— Нет, вам никогда меня не убедить, — запальчиво говорил сидящий за соседним столиком молодой человек. Он отрицательно вскидывал голову и то и дело хватался за шляпу, словно собираясь вскочить со стула и уйти.

— Нельзя же забывать о совести, разуме, гражданском сознании. Без их помощи трудно оценивать свои поступки. На одних чувствах далеко не уедешь, разве только придешь к какому-нибудь голому и неумному индивидуализму, — отвечал ему сидевший напротив собеседник. — Главное — это связан ли человек с обществом или оно ему противно и ненавистно.

Голос его звучал спокойно и бесстрастно. В серых глазах светилась раздражающая молодого человека уверенность. На вид ему было лет тридцать с небольшим, но виски у него уже поседели, а красивое лицо выражало задумчивость и усталость.

— Вы опять о своем: человек, гражданин, гражданские чувства, — горячился молодой человек. — Ко всем чертям эту фикцию! Лучше скажите мне о реальном человеке, который ошибается, страдает, ищет справедливости. Которому любая фикция прибавит не больше, чем собственная тень!

— Но я же как раз о таком человеке и говорю, — заметил другой, не смущаясь стремительными речами собеседника. — Вы меня просто не понимаете. Гражданское чувство отнюдь не фикция.

Он окинул взглядом вынесенные на тротуар столики кафе, словно опасался, что кто-то услышит их разговор. Действительно, почти все места были заняты, и в разреженном, падавшем из окон заведения свете уже блестели устремленные на собеседников, жаждущие скандала глаза.

— Лет десять с лишним назад со мной произошла странная история, — сказал старший. — Наш спор мне о ней напомнил. Если хотите, расскажу. Думаю, это вам поможет меня понять. А то вы что-то слишком горячитесь.

— Вам не нравится, что все нас слышат? Да пусть себе. Они все равно скоро разбегутся, — заметил молодой человек и показал на плывущие с гор громадные, торжественно темные тучи.

Где-то за вершинами блеснула молния, но гром утонул в городском шуме. Горячий неподвижный воздух пронизала прохладная струя. Еще сильнее запахли цветущие липы, склонившие над столиками свои темные силуэты.

— Пронесет, — Сказал старший. Он взглянул на небо, чтобы установить направление, по которому двигались тучи, и тем же спокойным, бесстрастным голосом начал свой рассказ:

— Был я тогда совсем мальчишкой — только что окончил гимназию. В этом возрасте человек еще не очень умеет притворяться, а тем более хитрить с самим собой.

Я приехал в столицу, чтобы поступить в университет, но денег у родителей не было, и сначала надо было найти работу.

Комнату я решил себе подыскать где-нибудь на окраине. Все там казалось мне таким знакомым, родным и спокойным. Пыльные улочки, невысокие домики, дворы, где среди цветов порой торчали стебли кукурузы или зеленела полоска картофеля, — все напоминало о провинции. Мое внимание привлек один из новых домов. На дверях висело объявление о том, что хозяева сдают свободную комнату «солидному господину».

Я долго топтался на грязной улице, недоверчиво посматривая на дом, потом наконец набрался храбрости, поднялся на второй этаж и позвонил.

Появилась тщедушная служаночка с тонкими, падающими на плечи косичками и пригласила меня войти. Ободренный ее простодушием, я проследовал за ней в крохотную гостиную, уставленную обитой чем-то зеленым мебелью. Там меня встретила хозяйка.

Это была рослая, еще молодая, но уже располневшая женщина с глуповатым сонным лицом, которое отнюдь не украшала надменная гримаса. Голубой халат, выщипанные брови, густой слой помады на губах напомнили мне проституток. В те годы я еще не привык к накрашенным женщинам. Я, со своей стороны, ей тоже не понравился. Мой черный, измятый и плохо сшитый костюм, широкополая шляпа, грубые башмаки, дешевый галстук и слишком широкий воротник рубашки, куда я свободно мог сунуть четыре пальца, выдавали глубокого провинциала. Хозяйка словно бы даже оскорбилась — такой мальчишка и желает снять у нее комнату.

Спросив, много ли у меня вещей, она недовольно покачала головой.

— Посоветуюсь с мужем. Зайдите завтра, а там посмотрим.

Другими словами, попросту меня выгнала.

На улице я со стыдом и болью вспоминал о своих вещах. Что я могу принести в эту наверняка красивую комнату? Кроме узенькой и короткой пружинной кровати, у меня не было ничего, даже стула. Бельишко мое составляли несколько жалких домотканых сорочек, сунутых в старый чемодан — в нашем бедняцком доме это была единственная годная в дорогу вещь. Остальные пожитки состояли из связки книг да еще одеяла и подушки, зашитых в самый ветхий из имевшихся в доме ковриков.

Гордость моя страдала ужасно, но почему-то я винил во всем не собственную бедность, а попросту разозлился на эту женщину, что, впрочем, не помешало мне явиться к ней на другой день.

Встретила меня служаночка.

— Госпожа велела вам перебираться.

