— Так ты говоришь, что тебя пригласил сам Великий Магистр? — еще раз спросил мажордом Тампля, разглядывая маленького коренастого уродца. Особенно обращали на себя внимание ноздри его высоко задранного носа. Они невольно притягивали взгляд. Господин де Стопир поймал себя на том, что слишком уж долго в них вглядывается, как бы не обидеть этого странного паренька столь пристальным присматриванием к его уродству. Но посмотрев ему в глаза, господин де Стопир понял, что обидеть его трудно. Парень был крайне туп, по крайней мере на такую мысль наводили его невыразительные, затянутые пленкой бессмысленного спокойствия, зрачки.

— Мессир дал мне это кольцо, — сказал Лако. Эту фразу он произносил уже пятый или шестой раз за этот день. Сначала он сказал ее стражнику внешней охраны, потом рыцарю из внутренней, потом младшему помощнику мажордома, после него старшему. И самому господину де Стопиру он сказал ее уже во второй раз.

Жак де Молэ после разбирательства в Руанской обители, желая хотя бы отчасти возместить те нравственные потери, что понес этот несчастный объект извращенных нападок Армана Ги, дал ему специальное кольцо. Предъявитель сего отличительного знака, мог рассчитывать на самое уважительное отношение со стороны средних орденских чинов. Вплоть до провинциального комтура. Господин мажордом был великолепно осведомлен о системе отличий, принятых в Ордене, и знал, как он должен отнестись к кривоногому парню с дырявым носом, но никак не мог представить себе, каким образом он мог получить такое поощрение от Великого Магистра. Да, весьма странным образом реализуется представление Жака де Молэ о справедливости. Первое, что пришло в голову господину де Стопиру, что угрюмый увалень зарезал на большой дороге законного обладателя этого кольца. Впрочем, как этот тупица мог догадаться, что оно представляет какую-то ценность.

Не зная, что предпринять, господин мажордом продолжил свои вопросы.

— А когда ты получил его?

— В мае, господин.

— И где же ты был до сих пор? — искренне удивился мажордом.

Лако пожал плечами.

— Я шел.

Ответ не слишком удовлетворил управителя Тампля.

— А на что ты рассчитываешь здесь?

— Жить.

— Тут, в замке?

— Да.

— Ты хочешь встретиться с Великим Магистром? — всем своим тоном господин мажордом показал, что счел бы такое желание более чем вздорным.

— Нет, — ответил парень, и не потому, что хотел подыграть собеседнику. Он действительно не нуждался во встрече с Жаком де Молэ.

Господин де Стопир прокашлялся. Он все еще не мог сообразить, как ему вести себя с этим диким визитером. Не будь у него на пальце этого куска металла, он давно бы уже висел на дыбе в пыточном подвале.

— Жить, говоришь. Но у нас тут не принято, как-то… что ты можешь делать?

— В Байе я служил при тюрьме.

— Так ты служил в капелле? — обрадовался де Стопир, оказывается этот дуралей не совсем с улицы.

— Да. При тюрьме.

— А здесь, стало быть… отправлю я тебя в тюрьму, — вздохнул с облегчением управитель замка.

Через час он уже забыл о странном человечке — слишком много у него было дел. В последние дни чинная, спокойная жизнь Тампля нарушилась. Из провинции по несколько раз на дню прибывали господа уважаемые рыцари, комтуры со свитами. Конюшни не могли вместить лошадей, не успевали подвозить овес из пригородных владений Ордена. По коридорам слонялось много незнакомых и раздраженных людей, навести порядок в этом хаосе не представлялось возможным, никому нельзя было предъявить претензий, даже самых разумных и минимальных. Ибо любой из господ в сером походном плаще и, одетой для маскировки, обычной обывательской одежде, мог оказаться очень высокопоставленным рыцарем, а то и самим членом верховного капитула. И не сносить тогда головы требовательному мажордому.

Господин де Стопир не был человеком очень тонким и слишком тщеславным. Его вполне удовлетворяло нынешнее его положение, в политику он не совался, инстинктивно догадываясь, что это опасно для его здоровья. Но даже он почувствовал — что-то неладно. В самом воздухе Тампля поселилось беспокойство и какая-то смутная тоска. Огромное строение, как древнее животное, вдруг почувствовало приближение смертного часа.

