Наступило бабье лето. Небо посветлело, обнажилось, так же как обнажилась сама гора. Свет стал мягким и нежным, кроткая тишина легла на умолкшие розово — коричневые леса. По утрам на ближней вершине, сухой и блестящей, как серебро, белел иней.

Поляна перед сторожкой как будто уменьшилась — расстояния стали казаться короче, особенно в полуденные часы, когда в тишине было слышно жужжание мух. В неподвижном воздухе поблескивали нитки паутины. Остро пахли опавшие листья чем-то сладким, умирающим. Грустно было смотреть на обнаженные листопадом леса, озаренные слабым ноябрьским солнцем. Каждый уголок напоминал об ушедшем лете, о весне, и ты невольно начинал мурлыкать про себя какую-нибудь элегическую мелодию.

Порой вдалеке слышался заливистый гон охотничьих собак, и лай их доходил сюда печальной песней — то усиливающейся, как плач, то затихающей, как вздох. Над нами висело прекрасное голубое небо, громко, пронзительно кричал черный дятел, и в тишине слышалось трепетание его крыльев, пчела билась в окно сторожки, а вокруг, куда ни кинешь взгляд, всюду медная листва и там-сям среди нее зеленеют кусты ежевики. Под толстым ковром листьев еле слышится журчание какого-нибудь ручейка, чьи воды просачиваются темно-красной полосой, то исчезающей, то вновь появляющейся. Далеко к северу, на равнине, сереют сжатые поля, повитые тонкой молочной пеленой.

Зайдет в сторожку какой-нибудь углекоп, идущий неприметными тропами из своего шалаша, с въевшимися черными пятнами угольной пыли вокруг глаз, в грубой одежде домотканого сукна. У него большая сумка, палка и резиновые постолы, купленные в лавочке на шахтах. Попросит напиться и с жадностью схватит наш глиняный кувшин. Потом утрет рот ладонью, скинет кепку и сядет отдохнуть у большого круглого стола перед домом, посеревшего от солнца и дождя. Говорит он мало и как-то рассеянно и все озирается по сторонам, словно завороженный усталостью и тишиной горы.

В другой раз придет дровосек со страшным, тяжелым топором, с рваной сумкой через плечо, в которой у него ржаной черный хлеб, твердый как камень, да кусок соленого сала. Или лесник в оборванной выцветшей форме и потемневшей от пота фуражке. И у каждого свой запах — поля и леса, дегтя, угля. Мы оживлялись, начинали жадно расспрашивать о том о сем, потчевали гостя ракией и смотрели ему вслед, пока он не исчезал в вековом лесу.

В один из таких тихих и теплых предобеденных часов капитан Негро, поглядев в окно, воскликнул:

— Вот так штука! К нам гости.

По дороге, отходившей от шоссе в нашу сторону, медленно двигалась пролетка, полная седоков. Издали, среди леса, она казалась ползущим жуком. Кучер понукал лошадей, и голос его гулко разносился по лесу.

Мы пошли встречать гостей.

Пролетка остановилась возле поляны: выше подняться она не могла. Из нее с усилием вылез околийский врач; оглянулся по сторонам, набрал воздуху в легкие и хрипло гикнул, так что усталые лошади вздрогнули и навострили уши. За ним вылез смугловатый полный брюнет с низким лбом и сильно развитыми, угловато выступающими челюстями. Третий гость был высокий, светловолосый, с красным лицом, говорившим о любви к выпивке и бражничеству.

— Как дела, капитан? — воскликнул доктор, хлопнув моего друга по плечу.

— Здравствуй, доктор! — с воодушевлением ответил капитан Негро.

Из коляски вынули две большие оплетенные бутыли, в которых звонко плескалось вино, успевшее уже окрасить пробки из кукурузных початков, потом корзину с провизией, несколько бутылок ракии, кусок вяленого мяса и сырое мясо, завернутое в платок.

Гости попросили расстелить им на поляне одеяло. Господин с мощными челюстями растянулся на нем животом вверх, надвинул на глаза шапку — от солнца — и блаженно зачмокал. Светловолосый спутник последовал его примеру, а околийский врач сел возле них по-турецки, снова гикнул, выразив этим свой восторг, и вдохновенно воскликнул:

— Красота! Вот это называется пейзаж!

Капитан Негро тотчас распорядился напитками и провизией. Он велел извозчику отнести бутылки к источнику, чтоб они там охладились, и развести на опушке костер. Извозчик, человек пожилой, седоватый и молчаливый, занялся этим делом с мрачной покорностью.