Это меня удивило. Я тут же забыл о вчерашнем приеме и несказанно обрадовался. Комната оказалась хорошей, с видом на Витошу, плата — умеренной. Все это время я жил у дальних родственников, которые явно тяготились моим присутствием и не чаяли дождаться, когда я найду квартиру. В тот же день я перебрался. Хозяйка дала мне стул и маленький кухонный столик.

Вечером я вернулся довольно поздно, надеясь, что хозяева уже спят. Но, разуваясь, я услышал за стеной, отделявшей мою комнату от гостиной, хозяйкин голос. Она говорила, жалобно растягивая слова, будто волочила по полу шлепанцы:

— Сам сказал: пусти его, а теперь недоволен!

— Не делай из меня дурака! За эту комнату шестьсот надо было брать…

Его сердитый голос меня испугал. Они говорили обо мне так, словно я нанялся к ним поденщиком. Муж ругал хозяйку за уступчивость, и оба насмехались над моей бедностью, обещая выгнать меня, как только подыщется «кто-нибудь поприличнее».

— И зачем только они рвутся сюда? Голодать? — возмущался хозяин. — Безработные с аттестатами! Карьеристы! Сидели бы у себя в деревне, в сто раз больше пользы принесли бы государству. Наш-то откуда?

— Забыла, только он не из деревни, из города. Все равно — совсем серый парнишка.

— Хм, пойду-ка взгляну на него, — заявил хозяин.

Он поднялся, но я успел его опередить. Погасил свет, лег и притворился спящим. На стук я не отозвался.

Хозяин вернулся к жене. Я слышал, как он сказал, что я уже храплю.

Супруги заговорили о другом. Сначала они тихо и мирно беседовали, как люди, которые вот-вот лягут спать, но через несколько минут поссорились.

Речь шла о теще, которая не хотела записать на зятя свою часть дома. Хозяин сердился и говорил, что теща собирается снова выйти замуж. Хозяйка ее оправдывала.

Муж сыпал словами, будто из решета. Ответы жены напоминали сварливый гогот гусыни. Изложив все возможные и невозможные неприятности, якобы угрожающие им, если теща не перепишет на них жилье, хозяин принялся пугать жену бесстыдством и жестокостью нынешней жизни. Это подействовало. Хозяйка приумолкла и задумалась. Тогда он вновь вернулся к тому, что если теща выйдет замуж, жизнь в этом доме, и без того поделенном между тремя владельцами, сделается невыносимой, да и сам дом станет для них чужим. Ведь кто его знает, каким окажется «будущий папочка».

Жена молчала.

Неожиданно хозяин закричал:

— Не забывай, что положение у нас вовсе не такое уж розовое! — и что-то зашептал ей в ухо.

Хозяйка взмолилась:

— Не говори так, мне страшно!

За стеной стало тише. Какое-то время до меня доносились лишь отдельные слова. Потом хозяева вновь перешли на крик.

— А кто виноват? Откуда я знаю, как повернется дело? Всякое может случиться!

— Перестань меня пугать! Хочешь, чтоб я и эту ночь не спала?

— Надо быть… надо быть го-товы-ми ко все-му!

Он засмеялся мелким неприятным смешком. Слова вырывались отдельными слогами, похоже, жена зажимала ему рот ладонью.

— Довольно! — кричала она. — Перестань! Замолчи!

Не в силах остановить душащий его смех, муж с удовольствием дразнил ее. Наконец она заплакала.

Хозяину, видно, все это надоело, он стукнул по столу.

— Не будь дурочкой. Просто я хотел проверить, насколько ты меня любишь.

— Оставь меня в покое! — всхлипывала жена.

— Ладно, успокойся. Я знаю, что делаю. Не плачь.

Жена пробормотала сквозь слезы:

— Если б ты знал, как я боюсь…

Желая продемонстрировать ей свою предусмотрительность, успокоить и в то же время наказать ее, хозяин принялся — сначала тихо, потом все громче и громче — объяснять жене, как искусно он все устроил. Голос его дрожал от возбуждения, в котором проскальзывали нотки ярости…

Пожилой господин ненадолго умолк. Молодой человек передернул плечами. Становилось прохладно. Где-то за горами все еще вспыхивали молнии. Толпа на бульваре поредела. Блестели желтые керамические плитки мостовой.

— Все было очень просто. Мой хозяин, эксперт по доставке каких-то стройматериалов, пообещал какому-то предпринимателю, что подряд отдадут именно ему. За эту услугу предприниматель обещал отсчитать хозяину восемнадцать тысяч левов. Даже вексель подписал в качестве залога, правда не на хозяина, а на его ближайшего друга, некоего Качева.

Все это он изложил жене, во всех подробностях, старательно разъясняя детали и условия сделки, чтобы та окончательно убедилась, как ловко он «провернул это дельце».

Время от времени жена, задыхаясь от волнения, прерывала его восхищенным «О!», когда же он умолк, радостно засмеялась:

— А помнишь, что ты мне обещал? И непременно купи мне кольцо… Ах, если б не мать… но мы и без нее справимся.

