Предательство — только так расценивал Жан принятие в тамплиеры и отправку в поход Робера. Предательство со стороны друга, со стороны дяди Гийома, предательство со стороны самой судьбы, если угодно. Стоя в церкви перед иконой Божьей Матери, держащей на руках младенца Христа, Жан мысленно спрашивал у них: «Как вы посмели? Почему Робер, а не я? Зачем вы это сделали?» Он решил, что ему ничего не остается, как только отомстить. И причем, всему миру. Он стал грубо обращаться с матерью и сестрой, издеваясь над любым их словом или поступком, всюду подчеркивая, как они глупы. Оглядываясь на свою жизнь, он видел себя несчастнейшим человеком. Разве был у него достойный отец, как у Робера? Разве получил он от своих родителей счастливое детство, как какой-нибудь Анри Анжуйский, родившийся с ним день в день? Нет, ничего этого не было, а значит, мир не заслуживает того, чтобы его любить.

Время от времени Жан продолжал наведываться в Шомон, где веселая смуглянка Алуэтта всегда готова была дать ему то, что приносило радость ей самой, но и она стала безумно раздражать молодого жизорского сеньора, который рассуждал так: «Вот и здесь кому горох, а кому говядина. Робер-то сейчас, небось, с самой Элеонорой развлекается, или с Фрамбуазой, а то и с обеими вместе, или еще с какими-нибудь красотками, а мне — эта невзрачная и неприхотливая дура!» Он был несправедлив к судьбе и даже не догадывался об этом. Во-первых, Алуэтта была вовсе не невзрачная, а очень даже хорошенькая. Во-вторых, насчет неприхотливости тоже ошибка — она уступала далеко не каждому, и имела лишь одного нужного любовника — господина Гийома де Шомона, да двух для души — кузнеца Арно и Жана де Жизора. В-третьих, Робер, тем временем, двигался вместе с войском крестоносцев по пыльным дорогам Восточной Европы и помышлял лишь о том, как бы покрепче выспаться да получше отдохнуть. От Элеоноры он был так же далек, как и когда они с Жаном только строили планы посещения замка Делис. А Фрамбуаза и вовсе сидела себе в Париже. Если бы Жан только знал это!

Прошло лето, наступила осень, за ней — зима. Дядя Гийом помогал племяннику справиться с делами в Жизоре и постепенно Жан становился настоящим хозяином замка и владений. Он не переставал проводить поиски таинственной гробницы, о которой заикнулась перед смертью ведьма Матильда, но покамест его поиски так и не приносили успеха, тайна оставалась тайной, и лишь сознание, что она есть и на ней стоит Жизор, согревало душу. Иной раз, возвращаясь с охоты, Жан подъезжал к старинному гигантскому вязу и любовался им, как олицетворением этой тайны. Но однажды, дело было на Святки, охота была неудачной, а конь сломал ногу, и, очутившись около вяза, Жан внезапно почувствовал сильнейший прилив желчи, дерево показалось ему уродливым и никчемным, как весь мир, в котором приходится влачить существование, и, повернувшись лицом к востоку, сеньор Жизора потряс крепко сжатыми кулаками и воскликнул:

— Чтоб вас всех чорт побрал! Чтоб вас всех сарацины перестреляли! Ненавижу!

В разгар весны в Жизор приехал необычный гость. Назвавшись великим магистром ордена тамплиеров, он потребовал, чтобы Жан отвел его куда-нибудь, где можно было бы поговорить с глазу на глаз. Жан не на шутку перепугался и не повел гостя в ту комнату, где погиб отец, а расположился с ним в одной из каминных комнат южной части замка. Когда был подан ужин, начался разговор. Гость был весьма пожилым человеком угрюмой наружности. Один глаз у него отсутствовал, сухое веко прикрывало пустую глазницу, шрамы бороздили лицо вдоль и поперек.

— Признаться, я не ожидал увидеть хозяином Жизора столь молодого юношу, — сказал он. — Будем знакомы, мое имя Андре де Монбар. Надеюсь, оно вам знакомо.

— Разумеется, — ответил Жан. — Но, сдается мне, в прошлом году великим магистром был Бернар де Трамбле?

Глаза старика вспыхнули жгучей ненавистью.