Не прошло двадцати минут с тех пор, как наши гости устроились на одеяле, и на дороге показался еще один человек. Он шел не спеша, но споро, сдвинув круглую шляпу на затылок. В одной руке он вертел трость, через другую перекинул пальто. Издали было видно, что у него очень большая голова и широкое, крупное лицо.

— Ишь ты, Тинтер! Но где же его спутник? — удивился капитан.

— Кто это? — спросил я.

— Кассир земельного банка, — сказал извозчик, протирая покрасневшие от дыма глаза.

Выйдя из лесу, кассир оглянулся назад и промолвил умоляюще, тоном уже намучившегося человека:

— Ну иди-и же!

В пятидесяти шагах позади него медленно передвигал ноги его товарищ, человек в длинном черном одеянии. Он нес небольшую бутыль.

— Иду, иду! — ответил он сердито. — Чего ты несешься? Дай дух перевести.

— Ни тпру ни ну! Экий ты, право, — в отчаянии махнул рукой кассир.

Господин Тинтеров был очень странно одет. На нем были старомодные брюки клеш, штанины которых трепались и бились о щиколотки. Туфли у него были на высоких каблуках и завязывались такими длинными и толстыми тесемками, что спереди получались настоящие банты. Пиджачок был совсем короткий, так что зад господина выпирал из-под него. Приятель господина Тинтерова, Кочо, говорил глухим голосом, с трудом, как старик. Дряхлое лицо его напоминало морду старой собаки.

Завидев развалившихся на поляне сограждан, оба в смущении остановились. Мы пошли им навстречу.

— Если б мы знали, что они здесь, нипочем не пошли бы, — сказал кассир.

Он говорил быстро, как-то по-своему сокращая слова и заканчивая каждую фразу так, что надо было немного подумать, прежде чем поймешь ее смысл.

— Уедем, Ни ко дим, — промолвил умоляюще его спутник.

— На чем ты поедешь? — огрызнулся Никодим.

— Вы как приехали? — спросил я.

— На грузовике. Он шел на шахты за углем, — ответил Кочо.

— Это был не грузовик, а пикап, — поправил его Никодим.

— Одно и то же.

— Нет, не одно и то же.

— А я тебе говорю, что это был грузовик! — рассердился Кочо.

— Дурак ты, дурак! — сказал кассир и, повернувшись к нам, с возмущением прибавил: — Я ему по дороге говорю, что сейчас самое время грибов, а он мне начинает вздор плести, будто грибы только весной растут.

Капитан Негро предложил друзьям расположиться возле источника, и скоро второй костер задымил ниже в лесу.

Мой товарищ успел надеть свою парадную синюю блузу, прицепить кисточки к чулкам и побриться. Он был в превосходном настроении, предвкушая пирушку, и всецело предоставил себя в распоряжение гостей, с которыми когда-то, в свое счастливое семилетие, ел и пил.

Пока извозчик поворачивал на огне громадный вертел с мясом, гости занялись ракией. Господин с могучими челюстями, оказавшийся учителем гимнастики, сразу развеселился. Он отправлял в рот большие куски соленых огурцов, опорожнял рюмку за рюмкой, как наперстки, и глаза его не отрывались от стола. Его светловолосый приятель, о котором мы узнали, что он только что назначенный судья, чинно, серьезно подносил ракию ко рту и, понюхав, медленно, со смаком выпивал. Доктор, еще более воодушевившись, все время смотрел в окно и твердил:

_ Поглядите, господа, какая красота! Что может быть умней, чем поселиться на лоне природы? Все остальное — | суета сует!

Никто не обращал на него внимания. Капитан Негро уже уселся на стул и приготовился взять слово, то есть начать врать.

Вдруг раздался конский топот. Приехали шахтный инженер с женой, оба верхами.

Новый судья вскочил, чтоб их встретить. Жена инженера была в брюках и узкой куртке. Она говорила сладеньким голоском и не выговаривала «р». Болонка сердито залаяла перед дверью сторожки — там, где фыркали лошади.

— Господа! — взволнованно воскликнул судья. — Позвольте вам представить моего старого друга, инженера Котельникова, и его супругу. — И прибавил, обращаясь к] гостю: — Петя… Они обнялись.

Инженер держался вежливо, но надменно. Это был молодой человек в спортивном костюме. Узнав от судьи, что он сын одного из владельцев шахты и сам ее акционер, (наши гости стали наперебой выражать ему свое почтение, особенно старался господин с могучими челюстями.

