественники! — заорал он. — Как вам мой пир? Наслаждайтесь. И думайте, не последняя ли это милость для приговоренных к смерти. Ха-ха-ха...

Чем закончился пир — не знаю. Нас отвели обратно в темницу, где мы могли спокойно предаться тягостным мыслям, в том числе и обдумыванию слов графа.

— Неужели ты никак не можешь повлиять на цепь? Сколько раз тебе это удавалось, может быть, удастся и сейчас? — спросил я Адепта.

— Я пытаюсь... Они отобрали гризрак. С ним было бы легче. Пока же ничего не выходит.

— Я же знаю, как много ты можешь. В этом времени мы чужие. Мы вне битвы Орденов. Сейчас нам не противостоит Хранитель — он затерялся в зыби грядущего.

— Ты уверен? Мне кажется, это не так. Я ощущаю его присутствие.

— Робгур?! Ты шутишь^

— Почему же? — пожал плечами Винер. — Правда, здесь он слабее. Тут присутствует лишь частичка его мощи. Но в такой ситуации ее вполне достаточно, чтобы попытаться покончить с нами.

— Как он попал сюда? Это немыслимо. Даже ему такое не по плечу.

— По плечу. Он почти что сцепил пальцы у нас на горле, когда мы были внутри пирамиды.

— Я ничего не чувствовал.

— Пирамида приглушила твои ощущения.

— Мне почудилось, что я слышал его крик, когда мы шагнули в пламень.

— И что еще?

— Мне показалось, что он совершил невозможное и устремился за нами.

— Так оно и было.

— Надо что-то делать. Ты же можешь. Ты столько раз спасал нас.

— Я делаю, что могу. Поэтому мы все еще живы... Используя свои не слишком развитые магические способности, я пытался помочь Винеру. Я мысленно слился с его разумом — это мне удалось. На меня обрушился хаос звуков, света, лавина ощущений, большинство из которых были неприятными. Я был рад, когда мне удалось невредимым вырваться из этого светопреставления. На своей шкуре я убедился в том, как тяжело приходится Адепту.

— Все, — сказал он однажды. — Камень сдвинулся и катится под откос.

— Он погребет нас или разобьет двери нашей темницы?

— Не знаю... Эх, если бы мне только удалось переиграть Робгура!

В тот же день граф Брисак позвал нас к себе. Он нас принял в том же зале, что и в первый раз. Он был мрачен, но улыбка, по-моему, никогда не сходила с его уст. На сей раз она напоминала оскал оборотня. Он молча рассматривал нас. Джакометти сидел рядом с ним, лениво прикрыв глаза и посасывая что-то из кубка.

— Вы ничего не хотите сказать нам? — спросил граф.

— Хотим, — кивнул Адепт. — Рискну показаться невежливым и умалить ваше гостеприимство, но все неплохо бы узнать, за что вы держите нас в темнице, словно преступников?

— Потому что я так хочу. Мои планы относительно вас, плохи они были или хороши, изменились. Я нашел вот что.

Он вытащил из мешочка, лежащего перед ним, ключ... Раздался стук упавшего на пол кубка, который выскользнул из пальцев Джакометти. Толстяк ошарашено смотрел на ключ.

— Откуда? — произнес он, с трудом овладев голосом.

— Один из солдат утаил его от меня. И проиграл в «кости», поставив против медной монеты. Теперь веревка виселицы ласкает его шею, и в аду он еще не раз подумает, стоило ли совершать такую ошибку. Но интересно не то, откуда эта вещь у меня. Откуда она у вас, несчастных оборванцев?

— Это принадлежит мне, — произнес, выступив вперед, Адепт. — И передается по наследству из поколения в поколение.

— Возможно, ты лжешь. Но мне лень уличать тебя во лжи. Поэтому я поверю.

— Они не так просты, — прошипел Джакометти, пожирая глазами ключ. — Возможно, они хотят овладеть даром. Убей их.

— Ты слишком нетерпелив. Да и хозяин здесь я. — Граф ударил рукой в перчатке, отороченной кружевами, по подлокотнику кресла. — Конечно, они умрут. Но в свое время.

— Хотелось бы, чтобы это время соответствовало моей глубокой старости, — проворчал Генри.

— Нет, это слишком долго. Пока мы живы, я готов побеседовать с вами. Кроме Джакометти, здесь не с кем перекинуться словом Крестьянские коровы умнее тех, с кем мне приходится жить в этих стенах. Я могу начать со своего рассказа. Он занимателен, ха-ха-ха.

— Хотя бы потому, что из него они смогут домыслить свою будущую участь, — зло добавил Джакометти.

— Мой друг Жиль де Рэ был глупец.

— Маршал Жиль де Рэ!.. — только и выдохнул я.

— Вы слышали о нем?

— Как же! Это же Синяя Борода...

Жиль де Рэ — один из тех людей, слава о мерзостных деяниях которых переживет века. Отважный воин из богатейшего, знатного рода, он отлично проявил себя в битвах с англичанами, воевал бок о бок с Жанной д'Арк и был удостоен звания маршала. Но его распутство и приверженность к роскоши вызывали много пересудов. Он прогуливал земли и замки, познал все пороки, отчаянно нуждался в деньгах и в один прекрасный день увлекся алхимией. Он жаждал золота и много лет безуспешно искал философский камень, который позволил бы превращать свинец в этот драгоценный металл. Бог не мог помочь ему в этом. Ну что же, тогда поможет сатана! А сатана нуждается в крови, предпочтительнее — детской... Когда по настоянию церковных властей маршал Жиль де Рэ был наконец предан суду, выяснилось, что он убил около восьмисот детей, притом многих не только приносил в жертву дьяволу, а и использовал для удовлетворения своих противоестественных страстей. Вскоре топор палача разлучил маршала с головой и отправил прямиком в ад, к его покровителю.

— Для меня нет имени Господа. Для меня нет и дьявола, — продолжал граф. — Мне нужны сила и знание. Неважно, какой ценой. Мне нужен философский камень!

— Философский камень, — усмехнулся Адепт. — Или иначе Меркурий. Тысяча ученых мужей и легионы неучей, нищие и богатые, умные и дураки проводят долгие годы жизни за ретортами и горелками, чертят кабалистические знаки, смешивают желчь жаб с толчеными сердцами повешенных преступников, льют кровь животных и людей, пытаясь найти способ превращения свинца в золото. Превращать металлы можно, и древние умели это. Но для этого надо знать сокровенные свойства материи и важнейшие законы материального мира. Магия же — наука тонкого мира. — В голосе Адепта прозвучала насмешка. Я опасался, что граф придет от этого в ярость и тут же предаст нас смерти. Но Адепт знал, что делал.

— Философский камень недостижим? Ха-ха-ха, — скрипуче рассмеялся де Брисак, — я же говорил, что они не так просты. В них есть тайна. Правда, Джакометти?

— Правда то, что их надо повесить, пока они не навлекли на нас сонм бедствий.

— Брось, Джакометти... Значит, бедняга Жиль понапрасну лил кровь и совершал неслыханные злодеяния. Но у меня есть мой друг Джакометти. Его не знает никто, он не пользуется славой, и все-таки он может то, что не удавалось еще никому.

— Зачем вы мечете бисер перед этими свиньями? — возмутился итальянец.

— Хочу и мечу! Мы сумели вызвать демона Кардахта! Нам удалось, пронзив сердце хлебной кукле, послать стрелу в грудь барона Ливальера, и вот он лежит в постели без всякой надежды на выздоровление. Мы убиваем врагов и добываем клады. Мы насылаем порчу и можем вызвать ливень. А теперь, когда у меня есть вот это, — де Брисак показал на ключ, — мы получим остальное.

— Вряд ли он вам чем-то поможет. Это просто игрушка.

— Поможет. Меркурий будет мой! И мне не нужно золото. Мне нужна власть над людьми и вещами.

— Асгор, — пробормотал Джакометти. — Ему не понравится это.

— Асгор, — недовольно поморщился граф. — Каким образом он узнает?

— Ты лишен запредельных чувств. Он — нет. Ты не ощущаешь, как с этим предметом меняется ход жизни. Он же чувствует это. Потому что он — Асгор.

— Мне плевать на него. А эти!.. Они станут свидетелями моей победы. Через три дня...

* * *

Три великие науки средневековья — мистика, астрология и алхимия — в моем просвещенном семнадцатом веке утратили свои былые позиции. С каждым веком на древних изначальных знаниях оседает все больше пыли, наносного песка заблуждений, умствований и шарлатанства. Великая астрология превратилась в забавы придворной публики. Мистика выродилась в легковесные теории и фокусы, ее дух нещадно выжжен жестокими кострами инквизиции. Алхимия же во многом исполнила свое назначение, дав толчок для развития знаний о строении веществ, их сути и превращениях. Однако запретные плоды тайных учений продолжают манить желающих возвыситься и поймать удачу.

В те времена, в которые нас занесло, приверженцев этих наук было великое множество.

Большинство неудачников были готовы на все — на продажу совей души дьяволу, на то, чтобы записать себе в приятели самых отвратных низких астральных демонов, договоры с ними заключались в торжественной обстановке, скреплялись кровью и ровным счетом ничего не стоили. Граф де Брисак прав — тут необходимо нечто большее, чем просто желание творить зло. Здесь нужно умение и ощущение Силы. И, как мне показалось, граф и его приятель Джакометти в какой-то мере овладели ими.

— Неужели они смогут что-то сделать с помощью ключа? — спросил Адепт, когда нас отвели обратно в темницу.

— Не знаю. Иглины делали потрясающие вещи, ключ сосредоточил в себе огромную мощь. Меркурий они, естественно, не создадут. Но вызвать эфирные возмущения, установить связь с сущностями тонкого мира, потребовать от них содействия в своих мерзких делах — это у них может получиться. Заручиться более серьезной помощью им вряд ли удастся, для этого половины ключа недостаточно.

— Мне кажется, граф подготовил нам какой-то сюрприз. Да и вообще, он что-то знает о ключе. Может быть, даже такое, чего не знаем мы.

Как и было обещано, на третью ночь нас побеспокоили. Нам принесли чистую одежду. Слуги помогли нам вымыться и одеться. Дело, конечно, заключалось не в заботе графа о нас. По правилам, магические ритуалы должны происходить при полнейшей чистоте.

Затем нас втолкнули в большую комнату, предварительно накрепко связав руки. Она располагалась в башне, и в ней имелось четыре окна, образующих крест, что считается весьма выигрышным для совершения таинства. Нас усадили на стулья. Все уже было подготовлено. В окно светила луна — властительница ночи, хозяйка ночных духов. Ее свет не от мира сего. На полу был начерчен круг с вписанным многогранником и каббалистическими знаками. Джакометти и де Брисак сидели около круга на неудобных стульях, одетые в черные одеяния с вышитыми золотом языческими символами.

На полу лежали два длинных предмета, завернутых в шелковую материю. И два накрытых тонкой белой тканью подноса. Дымилась жаровня. Горели свечи, которых, по правилам, должно быть семьдесят три.

— Вы уверены, граф, что эти людишки так уж нужны нам? — спросил Джакометти.

— Уверен. Тот, кто придет на зов, набросится на них, как голодный волк... Он выпьет их силы и разум. И станет послушен нам.

— В прошлый раз мы использовали кровь трех младенцев.

— Ты же видишь, эти люди причастны к какому-то знанию и силе. Они будут лакомым куском. В лесу их отдало в наши руки само провидение. Судьба.

— Возможно, их судьба, а не твоя, граф.

— Брось. Вспомни, мы раскидывали карты таро, и они указали нам удачу. Все, кончено, я решил. Начинаем?

— Луна в двенадцатом доме.

Они встали и вошли в центр круга... Джакометти мелом дорисовал недостающую его часть.

— По-моему, они полные болваны и у них ничего не выйдет, — прошептал Генри.

— Что-нибудь да выйдет, — не согласился с ним Адепт. — Но использовать эти силы так, как они хотят, не смог еще никто на земле.

Де Брисак сорвал материю с длинных предметов. Как и следовало ожидать, это были меч и посох — необходимые атрибуты магических ритуалов. Джакометти развязал мешочек у себя на поясе и начал бросать в жаровню щепотки какого-то вещества. Если они сегодня используют силы луны, то это была смесь частичек жасмина, мандрагоры, сушеных голов лягушек и бычьих глаз.

Послышался негромкий голос Джакометти:

— Вызываю тебя, о, дух Аргонлекс, властью всесильного Бога и всемогущего дьявола. Призываю именами Барламенса, Балдачиенса, Паумаха, Аполороседа, могущественных князей Гешо и Лиахида, владык престола Тартара и главных князей престола Аппологии девятой власти. Яви себя и покажись мне здесь, за пределами этого круга.

Заплясали огоньки свечей, дым жаровни заклубился у границ круга.

Адепт прав — этими заклинаниями они вызовут лишь низшие сущности, которые рады кого-нибудь поморочить и не способны на большее.

— Ватханг абгух дина тари, — продолжал Джакометти. Это были заклинания атлантов. Значит, граф и его прислужник имели доступ к наиболее закрытым знаниям Орденов. Возможно, они входили в число слуг Черного Ордена.

С помощью заклинаний атлантов можно призвать более серьезные силы, хоть и не такие жуткие, как побежденный мной Торк.

Меня начали колоть ледяные иглы. Запахло смертью. К нам придвигался мрак.

— Я справлюсь с ним, не бойся, — прошептал Адепт, и в тот же миг тьма отступила. — Половина ключа им поможет, но не настолько, чтобы вызвать демона, способного уничтожить нас. Я справлюсь и с этим. Мы победим.

Граф сдернул покрывало с подноса. На нем лежали половина ключа и гризрак. Джакометти взмахнул рукой, дым жаровни окутал эти предметы, и мрак начал сгущаться, приобретая все более определенные очертания.

— Еще немного, и они прорубят тоннель, — сквозь зубы прошептал Адепт. — Я недооценил их. Тогда и они, и мы погибнем. Попытайся соединить свои силы с моими.

Я расслабился и теперь смотрел на все как бы со стороны. Моим телом управлял кто-то другой. Раньше у меня это не получалось. Но сегодня получилось.