В замке собрались люди, которые весьма редко собирались все вместе. Жоффруа де Шарне, командор Нормандии, Антонен де Блез, командор Франш-Конте, Николя де Аньезьеко, капеллан Ордена, Астольф де Фукерас, командор Каталонии, Пьер де Бонна, генеральный прокурор Ордена, Гуго де Пайрандо, генеральный визитатор Ордена во Франции, Жоффруа де Гонвиль, прецептор Пуатту и Аквитании. Этих господ де Стопир знал в лицо и неоднократно принимал их на вверенных ему территориях. Но никогда всех вместе. Общество этих сановных лиц льстило ему, но он прекрасно знал, насколько требователен каждый из них. Но и помимо них, под крышей замка оказалось множество людей и горделивых и требовательных. Нечто подобное наблюдалось в прошлый раз, во время выборов Великого Магистра. Но сегодняшнее собрание не имело ничего общего с выборами и не могло иметь. Во-первых, потому что Жак де Молэ не только жив, но и находится в добром здравии. Во-вторых, господа рыцари и иерархи были не в предпраздничном состоянии, а скорее в озабоченном. Кроме того эти гонцы. Они часто лишь меняли коней, перебрасывались парою слов с кем-нибудь из капитуляров и требовали отпереть ворота, чтобы снова унестись по своим неотложным делам.

Круглая зала в центральной башне, именуемая парижанами башней Черного Петуха, содержала последние двое суток почти непрерывное заседание вышеперечисленных лиц с добавлением нескольких людей в строгой черной одежде. Это были представители той тайной службы Ордена, что по большей части и поставляла сведения, пользуясь которыми высшие иерархи Ордена и делали свои верховные выводы.

Главный шпион Ордена де Мессьер, длинный костлявый человек с абсолютно голым черепом и пронзительно колючим взглядом, редко появлялся среди высших руководителей Ордена. Он предпочитал напрямую общаться с Великим Магистром Ордена. Или, вернее сказать, это предпочитал Великий Магистр. Де Мессьер был фанатически предан Жаку де Молэ, считал его человеком почти святым, непонятно правда, насколько шпион и фискал может нуждаться в своей жизни в таком понятии, как святость. Скорей всего, он должен был рассматривать ее как слабость. Но тем не менее, все в Ордене знали (все кто вообще подозревал о существовании де Мессьера и о его службе), что человек с лысым черепом неподкупен и неамбициозен. То есть не стремится стать самостоятельной политической фигурой. Исходя из этого, его бесполезно пытаться вовлечь в какой-нибудь союз, пусть бы он был даже направлен на благо Великого Магистра.

Жак де Молэ очень ценил своего сыщика и втайне гордился этой дружбой, как укротитель гордится своей властью над громадным хищником.

Стопир подошел к дверям круглой залы и позвонил во внешний колокольчик. Дверь приоткрылась, появился Жан, камердинер и телохранитель Великого Магистра. Он увидел мажордома и огненное озеро у него за спиной. Шестеро служек держали на шести подносах двести сорок зажженных свечей. Де Стопир показал Жану песочные часы, верхний сосуд терял последние песчинки. Пришло время сменить свечи в округлой зале.

Двери распахнулись. Предшествуя огню, мажордом вступил в святая святых Ордена рыцарей Храма Соломонова.

После того как были удалены подносы и подсвечники с огарками и зала, убранная в традиционных красно-белых тонах, озарилась свежим светом, Стопир покинул залу без всякого сожаления о том, что не причастен к обсуждению высших секретов Ордена, а наоборот, с чувством выполненного долга.

— Продолжим, — сказал Жак де Молэ.

Де Мессьер сверился со своими записями, они были сделаны особым способом, на языке известном только ему и его подчиненным.

Взгляды всех присутствующих были обращены на него.

— В течении двух последних часов прибыли мои люди из Родеза, Вервена, Реймса, Арраса и Секта. Везде все то же. Местные королевские сержанты получили секретные предписания с требованием вскрыть их сегодня, в ночь с 13 на 14 октября. Я думаю, в тех местах, откуда мы еще не получили сведений, положение такое же. Таким образом, мы можем говорить, господа, об операции, которая охватывает всю территорию Франции.

— Остается, правда, неизвестным, какого рода эта операция, — сказал Жоффруа де Шарне.

— Лично я не жду ничего хорошего от замыслов короля французов, — заметил де Гонвиль.