К столу придвинули еще два стула. Разговор шел между судьей и «Петей», остальные молчали. Из этого разговора стало ясно, что оба учились в одной и той же гимназии в Софии, дружили еще в детстве и что судья позвонил из города своему другу, приглашая его встретиться в сторожке.

Господин с могучими челюстями и доктор почувствовали себя отчасти оттесненными на задний план, и доктор стал еще упорней глядеть в окно, но тут извозчик внес громадный вертел и бутылки с вином.

Капитан Негро сейчас же вошел в роль настоящего мажордома. Он принес всю нашу столовую посуду, то есть пять больших тарелок и две маленькие, да несколько потемневших жестяных вилок, которые он успел наскоро вытереть кухонным полотенцем.

Обладатель мощных челюстей и доктор свирепо накинулись на жаркое, желая таким способом еще сильней выразить свое презрение к задушевной беседе инженера и судьи. Вот уже ударили друг о друга стаканы, и разговор сразу стал оживленней. Капитан Негро смеялся, блестя глазами, и ждал подходящего мгновения, чтобы взять слово. Это мгновение наступило самым неожиданным образом.

Инженерша повернулась к супругу и что-то сказала ему по-английски.

Товарищ мой вздрогнул. Когда-то он тщетно искал здесь партнера для бесед по-английски и так давно уже не слышал звуков этой речи.

— Миссис… Миссис! — воскликнул капитан, вскакивая со стула.- I am very happy, that you speak English. Давно не говорил я на этом языке.

— А откуда вы его знаете? — спросила озадаченная «миссис».

Этот необдуманный вопрос оказался роковым. Ответить на него значило для Черного капитана рассказать всю свою биографию.

— Ну, влипли! — сказал доктор, поняв, что нам грозит.

— Разрешите представиться еще раз! — продолжал капитан Негро, кланяясь «миссис» Котельниковой. — Капитан второго ранга Негро, — сказал он по-английски, подошел к инженерше и почтительно поцеловал ей руку.

— Очень приятно, — улыбнулась она.

Белая болонка сердито залаяла на капитана. Он перенес свой стул к «миссис» и, не обращая внимания на песика, тотчас начал что-то рассказывать ей по-английски.

Инженер поглядел на него насмешливо и заговорил с доктором.

— Я получил образование в Германии, но не люблю немцев, — сказал доктор.

— А я — англичан! Что ты мне будешь говорить? Они уничтожили сан-стефа некую Болгарию, — сердито вмешался преподаватель гимнастики, ожесточенно жуя.

— Отчего вам не нравятся немцы? — спросил судья.

— Я социал-демократ, — ответил доктор.

— Ведь и в Германии есть социал-демократы.

— Там гитлеровцы!

Разговор был прерван громким и звонким смехом инженерши. Капитан Негро уже успел рассказать ей какой-то случай из своей богатой приключениями жизни.

— Вы занятный человек, капитан! — сказала она, глядя на него оживившимися глазами.

— Шут! — презрительно проворчали могучие челюсти.

Капитан Негро поднял голову.

— О чем спор, господа? — воскликнул он. — Об англичанах? А вы слышали о генерал-губернаторе Индии Гастингсе? Он так ограбил бенгальцев, что, когда я туда приехал, они мне сказали: «Капитан Негро, мы построим в твою честь храм, если ты уберешь отсюда этого человека».

_ О каком еще храме ты болтаешь? Только храмов нам не хватало! — возмутился учитель, который, видимо, слышал все истории капитана Негро, но ни разу не слышал о храме.

_ Да, храм! — гордо произнес капитан, заложив руки за спину. — Был такой губернатор в Индии. Он двадцать лет грабил бенгальских индусов. Приезжаю туда, а там стон стоит. Прошу аудиенцию. Он меня принял. Говорю: «Ваше превосходительство, так дело не пойдет. Народ просит пощады!» «Неправда, — говорит, — поезжай по реке Гангу, увидишь, сколько храмов построили они мне в благодарность». Еду по Гангу. Вижу: в самом деле построены ему храмы. Но какие? Такие, какие там строят злым божествам, вперемежку с храмами холере и чуме!

Капитан Негро первый засмеялся этой истории и поглядел на свою собеседницу. Но «миссис» не засмеялась. История ей не понравилась.

Засмеялись только учитель и я, а инженер поглядел на жену и стал громко аплодировать капитану.

— Браво, капитан Негро! — сказал он.