— Если у них в запасе еще что-то, мы можем не выдержать, — выдавил Адепт.

Де Брисак сдернул покрывало со второго подноса.

— Ох, — простонал Адепт, увидев, что там лежит.

Этого не ожидал никто из нас. В подобной ситуации это было самым страшным из всего, что можно придумать...

Тут произошло неслыханное. Ход магического ритуала был нарушен бесцеремонным вторжением. Дверь распахнулась, и на пороге появился чернобородый гигант в пропыленном походном платье, его рука лежала на эфесе длинного меча.

— Асгор! — воскликнул пораженный граф.

Одного взгляда на гостя было достаточно, чтобы понять: в его образе Хранитель настиг нас. В глазах пришельца горело неистовство, которое может дать лишь черная воля Робгура. А потом я вспомнил, что означает имя Асгор. Прославленный магистр Черного Ордена, немало потрудившийся во славу его.

— Не смей! Мы вызвали Силу! — крикнул граф.

— Мне плевать! Оставь в покое Куб Балмута! Это вещь, которой ты владеешь лишь случайно.

— Он мой! — крикнул де Брисак, вставший на колени и пытающийся собрать в ладони просачивающуюся сквозь пальцы силу.

— Брисак, ты глупец, ты попал в ловушку! Они обманули тебя! И они должны умереть!

Асгор выхватил меч и кинулся к нам. И замер, остановленный пронзительным, стальным взором Адепта Меч Асгора вдруг стал невероятно тяжелым, начал клониться к полу, но Магистр снова с трудом поднял его и сделал еще один шаг к нам. Шла нешуточная борьба. Адепт снова черпал у меня силы, и я снова смотрел на все будто со стороны. Асгора словно ударили кулаком в грудь, он отлетел на два шага, но быстро оправился и сумел вновь отвоевать это расстояние. Адепт боролся сейчас не столько с Магистром, сколько с перекинувшейся через века волей Хранителя.

Джакометти, не поднимаясь с колен, твердил заклинания, понимая, что выпущенный ими джинн может не возвратиться назад в бутылку. Граф де Брисак упрямо пытался овладеть вожделенной Силой. Они как могли отчаянно отстаивали нерушимость круга, на который ополчился мрак.

Асгор снова покачнулся. Еще раз. И рухнул на пол.

— Оставь ключ! — крикнул Адепт. — Он не для такой жалкой твари, как ты, де Брисак! Для этого нужно иметь волю и силу. Тебе даже не соединить части!

— Ах ты червяк! — Граф все-таки решился и, схватив со второго подноса то, что лежало на нем, зажал в пальцах обе половины ключа. Руки его стали вдруг настолько прозрачными, что в них проглядывали кости.

— Не смей! — Асгор поднялся на ноги и округлившимися глазами смотрел, как сближаются две половинки ключа, который они назвали Кубом Балмуга.

— Я смогу! Наконец я достиг...

— Глупец! — заорал Асгор так, что, казалось, завибрировали стены башни.

— Я смог! — Граф соединил две части ключа, и молния пронзила мое тело нечеловеческой болью. Смерть обняла меня своими жесткими крыльями...

* * *

Смерть схватила меня и снова отпустила. Я, Адепт и Генри сидели, все еще привязанные к стульям. Исчез и круг, и свечи. Через пробитую крышу и окна падал яркий солнечный свет. Плющ вился по стенам, соседствуя с рыжим мхом. В этом замке не жили уже несколько десятков, если не сотен, лет.

— Что это значит, тысяча чертей?! — крикнул Генри.

— По-моему, мы ушли из того времени, — ответил Адепт.

— И куда пришли?

— Может быть, вернулись домой.

— Каким образом?

— Ключ.

Ключ лежал на полу там же, где и столетия назад. Целый. Две соединенные половины.

— Когда в пирамиде мы взяли половину ключа, — продолжал Адепт, — сработала задумка тех, кто его создал и положил туда, и нас перенесло в то место, где находилась вторая половина. Когда граф де Бри-сак соединил половинки, ключом овладел не он, а я. И ключ перебросил нас туда, откуда мы пришли, — в наше время.

— Теперь понятно, — кивнул Генри. — Очень поучительная история. Особенно когда слушаешь ее связанный по рукам и ногам.

Связали нас со знанием дела, так что освободиться нам удалось не так скоро, как хотелось бы. Но все-таки мы освободились.

Замок действительно был давно заброшен. Часть стен обвалилась. Ворота были расколоты, мост разрушен, пришлось перелезать через поросший травой и кустарником ров. Если могучий замок хоть как-нибудь устоял перед временем, то от деревни не осталось и воспоминаний. Лес подступал к самому рву.

Двести сорок лет. Те, кого мы видели несколько часов назад, давным-давно мертвы. Страсти, бушевавшие тогда, давно перегорели, хотя отголоски иных из них докатились до наших времен. Умер и ужас, который внушал всем граф де Брисак. Умерли его честолюбие и алчность. Все мы ничто перед движением гигантского колеса времени. А может, не колеса, а глыбы, в которую вмурованы все прошедшие и будущие события.

К вечеру нам удалось добраться до глухой деревни. Положение у нас было неважное. Трое странников без оружия, без денег, правда, в чистой одежде, не приспособленной для путешествий, а больше годящейся для карнавала.

Нельзя сказать, что крестьяне сильно обрадовались нам, но все же у них нашлось немного еды и место для ночлега. Хозяева дома несколько подобрели, когда мне удалось дать им дельные советы, касающиеся здоровья их дочери и даже оказать ей помощь.

Путем осторожных расспросов нам удалось выяснить год и число. Похоже, мы действительно вернулись в тот день, из которого ушли. Значит, у нас есть впереди некоторое время до появления в пустыне Абраккара. Но мы не могли позволить себе расслабиться. Хранитель безусловно истратил немало сил. Его присутствие сейчас не ощущалось так явно, как раньше. Но он, конечно, не оставит нас в покое, а бороться с ним мы пока что могли лишь одним испытанным способом — бегством.

На следующий день мы отправились в путь. Нам везло — то ли судьба решила смилостивиться над нами, то ли Адепт сумел ее уговорить. На дороге мы встретили кортеж вдовствующей баронессы Анриетты д'Эрбле. Мы отрекомендовались ей бродячими учеными и лекарями. В который раз мое ремесло выручало нас. Баронесса страдала жестокими головными болями, мы с Адептом сумели наложением рук и снадобьями значительно их ослабить, чем вызвали косые, полные ненависти взоры ее личного врача. Но как бы то ни было, это дало нам возможность добраться до людных мест в большой компании и не заботиться о ночлеге и пропитании. Кроме того, мы получили в качестве вознаграждения некоторую сумму.

Удача улыбалась нам и дальше. Мы достигли города Дижон, славившегося производством бургундских вин. Правда, нас не столько интересовали вина и красивые виды на монастырь Шанмоль, сколько видный землевладелец из знатного рода барон де Валетт. Из окон его замка открывался вид на бескрайние виноградники, приносившие немалые доходы. Мы отдохнули два дня, восстановили свои силы и пополнили кошелек, взяв у барона сумму, достаточную для выполнения всех наших планов. Барон проводил нас с облегчением. Он всегда беспрекословно выполнял все, что требовал от него Орден Ахрона, это не только вводило его в расходы и создавало множество проблем, но и помогало, приносило блага и даже несколько раз спасало ему жизнь, но он терпеть не мог всю эту суету и рад был держаться от нее подальше.

Перед нами вновь лежала дорога. Мы оставили позади французские провинции и шли теперь через германские княжества, управляемые тщеславными правителями, которые изнуряли народ податями, пылая несбыточным желанием хоть немного размахом и роскошью походить на Людовика Четырнадцатого.

Но вот Германия осталась за нашей спиной. А затем и кантоны Швец, Ури, Унтервальден, город Женева, прозванный протестантским Римом, — оплот великого реформатора Жана Кальвина. Постоялые дворы, ночевки под открытым небом, увы, не такие приятные, как несколько месяцев назад в Испании, ведь на дворе уже была осень и заметно холодало. Неделя проходила за неделей, время неумолимо ползло вперед, приближая нас к развязке.

Однажды вечером Адепт хлопнул ладонью по столу:

— Все, время близится. Наш путь лежит прямиком в город дожей, в Венецию.

— Наконец-то, — прошептал я.

— Нельзя забывать о том, что Хранитель копит силы. Я чувствую, он снова натягивает нить.

Я тоже это чувствовал. Но Робгур за два года ничего не добился, хотя и сильно приблизился к нам. Почему у него должно это получиться сейчас? Ведь теперь у нас появились вещи, способные облегчить борьбу с ним, — гризрак и ключ.

— А вас не обманывают ваши чувства? — спросил Генри. — Сколько говорено об этом таинственном враге, но ни разу не удалось увидеть хотя бы его спину. Так, ураганы, бури, странные типы на нашем пути — и все! А может, он не имеет к ним никакого отношения и это все фантазии?

— Что я слышу, Генри? — усмехнулся я. — После всего, что нам пришлось пережить, ты впадаешь в бесплодный и смешной скепсис?

— В том-то и дело, что на нашу долю выпало слишком много чудес. Хочется хоть ненадолго спуститься на твердую землю. И хоть немного побыть на ней, уцепившись хотя бы за скептицизм.

— Подобные сомнения полезны, но не сейчас, — усмехнулся Адепт. — Хранитель Робгур придет. И помни, что для него ты такой же враг, как и мы.

— Вы умеете заговаривать зубы. А мне хочется снова стать простым и наивным вором и не знать ничего обо всем этом.

— Незнание делает человека бессильным.

— Но зато ни к чему не обязывает. Где он, ваш Робгур, чтоб его черти разодрали? Пускай покажется, и мы посмотрим, чьи руки сильнее и чей клинок острее?

— Ему не нужны руки и клинок. И если бы он мог предстать перед нами, он бы давно предстал. И тогда нам не позавидовал бы любой преступник, приговоренный к пыткам и мучительной казни...

Стекло разлетелось, и в комнату ворвался сгусток тьмы. Свеча дрогнула, но не погасла. Тьма оказалась черной птицей — то ли вороном, то ли еще кем-то. Она уселась на стол, ее глаза сверкнули, и лучи невидимого (да, могу поклясться, что так оно и есть!) света пронзили нас насквозь, превращая все, что внутри нас, в безжизненные глыбы.

— О, Санта-Мария!

Генри схватил лежавшую на столе шпагу и изо всей силы рубанул по птице. Клинок звякнул и сломался, А птица стала раскалываться, как хрупкий камень. Куски его осыпались на стол. Потом они превратились в лужицы ртути и исчезли вовсе. О гостье напоминало лишь разбитое окно.

— Уф-ф-ф! — Генри провел рукавом по вспотевшему лбу. — Вроде бы эта тварь издохла.

— Да? — приподнял бровь Адепт. — Это Хранитель пришел на твой зов.

— Чтоб ему подавиться сушеной лягушкой!

— Теперь недолго осталось ждать решающего испытания.

* * *

Рано утром, когда землю пухом укрывает холодный туман, мы были в седлах.

Постепенно туман рассеялся. День выдался солнечный и приятный, он не настраивал на мысли о плохом. Разумеется, мы могли думать о грядущем событии или отгонять эти мысли от себя, однако это ровным счетом ничего не меняло. Мы знали, что вскоре нас ждут серьезные дела.

Узкая дорога петляла меж скал и гор, на склонах паслись маленькие, хорошо приспособившиеся для такой жизни коровы, их охраняли пастухи с огромными псами, способными задавить любого волка. На Вселенной вокруг нас лежал отпечаток вечного спокойствия и незыблемости, на нас же — печать вечной борьбы. И она тараном проломила безмятежность этого солнечного дня, разбила их цокотом копыт, отчаянными воплями и щелканьем ружейных выстрелов...

Они выскочили из приткнувшегося у подножия холмов леса — группа из восьми всадников — и с гиканьем бросились за нами. В их серьезных намерениях вряд ли стоило сомневаться.

— Вперед! — крикнул я.

У нас были отличные лошади, приобретенные за хорошие деньги. Они не раз уносили нас от опасности. Вот и сейчас разрыв между нами и нападавшими стал увеличиваться. Засвистели пули, но рассчитывать попасть на скаку из ружья или пистолета, да еще со значительного расстояния, — это значит надеяться не на свою меткость, а на редчайший случай, который обычно имеет обыкновение подводить.

— Засада! — крикнул я в отчаянии. Впереди дорогу преградили еще несколько всадников.

— Попались, — сказал Адепт, осаживая лошадь.

Пятнадцать человек против трех — дела наши были совсем плохи. Сдаться на милость победителей? По физиономиям головорезов не было заметно, что они способны хоть на какую-нибудь милость.

— Сдаемся? — все-таки спросил я.

— Нет! Ни в коем случае! — крикнул Адепт, выхватывая пистолет и выстрелом сбивая с лошади одного из нападавших.

Все! Теперь надеяться на снисхождение нам не приходилось. Теперь драка до смерти. И на каждого из нас — до пяти противников.

Затрещали выстрелы. Глупее разбойники ничего не могли придумать. Они мчались друг на друга, в середине стояли мы. В нас они не попали, зато убили одного из своих. Я удачным выстрелом сшиб еще одного.

Нам пока везло. Теперь против нас оставалось всего двенадцать человек...

Закипела рукопашная схватка. Скрестились шпаги. Заржали лошади. Послышались ругань и стоны. Все закружилось в адской карусели...

Если бы они действовали согласованно, то быстро бы разделались с нами. Но у них это не получалось. Дорога была узкая, с одной стороны — скалы, с другой — обрыв, не разгуляешься. Я видел морду гнедой кобылы перед собой, потом оскаленный, окровавленный рот человека, ощутил привычную упругость тела, в которое входит лезвие моей шпаги.

