В конце зимы Султанка умерла, и Козлев купил рыжего лохматого пса, которого Фокер невзлюбил. Он был злой, постоянно задирался, и Куцар перестал ходить на охоту с Кошевым. Впрочем, теперь Фокер мог обходиться без чьей-либо помощи. Он знал все места в лесах ущелья, где водились лисы и лесные зайцы с курчавой шерстью на спине. К полутора годам его голос приобрел особый баритональный тембр, которого не было ни у одной собаки в городе, а своей выносливостью, чутьем и упорством он удивлял всех.

Фокер привык к большим компаниям охотников, отправлявшихся каждое воскресенье на охоту, к лаю собак, выстрелам, виду убитого зверя, и стал уверенным и смелым. Он прекрасно понимал, что значит этот грохот, и с громким лаем бежал на выстрелы. Своими крепкими челюстями он прикончил многих смертельно раненных животных, которые корчились у него на глазах.

На охоте он перезнакомился со всеми городскими гончими. Летом, когда охотиться запрещалось, он убегал из дома и вместе с одной старой сучкой и ее щенком целыми днями пропадал на виноградниках. Куцар слышал его лай, но напрасно поздним вечером ходил звать его домой. Когда Фокер, мокрый от росы и голодный, наконец возвращался, он бил его и на несколько дней сажал на цепь, чтобы отучить от привычки охотиться без хозяина. Тогда к их воротам приходила сучка со щенком. Они скреблись в ворота, скулили, звали Фокера до тех пор, пока один из сыновей Куцара не прогонял их.

Среди охотничьих собак в городе было много таких, с которыми Фокер не раз дрался, но, напав на след лисицы или косули, он забывал о неприязни и гнал зверя вместе с ними. Вместе с ними он забирался и в норы барсуков, откуда вылезал с порванными ушами, помутневшим взглядом и пеной на губах.

Зимой он тонул в сугробах, цеплялся сточенными когтями за выступы скал, карабкаясь по крутой тропинке, и его лай оглашал глухое холодное безмолвие утопавших в снегу лесов.

Он мог охотиться по восемь часов подряд, и если за это время зверь не падал, то гон продолжался до ночи. Ничто не могло заставить его бросить след — ни выстрелы, ни окрики. От непрерывного лая и бега голос его становился хриплым, глаза мутными, взгляд безумным. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, был глух и слеп ко всему на свете, ничто не волновало его, он испытывал только одно желание — преследовать зверя.

Все чаще приходилось Куцару возвращаться домой одному. Но он не засыпал, не дождавшись Фокера. До поздней ночи сердитый и встревоженный, прислушивался он, не раздастся ли за дверью знакомое повизгивание. И когда Фокер наконец прибегал, Куцар вылезал из теплой постели, чтобы впустить его и накормить. Он ругал пса, а тот в ответ жалобно скулил.

Однажды ночью Фокер вернулся с разорванными ушами, которые висели, как тряпки, со страшной раной под лопаткой и перебитым носом. Вся голова у него была в крови. Куцар завернул его в овечью шкуру, положил в ящик, дно которого устлал паклей, и выхаживал его целых две недели, пока тот не поправился.

Никто так и не узнал, что произошло в ту ночь, но после этого случая Фокер не оставался гонять зверя один и, как только смеркалось, торопился к Куцару, чтобы вместе с ним возвратиться домой. Быть может, он повстречался с волчьей стаей, от которой чудом спасся, а может, дрался с охранявшими овец собаками…

Страсть, подчинявшая себе всю его жизнь, заставляла его не обращать внимания на раны. Он лизал их, и они быстро зарастали, покрываясь новой шерстью. Но обезображенные уши остались такими навсегда, а нос стал походить на кусочек черной резинки.

В конце зимы, перед закрытием охотничьего сезона Фокер уже бывал до того тощим, что Куцар из жалости переставал водить его на охоту. Только к лету шерсть у Фокера делалась опять гладкой и блестяще черной. Весной и летом он обычно спал, зарывшись в стружки, в мастерской хозяина. Он словно понимал, что охота в это время запрещена, и становился безразличным, ленивым. Но ему снилось, что он гоняет по лесам, и сыновья Куцара, любившие наблюдать за ним, посмеивались над его тяжкими вздохами во сне.

Иногда он отправлялся на базар или бродил вокруг мясной лавки, что была у моста, в надежде, что ему бросят кость или кусок мяса. Охотники, прекрасно знавшие Фокера, подзывали его, чтобы погладить. Фокер важно помахивал хвостом и улыбался их похвалам, будто сознавал, что он первый, лучший среди гончих в городе.

В эти летние дни его отяжелевшее тело двигалось медленно, глаза смотрели равнодушно, а морда была грустной. Куцар водил его на реку и заставлял залезать в воду. Когда жара спадала, Фокер убегал в поля. Вспугнув зайчонка, он гнал его вяло, без особой страсти, просто для забавы.

Но когда наступало время настоящей охоты, он вновь превращался в неутомимого гончего пса, от которого зверю редко удавалось уйти.