— Хотелось бы знать, — вступил генеральный прокурор, — распространятся ли эти действия на нашу центральную резиденцию.

— Что я слышу господа! — воскликнул Антонен де Блез, командор Франш-Конте, человек огромного роста и легендарной физической силы, — неужели у вас есть хоть тень сомнения в том, что задумал этот красавчик.

Сегодня ночью Орден тамплиеров будет подвергнут разгрому. Петля уже наброшена и с каждым мгновением стягивается все туже. А мы сидим как каплуны, предназначенные на заклание.

Все прочие иерархи, в той или иной степени, разделяли мысли командора Франш-Конте, но не решались высказываться вслух..

Неожиданно поддержал шумливого воина тихий де Мессьер.

— У меня тоже сложилось впечатление, что королем Филиппом сплетена некая сеть. Мои агенты, а они люди в высшей степени опытные, и трезвые, говорят, что при всех передвижениях за ними пытаются вести слежку, а в городах, где расположены наши капеллы, все судебные приставы и прокурорские чиновники получили запрет на выезд по собственным надобностям из пределов своих округов. Воля ваша, господа, но на мой взгляд сопоставление этих обстоятельств наводит на мысль о подготовке какого-то грандиозного процесса. Командор де Блез шумно прошелся вокруг стола, во главе которого в монументальном молчании сидел Жак де Молэ.

— У нас здесь в Тампле около двухсот рыцарей, если вооружить служек и оруженосцев, то составится целое войско. Я знаю, какими силами располагает в Париже Ангерран де Мариньи. Это сброд, а не войска. Горожане не поддержат короля, мы могли наблюдать в прошлом году, как они к нему относятся. Мы пройдем сквозь их строй, даже если они сумеют блокировать Тампль, как стрела сквозь сыр.

Командора поддержал капеллан.

— Правильно, правильно. Он грабит горожан, а мы построили шесть больниц для бедных и огромный дом призрения. Парижане и уважают нас и боятся. Проклятие Великого Магистра для них пострашнее, чем королевская месть.

— Пока все части парижского гарнизона находятся в казармах. Тампль окружен несколькими десятками наблюдателей. Так что можно считать, положение Тампля ничем не отличается от положения любой нашей капеллы в провинции. При желании я берусь переловить людей Ангеррана и Ногаре в полчаса. И я согласен с командором де Блезом, у нас не будет проблем с тем, чтобы покинуть Тампль и Париж, — сказал де Мессьер.

Все знали, что начальник тайной стражи есть глаза и уши Великого Магистра; может быть он сейчас выступил в качестве его языка. Иерархи напряглись, ожидая, что вот-вот последует решительная команда и Орден тамплиеров превратится из обороняющегося в атакующий.

Было уже совсем темно, когда Лако выбрался наружу, на скользкую, мощеную булыжником улицу. Соседние дома тонули в темноте. Их хозяева уже почувствовали, что находятся поблизости от центра опасных, чреватых разного рода неприятностями событий и поспешили закрыться на все засовы, задраили ставнями окна и не зажигали огней, дабы не привлечь внимания.

Кварталы, не прилегающие к Тамплю, дышали свободнее. В узких улочках вблизи Нотрдам де Пари вышли на промысел многочисленные проститутки, в Ситэ работали кабаки, слышались пьяные песни.

Ночь с 13 на 14 октября должна была стать ночью решительных действий. Мало кто знал, каких именно. Флюиды опасливого ожидания уже появились в прохладном воздухе.

Лако шел не особенно скрываясь. И его, кажется, не слишком пугали мелькающие тут и там подозрительные тени. Несколько раз на пути ему попадались отряды пеших стражников. Они шумно топча булыжник, отрыгивая скверным пивом и плохо переваренной капустой, тащились из одной темноты в другую, ругая про себя слишком исполнительного сержанта.

Париж во все времена был привольным местом для всякого сброда и ворья, поэтому для ночного патрулирования еще во времена Людовика Святого, была создана специальная команда и каждый новый монарх охотно подтверждал ее полномочия.

Перебравшись на Ситэ, Лако застал в этом квартале почти полное подобие нормальной ночной жизни. Никакие, даже самые ужасные предчувствия неспособны до конца подавить человеческую природу, и даже в городе, осажденном коварным и беспощадным врагом, люди продолжают торговать и играть.

