Мы все лежим на кроватях, кровати стоят вдоль стен, а вся середина комнаты завалена снаряжением.

Мы не то в шестой, не то в двадцать шестой раз обсудили все, что только можно обсудить. Мы еще раз перечитали список снаряжения с указанием веса каждой вещи и решили, что выкидывать больше ничего нельзя.

Еще раз прикинули – когда приедет шофер Миша и когда, следовательно, можно выехать; попутно его, конечно, обругали кто как смог. Мы еще раз выслушали заявление студента Олега о том, что все отвечают перед ним в том смысле, чтобы козлы ему были; заявление сотрудника Памирской биостанции – Тадеуша Николаевича (Тадика), что бидончик берется только для научных целей, что он ни капли никому из нас не даст, что бы ни случилось. Мамата мы сегодня не слушаем (обычно он выступает насчет фуража и плохих седел) – его уже нет.

Все это мы выслушали, все обсудили, и говорить нам было больше не о чем. Миша еще не приехал, выезжать нам было не на чем, и мы со скукой и отвращением смотрели друг на друга. Слава богу, хоть Мамата на нашем единственном коне Партнере со всеми ишаками отправили сегодня вперед, а то и он торчал бы у нас в комнате.

Мы пролежали по существу целый день, переругиваясь, и почти ничего не сделали. Вечером продолжалось все то же, за тем, однако, исключением, что было несколько ложных тревог.

Раздавался крик: «Машины!» – и все кидались вон из комнаты. Снаружи мы выстраивались в темноте, долго и тщательно вглядывались в движение фар на тракте. Но тревоги все были ложные, машины по тракту шли и ночью и вечером, но они шли мимо, не заворачивая к нам на станцию. Поэтому, простояв некоторое время в темноте и убедившись, что огни не поворачивают к нам, мы шли домой. Перед этим мы, конечно, ругали того, кто поднимал ложную тревогу.

Машина пришла, как водится, ночью, когда ее уже никто не ждал и все спали. Проснувшись утром, мы обнаружили, что она была налицо, а Миша спал. Будить его не стали, но выкрали у него из кармана ключ, завели машину и подогнали к складу грузиться. Так что, когда шофер проснулся часов в одиннадцать и, потянувшись, начал, что «вот, мол, ребята, сейчас позавтракаю и подгоню вам машину под погрузку, чтобы сегодня как следует погрузиться, а завтра пораньше выехать», мы ему сказали, что завтракать действительно надо – и надо поскорей,- потому что все уже погружено и через час надо выезжать.

Торжественно оптимистическое выражение лица у Миши перешло в безразлично кислое, и он. молча начал обуваться.

Затем был завтрак, затем мы с криком садились в кузов, а провожатые с криком бегали вокруг, и мы махали руками, и они махали руками.

А потом мы тронулись.

Район, растительность которого мы хотели обследовать,- это бассейн целого веера рек, образующих реку Муксу. Бассейн этих рек ограничен с севера Заалайским хребтом, с востока-хребтом Зулумарт, а с юга и запада – целым узлом хребтов вокруг ледника Федченко.

Реки, составляющие Муксу, многоводны и бурны, особенно в период таяния снегов. В это время переправы через них становятся положительно опасны. Из четырех этих рек, сливающихся, чтобы образовать Муксу,- Саукдара, Каинды, Баляндкиик и Сельдара, особенно страшна Саукдара. Со страшной силой и скоростью выскакивает она из своего ущелья на широкие галечники у Алтынмазара, чтобы влиться в Муксу. Если лечь на берег так, чтобы глаза были на уровне воды, то вы не увидите противоположного берега. Водяной горб в середине реки загораживает его.

А когда вы будете лежать так на берегу реки,- не только смотрите, но и послушайте. Вы услышите гулкие удары, точно кто-то бьет под водой чем-то большим и тяжелым. Это стучат валуны, которые катит река под водой. Большинство из них небольшие, а есть и очень солидные. Горе тому, кого во время переправы стукнет по ноге такая многокилограммовая каменная бомба.

Самая большая река из образующих Муксу – Балянд-киик.

Она берет начало с ледников Кукуйбельсу и Тахтакорум, оканчивается у огромной ледяной пещеры в конце ледника Федченко. Из этой пещеры стремительно вытекает холодная Сельдара и здесь же сливается с Баляндкииком. Сюда на Муксу по дну долины проникают деревья я кустарники из Дар-ваза, терескеновые пустыни с Памира, степи из Алая.

В 1936 году, еще будучи студентом; я прошел по Балянд-киику, но тогда я торопился, и мне удалось только бегло ознакомиться с этим нетронутым краем. Да в то время у меня и не было достаточно опыта, чтобы оценить и понять своеобразный растительный мир, лежащий между пустынями высокогорного Памира и степями Алая.

С тех пор я мечтал попасть сюда снова.

Теперь нас пятеро: Мамат – наш караван-баши, Тадик – ботаник, Олег – зоолог, Аркадий – практикант, а я – тоже ботаник.

Наш транспорт состоит из четырех ишаков и одного коня по кличке Партнер. Партнер – бывший военнослужащий и покинул ряды армии по состоянию здоровья после ранения.

Ишаков, как я сказал, четыре; они были куплены на базаре в Оше. Затем их. посадили на автомашину, привезли на Памир и здесь окрестили. Ишаки были выбраны самые здоровые и сильные. Для придания им дополнительной крепости им были присвоены нужные названия. Самый крепкий из ишаков получил наименование Коньяк, чуть послабее были Портвейн и Кагор. Самым слабым был Лимонад.

Итак, мы все же едем.

Кругом типичные памирские ландшафты: широкие просторные долины, невысокие горы с пологими склонами. Пленка темно-коричневого пустынного «загара», покрывающего с поверхности все скалы и камни, делает пейзажи Памира удивительно однотонными. Все буро и в долине Акбай-тала, по которой мы едем. Только изредка слева, там, где расположен высокий Музкольский хребет, из-за сухих и бесснежных отрогов, подходящих к дороге, покажется ледяная вершина и опять скроется.

И по самому дну долины и по склонам – всюду идут однообразные терескеновые пустыни. Маленький, корявый, ушедший в землю полукустарничек терескен почти везде господствует в высокогорных пустынях Памира.

Однако не везде так бедна и жалка растительность. По понижениям, куда скатывается вода во время таяния снегов или после дождей, яркими желтыми полосами горят цветущие куртины памиро-алайской лапчатки, белеют седые мохнатые подушечки тяньшанского остролодочника и яркие фиолетовые цветки остролодочника Понцинза. Это все растения-подушки с мелкими беловатыми от сильного опушения листочками, вдавленные в землю, низкие, жалкие на вид, но необычайно выносливые, стойко противящиеся всем ударам памирского климата.

Несмотря на то что к разреженному воздуху мы привыкли, подъем и пребывание на перевале Акбайтал, имеющем высоту свыше 4700 метров (то есть примерно высота Монблана), действует на всех – появляется вялость, чуть поташнивает.

На самом перевале, по сторонам дороги, возле своих нор столбиками стоят сурки. Машины по дороге ходят настолько часто, что эти толстяки к ним привыкли и равнодушно провожают их глазами; в других местах Памира менее образованные сурки стремительно удирают, чуть только заслышат шум мотора.

За перевалом Акбайтал начинается долина Музкола. На том самом месте, где нам надо было сворачивать с тракта и дальше ехать без дороги, мы увидели Мамата со всеми нашими ишаками. Но мы даже не остановились; крича: «Догоняй нас по следам машины!» – проскочили мимо.

Отсюда машина пошла уже без дороги. Мы долго колесили по низким волнистым холмам древних морен, пересекали сухие русла весенних потоков.

На горизонте все яснее вырисовывалась мощная горная цепь Зулумарта, за которой начинался Баляндкиик.

Миновав морены, мы попали в широкую долину, по которой когда-то, давно-давно, воды Кара-Куля, огромного соленого памирского озера, сливались в Пяндж.

Некоторое время машина еще идет вдоль реки, то буксуя в песке, то, сильно перекашиваясь, боком ползет по косогору; но, наконец, стоп… Крутой склон горы вплотную подмывается рекой. Дальше проехать невозможно.

Некоторое время мы еще бегаем вокруг машины и уверяем Мишу, что можно дальше ехать, что нужно только немного спуститься в русло, где вода неглубока, что потом машина легко выберется на берег и мы еще сможем проехать километров пятнадцать.

Сперва Миша нам верит – настолько мы бодро и уверенно кричим, но потом мы все вместе идем вперед и видим, что, во-первых, в русле глубоко и мотор сейчас же зальется, что дальше из русла машине не вылезть, что затем вдоль реки идут такие осыпи, по которым машине не пройти и сотни метров.

Тогда мы несколько смущенно говорим: «Проехать, конечно, можно, но уж раз ты, Мишка, торопишься, то ладно, дуй, не будем тебя задерживать».

И Мишка начинает сбрасывать вещи, благодарно жмет нам руки, точно не он нам, а мы ему помогли добраться так далеко без дороги.

Затем Миша разворачивается и, погудев на прощание, быстро исчезает за ближайшим поворотом.

Итак, мы одни, предоставленные своим силам.

В моей жизни были не раз такие моменты, когда после долгого подготовительного периода экспедиция, наконец, отрывается от всяких культурных мест и уходит в неизвестные края, и я оказывался один на один с теми препятствиями, которые ставит природа, один на один с задачей, стоящей перед вами. И хотя, как правило, прошлый опыт подсказывает, что все можно сделать, что все кончится хорошо, все же каждый раз этот момент отрыва заставляем задуматься; ощущение ответственности за работу, за людей за себя наконец – каждый раз волнует, тревожит, наполняет мыслями, сомнениями.