Доктор поморщился, выпил одним духом целый стакан и опять выглянул наружу. Капитан Негро оживился еще больше.

— Выпьем! — воскликнул судья. — Господа, ваше здоровье!

Он захмелел уже от ракии, и теперь на красном лице его выступили капли пота.

Вдруг через открытые окна ясно послышались звуки кларнета и тонкий голос скрипки.

— Что это? — воскликнул доктор. — Откуда взялись эти инструменты?

— Господин кассир гуляет со своим приятелем, — объяснил старик извозчик, угощавшийся отдельно, за стоявшим под окном столиком.

— Вот что! Откуда же у них музыканты? — спросил учитель гимнастики.

— Случайно проходили мимо с шахт. Ходили играть по селам, — ответил старик степенно и спокойно.

— Подать их сюда! — воскликнул доктор. — Петр, пойди скажи, чтоб их привели! За ценой не постоим! Скажи: я зову!

Извозчик пошел, и шаги его заглохли на поляне. Беседа еще более оживилась. Между судьей и учителем уже разгорелся спор о том, кто наши враги — немцы или англичане; инженер, пересев ближе к жене, смеялся над россказнями капитана, а доктор, повесив голову, запел какую-то песенку собственного сочинения, начинавшуюся так:

В комнату вошел Петр и спокойно объяснил, что господин кассир не отпускает музыкантов.

— Как? — воскликнул доктор, перестав мурлыкать свою песенку. — Не желает? А завтра, когда у него будет мигрень, кто будет лечить его твердолобую голову?

— Не знаю, господин доктор, — пожал плечами Петр.

Доктор вскочил и ринулся вон из комнаты.

— Куда? — воскликнул учитель гимнастики и побежал за ним.

Капитан Негро пошел на кухню за второй бутылью. Он напрасно старался развеселить «миссис»: она не одобряла его антианглийских историй.

— Я окончила Роберт-колледж и знаю, что такое англичанин, — обиженно промолвила она.

Из леса донеслись голоса препирающихся доктора и кассира. Судья пошел посмотреть, что там происходит. Кларнет запищал было ближе и остановился.

— Идут! — промолвил судья, вернувшись в комнату.

В самом деле, музыканты шли. Господин Тинтеров шагал впереди, а доктор и учитель гимнастики вели его, держа за руки. Он сопротивлялся, старался вырваться. На нем не было шапки. Взгляд его серых глаз был растерян и дик, ворот рубашки расстегнут, а выражение лица было такое, словно вот в эту самую минуту ему предстояло принять некое роковое решение. За ним с сердитым видом шел Кочо, держа в одной руке его шапку и пальто, а в другой пустую бутыль. При этом Кочо упрямо твердил:

— Тинтер, не давай музыкантов! Откажи им, не то я знать тебя не хочу!

— Не даю! Не да-ам! — бормотал кассир, стараясь освободиться от вцепившихся в него рук.

Музыканты — два пожилых цыгана — растерянно шагали за господами, испуганные буйством кассира.

В дверях он уперся, схватился за притолоку и так завопил, будто его вели на виселицу. Но доктор и учитель гимнастики оторвали его и втолкнули в прихожую, а оттуда вся группа сразу ввалилась в комнату.

— Чего рты разинули? Играйте! — крикнул доктор цыганам.

Кларнет запищал, скрипка тут же присоеди нилась к нему, взяв верхнее си, и в комнате, заглушая веселый гомон, торжественно зазвучали легкомысленные звуки какого-то итальянского марша.

— Садись, довольно артачиться! — воскликнул доктор, стараясь усадить кассира на стул.

Тинтеров готов уже был снова протестовать, но вдруг увидел инженершу и онемел. Присутствие «миссис» повлияло на него каким-то странным и необъяснимо внушительным образом. Он поглядел на нее испуганно и, сев на стул, безнадежно понурил свою большую, коротко остриженную голову.

— Вот тебе стакан. Пей! — сказал учитель, поставив перед ним стакан с вином.

Только Кочо не пожелал присоединиться к компании. Он остался стоять на пороге, с одеждой своего неразлучного друга и пустой бутылью в руках. Поблекшее лицо его выражало убийственное презрение.

— Тинтер! — воскликнул он глухим басом. — Ты — овца, баран! Продался! Тьфу! — И он плюнул своим беззубым ртом.

Последние слова его заглушил кларнет. Видимо, их слышал только инженер, и в надменном взгляде его блеснуло любопытство. «Миссис» вопросительно поглядела на мужа, и тот нахмурился.

