За полтора года проведенных в каменном узилище, и без того внушительная шевелюра Жака де Молэ сделалась совсем ветхозаветной на вид. Борода достигала пояса. Если присовокупить к этому угрюмо горящие глаза — следствие полумрака, в котором ему приходилось постоянно находиться — то портрет можно считать законченным.

Условия заключения были весьма жестки, спать приходилось на голой деревянной лавке, еда представляла собой однообразную жидкую похлебку с куском черного хлеба. Ко всему этому можно было притерпеться, единственное, что составляло предмет постоянных, неизбывных мучений Великого Магистра — это одиночество. Тюремщика, приносившего два раза в день еду, человеком считать было нельзя, он давно слился с окружающей обстановкой, как какая-нибудь колонна или дверь. А ведь известно, что человек ищет в человеке прежде всего собеседника.

Следующей по порядку и значению после лютого одиночества была неизвестность.

И Париже и в остальном мире что-то происходило, Великий Магистр оставался в жестоком неведении. Он не то, что не знал деталей процесса над некогда подвластным ему Орденом, он не знал даже, а идет ли этот процесс. Являлась и такая мысль, и ему было трудно гнать ее, несмотря на очевидную безумность. А может быть его просто забыли, кормят по инерции, и даже уже не ждут когда он умрет. А может быть, спрашивал себя Великий Магистр, все затеяно лишь для того, чтобы убрать меня из кресла предстоятеля Ордена. После того, как Жака де Молэ привезли в этот подвал, заковали в железо, жизнь орденской общины вернулась в своё обычное, повседневное русло. Король, если он не безумен, не мог не оценить, в каком великолепном состоянии находится Орден, не мог не понять, что открытый процесс против него опасен. Что разумнее всего придти к полюбовному соглашению о сохранении статус кво. Непримиримый Жак де Молэ отстранен, найдется кто-нибудь попокладистей. Кто это может быть? Все это маловероятно? Да. Но вероятно. Все дело за малым — найти такого человека, которого согласился бы признать папа и который бы устраивал короля. Но перебрав всех иерархов Ордена, всех командоров и влиятельных рыцарей, Жак де Молэ не находил среди них такого, кто бы мог пойти на такой чудовищный сговор, на такое подлое предательство.

Но почему предательство? Ведь рассуждение можно выстроить совсем от другой точки. Такой сговор может быть назван единственным способом спасти Орден от уничтожения. Разве не стоит такая грандиозная выгода жизни одного стареющего, неграмотного человека по имени Жак де Молэ. Король Филипп не любит его, жаждет его гибели, так совершим подобный обмен во имя священной цели.

Мысль Жака де Молэ развивалась так, как разливается желчь в организме злобного человека. Но так было не всегда. Усилием воли Великий Магистр стряхивал с себя одурь подозрительности, и пристыдив себя, отдавался молитве. Молился он очень много, и тогда его душу посещало относительное успокоение. Он вспоминал христианских мучеников, которым выпадали испытания пострашнее тех, что выпали на его долю.

Но еще чаще, чем молитва, настигало старика ощущение спокойного опустошения. Он мог неделями существовать не поднимаясь сознанием ни до одной сколько-нибудь сложной мысли. Он жил автоматически, жил как животное, как та лошадь на соляном прииске, что вечно крутит ворот жерновов, измельчающих соляные глыбы.

Вероятно, это была просто защитная реакция организма. Невозможно все время пребывать в состоянии острого отчаяния, равно как и непрерывной эйфории.

Окно его узилища выходило на темный двор, поэтому ему было трудно следить за сменой дня и ночи, кроме того, незнание грамоты лишало возможности вести учет дней. Поэтому, когда в его камеру вошли два стражника и начали расклепывать цепь, которая держала его прикованным к стене, он не смог бы ответить — даже если бы его спросили — что сейчас на дворе, утро или вечер, осень или зима.

Наконец цепь рухнула, к его ногам и тюремщики велели ему встать и идти. Куда? Вон в ту дверь, она здесь одна.