Но начальник должен держать, эти сомнения про себя.

Так было и сейчас…

Итак, мы остались на берегу светлой реки, предоставленные самим себе. Берега реки, да и все дно неширокой долины, были покрыты кобрезиевыми лугами. Они были совершенно нетронутые, эти луга; очевидно, их оберегают для сенокоса или для пастбища на зиму. Вообще, на Памире летом скот пасется где-нибудь высоко в горах, а на зиму, когда вверху выпадает много снегу, спускается в долину, где снега почти нет. Трава и оберегается для этого времени.

Начинались сумерки, но Мамат с ишаками не появлялся. Ветер с огромной силой несся по долине. Тадик взялся выливать сурка из норы, которая была в пятнадцати метрах от реки, и в продолжение четверти часа бегал с ведром от реки к норе, но тут много не побегаешь – высота все-таки около 4000 метров . Он вскоре замучился и прекратил это занятие, а сурок так и не появился из норы. Тадик, выразив надежду, что сурок по крайней мере промок и простудился, занялся приготовлением ужина.

При сильном ветре мы никак не можем заставить закипеть воду, и концентрат не варится. Ничего поделать нельзя, и, чтобы не терять времени, мы начинаем разбираться в нашем хозяйстве. Выясняется, что кое-что забыли. Например, Тадик забыл ложку, и, по-видимому, ему придется есть суп руками.

Сильнейший ветер, который начался с середины дня, не прекращается и после захода солнца.

Только когда окончательно наступила темнота, мы услышали протяжный крик, а потом появился и Мамат с ишаками.

Когда ишаки остановились у огромной кучи нашего снаряжения, я невольно испугался. Куча казалась такой большой, а ишаки такими маленькими!.. Мы заранее и не раз и не два подсчитывали вес того груза, который могут поднять ишаки и наш единственный конь Партнер. Однако за последний день снаряжение сильно увеличилось, по-видимому, за счет молчаливых прибавлений, сделанных каждым сотрудником.

Мое тяжелое раздумье не осталось незамеченным.

Все собрались вокруг кучи вещей.

– Нет,- сказал Аркадий,-эти вещи нам не поднять, даже если заменить ишаков на верблюдов.

– Смотря как будем кормить ишаков. Если дать им овса, потянут как миленькие,- смело сказал Олег.

– Если не возьмем все сразу, придется кому-то вернуться и забрать остальное,-осторожно сказал Тадик.

– Ну, а ты что скажешь, Мамат? – спросил я.

Мамат долго ходил между вещами, приподнимая, прикидывая их вес, раскладывая на кучки и перекладывая из кучи в кучу.

– Ничего, потихонька пойдет,- наконец, сказал он.

Так и случилось…

Уже в полной темноте мы развернули свои спальные мешки и забрались в них.

Заснул я совсем не сразу, рядом ворочался в своем спальном мешке Олег.

– Холодно? – спросил я.

– Это, брат, неважно,- сказал он,- были бы козлы…

А я все не мог заснуть, все ворочался и, наконец, сел в мешке и посмотрел кругом.

Ведь здесь, ну да, конечно, здесь тогда, давно, в 1936 году, когда я в первый раз шел на Баляндкиик, меня догнал посланец с последней вестью от начальника погранзаставы.

Нехорошая эта была весть: «Берегись»,- писал он.- «Теперь достоверно известно, что Т. и Р. убиты. Те, кто их убил, скрылись и бродят в тех самых местах, куда ты идешь. Я не могу, понимаешь, никак не могу послать тебе охрану, лучше не ходи, возвращайся…»

Здесь, в этом лагере, я не спал всю ночь, вот здесь же я ходил вдоль реки, и река шумела, и была яркая луна, и я не знал, на что решиться.

Река шумела, и в этом шуме было очень многое.

Удивительно шумят реки. Ночью в этом шуме можно услышать что угодно. Можно услышать то, что ты ждешь, то, что ты хочешь, или то, чего ты боишься… И голос друга, и крадущиеся шаги убийцы.

Долго ходил и думал я. Я очень боялся идти, но еще больше боялся, что про меня скажут – струсил, испугался.

Странное, даже страшное это было время – ведь я до самого конца не знал, как все повернется, не знал, кто мне друг и где враг. Не знал, кому я должен верить и кого бояться.

И в ту ночь я все-таки решил идти вперед, не возвращаться, хотя бы только вдвоем с Мумеджаном я все же пойду на Баляндкиик и буду работать. У меня была винтовка и пистолет, и днем я ничего не боялся.

Меня многое смущало и пугало. Смущало, например, то, что проводник, который должен был идти со мной, в последнюю минуту отказался и не пошел с нами.

Я долго не мог заснуть, так живо все это вставало в моей памяти. Да, это, пожалуй, и не удивительно – ведь я сейчас буквально повторял свой тогдашний марщрут, шел по тем же местам. Поэтому так живы и были воспоминания.

Спал я плохо и несколько раз просыпался – видел, как рядом с нами неподвижно стоят ишаки. Они ничего не едят, стоят и трясутся. Очевидно, в своей короткой шерсти, приспособленной к климату жарких низин, они сильно мерзнут.

С утра холодно, на заводях и по речке (там где слабое течение)-ледяная корка. Мамат – герой: первый вылез из спального мешка и уже варит суп) У нас мало взято теплого, потому что нельзя тащить с собой много груза. Поэтому вылезать из спального мешка прохладненько. Хорошо, что солнце вскоре вышло из-за скалы и сразу согрело нас.

Место для лагеря выбрано правильно – в высокогорье нужно именно, чтобы с утра в лагере было солнце, а то подниматься и вьючиться трудно, мерзнут пальцы и никак не завяжешь и не развяжешь узла. ,

Мамат действительно доказал на деле, что он был прав: решительно все завьючили на наших ишаков и Партнера. Это решило дело, так как если бы весь груз не поместился, пришлось бы кому-то потом возвращаться. Теперь же мы можем идти смело, груз состоит из продовольствия и фуража и, значит, с каждым днем будет уменьшаться.

Мы медленно поднимаемся вдоль долины реки Кукуй-бельсу. Это широкая долина с плоским дном, окруженная крутыми склонами гор. Склоны покрыты скудной пустынной растительностью – низкими кустиками терескена и полыни, жалкими куртинками ковыля. Только по плоскому дну долины, вдоль русла реки идут довольно широкие полосы лугов. Это типичные для Памира густые и низкотравные высокогорные кобрезиевые и осоковые луга. Они довольно однообразны. На протяжении многих километров вдоль реки все тянутся полосы кобрезников, а у воды – сплошные бордюры осоки с черной копьевидной головкой.

Подъем продолжается. И чем дальше, тем все диче, все нетронутей. Ни стад, ни людей, ни юрт, ни аулов.

Здесь уже не человек хозяин – здесь царствуют звери.

Вот под склоном лежит череп с великолепными рогами и весь позвоночник, рядом шкура. На островке среди речки – второй череп с позвоночником. Это зимой орудуют волки.

В омутах реки ходит рыба. Олег выстрелом из винтовки оглушил несколько крупных маринок. Я только успел подбежать, чтобы присутствовать при том, как Олег в погоне за оглушенной рыбой соскальзывает в воду головой вниз. Это он ловит рыбу руками. Я едва успеваю в последнюю минуту схватить его за ноги.

Вслед за рыбой подбит крохаль, потом пара песчанок, затем сурок. Сурка бить трудно, он должен быть убит обязательно наповал, потому что иначе и смертельнораненый уйдет в нору. Но наша Шавка, слопавшая вчера целого сурка, сегодня или измучена, или сыта – она даже не трогает зверька. Вчера она настолько ловко съела сурка, оставив только череп и чистенькую шкурку, что зоолог уверял, будто многие специалисты препарируют шкуры хуже.

Кругом безлюдье. Прекрасные нетронутые луга широкой лентой тянутся вдоль реки на протяжении всех 20 километров , которые -мы прошли сегодня. Горы все выше и выше, и сейчас мы стоим в верховье долины и смотрим на снежный перевал, который завтра нам предстоит преодолеть. В закатных лучах блестят осыпи, и хотя я высмеял тех, кто заявил, что перевал труден и через него проходят только звериные тропы, но это, кажется, действительно так. По-видимому, никто в этом году не ходил через перевал – тропа видна очень плохо.

За сегодняшний переход все измотались. Что-то будет завтра?

Несмотря на близость снега, лежащего уже на всех горах над нами, и большую абсолютную высоту, солнце греет очень сильно. В мелких ручейках вода настолько теплая, что я с удовольствием выкупался в небольшом омуте. А в ключах, выходящих из земли, вода ледяная.

Почти целый день в поле нашего зрения "находятся стада архаров. Днем, пока было жарко, они группами по пять-семь штук лежат на снегу высоко по склонам гор, а сейчас, вечером, когда северный склон в тени, они спустились ниже и кормятся. На ближайшем склоне по примерному подсчету их свыше шестидесяти пяти.

Архары-горные бараны, были открыты еще Марко Поло. На Памире они достигают огромной величины. Некоторые самцы рогачи весят до 170-200 килограммов. У них великолепные рога, свыше метра в размахе. На Памире они были очень многочисленны, да и сейчас их довольно много. Архары покрыты густой шерстью из трубчатого (как у северного оленя) волоса. Поэтому им летом жарко, и они проводят большую часть дня лежа на снегу, а кормятся утром и вечером по холодку.