— Повторяю, я Андре де Монбар. Великий магистр ордена Храма. Я участвовал во всех битвах Годфруа Буйонского, я был одним из первых девяти рыцарей, вместе с Гуго де Пейном и Людвигом фон Зегенгеймом, создавших славный орден тамплиеров. Потом пришла пора нам всем погибнуть, и меня заживо погребло взрывом в подземелье Соломонова храма. Несколько дней я выбирался оттуда и чудом спасся, но когда я вылез из-под земли и, находясь в одной из пещер на восточном склоне горы Елеонской, впервые за много времени увидел солнечный свет, у меня помутился разум. Десять лет потом я скитался по пустыням и долинам Леванта с кучкой нищих бродяг — слепых, глухих, сухоруких, сумасшедших. Многие из них, как и я, не помнили своего имени и прошлого. Наконец, память постепенно стала возвращаться ко мне, и когда я вспомнил, что зовут меня Андре де Монбар и в Бургундии мне по праву принадлежат некоторые владения, а кроме того, я тамплиер и нахожусь в ближайшем подчинении у Гуго де Пейна, ноги сами понесли меня в Иерусалим. Там ждал меня новый удар судьбы. Я увидел, как некий самозванец руководит орденом под именем Гуго де Пейна, а когда с гневом я принялся разоблачать его, меня здорово избили и заперли в темницу, где я снова надолго утратил рассудок и целыми днями выл по-волчьи, ударяясь головой о стену. После смерти самозванца, выдававшего себя за Гуго де Пейна, новый великий магистр ордена Робер де Краон сжалился надо мной и выпустил на волю. Он даже дал мне десять безантов, которых вполне хватило, чтобы доплыть до Марселя, а из Марселя доехать до Монбара. Однако, родственники не захотели меня признать, ибо природа человеческая низменна и послушна подлым страстям. В конце концов, судьба все же улыбнулась мне — Жерар де Семюр приютил меня в своем замке и поверил всему, что я ему рассказал. Живя у него, я с горечью узнавал обо всех переменах, происходящих в ордене. Волосы зашевелились на голове у меня, когда я узнал, что власть в Тампле узурпировал страшный человек по кличке Тортюнуар Рене де Жизор, приходящийся вам, если не ошибаюсь, двоюродным дедом. Мне, с моим опытом и знаниями, нетрудно было понять, что орден Храма превратился попросту в один из филиалов секты ассасинов. Не случайно Тортюнуар отменил титул великого магистра и назвался Великим Старцем, подобно старцам ассасинов. Причем, он принадлежал к западным ассасинам, ливанским, наиболее последовательным сторонникам учения Хасана ибн ас-Саббаха. Вы знаете, что сразу после смерти этого дьявола во плоти, ассасины раскололись на восточных и западных. Так вот, восточные, с годами становятся все более безобидными и тяготеют к традиционному исламу, в то время, как западные свято чтут все постулаты первого шах-аль-сабаля Хасана, и хуже них нет никого на всем белом Свете. Это истинные слуги дьявола. Смысл их религии состоит в том, чтобы каждый ассасин, поднимаясь по ступеням совершенствования, превращался в чистого беса, которого после смерти ожидают не муки, а работа в аду, где такой, усовершенствованный до бесовского состояния человек, истязает души грешников вместе с остальными бесами. Можете себе представить, что я испытал, узнав о новом руководстве в моем родном ордене. Я не мог этого так оставить и в сопровождении графа де Семюра принялся разъезжать по Франции, Германии и Италии, всюду стараясь открыть людям глаза. Папа Иннокентий устроил мне позорную проверку, в результате которой, якобы, было установлено, что я не тот, за кого себя выдаю. Всюду были люди Тортюнуара. Они злодейски убили моего друга и благодетеля Жерара де Семюра — как некогда один из первых тамплиеров, граф Норфолк, Жерар пал сраженный ножом ассасина. Мне вновь удалось чудом избежать гибели. В это же время, как вы знаете, они убили Иерусалимского короля Фулька д'Анжу…

— Но ведь Фульк скончался после того, как неудачно упал с лошади, — заметил Жан.

— Молодой человек, — горестно усмехнулся гость, — не верьте, когда говорят, что монарх упал с лошади и умер, сломав себе мизинец на правой ноге. Или, что он отдал Богу душу, съев поутру лепешку, на которой ночью поспала жаба. Фулька убили ассасины, одетые в одежду тамплиеров, ибо все самые громкие убийства последнего столетия совершаются ассасинами.

— Что же было дальше?

— А дальше, как вы тоже, должно быть, знаете, Иннокентий издает буллу «Омне Датум Оптимум» с предоставлением тамплиерам Тортюнуара всех и всяческих прав и свобод. Тут уж Рене развернулся во всю ширь, и, с утроенной наглостью, стал разъезжать по белу свету, опутывая королевства и герцогства, графства и княжества своей липкой паутиной. За спинкой каждого трона отныне стоял ассасин, переодетый в тамплиера. Смысл деятельности Тортюнуара был прост — перессорить всех со всеми, ибо когда все воюют против всех, начинается хаос, а рыбка, как известно, хорошо ловится в мутной воде. Если бы не ливанские ассасины и не тамплиеры Тортюнуара, который сам был ассасином одного из высших посвящений, восточные крепости никогда бы не сдались Эмад-Эддину. Теперь Бернар де Трамбле, который также связан с ассасинами, ведет новых крестоносцев в Святую землю. Знаете ли вы, какая им была уготована там участь?

— Нет, — побледнел Жан.

— Они истреблены уже более, чем наполовину, — жестко ответил гость. — Император Конрад потерял почти все свое войско. Турки перестреляли его из луков среди скалистых гор. Сам Конрад вынужден был вернуться и ждать подкрепления в Константинополе. Людовик, растеряв треть своих людей, еле живой добрался до Антальи, а его беспутная жена, не успев отогреть как следует оледеневшие коленки, уже изменяет ему направо-налево с антальскими богатеями.

— Откуда вам это известно? — спросил Жан.

— Мой юный друг, — улыбнулся гость, — За последние восемь лет мне удалось переманить на свою сторону около ста тамплиеров различного ранга. Они тайно провозгласили меня великим магистром. Кроме того, посетив разные города и замки, я принял в свой тайный орден более двухсот человек, которые только ждут от меня сигнала, чтобы восстановить поруганную справедливость. Они есть и среди участников крестового похода, поэтому я получаю сведения из первых рук. Таким образом, мы подошли к главной цели моего визита. Согласны ли вы, сеньор Жизор, стать моим тамплиером?

Жан задумался. Что, если перед ним и впрямь настоящий Андре де Монбар, единственный из первых тамплиеров Гуго де Пейна? Тут его осенило.

— Простите, граф, за мой нескромный вопрос — а почему вы не посетили Клервоского аббата? Его уже при жизни величают святым Бернаром и почитают даже выше любого Римского папы. Ведь вы, кажется, состоите с ним в ближайшем родстве. Он мог бы во всеуслышание признать вас тем, за кого вы себя выдаете, и тогда все проблемы решились бы сами собой.

