Супруги приехали в город на огромном, белом от дорожной пыли автобусе; высоко нагруженный багажом, он полз по узкой улочке, устрашающе колыхаясь из стороны в сторону.

Когда он остановился на площади перед рестораном, обоих поразила тишина.

В темных глазах жены светилось волнение и любопытство. Пять лет прошло с тех пор, как она оставила этот тихий городок, где жила до замужества, и теперь она с жадным интересом разглядывала беленые домики, мирно дремавшие в глухой послеполуденной тишине, свежевыкрашенное розовое здание банка, безлюдную площадь, вымощенную булыжником, поблескивающим, точно перламутр.

Проходившая невдалеке босая тщедушная женщина с корзиной травы в руках, видно, узнала ее и приветливо заулыбалась. Но красивый дорожный костюм приезжей, ее крохотная модная шляпка, весь ее богатый вид смутили женщину. Она прошла мимо, не поздоровавшись.

Муж сердито стряхивал с себя пыль. Это был смуглый человек в легком светлом костюме. На голове — бежевая каскетка, глаза защищены от солнца темными очками, в руке — небольшой кожаный портфель. Он ни разу не посмотрел по сторонам, словно приехал сюда по какому-то малоприятному делу и торопился поскорее с ним покончить.

— К оста, — сказала жена, беря его под руку, — надо нанять какого-нибудь мальчишку поднести вещи.

— Разве здесь найдешь носильщика? — удивился он. — В твоем городе люди обходятся без посторонней помощи. Во всяком случае, судя по твоим рассказам…

— Не так громко, пожалуйста, — испугалась она и дернула его за рукав. — Не стоять же нам здесь до вечера! Я попрошу кондуктора…

Он что-то проворчал и пошел в автобусное агентство за носильщиком. Она осталась стоять перед грудой тюков и чемоданов, которые шофер сгружал с крыши автобуса. В открытое окно ресторана компания молодых людей алчно разглядывала ее элегантную фигуру.

Муж вернулся в сопровождении какого-то блаженно ухмылявшегося человека с маленькой розовой головой и еще меньшей шапчонкой, сидевшей на нем точно птичье гнездо. Стесняясь идти рядом с этим полоумным оборванцем, согнувшимся под тяжестью двух чемоданов, супруги пошли впереди.

Оба молчали, смущенные тем, как гулко отдаются их шаги по камням мостовой. Муж шел насупившись и думал о прекрасной квартире, которую они покинули ради того, чтобы приехать в этот городок, где единственное развлечение — вино и карты, о своих приятелях, о прислуге, на которую вряд ли следовало оставлять дом. Жена исподтишка поглядывала по сторонам. Время от времени она замечала, как на каком-нибудь окошке отодвигалась занавеска и на улицу с любопытством выглядывало знакомое женское лицо. Она приветственно кивала, краснея от удовольствия. Сидевшие у дверей лавчонок разморен ные жарой мужчины с тупым удивлением провожали их глазами. Кое-кто привставал и здоровался. Это поднимало жене настроение, наполняло ее гордостью. Она ощущала сладковатый запах галантерейных товаров и мануфактуры из расположенных по соседству магазинов, а на дверях одного из них увидала ту самую рекламу галош, которая висела здесь раньше. Этот запах и реклама пробудили в ней смутное, но приятное воспоминание о той поре, когда она, молоденькая девушка, проходила мимо этого магазина, вдыхала этот запах и видела того же самого Деда Мороза в сверкающих новых галошах, и она невольно подумала о том, как высоко поднялась над своими земляками: теперь она уже не та бедная, скромная учительница, которая проходила тут каждое утро и в полдень в дешевом муслиновом платьице и скверной старой шляпке. И вместе с тем она дивилась тому, что дома оказались гораздо более жалкими и неказистыми, чем ей помнилось, а люди гораздо менее приветливыми, чем она ожидала. Но ей не хотелось поддаваться разочарованию, и она постаралась скрыть его от мужа.

— Где же ваш дом? — спросил он, злясь на неровный булыжник под ногами.

При слове «ваш» она вздрогнула, сердце у нее сжалось. Мелькнула мысль, что родной ее дом тоже может оказаться таким же бедным и жалким, как остальные.

Она что-то невнятно пробормотала, и в глазах появилось беспокойство.

— Раньше я легко ходил по этим камням, а теперь отвык, — заметил муж. — Идешь, спотыкаешься. Но, кажется, мы добрались…

Дом был с широкой деревянной стрехой, стены облупленные, грязные, красная краска на закрытых ставнях лавки в первом этаже потрескалась и порыжела.