Перед трактирами горели костры, вокруг них толпилась ободранная, вонючая парижская голытьба. На кострах жарилось ворованное мясо, нищие сквернословили и дрались, правда и то и другое делали вяло. Внутри трактиров продолжалась своя жизнь. С подавальщиков градом лил пот, с грохотом сдвигались глиняные кружки полные ячменного пива, посреди стола водружалось блюдо с разварными поросячьими ножками. Из окон валил пар.

Миновав три или четыре подобных заведения, Лако нашел то, что ему требовалось. У костра и на ступенях трактира «Амьенский гусь» стояли вооруженные люди в длинных темных кафтанах с большой золоченой вышивкой на левом отвороте. Такие же занимали и основную залу. Они старались пить и есть без лишнего шума, как люди находящиеся на работе и не желающие привлекать к себе особого внимания. Лако знал, что это солдаты из недавно созданного Мариньи пехотного полка. Он состоял в основном из иностранцев, женевских швейцарцев.

Рассмотрев наемников как следует, Лако двинулся дальше. Ему требовалось еще что-то этой ночью. Или кто-то. И очень скоро ему повезло. Возле переправы, что напротив почти Лувра, находилось место облюбованное дешевыми шлюхами. В эту пору года у них было мало клиентов и они сидели вокруг костра, как нахохлившиеся куры. Завидев Лако, они закричали ему хриплыми голосами:

— Эй, как тебя зовут, иди сюда!

— Посмотри, какой он ноздреватый, наверно его зовут Сырок, да?

— Эй, Сырок, пошли со мной, если не боишься отморозить задницу.

Молодой тюремщик довольно долго слонялся среди полуголых и агрессивных жриц любви, пока не выбрал одну.

— Иди за мной.

— А у тебя есть деньги, красавчик? — спросила его избранница, довольно привлекательная девица, слегка замызганная, правда.

Лако молча достал из кармана монету в четверть ливра и показал ей. Это зрелище моментально прекратило оскорбительный хохот и вызвало завистливый свист. Белокурая красотка быстро выбралась из толпы товарок.

— Пойдем, красавчик, — проговорила она, — я научу тебя всему, что умею.

Лако молча взял ее за кисть руки и сжал так, что у нее перехватило дыхание.

— Получишь втрое против этого, если будешь молчать. Поняла?

Она поняла. И молчала, когда юноша повел ее к плескавшейся неподалеку Сене. Молчала, когда он смочил в холодной воде тряпку и стал протирать ее чумазую физиономию. После этого он снял с нее лохмотья, служившие ей выходным платьем и на холодную, покрытую гусиной кожей фигурку натянул простое, но чисто выстиранное платье.

Она не решилась спросить, зачем все это. Стучала зубами то ли от холода, то ли от страха.

— Теперь ты пойдешь вон к тому трактиру и понравишься одному из господ в черном кафтане с золотым вензелем.

— И приведешь его сюда, поняла?

— Да.

Девушка была очень миловидна. Лако достал из кармана фляжку с вином и протянул дрожащей красотке.

— Выпей. Сделай несколько глотков.

Она повиновалась.

Лако показал ей золотую монету.

— Она будет твоя, если все сделаешь правильно. Если нет…

Он не договорил, потому что и так все было ясно.

— Как тебя зовут?

— Жанна.

— Иди, Жанна.

Она попыталась улыбнуться, отхлебнула еще раз из фляжки. Лицо у нее слегка раскраснелось. И она отправилась в указанном направлении.

Через четверть часа она уже лежала на спине, на куче сухих листьев в тени невысокой, полуразрушенной стены. Неровный, верхний край был облизан лунным сиянием. Над ней напряженно урча трудился крупный, кудлатый воин. Правая рука его предусмотрительно сжимала рукоятку вонзенного в землю кинжала. Как иностранец, он не вполне доверял местным шлюхам.

Жанна испуганно разглядывала лунный диск и прислушивалась к звукам за границами сладострастного швейцарского сопения.

То что произошло, произошло мгновенно. Когда доблестный любовник взобрался на вершину своего оргазма и временно ослеп и оглох, в спину ему вонзился длинный тонкий нож.

Настолько длинный, что смог навечно скрепить двух случайных любовников.

И тогда слово взял Жак де Молэ.

— По всей видимости, господа, к воротам всех наших крепостей на территории французского королевства явятся судебные приставы с предписаниями, подписанными Филиппом и потребуют, чтобы их допустили внутрь для осмотра и обыска.