Хозяин, не перебивая, слушал, как она мечтает. Потом не выдержал и тоже заговорил.

Они мечтали о где-то виденном спальном гарнитуре, о том, чтобы провести лето на море, в Гезекене, о дорогой шубке из бог знает какого меха и прочем в том же роде. Муж одобрял ее проекты и удовлетворенно кряхтел: м-м-м, кха! м-м-м, кха!

Охваченные взаимной нежностью, супруги покинули столовую и отправились спать. Про меня они совсем забыли.

* * *

Этот разговор подействовал на меня оглушающе. Я долго лежал неподвижно, словно боялся шелохнуться, в ушах все еще раздавался хозяйский смех. Нечаянно подслушанная тайна привела меня в страшное смятение. Неужели жестокая картина, так бесстыдно нарисованная этим неизвестным человеком, в самом деле правда? Я припоминал все пережитые мной в столице беды и унижения и вскоре пришел к выводу, что надеяться мне совершенно не на что. Разве я, бедный и слабый юноша, смогу здесь чего-нибудь добиться, если жизнь не более чем свалка, где каждый норовит отпихнуть другого и где побеждает тот, у кого сильнее кулак?

До чего же слабым, беспомощным и ничтожным чувствовал я себя в этом городе! Ведь у меня не было ничего, кроме жалких, с трудом добытых отцом грошей, с которыми ему так нелегко было расстаться!

Чужая голая комната страшила меня, особенно это зияющее, не прикрытое занавеской окно, сквозь которое цедился мутный сумрак ночи и угадывались черные тени домов под низким, хмурым небом. До зари метался я в кровати, прощаясь со всем прекрасным и вызывающим восторг, всем, чего я ждал от жизни*. Хотелось бросить все, бежать отсюда, вернуться в родной городок к ненакрашенным женщинам и бедным, осевшим домикам, которые сейчас казались мне лучшими в мире. Страшная ненависть к хозяевам вспыхнула во мне. Я возненавидел их не потому, что они обидели меня, а потому, что воспринимал их как олицетворение тех человекоподобных существ на городских улицах, которые внушали мне инстинктивный ужас» хотя я ничего не знал об их жизни. Побуждаемый этой ненавистью, я стал каждый вечер подслушивать разговоры хозяев, чтобы узнать все подробности затеянной ими аферы.

Чтобы те ничего не заподозрили, я стал прибегать ко всяческим хитростям: кашлял в открытое окно, в гостиной нарочно погромче топал, а у себя в комнате сразу же разувался. Однажды утром, умываясь в кухне, я даже притворился тугоухим. Роль дурачка получалась у меня очень неплохо, главным образом потому, что именно таким меня и хотели видеть хозяева. Но я достиг бы цели и без этих смешных хитростей — оба совершенно не умели говорить тихо, а хозяйка каждый вечер выспрашивала мужа, как идут переговоры с предпринимателем.

Вскоре я изучил их жизнь до мельчайших подробностей. Она была до крайности однообразна, словно эти люди жили не в столице, а на необитаемом острове. Единственное, что интересовало супругов, это затеянная ими афера или, как они выражались, «игра». Не будь ее, они наверняка или бы непрерывно ссорились, или смертельно надоели бы друг другу. Оба ожидали завершения «игры» как великого события, которое сделает их счастливыми.

Вечера хозяева, если не уходили в кино или в гости, проводили в кухне. Сняв рубашку и оставшись в одной майке, он натягивал старые брюки и утыкался в газету. За ужином жена пыталась учить его хорошему тону:

— Так ложку не держат. Возьми нож в другую руку.

— Э, пустяки. Сам знаю, — ворчал тот, но учить себя позволял.

Между тем они стали жить довольно широко. Оба до такой степени были уверены в благополучном исходе «игры», что, не желая терять время, уже сейчас принялись веселиться вовсю. Служаночка то и дело бегала приглашать гостей, носилась по лавкам, таскала в пекарню тяжелые противни. Гости приходили через день, через два — две чиновничьи пары и, конечно, Качев, человек с мутными, похожими на свиные глазками. Он владел чем-то вроде информационного бюро и, судя по всему, не чуждался темных делишек.

Вечеринки продолжались до поздней ночи — с песнями, шумом и женским визгом. После каждого такого пиршества хозяева находили повод повздорить, то из-за того, что муж вел себя неподобающим образом, то из-за кем-то сказанных слов, так что когда произошел незаметный, но очень важный случай, я не обратил на их очередную ссору никакого внимания.

* * *

В субботу, вернувшись домой, я столкнулся с хозяином на лестнице. Без шляпы и без пальто, он медленно спускался, наклонив большую, рано облысевшую голову. Взгляд его был устремлен вниз, словно отыскивал какую-то потерю. На площадке он остановился и, посторонившись, подозрительно оглядел меня, а затем вновь принялся осматривать каждую ступеньку.

В доме царило уныние. Я обратил внимание на тишину, но объяснил ее вчерашней вечеринкой. «Опять поругались. Хозяин ее чем-то обидел, и теперь она с ним не разговаривает».

