В камере, если это название подходит к узкой и темной клетушке, наскоро приспособленной для содержания арестантов, было всего одно оконце, выходившее на задний — двор. Годами немытое, оно было до того грязным, что казалось, будто в нем вместо стекол — листы целлулоида. Вделанная в стену решетка еле проглядывала сквозь них. Дневной свет с трудом проникал внутрь, и, если бы не электрическая лампочка, даже собственную одежду и то нелегко было бы отыскать.

Проснувшись, он не мог сообразить, сколько сейчас времени, и стал прислушиваться, чтобы по доносящимся звукам хоть приблизительно определить, который час. В коридоре стучали сапоги полицейских, слышны были голоса, топот ног на лестнице, гулкие всхлесты кожаных ремней — во дворе умывались и, дурачась, гонялись друг за дружкой полицейские. Значит, было еще совсем рано.

Он дождался, пока шум поутих и на городских часах пробило семь. И тогда принялся колотить в дверь. Через несколько минут чей-то грубый голос осведомился, что ему надо. Его вывели во двор умываться. Полицейские разглядывали его с хмурым любопытством. Тем не менее с ним обошлись довольно любезно: полицейский, который его сопровождал, белобрысый крестьянский паренек, стал ему поливать. Это его приободрило. Он попросил, чтоб ему купили сигарет, и остался в коридоре ждать. Глядел на полицейских и думал: «Который из них будет сегодня стрелять в меня?» Вчерашнего, высокого, черноволосого, нигде не было видно, а очень хотелось получше его разглядеть. Все, кто сейчас одевался здесь, в караулке, были, судя по всему, из крестьян. Медлительные, неповоротливые, они относились к службе спустя рукава; собственное хозяйство, семья заботили их куда больше, чем безопасность государства.

Он держался с ними хмуро — отворачивался, морщился, продолжая изображать обиженного интеллигента, несправедливо пострадавшего от произвола их начальства. И на расспросы, за что его взяли, раздраженно отвечал: «Спросите вашего начальника. Ему лучше знать».

Время приближалось к семи тридцати, когда в присутственных местах начинаются служебные часы, и его снова заперли в камеру.

— Я хочу позавтракать, — заявил он. — Купите мне чего-нибудь.

Полицейский согласился, взял у него денег и вскоре принес несколько баничек. С жадностью проглотив их, он присел на нары и закурил. Он не был заядлым курильщиком, курил редко, но все же привык к никотину. В тяжелые минуты табак успокаивал нервы.

Очень хотелось узнать, есть ли тут, помимо него самого и паренька-подмастерья, еще и другие арестованные. Спросить об этом он не решился, однако был почти уверен, что больше арестантов здесь нет. Иначе он бы их увидел, и не сидел бы в камере один. Это было ему на руку — выходило, что больше за водой послать некого. И все-таки вопрос оставался открытым — кто знает, пошлют ли его, и в какое время дня это произойдет.

Бежать надо сегодня. Откладывать нельзя. К вечеру двое товарищей по отряду будут ждать его в семи километрах отсюда, у одной из временных партизанских стоянок. Он должен встретиться с ними, сообщить о том, что произошло, а потом вместе с ними вернуться на мельницу и забрать винтовки. Некоторые партизаны в отряде были безоружны. И каждый день прибывали все новые бойцы.

Хорошо бы повидаться сейчас с агентом. Надо снова выразить возмущение незаконным арестом и заодно кое — что выведать — например, пошлют ли его снова за водой и что думает с ним делать начальник участка. Он вслушивался, надеясь уловить голос агента, но в общем шуме хлопающих дверей, громкого разговора и топота ног по лестнице трудно было различить малознакомый голос. Из комнаты, где сидел паренек-сапожник, не доносилось ни звука. Неужели ночью, пока он спал, того куда-нибудь отправили?

Он подошел к стене, постучал. Паренек ответил. Это его успокоило. Должно быть, лежит и раздумывает над своим положением, дожидаясь, когда о нем вспомнят и выпустят во двор.

«И угораздило же его держать дома нелегальную литературу!» — подумал он с досадой.