— Ни о чем подобном наши хроники даже не упоминают. Мы живем в страшное время, — воскликнул де Блез.

Великий Магистр спокойно возразил.

— Все возможное когда-нибудь случается. И сейчас суть дела заключается не в вопросе — открывать или не открывать двери перед королевскими ищейками, а в том насколько наши крепости готовы к проверке.

Жак де Молэ повернулся к генеральному прокурору, это он контролировал инспекцию всех тамплиерских поселений.

— Насколько я могу судить по отзывам посланных мною людей, все крепости находятся в исправности. Во всех смыслах. Конечно я не дух и не мог облететь каждую лично, но у меня нет оснований не доверять моим людям. Они ни разу меня не обманывали. Комтурства наши, без исключения все, готовы пережить обыск, самый пристрастный, самый свирепый. Следуя вашему совету, я велел подготовить полную финансовую отчетность, дабы людям короля не пришлось ждать. Они не только не найдут того, что им нужно, они вообще ничего не найдут. Арман Ги был — это можно теперь утверждать смело, чудовищным исключением, не более.

Жак де Молэ кивнул.

Среди присутствующих чувствовалось брожение токов недовольства.

Многие желали объяснения таких уступок, такого пресмыкательства перед Капетингом.

— Да, — заговорил Великий Магистр, — Филипп получит доступ ко всем нашим бумагам, вскроет все наши запоры и проникнет во все тайники. Его люди смогут допросить каждого рыцаря, каждого служку, каждого оруженосца. Цель венценосного красавца мне ясна, он хочет состряпать огромный процесс против Ордена. Подобно простым обывателям, он верит в суеверные россказни о наших таинственных богатствах, политых кровью и слезами ограбленных нами народов. Он убежден, что наши церкви и крепости осквернены черными мессами и противоестественными отношениями. Он убежден, что те, кто не предается содомскому греху, по крайней мере, пьянствуют и обжорствуют. Он надеется найти подтверждение этим темным слухам и сплетням, ворвавшись в наши крепости.

Великий Магистр отпил немного родниковой воды из стоявшего перед ним сосуда.

— Представьте его разочарование, когда он, после самых кропотливых усилий бесчисленной своры своих судейских крыс, прокурорских кротов увидит, что Орден Храма Соломонова — суть огромный прозрачный сосуд, пронизанный солнцем истинной христианской веры. В нем нет ни одного темного нечистого угла, нет ни одной оскверненной песчинки. Его замысел рухнет в самом первом шаге своего осуществления. Он мечтает о сопротивлении. И самое для него ужасное будет, что он его не получит.

Антонен де Блез относился к числу тех, кого оригинальный, и даже, надо признать, не без изящества задуманный план защиты, ничуть не удовлетворил. Командор Франш-Конте не доверял словесным построениям, умозрительным фигурам, он верил в грубую силу и мир виделся ему соотношением борющихся, причем бескомпромиссно, начал. Не уважай он безмерно Жака де Молэ, он бы ответил на его говорение площадной бранью, в данной ситуации его критика приняла более спокойные формы.

— Извините, мессир, но мне кажется, что во всей этой истории, вы не учитываете один момент. Вы переоценили человеческие и рыцарские качества этого мерзавца Филиппа. Вы считаете, он хочет ворваться в наши крепости в поисках истины, и увидев, что она не на его стороне, он с позором отступит. А мне кажется, истина его интересует меньше, чем то, что он будет есть на ужин. Ему важно разгромить Орден, посадить всех нас на цепь, а потом его судейские псы подберут нужные доказательства того, что мы должны сидеть на этой цепи вечно. Они сотворят эти доказательства из воздуха своих канцелярий.

Жак де Молэ кивнул в знак того, что он понимает смысл возражения.

— Я ничуть не обольщаюсь насчет чистоты душевной французского монарха. Я никогда ему не доверял, даже в тот момент, когда он летом позвал меня окрестить своего ребенка. Я согласился бы с твоими речами, командор, когда бы речь шла об учреждении, хотя бы отчасти уступающем нашему Ордену по силе и авторитету. Тут Филипп позволил бы развязать себе руки полностью. Вспомните о ломбардцах, вспомните о евреях. Не сомневаясь ни мгновения, он вышвырнул их из страны и отобрал их деньги. С Орденом рыцарей Храма Соломонова дело обстоит сложнее. Мы находимся под прямым покровительством папы и подчиняемся только ему.