Медленно выходил Жак де Молэ из состояния душевного безразличия. Встал со своего жесткого ложа, хотел было что-то спросить у черных ангелов, так неожиданно влетевших к нему, но раздумал.

«Что-то происходит, что-то важное, « — сообразил он. Произошли какие-то изменения. К лучшему они или к худшему, выяснится очень скоро.

В коридоре было еще темнее, чем в камере, и сырее. На стенах разводы вечной крепостной плесени. Шаги по влажному камню не производили ожидаемой гулкости. Идти было трудно, ноги слушались неохотно, слишком долгая неподвижность сказалась на их гибкости. Старик передвигал ноги замедленно, но твердо. Тюремщики не проявляли нетерпения.

Жак де Молэ жадно прислушивался, для него попасть после многомесячного сидения на одном месте на эту прогулку было все равно, что оказаться в квартале Ситэ в базарный день. Кажется до него донеслись какие-то голоса, а может быть это просто кружным путем до него доползло эхо его собственных шагов.

Путешествие оказалось коротким. Два поворота, шесть ступенек вниз. С тяжелым, недовольным рыданием железных петель, открылась сводчатая дверь.

Несмотря на всю свою опытность, Жак де Молэ не сразу догадался, где находится. Помещение было заставлено какими-то сложными приспособлениями. Они были подсвечены двумя разными способами. Во-первых, закатным, трагически иссякающим огнем заката, он падал из двух высоких узких окон, во-вторых, живым отсветом пламени полыхавшего в грязном горле камина в глубине этой неприютной залы.

Тюремщики молча стояли за спиной. И вдруг Великий Магистр все понял. Это пыточная! В углу полыхает не камин, а горн, где накаляются докрасна приспособления палача. А это кресло с решетчатой спинкой, это — так называемый испанский сапог, а под потолком висит не вешалка, а прекрасно устроенная дыба. И не ткацкий станок пристроился у одного из окон, а устройство для растягивания человеческого тела. При определенном навыке здесь можно произвести четвертование. Сосуд рядом с дыбой предназначен не для умывания, с его помощью наливают холодной водой утробу испытуемого, до тех пор пока не лопнет брюхо.

И сейчас сюда, видимо, явится хозяин всего этого изуверского богатства. Большой, бородатый, по пояс голый, в кожаном фартуке, который легко отмывать от крови.

Жаку де Молэ остро захотелось обратно на свою деревянную кровать. Стукнула дверь в дальнем углу пыточной. Явился. Хозяин явился. Великий Магистр почувствовал, как загрохотала кровь в висках. Вот он появляется из-за испанского кресла. Большой, бородатый… кафтан расшит жемчужными нитями, на поясе короткий меч.

Но это король!

Словно почувствовав, какая именно мысль мелькнула в буйно заросшей голове старика, Филипп Красивый сказал:

— Да, это я.

Его величество уселся на грубый квадратный табурет возле пылающего горна и жестом указал Жаку де Молэ место напротив себя. Там стоял другой табурет, только трехногий.

Великий Магистр не мог сдвинуться с места, протестовали ноги, не желая принять приглашение короля. Он обернулся к тюремщикам, как бы собираясь попросить их о помощи, но тех не оказалось у него за спиной.

— Ну что же вы, — нетерпеливо и немного удивленно сказал Филипп.

Жак де Молэ с удивлением обнаружил, что язык его не слушается. Старик усилием воли принудил его оторваться от пересохшего неба. Неожиданно выговорилась неуместно вопросительная фраза.

— Вы спешите, Ваше величество?

— Что вы имеете в виду?

— Нетерпение в вашем голосе. И это странно.

— В чем же здесь странность? Я довольно занятой человек.

— Я нахожусь здесь уже не один месяц и в каждый из дней был готов побеседовать с вами.

Король внимательно, даже изучающе смотрел на своего пленника.

— Отставим это. Садитесь же.

Жак де Молэ, шумно шаркая подошвами по каменному полу, подошел к указанному табурету.

— У вас озабоченный вид, Ваше величество, могу я вам чем-нибудь помочь?

— Даже не представляете до какой степени, — без всякой иронии сказал король.