Впрочем, время от времени супруги все-таки обменивались несколькими словами. Я слышал, как они о чем-то расспрашивали служанку. Решив не думать об этом, я, как обычно, взялся за газету, где просматривал объявления о приеме на работу. Шаги хозяев раздавались по всему дому.

Только вечером, когда муж с женой куда-то ушли и мы со служанкой остались одни, я узнал, что хозяева потеряли что-то очень важное и что оно по какой-то невероятной случайности находится в моих руках.

Девочка постучалась ко мне. Не успела она открыть рот, как глаза ее наполнились слезами, губы задрожали.

— Вы не находили в прихожей бумажки?

— Какой бумажки?

— Не знаю, я не видела, но хозяин говорит, что маленькая и сложена вот так, вчетверо.

— Зачем ему эта бумажка?

— Ох, очень, говорит, она важная. Господин Качев вчера надевал пальто и выронил. Вексель называется. На много денег.

— Вексель? Вексель, говоришь? А ты знаешь, за что наши получили этот вексель?

— Так бумажка-то господина Качева, — печально сказала девочка. — Теперь хозяин мне целый год платить не будет.

— Ты-то здесь при чем?

— Они говорят, будто я, когда утром подметала, не глядела как следует. А я и не помню, чтобы мне какая бумажка попадалась. Хозяйка велела бросить мусор в печку, я и бросила.

— И ты помнишь, что никаких бумаг в мусоре не было?

— Точно не помню, вроде не было.

Удивленная моим неожиданным возбуждением, девочка бросила на меня подозрительный взгляд и, готовая разрыдаться, умоляюще воскликнула:

— Если вы ее нашли, отдайте ради бога!

— С чего ты взяла? — рассердился я не столько из-за ее нелепых подозрений, сколько из-за того, что вексель попал не в мои руки.

— Выгонят меня! — заплакала служанка.

Я принялся ее утешать, сам готовый расплакаться от злости. Как я мог не заметить в прихожей векселя? Упустить такой прекрасный случай! Это же наверняка тот самый вексель — залог того, что предприниматель оплатит обещанную взятку.

Девчонку мне, конечно, было жалко, но не очень. В какой-то степени я даже был ей благодарен — вдруг она и вправду, сама о том не ведая, сожгла документ, от которого зависело «счастье» моих хозяев?

Когда служанка ушла, я сунул руки в карманы и, стиснув зубы, забегал по комнате.

И вдруг у меня в памяти всплыла смутная картина: я стою в прихожей, а у самых моих ног что-то белеется в темноте. Но когда это было и что случилось потом? Не сразу я вспомнил, что подобрал ту бумажку и сунул ее в носок галоши…

* * *

Для того чтобы попасть в гостиную, нужно было пройти узенький коридорчик. Довольно длинный, потому что одну из его сторон целиком занимала кухня, и темный — наружная дверь была сплошная, без стекла. Заканчивался коридор стеной, за которой находилась гостиная. К стене была прибита вешалка, где мы оставляли свои пальто, а под ней — галоши. Правда, мои галоши оказывались там редко. Я чуть не каждый день находил их брошенными у самого порога. Хозяйкиных рук дело. Надо же ей было как-то показать мне свое презрение.

К тому же мои растоптанные галоши, в носки которых, чтоб они не падали с ног, я запихивал бумагу, выглядели особенно безобразными рядом с ее новенькими ботиками и сверкающими галошами хозяина.

Туманными ноябрьскими утрами в прихожей было совершенно темно. Если б не крохотная висячая лампочка под матовым колпачком, там вообще ничего нельзя было бы разглядеть.

В тот вечер я должен был встретиться со своим земляком, студентом-географом Конопитовым, который выпросил у меня взаймы, обещая за это помочь мне найти работу. Я очень спешил, потому что встреча наша была назначена на восемь, а было уже восемь без четверти.

Я надел галоши, но не успел я дойти до двери, как одна из них свалилась. Роясь в карманах в поисках хоть какого-нибудь обрывка газеты, я вдруг заметил белеющую у входной двери бумажку. Под вешалкой мне часто попадались оплаченные счета за электричество. Решив, что это один из них, я поднял бумажку и, не глядя, попытался сунуть ее в галошу. Бумага оказалась слишком жесткой, в то же время другая моя рука нащупала в кармане целую газету. Я оторвал от нее большой кусок, затолкал в галошу, а найденную бумагу сунул в карман, намереваясь выбросить где-нибудь на улице.

Вспомнив все это, я старательно обшарил карманы и действительно обнаружил вексель — совершенно целый, хотя и довольно помятый…

Сама судьба вложила его в мои руки.

От волнения меня так затрясло, что я чуть не потерял сознание. Дрожа как в лихорадке, я выбежал на улицу. Первой моей мыслью было поскорей найти Конопитова, рассказать ему обо всем и попросить совета. Конопитова дома не оказалось. Тогда, не зная, где его искать, я бросился на бульвар в смутной надежде, что тот решил прогуляться по «Царю».