Лошадь с разбойником сорвалась в пропасть. Мой конь в испуге шарахнулся в сторону и сшиб еще одного коня вместе с всадником. В это время я пропустил удар плашмя по плечу и с трудом удержался в седле. Моя лошадь отпрянула в сторону, и там, где я только что был, воздух прорезала пуля. Тут мне чуть не пришел конец, поскольку я на миг остолбенел и едва не пропустил смертельный выпад. Я понял, почему Адепт был против сдачи в плен. Размахивая шпагой, ко мне мчался высокий всадник в роскошной шляпе и синем плаще.

Все! Судьба настигла нас. Мы встретились с капитаном Аррано Бернандесом!

Из его рта шла пена. Он рвался ко мне, сбив на землю своего же сообщника, не вовремя преградившего ему путь.

И вот наши клинки скрестились. От чудовищного удара я едва не выронил шпагу. Моя лошадь рванулась вперед, и я потерял дона Аррано из виду. На некоторое время мне стало не до него. Я видел, что Адепт стоит на земле, видно, вышибленный из седла, над ним навис детина с палицей устрашающего вида, а еще один разбойник спешит к нему верхом. Я рванулся вперед, сумел оттеснить всадника и рубанул второго бандита по руке, поднявшей палицу.

— Держись! — крикнул я Адепту. — Ты видел, здесь Бернандес?

— Это Робгур настиг нас!

Нападавшие наконец додумались перегруппироваться. Они решили окончательно раздавить нас. И тут Адепт отбросил шпагу:

— Убей Аррано! От этого зависит все!

Он выкинул вперед руки, в которых засиял ключ. Взбрыкнули лошади и шарахнулись в стороны, сбрасывая седоков. Кто-то закричал, кто-то завыл, как волк. Непереносимо яркий свет лился на тела наших противников, терзая их. Они валились на землю, катались и корчились от нестерпимой боли. Адепт вызвал силу ключа. Кто знает, удастся ли загнать ее обратно?

Свет не коснулся лишь Аррано Бернандеса. Я с криком бросился навстречу ему. И столб света обрушился напас...

Все исчезло. Я видел лишь огромный, озаренный светом луны зал...

— Счастливая минута! Я увижу твою освежеванную шкуру, и очень скоро! — крикнул Бернандес.

— Подумай лучше о своей!

Мы сошлись. И я понял, что никакое умение, никакая ловкость не помогут мне. Самый лучший на свете боец ничего не смог бы тут сделать. Я бился не с доном Аррано. Я бился с демоном, приводимым в движение сумрачной волей Хранителя Робгура.

Чудом мне удалось отбить первую атаку. Я не ожидал от себя такой прыти. Я сумел отделаться лишь царапиной на плече.

— Умри, Эрлих!

Сверкнула шпага. Я почти не видел ее и только успел подумать — все! Отразить этот выпад было невозможно... Звон — и моя рука сама с быстротой молнии рванулась и отразила выпад. Отразил я и следующий удар. Потом со свистом замелькало железо, почти растворившись в воздухе. В меня тоже вошла какая-то сила, пришедшая извне. И обязан этим я был скорее всего ключу. Ключ уравнял нас с Хранителем. Пусть на время, но уравнял.

Сначала я проигрывал, потом начал брать верх. Потом снова сдавал позиции. Я дрался ожесточенно и легко, зная, что не столько здесь, сколько в неизвестном убежище, где у огня съежился горбатый Робгур, и на скалистой дороге, где стоит, зажимая ключ и собрав воедино свою железную волю, Адепт, решается наша судьба.

Удар. Отбить клинок. Еще удар. Звон стали. Грохот. Тишина.

Все! Кончено! Сталь нашла плоть!

Я стоял, а Аррано лежал у моих ног. На его губах выступила кровавая пена.

— Мне больно, — прошептал он.

Я нагнулся над ним. На груди, над самым сердцем моего противника, виднелось красное пятно. Жизнь уходила из него. Ему осталось недолго.

Пелена спала с его глаз. Взор прояснился и наполнился болью и страданием.

— Я не хотел, — прошептал он.

— Я знаю.

— Прости. Я не хочу больше жить. Хочу лишь, чтобы вы простили меня.

— Я прощаю.

— На моей душе черное пятно. Я... Я ненавижу его!

Бернандес всхлипнул и испустил дух...

А я снова очутился на дороге. Наши враги, те, кто был жив, лежали без сознания. Лошади разбежались, Оглушенный Адепт сидел на земле, из его пальцев, намертво вцепившихся в ключ, капала кровь.

— Вставай. — Я похлопал его по плечу.

Он посмотрел на меня и с трудом поднялся.

Мы нашли Генри. Он был жив, но тоже без сознания. Адепт поводил над его лицом руками, и Генри очнулся.

— Что стало с этими мерзавцами? — спросил он первым делом.

— Не беспокойся о них. Теперь они нам не угрожают. И проклятый Бернандес больше не будет нас донимать, — сказал Адепт.

На подкашивающихся ногах мы двинулись вперед по дороге. Нам нужно было залечить раны и достать лошадей. Это не так трудно. Главное, путь в Абраккар открыт...

* * *

Пустыня. Мерная поступь верблюдов. Обжигающая жара утром и холод по ночам, когда от него не спасают даже толстые одеяла. Вот прошуршала змея. Стрелой сиганул из норы по каким-то своим неотложным делам тушканчик. Караван неторопливо движется вперед — размеренно, не спеша, преодолевая милю за милей. Здесь никто не спешит. Здесь нет места суете. В пустыне два цвета — голубой и желтый. За исключением зелени оазисов, где природа берет реванш за бесплодие окружающего мира и взрывается невидимым обилием растительности.

Мерно плывут по безбрежному морю пустыни верблюды, тянут бесконечные унылые песни наши проводники. С каждым переходом мы приближаемся к цели...

Как и предполагал Адепт, дальнейшее наше путешествие прошло довольно гладко. Потерпев поражение, потеряв своего главного слугу, в которого он вложил столько сил, Хранитель теперь приходил в себя и не решался пока на новую атаку, понимая ее бесперспективность. Впервые перевес был на нашей стороне. Возникает вопрос: зачем же тогда нам стремиться в Абраккар и искать убежище в мертвом городе городов? Да потому, что, несмотря на временное затишье, однажды снова обрушится небо, и из тьмы появится Робгур, чтобы окончательно расправиться с нами. И тогда нам не поможет ни ключ, ни гризрак — ничего.

Преодолев после победы над доном Бернандесом горы и равнины, мы довольно быстро достигли Венеции — города, не знающего себе равных по красоте. Отсюда тянулись линии морских путей во все концы света и постоянно уходили в плавание груженные товарами купеческие корабли. На одном из них мы отбыли в Алжир — жемчужину Османской империи.

Алжир — это настоящий Вавилон. На улицах слышится арабская, турецкая, еврейская, французская речь. Славится город удивительными архитектурными памятниками. Чего стоят только мечеть с минаретом, поражающая совершенством пропорций, или древние стены крепости Касба! В бьющем в глаза бесцеремонной роскошью квартале Фахс, где для местных богачей возведены восточные дома с прелестными внутренними двориками, жил Анвар Хусейн, которому предстояло нам помочь в организации дальнейшего путешествия.

Это был невысокий сильный человек со смуглым лицом, обветренным горячими ветрами пустыни, просоленном брызгами многих морей. С большими черными добрыми глазами. У него перехватило дыхание, когда он увидел высших представителей Ордена Ахрона, которому он так давно служил верой и правдой.

— Я ждал много лет. Я сделаю все, что можно. И даже то, что невозможно. С величайшей радостью исполню свой долг. Скажите, куда лежит ваш путь?

— В Абраккар. Город городов. Город миража.

— Но ведь это легенда.

— Это не легенда. Скоро мы ступим на его мостовые.

— Я бы отдал все, чтобы быть с вами.

— Это только наш путь. И, уверяю тебя, он тернист и отнюдь не усыпан розами.

— И все равно жаль.

Анвар без труда организовал караван, который охраняли несколько десятков устрашающего вида воинов-туарегов, диких, немногословных и преданных ему, как верные псы.

В одно прекрасное утро мы отбыли из Алжира и начали наш путь по пустыне.

Дни текли за днями. Мы несколько раз меняли направление, повинуясь Адепту, который единственный знал, куда нужно идти и какой извилистый путь короче.

С каждым днем мы приближались к тому месту, с которого можно будет увидеть на горизонте возникающий из пустоты город миража, проклятый и священный, возведенный так давно, что никто уже не помнит когда, город, которому предстоит стать убежищем и защитой для нас. А может, и чем-то гораздо большим.

— Мы успеваем? — спросил я.

— Конечно, — произнес Адепт улыбнувшись. — Ни Абраккар неуйдет от нас, ни мы от него. Теперь этой встрече суждено произойти, и ничто не сможет помешать нам.

Скрип песка, вой ветра, бесконечные песни туарегов. Говорят, когда-то здесь был цветущий край. Не верилось. Казалось, здесь всегда простирались владения желтой песчаной смерти.

— Мало кто проникал так далеко в пустыню, — сказал Хусейн. — И никому не нужно было сюда забираться. Здесь даже нет оазисов. Здесь нет ничего, кроме песка, жары и жажды.

— Так ли? — спросил я, указывая на далекие развалины, полуприкрытые песком.

Это было как сон — город с разрушенными зданиями, обломанными колоннами, давно опустевшими сводчатыми храмами. Мы подъехали к развалинам, я спешился и неторопливо прошелся по древней площади, поглаживая пальцами стершиеся от времени и песка письмена на камнях. Я ощущал тысячелетия, которые разделяют нас и обитателей этого города. Зашуршала ящерица, зарываясь в землю. Прошелестела змея. Живность пустыни давным-давно обжила эти развалины.

— Вскоре песок опять занесет этот город, — сказал Адепт. — И неизвестно, когда он вновь откроется перед людскими взорами.

— Какие тайны скрывает этот город? — задумчиво произнес я. — Кто здесь жил? Каким богам поклонялся?

Я провел пальцем по плите, смахивая песок, и воскликнул:

— Вот она! Мы у цели!

На камне была изображена бабочка.

— В сокровищнице иглинов, куда мы попали в сельве, — кивнул Адепт, — тоже были подобные изображения, выполненные в таком же стиле. Да, мы у цели.

— Как же все-таки тесна Земля! Особенно для тех, кто посвящен в знания о закрытых тайнах.

— Нет, Эрлих. Земля огромна. Просто тесны наши пути, — не согласился Генри.

— Ты становишься философом.

— Я всегда им был. Тюрьма и голод настраивают на размышления о вечном и оттачивают ум.

— Ну да, охотно верится...

Через день на привале Адепт заявил:

— Завтра мы увидим Абраккар.

Ночь я почти не спал, прислушиваясь к оглушающей тишине пустыни. Точнее, тишина в пустыне не внешняя — здесь как раз можно услышать шорох змеи, шелест сухих травинок, свист ветра в причудливых скалах вдали. Это была какая-то внутренняя тишина. Тишина и спокойствие. Здесь легко стать созерцателем и философом.

В голову лезли разные глупые мысли и фантазии насчет завтрашнего дня. Когда я все же уснул, мне приснилось, будто меня сдавливают гигантские щупальца, а перед глазами раскинулась бездонная пустота, подобная той, которую я видел в логове Торка.

Утром — снова путь. Осталось совсем немного. Я чувствовал приближение к пределу. И не только я. Наши спутники начали взволнованно переговариваться на своем языке. Хусейн в чем-то долго их убеждал, и отряд успокоился, ропот затих. Воины были снова молчаливы и невозмутимы, готовы продолжать путь.

— Что они говорят? — поинтересовался Адепт.

— Они чувствуют дыхание шайтана.

— Они не взбунтуются?

— Нет, эти люди не боятся ничего и никого, в том числе и самого шайтана. Но это не значит, что им нравится подобное. Но бунта не будет. Они мне верят.

— А что произойдет, когда они увидят город миража?

— Они только обрадуются. По легенде, те, кто увидел город миража, будут отмечены милостью всемогущего Аллаха.

— Значит, им посчастливится. Мы на месте, — торжественно произнес Адепт. — Привал.

— Что делать дальше? — спросил я.

— Дальше? Ждать.

Прошло несколько часов. Ни Хусейн, ни его слуги не испытывали скуки. Они не привыкли рваться вперед, стремясь к достижению какой-то цели. Они привыкли вливаться в неторопливое течение времени, их эмоции и чувства были так же мягки и округлы, как барханы. Они могли часами ничего не делать, напевая песни или разглядывая пейзаж, и находили в этом удовольствие и отдохновение. Но нервозность и напряжение, которое овладели ими сегодня, не спешили рассеяться. Наоборот, они нарастали, и мне все меньше верилось в слова Хусейна о невозможности бунта его людей. Я и Адепт обладали потрясающей способностью подталкивать окружающих на бунты и самосуды.

Приближался вечер. Было еще жарко, но меня уже прохватывал внутренний озноб. Я перестал ощущать жару и превратился в хладнокровное существо.

Один из туарегов загалдел, несколько других поддержали его, и Хусейн опять принялся объяснять что-то. За сегодняшний день это была уже четвертая вспышка недовольства.

— Они опять говорят, что мы сможем достаться шайтану на ужин, — сказал Хусейн, успокоив свое воинство.

— Хорошо. Уводи их. Мы на месте. Вы сделали все, что от вас требовалось. Аллах да пребудет с вами.

— Я не могу оставить вас.

— Нельзя доводить их до крайности. Они еле стоят на ногах от страха. У них трясутся поджилки, и я не могу винить их за это, — устало произнес Адепт.

— Они верны мне.

— Если бы они не были верны тебе, наши головы уже лежали бы в их сумках.

— Хорошо, Я передам, что вы отпускаете нас. Он пошел к своим людям. Возник горячий спор. Хусейн вернулся после десятиминутных переговоров.

— Они сказали, что недостойно воина бояться шайтана. И совсем недостойно оставлять спутников, с которыми пройдено половину пустыни, одних. Они готовы сразиться с легионом шайтанов и умереть с именем Аллаха на устах.

— Скажи, что им не придется умирать. Они будут вознаграждены за свою стойкость. Они увидят город миража.

— Я скажу им это.

В пустыне темень сгущается быстро. Сумерки, красоты заката занимают немного времени. Только солнце спряталось за горизонтом, тут же на небе высыпают мириады звезд — такую россыпь можно увидеть еще разве только в горах.