Великий Магистр спокойно, с достоинством поправил огромную копну волос у себя на голове, движение было такое, будто он снял шлем.

— Надеюсь быть к вашим услугам, если вы только объясните, что вы имеете в виду.

Филипп расстегнул одну из застежек на своем жемчужном одеянии. В пыточной было жарко от раскаленного горна.

— Я не буду притворяться ангелом, да мне бы это и не удалось, я не буду стараться вам понравиться, эта задача была недостижима, даже когда я был у вас в руках, а не вы у меня. Не стану я вам открывать своих планов на будущее, сколь бы ни были они добродетельны и даже богоугодны, вы мне все равно не поверите.

Я просто предлагаю вам сделку.

— Сделку?! — удивление старика было искренним. — Какую сделку?

— Сейчас я подойду к этому. Для того, чтобы вы как можно отчетливее поняли, в чем она состоит, я обрисую вам состояние дел на сегодняшний день. Это ведь не может вас не интересовать, правда?

— Правда.

— Так вот — процесс в основном закончен. Орден рыцарей Храма Соломонова — изобличен!

Жак де Молэ слегка пошатнулся на своем табурете. И всего лишь.

— Изобличен?

— Да, но не полностью.

— Что это значит, Ваше величество?

— Это значит, что мои следователи и доминиканцы-инквизиторы поработали хорошо. Сотни и сотни рыцарей тамплиеров из всех командорств и приорств Ордена на территории французского королевства были допрошены и показали, что помимо общеизвестного обряда посвящения существовал и некий тайный обряд, и стало быть, тайный круг посвящения.

Великий Магистр восседал как глыба, молча и неподвижно противостоя потоку слов.

Король достал из-за пояса свиток и стал зачитывать одно имя за другим с указанием того, в чем признавался каждый обвиняемый. Список был длинный. Филипп читал его методично и даже заунывно, , ожидая, что вот-вот Великий Магистр, сокрушенный потоком доказательств и свидетельств, попросит прекратить чтение. Но тот терпеливо слушал. Один свиток закончился, пошел второй. Закончился второй, и настало время третьего. И только когда король понял, что Великий Магистр никогда не скажет «хватит!», он сам остановился Отпустил нижний край раскатанного пергамента. Свиток свернулся с шумным шорохом.

— Думаю, довольно. Таких признаний имеются, я повторюсь, еще сотни и сотни. Вы понимаете меня? Здесь достаточно доказательств для того, чтобы начинать публичный суд. Здесь достаточно доказательств для того, чтобы папа Климент V, ваш официальный сюзерен утвердил приговор такого суда, сколь бы суров он ни был. Папа, как вы знаете, очень многим мне обязан.

Жак де Молэ продолжал молчать, это, наконец, вывело из себя его величество.

— Может быть, вы соблаговолите высказать свое отношение к тому, что я вам изложил?

— Ваша речь имела законченный характер, она не нуждается ни в моем одобрении, ни в моих возражениях.

— Вот как? — усмехнулся король.

— Но при этом я знаю точно, что все прочитанное — ложь, от первого до последнего слова. Ничто подобное не имело места во французских командорствах Ордена.

Король умело сворачивал листы пергамента и укладывал в специальные кожаные футляры.

— Вы хотите сказать, что все эти люди, а их, повторяю, сотни, лгали на допросах?

— Я не знаю в каких условиях они допрашивались.

— Скажу вам честно, пытки почти не применялись.

И не потому что я мягкосердечен, просто в этом не было нужды. Да и потом, говоря философски, какое имеет значение то, что было на самом деле. Важно записанное чернилами. Именно записанное, а не существовавшее в действительности будет предметом разбирательства в суде.

Жак де Молэ вздохнул.

— Вы оказались еще коварнее, чем я думал, Но поверьте мне, есть слишком большая опасность в том, чтобы до такой степени пренебрегать фактами реальности.

— Сакраментальные речения не слишком идут к вам. Наверное, пускаясь в это предприятие я изучил заранее карты ада. Так что испугать меня нельзя.