Жена дрожащими пальцами открыла сумочку, нашла ключ, отперла калитку. Старая дубовая дверца скрипнула, в лицо дохнуло знакомым запахом сырости от каменных плиток у входа.

Взволнованная, она вошла во двор, не заботясь о том, идет ли за ней муж.

Между каменными плитками пробилась трава. Кусты самшита, обрамлявшие канавки для воды, давно уже никто не стриг и не поливал, и они начали сохнуть под натиском буйно разросшегося репейника. Плетень, огораживавший садик, где мать когда-то сажала цветы, упал. Рядом валялась расколотая глиняная миска. Двор густо зарос высокой полынью, из которой выглядывали два неведомо откуда взявшихся подсолнуха. Их желтые тарелки светились, точно два маленьких солнца, и выглядели они такими одинокими и в то же время такими приветливыми, что показались ей живыми существами, выбежавшими навстречу гостье.

Нерешительным шагом прошла она мимо двух пристроек. Одна служила когда-то кухней; другую, маленькую, всего на две комнатушки, в семье называли «старый домик». Пологие лучи солнца освещали пустые углы, затянутые трепетными, серебристыми нитями паутины. Она увидела на покрытом пылью полу чей-то башмак и в испуге отпрянула.

Муж окликнул ее. Она вздрогнула и обернулась. Он стоял у нижней ступени лестницы. Здесь, в этом дорогом для нее уголке, в родном ее гнезде, он в своей светлой, нарядной одежде показался ей чужим, враждебным.

— Успеешь налюбоваться, — сердито бросил он, когда носильщик ушел. — Мне надо помыться и отдохнуть.

С испуганным и каким-то удивленным лицом она поднялась по деревянной лестнице на второй этаж. Здесь находилась большая комната, некогда служившая гостиной. В этой комнате состоялась их помолвка, здесь провели они первые ночи своей супружеской жизни. Она надеялась, что эти воспоминания растрогают мужа. Но он был все так же безучастен и хмур и не давал себе труда скрывать свое неудовольствие. Пустая комната с некрашеным потолком и длинным рядом окон не пробудила в нем никаких воспоминаний, будто он впервые переступил этот порог. Он даже поморщился при виде двух старых кроватей, прикрытых от пыли куском рядна. Комната в своем сосредоточенном одиночестве, казалось, ревниво оберегала былое, и время в ее стенах как бы остановило свой бег.

Жене почудилось, что низкие окна смотрят на нее с молчаливым укором. Голый, исцарапанный от долгой службы стол неприятно поразил ее. Желая как-то сгладить досадное впечатление, она принялась приводить в порядок постель, чтобы муж мог хотя бы прилечь. Она старалась быть веселой, довольной, но неудобства, на которые она натыкалась на каждом шагу, приводили ее в отчаяние. Она заглянула в чулан, куда мать убрала белье и одежду, какие были в доме, и все вещи, напоминавшие ей о былом и все-таки чем-то дорогие ее сердцу, теперь казались ей жалкими, провинциальными, осужденными ветшать вдали от ее нового, современного жилища.

«Как бедно мы жили»»- подумала она со стесненным сердцем. Разглядывая груду сваленного в чулане платья, она забыла, зачем пришла. Запах нафталина словно пьянил ее, дурманил голову. По телу пробежала сладостная дрожь, к глазам подступили слезы. С тайным трепетом когда-то входила она в этот чулан, где хранилось ее приданое. Ей вспомнились дождливые осенние дни перед помолвкой, лица родителей, ныне уже покойных, веселая суматоха в доме, серое, притихшее небо, моросящий дождик, мечтания и надежды той поры, и от острого чувства вины перед родным домом и тоски по минувшему на глаза навернулись слезы.

Она услыхала голос мужа. Он спрашивал:

— Ты что застряла? Помочь тебе?

Она подумала о том, что теперешней своей жизнью она обязана ему одному. Прекрасная квартира в столице, деньги, туалеты — все, что тешило ее тщеславие, все это дал ей он. Она не принесла ему ничего. На минутку мелькнула даже мысль, что теперь он должен раскаиваться, что она ему неровня, и это чувство рабской приниженности сделало ее покорной и нежной. Вернувшись в комнату с двумя ватными одеялами в руках, она подсела к мужу и, поддавшись внезапному порыву нежности и кокетства, поцеловала его.

— Ну и курорт, — проговорил он. Хотел добавить: «Видишь, как я был прав, когда отказывался сюда ехать?» — но, поймав напряженный, печальный взгляд жены, промолчал.