— Когда же? — наконец не выдержал я.

— Умение терпеливо ждать — весьма редкое и ценное достоинство, — улыбнулся Адепт.

И тут ночь кончилась. Будто чья-то рука толкнула планету вспять, и на небосклоне вновь засияло солнце. Когда глаза привыкли к свету, я увидел, что это вовсе не солнце. На горизонте вспыхнуло гигантское ожерелье, переливающееся гранями тысяч и тысяч драгоценных камней-алмазов, изумрудов, рубинов. Из тьмы ночи в глубине пустыни восстал град Света, открылся человеческому взору город городов — Абраккар.

На что он был похож? Любой язык слишком беден и сух, чтобы передать это. Он был, наверное, огромен, и мы могли видеть лишь его небольшую часть. Ажурные строения, легкие башни, какие-то невероятные, противоречащие всем физическим и архитектурным законам сооружения — все это было прекрасно, гармонично, великолепно. Но поражало не это. Самое удивительное заключалось в какой-то потусторонности, неуловимости очертаний, их усложненности. Разум терялся, не в состоянии осмыслить и охватить их, он блуждал, как в непроходимом лабиринте, в фантастических хитросплетениях, из которых можно было охватить лишь частность — отдельные сооружения, строения, памятники, но смешно было даже пытаться охватить все, понять соотношение этих элементов. Эти головоломные, не дающиеся в руки, не укладывающиеся в голове, противоречивые и вместе с тем прекрасные линии города чем-то напоминали очертания ключа, так поразившего меня в свое время, но только были неизмеримо сложнее.

Воины попадали на колени, вознося молитвы Аллаху и при этом не отрывая глаз от сказочного видения. Может быть, это был самый счастливый момент их жизни. Они наяву увидели благодать Всемогущего и Всемилостивейшего Аллаха. Возможно, это были мой счастливый момент. Мгновение, когда душу пронизывает очарование. Мгновение, которое хотелось бы остановить и наслаждаться им вечно.

— Пошли, — сказал Адепт и вынул ключ из сумки.

Тут же тонкий луч потянулся от ключа к городу. Они соединились струной синего света, который скрепил их сильнее стали.

— Генри, идешь с нами?

— Иду.

— Я провожу вас, — сказал Хусейн, — хотя бы немного. Пожалуйста.

— Как хочешь, — ответил Адепт. — Но это опасно,

— Я не боюсь.

Мы пошли вперед. Песок мягко поскрипывал под подошвами сапог. Мы шли плечом к плечу, не отводя глаз от Абраккара.

— Я не думал, что еще на земле увижу рай, — восхищенно произнес Генри.

— Вряд ли это на нашей Земле, — возразил с проявившейся вдруг горечью Адепт. — И это не рай. Ты в этом убедишься.

— Эй! — окликнул нас Хусейн.

Я посмотрел в его сторону и с удивлением увидел, что с каждым шагом дороги наши расходятся. Он забирал куда-то вправо. Он пытался приблизиться, сделал шаг к нам, но почему-то еще больше отдалился. Наши дороги теперь никогда не сойдутся. По этому пути могли пройти только мы трое.

Абраккар еще был на горизонте, но с каждым шагом мы все больше приближались к нему, будто на нас были надеты семимильные сапоги из русских сказок. Удивительно, пустыня выравнивалась, барханы сглаживались, наконец мы очутились на ровной поверхности.

— Смотрите! — крикнул Генри, тыча пальцем куда-то в сторону.

Вдалеке от нас к городу шел еще кто-то. И он не отдалялся с каждым шагом, как Хусейн, а приближался.

— Робгур! — воскликнул Адепт. — Он пришел, Я знал, что так и будет. Мы сразимся с ним здесь.

— Да, но как он надеется попасть в город? — осведомился Генри. — Ключ-то у нас!

— Он цепляется за нас. И мы на своем горбу тащим его в Абраккар.

— Чертов паразит! — не удержался от восклицания Генри.

Еще немного — и мы очутились на зеркальной поверхности, потянувшейся от горизонта до горизонта. Небо посветлело и стало зеленым. Я оглянулся и увидел сзади мираж: клочок подлоскутом звездного неба. Это где-то очень далеко. Там, куда нам теперь нет пути.

Абраккар раскинулся перед нами. Гигантский непонятный город, вблизи выглядевший еще более страшным и непостижимым, чем издалека.

Еще два шага — и мы очутились на его улицах. Если только их можно было назвать таковыми.

— Три биологически активных объекта, свобода действий — единица. — Тарабарская речь, как и в пирамиде, была мне чем-то знакома, но смысл сказанного по-прежнему ускользал. Откуда исходил этот голос?

Адепт вытащил гризрак и сжал его в руке. Голос шел оттуда и звучал в глубине моего существа. Винер и Генри тоже услышали его. Гризрак ожил.

* * *

Здесь не было ни луны, ни солнца, ни звезд. Зеленое небо светило равномерно — оно и было источником света. Этот мир не знал сумерек, ночи, смены погоды, зимы, осени, дождей. Тут все строилось по каким-то иным законам. Когда здесь жили иглины, возможно, все находилось в движении, изменении, здесь кипела жизнь. Сейчас Абраккар застыл... Однако это было только первым впечатлением. Мы ощущали, что город живет, и в нем есть нечто, составляющее его суть, если хотите — душу

Мы стояли на площади, покрытой тем же черным материалом, что и площадка вокруг металлической пирамиды в сельве. В центре возвышалась гигантская скульптура — дракон, обвивающий бабочку. Вокруг площади вздымался ввысь хрустальный амфитеатр, и опять взор терялся в линиях, не в силах уловить закономерности его кружев.

— Это символ Абраккара, — произнес Адепт, кивком указав на скульптуру. — Город — прекрасная бабочка, застывшая в объятиях дракона, — свернувшего пространство.

— Куда теперь? — спросил Генри

— Вперед. Рано или поздно нам предстоит встреча с Хранителем, и к этому времени я хочу узнать об Абраккаре побольше, проникнуть разумом в его душу, во всяком случае, попытаться хоть бы немного сделать это.

Черную площадь мы преодолели без труда, если не считать то, что амфитеатр на наших глазах менял форму, возвышаясь до небес и ниспадая до земли. Когда мы взошли на первую его ступень, тут-то все и началось.

Это не было каким-то колдовством или техническим фокусом вроде мгновенного перемещения. Дело тут было в иной геометрии, в неспособности нашего разума взглянуть на мир по-иному. Где-то внутри меня жили смутные ощущения, позабытые знания, но по каким-то причинам я не мог достучаться до них, вновь открыть их и воспользоваться ими.

С новой силой в моем мозгу зажглись вопросы: КТО Я? ОТКУДА? Я знал об этом городе что-то большее, чем Адепт. Откуда эти знания? Из какой жизни? И какими они были — мои предыдущие жизни?

— Держитесь за руки! — закричал я, понимая, что если мы потеряемся в Абраккаре, то можем не повстречаться больше никогда.

— Мы здесь сойдем с ума и будем ловить за хвосты синих чертей! — воскликнул Генри. — Тут нет ни одной нормальной дороги, по которой можно пройти хотя бы десять метров.

— Ты прав, — согласился я. — До синих чертей здесь недалеко.

— Ага, и ваш Робгур один из них.

Часа через полтора мы наткнулись на Хранителя. Мы столкнулись с ним на балконе голубого дворца, украшенного тонкими колоннами, высокими арками и скульптурными группами, похожими на лучшие творения мастеров Эллады.

Робгур был в потрепанном коричневом хитоне, с капюшоном на голове. Его скрюченные пальцы сжимали суковатый посох. Виду него был довольно жалкий — как у просящего подаяния бродяги. Но воздух моментально стал гуще, казалось, сейчас соберутся тучи, сверкнет молния и грянет буря, как тогда, в океане, когда мы стояли на палубе терпящего бедствие «Санта-Круса».

Он поднял руку, будто хотел указать на что-то, но мы уже встали на две ступеньки и не могли видеть дальнейшего. Очутились на краю висячих садов, уходящих ступенями вниз и теряющихся где-то в белесом тумане. Деревья тут были похожи на пальмы, только листья росли по всему мохнатому стволу. Цветы переливались всеми оттенками радуги и поражали глаз самыми невероятными формами. Колючие кусты и оплетающие их розовые побеги, похожие на лианы, росли правильными геометрическими фигурами.

Нигде не было и следа насекомых, животных и птиц. И конечно, людей. Город предстал перед нами драгоценным кладом, не один век ждущим человека, чтобы воссиять пред ним своими самоцветами, поразить неслыханными богатствами. А мы были вроде кладоискателей, отыскавших в пустыне клад, но зато оставшихся без глотка воды. Мы не понимали, что нам делать в этом городе. Как пользоваться им? И как победить Хранителя Робгура?

Второй раз мы увидели Хранителя стоящим на балконе металлической башни. И опять мы разминулись с ним. В другой ситуации, на земле, завидев нас, он вцепился бы невидимыми клещами и не отпустил наши глотки, пока мы не захрипели бы в предсмертной агонии. Но здесь его разрушительные способности не давали ему никаких преимуществ. Он тоже запутался в колдовских извивах города городов. Мы с ним почти сравнялись.

На улицах города сталкивались и гибли такие силы, которые мы даже не можем себе представить, мы напоминали муравьев, забравшихся в Парфенон и занятых сведением каких-то своих муравьиных счетов. Хотя, стоп! Мы не муравьи, а люди, притом судьба поставила нас на Острие Иглы, и еще неизвестно, какие силы делают на нас ставку. Может, мы песчинки, способные вызвать песчанную бурю? Может, и нет.

В этот день мы встречались с Робгуром еще пять раз. Мы ходили кругами вокруг друг друга, иногда на расстоянии вытянутой руки, и никак не могли сойтись, не могли преодолеть разделяющее нас пространство.

Мы сидели на мягкой скамейке, глядя на оправленное в серебро голубое озеро.

— Я ничего не понимаю, — признался я. — Как будем бороться с Хранителем, если мы даже не можем приблизиться к нему? Можно, конечно, было бы попытаться подстрелить его из пистолета, но я не уверен, что даже с малой дистанции пуля достигнет цели, а не вернется обратно.

— Эх, если бы его можно было ухватить за ухо и пощекотать ему горло кинжалом... — добавил Генри.

— Дай твой пистолет, — попросил Адепт. Я послушно отдал ему оружие. Пистолет булькнул и исчез в озере. Туда же последовала и шпага Адепта.

— Теперь дай твою шпагу. И кинжал.

— Мы же останемся совсем безоружными!

— Это не оружие. Если тебе охота таскать с собой ненужное железо, я не могу тебе запретить.

Он взял пороховницу, и она устроилась на дне озера рядом с пистолетом и шпагой.

— Эта надежная штука, — я погладил рукой эфес шпаги, — может проколоть в Робгуре немало дырок. Посмотрим, как он будет делать нам пакости, когда из него выйдет полведра крови.

— Ты можешь изрезать его на кусочки, испепелить, развеять его прах по ветру, но это ничего не изменит. Споры здесь решаются другим путем. Поверь.

Я поверил. И мое оружие тоже отправилось в озеро.

— Хорошо, но как нам одолеть его?

— Думаю, ключ к этому в башне Тирантоса. И Робгур, наверное, будет в ней раньше нас.

— Надо опередить его.

— Возможно. Но сначала нам нужно найти, чем подкрепиться и где выспаться. Боюсь, что это будет нелегко.

Но Адепт ошибся. Ничего трудного в этом не оказалось. Через некоторое время нам удалось проникнуть внутрь черного приземистого здания.

Просторное помещение было увито карабкающимися вверх побегами винограда. Около низкого стола стояли три широких и очень удобных кресла, мне таких не приходилось видеть. Едва мы расселись вокруг стола, по его поверхности пробежала дрожь, и из синего марева возникли подносы, тарелки, кувшины. К своему удивлению, я ощутил запах моего любимого блюда — жареного в вине фазана. И вино тоже было то, которое я мог бы пожелать. И фрукты. Будто я сам заказывал себе ужин.

— О, мой гусиный паштет — это то, о чем я мечтал все последнее время! — облизнулся Генри.

— Я тоже не прочь отведать этой жареной стерляди.

Всем нашлось блюдо по вкусу.

Наш ужин удался на славу. Особенно после долгого перехода в пустыне, когда воду отмеривают глотками, а самой изысканной пищей является сушеное мясо.

— Сказка из «Тысяча и одной ночи»! Путешествие Синдбада-морехода, — удовлетворенно прокомментировал Генри,

— Нам предстоит здесь увидеть и такое, чего нет ни в одной сказке, — произнес Адепт.

Покончив с ужином, мы заметили, что кровати для нас уже готовы. Вдоль стен стояли три больших ложа, которых не было, когда мы сюда заходили. Я уснул моментально.

Проснулся отдохнувшим, посвежевшим. Так хорошо я не чувствовал себя уже давно. Это место благотворно подействовало на мои скрипучие суставы (ну может не очень скрипучие). Завтрак был тоже хорош. Возможно, и не плохо было бы провести здесь, в полном покое и тишине, несколько лет, если не всю оставшуюся жизнь. Думаю, в Абраккаре скучать бы не пришлось. Но вряд ли этот обетованный край сулит нам покой. Есть Хранитель, и неизвестно, насколько затянется наша борьба с ним. И что она будет из себя представлять, можно ли из нее выйти победителем? Ответов пока не было.

— Интересно, где сейчас Робгур? — зевнув, осведомился я.

— Скорее всего в башне Тирантоса, — проронил Адепт.

— Как? Ты думаешь, он все же опередил нас?

— По-моему, это возможно.

— Ты так спокойно говоришь это!

— Тебе тоже не стоит чрезмерно беспокоиться. Излишнее волнение с утра портит цвет лица и отрицательно сказывается на желудке.

— Если ключ к победе находится в башне Тирантоса и Робгур завладеет им, мы успеем лишь выразить восхищение его находчивостью...

— Он ждет нас там. Он понял, что ничего не сможет сделать без нас.

— Почему?