По дороге я пытался обдумать план действий, но из этого ничего не вышло. Мысли путались от возбуждения. Насвистывая, я то ощупывал поскрипывающий в кармане вексель, то вытаскивал его, чтобы взглянуть на него лишний раз.

Так я прошел несколько улиц и очутился на бульваре. Широкая улица кишела заполнившими ее людьми. При виде этого черного муравейника сердце у меня неожиданно сжалось: и все-таки что я буду делать с векселем?

На первый взгляд, ответ напрашивался сам собой, но как только я принимался обдумывать подробности, возникало сразу несколько возможностей и ни одна из них меня не устраивала.

Можно было потребовать у хозяев денег или заставить их не брать с меня платы за квартиру, можно было их припугнуть, пригрозив, что передам их в руки властей, велеть им встать передо мной на колени и вообще помучить, но все это меня не удовлетворяло. Если взять деньги себе, как наверняка посоветовал бы Конопитов, то чем я буду лучше хозяев? Тем, что отлично сыграл роль дурачка, а потом воспользовался этим для вымогательства? А разве бесплатно жить у них в доме не то же самое? Брать их на испуг — низкая и злобная месть. Что еще? Оставалось только одно — отправиться в полицию…

Я ухватился за эту мысль, отчего волнение мое только усилилось.

«Да, надо идти туда, — думал я, воображая, как появлюсь перед полицейскими. — Эти люди совершают преступление, и в тюрьме им самое место…»

И я представлял себе, как их арестуют, как об этом напишут в газетах и все узнают, что они за люди.

Абсолютно неуверенный, что осмелюсь переступить порог полицейского участка, я направился к тому, что был поближе. Мимо прошла пара — дама с болонкой и господин в пальто из пушистой темно-коричневой ткани, какой я еще никогда не видел. Пряча подбородок в белый шелковый шарф, он поддерживал под руку даму, и вид у него был до того важный, что все уступали им дорогу. Ведь при одном взгляде на сытое красное лицо господина каждому становилось ясно, что уж он-то дорогу никому не уступит.

Я невольно сравнил эту пару с моими хозяевами и сразу же почувствовал знакомое отвращение.

Время от времени, здороваясь с такими же, как они, важными господами, дама кивала, а ее спутник широким жестом снимал шляпу. Мимо, разбрызгивая свет, проносились автомобили, цокали по мостовой упитанные кони полицейских. Глядя на все это, я понял, что ни за что на свете не решусь явиться в участок. Мне показалось, что и конные полицейские, и эти важно вышагивающие по бульвару и проносящиеся в автомобилях дамы и господа, и остальные прохожие — все они такие же воры и обманщики, как мои хозяева, что их большинство, а я одинок и бессилен, словно букашка.

Чем больше я думал об этом, тем сильней на меня давило что-то бесчеловечное, наглое и непреодолимое. Кто так устроил? Кто виноват в том, что жизнь грязна и лицемерна? Почему никто не накажет этих людей? Допустим, я даже явлюсь в участок и покажу вексель, разве мне поверят? Станут допрашивать: кто? какой? откуда?.. Потом придет хозяин, скажет, что я просто украл этот клочок бумаги, который и принадлежит-то не ему, а Качеву, и так повернет дело, что, чего доброго, я же окажусь в тюрьме… И все эти господа будут на его стороне, потому что все они тоже воры и обманщики…

Никогда в жизни я не испытывал таких мучений, такого отчаяния. Каждому юноше жизнь наносит по крайней мере один из подобных ударов. От них ум и душа или окончательно засыпают, или, наоборот, пробуждаются для правды.

Я больше не думал ни о своей ненависти к хозяевам, ни о желании отомстить им за все унижения — моя воля к борьбе была сломлена.

Я пошел домой, чувствуя себя таким одиноким, каким не был еще никогда в жизни. Проходя соседней с нами улочкой, я поравнялся с маленьким одноэтажным домиком. Судя по неоштукатуренным стенам, построили его совсем недавно. В одном из окон горел свет. За ним молодой мужчина играл с годовалым ребенком. Он высоко подкидывал малыша, тот взмахивал ручонками и громко — даже мне было слышно — смеялся от удовольствия и страха. Неподалеку виднелась люлька. Рядом с мужчиной остановилась молодая, скромно одетая женщина. Она что- то прибирала. Мужчина по-прежнему играл с ребенком и смеялся вместе с ним. Я смотрел на его простое, здоровое, сияющее радостной улыбкой лицо, и мне стало немножко легче. Любовь к этим людям переполняла мое сердце, и вдруг мне страшно захотелось войти в их бедный дом и обо всем рассказать. Сделать это я, разумеется, не посмел.

Но стоило мне подойти к дому, как ненависть к хозяевам вспыхнула с новой силой. Я вошел, хлопнув дверью, нарочно топал и кашлял как можно громче, надеясь спровоцировать хозяев на какую-нибудь выходку и получить возможность показать, насколько я их презираю. Но тем сейчас было не до меня. Вексель пропал, мечты рухнули, и это привело их в полное отчаяние.