— Я позову тетю прибрать тут, помыть. Сегодня же. Главное, чтобы ты хорошенько отдохнул…

— Отдохнул?! Главное — не умереть со скуки, — перебил он. — Но дело не во мне. Была бы ты довольна. Однако не представляю себе, как тут можно убить время!

— А как же раньше? — Она не решилась добавить: «Когда мы были женихом и невестой?»

Он не ответил, снял пиджак и пошел в чулан за вещами, которые она просила принести. Они вдвоем стали приводить комнату в порядок. Она с беспокойством следила за каждым его движением, дрожа от страха, как бы он не принялся опять выговаривать ей за то, что она так легкомысленно притащила его в этот нежилой захудалый домишко, где нет ни одного удобного стула и все комнаты пропахли пылью и нафталином. Когда он наклонился над чемоданом, чтобы достать свои туалетные принадлежности, и она увидела его красную, собравшуюся складками шею и широкие плечи, ее вдруг охватило чувство огромной благодарности к этому человеку, который встал между ней и ее былой жизнью.

Оставив его отдыхать, она отправилась на поиски своей единственной тетки, по пути размышляя о том, что так или иначе все должно уладиться, а ее подавленное настроение вызвано просто усталостью.

Через два часа начали подходить родственники и знакомые, главным образом женщины, соседки. Приходили поодиночке и еще издали кричали:

— Ты дома, что ль, Эленка, а?

Она угощала их дорогими конфетами, нарочно привезенными для этой цели, и читала на их лицах восхищение и зависть. Дом ожил. Бедная старуха тетка с дочерью прибрали большую комнату, дворик был подметен, полынь выполота, окна помыты. Муж пошел пройтись по городу с начальником почты, тоже родней, который явился приветствовать их и пригласить на ужин.

Она осталась занимать гостей — нескольких старух, которые болтали не закрывая рта. Хвасталась своим новым домом, своим благополучием и богатством, засыпала их вопросами и расточала улыбки. Ей хотелось показать, что она не забыла их, что они ей по-прежнему дороги и близки. Но в их глазах сквозило недоверие к ее словам. Две ее сверстницы, с которыми она дружила в юности, снова заставили ее ощутить разницу между теперешней госпожой Эленой и прежней учительницей, опасавшейся, что ей никогда не выйти замуж. Обе ее подруги так и остались старыми девами. Одна из них очень располнела, другая постарела и подурнела. Они говорили о своей жизни мрачно и откровенно, с отчаянием, неприятно усмехаясь, и когда они ушли, ей стало мучительно больно за них.

Проводив гостей, она вернулась в комнату, потом походила по пустой галерее и долго смотрела, как садится за рекою солнце. Впервые родной город показался ей жалким и обветшалым, словно после ее отъезда он сразу постарел. Деревянные стены домов, спускавшихся к реке, стали еще более серыми, покосившийся мост напоминал скелет какого-то доисторического животного с выломанными ребрами, а берега реки заросли полынью и репейником.

Но окрестные холмы, выглядевшие теперь не такими высокими, как раньше, были все так же прекрасны своей яркой молодой зеленью, и заходящее солнце так же ласково заливало лучами колокольню, тополя, крыши домов…

Легли оба поздно. Почтмейстер угощал их жареными цыплятами и скверным, кислым вином, которое он тем не менее расхваливал. Потолковали о войне, о столице, поиграли в картишки. Потом разговор битый час вертелся вокруг местного доктора, который скопил уйму денег и купил автомобиль.

Когда они возвращались из гостей, над городом всходила большая круглая луна, а по улице со скрипом ползли груженные сеном подводы.

Лунная ночь, аромат сена и кваканье лягушек в реке напомнили ей о былом романе с учителем местной гимназии Куигровым. Идя по полутемной улице, пахнущей навозом и бензином, она увидела себя молоденькой девушкой, которую все считали самой хорошенькой в городе, а рядом с собой не мужа, а тихого, робкого Кунтрова, чей гнусавый голос иной раз ее раздражал. Ей захотелось повидать его, чтобы он убедился, как она красива и богата и какой у нее муж. Былое увлечение казалось ей теперь нелепостью, а сам Кунтров человеком посредственным, недостойным ее, но тем не менее она не сердилась на него за те несколько поцелуев, что когда-то ему подарила.