Удивительно приятно наблюдать спокойно пасущихся диких животных. К закату они спустились еще ниже, и простым глазом стало видно, что это матки с архарятами.

Солнце спускается, скоро и наш лагерь уже будет в тени Тадик закладывает гербарий. Олег снимает шкурки с убитых птиц и чистит их черепа. Мамат в который раз пробует суп из утки и качает головой, так как крупа не разваривается. Аркадий все смотрит в бинокль на перевал и громогласно утверждает, что через перевал пройти нельзя. Я пишу дневник и, когда мне надоедают театральные тирады Аркадия, посылаю его собирать кизяк. Вечером, покончив с делами, Олег долго сидит на перевернутом ведре, следит в бинокль за архарами и что-то записывает. Чуть не целый час понаблюдав за архарами, пасущимися на склонах гор, он решительно встал и спрятал бинокль в футляр.

– Ну, как,-спрашивают у него,-архары, кажется, есть?

– Архары, архары…- отвечает он,- козлов-то нет, черт подери!

Эту ночь мы опять провели на месте моей старой стоянки 1936 года. Вечером мне вспомнилось, как мы приехали сюда вдвоем с Мумеджаном и стояли здесь лагерем. Ночью, в полной темноте, к нам подъехал всадник с ружьем. Он сказал, что он охотник, зовут его Надир; услышал, что нам нужен проводник, и хочет поработать у нас. Ом был высок, широкоплеч и красив какой-то мрачной красотой. Мумеджан обрадовался,- нам втроем будет и веселей и безопасней,- я тоже обрадовался. А потом, когда я лег и лежал в мешке, меня замучили сомнений. Кто он? Может, он из «тех». Что я знаю о нем? Ничего! А не он ли бил Т. в спальном мешке палкой. Не он ли задушил Р.?..

И с тех пор днем я верил Надиру, а ночью боялся и ненавидел его. И боялся спать; каждую ночь засыпал с мыслью о том, что пистолет под головой и что предохранитель спущен.

24 июня.

Мамат с утра жаловался, что ишак «не кушит, на земле лежит, руки-ноги разный сторона». Видно, они еще не акклиматизировались здесь, в высокогорьях, и чувствуют себя плохо.

Опять кругом на склонах тут и там стада архаров, но нам не до них. Сегодня нужно преодолеть тяжелый перевал. Он с утра был весь, как подушкой, покрыт небольшим облаком.

Еще вчера стали отчетливо видны крутые осыпи и снежное седло перевала.

– Пройдет ишак? – спросил я у Мамата. Мамат долго вглядывался в белую кромку перевала и, наконец, сказал:

– Пройдет потихонька.

Мне не нравилось, что на карте не показано тропы через перевал, да и высота в 5000 метров не могла сильно радовать. Отсюда, от нашего лагеря, нам предстоит сделать подъем в 700 метров по очень крутым осыпям и, наконец, может быть (снизу это не было видно), карабкаться по снегу.

Похлебав супу с консервами, мы тронулись. Я хотел довести людей и животных до верхней, наиболее трудной части перевала без большого утомления, поэтому идем медленно. Я иду первым и изо всей силы сдерживаю Мамата, который ведет Партнера и норовит двигаться побыстрее. Сзади цепочкой, через одного, шагают ишаки и люди – это каждый из нас гонит перед собой своего ишака.

Сначала идем по дну долинки возле снежных морен. На склонах все время видны стада архаров.

Всех бодрее сегодня Шавка: после съеденных вчера и позавчера сурков она уже не тащится сзади, а летит впереди и сама норовит добыть для себя сурка. И действительно, вскоре после выхода из лагеря она придушила одного из этих рыжих болтунов.

Мы поднимаемся все выше вдоль реки, кругом начинаются безжизненные каменистые осыпи.

Вверху на склоне тропа видна пока что отчетливо. Неожиданно на тропинке обнаруживаем следы кованого коня не более недельной давности. Увидав их, я успокаиваюсь – значит, перевал уже кто-то проходил в этом году. Но напрасно я успокоился – как выяснилось потом, всадник, оставивший этот след, не смог преодолеть перевал и вернулся. На склонах много архаров, они видны и впереди, и справа, и слева.

Вот метров за 200 от нас пасется небольшое стадо маток архаров, одна из них усиленно лижет свое чадо; некоторые упорно смотрят на нас. Смотрят и не думают удирать, в их взглядах скорее любопытство, чем страх или недоверие.

Вдоль реки, по берегам которой мы поднимаемся, на лужках цветут снежные примулы, сочные черноголовые осоки густыми сплошными щетками покрывают берега ручейков. На склонах гор более пустынно и меньше растений. Большая часть склонов обнажена, но и здесь по понижениям разбросаны куртины копеечника с яркими красными цветками, кустики памиро-алайских лапчаток со своими бело-зелеными сильно опушенными листьями. В трещинах сухой растрескавшейся почвы много молевидной гречихи – крошечного растения; всего один-два сантиметра высотой.

4380 метров . Мы потихоньку поднимаемся. Все бодры. Переправляемся через небольшую речку. Делаем несколько снимков растений. Вдруг сзади выстрел – Олег не выдержал и пугнул архаров. Они просто удивительно нахальны – подходят и разглядывают нас с расстояния 100-150 метров. Это в конце концов просто неприлично.

4420 метров . Вышли на последние верхние морены, сложенные мелким щебнем. Тропа перед нами видна ясно, но следов на ней нет никаких.

4500 метров . Небольшие пятна мелкозема, встречающиеся в моренах, исчезли. Кругом сплошной щебень. Мы медленно поднимаемся по дну древнего ледникового цирка. Растений почти нет, изредка попадаются отдельные стебельки крошечной гречихи.

4650 метров . Мы все двигаемся по осыпи, но осыпи почти совершенно безжизненны. Подъем становится все тяжелее, подолгу стоим и отдыхаем через каждые 15-30 шагов. Рядом, возле тропы, начинают попадаться полузасыпанные щебнем пятна снега.

4710 метров . Растения исчезли. Можно записать, что здесь верхняя граница растений расположена на высоте 4700 метров . Мы уже поднялись в ледниковый, цирк, отовсюду из-под ног доносится журчание невидимых вод, текущих в осыпи. Рядом с тропой небольшой ледничок, весь испещренный грязноватыми, но удивительно ровным полосами, по которым стекают талые воды. Идем все медленнее и уже подолгу отдыхаем после каждых десяти-пятнадцати шагов.

4800 метров . Крутая, а иногда и очень крутая осыпь. Мы делаем восемь-десять шагов и четыре-пять минут отдыхаем. Ишаки идут все хуже, масса сил уходит на то, чтобы подгонять их и заставить идти вверх по следу, а не горизонтально по осыпи, как они все время стремятся.

4850 метров . Свалились три вьюка у двух ишаков и у Партнера. Кое-как, с отдыхом, перевьючиваем, ежеминутно рискуя сами полететь вниз по склону. Очень трудно поднимать и удерживать мешки/пока их привьючишь. Мамат выше всяких похвал, мы только помогаем, он почти все делает один.

4940 метров . Едва идем. Неужели дорога упирается в снежную стенку, опоясывающую гребень перевала, неужели мы упремся в лед и дороги нет? Сейчас еще не видно, но, кажется, дело скверно.

5020 метров . Тупик. Мы под снежной стеной. Стена или почти отвесна, или даже нависает снежным карнизом. Ишаки стоят совершенно без сил. люди почти на пределе изнеможения. Через стену снега ишаки пройти не могут, подняться на 200-250 метров по очень крутой осыпи в обход тоже вряд ли возможно. Один из ишаков уже дважды падал и начинал катиться вниз. Олег едва успел его остановить, бросившись наперерез.

Мамат с Партнером все же пополз вверх по осыпи в обход. Мы, лежа под снежной стеной, видим, как он упорно делает зигзаг за зигзагом. За ним, сбросив вьюки, медленно начинает ползти со своим наиболее сильным ишаком Тадик.

Осматриваем снеговую стену: она не очень твердая, фирновая, но мысль вырубить в ней дорожку для ишаков приходится бросить сразу, на это потребуется не менее суток.

Положение скверное, мы втроем сидим под снежным карнизом. Выше нас метров на 70 на склоне, также обессиленные, сидят Мамат и Тадик. Сил очень немного. Солнце близко к горизонту. В голове появляются нехорошие мысли. Нужен отдых, если же мы много будем отдыхать -наступит ночь. Ночевать на перевале плохо, как бы животные ночью не сдохли, да и люди могут заболеть.

Олег пытается влезть на стенку, он рубит ледорубом ступеньки среди кающихся фирнов – это не просто, но после долгих усилий ему удается, и он взбирается по стене на перевал. Он стоит наверху, на карнизе, в десяти метрах надо мной, и радостно смеется. Олег предлагает поднять наверх вещи на веревках.

Очень скверная работа – подтаскивать тяжелые вьючные сумы по живой осыпи на расстояние в сотню метров на высоте 5000 метров , но я подтаскиваю часть груза и залезаю наверх. Затем Олег скидывает веревку вниз. Аркадий привязывает к ней вещь за вещью, и мы постепенно вытягиваем их наверх.

Теперь мы с Олегом наверху. Ишаки и Аркадий внизу.