В ту же ночь они узнали, куда подевался вексель.

* * *

Около полуночи меня разбудил шум шагов. В дверную щелку проникал свет. За стеной кто-то негромко и монотонно плакал — словно лилась струйка воды.

Сначала я подумал, что все это мне снится.

Тихий плач, как ножом, отрезало злобным мужским голосом:

— Не реви! Пошевели лучше мозгами!

Я встал и заглянул в замочную скважину.

Посреди комнаты, залитая тяжелым красным светом — с потолка спускался красный абажур — стояла, заливаясь слезами, наша служанка, босая, в одной рубашке. Плечи ее тряслись, детское тело содрогалось от усилий сдержать рыдания. Мокрое лицо то и дело искажалось мучительными конвульсиями. Она прижималась к открытой двери чуланчика, где обычно спала и откуда ее, видимо, только что вытащили. Перед ней среди безмолвно выстроившихся кресел сердито бегал хозяин. Добежав до угла, он остановился и бросил на девочку угрожающий взгляд. На нем не было ничего, кроме пижамы. Вероятно, не мог заснуть и в неутолимом стремлении любой ценой отыскать вексель вскочил и принялся терзать служанку.

— Как это не помнишь? Ты же подметала. Видела ты в прихожей какую-нибудь бумагу или нет? Отвечай!

— Не видела я… Не было там никакой бумаги… Я же говорила: госпожа послала меня купить лапши… и… велела… бросить мусор в печку…

— Это я уже слышал! Можешь не повторять! Я о другом спрашиваю: вспомни, не попадалась тебе бумага… белая такая, сложенная!

— Не помню.

— Но ты же только что сказала, что ее нигде не было? Что ж это получается, то бумаги не было, то ты не помнишь?

— Гос-по-жа мне велела… — твердила девочка, окончательно сбитая с толку.

— Дуреха! — закричал хозяин. — Да ты хоть понимаешь, о чем тебя спрашивают?

Я распахнул дверь. Комната закружилась перед глазами. Не узнавая собственного голоса, я крикнул прямов лицо хозяину:

— Оставьте девочку в покое! Вексель у меня!

Рука хозяина взлетела в воздух, из полуоткрытого рта вырвался крик удивления. В ту же секунду я захлопнул дверь и заперся.

Все произошло невероятно быстро. Распахнутая дверь, мой исступленный крик, ударивший по глазам красный свет и вновь темнота моей комнаты сменили друг друга с фантастической быстротой.

В гостиной стало тихо. Потом послышались торопливые шаги и сразу же нетерпеливый стук.

— Сударь, объяснитесь, сударь, прошу вас. Немедленно верните вексель, если он действительно у вас!

Я сказал, чтоб он оставил меня в покое.

— Если вы себе позволяете так шутить, я завтра же вышвырну вас отсюда! Но если вексель и вправду у вас, обо всем немедленно узнает полиция!

— Не посмеете, — ответил я, стоя у двери и на всякий случай сжимая в руке стул.

— То есть как это не посмею? Что вы хотите сказать?

— А то, что я прекрасно знаю, кому и где я должен отдать вексель.

Он помолчал, видимо, что-то соображая.

— Выскажитесь яснее.

— Завтра поговорим. А сейчас не мешайте мне спать.

— Прошу вас, давайте все выясним. Это очень важно, — проскулил из-за двери хозяин. — Можно ведь и договориться, сударь. Вексель этот не мой, а одного из гостей. Вчера вечером он его тут выронил.

Будь что будет, но я решил не отвечать.

— Скажите только, вы правда нашли вексель? — простонал он, и по нетерпеливой нотке в его голосе я понял, что он все еще не верит, что вексель действительно у меня.

Все его попытки вырвать из меня хоть слово не привели ни к чему. Потеряв терпение, он бухнул кулаком в дверь и проревел:

— Скажите только, у вас он или нет!

— Что случилось? — послышался хриплый со сна голос хозяйки.

— Тссс! — прошипел он, но хозяйка набросилась с вопросами на служанку, и та ей все рассказала.

— О боже! — воскликнула она.

Муж крикнул ей, чтоб убиралась. Она ничего не отвечала и только плакала. Тогда он вытолкал ее из комнаты. Оба заперлись в спальне, откуда еще долго доносились всхлипывания.

Хозяин еще несколько раз пытался поговорить со мной, упрашивал, грозил самыми невероятными карами, но я упрямо молчал. В конце концов ему пришлось оставить меня в покое.

Заснул я только на рассвете и в беспокойных снах видел господина в пушистом пальто и даму с собачкой. Вместе с хозяином они тащили меня из комнаты, чтоб сдать в полицию.

Когда я проснулся, первой моей мыслью было, что нужно искать другую квартиру. Я был в таком состоянии, что желал только одного — поскорее отделаться от этих людей.