Задвижка щелкнула, на пороге появился агент. Его густые, русые, какого-то грязноватого оттенка волосы были смочены и тщательно зачесаны вверх, подбородок лоснился, — наверное, жрал пончики на базаре. Рябое лицо было сурово, блекло-серые глаза глядели надменно и строго.

— К начальнику! — произнес он и кивком показал: выходи.

Антон вышел в коридор, оттуда попал в небольшую приемную с обшарпанным, грязным полом, где толпилось множество крестьян, приехавших хлопотать о пропусках на выезд. Агент постучал в одну из дверей и втолкнул арестованного в кабинет начальника участка.

Вытертый, пыльный синий ковер покрывал середину комнаты и вел к старомодному письменному столу. Оттуда, из-под портретов царя и Гитлера, устремился ему навстречу холодный колючий взгляд, он увидел огромный нос, смешно утолщавшийся книзу, и под носом маленькие усики. Начальник держал в руках металлическую линейку, которую он согнул дугой. Глаза его смерили Антона с ног до головы, задержались на загорелом худом лице, на слегка порыжевших кончиках волос и, внимательно оглядев платье, снова нагло уставились в лицо.

Прежде чем полицейский успел раскрыть рот, Антон раздраженно спросил:

— Вы долго еще намерены держать меня под замком, точно карманного воришку?

Начальник наклонился вперед, пораженный его тоном. Ни «здравствуйте», ни «господин начальник»!

— Первым спрашивать буду я, а уж лотом ты! — рявкнул он, стукнув линейкой по столу.

— Я буду жаловаться куда следует! — решительно заявил Антон.

Начальник смерил его долгим взглядом и презрительно сощурился.

— Ответишь мне на несколько вопросов, тогда поглядим, кто и на кого будет жаловаться!

Антон негодующе взглянул на него. Чтобы лучше прощупать почву, он решил любыми средствами вывести противника из себя. Какую играть роль — ему было ясно. Он много раз обдумывал это, почти перед каждым выходом на задание. Главное сейчас — получше исполнить ее.

И с достоинством произнес:

— Я сын полковника запаса и угрожать вам не собираюсь. Но тем больше у меня оснований протестовать.

Начальник приподнял бровь и снова воззрился на него, словно ища подтверждения сказанному.

— Это меня не интересует… то, что вы говорите о себе, — заметил он, однако уже совсем иным тоном и перейдя на «вы». — Кто вы такой, будет установлено позже. Меня интересует, на чем вы приехали в город.

Антон, для которого этот вопрос не был неожиданностью, коротко ответил:

— На подводе.

— Когда?

— Вчера утром.

— Как звали возницу?

— Бай Петко, что ли…

— Имя полностью? — Наклонившись над письменным столом, начальник записывал ответы.

— Не знаю. Пожилой крестьянин.

— «Не знаю» — не самый удачный ответ и ведет прямым путем в арестантскую.

— Когда он исходит из уст какого-нибудь лжеца, — возразил Антон, подчеркивая каждое слово.

— Гм… Где нашли подводу?

— На вокзале в Верхней Оряховице.

— Сами ее подрядили?

— Не подрядил, а попросил подвезти: ему было по дороге.

— Где проживает возница?

— Он назвал какую-то горную деревушку, забыл какую.

— Гм… Значит, забыли? Не знаете и забываете…

Начальник участка отложил карандаш в сторону и, облокотившись на стол, насмешливо поглядел на Антона.

— Постарайтесь припомнить, — сказал он с издевкой в голосе.

— Вспомню, наверно, но не сразу. По-моему, речь шла о каком-то Мийкове… — Он прекрасно знал, что деревни под таким названием не существует.

— Вы уверены? — спросил начальник, снова берясь за карандаш.

— Не совсем… Но что-то в этом роде…

Начальник записал ответ в блокнот.

— Послушайте, — сурово сказал он, — а где вы сошли с подводы?

— У въезда в город.

— Почему же там, а не в самом городе?

Антон, в свою очередь, насмешливо улыбнулся.

— Так, захотелось… — ответил он.