Тадик и Мамат на склоне, увидев наши успехи, тоже начинают потихоньку ползти вперед. Но вот упал и покатился по склону Партнер. Как Мамат смог остановить его падение – непонятно. Но Мамат не только сумел остановить падение Партнера по склону. Он делает еще более удивительную вещь: обложив камнями Партнера, чтобы .тот не начал катиться дальше, Мамат взваливает на спину мешок муки в пятьдесят пять килограммов и несет его в безопасное место; к счастью, идти ему уже по горизонтали. Он возвращается еще раз и уносит мешок овса такого же веса,, а затем выводит Партнера. Как только у Мамата на все это хватает сил! Тадик постепенно со своим ишаком карабкается наверх. Когда мы с Олегом отдыхали после втаскивания наверх очередной вьючной сумы, к нам добрались Тадик, Мамат, Партнер и один ишак. Все они ложатся и некоторое время лежат и усиленно дышат. Теперь только три понурых ишака стоят внизу, их охраняет сидящий в безнадежной позе Аркадий.

– Мамат,- говорю я,- как ты думаешь, что будем делать с ишаками? Попробуем вместе пригнать их сюда наверх.

Но Мамат, разувшись, один слезает по снежной стенке и идет к ишакам. Он собирает их всех в кучу и некоторое время в раздумье смотрит в нашу сторону. Я вижу это и жду, что он сейчас попросит, чтобы ему помогли гнать трех ишаков. Я готов уже по первому его требованию идти на выручку, но

Мамат молчит, а потом также молча начинает гнать ишаков на склон. Когда мы вытаскиваем наверх последние вещи, он уже поднялся метров на 100. Аркадий, привязав последнюю вещь, смотрит сначала на склон, по которому поднимается Мамат, а потом на снежную стенку. Затем, безнадежно махнув рукой, начинает карабкаться. Мы ждем его наверху и подхватываем за шиворот как только он показывается. Но вот подходит и Мамат с ишаками. Наконец, все мы вместе на перевале. Все замучены, но страшно довольны. Только одна Шавка безучастно спит.

Кругом широкий простор. Ярко светит вечернее солнце.

Слева поднимается склон горы, по которому на перевал широким языком спускается ледничок, покрытый многочисленными кающимися фирнами; справа – черный скальный гребень другой вершины; сзади – широкие перспективы снежных хребтов. Впереди – обрамленная скальными хребтами, уходит вниз неширокая долина Баляндкиика.

Время – без четверти восемь. Высота – 5045 метров .

Мы отдохнули, завьючили животных и тронулись вниз.

Только глубокой ночью, при свете луны, мы добрались до первой лужайки, где могли хоть чем-нибудь покормить своих усталых ишаков.

25 июня.

Вчера с перевала Олег ушел первым. Он должен был найти место для ночлега, то есть в первую очередь пастбище для ишаков и, если удастся, подстрелить что-нибудь.

Когда, уже при свете луны, мы оканчивали спуск с перевала, наступила настоящая ночь, и хотя вершины снежных хребтов и были освещены луной, но у нас в щели стояла полная тьма. Мы встретили Олега, он шел нам навстречу с архарьим окороком. Он привел нас на лужок. Тут было все, что нам нужно в первую очередь: вода и трава.

Ночью спали плохо: сказывается высота ( 4650 метров ) и утомление. Светила яркая луна, кругом неподвижные, безжизненные горы и со всех сторон шум воды. Но он постепенно затихал, по мере того как прихватывал мороз. Становилось все тише. К утру стояла полная тишина.

С утра долго копались: хотя каждый и говорил, что он не устал, но с завтраком и разборкой собранных накануне растений провозились ни много ни мало до 12 часов дня.

Когда мы вышли работать, над соседней горой непрерывно кружились хищники: тут были и вороны и грифы. Внезапно донеслось какое-то блеяние. Я заблеял в ответ, и вдруг с вершины небольшой горы кто-то бросился к нам. Это оказался архаренок, отбившийся или оставшийся один после смерти матери. Я сначала блеял напрасно: у животного проснулись сомнения, и ближе пятидесяти метров он к нам не подошел. Я сфотографировал его на таком расстоянии, а потом он повернулся и убежал опять на горку – туда, откуда пришел. Неожиданно огромный гриф с высоты спикировал на архаренка, тот заметался и снова бросился к нам. Он бежал прямо на нас. Я успел снять его с расстояния пятнадцати метров. Но внезапно грянул выстрел – это Аркадий почему-то выстрелил в архаренка. Архаренок грянулся на землю почти у наших ног и затих.

Это было так гадко – убить того, кто искал у нас защиты.

Мне стоило огромного труда удержаться и не ударить Аркадия.

Мы попали в удивительный мир -трава лугов не тронута, людей со стадами нет. Мы в каком-то эльдорадо, где масса диких зверей, которые почти не боятся человека. В течение всего дня видно, как кружат бессменно орлы и грифы, по склонам гор пасутся стада архаров, в камнях мелькают горностаи. Здесь нет памирской тишины – непрерывно слышен шум воды, стекают струи талых вод по ледникам, сливаются в ручейки и речки, и над всей долиной стоит неумолкаемое журчание. Идет непрерывная работа ручейков – день за днем, ночь за ночью разрушаются горы, и поток уносит с собой вниз, в равнины, плоды своей работы: пыль, песок, гальку.

Мы должны были составить карту растительности верхнего Баляндкиика, выяснить, где сменяется высокогорная пустынная растительность, свойственная Памиру, на высокогорную же, но степную растительность, свойственную соседней Алайской долине. Я по прошлому путешествию знаю, что Алайские степи далеко заходят сюда, на Баляндкиик и Каинды.

Изучение растительности мы начали сверху. Здесь на самом верхнем пределе у края снегов растут крошечные карликовые, но очень выносливые растения. Они в одиночку и маленькими группами живут в трещинах скал и в углублениях между камнями, то есть там, где есть защита от ветра, там, где солнце лучше пригревает. Высокогорные растения раскидывают свои листочки вдоль почвы, прижимаются к ее поверхности. Цветки у них обычно на невысоких ножках, но очень яркие – ведь им нужно издалека приманить насекомых, которые могут их опылить.

В щелях мы нашли крошечные подушечки крупки Коржинского с яркими желтыми цветками. Здесь же встретились маленькие кустики мятлика Литвинова. В щебне стлались по самой поверхности длинные побеги вальдхеймии трехпалой с красивыми цветками: желтая серединка и ярко-фиолетовое окаймление. В щебне росли крошечная шульция и хориспора.

На берегу снеговых ручейков встречалась бадахшанская примула с яркими фиолетовыми цветками.

Этот пояс растительности можно назвать поясом карликовых холодолюбивых растений.

Целый день до вечера мы описывали эту растительность, брали растения в гербарий, выстригали большими овечьими ножницами и разбирали траву с метровых площадок, вычисляли, какую площадь занимают лужки, пригодные для выпаса, а какую – бесплодные осыпи, фотографировали, наносили растительность на карту.

Кончили мы поздно и все собранные растения едва успели заложить в гербарий.

Целый день над соседней щелью непрерывной каруселью кружатся грифы. Их ужасные всевидящие глаза следят за всем на несколько километров в округе. Что там, в этой щели, происходит? Чего они ждут? Может быть, там идет борьба, может быть, там барс загрыз архара и ест, не подпуская никого? И грифы ходят и ходят над ним, ожидая, когда и им можно будет присоединиться к трапезе.

А может быть, там мучается еще живой, но израненный зверь, смерти которого они ждут?

Грифы кружатся до вечера, до темноты. Они ждут. Уже в сумерках начинают усаживаться они на ночь по соседним вершинам.

Я вспомнил, что и тогда, в 1936 году, почему-то так же здесь кружились грифы. И тогда они внушали мне отвращение и страх.

26 июня.

Еще вчера было решено, что мы сегодня завтракать не будем. Собственно, решение было вынужденное, вызванное тем, что на приготовление вчерашнего обеда пошли две палки от палаток и весь кизяк от диких баранов, который мы смогли собрать на два километра в окружности, так что даже чай вскипятить не на чем.

Вышли мы рано, шли часов до трех и очень устали, прошли фактически только 12-13 километров, причем спустились всего только на 300 метров – с 4650 до 4350 метров . Наконец, дошли до такой абсолютной высоты, где может расти и терескен.

Наносим на карту верхнюю границу терескенников, описываем их, собираем гербарий и движемся дальше.

Терескен нам интересен не только как ботанический объект. Кроме того, это топливо, это тепло, это горячий обед.

Сегодня Шавка загнала под камень сурка; она отрезала его от норы, но зверек скрылся под камень и не желал, конечно, вылезать. Подталкивая ледорубом, мы сначала заставили сурка высунуться и сняли с него «портрет», а затем выгнали его оттуда совсем. Шавка, конечно, кинулась на сурка, но этот сурок оказался молодцом – в результате грандиозной баталии (сурок дрался на задних лапках и несколько раз укусил Шавку за морду) травоядный сурок опрокинул и покусал хищницу собаку и сумел ускользнуть в нору. Нырнувшая было за ним Шавка выскочила оттуда только с клочьями шерсти в зубах, сам сурок ушел.

Я снимал несколько раз сурка под камнем и Шавку нос к носу. А снимки боя на открытом месте, по-видимому, не получатся, так как я в азарте продолжал снимать, не наводя на фокус. Жаль.

Лагерем мы стали в долине Баляндкиика, против чудесного ледника. Пообедали, и все спят. Все-таки тяжело работать на такой высоте,- после утреннего перехода обязательно приходится отдыхать час-два, чтобы опомниться перед тем как начать экскурсировать. Недалеко от лагеря видна таджикская колхозная ферма. Сейчас пошлю Мамата и Тадика к колхозникам. Надо попытаться нанять ишаков или коней. Пешком ходить помногу тут просто трудно.