Гость тягостно вздохнул и покачал головой, как человек, всегда говорящий Правду, но которому тем не менее никто не верит.

— Я ждал, что вы зададите мне этот вопрос, и теперь вижу, что вы прекрасно осведомлены, кто есть кто во Франции. Мне трудно вам ответить. Вы не бывали в моей шкуре. И я не знаю, удовлетворит ли вас мой ответ. Так вот, я не хочу таким образом добиться признания. Я хочу, чтобы в тот день, когда меня провозгласят во всеуслышанье мои верные тамплиеры, Бернар Клервоский явился бы и своим личным освидетельствованием закрепил мой успех. Я мечтаю победить с теми людьми, которые без каких-либо доказательств верят мне, что я — Андре де Монбар. Если вы не относитесь к этой категории чистых сердцем, то мне остается только откланяться и покинуть ваш гостеприимный замок.

Он начал подниматься. «Ну и чорт с ним, даже если он не тот, за кого себя выдает», — подумал тут Жан.

— Не обижайтесь, прошу вас. Сочту за честь быть посвященным в рыцари Храма и стать новициатом у самого Андре де Монбара, — произнес он как можно искреннее.

— Не новициатом, друг мой, — улыбнулся гость. — Я присвою вам сразу же звание командора, и отныне Жизор станет командорством ордена тамплиеров:

Когда человек, назвавшийся Андре де Монбаром, совершил таинство посвящения Жана де Жизора в тамплиеры и уехал, Жан некоторое время пребывал в растерянности, размышляя о смысле происшедшего с ним. Отныне он и Робер де Шомон принадлежали к двум разным орденам, оба из которых претендовали на то, что именно они истинные тамплиеры.

Он разыскал имевшийся в замке миниатюрный портрет Гуго де Пейна, выполненный Греем Норфолком.

Гость, только что уехавший из Жизора в сопровождении сенешаля и двух коннетаблей, на вопрос Жана — как выглядел Гуго де Пейн, ответил, что это был рослый гигант с длинными светло-каштановыми волосами и пронизывающим взглядом ледяных серых глаз. С миниатюры на Жана смотрел жгучий брюнет с черными усами и окладистой черной бородой. Взгляд у него и впрямь был пронзительный, но глаза вовсе не ледяные и не серые, а такие же угольно-черные как волосы, усы, борода и брови. Неужто гость наврал? Конечно, наврал. Самозванец. Потому-то он и боится встречи с Бернаром Клервоским. А может быть, портрет подновляли? Действительно, черные краски как будто позже наложены. Не разберешь. В любом случае, даже если это и самозванец, Жан рассудил, что его давно задуманные планы начинают сбываться.

Человек, назвавшийся Андре де Монбаром, уезжая приказал покуда ничего не предпринимать. Он обещал в ближайшем будущем прислать в Жизор несколько рыцарей в подчинение Жану, коих нужно будет поселить в замке. Мысль о том, что их надо, содержать, волновала Жана — зато у него будет свой отряд. Но не успели эти обещанные рыцари приехать, как в Жизор нагрянули новые гости, на сей раз знакомые Жану. Это был ни кто иной как убийца его отца, Бертран де Бланшфор. Его приезд застал Жана врасплох, и он не успел отдать приказ не впускать незваных гостей. Бертран прибыл с довольно значительным отрядом. При нем было пятнадцать рыцарей, более тридцати оруженосцев и около сорока слуг. При желании они могли бы и осадить Жизорский замок. Увидев де Бланшфора, Тереза, нахмурившись и потупив взор, удалилась, уведя с собой Идуану, а Жан решительно выступил навстречу гостям, хотя сердце у него ушло в пятки.

— Как вы возмужали, сударь! — приветливо объявил де Бланшфор, подходя к Жану. — Могу представить себе те чувства, которые одолевают вас при виде меня, но смею вас уверить, я ваш друг и никогда не был врагом вашего отца. Вы, должно быть, знаете, какой был нрав у вашего Папеньки. Уверяю вас, я до сих пор страдаю от того вреда, который мой меч нанес Жизору.

— Я готов принять вас в своем доме, — тихо промолвил, Жан.

Они проследовали в ту же комнату, где недавно Жан принимал мнимого или подлинного Андре де Монбара. Только двое из сопровождавших де Бланшфора вошли туда. Остальных де Бланшфор попросил накормить в другом помещении. Жан приказал слугам подать ужин и стал принимать гостей так, будто не Бланшфор убил шесть лет назад Гуго де Жизора. Поначалу разговор вращался вокруг последних известий с Востока. Де Бланшфор с видимым удовольствием прогнозировал скорейшее окончание крестового похода при полном разгроме крестоносцев.

— Значит, вы думаете, что великий магистр тамплиеров Бернар де Трамбле не в состоянии помочь Людовику и Конраду организовать войска против сарацин? — спросил Жан как бы невзначай.

— Дорогой граф, — откладывая аппетитный кусок жареной баранины, сказал де Бланшфор. — Вы допускаете ошибку, когда говорите так, и я вынужден вас поправить. Дело в том, что великий магистр тамплиеров сидит рядом с вами за этим обильным столом. Ибо это я. Де Трамбле предатель и присвоил себе титул магистра незаконно. Ему еще придется ответить за это перед Ковчегом Ордена.

— Вот как? — удивился Жан. — А почему ни папа, ни создатель тамплиерского устава не знают об этом, равно как король Франции и император Священной Римской Империи Конрад?