— Это только моя догадка. Чтобы привести в действие страшные механизмы, скрывающиеся в башне Тирантоса, необходима энергия нашей борьбы, уникального стечения астральных потоков, которые по мощи своей вышли за пределы Земли и воздействуют уже на иные миры. Когда мы встретимся в башне, энергия эта сойдется в одной точке. И потом, после окончания схватки, возможно, она не исчезнет, а обрушится на Землю, служа делу созидания или разрушения, в зависимости от того, кто победит.

— Ты начинаешь понимать город городов и суть происходящего.

— Да.

— Вы ведете очень занятную беседу, — прервал нас Генри. — Так бы и слушал вас, но боюсь, Робгур заждался. Может, несмотря на ваш оптимизм, пока вы чешете языками, он найдет способ отправить нас к праотцам. При всей моей любви к предкам я вовсе не хочу приблизить время нашего свидания.

— Генри прав. Надо искать башню Тирантоса, — сказал я. — Но как это сделать?

— Попробуем.

Адепт взял гризрак, вдавил бусинки и произнес:

— Порождение великого разума, пожалуйста, укажи нам путь в башню Тирантоса.

— По моему мнению, просить о чем-нибудь у этой железяки — значит уподобляться протестантам, которые в своих молитвах требуют у Бога немедленных успехов в делах и торговле в знак их делового сотрудничества, — усмехнулся Генри, но ирония его пропала (вместе с моим недоверием), когда вместо очередной картинки над гризраком вспыхнуло уменьшенное изображение помещения, в котором мы находились, включая даже человеческие фигурки — это мы!

Сперва мне показалось, что это нечто вроде зеркального отражения. Ничего подобного. Фигурки пришли в движение и направились в угол зала...

— Он показывает, куда нам идти, — произнес Генри.

Удивительно, гризрак откликнулся на нашу просьбу. Теперь у нас был проводник, и нам только оставалось точно следовать его указаниям. Снова менялись один за другим невероятные городские пейзажи, мы скользили в неизвестность по невероятной кривой, как и вчера, не в силах ничего понять, уловить хоть какую-то логику. Не прошло и получаса, и вот мы стоим перед уходящей высоко вверх и теряющейся в зеленом небе огромной колонной.

Нам надо попасть внутрь, — сказал я.

Еще шаг, и мы очутились внутри башни. Мы стояли в помещении, размеры которого было трудно угадать. Стен не было видно, их заменяла серая дымка. Пол был из уходящих вдаль чередующихся золотых и серебряных полос.

— Я же говорил, — удовлетворенно произнес Адепт. — Он уже здесь.

Действительно, Хранитель ждал нас.

— Добро пожаловать в геенну огненную, друзья мои! — прогремел его торжествующий голос.

* * *

Сжав кулаки, я шагнул навстречу Хранителю. В этот момент я проклинал себя, что поддался на речи Винера и избавился от оружия. Как пригодилась бы мне сейчас моя шпага. Но я готов был задушить Робгура голыми руками.

— Остынь немного, — захохотал Хранитель.

Я наткнулся на невидимую стену и вынужден был отступить. Да, это было бы слишком просто — подобно дикому зверю вцепиться в Робгура. Все-таки Адепт был прав.

Нас с Хранителем разделяла «шахматная доска» — участок пола метров двадцати, выложенный белыми и черными квадратами размером в полметра. В ЦЕНТРЕ ЭТОГО «ШАХМАТНОГО ПОЛЯ» СТОЯЛА ЗОЛОТАЯ ЧАША БЕЗ ВСЯКИХ ЗАТЕЙЛИВЫХ УЗОРОВ. На первый взгляд она не привлекала внимания, за исключением того, что была единственным предметом в помещении. Но по мере того как я смотрел на нее, она все больше приковывала взор. И я начинал понимать, что эта чаша, пожалуй, самый загадочный предмет в Абраккаре, сосредоточие невиданной мощи.

— Чаша Грааля, — прошептал я.

— Возможно, истоки этой легенды здесь, — согласился Адепт. — И может быть, именно ради этого таинственного сосуда рыцари отправлялись в походы и совершали великие подвиги.

— По легенде, чаша Грааля является тем самым сосудом, в который Иосиф Аримафейский, снявший с креста Иисуса Христа, собрал его кровь.

— Эта чаша была здесь задолго до Христа. И задолго до появления на земле человека.

— Святой Грааль, — покачал я головой.

Хранитель с усмешкой разглядывал нас, как разглядывают занятных насекомых. Мне хотелось броситься на него, но я знал, что невидимая преграда защищает его от нас и преодолеть разделявшее нас расстояние нелегко. Но и он тоже не доберется до нас просто так, ему не воспользоваться своими мистическими силами — они здесь не действуют. А если и действуют какие-то силы, то те, которыми не овладеть даже Робгуру.

— Что-то вы разговорились, — издевательским тоном произнес Хранитель. — А ведь вам самое время подумать о смерти. Подумать о ваших несчастных душах, которые вскоре обрушатся в огненную и холодную пропасть, и вам вряд ли удастся выбраться из нее.

— Ты еще не победил нас, Робгур. И тебе никогда нас не победить! — воскликнул Адепт.

— «Вас»? Кто говорит это? Неужели Адепт Ахрона? Ничтожество, славящееся только беспрецедентной наглостью и непроходимой глупостью, которые толкнули его на то, чтобы бросить вызов мне, Хранителю! Ха-ха-ха. Мне не одолеть его! А может, мне не одолеть этого мелкого воришку и мошенника, волею судьбы втянутого как щепка в селевой поток и ждущего теперь расплаты за то, что он занялся не своим делом? Расплата не заставит себя долго ждать. Она будет страшна.

— Тебе не победить меня! — вдруг воскликнул я. В моем мозгу в этот миг складывалась мозаика, раньше я мог видеть лишь отдельные ее фрагменты. Возникала картина, я начал понимать многое, прежде скрытое от меня.

— Ты? Убогий лекаришка, бродяга и глупец идеалист. — Улыбка сошла с губ Хранителя. — Да, с тобой будет труднее. Ты считаешь, что до сих пор жив благодаря дешевому деревенскому колдовству и жалким крохам знания, которыми обладает этот шут Винер. Оно и неудивительно Ты туп и невежествен, в тебе слишком мало достоинств, которые могли бы выделить тебя из серого болота, именуемого человечеством. И все же... И все же ты — тайна. Даже для меня.

Для себя я тоже был тайной.

— Ты владеешь чем-то, что превосходит мое понимание. Ты балансируешь между Светом и Тьмой, твой корабль может пристать к любому берегу. Эти две мокрицы — Винер и Генри Джордан живы благодаря тебе. Благодаря какому-то пламени, пылающему в твоей груди. Тебе суждено было стать Кармагором, что опять же не твоя заслуга, не свидетельство каких-то выдающихся качеств, которых в тебе никогда не было, — это лишь переплетение миллиардов струн судьбы. И ты... Ты, червь, сумел задержать и даже повернуть колесо судьбы.

— Сумею еще и не то.

— Посмотрим. А знаешь, какая мысль согревает меня?

— Какая-нибудь мерзость, с трудом укладывающаяся в человеческом понятии.

— Ты груб. Но я все равно скажу тебе это. Я надеюсь, что в тебе продолжает, да, продолжает жить дух Кармагора. Если не его дух, не его желания и не его стремления, то хотя бы линия его судьбы, которую даже тебе не по силам было окончательно отвернуть от себя.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Судьба Кармагора, как орудия Тьмы, которому суждено подчинить Землю. Ты прервал инициацию. Но предназначение твое осталось. И оно осуществилось сейчас.

— Каким образом?

— Тем, что ты привел меня сюда, ха-ха! Неужели ты не представляешь, что будет после того, как я овладею Чашей Тирантоса.

— Представляю. — По моей спине побежали мурашки.

— Ты, Эрлих, открыл мне дорогу сюда. Ты шел, сам не желая этого, к исполнению своего предначертания.

— Но ведь это Верхние Адепты вложили в наши руки ключ. Они же знали, что делают! — возразил я, чувствуя, что холодный пот струится по моему лицу.

— Верхние Адепты, ха! Если бы в них был хоть гран мудрости. Но они просто подчинились исходящей от тебя силе. И даже не подозревали этого.

— Ты лжешь!

Он не лгал. Так оно все и было.

— Ты еще не проявленный, а может, уже начавший проявляться Кармагор. Ты им будешь. Оставь их — этих двух ничтожеств, этот Орден Ахрона, где собрались несчастные недоумки, не способные видеть то, что происходит перед их носом. Протяни мне руку. Мы вдвоем будем владеть Чашей Тирантоса. Вдвоем будем владеть Землей. Нет, не вдвоем. Я уйду, выполнив свое назначение, ибо Хранители рождаются только для выполнения великого долга. Ты слишком много сделал для нашего дела, чтобы остановиться сейчас, на самом пороге.

Во мне бушевала буря противоречивых чувств. Хуже всего, что я склонялся к мысли: Робгур прав.

— Ну что, ты согласен прийти ко мне, брат мой?

Удивительно, но глаза Робгура сейчас лучились добром. Он нравился мне. От него исходила аура доброжелательности и спокойствия. Меня тянуло к нему. Он действительно казался мне сейчас братом. Мне хотелось прижаться к его груди и покаяться в том, что я натворил, что доставил ему столько беспокойства. С каждой секундой это желание становилось все сильнее. Действительно, от предначертания не уйти. Я — Кармагор. Как можно было надеяться, разбив Цинкург, переломить свою судьбу? Это было лишь временное отступление. Да и отступление ли? Может, кто-то, чье могущество неизмеримо, и кто дергает за все ниточки в мире, так и задумал, и я временно отступил от своих братьев лишь ради того, чтобы потом заполучить Чашу Тирантоса. Что такое Цинкург перед чашей, созданной руками иглинов и уничтожившей легионы курусманутов!

— Мы одной крови, — сердечно улыбался Хранитель. — Наши споры и расхождения были следствием твоей неопытности и незнания. И моего непонимания. Подумать только, я хотел, чтобы ты погиб. Я тоже был безумен, прости меня за это, брат мой. Мы должны не бороться, а помогать друг другу, бок о бок заниматься великим делом созидания новой красоты, нового мира. Винер и его друзья считают, что мы несем миру гибель! Это чушь! Мы несем ему очищение. И новую радость. Это будет наш мир.

— Брат, — прошептал я, чувствуя, что слезы готовы брызнуть у меня из глаз. Со мной что-то происходило. Я поддался его очарованию. Я знал, что сейчас Хранитель не вел со мной игру, он был честен и искренен. Меня не столько убеждали его слова — что они, как не сотрясение воздуха. Между нами установилась внутренняя связь, наши души слились в едином порыве. Меня пронзило острое сострадание и жалость к нему, я ощутил лежащий на его плечах груз ответственности, который мне хотелось разделить с ним, меня переполняли радость и ликование перед грядущим великим созиданием. Я любил его, как брата. И готов был отдать ему все. Я знал, что он тоже готов поделиться со мной всем, что мы две половины. Он пришел из неведомой глубины в наш мир, чтобы возвести меня на трон этого мира.

— Я — Кармагор, — чуть громче выдавил я.

— Да. Несмотря ни на что, ты — Кармагор. И это одно из важнейших событий с тех пор, как существуют люди на Земле.

— Люди, — повторил я и медленно, растягивая слова, протянул:

— Я люблю тебя, брат.

— Так пусть руки наши встретятся в пожатии, которое навсегда скрепит наш союз.

— Пусть.

Он протянул руку. Теперь на моем пути не будет невидимой стены. Наши ладони сойдутся над золотой чашей, и мы сумеем вдвоем овладеть пламенем, которое заключено в ней. И отныне не будет нам преград.

Мы спустимся на землю огненным смерчем, сжигая и перестраивая все по своему разумению. Не пройдет и года, как народы падут перед нами ниц. Не злоба и ненависть будут владеть их сердцами, а любовь. С любовью будут они принимать мой огненный карающий меч и со словами благодарности идти на казнь. Люди станут воском в наших руках. Под нашим напором падут державы и не останется следа от Ордена Ахрона. Да и от Черного Ордена тоже — он выполнил свою задачу, вызвал Кармагора, вызвал меня!

— Мы будем драться с тобой, — выдохнул я. — Мне не хочется быть Кармагором.

— Ты разбил мое сердце, безумец.

— Мы будем биться насмерть.

— И не на одну смерть.

Он шагнул вперед, и какая-то сила толкнула меня. Я СТУПИЛ НА БЕЛУЮ КЛЕТКУ...

* * *

Это был третий поединок. Не припомню, чтобы такое случалось когда-либо. Мне вряд ли выдержать его.

«Соберись», — сказал я себе. Ты должен выдержать. С детства нас учат не бояться смерти, но ее невозможно не бояться. Особенно когда она близка. Но зато смерть можно презирать...

Сто одиннадцатый день Года Великой Лавины притягивал в горах Трех Рек десятки, если не сотни, тысяч людей: узколицых бесбаров в сопровождении их рабов, которым, по обычаю, обрезали уши; белобородых азадов в повозках с высокими балдахинами, украшенных деревянными черепами и запряженных громадными волами; равнинных азлакуров в носилках, которые тащили члены их семей. Здесь были купцы, хозяева земельных владений и ремесленных поселков, владетельные Холмы, отвечавшие за жизни и судьбы многих подданных, и бедные крестьяне, боровшиеся с судьбой за каждый колос. Утром, шипя паром, прибыл украшенный драконами поезд старшего сына владетеля великих равнин Бахбадин Дегхата Смари Ла.

Обычно размеренная, скучная жизнь города Трех Рек протекала по жестоким правилам, царившим здесь не одно столетие. Здесь не было красочных представлений, на которых звучала бы красивая музыка. Сюда не приходили печатные листки с новостями из других стран. Двери здесь закрывались перед заходом солнца, поскольку по устоявшейся традиции клан горных барсов имел право на ночи в этом городе. Лишь казни на колесе, смертельные бои рабов да общие пения в храмах Звезды Угара служили развлечением местным жителям.