— Но кому подчиняется сам папа? Не является ли он лакеем Филиппа?!

— Как всякий ставленник он мечтает освободиться от влияния того, кто его поставил. По сведениям наших тайных служб (кивок в сторону де Мессьера), давая согласие на преследование тамплиеров в мае этого года, он, во-первых, сделал это без всякой охоты, а во-вторых и в главных, потребовал, чтобы все документы по этому делу были в конце концов направлены для утверждения в папский капитул. И если материалы эти не будут баснословно убедительны, он их не утвердит. Мы выйдем из передряги значительно возвеличив наш авторитет в глазах всех царств. Но скорей всего, так мне кажется, Филипп сам отступится, почувствовав, что ему не добыть убедительных доказательств нашей виновности. Уже через неделю после начала расследования он сообразит, что затеял нечто не здравое.

— Но он может наплевать на решение Авиньона, — осторожно возразил генеральный прокурор.

Жак де Молэ покачал головой.

— Навряд ли. Король Альбрехт, кажется, проигрывает войну. Скоро трон императора Священной Римской Империи освободится. Филипп пробовал протолкнуть на это место брата Карла и понял, что в деле обработки господ электоров, без помощи папы не обойтись. При новой попытке он постарается застраховаться от каких бы то ни было случайностей.

Великий Магистр еще отпил ключевой водицы.

— Я все еще вас не убедил?

Де Блез недовольно повел плечами. Вид у него был не смирившийся.

— Прошу прощения, мессир, но вся эта интрига кажется мне слишком изящной, чтобы быть удачной. Я солдат и всему моему существу противен план, при котором я должен злейшего врага впускать в крепость, имея все силы для обороны.

Несколько раз тяжело вздохнув, Великий Магистр спросил, обводя взглядом сидящих за столом.

— Многие еще так думают, как господин командор?

Так думали многие, но возразить не решился никто. В головах одних эти мысли боролись с твердой уверенностью, что Жак де Молэ не может ошибаться и эта борьба лишала их возможности говорить что-то определенное. Другие думали, что возражать бессмысленно, хотя бы уже потому, что ничего уже не исправишь. Огромный механизм добропорядочного заговора запущен и чтобы его остановить, нужно, как минимум, несколько недель. Так чего же копья ломать!

В подземельях Тампля имелось четыре тюрьмы. Отличались они друг от друга крепостью запоров и составом заключенных. В первой сидели злостные должники Ордена, условия их содержания были вполне пристойными, пищу туда можно было заказать из дому и разрешались родственные посещения. Орден, даже выжимая проценты по своим долгам, заботился о своей доброй славе. Во второй и третьей тюрьмах сидели члены Ордена. В одной оруженосцы и служки, в другой рыцари. Они отбывали здесь срок наказания за прегрешения перед уставом обители или светским законом.

Тюрьмы эти были в последние годы заполнены едва на треть. Последнее поколение рыцарей было весьма уравновешенным, если не сказать смирным.

В самой темной и сырой части подземелья устроена была четвертая тюрьма. О том кто содержится там, мало что было известно, даже тем, кто эти тюрьмы обслуживал. В подвалах ее царил тяжелый полумрак, пропитанный вековой вонью. Выйти отсюда пленник мог только по распоряжению Великого Магистра, ключи от местных замков также имелись только у него.

Именно в этом подземелье содержался бывший комтур Байе, Арман Ги. Он провел в сыром полумраке всего четыре месяца, но уже полностью потерял счет дням и ему казалось, что он находится здесь вечно. Сказать, что он впал в отчаяние, значит ничего не сказать. Причем, как выяснилось, состояние постоянного отчаяния зверски отупляет. Вместо хитрого, самоуверенного и свободомыслящего рыцаря по каменному мешку ползало тихое, обезумевшее животное.

Лако, вернувшись из города, занял позицию возле кухни. За те несколько дней, которые юноша провел в тюремной команде он хорошо разобрался в том, как происходит обслуживание заключенных, кем и в какие часы. В обычной обстановке втиснуться в этот распорядок было немыслимо, но он верно рассчитал, что внешние сотрясения вызовут смятение и тут, внутри и у него появится шанс. Сидя за бочками, набитыми квашеной редькой и оливковым маслом, он не спускал глаз с двери, что вела в чадную пещеру, где кипело смрадное варево для заключенных четвертой тюрьмы.