— Потому что они обмануты клеветой на покойного Рене де Жизора, вашего двоюродного деда, — ответил де Бланшфор. — Когда он скончался, а я уверен, что его отравили враги ордена, братья выбрали новым великим магистром меня, самого приближенного к Рене де Жизору сенешаля. С тех пор прошло уже два года. За это время я провел некоторые необходимые раскопки в принадлежащей мне деревне Ренн-ле-Шато, и теперь для того, чтобы получить окончательные символы моего магистерского достоинства, мне нужна ваша помощь.

— Кстати, — ехидно усмехнулся Жан, — я слышал, есть еще один великий магистр ордена, Андре де Монбар. Как вы к нему относитесь?

— Этот и вовсе сумасшедший. Андре де Монбар погиб в Иерусалиме в том же году, что и первый тамплиер Людвиг Зегенгеймский, — сказал Бертран де Бланшфор. Вдруг, через двадцать лет после его смерти, появляется самозванец, выдающий себя за него. Мог бы придумать что-нибудь получше. Настоящему Андре де Монбару, а он, как вы знаете, был дядей Бернара Клервоского, сейчас, если я не ошибаюсь, должно быть лет девяносто. А мошеннику, который выдает себя за этого доблестного тамплиера, на вид никак не более шестидесяти. В год взятия Иерусалима он еще под стол пешком ходил. Но вообразите, находятся дураки, и в немалом количестве, коих этот проходимец облапошивает, превращая их в заговорщиков против истинного Тампля.

«А хоть бы и так!» — слегка покраснев, подумал Жан.

Разговор продолжался, Бертран де Бланшфор стал описывать всевозможные чудесные находки, которые ему и его товарищам удалось обнаружить в Святой земле за те годы, когда он служил коннетаблем у Робера де Краона, а затем у Тортюнуара, у которого дослужился до звания сенешаля, самого высокого после магистерского. Речь зашла о таинственных свитках, обнаруженных в подземельях Тампля, испещренных загадочными письменами. В них была зашифрована какая-то всемирная загадка, разгадав которую человечество должно перейти в некое иное состояние — быть может, в состояние готовности к приходу мессии, второму пришествию Иисуса Христа.

— Один из пунктов решения этой загадки, — подытожил де Бланшфор, — лежит здесь, в Жизоре, или его окрестностях. Если вы любите ближних своих и любите Господа Нашего Иисуса Христа, вы не можете остаться равнодушным ко всему, что я вам рассказал. Заметьте, вы избранный человек, мало кому довелось узнать о существовании этот загадки. Поэтому я должен задать вам вопрос: готовы ли вы помочь нам и готовы ли вы вступить в наше братство рыцарей ордена Храма Соломонова?

Жан молча глядел на своих гостей и ничего не отвечал, подспудно понимая, что с этими нужно держать ухо востро. Не выдержав паузы, Бертран де Бланшфор попросил у одного из присутствующих при разговоре сенешалей старинный свиток. Тот бережно достал реликвию из кожаного футляра и протянул ее Жану.

— Вот доказательство моих слов, — сказал Бертран, покуда Жан разглядывал старинный манускрипт, исписанный мелкими буковками на древнееврейском языке.

Из ровных строчек, похожих на творения жука-короеда, то там, то сям выпрыгивали вверх длинные палочки, словно копья и флажки над рядами войск.

— Но я не разбираюсь в том, что тут написано, — произнес Жан.

— Это — самый главный свиток, содержащий тайну великих скважин, — сказал Бертран. — Но есть еще и латинский текст, который хранится в Тампле за семью печатями. В нем, в частности, говорится и о тайне Жизора.

Жан вздрогнул:

— О тайне Жизора? Но ведь Жизор существует всего каких-нибудь сто с небольшим лет! Откуда римлянам было знать о нем?

— В том-то и дело, что Жизора не было, а тайна его уже была, — улыбнулся Бертран де Бланшфор. — Вы знаете, сколько лет жизорскому вязу?

— Я слышал, что ему не менее двухсот, — не очень уверенно ответил Жан.

— Ошибка, — сказал де Бланшфор. — Вяз был посажен через несколько десятков лет после завоевания римскими легионерами Иерусалима. Тут-то и кроется тайна, которую вы, кажется, не очень жаждете узнать, раз медлите с ответом на мой вопрос, готовы ли вы вступить в орден тамплиеров.

«А почему бы и нет? — подумал Жан. — Сама судьба распоряжается, чтобы я проник во все ветви тамплиерства. А уж там разберемся, какие из ветвей живые, а какие мертвые».

— Я принимаю ваши предложения, — сказал он.

Обряд его второго посвящения в тамплиеры сильно отличался от того незатейливого, простенького обряда, который совершил человек, выдающий себя за Андре де Монбара. Ровно в полночь, при ярком свете полной луны, озаряющем окрестности Жизора, вереница тамплиеров вышла из замка с большими зажженными свечами в руках и направилась в сторону вяза. Жан не мог насладиться этим величественным зрелищем, ибо его, как на носилках, несли на двух копьях, поперек коих были возложены мечи. Он лежал, с головой укрытый плащом, и тревожно размышлял, не собираются ли они совершить какое-нибудь жертвоприношение, в котором ему отведена роль жертвы. Ведь тот, мнимый или не мнимый, Андре де Монбар предупреждал его, что люди Тортюнуара связаны с ассасинами, а это самые страшные существа на всем белом свете. Но, с другой стороны, сердце подсказывало Жану, что он нужен им, и они затеяли всю эту пышную церемонию, чтобы только побольше привлечь его на свою сторону, пленить пылкое юношеское воображение красотой обряда.