В сто одиннадцатый день Года Великой Лавины город Трех Рек разительно менялся. Даже последний батрак имел право попасть на трибуну Каменной подковы. В этот день делались огромные ставки, сколачивались целые состояния, карманные воры и мошенники благословляли Белый Огонь и Богиню Луны, поскольку в такой толчее зеваке было легче расстаться с кошельком, чем лысому с последним волосом.

Двенадцать лет назад я сидел, утопая в шелковых подушках, на одной из лучших трибун и, раскрыв рот, глядел на происходящее. Сегодня я стоял на арене Каменной подковы, сжимал в пальцах скользкую от крови рукоятку меча, и сотня тысяч глаз смотрела на меня. Это был единственный день в двенадцать лет, когда любой из Холмов мог бросить вызов другому Холму. Многие ждали этот день, чтобы дать выплеснуться давно накопившейся ненависти, зависти, злобе или благородному негодованию. Другие — мстили.

Третьи — хотели убрать сильного соперника, мешающего в делах. Но почти не было случая, чтобы кто-нибудь из больших или мелких Холмов отказался прийти сюда, испугавшись смерти. Это считалось бесчестьем, все отвернулись бы от такого человека, и власти его пришел бы конец.

Я не боялся этого дня. Мой род был силен, мы жили мирно с соседями, ни на кого не держали зла. И вряд ли кто мог желать моей смерти,. Так думал я. Но я ошибался. И бился я сегодня уже в третий раз.

Впервые в истории города, аристократа в звании Великого Холма вызывали три раза. Причем двое из бросивших вызов — мелкие Холмы, которых я никогда в жизни не видел. Все знают, что для вызова должна быть серьезная причина, и мало кто осмелится пренебречь этим правилом. Мои противники были преисполнены ярости и жаждали одного — убить меня.

С первым я бился на кривых саблях. Я неплохо владел этим оружием, но и он был хорош. Он рассек мне щеку, я же ударил его с размаху саблей по голове. Но ударил плашмя — я ничего не имел против этого человека и не хотел его убивать. Слуги унесли его прочь.

Со вторым мы дрались на хлыстах со стальными наконечниками. Я не хотел убивать и этого, но у меня не было другого выхода — мой хлыст рассек ему горло. Дрожащими руками я потирал плечи, по которым пришлись удары хлыста. Я был уверен, что на этом мои испытания закончились. И тут грянул гром — последовал третий вызов.

Этого человека я знал хорошо. Это был один из средних Холмов, чьи владения раскинулись за большой грядой на севере.

— Почему, Гара Нат? Разве в чем-то я или мой род обидели тебя?

— Обидели! — крикнул он. — Ты порождение свиньи и горного шакала!

— Твоим языком руководит злоба, и мне непонятны ее причины.

— Причина в том, что я хочу драться с тобой! Я хочу убить тебя, Великий Холм Рякс Нат!

В руке я сжимал метровый меч. По правилам, мой противник должен был пользоваться цепью с ядром, усеянным острыми шипами.

В умелых руках ядро на цепи — смертоносное оружие, гораздо более опасное, чем меч.

Тара Нат сразу обрушился на меня. Цепь вращалась в его руках с огромной скоростью. Я едва успевал отскакивать, пригибаться, подпрыгивать, ощущая, как ядро пролетает в сантиметре от меня. Тара Нат сыпал богохульными ругательствами в мой адрес — в поединке это разрешалось, — кровь прилила к его лицу, и казалось, оно слилось по цвету с красной рубахой, на которой были закреплены стальные пластинки.

В юности меня учили не только разным наукам. У меня были и хорошие учителя, обучавшие владению оружием, тактике и стратегии войн. Великий Холм должен знать и уметь все. В том числе и владеть акробатическими трюками. Сейчас акробатика и быстрая реакция спасали мне жизнь. От ядра можно только уворачиваться, уходить и ждать нужного момента для решающего удара.

Когда шар со свистом пролетел над моей головой, задев волосы, я бросился Гара Нату под ноги, целя мечом ему в живот. Однако он успел среагировать и уклониться, в результате чего острие лишь царапнуло по металлическим пластинам. Я же получил удар сапогом в живот и покатился по земле. Потом я увидел летящий мне в лицо шар.

Бах! В голове у меня загудело. Но это не был удар шаром. Это вздрогнула земля, в которую влепился тяжеленный шар. Сантиметра ему не хватило. Я успел отклониться... А Гара Нат вновь взмахнул рукой...

Это был последний рывок. Я в отчаянии метнулся навстречу противнику, зная, что больше случая мне не представится. Мой меч вошел в его живот, пробив металлическую пластину. Это был клинок из хорошей стали, выкованный лучшими кузнецами бесбаров, закаленный в крови горного козла. Ему не смогла противостоять даже стальная защита Гара Ната. На излете шар еще задел мое плечо, после чего упал на землю вместе с цепью, выскользнувшей из разжавшихся рук. Гара Нат постоял, потом рухнул на колени.

— Добей его! — послышались крики с трибун. Сейчас это дозволялось.

Я склонился над Гаром Натом.

— Зачем ты сделал это?

— Я ненавижу тебя.

И он умер. А я остался жив.

Вокруг меня суетились слуги. Мой друг и лекарь Тара Дзан колдовал над моими ранами, смазывая их целебными мазями. Запал боя прошел, и теперь у меня тряслись руки и бил мелкий озноб. Пришел запоздалый страх — чувство, недостойное Великого Холма. Нельзя поддаваться ему. Дурные мысли надо гнать прочь. Да и кроме этого, у меня есть над чем поразмыслить. Кто жаждет моей смерти? Три вызова — это не могло быть случайностью. По-моему, я начинал догадываться, кому это надо. Хотя и не понимал зачем.

— Еще один Холм хочет вызвать на состязание чести другого Холма, чтобы в поединке найти правду! — крикнул в хитрую трубу, которая многократно усиливает голос, распорядитель Ангр Насват.

Все замерли. Еще один поединок...

— На поединок вызывается... Насват запнулся, потом с отчаянием крикнул:

— Великий Холм Рякс Нат!

Прокатился ропот. Это было что-то невиданное. Я закусил губу. Праздник состязаний кто-то пытался превратить в обычное убийство. Мне хотелось отказаться, но это немыслимо. Я просто не мог этого сделать. Я не мог вернуться трусом и покрыть позором весь мой род.

В четвертый раз за сегодня я, покачиваясь, вышел на арену.

— Спорить с Рякс Натом желает мелкий Холм...

— Стой! — Я поднял руку. — Я сам хочу назвать противника. Обычай дает мне такое право.

Один Холм может выстоять четыре боя. И в последнем из них он сам имеет право выбрать того, с кем будет сражаться.

— Ты имеешь на это право. Называй имя.

— Мой противник... — я запнулся, ибо мой язык не поворачивался произнести это имя. Я оглядел трибуны и встретился с ним глазами. И понял, что был прав в своих умозаключениях.

— Мой противник... Сияющий Утес Рахнут Ка Лик, владетель сотни долин и хребтов, тысячи лесов и озер!

Трибуны ахнули. Это было невозможно.

По закону один из восьми Великих Холмов может бросить вызов Сияющему Утесу. Но этот же закон оберегал жизнь верховного владетеля, чтобы никто не мог воспользоваться сто одиннадцатым днем Года Великой Лавины для своего воцарения на его престоле. Тот, кто вызвал Сияющего на поединок, в случае победы изгонялся из своего рода. Но я был готов и на это.

Сияющий Утес спустился с трибуны и встал передо мной. Прищурив правый глаз, он удивленно рассматривал меня.

— Ясен ли твой разум? — спросил он. — Не болен ли ты? Я готов простить тебя.

— Нет.

Рахнут Ка Лик мог отказаться. Но это означало навсегда уронить себя в глазах подданных.

— Понимаешь ли ты, на что покушаешься?

— Не кажется ли тебе, Сияющий Утес, что посылать ко мне убийц на арену — не самый лучший выход. Это наша борьба, и каждый должен вести ее сам.

— Что же, ты прав. Это наш бой. Не надо было вмешивать в него других. Рапиру мне!

Лязгнул металл. Мы сошлись...

Вскоре все было кончено. Моя рапира пронзила сердце Рахнута Ка Лика. Теперь меня ожидали скитания и нищета. Но не такое уж большое значение имело это сейчас для меня. Я ощущал, что сегодня совершил нечто главное в этой жизни, а все остальное — мелочи, не заслуживающие большого внимания...

...ЧЕРНАЯ КЛЕТКА. Я СДЕЛАЛ ШАГ ВПЕРЕД.

* * *

— Тебе звонил Шершень. С полчаса назад. — Голос в динамике рации был равнодушным и сонным. — Мы никак не могли связаться с тобой.

— Меня не было в машине. Что ему нужно?

— Сказал, что ждет тебя в «Сонном кроте»,

— Давно звонил?

— С полчаса назад. Говорит, информация по индексу единица.

— Единица! Ты должен был послать еще кого-нибудь, Ранк!

— Должен. — В динамике послышался какой-то звук, похожий на зевок. — Но он заявил, что будет говорить только с тобой.

— Приводи группу в готовность.

— У нас сейчас только три человека. Ты же знаешь, остальные на взрыве в зоне «С».

— Плохо. Я к Шершню.

Единица означала, что произошло что-то очень важное и предстоит серьезная работа.

«Сонный крот» — грязная забегаловка в окраинных жилых кварталах, неподалеку от красного забора, огораживающего зараженную зону. Здесь кучкуется всякий сброд, многим из завсегдатаев место в тюрьме или камере смертников. Впрочем, и Шершень, в миру Тонг Шухани, тоже не пример для подражания у подрастающего поколения. Его давно ждал кабинет ликвидации, если бы он не был моим лучшим агентом.

Дым, гам. Парень в форменной безрукавке с эмблемой бара затирал тряпкой кровь на полу. Наверное, опять был мордобой или ткнули кого-то ножом. А чего удивляться? Это тут случается через день.

Шершень прилично натрескался. Он держал в волосатой здоровенной лапе грязный стакан, по его щеке катилась слеза. Он задумчиво слушал песню, которую горланила полуголая певичка.

— Привет, инспектор, — пробурчал Шершень.

— Тише ты, идиот! — Я сжал пальцами его лапу так, что что-то хрустнуло. — Тебе жить надоело?

— Надоело. — Шершень тяжело вздохнул. Время от времени на Тонга Шухани накатывала зеленая, тягучая тоска, особенно после трех стаканов «железного огня» — отвратительного пойла, которым славился «Сонный крот».

— Зачем звонил? Говори!

— А стоит? К чему это? Мы все куда-то бежим, в кого-то стреляем, кому-то выпускаем кишки. Везде злоба и корысть. А еще предательство и скука. Да и что это все перед лицом смерти, перед ее величием?

— Я тебе сейчас врежу в ухо, Шершень. Ты меня знаешь.

— Знаю. По характеру ты бандит, а не инспектор. Я врезал ему под столом по голени, и он взвыл.

— Я тебя предупреждал, чтобы ты не трепал языком, кретин? Говори!

— А чего особенного? Ничего особенного и не случилось. Объявился Крысеныш — и больше ничего.

Ухты! Последний раз Лой Гароди появлялся здесь три года назад. Тогда он вместе со своими выродками захватил пассажирский пневмоавтобус на линии Лотток — Мальзия-2, застрелил семнадцать человек, из них двух полицейских, и скрылся с семнадцатью миллионами сельвов, принадлежащих компании «Компьютер-продукт». У меня к нему был должок. Он убил трех моих ребят, притом так, что и вспоминать об этом не хочется. Несколько раз я чуть было не настиг его. Шрам от пули в плече — это привет от него. И моя взорванная квартира. И моя машина, изрешеченная пулями. Я тоже старался не оставаться в долгу. Долмена Практа — правую руку Крысеныша — я отправил на виселицу. Тупице Року и Пузану Шлагеру, лучшим его гориллам, без следствия и судебных задержек я выписал повестки на тот свет. Но это мелкие радости, бальзам на раны собственного самолюбия. Мне нужен был сам Крысеныш. Это превратилось для меня в навязчивую идею. Я просыпался по ночам с мыслями о нем. Мне причиняло боль, что эта мразь до сих пор ходит по земле, а мои ребята уже четыре года в могиле. Между нами была какая-то незримая связь, узел ненависти связал нас воедино. Я знал, что Крысеныш жив. И что он тоже думает обо мне.

— Где объявился Крысеныш?

— В Тормунте, где же еще?

— Адрес?

— А я почем знаю.

— А что ты вообще знаешь?

— Что он собирается в гости по адресу Северная улица, дом шестьсот восемьдесят семь, квартира девятнадцать. К Крабу Суитли.

— Откуда тебе это известно?

— Мне баба Суитли настучала. Она обычно тает при виде моей неотразимости.

— Ну и вкус у нее. Когда Крысеныш собирается к этому Крабу?

— Сколько сейчас времени?

— Без четверти восемь.

— Через двадцать пять минут.

— Что?! Он надолго к нему?

— Зайдет за какой-то штуковиной, которую Краб для него хранил, и сразу отвалит.

— Бесы тебя раздери, Шершень! Ты не мог сказать это моим ребятам?

— Не мог. Я с тобой на связи. Зачем мне твои ребя, та? Чтобы мне «коллеги» кишки выпустили?

Я вскочил с места.

— Он будет один?

— Нет. С двумя гориллами...

Я плюхнулся на сиденье машины. Рука потянулась к рации. Что делать? На Северную улицу мои ребята не успеют. А тем более, если вызвать спецподразделение, это именно их работа — брать таких, как Крысеныш. Вызвать патруль? Это значит сорвать операцию. Ближе всех к Северной улице находился я. Успею...

Крысеныш и два телохранителя. Если сработать неожиданно, может получиться.

Я выехал на шестьдесят восьмое шоссе, потом свернул на первую трассу. Через два километра — направо. В эти запутанные улочки мне и надо. На компьютере появилось изображение моего маршрута — карта и на ней движущаяся точка. Направо. Еще раз направо. Теперь пятьсот метров вдоль длиннющей заводской стены. Надо торопиться. Крысеныш пунктуален, и если обещал быть в десять минут девятого, значит, так и будет.