И вот появился разносчик. Одноглазый монах по имени Перто. Подождав, когда он скроется за набухшей от вечной сырости кухонной дверью, Лако побежал наверх, на крепостную стену замка.

Рассвет был уже близок, восточный край неба заметно побледнел, как будто от нехороших предчувствий. Воздух был промозгл, но неподвижен. Прилегающие к Тамплю кварталы поражали своей пустынностью. Лако простоял возле бойницы довольно долго и абсолютно неподвижно. Тяжелый, нерешительный октябрьский рассвет неохотно вступал в свои права. Лако сделал движение, как если бы он собирался уходить, но что-то заставило его остановиться. И вскоре стало понятно, что именно. Цокот копыт. Нарастающий, множащийся цокот хорошо подкованных копыт. Уверенный, непреклонный, приближающийся.

Когда из-за угла большого трехэтажного дома в конце улицы Пелиньер, ведущей к парадным воротам Тампля, показалась кавалькада всадников, Лако сорвался со своего места и стремительно побежал вниз на свое старое место у кухонных дверей. Просидеть ему там пришлось недолго. Дверь растворилась и одноглазый разносчик вышел с ведром и черпаком в заставленный бочками подвал. Вышел и растеряно задрал голову. И было отчего. В замке царила суета совершенно непривычная в этот час.

Пока одноглазый прислушивался, перед ним возник Лако.

— Чего тебе? — недоверчиво спросил монах.

— Поставь, пожалуйста, ведро.

Просьба была странная, но Перто, поколебавшись, ее выполнил. И зря, поскольку тут же получил удар ножом в левую шлею кожаного фартука. И рухнул. Лако направил падающее тело таким образом, чтобы оно падая не перевернуло ведро с варевом. Варево это представляло сейчас определенную цену для молодого человека.

Удостоверившись, что разносчик мертв, Лако не торопясь снял с него фартук и повязку, закрывавшую глаз. Через минуту он спускался по каменным ступеням в направлении четвертой тюрьмы, держа в одной руке черпак, в другой ведро с горячей похлебкой.

Грохот каблуков покрывал уже все лестницы замка.

Когда господин де Стопир, во главе очередной свечной процессии, вступил в красно-белую залу, его оттолкнул кто-то налетевший сзади. Оттолкнул и ринулся к столу, за которым продолжалось невеселое бодрствование орденского капитула.

— Они пришли!

На лице Жака де Молэ ничем не выразились переживаемые им чувства. Он был готов к поединку, хотел его.

— Изъяснитесь понятнее, де Фар. Кто пришел, сколько их и зачем они явились?

— Парижский прокурор Анри Невер, помощник парижского инквизитора де Сент-Эврюс, десять судебных приставов с секретарями. Канцеляристы и стражники.

— Что им нужно?

— Они утверждают, что у них есть указ короля, разрешающий им въезд на территорию Тампля.

Орденские иерархи встали, обратив взгляды на своего вождя.

— Мессир, — в который уж раз за последние сутки возвысил голос командор Франш-Конте, — я понимаю, происходящее вроде бы вписывается в ваш хитроумный план, но умоляю вас, заклинаю именем покровителя нашего на небесах Крестителя Иоанна, подумайте еще раз — в нашу ли пользу то, чему уже почти суждено случиться. Ведь сейчас эти шакалы ворвутся сюда, они станут арестовывать и допрашивать, сквернословить и унижать. И не только нас самих, как людей и рыцарей Христовых, но нашу веру, о чистоте которой вы осведомлены лучше всех нас. Мы открываем ворота дьяволу, не наивно ли надеяться, что мы сможем переиграть его, когда не мы будем устанавливать правила. Когда нам даже не сообщат правил. Заклинаю вас, мессир!

Жак де Молэ медленно и величественно поднялся.

— Время сомнений прошло. Не одну сотню бессонных ночей я провел пытаясь отыскать путь спасения и нашел только этот. Все остальные хуже, они нам не оставляют никаких надежд.

Де Блез, сотрясаемый все возрастающим возмущением, грохнул кулаком по столу, так что из подсвечников вывалились несколько тлеющих огарков.

— Ладно, пусть, вы так решили, никто вам не противоречит, хотя многие думают также как я. Разрешите мне хотя бы с рыцарями моего командорства покинуть Тампль. Они не посмеют нам противодействовать. Уже через десять дней мы будем в Памплоне или Периньяке, где продолжим наше дело. Орден не должен погибнуть, не человеческое это право принимать решение о его жизни или смерти.