Дом, притаившийся в густой тени, был тих и даже страшен со своей нависшей стрехой и темными стеклами окон, тускло мерцавшими во мраке, как огромные черные зрачки. Чья-то кошка испуганно заметалась по двору, а деревянная лестница застонала у них под ногами, будто жалуясь на непосильную тяжесть.

Лампы в доме не оказалось, и пришлось укладываться спать в темной комнате, где было душно и пахло нафталином.

Оба долго лежали без сна, думая о своей удобной квартире. Муж злобно кусал губы и молчал, притворяясь спящим. В голову лез то начальник почты в форменном кителе, то пыльный автобус, то станция железной дороги.

В комнате было тихо, темно. Оба обливались потом под жарким ватным одеялом, но не решались в этом признаться и делали вид, что спят. За окном сияла луна. неподвижными тенями высились деревья, белели в лунном свете стены соседнего дома.

На городских часах пробило два. В углу комнаты тихонько затрещал сверчок, на чердаке завозились мыши.

— Неужели нет одеял полегче? — не выдержал наконец муж. — Задохнуться можно…

— Завтра поищу, — вздрогнув, отозвалась она.

— Курорт! — презрительно обронил он после короткого молчания. — Не могу взять в толк: зачем ты сюда рвалась? Родной очаг? Ради бога, я ничего не имею против, но когда это превращается в пытку…

Она чувствовала, что он кипит от злости, и лежала затаив дыхание, точно провинившийся ребенок.

Он встал, закурил, распахнул окна. Где-то вдали сверкнула молния. Прошумел в ветвях деревьев ветер. Лягушки расквакались еще громче, а свет луны потускнел.

— И чего ради мы приехали? — продолжал муж, снова ложась в постель. — По-моему, только для того, чтобы ты могла покрасоваться перед несколькими старушенциями…

Она вся вспыхнула и чуть не расплакалась от обиды.

— Ты никогда не уважал мою прошлую жизнь… Ничего не уважал… ни маму, ни…

— Ба! Прошлую жизнь… Перестань, пожалуйста! Что в конце концов происходит, черт побери! Притащила меня сюда после тысячи заверений, что мы тут прелестно проведем время, а на поверку — ночуем в нежилом доме, тычемся в темноте, как слепые котята, и слушаем, как над головой скребутся мыши… Прошлое!.. Сентиментальная чушь!

Ветер за окном крепчал. Снова сверкнула молния, на этот раз озарив своим зеленым светом низкие незанавешенные окна. Комната выступила во всей своей неприглядной наготе. Гром словно обрушился прямо на город.

Открытые створки окон вдруг с треском захлопнулись» Муж кинулся их запирать. Какой-то листок бумаги вихрем взвился и шурша пролетел по комнате.

Жена лежала не шевелясь, испуганно глядя перед собой. В завывании ветра и раскатах грома ей слышались чьи-то сердитые голоса, исполненные негодования против нее и ее мужа. Далекие, грозные, эти голоса винили ее за то, что она недостаточно любит родительский дом, свое прошлое, своих покойных родителей. Она поникла, присмирела, и ей вдруг захотелось снова стать скромной учительницей младших классов, которая крутит роман с Кунтровым, ходит в скверно сшитых платьях и каждый месяц отдает свое жалованье отцу, мелкому чиновнику, любителю приложиться к рюмочке.

Она свернулась в комок и, охваченная жалостью к самой себе, смотрела, как муж закрывает окна. Высокий, плечистый, полуголый, он был похож на варвара-завоевателя, вторгшегося в ее бедный отцовский дом, чтобы его опустошить. Ей хотелось его ненавидеть, но недоставало сил.

Гром опять разорвал небо с такой яростью, что зазвенели стекла. Внезапно хлынул дождь. Она вскрикнула и бросилась к мужу. И, крепко прижимаясь к нему, затряслась в горьких рыданиях.

— В чем дело? — воскликнул он. — Отчего ты плачешь? Что с тобой, Элена? Я тебя обидел? Ну, хорошо, хорошо, останемся тут, раз ты хочешь… Я ведь не о себе забочусь… Я ради тебя…

— Нет! — проговорила она. — Я не хочу здесь оставаться.

— Но отчего ты плачешь?

— Не из-за этого.

— Из-за чего же?

Она не ответила. Прошлое казалось ей теперь давним сном. Былая учительница исчезла, как исчезла жизнь из этого пустующего дома. И как ни хотелось ей любить его — она не могла себя заставить, так же как не могла и презирать себя за это…

Несколько дней спустя начальник почты и тетка с букетами алтея и настурций проводили их до автобусной станции и долго махали рукой вслед большому пыльному автобусу.