Двигаясь по направлению к старому вязу, тамплиеры пели «Стабат Матер долороза». Допев до конца, принимались петь с начала. Их низкие голоса красиво звучали в ночи. Затем Жан почувствовал, как его возложили на землю, он услышал могучее шевеление листвы в громадной кроне вяза. Опустившись на колени вокруг Жана, тамплиеры стали молиться о его душе, якобы ушедшей из тела, но призванной вернуться назад. Это продолжалось так долго, что лежащий без движения Жан успел немного окоченеть — ночь была прохладной и над землей летал свежий ветерок. Наконец, моление окончилось. Тут Жан почувствовал прикосновение острия меча к своей груди в области сердца и услышал голос Бертрана де Бланшфора:

— Ты был неподвижен, но ты восстанешь, ты был мертв, но ты воскреснешь, ты был глух, но ты услышишь, ты был слеп, но ты прозреешь, ты был нем, но ты заговоришь, ты был голоден, но ты насытишься, ты алкал, но ты утолишь жажду, ты был темен, но ты просветишься. Как только меч мой пронзит твое сердце встань и ходи. Не нам, не нам, Господи, но имени Твоему! Босеан!

В следующий миг Жан почувствовал, как холодная сталь вошла в его сердце, но никакой боли не было. Вдруг стало тепло и легко, он встал на ноги, будто кто-то поднял его десницей, спущенной с неба. Плащ, укрывавший его, свалился. Жан открыл глаза и увидел тамплиеров, преклонивших пред ним колени. Только Бертран де Бланшфор стоял во весь рост и смотрел на Жана, и Жану показалось, что глаза его светятся в темноте каким-то фиолетовым светом. Приблизившись, Бертран наотмашь ударил Жана ладонью по щеке.

— Что ты должен сделать? — спросил он, и Жан догадался:

— Подставить другую?

И другая щека обожглась ударом ладони великого магистра непризнанной ветви ордена. Рыданья матери раздались где-то в отдалении.

— Сынок! Что они сделали с тобой? Они убили тебя! — кричала Тереза.

— Забудь родителей своих и родственников своих, ибо враги человеку близкие его, — произнес Бертран де Бланшфор.

— Да, — кивнул Жан.

— Теперь поцелуй меня, — сказал магистр.

Двое тамплиеров поднялись с колен и, подойдя к своему господину, сняли с него блио. Бертран оказался в одних штанах-брэ и сапогах из мягкой кожи. На груди у него, прямо над левым сосцом, виднелся темно-красный шрам в виде равностороннего креста, и указывая на этот крест-шрам, де Бланшфор уточнил: — Сюда.

Жан нетвердой походкой подступил вплотную к магистру и, чуть склонившись, поцеловал крест-шрам на его груди. В следующий миг боль пронзила его грудь и, теряя сознание, он рухнул, подхваченный сильными руками тамплиеров.

Он очнулся лишь к вечеру следующего дня. Рана на груди болела, но не так нестерпимо, как тогда, когда он потерял сознание после обряда посвящения в тамплиеры у вяза. Его приподняли в постели и стали снимать и него повязку, туго обхватывающую верхнюю часть груди. Под повязкой у него оказалась уже подсохшая припарка из пряно пахнувших трав, а когда и ее сняли, Жан увидел над левым сосцом у себя свежий рубец в виде равностороннего креста, точь-в-точь такой же, как у, Бернара де Бланшфора.

— Все зажило даже быстрее, чем обычно, — сказал ухаживавший за Жаном тамплиер с очень смуглой кожей, так, что Жан подумал о нем, что он, должно быть, сарацин по происхождению, но вошедший в комнату Бертран де Бланшфор назвал его французским именем:

— Благодарю вас, Дени, вы блестяще справились со своим делом. Прошу вас теперь удалиться.

Смуглый Дени, поклонившись, исполнил приказание магистра.

— Я пришел поздравить вас, — обратился де Бланшфор к Жану. — Отныне вы комтур нашего ордена, и здесь, в Жизоре, образована новая комтурия тамплиеров. Через несколько дней, когда вы окончательно поправитесь, мы сможем вплотную подойти с вами к тайне жизорского вяза. Отдыхайте, брат Жан.

На другой день к нему впустили мать. Тереза тотчас же взялась со слезами причитать:

— Сынок мой, что они с тобой сделали, изверги! Мало им было твоего отца! Зачем же ты доверился им!

— Вы ничего не понимаете, мама, — жестко ответил он. — Ступайте прочь.

Еще через два дня Жан вовсю ходил, боль исчезла, рубец превратился в болячку и эта болячка уже начала отсыхать. Удостоверившись в том, что он полностью окреп, тамплиеры вновь собрались в полночь под раскидистыми ветвями жизорского вяза. Жану было велено встать спиной к стволу дерева, а лицом к ущербной луне. Сначала, все вместе прочитали вечерние молитвы, которые каждый христианин обязан читать перед сном. Затем Бертран де Бланшфор спросил:

— Комтур Жан де Жизор, ответьте нам, знаете ли вы, где находится священная гробница, над которой возведен замок?

— Нет, эта тайна закрыта для меня, — ответил Жан.

— Я верю вам. Взгляните на луну. Смотрите на нее и не отводите взгляд свой.

Жан повиновался. Он стал смотреть на луну, краем глаза видя, как тамплиеры молча двигаются вокруг необхватного ствола вяза, к которому он прислонен спиною. Голос Бертрана де Бланшфора стал читать какие-то странные заклинания:

— Час настал, и раскололся месяц, но даже если кто-то и увидит знаки на небесах, их охватит одно лишь отвращение, и отвернувшись от знаков, да воскликнут они: «Прочь, наваждение, прочь, временное колдовство!» И нарекут они ложью истину, и во власть страстей отдадутся, не ведая, что приходят сроки и уходят, и все движется чередом своим. Но вот приходят легенды и пронзают их как иглою, прикрепляя к званию и уводя от лжи. Комтур Жан де Жизор, знаете ли вы, где находится гробница, на которой возведен замок?