27 июня.

За эти дни мы немного устали, по-видимому надо устроить дневку. Каждый день идем по 20-30 километров, непрерывно следя за вьюками, иногда перевьючивая, подгоняя ишаков, которые норовят или остановиться и пощипать траву, или удрать куда-нибудь в сторону. Во время маршрута собираем растения, делаем описания, заходим в сторону, а потом опять догоняем караван. Ввиду того что мы работаем на высоте свыше 4000 метров , мы так утомляемся, что ко времени остановки совершенно никуда не годимся. А главное – не отдыхаем как следует ночью из-за сильных холодов.

Вчера Тадик ездил к таджикам на ферму с дипломатической миссией, но безуспешно. Хотя переговоры и происходили в обстановке полного взаимопонимания, но они затянулись и никаких результатов не дали. Нам предложили внаем только микроскопического ишака – вроде зайца,- мы отказались.

Целый день сегодня идем вниз по реке, и чем ниже – тем становится теплее. Блаженство. Можно почти весь день идти в одной рубашке, не то что в последние дни, когда чуть солнце спрячется за горы, так уже никак до следующего утра согреться не можешь.

Наконец, спустились до высоты около 4000 метров . Кругом опять знакомые памирские картины: широкие террасы, покрытые терескеном.

Чем дальше вниз по долине, тем с большей тревогой следил я за рекой: она быстро разрасталась и примерно километров за десять до остановки,- а остановились мы у устья Зулумарта, притока Баляндкиика,- стала такой многоводной, что перейти через нее вброд с ишаками стало явно невозможно.

Недалеко от устья реки Зулумарт на другом берегу мы увидели медведицу с медвежонком. Она неторопливо шла, а рядом с ней, как шарик, катился медвежонок. Медведица пыталась перейти на нашу сторону, и ее быстро понесло течение, но на середине реки она повернула назад, обнаружив, что медвежонок не поплыл за нею. Олег бросился в погоню. Задыхаясь, он бежал по этой стороне реки, медведица двигалась по той стороне. Так как они быстро удалялись вниз, мы остановились на берегу Зулумарта.

Казалось, эта погоня безнадежна.

Место для лагеря выбрали очень хорошее. Поставили палатки у подножия небольших скал на берегу крошечного мелкого озерка. Кругом, вдоль озерка и по Зулумарту, идут полоски хороших лужков, есть чем покормить наших ишаков. За нами узкое ущелье Зулумарта, перед нами широкая долина нижнего течения Баляндкиика.

Когда мы развьючились, явился Олег. Оказывается, он все-таки убил медведицу выстрелом через реку. Олег захотел переправляться вброд, но я как начальник экспедиции категорически запретил. Олег заявил, что он, как зоолог, не может бросить шкуру и череп медведя, потому что из этого района в Зоологическом институте нет никаких материалов по медведям. Я ответил, что даже за все сокровища Голконды никто не пойдет на тот берег, так как это равносильно самоубийству. Разыгралась сцена. Я не пускал, он настаивал, а я знал, что перейти Баляндкиик здесь ни пешком, ни верхом на Партнере нельзя.

Наконец, договорились, что он утром выедет вверх по реке и перейдет ее по броду, который мы видели километрах в десяти. Во время спора я сильно переволновался, и мне так и чудилось, что из-за черепа этого проклятого медведя мы не все вернемся из маршрута.

Целый день мы следим за небом. Мы опасаемся нападения с воздуха на труп медведя; проклятые грифы могут расклевать шкуру, испортить череп. Но почему-то грифы так и не появляются. Странно даже как-то: медведь лежит на видном месте, а грифов нет.

Неясно, как же грифы отыскивают свою добычу? Что тут играет роль – зрение? А, может быть, и слух? Я определенно знаю, что в ряде случаев грифы появляются на звуковые сигналы, например на выстрел охотника. Когда я участвовал с пограничниками в охоте на архаров, грифы прилетали минут через пятнадцать-двадцать после выстрелов, хотя в поле зрения их до этого не было.

29 июня.

Сегодня наши ушли рано. Проснувшись утром, я видел, как Олег взгромоздился на Партнера, а Тадик торжественно уселся на ишака.

Мы с Аркадием с утра занимались описанием лугов и степей. Брали пробные укосы с метровых площадок, чтобы определить, какую поедаемую массу для скота можно получить с одного гектара таких пастбищ. Собирали растения.

Работая, мы следили за противоположным берегом реки и за небом. Оно было безоблачно и совершенно безопасно. Ни одна пара черных крыльев там не патрулировала.

Среди дня мы увидели, как на том берегу появились две конные фигуры. Они двигались по самому берегу, а затем повернули в камни, туда, где лежала убитая медведица.

Мы работали и вечером. Если днем через Зулумарт можно переправиться с трудом, прыгая с камня на камень, то перебраться вечером нечего и думать. Зима была снежной, сейчас стоят жаркие дни и снега тают. Вечером начинается какое-то водяное безумие. Ярко-желтая вода заливает все, скрываются камни в русле и все луга по берегам. На месте небольшого ручейка в неистовом реве, в желтой пене с гулом, несется большая река. Над ней на два-три метра взлетают брызги и стоит такой грохот, что не слышно, как ревет ишак, привязанный в пяти метрах.

Олег и Тадик вернулись только на следующий день; им пришлось ночевать у переправы, так как вечером на Баляндкиике вода поднялась необычайно высоко. На ночевке жарили медвежьи шашлыки и мёрзли, а сегодня вернулись днем усталые и довольные.

Я сказал, что ввиду крайне важных событий разрешаю использовать часть неприкосновенного запаса – вскрыть бидончик, сделав в нем гвоздем маленькую дырку, и начислить каждому по стаканчику. Но они меня удивили.

– Знаешь что,- сказали они,- так замаялись, что даже не хочется.

Тут можно было только пожать плечами.

Они рассказали, что когда подходили к убитой медведице, медвежонок сидел подле нее. Он подпустил их довольно близко, дал себя снять (снимок, как всегда в таких случаях, конечно, не вышел). Когда же они стали приближаться вплотную, он сначала прятался за медведицу, а потом удрал с такой скоростью, что поймать его было невозможно.

Они привезли шкуру и окорока, но прославленная медвежатина здорово отдает псиной.

Завтра наша экспедиция разделяется. Олег, Мамат и я, забрав почти весь «подвижной состав», уйдем на Каинды, Тадик и Аркадий останутся здесь. Они будут изучать растительность по долине реки.

К вечеру все было собрано для завтрашнего похода, ишаки даже оседланы. Если первое время, попав в высокогорье Памира, они очень плохо чувствовали себя, мало ели, были понуры и малоподвижны – сейчас уже акклиматизировались, повеселели, гоняются друг за другом, играют и вообще чувствуют себя превосходно. Стали шкодить: чуть стоит зазеваться, как какой-нибудь ишак сразу засунет морду в мешок с хлебом, а то и в чашку с кашей.

Был удивительно тихий и теплый вечер. Солнце село, по Зулумарту прошла основная вода, и стало совсем тихо. И опять вспомнился мне тот год, когда я здесь сидел тогда один, также ревел и бесновался Зулумарт. А Мумеджан и Надир уехали на охоту и не возвращались. Они взяли винтовку, я ждал, а их все не было. Я ждал и слушал шум воды, и в этом шуме мне то слышались какие-то голоса, то топот, и я вскакивал и выбегал из палатки. А их все не было. И я не знал уже – ждать ли их.

Они тогда явились только утром. Разъяренная вода Зулумарта отрезала их от лагеря.

Странно все-таки вел тогда себя Надир. Почему-то он любил вечером отойти от костра, сесть где-нибудь поодаль и смотреть издали на меня с Мумеджаном. А когда было хоть немного свободного времени – ходил в отдалении, пристально разглядывая землю.

Точно он искал кого-то.

Точно он выжидал чего-то.

30 июня.

Тронулись утром пораньше.

Первая наша задача – переправиться через Зулумарт. Мы нарочно спустились к самому устью, где течение несколько медленнее и меньше крупных камней.

Когда я стал переправляться на Партнере, не дойдя до середины реки, почувствовал, как лошадь подхватило течением, и мы поплыли. К счастью, глубокое место было нешироким и нас снесло всего на несколько метров. С трудом, но благополучно Партнер выбрался на берег,- значит для ишаков этот брод непригоден. Пришлось искать переход выше по течению, где помельче.

Ишаков переводили по одному, поддерживая за узду и за хвост, но и тут не обошлось без хлопот. На середине, на самой кромке переката Портвейн лег в воду прямо с вьюком. Стали поднимать – не встает. Я подумал, что у него сломана нога. Осмотрели – нет, ноги в полном порядке. Поднимаем – опять не встает. Пришлось на середине реки развьючивать и на себе тащить всю кладь. Только после этого Портвейн встал и позволил довести себя обратно до берега. Вот ведь действительно упрямый осел!

На другом берегу завьючили снова, поехали – Олег и Мамат на Коньяке и Портвейне, я – на Партнере.

Вечер. Мы лежим в спальных мешках, покрывшись палаткой. По палатке барабанит дождь. Мы с трудом, перешли Караджилгу, но третья речка – Каинды – преградила нам дорогу. По трем руслам этой реки с невероятным грохотом и ревом шла коричневая, как кофе, вода, шла неровными буграми, образуя посредине реки гребень. Мы долго бродили по берегу и по реке в поисках переправы, но ее не было. Пришлось тут же, на берегу, где нет ни травы, ни топлива, расположиться на ночь и варить рис с архариной.