Великий Магистр отрицательно покачал головой.

— Вы говорите глупости, командор. Если я разрешу вам удалиться вместе с вашими рыцарями, это будет расценено как бунт, и тогда все наши колоссальные усилия пропадут даром. На нашу кристальную репутацию будет брошена несмываемая тень. Предлагать то, что предлагаете вы, может только пособник короля, де Блез.

Командор Франш-Конте вскочил, хватаясь за меч.

— Вот как!?

— Арестуйте его, — негромко приказал Великий Магистр.

Четверо монахов мгновенно появившихся за спиной рыцаря повисли на его руках и плечах.

— Уведите его.

Бешено сопротивляющегося и взывающего к Иоанну Крестителю де Блеза уволокли.

— Брат казначей, — обратился Жак де Молэ к худому, носатому старику, сидевшему в сторонке у стены, — готов ли ваш отчет?

Старик поднялся.

— Да, мессир, час назад мы посыпали песком последнюю запись. Все до последнего денье, до последнего аметиста на вашей парадной перевязи там перечислено.

— Несите сюда ваши свитки.

Казначей вышел.

— А теперь, брат мажордом, — Де Стопир вытянулся в струнку.

— Да, мессир.

— А теперь открывайте ворота.

— Ты тоже одноглазый? — спросил стражник, невнимательно оглядев Лако и прислушиваясь к звукам, доносившимся сверху. Он был удивлен, обычно здешних каменных глубин не достигали никакие внешние шумы.

— Нет, я не одноглазый.

Стражник снова вгляделся в паренька с ведром и черпаком.

— А чего ж ты нацепил ее? — угрожающе спросил он и поудобнее перехватил алебарду.

— Чтобы не промахнуться.

— Чего, чего?!

Лако зачерпнул раскаленной жижи из своего ведра и плеснул в лицо стражнику.

Когда тот стал с ревом метаться по коридору, ударяясь железными боками о каменные стены, уродливый юноша, улучив момент, воткнул ему свой кинжал между листами лат. После этого он снял фартук и повязку, они нужны были только для того, чтобы свободно приблизиться к громиле страднику, в общих чертах знающему разносчика, чтобы он не вздумал применить арбалет, висящий у него на стене за спиной. В узком коридоре спасения от арбалетной стрелы нет. Теперь надобности в маскировке не было.

Сняв с пояса бездыханного охранника связку ключей, Лако отпер дверь, за которой открывалась территория четвертой тюрьмы, вытащил из железного гнезда чадящий факел и вошел в сводчатый коридор.

Большинство камер пустовало, оказывается не так уж много имелось у тамплиеров заклятых и опасных врагов. Пару раз из запечатанной толстенной решеткой вонючей темноты появлялись, привлеченные светом, жуткие распухшие хари. Они что-то бессвязно блеяли и бессильно плевались. Просидев в здешнем узилище два, три года, человек безвозвратно терял человеческий облик.

— Господин! — громко прошептал Лако, подойдя к одной из решеток. Он принюхивался как животное и волосы в ноздрях его носа нервно трепетали.

И господин выполз, услышав человеческий голос, это было как глас господень. Ведь с ним здесь никто никогда не разговаривал. Все эти месяцы.

Долго, очень долго всматривался Арман Ги в лицо, которое невозможно было забыть.

— Ты?

— Да, я, господин.

— Ты пришел…

— Да, я пришел.

— Ты пришел меня убить?

— Нет, я принес вот это.

Лако достал из-за пазухи сверток с одеждой и просунул его сквозь прутья решетки.

— Что это?

— Это одежда королевского стражника.

— Зачем?

— Оденьте ее.

— Зачем? — тупо повторял ополоумевший от наплыва чувств комтур.

— Оденьте и поваляйтесь в ней по полу. Сегодня сюда придут люди короля, если на вас будет эта одежда, они вас выпустят. Остальных увезут в Шинон и будут пытать.

В глазах Армана Ги мелькнула искра понимания.

— Да, Лако, я понял.

— Извозитесь как следует и притворяйтесь сумасшедшим, чтобы вам поменьше задавали вопросов.

— Я понял Лако, я понял.

— Все, мне пора идти. Еще нужно успеть спрятать два трупа.