— Прощай, я ухожу! — крикнул Кочо из прихожей.

— Э, ступай, — проворчал кассир, беспокойно заерзав на стуле.

— Не уйдет, — заметил доктор. — Сиди смирно и гуляй с людьми! Твой святой Иероним ляжет там в лесу и будет ждать тебя, как собачонка.

— Не твое дело, — огрызнулся Тинтеров.

— Хоро! — заревел учитель гимнастики. — Хоро!

И фальшиво запел басом:

Скрипка подхватила игривую мелодию, придавая ей особенный, слегка чувственный оттенок, и, преобразуя ритм с той ленивой непринужденностью, с какой все цыгане играют народные песни, увлекла за собой кларнет.

— Пошли! — воскликнул, воодушевившись, судья. — Беритесь за руки! Петя… — обернулся он к инженеру.

Все вскочили, опрокинув несколько стульев, судья галантно подал руку «миссис», капитан Негро, ни на минуту не отдалявшийся от нее, взял ее за другую руку. Доктор и учитель гимнастики встряхнули впавшего в мрачное отчаяние кассира, и вокруг длинного стола, блестевшего недопитыми рюмками, закружился нестройный хоровод.

— Живей! Живей! — командовал учитель, глядя себе на ноги.

— Го-па, го-па! — гикал судья, производя совершенно лишние движения и только нарушая ритм.

С пола поднялась пыль, оконные стекла зазвенели, из печных труб посыпалась сажа. Кларнет пищал — писк его проникал всюду, пронзая воздух, как стальное острие, и доводя подвыпившую компанию до безумия. Капитан Негро, забыв свое положение, старался изо всех сил, но он давно не плясал такого хоро и теперь никак не мог усвоить нужные па, а «миссис», его соседка, время от времени устремляла умоляющий взгляд на мужа.

Неожиданно Тинтеров оторвался от хоровода, вернулся к столу и, отхлебнув вина, трахнул стакан об пол.

— Держите его! — крикнул учитель.

Но пока его схватили, он успел разбить стакан судьи.

— Ну вот, началось, — сказал доктор. — Уберите стаканы! Он все перебьет.

Хоровод распался. Все бросились отнимать стаканы у кассира, который, выпучив глаза как одержимый, уже буянил вовсю.

В тревоге за наш бедный хозяйственный инвентарь, мы с капитаном Негро убрали все стеклянное, сняли даже зеркальце со стены, потому что у кассира была такая повадка: придя в мрачное отчаяние, крушить все вокруг. И на этот раз ему все-таки удалось опрокинуть один стул на пол и сломать его, к ужасу «миссис», которая вскрикнула и чуть не упала в обморок. В конце концов общими усилиями мы выкинули буяна вон, и он, шатаясь, молча побрел вниз, к лесу, где его давно ждал его верный друг.

— Скотина! — задыхаясь, промолвил доктор. — Нет того, чтоб жениться да утихомириться! Ведь он из-за вас это безобразие учинил! — обернулся он к «миссис».

— Что вы хотите сказать? — испуганно спросила та.

— Да ведь вы — женщина! — объяснил учитель гимнастики. — В женском обществе он как баран на ярмарке. Наберет в рот воды и слова не может вымолвить, а потом бушевать начнет, дурак этакий! Испортил все удовольствие!

Наши гости собрались в путь. Инженер с женой сели на лошадей, остальные набились в пролетку, так что слабые рессоры ее прогнулись под их тяжестью. Извозчик терпеливо дождался, когда все усядутся, обернулся, поглядел на них через плечо и сердито дернул поводья. Пролетка тронулась. Цыгане тихонько поплелись в город, довольные, что удалось заработать еще сто левов.

Мы остались одни в сторожке, у неубранного стола, залитого вином и заваленного остатками пищи. На полу валялись осколки стаканов и разбитый стул.

— Почему же ты мне не сказал, что пригласил этих людей? — спросил я товарища.

— Кто? Я? Я никого не приглашал! — соврал он. — Они сами пригласились. Стрельнуло в голову — и приехали…

«Эх, капитан, ты, видно, все еще не можешь понять, как ты в их глазах выглядишь», — подумал я.

Короткий ноябрьский день кончался. На леса упали косые лучи заката. Свет постепенно становился холодным, устрашающе красным и тяжелым, словно от пожара. Краешек солнца скрылся за дальними хребтами гор, и равнина внизу наполнилась синевой.