Лежим в мешках, хотя сейчас всего семь часов вечера. Необычайно красивый вид открывается отсюда: вдали, на западе вздымаются высочайшие горные вершины в хребте Академии Наук а на востоке – белый гребень хребта Зулумарт, отделяющий нас от бассейна озера Кара-Куль. Крутые гребни хребта Академии Наук производят своей высотой и крутизной прямо фантастическое впечатление.

По едва заметной тропинке, ведущей к перевалу, который мы должны преодолеть, никто не ходил с прошлого года. На тропе нет никаких следов человека, зато звериных сколько угодно. Вот бессчетные следы архаров, вот глубоко отпечатались, очевидно после дождя, следы медведя.

Река стихает, утром она, как видно, превратится в небольшой ручей. Уже сейчас прошла натаявшая за день вода, и с каждой минутой шум ее все глуше.

Скорее бы наступило завтра – скучно лежать в мешках, а делать что-либо решительно невозможно.

Я заснул с неприятным чувством под шум дождя, а когда проснулся, над нами было ясное солнечное небо. Мы быстро поели холодной до отвращения каши с архарятиной и тронулись в путь.

Речка, бывшая рано утром прозрачной и тихой, чуть стало светло начала быстро мутнеть, потом желтеть и набухать. Неприятно лезть в холодную воду с утра, но что делать! Мы быстро перешли реку, найдя брод. А это великое искусство – находить броды через горные реки и переходить через них. При высоте воды до половины бедра переходить реку, имеющую хороший уклон, часто невозможно. Конечно, если течение хотя и быстрое, но равномерное, это проще. Если же вода идет вниз сплошным каскадом, а бугры и гребни на воде достигают метра, если грохот воды таков, что, войдя в нее, вы уже не слышите людей, стоящих за пять шагов на берегу, если, взглянув вверх по течению, вы увидите, что в пяти-семи метрах уровень воды выше вас, то есть что уклон 25-30 сантимеров на метр, то тогда станет понятно, что иногда переходить через реку глубиной немногим выше колена бывает рискованно.

За речкой едва заметная тропинка идет по дну глубокого каньона с почти отвесными стометровыми стенками, сложенными из конгломератов. По широкому, но довольно круто падающему дну каньона течет река, русло ее завалено беспорядочно нагроможденными обломками скал. С большим трудом находим дорогу вверх по обрывкам когда-то существовавшей тропинки, сейчас во многих местах погребенной под грудами щебня и крупными кусками горных пород. Видимо, давно по этой дороге никто не ходил.

Вдоль реки небольшими пятнами начинают встречаться лужки, на них с жадностью набрасываются наши изголодавшиеся за ночь ишаки. Ярко цветут луга, радует глаз сочная зелень осок и кобрезий, нежная белизна эдельвейсов, ярко- голубые цветки горечавок.

Покормив немного ишаков и собрав гербарий, мы двигаемся выше. Когда поднимаемся еще на 300 метров , нас окружает уже низкая приземистая растительность. Здесь много подушковидных растений.

Но еще выше исчезают и растения-подушки. Повсюду – крутые подвижные осыпи. Еще некоторое время среди них встречаются отдельные высокогорные растения. Вот закуталась в густую белую шубу из длинных волосков соссюрея памирская, вот тонкие стелющиеся побеги вальдхеймии трехпалой, христолеи веерной. Растения погружены в щебень, даже розетки листьев расположены в промежутках между камнями, где они закрыты от ветра.

Но дальше осыпей становится все больше, мелкозем встречается все реже, растений уже нет. Высота – 4800 метров . Скалы и осыпи голы.

С большим трудом поднимаемся все выше и выше. Десять-двенадцать шагов, и остановка на несколько минут – стоим и дышим.

Час дня. Из низких облаков падают отдельные маленькие крупинки снега. Среди полной тишины где-то глубоко в осыпи чуть слышно журчание. Мы стоим с открытыми сухими ртами под самым перевалом. Ноги налились свинцом, сердце бьется тяжело и сильно. Мы стоим и стоим, дышим и дышим и, кажется, никогда не сможем восстановить дыхание.

Наконец перевал. Сзади нас широкая, просторная долина Баляндкиика, широкие террасы, мягкие склоны хребтов; зеленые ленты лугов вдоль всех ручьев.

Тепло. Безоблачное небо. Яркое солнце. Лето.

Впереди глубоким провалом уходит вниз узкое ущелье Каинды, с трех сторон окруженное цепыо ледяных вершин, прикрытое сверху густыми серыми тучами. Сплошными потоками справа и слева сползают в долину ледники, белые вверху, серые на склонах, а еще ниже – скрывающиеся в беспорядочном нагромождении морен.

Холод. Облака и туманы, ледяной хаос. Зима.

Уныло смотрели мы вперед, невольно оглядываясь, сравнивая лето Баляндкиика и мрачную зиму Каинды.

Вот здесь, под перевалом, тогда я заметил следы. Человек прошел перед нами по той же дороге, он шел в ту же сторону, что и мы, он был обут в местную обувь и прошел совсем недавно, , «

Только .Надир не смотрел на следы. Он равнодушно стоя поодаль. Я не знал, как мне быть,-я не верил Надиру, но боялся показать мои опасения именно ему. И я сделал вид, что не заметил следов. Но после этого две ночи по пути до Алтынмазара я не спал вовсе.

Почти стертая движением осыпей, полузасыпанная щебнем, по крутому склону спускалась вниз наша тропинка. Виляя задами, цепочкой пошли вниз ишаки. Шли они крайне неохотно. На одном из изгибов тропинки один ишак не захотел спускаться вниз по крутой тропинке, пошел по склону без дороги и попал в движущуюся осыпь. Осыпь быстро поползла. Мамат едва успел подскочить и замедлить все ускоряющееся движение несчастного Коньяка вместе с осыпью. Он с ишаком продолжал сползать и тогда, когда мы успели подбежать к нему на помощь.

Вскоре дорога исчезла среди хаоса моренных нагромождений. Мы двигаемся вниз по гребню морены, держа направление на кусочек тропы, видневшейся на склоне километров на пять ниже. Ясно, что этой тропой никто не пользовался уже в течение нескольких лет.

Первый зеленый холмик, покрытый растительностью, встретился нам на высоте 4400 метров . По склонам холма раскинулся прекрасный цветущий высокогорный лужок. Удивительно приятно было видеть среди суровых склонов с почти безжизненными осыпями, среди скал и нагромождений морен этот пестрый цветистый луг. Он весь переливался яркими красками, не было, казалось, такого растения, которое бы не цвело: прекрасные высокие кустики памиро-алайской родиолы с сочными листьями, покрытые красными цветками, яркие фиолетовые альпийские астры, белые эдельвейсы, ярко- желтые лапчатки, фиолетовые цветки остролодочников, желтые цветки крупок и большеногих хориспор – все, все цвело и горело на этом маленьком лугу, окруженном огромными пространствами мертвых скал и осыпей.

Странным казалось то, что нигде не видно ни животных, ни их следов. Даже трава нигде не обкусана.

Нашей основной целью в долине. Каинды было выяснение характера высокогорной растительности и тех абсолютных высот, на которых она располагается. В течение всего дня и вечера, вплоть до густых сумерек, мы быстро и непрерывно спускались вниз. По мере уменьшения абсолютной высоты луга становились все богаче, а высота трав все увеличивалась. Несмотря на большую скорость, за те шесть-семь часов, что мы опускались по долине, нам удалось сделать до пятнадцати описаний и собрать свыше трехсот листов гербария. К вечеру характер растительности резко изменился: кругом были степи, внизу, вдоль реки, стал попадаться кустарник, появилась арча. Еще несколько километров мы спускались вниз и, наконец, убедились, что высокогорная растительность кончилась, исчезла. Нижняя граница высокогорной растительности пройдена, материал собран. Задача нашего маршрута выполнена.

К вечеру дорога стала хуже. Нас не пугали ни осыпи, ни камни, но частые переправы через узкую и полноводную Каинды были опасны для наших ишаков. Большие отрезки прежде существовавшей тропы оказывались погребенными под недавними обвалами. Олег один ушел по левому берегу вперед. Около восьми часов вечера мы наткнулись на недавно образовавшуюся осыпь и остановились. На небольшой луговинке поблизости от ручья я оставил Мамата с ишаками, а сам спустился еще километра на три ниже, чтобы ознакомиться с растительностью, но, увидев, что растительность и ниже все та же, я решил, что дальше идти незачем, и вернулся к Мамату.

Стало смеркаться. Но Олег не возвращался. Меня это беспокоило. Дорога, по которой мы с трудом шли днем, была опасна,, сорваться с откоса или полететь в воду в темноте чрезвычайно просто.

Мы с Маматом время от времени кричали, хотя река, конечно, заглушала наши крики; несколько раз зажигали листы бумаги. Олег явился уже в полной темноте, после того как мы решили- организовать поиски.

Положение наше было неважным. В окрестностях лагеря не оказалось ни кизяка, ни кустарничков. И хотя у нас были крупа, мясо и мука, варить их было не на чем. Был, правда, сахар.

С, горя мы съели полкило сахара, запивая его водой, и, покрывшись палаткой, легли спать.

– Ну, так что будем делать? – после довольно длительного молчания спросил я.