— Нет, не знаю, — ответил Жан, чувствуя в своем теле некое странное возбуждение. А Бертран де Бланшфор принялся дальше произносить непонятные фразы:

— Знание светлое, прочищающее разум, но мало его показалось им, и глаза их еще не открылись. Отверни взгляд свой от них в тот день, когда взыскующий воззовет к ним и поведет за собой в место, которое ужасно. Вот они выходят из могил и глаза их выпучены, как глаза саранчи, много их и все кричат: «Как же тяжел этот день!»

Слова, произносимые магистром, постепенно стали таять в мозгу Жана, сознание которого обволакивалось каким-то вертящимся сном. Ему чудилось, что он летит и падает, вновь взлетает и вновь камнем ниспадает вниз. Мимо неслись то какие-то стены, озаренные отблесками пожара, то распахнутые небеса, утыканные ослепительными алмазами звезд; то серые нагромождения скал, в причудливых изрезах которых виделись скорченные гримасы лиц, то розовые и голубые залежи облаков, манящие к себе своей нежностью и воздушностью. Несколько раз сквозь эти видения до него доносился один и тот же вопрос — знает ли он, где находится гробница, но он не знал и, с трудом шевеля губами, честно в том признавался. Вдруг ему увиделось как разделывают быка, сливают кровь, снимают шкуру, рассекают сухожилия и ребра, рубят тушу. Затем видение повторилось, но теперь разделывали не быка, а медведя, а когда с медведем было покончено, совсем жуткое видение явилось воспаленному сознанию Жана — убивали человека и, вылив из него кровь, разделывали его точно так же, как предыдущих животных.

— Комтур Жан, ответьте нам, где находится гробница?

— Не знаю.

Из груди убитого и рассеченного человека извлекали сердце, оно стучало в висках у Жана грохотом барабана, и целое озеро крови распахнулась у ног его. Он упал в это озеро и проскочил сквозь него, как сквозь облако, и тут он увидел широкое поле, над которым он висел так, будто кто-то держал его с неба за ногу вниз головой. Огромный вяз вздымался посреди поля, а в некотором отдалении от него зиял колодец, и Жан не мог не узнать его по каменному кресту, пристроенному рядом.

— Колодец! — произнес он громко.

— В тот день через все лицо, гневом пылающее, протащат их, приговаривая: «Вкусите же прикосновения Ада!» — прозвучал голос Бертрана де Бланшфора. — Комтур Жан де Жизор, где гробница?

— В колодце! — воскликнул Жан, почему-то уверенный в том, что говорит правду. Видения вмиг развеялись и, возвращаясь в реальность, он увидел себя стоящим спиной к жизорскому вязу в окружении тамплиеров и повторил твердо: — В одном из колодцев, стоящих во дворе замка, в восточном дворе.

— Вы твердо уверены в этом?

— Да, я видел поле, на котором были только вяз и колодец. Больше я ничего не видел. Но это именно тот колодец, что располагается в восточном дворике нашего замка.

— Прекрасно, — промолвил Бертран Де Бланшфор, и в следующий миг глаза его закатились, он растерянно охнул и повалился на траву без чувств.

На другой день они начали обследовать колодец. Воды в нем давно уже не было, и еще отец Жана собирался засыпать колодец, а камни использовать где-нибудь в нужном месте. Его желание почти сбылось — колодец был наполнен всевозможным мусором, который сбрасывали сюда Бог весть с каких времен. Вокруг колодца росла густая высокая трава, и лишь гранитный крест возвышался из нее, по преданию, воздвигнутый еще задолго до того, как был построен замок. Когда Жан задался целью найти гробницу, о которой говорила перед смертью Матильда де Монморанси, он, разумеется, как следует облазил окрестности колодца и перекопал все вокруг гранитного креста, но ему и в голову не приходило, что гробница может быть расположена внутри колодца, скорее всего на дне. Теперь же он был в этом уверен, хотя сам не смог бы объяснить, почему.

Поначалу ствол колодца легко освобождался от слоев мусора, но, чем глубже, тем эти слои были более слежавшимися, и в течение первого дня удалось проникнуть вглубь лишь на двадцать-двадцать пять локтей. На другой день раскопки продолжились, но лишь на третий день копатели добрались до самого дна, где закончилась каменная кладка. Там и впрямь было обнаружено странное надгробие, расчистив которое тамплиеры смогли прочесть сделанную на нем надпись довольно странного содержания:

URSUS ET ORNUS ORSUS ET ORCUS

Под надписью располагалось изображение черепа и двух перекрещенных костей, а также гаммированного креста и шестиконечной звезды или розы о шести лепестках. Было принято решение поднять надгробие. Для удобства спуска и подъема в колодец кузнец выковал железные скобы, которые вбивались в ствол колодца по мере раскапывания. Всего таких скоб потребовалось более шестидесяти и располагались они на расстоянии полутора локтей друг от друга. Жан будто заранее знал, что ему не раз еще придется спускаться в этот колодец. Когда надгробие было с огромным трудом поднято, под ним распахнулся черный зев подземного хода, в который под крутой уклон уводили каменные ступени.

— Какая прелесть! — торжествовал Бернар де Бланшфор. Жан испытывал необыкновенное волнение. Ему не терпелось поскорее отправиться в подземелье, но пришлось ждать, пока подадут добавочные факелы и спустят на всякий случай мечи. Наконец, по приказу магистра, коннетабль Жорж де Куртре первым стал спускаться в подземелье, неся в руке яркий факел.