Высматривая, где бы выбрать лучшую позицию для наблюдения, я неторопливо ехал по улице. У меня в запасе оставалось еще семь минут.

Я уже хотел нажать на тормоз, но тут мое внимание привлек белый фургон, на котором была выведена надпись: «Братья Хармс — обслуживание лучших магазинов города». Этому фургону совершенно нечего было делать в таком захолустье. И еще кое-что мне не понравилось. Обычно в это время здесь веселилась ребятня, накачивались в углах наркотиками ребята постарше, бродяги варили в котлах свою похлебку. Но сейчас, кроме старухи и двух нищих, не было никого. Меня захлестнуло нехорошее предчувствие. У местных жителей нюх на опасность — при ее приближении они, как мыши, разбегаются по норам. Неужели?

Решено! Я вжал педаль, и мой «олень», взревев, резко начал набирать скорость.

Я оказался прав. В зеркале было видно, как из фургона выскакивали люди. По корпусу и стеклу градом забарабанили пули. Ну и пусть. Эти лопухи просчитались. Корпус и стекла машины — пуленепробиваемые, скаты из самовосстанавливающейся пластиковой резины. Теперь, до свидания! Ловушка не сработала. Не надо им было ставить этот фургон. Если бы он не насторожил меня, я вышел бы из машины, и сейчас во мне было бы больше свинца, чем живого веса. Уж тут молодцы Крысеныша постарались бы...

Грохот! Сильнейший удар. Машину развернуло. Я успел нажать на тормоз, и — багажник моего «оленя» проехался по мусорному баку, смяв его, как картонку. Я вроде цел. Почти цел. Но не время рассиживаться и считать поломанные ребра.

Я схватил автомат, который держал под сиденьем, распахнул дверь и выскочил из машины. Удар из бронебойного гранатомета пришелся в двигатель. Мне еще повезло, что я остался жив.

Их было много. Они высыпали не только из фургона, но и из подъездов и поливали меня огнем. На ходу я дал очередь из автомата и срезал одного из них. Потом второго. Мне сказочно везло — ни одна пуля не достала меня. И вот я скрылся от свинцового потока в проулке.

Я бежал что есть мочи вперед. Снова сзади застрекотал автомат, но я перемахнул через бетонный забор и очутился на свалке, затертой меж мрачных, без единого окна, зданий. Корпуса машин были сложены высоченными штабелями, несколько топливных самолетных баков, плиты, коробки с железными отходами, грязь, вонь. Я осмотрелся. Между домами был узенький проход, я бросился туда, но увидел, как перед ним остановилась, перекрывая, машина с боевиками.

Все, конец! Единственная возможность — затаиться здесь и ждать, что будет быстрее: они найдут меня или появится полиция? Но зачем полиции ехать сюда? Как она узнает о перестрелке? Позвонит кто-то из местных? Как бы не так, позвонят они!

Опять захлопали выстрелы, и я бросился к штабелям ржавых автомобильных останков. Наступали сумерки. Надо попытаться надежнее спрятаться.

— Вот он! — заорал один из нападавших и тут же получил за это награду — я прошил его очередью.

Только в тупоумных фильмах герои полчаса палят из автомата, не заботясь о смене магазина и одной пулей сражают человека по четыре. Магазин опустел, я отбросил бесполезный автомат и вынул из кобуры пистолет. Еще двенадцать патронов — не густо. Хотя нет, в кармане запасная обойма. Побьемся еще.

Они знали свое дело и умело зажимали меня в клещи. Я перепрыгнул через ржавый капот грузовика и навскидку выстрелил в силуэт на заборе. Не попал. Сзади послышался шорох, я выстрелил наугад. В ответ раздался вскрик. И тут пуля впилась мне в бедро, дробя кость. Я упал на землю, скрипя зубами от боли, и пополз за железки, сваленные метрах в двух от меня. Выстрелил еще два раза, еще один убийца рухнул на землю. И тут пуля пронзила мне грудь...

Чьи-то грубые пальцы взяли меня за подбородок.

— Вот мы и встретились. Так кто кому будет таскать на могилу скорбные записки?

— Наверное ты, Крысеныш.

— Правильно. Знаешь, дружище, в моей башке не солома. Я вычислил твоего «говоруна» и, вместо того, чтобы сразу прикончить, использовал. А ты попался, как муха в паутину.

— Молодец, — прошептал я. Голова кружилась, сознание покидало меня.

— Я сильнее тебя, инспектор. А ты... Ты уже мертвец.

— Сейчас ты победил. Но мы еще встретимся с тобой, Крысеныш. И тогда посмотрим, чья возьмет.

Крысеныш удивленно взглянул на меня, лицо его омрачилось.

— Я не очень-то понимаю... Но мне кажется, что в твоих словах есть что-то такое... Впрочем, это неважно.

— Кончай его! — послышался хриплый голос. — Нет времени!

Крысеныш поднял пистолет и нажал на спусковой крючок.

...БЕЛАЯ КЛЕТКА. МЕДЛЕННО, ПРОТИВ ВОЛИ, Я ДЕЛАЮ ШАГ НАЗАД.

* * *

Мы настигли «Сокрушитель» в системе Синей Meдузы, где флагманский линкор противника зализывал, раны и чинил многочисленные повреждения. В сражении у Альфы Возчика «Сокрушителю» удалось в последний миг уйти от нас в гиперпространство. А нам удалось последовать за ним, чтобы навсегда покончить с адмиралом Андикасом Крусом.

Этого дня мы ждали много лет. Когда покидали один мир за другим, зная, что оставляем их на разор и поругание. И когда возвращались обратно, с горечью взирая на разрушения и запустения, на все, что было дорого каждому из нас и что было осквернено Сабханом Мороком и его сподвижниками. Мои соратники двенадцать лет гибли в пылающих кораблях, в разрушающихся под гравитационными ударами городах, попадали в плен, из которого не возвращался никто и которого боялись больше, чем смерти в бою. И все ради этого мига.

Во время сражения у Альфы Возчика нам удалось одержать долгожданную победу. Но если упустить адмирала — ближайшего помощника безумного Сабхана Морока, погибшего у Альфы от моей руки, пламя войны когда-нибудь вспыхнет вновь.

«Сокрушитель» находился на расстоянии четырех тысяч километров от нас и на главном экране смотрелся расплывчатым пятнышком.

Капитан Эйхан, командующий нашей эскадрой, отдавал приказания:

— Первая группа — старт!

— Первая ушла.

— Группа М — старт!

— Ушла.

— Группа Четыре — старт!

Гравилеты срывались с места и уходили в космос, превращаясь в бледные точки, а затем и вообще растворялись в звездном небе. Тридцать боевых машин — это все, что осталось от наших семидесяти гравилетов после прошлого сражения.

На экране замелькали вспышки.

— М-36 уничтожен, — послышался равнодушный голос компьютера.

— 1-78 поврежден, пилот погиб. Сектор 27/86/5. Погибнуть, когда победа так близка, — что может быть печальнее?

— Два истребителя противника уничтожены. Сектора 27/88/4 и 29/87/6.

Сражение кипело вовсю. Три крейсера — у нас был перевес в силах. Вместе с тем нам противостоял флагманский линкор — очень мощный, сильно вооруженный, с отборной командой. Так что чаша весов колебалась, и еще неизвестно, в чью сторону она склонится.

— М-41 уничтожен, сектор 22/41/2, — продолжал перечислять компьютер. Он не умел ошибаться, и я знал, что М-41 действительно уничтожен.

— С-29 уничтожен, сектор 21/88/1. О небо!

— Поврежден истребитель противника. Сектор 29/87/8.

— С-15 поврежден, повреждения шестьдесят пять процентов, аварийная посадка.

— Уничтожен истребитель противника. Сектор 22/44/1.

Бой длился уже довольно долго. И мы, и наш враг несли большие потери. Но достаточно всего восьми машин, чтобы образовать вокруг «Сокрушителя» губительную для него сферу Гаруса.

— Плохи наши дела, — проронил я.

— Да, конечно, — согласился Эйхан. — «Сокрушитель» может вновь ускользнуть в гиперпространство. И тогда нам снова гнаться за ним.

— Вопрос только в том, сможем ли мы еще раз проследить координаты точки перехода.

— Может, и не получится, мой капитан. Нам нужно добить его именно теперь. Дорога каждая машина, и?..

— Что ты предлагаешь?

— Я иду туда.

— Первый помощник капитана должен быть на мостике.

— Я один из лучших пилотов. И мое место там.

— Хорошо. — Эйхан хлопнул меня по плечу и вздохнул:

— И... ты поосторожнее, договорились? Я хочу выпить с тобой горяченького в баре «Морская звезда» на базе.

— Мы еще выпьем. И не один раз.

Скафандр, привычная кабина истребителя, привычная суета механиков перед стартом. Начинается отсчет... «Десять, девять, восемь...». Загораются новые; лампы на пульте. «Три, два, один».

— Т-1, старт!

Компьютер начал выводить картину боя из красных пунктиров выстрелов, синих точек наших крейсеров, зеленой точки флагманского линкора, оранжевых линий траекторий боевых глайдеров.

Я бросал машину из стороны в сторону. Гравилет, летящий по прямой траектории, через секунду будет сбит истребителями или орудиями вражеского линкора. Если плетешь кружева, то оттягиваешь момент, когда плазменный разряд разнесет твой истребитель на куски.

— Флагманский линкор уходит в гиперпространство, — послышался, как всегда, спокойный (чего ему это стоило) голос капитана Эйхана. — Надо быстрее дожимать их.

Я это понимал. И все это понимали.

«Сокрушитель» начал покрываться голубой дымкой. Флагман готовился к прыжку. Надо успеть! Перевес в силах позволил нам начать формирование сферы Гаруса...

— С-7, занять сектор 38/67/8.

— М-11, Занять сектор 20/15/5.

— Т-1, занять сектор 30/08/7. — Это для меня.

Я вышел в сектор. Дымка разрасталась.

Восемь наших кораблей формировали сферу. Остальные продолжали бой.

Вокруг флагмана противника возникла радужная оболочка — это разрушалось его защитное поле. Одновременно орудия наших крейсеров били по «Сокрушителю». Флагман погибал. Теперь все решали секунды. Успеет он уйти в гиперпространство или нет.

— Флагман покидают боевые машины и спасательные боты, — проинформировал компьютер.

Похоже, враги теряли всякую надежду сохранить «Сокрушитель».

Один за другим прозвучали упоительные сигналы, означавшие капитуляцию. Первыми сдались спасательные боты — им просто смешно ввязываться в драку с боевыми гравилетами. Потом пришла очередь истребителей. Один за другим они стали планировать в сети наших крейсеров и скрываться в их чреве.

— В нашем секторе гравилет противника, — произнес компьютер. — Сигнал о капитуляции. По правилам, мы обязаны пропустить его.

— Пропускаем.

— Гравилет противника — опасное сближение. Нападение.

В последний момент, будто предчувствуя беду, я заложил крутой вираж. Сделал это еще за миг до предупреждения компьютера и до того, как увидел атаку якобы сдавшегося неприятеля. И ушел от удара, который разнес бы меня в пыль.

Это был подлейший поступок. Сигнал капитуляции для пилота — это святое. Использовать его как военную хитрость — последнее дело. И все-таки пилот гравилета пошел на такое. Поступок не только подлый, но и отчаянный. Он обрекал себя на верную гибель.

— Гравилет идентифицирован. Это «Крылатый пес» — боевая машина адмирала Круса.

— Ясно.

Ну конечно же, это был Крус. Кому бы еще могло прийти в голову пойти на такое. Ему действительно нечего было терять. Все его труды, надежды, устремления черной души — все сейчас шло прахом. Это был день его крушения и позора. Адмирал не хотел пережить его.

Я бросил машину следом. Мы находились ближе всех к разваливающемуся, на глазах теряющему свою форму, сминающемуся флагману, который вот-вот, превратится в бесформенную безобразную глыбу металла. Я вцепился в «Крылатого пса», сел ему на хвост, и теперь нас разделяло каких-нибудь двести километров. Это — как вытянутая рука в наземном бою. Я врезал по нему из всех орудий. Крус был отличным пилотом, поразительно чутким, с предвидением опасности... Он успел увернуться в сторону.

Теперь он несся прямо на свой линкор. Похоже, он решил покончить счеты с жизнью, в последний миг соединившись в пламени со свей летающей цитаделью, которая долго служила ему верой и правдой. Он обезумел. Флагман рос на глазах. Я тоже обезумел. Я решил не отпускать Круса ни при каких обстоятельствах. Это было больше, чем жажда справедливого возмездия. Я знал, что самым главным в жизни для меня было уничтожить, раздавить адмирала Круса. И я сделаю это, пусть даже платой будет моя собственная жизнь.

Дистанция между нами сокращалась. Я уже почти настиг адмирала, но он ловко уходил от моих ударов. И тут я понял его замысел. Он хотел вместе с погибающим «Сокрушителем» проскочить в гиперпространство. Этот маневр требовал ювелирной точности, но Крус был пилотом-легендой. Расчет его оказался потрясающе точным. Синее пламя объяло флагман, а потом озарило все вокруг, и я на миг растворился в нем. Меня будто вывернуло наизнанку, разобрали на атомы, а потом снова собрали. Через секунду я пришел в себя.

— Произошел гиперпереход, — сообщил компьютер.

«Ох», — простонал я и в отчаянии ударил по подлокотнику кулаком.

Произошло то, на что надеялся Крус. В гибнущем флагмане гиперпространственный двигатель достиг рабочего режима и свел концы триллионов километров в одну точку. Я попал в зону его действия и сейчас нахожусь неизвестно где.

Я успел швырнуть машину в сторону, и залп прошел мимо. Я едва не позабыл, что нахожусь здесь не один. Бой для меня еще не кончился.

Мы разошлись на достаточное расстояние и дали Друг другу передышку.