– Так что же делать, мне все равно,- отвечал Олег,- козлов-то нет, черт их задери…

– Ну, так как же? Мне-то здесь делать нечего,- продолжал я,- тебе нужно побыть здесь или назад пойдем, на Баляндкиик?

– Конечно, назад, чего же мне делать. Козлов-то нет.

Так и решили идти назад.

– Может, по маленькой, Олег? – помолчав, сказал я. – Бидончик я на всякий случай взял с собой.

– Знаешь, боязно,- сказал он.- Завтра надо на перевал лезть, лучше завтра за перевалом.

Ночью не спалось.

Сначала было тихо, но через некоторое время забарабанил дождь, потом опять стало тихо, и я, засыпая, подумал, что дождь кончился. Но когда я проснулся часа за два до рассвета и выглянул из-под палатки, то в тусклом свете луны увидел зимний пейзаж. Шел снег, он падал густо и, видимо, давно; на палатке, покрывавшей нас, лежал слой сантиметров в десять. Рядом с нами стояли обледенелые и покрытые снегом ишаки.

Утром мы встали мокрые и голодные; ишаки были голоднее нас, ночью они не ели. Снег не переставал. Нужно было идти назад.

В течение всей долгой дороги до лужка в верховьях долины мы шли в сплошном облаке и при непрекращающемся снегопаде. Замерзшие ишаки едва двигались, никакие побои на них не действовали. Я с тревогой думал о том, смогут ли они влезть на перевал, но нам повезло: когда мы подошли к лужку, который видели накануне, ненадолго выглянуло солнце. Ишаки обогрелись, ободрились, стали разгребать снег и добывать корм. Поели и мы консервов и сахару. Даже успели собрать и заложить гербарий, раскопав некоторые растения. Но как только мы кончили сборы, сразу, как в театре, солнце исчезло, облако опять укутало все, и пошел снег.

Всю дорогу до перевала шли в полной тишине и в густом тумане. Я двигался последним и не видел Олега, шедшего первым. Когда мы оказалась у подножия перевала, снег повалил особенно густо. Ишаки едва шли, мы тоже был» сильно утомлены и часто отдыхали. Тропа по склонам перевала едва угадывалась под снегом. Мы постояли, подтянули вьюки на Партнере, отдохнули, съели плитку шоколада, бывшего в последнем резерве, а ишакам роздали оставшийся сахар. После этого мы еще посидели, поглядели на перевал, друг на друга и полезли на кручу.

Впереди бросками двигался Партнер – он то делал несколько быстрых рывков по ползущей мокрой осыпи, то сразу останавливался. Ишаки, хотя и без груза, кажется, готовы были в любую минуту упасть. У них дрожали и подгибались ноги, они все норовили лечь, но мы кричали, били их, и они опять шли.

Казалось, конца не будет этому карабканью.

Над Баляндкииком плыли веселые облака, и было сравнительно ясно, с перевала мы опять вернулись к лету.

Еще по дороге решили, что если воды окажется мало, то перейдем через речку, возле которой ночевали накануне, и попытаемся дойти до основного лагеря. Воды было мало, и ггереити реку вброд не составляло труда, но все так устали что расположились с ночлегом на берегу.

В лагере застали полную тишину и безлюдье. Кагор, оставшийся дома и пасшийся на привязи, выказал бурную радость по поводу нашего возвращения, а наша собака Шавка, а наша собака не обрадовалась, а испугалась.

4 июля.

Сегодня Мамат занимался приготовлением лепешек, напек целый мешок. Олег препарировал шкуры. Я собирал гербарий, потом ходил фотографировать. Мне давно хотелось сделать снимки долины Баляндкиика со снеговыми вершинами вдалеке.

5 июля.

Вышли мы рано и, двигаясь вдоль Биляндкиика вверх, пытались найти переправу как можно ближе. Наша Шавка стала последние дни совсем шалая, хватает и пожирает что ни попало. Сегодня ночью она сожрала все мясо, до которого смогла добраться, а потом исчезла. Утром мы напрасно стреляли и кричали, она не появлялась, так мы и ушли без нее.

В четырех километрах выше устья Зулумарта Олег нашел переправу, и мы выбрались на тот берег. Это была довольно хлопотливая переправа – по самому гребню над настоящим водопадом. Тут оказалось не так глубоко, и вода поднималась только сантиметров на пятнадцать выше колена, но течение было настолько сильно, что Тадика, как самого легкого из нас, дважды подхватывало и сбивало с ног, однако каждый раз ему успевали подать конец ледоруба и остановить падение. Каждого ишака приходилось переводить втроем: один держал за узду, а двое упирались, помогая животному устоять против бешеного буруна, бившего в бок и иногда перехлестывающего через челку.

Мы не рассчитали, и дело чуть не кончилось плохо. Внезапно начался быстрый подъем воды в реке. Камни, торчавшие над водой, стали исчезать, и мы едва успели перейти, как дальнейшая переправа стала невозможной.

Перейдя Баляндкиик, мы вышли в боковую долину. Здесь сходятся две довольно большие щели с крутыми склонами и совершенно ровными и широкими днищами. Это очень типичные троги, то есть долины, пробитые ледниками. Мы устроили лагерь рядом с юртой киргизской фермы, где живет охотник Декамбай. Ферму обслуживает сам Декамбай, его жена и его помощник.

Удивительно, как тут живет Декамбай! Это прямо отшельник. В самых отдаленных местах проводит он целый год, пасет и доит своих кутасов. Обычно он только дважды в год выезжает отсюда – осенью и весной – для сдачи шерсти и масла и для закупки муки, чая, мануфактуры и т. д. Киргизов кругом нет на сотню километров, ближайшие таджики – за десятки километров.

Принимал нас Декамбай со всеми тонкостями киргизского гостеприимства: сначала был подан достархан, (скатерть) с лепешками, чай и каймак. Чай наливался на самое дно маленьких пиалок понемногу, но бесконечное число раз. Затем подали айран в больших деревянных чашках. После мы отдыхали. Часа через два в огромной миске, проще сказать в тазу, подали вареную баранину, которую все брали руками, отрезали кусочки и ели, обмакивая в густой соленый раствор, приготовленный в отдельной чашке.

Наиболее почетным гостям, как обычно, была подана вареная баранья голова, печенка и курдюк (то есть попросту вареное баранье сало). Затем следовала шурпа – бульон, в котором варилось мясо, айран, наконец, опять чай.

Поели мы плотно. Пожалуй, плотно – это не совсем то слово Мы наелись до того, что не могли дышать. Привалившись к чему попало, мы полулежали или просто лежали на кошмах. В голове приятная пустота и сил не было подняться. Долго в «молчании переваривали пищу. Наконец, Олег не выдержал.

– Эй вы, удавы,- сказал он,- а козлов-то нет!

Но мы настолько были набиты пищей, что в нас никакие мысли вместиться не могли, и мы тупо молчали. Мы даже были не в состоянии огорчиться, что козлы до сих пор не найдены.

6 июля.

Долинка, в которой мы находимся, особенно ее верхняя часть, очень живописна. Из многих боковых ущелий в нее сползают ледники, склоны гор покрыты фирновыми плащами, а вдоль реки тянется полоса прекрасных лугов, сейчас пестрящих фиолетовыми полосами цветущих примул, желтыми пятнами хориспор и лапчаток, синих горечавок. Эта богатая растительность привлекает многих животных. По склонам гор здесь все лето держатся кульджи, как киргизы называют самцов архаров, наделенных мощными рогами. Над нашим лагерем, разбитым рядом с юртой Декамбая, в расстоянии полутора километров целый день видно стадо кульджей, которых совершенно не смущает и не интересует наше присутствие. С утра они пасутся, весь день лежат на снегу или рядом с ним, к вечеру опять начинают кормиться, спустившись по склону к нам поближе.

Когда Олег убил архара, то большое стадо, стоявшее метров за 500 и ближе, совершенно не обратило внимания на выстрел; некоторые архары подняли головы и посмотрели в сторону выстрела, а другие даже не стали глядеть.

Благодаря соседству с Декамбаем наш скудный стол, состоящий обычно из каш и архарьего мяса, разнообразится молоком и лепешками, которые испекла хозяйка.

Погода скверная: дует ветер, идут облака в каком-то хаотическом беспорядке – в нижнем слое воздуха в одну сторону, верхнем в другую. То дождь закапает, то снежок перепадает,- вообще холодно, как говорят, «кутасья погодка».

Спим мы плохо. У нас усиленно дебатировался вопрос – как теплее: раздеваться в мешке и класть все на себя сверху или влезать в мешок одетым. Я на горьком опыте установил, что сейчас раздеваться невозможно, замерзаю совсем, поэтому я надеваю на себя даже ватник и в таком виде залезаю в мешок. От этого, конечно, в мешке не повернуться, дышать трудно, да и отдыхать плохо. Но ничего не поделаешь. 7 и юл я.

Проснулись рано, но вставать не торопились. Олег, ездивший вчера с Декамбаем в конец долины снимать архаров для кино, кое-что снял, так как архары подпускают близко людей, идущих со стадом кутасов. К вечеру, торопясь домой в лагерь, они стали переправляться через реку, не разведав толком брода, и Декамбай, ехавший на ишаке, был сбит течением, окунулся с головой, и его шапку унесло. Олег на Партнере переправился благополучно.

Еще лежа в мешках, мы обсуждали вопрос – тронуться ли нам в поход, или отложить выход, а Олегу пойти на охоту. Но судьба была к нам на этот раз благосклонна: как раз во время этого разговора на склоне над нами показался архар. Олег выскочил из мешка и с карабином, в одних носках бросился ему наперерез. Он пробежал шагов пятнадцать и выстрелил с колена. Проблема мяса была решена.