— Ах, «захотелось»?.. Итак, у въезда в город?

— На моем месте вы поступили бы точно так же.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что когда проедешь на подводе три десятка километров, то, добравшись наконец до города, с радостью соскочишь на землю. Попробуйте себе представить, каково мне было трястись всю ночь.

— Почему вы не дождались рейсового автобуса?

— Хотел дождаться. Но в гостинице, где мне отвели номер, была такая грязища, что я предпочел двинуться в дорогу пешком, чем провести там ночь. И если б не подвернулась подвода, так бы пешком и добрался до города. Я не привык ночевать где придется.

Наступило молчание. Начальник участка уставился куда-то в сторону, поглаживая себя линейкой по щеке. Потом, не поворачивая головы, глухо спросил:

— С какой целью вы приехали в город?

— У меня тут есть дело… — небрежно ответил Антон.

— Какое?

— Этого я не могу вам сказать.

— Скажете. Если хотите, чтобы я вас отпустил.

— В пропуске все указано.

— Пропуск у вас просрочен… Больше чем на месяц… Он недействителен. Объясните, с какой целью вы приехали в наш город.

Антон достал коробку сигарет и, точно у себя дома, преспокойнейшим образом закурил. Даже постучал сигаретой по крышке, перед тем как поднести спичку. Начальник участка изумленно взглянул на него, нахмурился, но ничего не сказал.

— Отвечайте, зачем вы сюда приехали? — повторил он уже сердито, начиная терять терпение.

— Не скажу. Это касается моей личной жизни.

— Тогда я буду держать вас здесь, пока вы не скажете! — вскипел полицейский.

— Нет, вы не имеете права задерживать меня больше ни на час.

Начальник вскочил.

— Что за наглость! — завопил он. — Не будете отвечать, я вас в подвал засажу! Что вы валяете дурака, где вы находитесь? Это вам не пивная.

Антон молчал.

— Зачем вы прибыли в наш город? Даю минуту сроку, — заявил начальник и, повернувшись к нему спиной, отошел к окну.

С улицы доносился негромкий монотонный шум городка. Скрипела телега, слышны были голоса прохожих, шаги. Где-то, должно быть, набивали на кадку обручи, и удары молотка гулким эхом отражались от стен домов. Вдали виднелась сине-зеленая цепь гор, залитых утренним солнцем, и чистое безоблачное небо над ними.

— Это насилие, — сдавленно проговорил Антон тоном человека, которого вынуждают открыть свою тайну. Он оглянулся, посмотрел на агента и тихо добавил: — Я приехал из-за женщины…

Начальник повернул голову и с любопытством взглянул на него. Агент весело усмехнулся и провел рукой по своим блестящим, смоченным волосам. В кабинете наступила тишина. Антон стоял потупившись — вид у него был сумрачный, сердитый. Начальник подошел к нему.

— Кто эта женщина? — спросил он.

В этот момент зазвонил телефон. Начальник нагнулся, снял трубку. Чей-то взволнованный голос о чем-то ему доложил. Лицо начальника выразило тревогу.

— Где обнаружен? — спросил он, и голос в трубке что-то произнес в ответ. — Когда? Уже выехал? Само собой разумеется… Пусть его кто-нибудь сопровождает… Одного ни в коем случае не посылать… Погоди минуту… — Он прикрыл трубку ладонью и, не взглянув на Антона, приказал агенту: — Увести! И прикажи старшине проверить личность. Пускай позвонит в Пордим. Переведи из камеры в караульное помещение.

Он махнул рукой — неопределенный жест, который можно было истолковать и как «до свидания», и как «пошел вон», и вновь вернулся к разговору по телефону.

Агент вывел Антона в приемную.

— Я прошу оставить меня в прежнем помещении, — сказал Антон.

— Почему? Тут ведь лучше.

— Я не желаю, чтоб полицейские приставали ко мне с расспросами, кто я и откуда, и чтоб на меня пялили глаза те, кто приходит сюда по делу.

Агент подумал, потом равнодушно обронил:

— Как хотите… — и проводил его в камеру.