Однажды мартовским утром, когда утка отдыхала у реки и грелась на солнце, в чистом утреннем небе появилась небольшая стая диких уток. Они летели низко, напоминая блестящее серебряное ядро. Белесые подкрылья птиц ярко блестели в прозрачной синеве неба, на фоне которого были видны все оттенки их оперения.

Она вытянула шею, захлопала крыльями и издала громкий, нетерпеливый крик. Стая ее приметила, снизилась, и рядом с ней с веселым кряканьем село с десяток уток.

Возбужденные и шумливые, они окружили ее, и их голоса всколыхнули тишину мартовского утра.

Самцы, красуясь в своих свадебных одеждах, разглядывали ее с важным видом, вежливо покачивая головами и самодовольно помахивая своими короткими хвостами. Самки толпились вокруг нее, словно расспрашивая о ее злоключениях. Поддавшись всеобщему веселью, она поплыла вместе с ними. Волна радости прилила к ее крохотному сердцу. Она принялась крякать, бить по воде крыльями, купаться и прихорашиваться. И вновь она стала прежней — изящной и хорошенькой, с грязновато-серым оперением, маленькой головкой и тонкой шеей, такой же неспокойной и оживленной, какой была прошлогодней весной.

Всю первую половину дня она резвилась со стаей, отдыхала на солнце и ныряла в реке. Селезни со страстным призывом следовали за ней, а самки приняли ее как свою подружку. Потом стая поднялась и продолжила путь на север, к родным болотам и широким, полноводным рекам. Она тоже взлетела, однако крылья отказывались ей служить на большой высоте и не могли нести долго ее тело. Она была вынуждена сесть на воду. Когда она приземлилась, рядом с ней оказался один из селезней. С этого дня они никогда не разлучались.

Селезень был большой и сильный. Темно-зеленая голова отливала старинной бронзой, а коричнево-черная грудь была широкой и красивой. Тонкая белая полоса, подобно перстню, охватывала шею. Страстные глаза, похожие на две черные бусинки, воткнутые в зеленый бархат, чуть мрачновато блестели по обе стороны головы.

Утка приняла его безропотно. В ее сердце не оставалось места для любви к нему — рожденная для того, чтобы быть только матерью, она никогда не следовала за селезнем. Это ему приходилось ходить за ней по пятам.

В первые дни марта они поплыли дальше по течению реки. Вскоре на смену солнечным, погожим дням пришли пасмурные и дождливые. Полили дожди, вперемешку со снегом. Вода в реке прибывала, неся глыбы льда. В воздухе стоял запах гнили. После дождей снова припекало солнце. Его лучи пробивались сквозь по-зимнему мрачные тучи, в широких голубоватых просветах, и тогда повсюду ярко зеленели молодые нивы и луга. Днем и ночью с юга возвращались стаи перелетных птиц. По песчаным берегам реки разгуливали кулики, а большие веретеники, с длинными загнутыми клювами, издавали на равнине крики, похожие на звуки флейты. По вечерам над излучинами реки резвились чирки. Они вились серебристым роем, и их скрипучие голоса оглашали окрестность. Утром и вечером стаи диких гусей пролетали на север. Мутные, стремительно бурные потоки воды заливали поля и болота. Корма повсюду было в изобилии.

Спустя несколько дней они очутились на том самом болоте, где ей осенью прострелили крыло. Как и раньше, болото сейчас кишело утками, и со всех сторон слышались их крики. Охотники снова таились в засадах, а привязанные подсадные утки снова и снова зазывали диких птиц. Опять один за другим раздавались выстрелы, и опять на рассвете появлялись охотники, нагруженные добычей.

Утка с селезнем задержались здесь только на один день. Утка словно бы припомнила свои злоключения в этих местах, и они отправились дальше на север.

Теперь она стала ненасытна. Равнодушная к своему другу, она ныряла возле берега — спокойная, целиком поглощенная поисками корма, уверенная в том, что селезень ее охраняет. Когда она ныряла на дно реки, ее короткий хвост торчал над водой, а красные лапки двигались как лопаточки. Иногда она выбиралась на берег, чтобы попастись на молодой травке, или улетала в поле, к разлившейся реке, которая, пропитав землю, вымывала набухшие пшеничные зерна.

Селезень следовал за ней с сердитым криком. Он был недоволен и раздосадован ее частыми перелетами. Порой его терпению приходил конец. Разгневанный, он яростно нападал на нее и начинал топтать лапами. С каждым днем он становился все более ревнивым. Плоть утки его распаляла, а ее равнодушие вынуждало его покачивать блестящей головой и самым унизительным образом молить о любви. Чтобы его успокоить и убаюкать, она пощипывала его голову кончиком клюва. Он же предупреждал ее о малейшей опасности. Зорко следил за каждым ее шагом и никогда не улетал первым. Почувствовав присутствие хищника или человека, он издавал тихие, полные беспокойства звуки — поднимал голову и внимательно наблюдал за приближающейся опасностью. В таких случаях она не улетала, а предпочитала скрыться в ракитнике, еще не уверенная в силе своих крыльев. А может, она надеялась на окраску перьев, которые, сливаясь с окружающей природой, делали ее невидимой. Пока она мешкала, селезень летал рядом, подвергая себя опасности быть подстреленным каким-нибудь охотником.

Случалось, что на болоте на них нападал ястреб. Они ныряли в воду и исчезали в тростнике. С десяти до двух, в часы, когда начинало припекать солнце, они спали рядышком, опьяненные запахом вешних вод и легких испарений, убаюкиваемые весенней песней проснувшейся реки. К вечеру они появлялись в окрестных лугах, где уже буйно поднималась трава, прикрывая небольшие лужицы, заполненные теплой водой и водорослями. А ночью продолжали свой путь на север.

Покорная и кроткая, утка подчинялась своему суровому и грубому любовнику, хотя и не привязалась к нему. Она оставалась замкнутой и недоступной, словно таила от него что-то сокровенное, чего ему никогда не суждено было понять.

Однажды утром, когда они направлялись к лугу, селезень упустил ее из виду и долго звал и искал в высокой траве. Утка вернулась только в полдень. Обезумев от ревности, он набросился на нее и, схватив за шею, стал яростно топтать лапами. Потом повел ее впереди себя к реке. Он крякал, будто бранился, и самодовольно помахивал коротким своим хвостом.

С этого дня они перестали продвигаться дальше по течению. Облюбовали себе обширную равнину с многочисленными лужами и болотами, над которыми неслись крики водоплавающих птиц.