— Расстояние сто пятнадцать тысяч километров от планеты типа 3-2, — заговорил компьютер. — Планета не идентифицирована

Планета, голубая, похожая на мою родную Землю, висела на черном небе. «Сокрушитель» тоже был здесь. Вернее, то, что от него осталось. Может быть, там и был кто-то жив, но это уже не имело значения. Линкор превратился в безжизненный металлический ком, вращающийся вокруг планеты, которую даже не найти в галактических справочниках.

— Опасное сближение с вражеским гравилетом. Мог бы и не говорить. Я сам видел, что белая траектория становится ярче. Вот она стала пунктирной — это означало, что мы в пределах досягаемости орудий.

То, что началось потом, трудно описать словами. Я полностью отключился от всего, кроме боя. Сколько он длился? Не знаю. Знаю только, что получил несколько ударов, которые, к счастью, не затронули жизненно важных систем глайдера.

Круксу тоже крепко досталось, но и он держался. Это было выше человеческих сил, но мы продолжали драться.

Я заложил дугу, которая чуть не превратила меня в лепешку, потом сбросил скорость и сумел синхронизироваться с «Крылатым псом». Он ушел в сторону, но я ожидал этого и нанес упреждающий удар. И увидел, как «Пес» начал разваливаться на части.

— Так тебе! — как сумасшедший заорал я, потом откинулся на ремнях и прошептал, поглаживая панель компьютера. — Спасибо, приятель!

— Разрушение восемьдесят пять процентов. Энергетические системы в режиме аварийного разогрева. Время жизни машины — шестнадцать секунд. Катапультирование!

— Катапультируемся!

Меня выбросило из кабины.

— Скорость девять километров в секунду, расстояние от поверхности планеты — семьдесят тысяч километров, мы на орбите, — заявил малый компьютер, управляющий скафандром. — Запас воздуха — десять часов. Энергетические запасы — полные.

— Все не так плохо, — через силу усмехнулся я запекшимися от крови губами. — Еще поживем. Десять часов.

Бездонное черное небо, голубая планета под ногами. Рукой подать. Точка на стекле шлема начала расти. Скафандр. Великий Ларг! Крус тоже катапультировался, и, судя по всему, намеревался завершить наш спор.

— Ты Гард Тилас, — заскрипел в рации ненавистный голос. — Я узнал тебя. Только ты из этих слизняков способен выдержать такой бой.

— Да, это я.

Он грязно выругался и бросился на меня. Мы закружились в смертельном танце. Он, как и я, хотел одного: во что бы то ни стало уничтожить меня. Он жил этим безумным порывом, наслаждался им. Он бился даже не за свою жизнь, а за мою. Точнее, за мою смерть.

Мы маневрировали, пытаясь занять более выгодную позицию. Исход мог зависеть от одного удачно броска.

Никто из конструкторов скафандров не думал о том, чтобы приспособить их для драки в открытом космосе, тем более для рукопашного боя. Такое просто никому не могло прийти в голову. Поэтому никакого оружия для этого не было. В ранце за спиной имелся лучемет — он входит в аварийный запас вместе с пищевыми брикетами, радиостанцией, сигнальной системой и множеством других предметов. Но до него не дотянешься, кроме того, не в перчатке же с ним управляться.

Единственное оружие — стигмитовая механическая пилка, предназначенная для того, чтобы при случае пилот смог освободиться от металлических обломков и выбраться из разбитой машины. Она резала самые крепкие металлы, как нож масло, а материал скафандров для нее пропилить — раз плюнуть. Стоит только попасть под нее — все кончено.

Крус устремился на меня. Автономные гравидвигатели позволяли нам осуществлять активные маневры. Я уклонился и попытался зайти противнику в тыл. Он плавно ушел, и мы снова зависли в метрах тридцати друг от друга.

Следующим атаковал я. Крус без труда уклонился, и я с ужасом осознал, что ребро его перчатки прошлось мне по спине. Я устремился вперед, сбросив врага с себя. Сейчас раздастся хлопок, разгерметизация, и я превращусь в ледышку.

— Поврежден правый кислородный баллон. Запас кислорода — сорок восемь процентов от начального...

Уф, живой.

За моей спиной парили хлопья кислорода. Крус снова пытался зайти сзади. На этот раз его удар пришелся по аварийному ранцу. Ничего, это мы переживем. Вряд ли мне придется опуститься на эту планету, чтобы воспользоваться аварийным запасом.

Отчаянный рывок, и я ухватил Круса за руку, а другой рукой попытался прорезать его скафандр. Но он схватил меня свободной рукой за кисть. Мы вцепились друг в Друга мертвой хваткой. Но я оказался сильнее. Моя рука медленно двигалась к его забралу. Сантиметр за сантиметром.

Он сдался. Мышцы его ослабели, моя рука рванулась вперед, и пила проехалась по стеклу скафандра. В лицо мне ударило белое облако. Выходил кислород, тут же сгущаясь и леденея, меня откинуло назад, и я потерял сознание...

Очнувшись, я увидел над собой белый потолок. Скосив глаза, заметил рядом с собой похожую на краба комплексную медицинскую систему. Вскоре меня привели во вполне приличное состояние. Серьезных повреждений у меня не нашлось.

— Ты проспал двадцать часов, — сказал капитан Эйхан, зашедший в палату и устроившийся в кресле против моей кровати. Он улыбался, сбросив, как шелуху, свою привычную собранность и серьезность. Сегодня это был просто счастливый человек. Человек, победивший окончательно и бесповоротно в самой тяжелой войне, которую знало когда-либо человечество.

— Как я сюда попал?

— Нам опять удалось засечь точку перехода. И мы пришли туда.

— А тело Круса?

— Мы нашли его. Он был в расколотом скафандре.

— Это я его. Пилой.

— А мы думали, что он погиб, когда от перегрузок развалился его истребитель.

— Я должен был сбить его. И я сделал это!

— Ты будешь представлен к Ордену Высшей Доблести. Ты станешь пятым, кто его удостоен.

— Так ли это важно? — устало произнес я и увидел, что глаза Эйхана округлились, ибо Орден Высшей Доблести — предел мечтаний для каждого гражданина Галактического Союза, кем бы он ни был. — Главное, я прикончил его.

— Да, понимаю, — кивнул капитан.

Но что он понимал в этом. А что понимал в этом я?

...ЕЩЕ ОДИН ШАГ ВПЕРЕД НА БЕЛУЮ КЛЕТКУ...

* * *

Я прожил все эти жизни. И это не было наваждением. Я действительно был и Великим Холмом, и инспектором полиции, и пилотом космического флота.

А еще — командиром стражи Принца Изумрудного Аика, копьеносцем в стане Черной Акулы, начальником подводной базы Островного государства, астрологом при дворе Корнума Счастливого, лесным бароном, чистильщиком в зоне ядерного поражения. Да еще много кем. Я рождался, жил и умирал в десятках миров. Но помнил из этого лишь то, что имеет отношение к главному — к нашей борьбе с Робгуром. Если бы я вспомнил абсолютно все, то просто не выдержал бы тяжестей прожитых жизней. Мы боролись за обладание золотой чашей.

Я умирал на жертвенных кострах и в горящем танке, я убивал Хранителя из пистолета и бластера. Мы сходились в воздушных боях и бились на копьях. Самые разные из тысячи миров становились полем нашей битвы. Битвы за один из этих миров, может быть, и не самый значительный, но наш — за Землю.

После каждой жизни я вновь оказывался в башне Тирантоса. Если побеждал я, то продвигался на одну клетку ближе к чаше. Если побеждал Хранитель, то одну клетку преодолевал он. Это была жуткая игра, но вместе с тем она захватывала, пьянила, как хорошее вино.

Сперва обгонял он. Потом я. Клетка за клеткой, жизнь за жизнью — мы приближались к итогу. Вскоре все будет определено, жестоко, твердо, окончательно (хотя, есть ли в этом мире хоть что-нибудь окончательное?).

И вот остался решающий шаг. Последняя клетка. И у меня, и у Хранителя Робгура. Казалось, протяни руку и коснешься золотой чаши. Последняя жизнь на пути к ней. Всего одна жизнь, всего одна клетка. Всего одна схватка, такой огромный путь — и все решается. Куда забросит меня судьба?

Я вцепился ему в горло. Силы наши были равны. Он был огромен, черен, порос волосами, от его роскошной одежды остались одни лохмотья. Его борода царапала мою кожу, он рвал зубами мое плечо и пытался вытеснить меня с маленькой ровной площадки на вершине высокой скалы. На нас смотрели тысячи глаз. Последний раз Верховный Жрец Золотого Кольца и Великий Змей Красной пустыни бились сто двадцать лет назад. Кто победит? Будет ли, как раньше, литься кровь сотен людей на жертвоприношениях и царить безжалостный холодный порядок, будут ли на костях несчастных расти гигантские храмы? Издаст ли завтра Высочайший Ореховый Посох указ о казни трех тысяч паркунтинов, или в первый раз за долгие годы сначала тихо, а потом разрастаясь зазвучит в людских устах волшебное слово «милосердие». Сегодня я могу убить Великого Змея, дух его уйдет в сумрачные края смерти, и навеки спадут оковы, стискивающие стальными кольцами плоть и души тысяч подданных Высочайшего посоха.

Интриги, заговоры, разнаряженная знать, шпионы, наушники — ничего они не могли, не в силах были помешать мне. Я сумел переиграть их, перехитрить, пройти меж жерновами власти, денег и сокрушительных страстей. Сколько раз я был между молотом и наковальней коварства и предательства. Сколько отринуто мной чаш с ядом, сколько наемных убийц сброшено в кипящее море. Сколько понадобилось ума, хитрости, красноречия в бесчисленных спорах, сколько позади компромиссов, сколько благих и не слишком благих дел. И все ради того, чтобы сейчас очутиться на этой площадке в надежде остаться здесь и смотреть, как труп Великого Змея распластается на камнях, а потом его унесет море — хорошо бы если оно смыло и его черные деяния, а заодно и семена зла, посеянные им везде и всюду — в каждом городе, в каждой семье, в каждом человеке.

Он был умелый боец, и его переполняла не меньшая ярость. Из разорванного его зубами плеча хлестала кровь, я был весь в ссадинах, у меня были сломаны ребра и кругом шла голова. Дыхание сбивалось, воздуха не хватало. Руки слабели. Но все же я смог приподнять его огромное, с железными мышцами тело и швырнуть о камни. Он охнул, но тут же вскочил на ноги. Казалось, мой противник сам сделан из камня и ему ничем нельзя повредить. Я обрушил на его голову удар кулака, который вполне мог убить кого другого. Но Великий Змей лишь встряхнул волосами и, взревев, вновь бросился на меня.

Он опять вцепился в меня зубами, на этот раз в щеку. Я зашипел от адской боли. Если выживу, то немало шрамов останется на мне. А, все равно!

Мы балансировали на самом краю пропасти. Великий Змей был выносливее меня, настоящее животное. Еще немного — и я ослабею. Он чувствовал это. И все сильнее сжимал мою спину своими лапами.

Хрустнули кости, натянулись мышцы, спину пронзила резкая боль, но я порвал сжимающее меня кольцо. Когда Великий Змей снова попытался обхватить меня, я поднырнул ему под руку, резко крутанулся и он полетел в сторону — прямо к обрыву. Но он успел ухватиться за меня, и мы оба рухнули вниз с нашего каменного борцовского помоста, прямо на острые камни...

...ПОСЛЕДНЯЯ КЛЕТКА. ЭТОТ ШАГ Я И ХРАНИТЕЛЬ СДЕЛАЛИ ОДНОВРЕМЕННО. И ОДНОВРЕМЕННО КОСНУЛИСЬ ЗОЛОТОЙ ЧАШИ.

* * *

Она обожгла руки, по телу прошла судорога. Я сделал шаг назад. Меня охватила мысль: обман! Ни силы, ни власти не давала эта чаша. Только боль. И боль отчаянную, какой я не испытывал никогда в жизни. Боль прошла, но отчаяние осталось. Зачем я здесь? Здесь было все это?

Из чаши вверх забил свет. Он не напоминал ни один из привычных цветов или оттенков — это было что-то иное. Я ослаб и упал на колени. На черную клетку, на которой я стоял, закапала кровь. Она лилась из моего носа. Я провел ладонью по щеке. Невыносимый зуд. Ногти впились в кожу. И я с ужасом ощутил, что плоть моя расползается, а кровь хлещет из разорванного лица. Кожа на пальцах истончалась, сквозь нее просматривались кости. Я упал и растянулся на полу. Дыхания не было, легкие перестали существовать. Это и была моя награда за все — расползающееся тело и белые кости на шахматных клетках в башне Тирантоса.

Теперь я знал, что чувствовали курусмануты, когда смертельный вихрь вырвался оттуда и устремился по улицам, настигая всех и каждого. Я погибал...

А потом... Потом я встал. Мне было легко. Легко, как никогда. У моих ног что-то лежало. Разлагающаяся плоть. Та оболочка, в которой я пришел сюда. Мне было жаль ее, и вместе с тем я освободился от нее со всеми ее болями, шрамами, пережитыми болезнями, старостью.

Я огляделся. В помещении лежало еще три окровавленных тела. Генри, Адепт и Хранитель. Тела были мертвы. Здесь, в городе городов, мы перешагнули через смерть. Они стояли у своих тел — прозрачные силуэты, в которых угадывались лица и, главное, глаза.

Чаша снова вспыхнула. Никто меня не обманывал. Мы пришли сюда, чтобы выиграть заключительный этап битвы, получить силу и вернуться или не вернуться назад.

Почти все выполнено. Мы приобрели частичку великой Силы (всей не сможет овладеть никто — это не по плечу даже Тирантосу). Мы вернемся на Землю. Назад... Но в этой битве нет окончательной победы и победителей. Мы только перенесем ее на новые поля, в новые века. Мы теперь навсегда привязаны к этому месту. Нас всегда будет притягивать к себе Чаша Тирантоса. Мы еще не раз возвратимся сюда, чтобы с новой энергией уйти на следующую битву.

Когда и чем она завершится? Если бы знать.

Нас потянуло к чаше. И четыре силуэта одновременно коснулись ее.

И вихрь закружил нас.

Мы уходили, чтобы однажды вернуться.

Мы все встретимся вновь.

И ТАМ, И ЗДЕСЬ!