Магистр Бертран де Бланшфор последовал за ним, далее — Жан, а уж за Жаном — другие тамплиеры.

Впереди открылся длинный коридор, коим оканчивался лестничный спуск. Он имел некоторый уклон, так, что двигаясь по нему, тамплиеры неизменно углублялись еще дальше под землю. Идти приходилось зачастую очень низко нагнувшись. В некоторых местах коридор сужался до такой степени, что приходилось протискиваться боком. Наконец, они все очутились в огромном подземном зале, свод которого уходил высоко-высоко, так что свет факелов почти не долетал до него.

Нижняя часть зала представляла собой воронку. Девять концентрических кругов сходились книзу, где можно было увидеть черное отверстие. Спускаясь туда, тамплиеры обменивались между собой замечаниями:

— Знакомая картина.

— Неужто и здесь тоже самое?

— Вполне возможно.

— Кругов девять?

— Девять.

— Обидно будет, если опять пусто.

Подойдя к черному колодцу, расположенному на дне воронки, Бертран де Бланшфор бросил в него свой факел. Жан удивился тому, каким привычным жестом он это сделал. Но куда удивительнее оказалось то, что колодец, похоже, не имел дна. Факел уменьшился до светящейся точки, затем и точка угасла, будто улетев в бесконечность.

— Лучшее место для того, кто хочет припрятать чей-нибудь труп, не так ли, комтур Жан? — осклабившись, произнес магистр.

— Что это? — в ужасе спросил юноша.

— Я и сам задаю себе этот вопрос. Точно такие же скважины нам удалось обнаружить в Ренн-ле-Шато и неподалеку от Вероны, — ответил Бертран. — Судя по указаниям латинского свитка, подобных дыр существует множество. Нам пришлось немало потрудиться, что бы вычислить местонахождение скважины, о которой изначально было известно, что она расположена в Арморике. И вот она у наших ног. Отныне вы, комтур Жан, будете стражем этой бездонной шахты.

— А какова глубина ее? — поинтересовался Жан.

— Этого нам не узнать, да и не нужно. Плита, приваленная к входу в подземелье Ренн-ле-Шато, имела надпись: «Terribilis est locus iste». Странно, что подобной надписи не оказалось тут. Возможно, обитатели здешних мест боялись медведя, или ясень у них был каким-то знаком, что сюда нельзя. Здесь ведь обитали друиды, обожествлявшие деревья. Жорж, все ли готово к спуску?

— Да мессир. Я готов, — отвечал тамплиер Жорж де Куртре. — Позвольте, на сей раз, мне самому обследовать шахту.

Тонкий, но судя по всему прочный канат, целая бобина которого была прихвачена тамплиерами с собой в подземелье, привязали к поясу коннетабля Жоржа. Остальные взялись за канат и стали спускать смелого тамплиера в ужасную дыру, имеющую в диаметре порядка трех локтей, а то и меньше. Бобина разматывалась, уменьшаясь и уменьшаясь, а из жуткой глубины не слышно было никаких звуков.

— Похоже, что опять… — начал было Бертран де Бланшфор, как вдруг из мрака, в котором еле видно было свет факела Жоржа, раздался крик:

— Е-е-есть! Ха-ха-ха! Есть!

— Что там? — чуть не свалившись в дыру от охватившего его волнения, закричал магистр. Но коннетабль молчал некоторое время, потом из невероятной глубины донеслось:

— Тяните!

Бертран де Бланшфор велел сделать на канате отметку, после чего тамплиеры стали вытаскивать Жоржа. Нетерпение читалось в их вспотевших лицах, озаренных алым светом факелов. Когда де Куртре наконец появился, все ахнули — в руках у него был круглый золотой щит, лицо его сияло так, что, казалось, в подземелье сделалось вдвое светлее. От восторга он несколько секунд мог издавать лишь какие-то нечленораздельные звуки. Все жадно разглядывали находку. Щит был явно очень древний, золото в некоторых местах потускнело, а кое-где виднелись почти черные пятна, едва ли не все его пространство занимало изображение гексаграммы, вписанной в шестилепестковую розу, в центре этого выпуклого изображения виднелись еврейские буквы.

— Дени, — обратился Бертран де Бланшфор к смуглому тамплиеру. — Что тут написано?

Дени подошел ближе к реликвии, провел пальцами по выпуклым буквам, читая их, как читают надгробия слепые, и ответил:

— Сила и мышца моя — Господь.

— Это щит Давида, в том нет более сомнений, — дрожащим голосом промолвил Бертран де Бланшфор.

— Щит Давида… Щит Давида, .. — повторил трепетно каждый из тамплиеров, стараясь прикоснуться к священной находке.

— Там было еще что-нибудь, Жорж? — спросил магистр.

— Нет, мессир. Там было лишь небольшое углубление в стене шахты, и в нем покоилось это. Но можно ведь спуститься глубже, хотя там, докуда я спустился, дышать было нечем.