Мне хотелось этот маршрут вниз по Баляндкиику возможно облегчить, поэтому у Декамбая мы наняли еще Ишака и кутаса.

Выйдя из лагеря, мы направились вниз по реке, так как у юрты Декамбая она довольно опасна для переправы. Километра через два мы перешли речку, причем не обошлось без приключений. На этот раз пострадал Мамат, сбитый течением и упавший вместе с ишаком в воду.

В продолжение целого дня мы спускаемся все ниже и ниже.

По мере нашего движения вниз становится все теплее, появились и кустарники, которых выше не было. Первые кусты, встреченные нами на высоте четырех тысяч метров, оказались жимолостью, ее веточки не поднимались выше травы. Но чем дальше вниз по долине, тем кусты становятся более раскидистыми и высокими, на абсолютной высоте в 3000 метров у берега Баляндкиика росли уже кусты шиповника в два-три метра высотой, покрытые белыми цветками, и небольшие группы прекрасных березок.

На том месте, где была убита медведица, мы встретили медвежонка: хотя ростом он и не прибавился, но, прожив несколько дней в одиночестве, стал совершенно взрослым. Увидав нас, он с космической скоростью умчался вверх по склону.

Сегодня наш лагерь на самом берегу Баляндкиика, превратившегося здесь в такую мощную реку, что о переправе вброд нечего и думать. Мы на дне каньона глубиной в 300 метров . Старая дорожка дальше вниз по Баляндкиику оказалась подмытой и рухнула, видимо еще несколько лет назад. Тропа обрывалась в реку, дальше пути не было. Сто- пятидесятиметровая мраморная отвесная скала, в которую с силой бьет Баляндкиик, запирала ущелье.

По следам на дорожке можно было заключить, что здесь недавно побывали люди с лошадьми и кутасами. Декамбай подтвердил, что действительно до этого места недавно прошли таджики с Бартанга во главе с секретарем райкома. Они пытались спуститься до Алтынмазара, но пройти им не удалось, и они повернули назад. А уж раз повернули такие скалолазы, как бартангские колхозники, значит, дороги с караваном дальше нет. Конечно, пройти можно, но только очень медленно, самим создавая тропу и разыскивая переправы, но для этого у нас нет времени.

8 июля.

Было ясное, яркое утро. Рядом с грохотом неслась река, а по склону над нами под ветром шелестели листья чудесных березок, покачивали ветвями усыпанные крупными белыми цветками кусты шиповника. Между кустами росли высокие злаки – овсец, тимофеевка, гигантские вострены.

А по ту сторону реки, на высокой скале, оканчивающейся, плоскостью, кто-то с огромными рогами, свесив со скалы голову, внимательно и спокойно наблюдал за нами.

– Олег, Олег! – закричал я.- Да вставай же, черт!

Олег вскочил и так, сидя в мешках, мы долго то в бинокль, то простым глазом, наблюдали за этим бородатым гостем.

Наконец-то появились козлы! Наконец-то мы встретились с кииками, свидания с которыми так жаждал Олег.

Мы долго сидели и глядели. Мы не проявляли никаких агрессивных намерений, мы просто наблюдали за ними. И козлы, видимо, были не испуганы, а заинтересованы нами. Потом мы все-таки вылезли из мешков, мылись, готовили завтрак, завтракали, потом собирали растения, готовили обед, отдыхали и все время поглядывали на скалу, наблюдая за стадом кииков. И киики тоже. Они уходили поесть травки или попить водицы, или полежать, но все снова и снова возвращались к краю скалы поглядеть на нас.

Видимо, мы взаимно интересовали друг друга.

Здесь, на берегу шумного Баляндкиика , в тени берез и пышных кустов шиповника закончился наш маршрут. Мы день проработали, потом поднялись на плато и там простояли День, но оба эти дня то вблизи, то вдалеке видели новых рогатых и бородатых знакомых. Мы были по одну сторону Другую, они нас не трогали, и мы их тоже. Два дня мы были соседями и очень, видимо, были довольны друг другом.

Никогда не забуду я последнего вечера на Нижнем Баляндкиике. Была тишина, был шум листвы и веселый шум воды. Было звездное небо над головой и состояние полного покоя. Откуда оно явилось? Наверное, от мыслей о том, что мы дошли до последнего пункта, до которого мы могли дойти. Что мы выполнили все, что должны были выполнить.

А я лежал и вспоминал о конце пути в ту давнюю экспедицию в 1936 году, когда я пришел в Алтынмазар, и так же вот надо мной был шорох листвы и звезды и тогда я в первый раз заснул спокойно. Веселых вестей не было. Да, Т. и Р. погибли от вражеской руки. Но мрачная тень, лежавшая надо мной под влиянием страха и недоверия и мешавшая мне видеть все так, как надо, исчезла. Только тогда стало понятно поведение Надира. Это был друг. Но он не сказал этого, когда приехал к нам, он не сказал, кто и зачем послал его с нами. Не знаю, почему он это сделал, может быть, он думал, что его и заподозрить нельзя? Но, боже мой, от каких бы он избавил меня сомнений, если бы сказал, что послан начальником заставы.

Своими желтыми кошачьими глазами даже ночью следил Надир за всем вокруг. Следил молча. А эти следы под перевалом… Надир что-то знал еще, о чем и потом не сказал. Мне почему-то кажется, что те, убийцы, подходили к Надиру, уговаривали его примкнуть к ним, может быть, соблазняли или угрожали. И, может быть, даже скорее всего так, именно ему я был обязан тем, что для меня все кончилось благополучно, а для тех плохо.

Их вскоре схватили, с ними рассчитались…

9 июля мы повернули назад и пошли вверх по Баляндкиику. К вечеру оказались против юрты. Оставалось только перейти реку, и мы были бы в старом лагере. Однако сделать это было невозможно: река превратилась в бешеный поток, переправиться через который с ишаками было совершенно немыслимо.

Тут же, напротив юрты, мы разбили лагерь и заночевали.

Олег последнюю часть пути прошел не с нами, а через горы – ему хотелось напоследок добыть несколько архарьих шкур и желудков. В наш лагерь он пришел затемно, но с хорошими результатами.

10 июля.

Утром воды в реке оказалось гораздо меньше, но она была совершенно грязная, почти черная, поэтому не было возможности видеть подводные камни и дно. Мы долго искали переправу и, наконец, решили переправляться. Напрасно мы не пошли еще выше. На середине реки течение повалило одного ишака с вьюком. Я долго пытался помочь ему встать, но ишак заупрямился и вставать не желал, а вода била жестоко, и товарищи не могли мне помочь. Я совершенно выбился из сил, течение выбило у меня ишака из рук и понесло вниз. Мы бежали по берегу, а река, кувыркая, несла ишака. Он то застревал на камнях, то снова неудержимо двигался вниз. Ишак окончательно застрял в камнях под водой только метров на сто пятьдесят дальше вниз по течению. Самого ишака даже не было видно на поверхности бурой, грязной воды, течение трепало только конец веревки.

Обвязавшись веревкой и поддерживаемый с берега товарищами, я добрался до несчастного животного. С огромным трудом удалось развязать веревки вьюка и поочередно перетащить на берег обе вьючные сумы, бывшие на ишаке. Спасти ишака не удалось, он уже захлебнулся. Подмокли и погибли снятые Олегом с таким трудом пленки: сцены из жизни диких животных – архары, киики, медведица с медвежонком, волчата, сурки.

Олег молча принял удар. Это, действительно, была огромная потеря. Вместе с фотографиями погиб и бидончик. Он был слегка сплющен, и в нем теперь вместо благородного прозрачного спирта булькала мутная речная вода.

На следующий день мы уже шли назад, вверх по Баляндкиику. Но на третий день мы не свернули на восток, куда уходила долина и откуда мы пришли, а начали подъем на перевал Тахтакорум.

Тахтакорум – значит каменные доски. Название точное, ибо на перевале много сланцевых пород, засыпавших всю поверхность перевала плоскими каменными досками.

Когда мы достигли перевала, я, прежде чем расстаться с Баляндкииком, оглянулся и задумался. Мне опять вспомнилось, как в 1936 году, еще будучи студентом, я был здесь, на этом самом месте.

Я смотрел на уходящую к северу долину и узнавал запомнившиеся еще тогда горы и их вершины и склоны, и снега и ледники. Все здесь было так же: те же горы, и тот же шум ручья, и тот же ветер. Но теперь я доделал то, о чем прежде мечтал – с ботанической карты Советского Союза было стерто и это «белое пятно».

И думалось о том, что жизнь непрерывным напором захватывает все нетронутые уголки. Это неизбежно: за нами, ботаниками-разведчиками, по пятам идут дорожники, агрономы, ирригаторы. И если опять доведется попасть сюда через несколько лет – я увижу уже совсем другую картину.

А пока здесь в широких долинах стояла извечная тишина, уходили в вечернее небо снежные вершины, ветер шелестел ярких высокогорных цветах.

Все было нетронуто, дико и хорошо. На крутом пустынном склоне стояла шестерка могучих рогачей-архаров и спокойно провожала глазами моих уходивших товарищей.

Я последний раз взглянул на снежные вершины, между которыми Баляндкиик проложил свою широкую долину, и быстро, бегом, пустился вниз с перевала догонять ушедших товарищей.

Прощай, Баляндкиик! Нет, лучше – до свиданья!