Потом я сообразил, что хозяин наверняка сегодня никуда не уйдет, а будет сидеть у моей двери и сторожить меня. Я оделся и, не умываясь, сел на кровать. Голова болела, издерганные нервы жаждали покоя, а в голове продолжали мелькать те же отчаянные мысли, с какими я уснул. Я чувствовал себя как отравленный. Даже ненавидеть хозяев не было сил.

Часов в десять он постучался. Я уже был готов к встрече и открыл дверь.

Блуждающий взгляд, крепко стиснутые зубы. Эту ночь он явно провел без сна, из-под широкого лба мрачно сверкали глаза, под ними лежали тени. Было ясно, что он принял какое-то решение.

Не поднимая на меня взгляда, хозяин уселся на единственный стул.

Молчание становилось невыносимым. Наконец он сказал:

— Бедно живете.

— ?

— И я был такой же. Из деревни. Как и вы, наверное.

Он прекрасно знал, что я из города.

— Нет, не из деревни. Но про вас я знаю. Мне вообще все известно.

Он испуганно взглянул на меня.

— Откуда?

Я объяснил. Он охнул, побледнел и остановил на мне изумленный взгляд.

— Здорово вы меня обвели. А еще дурачком прикидывались. Но все-таки… что именно вам известно?

— Ваша «игра».

Хозяин вздохнул.

— Ну и ловкач. Вот везет человеку. Хотите, будем друзьями?

Я ответил, что ничего не могу от него принять.

— Тогда давайте разделим вексель, — предложил он, прищурившись. Сунул руку в карман и, не спуская с меня глаз, отчаянным, но спокойным движением выложил на стол пачку денег в полной уверенности, что этим все можно уладить…

— Здесь пять тысяч, — сказал он, по-прежнему не сводя с меня пристального взгляда. — Было когда-нибудь у вас в руках столько денег? Вы ведь юноша бедный.

Похоже, он считал меня чем-то вроде ребенка, которого легко соблазнить любой приманкой. Вероятно, бессонная ночь, которую он провел, охая от страха и отчаяния, совсем помутила ему рассудок. Я оказался сильнее. Войди он в комнату и, пригрозив кулаком, потребуй вернуть вексель, который я на всякий случай спрятал под матрац, ему, вероятно, было бы очень легко этого добиться. Но он затеял переговоры, и я понял, что хозяин меня боится.

Его взгляд и способ, каким он хотел меня подкупить и превратить в своего соучастника, оскорбили меня.

— Здесь половина, — сказал он, внимательно наблюдая за мной. — Остальные потом.

Я отрицательно мотнул головой.

— Но чего же вы хотите? — хозяин вскочил. — Сколько? Кто еще на моем месте предложил бы вам такой мирный выход? Я ведь могу просто отобрать у вас вексель!

— Денег я не возьму! — тихо, но твердо сказал я.

Лицо его раздулось от гнева. Он закричал:

— Но послушайте, я вам дам еще пять… После обеда. А если вы их не возьмете, если думаете, что можете и дальше надо мной издеваться… я… я вас раздавлю!

— Дайте мне подумать, может, мы на чем-нибудь и сойдемся.

— Да, понимаю, вы человек умный, боитесь попасть в ловушку.

Он еще долго убеждал меня хотя бы показать вексель. Надежда получить его боролась с обуревавшей его яростью, и мне пришлось изобразить уступчивость.

Я врал, что векселя тут нет, что я отдал его Конопитову, но он не верил нескладно состряпанной басне.

В конце концов ему все-таки пришлось уйти ни с чем и забрать свои деньги.

Но мое положение не стало лучше. Хозяин, боясь, как бы я не пошел в полицию, следил за каждым моим шагом и держал меня в настоящей осаде, даже грозил уморить голодом. Обезумев от страха и окончательно сбитый с толку истерическими воплями жены, он стучался ко мне чуть ли не каждые полчаса.

Лишь к обеду, когда я дал ему честное слово, что до завтра не стану ничего предпринимать, он решился выйти из дома и согласился отпустить меня пообедать. Я знал, что он побежит к Качеву, которого я боялся. Вексель все-таки был на его имя, и, если ему удастся вернуть моему хозяину смелость, дело может обернуться совсем по-иному и я сам окажусь в участке.

Но зачем мне вообще теперь этот вексель? Я и сам не знал, что с ним делать.

Как только хозяин ушел, я кинулся искать квартиру.

Через две улицы я нашел какую-то старушку, которая сдавала комнатку в мансарде. Не торгуясь, я тут же снял ее и побежал за вещами.

Вместе с грузчиком я укладывал последние пожитки, когда дверь отворилась и на пороге появилась хозяйка.

Она уже успела скрыть под пудрой следы слез и бессонной ночи. Раскаяние сделало ее лицо совершенно неузнаваемым. От привычной надменной гримасы не осталось и следа. Несчастное, печальное и озабоченное, оно сейчас было даже трогательным.

Она хотела что-то сказать, но, увидя грузчика, промолчала. Как только грузчик, взвалив на плечи кровать и тощий мой узел, вышел из комнаты, хозяйка шагнула ко мне.