— Роза Сиона, — вновь обратив свой взор на реликвию, блаженно произнес Бертран де Бланшфор. — Комтур Жан, поздравляю вас, вам довелось в столь юном возрасте присутствовать при грандиозном событии. Много столетий назад римляне, разграбив и разрушив храм Соломона в Иерусалиме, привезли в Рим множество священных реликвий иудеев — ковчег Завета, в котором хранились скрижали, данные Моисею на горе Сион, великий семисвечник, который евреи называют Менора, магические перстни Соломона, гусли и щит Давида и многое другое. Потом, когда Римская империя стала разваливаться, какие-то неизвестные ценители всех этих сокровищ стали искать способ перепрятать их в надежное место. Тогда, по-видимому, ими и были обнаружены в разных странах империи эти бездонные подземные скважины. Хотя, скорее всего, знание о них принадлежало человечеству гораздо раньше. В свитке, найденном нами в подземельях Тампля, колодец, находящийся на вершине горы Броккум, неподалеку от Вероны, назван «дорогой Энея к Анхизу». Но колодец Броккума, как и в Ренн-ле-Шато, оказался пуст. Нам удалось обнаружить лишь сами тайники, в которых уже ничего не было, кто-то успел побывать там до нас и поживиться. Сегодня нам крупно повезло, мы завладели щитом Давида, розой Сиона. Остается лишь с горечью гадать, что находилось в опустошенных тайниках и в чьи руки попал, может быть, сам ковчег Завета или волшебные перстни мудрейшего царя Израильского, Соломона.

— Теперь, — решил вставить свое слово в разговор коннетабль Жорж де Куртре, — когда у нас в руках щит Давида, мы можем восстановить единство Ордена и сокрушить всех нечестивых предателей и самозванцев, которые как проказа разъедают Тампль.

— Нет, не теперь, — возразил магистр. — Теперь вы снова спуститесь в шахту и положите реликвию туда, где она находилась. Мы должны дождаться, когда сарацины разгромят крестовый поход, когда среди нынешних, так называемых тамплиеров начнется раздор, когда негодяи Бернара де Трамбле сшибутся с негодяями самозванца, именующего себя Андре де Монбаром.

И когда они разобьют себе головы, явимся мы, неся в руках Розу Сиона — щит царя Давида. А покамест мы спрячем нашу реликвию на место и как зеницу ока станем охранять Жизорское комтурство. Жорж, вы готовы еще раз спуститься?

— Мессир, — вдруг вмешался один из тамплиеров, самый молодой после Жана, — господин де Куртре утомлен предыдущим путешествием в шахту. Разрешите мне выполнить ваше поручение.

— Хорошо, Шарль, я доверяю вам, — согласился Бертран де Бланшфор. — Но сперва надо, чтобы кто-нибудь сходил и принес другую веревку, я хочу, чтобы вы спустились еще хотя бы локтей на двадцать глубже. Сумеете?

— На пятьдесят локтей! — в запальчивости воскликнул молодой тамплиер Шарль. — О, если там еще какая-нибудь реликвия!

Пока дожидались посланного за веревкой, решили осмотреть стены и своды огромного помещения, в котором находились. Кое-где были обнаружены надписи на латыни: «Aulus Scipio Vascarpio», «Voco te, Orcus» и «Pene bona patria laccerare». Не оставалось никаких сомнений, что сделаны они были в эпоху гибели Рима.

Наконец, появился тамплиер с веревкой, которую тщательно увязали сложным узлом с уже имеющимся канатом, и, вскоре, держа в одной руке факел, а в другой реликвию, которая весила по меньшей мере ливров тридцать, Шарль отправился в шахту. Он благополучно добрался до тайника и оттуда донесся его голос, оповещающий, что все в порядке, щит водружен на свое прежнее место. Затем его стали опускать глубже. По сделанной отметке можно было установить, что Жорж де Куртре спустился на глубину в сорок локтей. Шарля опустили еще локтей на двадцать пять. Из колодца раздался его голос, но слов уже разобрать было невозможно. Бертран де Бланшфор приказал тянуть назад. В этот миг все, кто не держал веревку, увидели, как светящийся во мраке шахты глаз факела Шарля стал стремительно удаляться и растаял.

— Он уронил факел! — воскликнул Бертран де Бланшфор. — Тяните быстрее! С ним что-то случилось.

Когда беднягу Шарля вытащили наружу, он был мертв. Тамплиер по имени Дени принялся оживлять его, но ничего на помогало. Наконец, он встал, вытер пот со лба и тяжело вздохнул:

— Бесполезно. Он мертв. Судя по всему, у него лопнуло сердце. Возможно, там, на большой глубине, обнаруживаются скопления каких-нибудь ядовитых газов.

— Бедняга Шарль! — воскликнул Жорж де Куртре. — Он вызвался вместо меня и тем самым спас меня от смерти.

— Увы, но зато теперь мы можем точно быть уверенными, что глубже нет второго тайника, — сказал Бертран де Бланшфор.

В течение года в Жизоре была образована настоящая тамплиерская комтурия, во главе которой стоял шестнадцатилетний комтур Жан де Жизор. Не менее десяти-двенадцати тамплиеров постоянно проживало здесь. Над старинным колодцем, ведущим в ужасное подземелье, была возведена часовня, а сам колодец накрыли большой чугунной плитой, на которой были выбиты слова: «Здесь покоится прах храброго рыцаря Ордена Храма. Его звали Шарль де Бонвиль. Лето 6656 от Сотворения мира». Гроб с телом несчастного Шарля и впрямь стоял на самом дне колодца у входа в подземелье.

Жан де Жизор, любопытства ради, произвел расчеты. Ему интересно было, что находится на поверхности над тем подземным залом, где расположена бездонная скважина. Результат изысканий потряс его до глубины души. Выяснилось, что страшная шахта, быть может, ведущая прямо в ад, пролегает точно под тем местом, где растет великий жизорский вяз. Нетрудно было догадаться, что кто-то посадил это дерево нарочно, чтобы пометить место..

Небывалой величины вяз, выше которого не росло деревьев на сотни лье в округе, продолжал мощно шуметь листвою и жить полноценной древесной жизнью, упираясь корнями в свод подземной пещеры, летом осыпаясь крылатыми орешками, а осенью укрывая землю вокруг себя густым слоем опавшей листвы.