На лице Филиппа появилась издевательская улыбка. В сочетании с полыханием пламени в пыточном горне у него за спиной, она производила зловещий эффект. Но слишком уж не мальчиком был Жак де Молэ. Его давно уже не впечатляли подобные вещи.

— Вы что-то говорили о сделке, Ваше величество. Можно вас попросить прямо перейти к ее условиям.

— Вы так спешите обратно в камеру? Да и потом, почему вы думаете, что в случае неудачи в наших переговорах, вы не останетесь здесь, среди этих жестоких механизмов.

— Ваши последние слова выглядят как банальная угроза. И это жаль.

— Что ж, — король потрогал себя за мочку уха, — условия сделки таковы. Я с сегодняшнего дня прекращаю следствие. Выпускаю из темниц всех рыцарей и служек. Возвращаю все крепости, которые были собственностью Ордена до осени позапрошлого года. Ну, разве что, кроме тех, что заняты уже иоаннитами, тут не получится немедленно. Наконец, я выпускаю вас. Причем будет объявлено публично и очень широко, что следствие в отношении Ордена Тамплиеров не выявило ничего предосудительного.

— Что же вы потребуете взамен?

— Лукавить не буду — потребую я у вас много. Вы должны будете рассказать мне, где находится тайная орденская сокровищница. — После некоторого взаимного молчания, король добавил: — Мне нужны деньги, много и быстро.

Жак де Молэ продолжал молчать.

— Дело в том, что его, это ваше золото, мы все равно найдем. Этими поисками занимаются тысячи людей по всему королевству и далеко за его пределами. И я бы не обратился к вам с этим предложением, когда бы не было срочной необходимости.

— Но…

— Что но?!

— Но как вы обойдетесь со всеми этими документами? — Жак де Молэ показал на кожаные футляры с пергаментами.

— Да хотя бы сожгу.

— В следствий участвовало множество людей, поползут странные слухи. Кроме того, часть следователей подчиняется исключительно Авиньону, кстати, я думаю копии этих пыточных записей давно уже имеются у Климента V. Как быть с этим? Перевесит ли одно ваше устное слово такое количество чернил?

— Я понимаю ваши опасения, — Филипп разволновался. Ему показалось, что старик стронулся с мертвой точки, что он уже почти дал принципиальное согласие, и сейчас уже идет обсуждение деталей.

— Не стоит прежде всего преуменьшать значение моего слова. Я уже грворил вам, что Климент V мне очень обязан. Потом, если вы внимательно следили за моим чтением, то обратили внимание, что подавляющее количество признаний носит неполный, неокончательный характер. Подозреваю, что многие допрашиваемые из страха перед пытками просто оговаривали себя. Если кто-то и выражал сомнение в божественной сущности Христа, то держал пальцы крестом, плевал не на распятие, а в сторону и так далее. Получив определенные указания, судьи легко найдут здесь почву для оправдательного приговора. Эти признания будут признаны данными под пыткой. Придется, может быть, казнить парочку слишком ретивых палачей. Только и всего.

Жак де Молэ опустил голову на грудь. Это не понравилось его величеству. Возникла неуместная, можно даже сказать, опасная пауза.

— Я жду ответа, — пока еще миролюбивым тоном сказал Филипп Красивый.

Седая копна поднялась, Филипп увидел лицо Жака де Молэ, и его собственное лицо исказила гримаса ярости. Дело в том, что Великий Магистр улыбался.

— Чему вы смеетесь?! — прогремел стальной рык короля Франции.

— Я смеюсь над вами, над собой. Над жизнью вообще, если угодно.

— Не время философствовать, что вы мне можете сказать по существу?

— По существу, — улыбка улетучилась с лица Жака де Молэ. — Ваше предложение мне нравится, но я не могу его принять.

— Почему, черт возьми?!

— Мне очень хотелось бы, чтобы вы отпустили всех моих рыцарей и вернули им замки. Чтобы восстановилась честь Ордена. Но мне нечем вам заплатить. Единственное, что у меня есть, это моя жизнь.

— То есть вы хотите, чтобы я поверил вам, что у Ордена Тамплиеров нет тайных богатств?

— Вот именно.

— Но я вам не верю.

— Да я и не очень надеялся.