Она ловила мой взгляд, пытаясь угадать, что я задумал. Потом вдруг заплакала и стала умолять, чтобы я не выдавал их властям.

Я стоял у окна. В кармане у меня лежал только что вынутый из-под матраца вексель. То ли оттого, что мне хотелось как можно скорей вырваться из этого дома, то ли просто вся эта история мне до крайности надоела, но неожиданно для себя самого я вытащил из кармана вексель и протянул его хозяйке.

Та развернула его и удивленно вскрикнула-.

Рассказчик ненадолго умолк и вынул сигарету. Спичка осветила его иронически усмехающееся лицо. Он выпустил струйку дыма и продолжал:

— Когда я перебрался на новую квартиру, уже стемнело. Надо было пойти куда-нибудь поесть. Голоден я был как волк, ведь со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки. На перекрестке я чуть не столкнулся с какой-то женщиной. Не сразу я узнал в ней хозяйку. Меховая шубка делала ее непривычно толстой.

— Куда вы? — тревожно воскликнула она.

— Ужинать.

— А я было испугалась, что вы к нам. Вы у нас книгу забыли, но, бога ради, не приходите. Лучше уж я вам ее с девчонкой пришлю.

— Ноги моей в вашем доме не будет.

Я хотел уйти, но она меня остановила.

— Вы не поняли. Не подумайте, что я вам угрожаю. Просто вам нельзя к нам приходить — муж может сделать с вами что-нибудь ужасное.

— Но почему? Ведь я…

— Да, но он не может поверить, что вы вернули мне вексель просто так, — смущенно выдавила она. — По себе судит…

Я спросил, куда она идет.

— К матери. Не могу я с ним оставаться.

Ее откровенность и спокойная твердость удивили меня.

Мы прошли до трамвайной остановки. Она протянула мне руку и сказала с мрачной решимостью:

— Дайте мне ваш адрес. Если что случится, я вас найду.

Пожилой господин окинул взглядом опустевший бульвар, перечеркнутый длинными черными тенями тополей.

— Ничего не случилось. Может, она и вправду решила развестись, а может, относилась к разводу как к оскорблению гораздо более сильному, чем те, к которым она привыкла дома. Люди легко мирятся с ложью, фальшью, неискренностью и еще легче забывают. Искать меня она не стала. Недели через две после нашей встречи я вновь столкнулся с ней на улице. Завидев меня, она торопливо юркнула в ближайшую кондитерскую. Видимо, муж успокоился и супруги помирились. Им повезло. Подряд был отдан кому следует. «Игра» удалась.

Он засмеялся и добавил:

— Однажды вечером ко мне кто-то постучался. Оказалось, мой бывший хозяин. Явился выяснить, почему я все-таки отдал вексель его жене. Ну и узнать, как я поживаю, потому что, видите ли, он убедился, какой я благородный молодой человек!

— Что же вы ему ответили? — спросил рассказчика собеседник.

— Ничего. Пожал плечами и попросил его убираться ко всем чертям. Он и ушел… в твердом убеждении, что я — круглый болван.

— Но вы же могли уничтожить вексель?! Для них это было бы самым сильным наказанием, — помолчав, заметил молодой человек.

— Все равно я ничего бы не добился. Предприниматель дал бы ему новый вексель, только и всего. А для меня главное было показать им мое презрение. Потому и вексель отдал. В том-то и беда, что чувства распоряжаются нами наравне с разумом… Конечно, правильнее всего было бы пойти к прокурору. Но с одной стороны, я был тогда слишком неопытен, а с другой — уже немного разбирался в порядках, какие царили в обществе, с которым меня не связывали ни общие интересы, ни общие стремления. Кроме ненависти и отвращения это общество ничего у меня не вызывало. Так вот и получилось, что я, пытаясь извести блоху, сжег одеяло.

Он бросил окурок и откинулся на спинку стула.

Молодой человек задумался.

— Да, мы часто так поступаем, — проговорил он наконец. — Вероятно, вы правы. Но какое значение имеет вся эта психология, если результат все равно один и тот же? Мне кажется, всему причиной наше никудышное или, вернее, никакое общественное воспитание. Тут-то и кроется психологическая разгадка…

Приближалась полночь. Гроза прошла стороной. Окутанные прозрачной дымкой горы, казалось, таяли в сияющем, усыпанном звездами небе. Уборщики мыли бульвар. Холодная струя с шипением обрушивалась на пpoгретый за день камень, и от него одуряюще пахло землей. Город утих, улицы опустели. Рядом с кассой, за которой дремало бесстрастное лицо хозяина, стоял включенный радиоприемник. Хриплое контральто с усталой страстью исполняло какое-то там танго — тоскливый стон, долетевший сюда из какого-нибудь бара на другом конце укрытой ночной тенью земли.

Собеседники пожали друг другу руки и распрощались. Молодой человек выглядел усталым и по-прежнему задумчивым. Сделав несколько шагов, он оглянулся, словно вспомнил о чем-то и теперь не знал, догнать ли ему своего старшего товарища или нет.

Но тот повернул за угол и скрылся.