Луга на окраине города распластались сплошь до горизонта. Роса жадно впитывала аромат степных трав, воздух благоухал горечью полыни, терпкостью чабреца и приторной акацией. Ступив на свободную землю за порог тюрьмы, Дима полной грудью вобрал дух воли. Насытив лёгкие благовонием, он ощутил раздолье зелёных степей. Аромат лепестков воспламенил в душе эйфорию, и она запела гимн свободе. Дух дал разгуляться эмоциям и воображению, громко ржал, кувыркаясь по мягкому зелёному ковру, он падал на тёплый чернозем, переживая сладость от безграничного простора, бил руками по впалой груди и ликуя, кричал: «Эге-гей!». Вконец выдохшись от приступа сумасшествия, он лёг на спину, раскинул руки и долго созерцал бескрайнее небо, ослеплённый жаркими лучами, плакал. Он ровно умер от припадка радости, настоящее мерещилось восхитительным сном. Душа взлетела в поднебесье, позабыв о мучениях в стенах колонии. Он все ещё остался тем неполноценным ребёнком обиженным на весь мир.

Ухватов прошёл к автобусной остановке, чтобы добраться до железнодорожного вокзала. Он спешил убраться с ненавистного места, в котором прожил страшную жизнь. С каждым вдохом свободы в заячьем сердце тяжёлым грузом оседали воспоминания о тюремном рабстве. Радость не покидала истерзанную душу от мысли, что теперь он распорядится своей судьбой и заживёт красиво, не повинуясь режиму и братве.

Старец в возрасте Христа обессиленный физически и ослабевший духовно не мог одолеть ущербное мировоззрение убогого существа, коим он и являлся. Некогда шатен поседел, сеть глубоких морщин означила впалость на щёках и прищур серых глаз, искромсала широченную лобную залысину. От нехватки витаминов шелушилась веснушчатая кожа. Недельная щетина и сутулый силуэт выдавали в нём небрежность. Столкновение с законом отразилось на нервной системе и психике. Слуховые галлюцинации провоцировали страх, он нервно озирался, в повадках узнавалась мания преследования, хаотичные руки, громкий смех, скорбное лицо подтверждали реактивный психоз. Первые шаги на воле свидетельствовали о полном изменении сознания. Он был не в состоянии принимать решения, и смело общаться с людьми из-за долгих лет покорности.

При отсутствии вариантов он купил билет на поезд, чтобы отправиться домой, где его никто не ждал. Люди с котомками толкались в открытые двери пригородного поезда. Дух уселся возле окна и, прислонив голову к стеклу, жадно следил за путаным движением людей по перрону. Он как земляная жаба беззубо улыбался, лицезря жизненные перемены после долгого тюремного заключения. Люди стали словно чужими не из его бытия. В стекле он увидел вывалившийся в межзубную щель нездорового вида белый язык. Сопоставив яркую одежду людей с собственным отражением, он впервые в жизни засмущался, лицо охватил жар, шея покрылась рваными сочными пятнами. Неведомое чувство дикого стыда сдавило грудь, воздух загустел до киселя, трудно дыша, он чуть было не провалился под землю, желая раствориться в пространстве. Испытав унизительное для любого человека чувство неполноценности, он вмиг осознал, что не ведает, как дальше жить в свободном мире, чем заниматься.

Мимо вагона проходили разновозрастные девы, но плоть не откликнулась на их красоту, возбуждения как в юности не произошло. Для него все женщины преобразились, и казалось, что среди них нет страшненьких и старух. Он дико стеснялся невинно брошенных на него взглядов, словно извиняясь за принадлежность к касте неприкасаемых. Позабыв на время о заключении, он наслаждался картиной жизни. В вагоне было тепло, светло и уютно. Поезд убаюкивал ритмичным стуком колёс о рельсы, Дух словно умер, провалился в сон и, уронив голову, бился о стекло в такт составу.

Мерный ритм сменил свист и скрежет, поезд затрясло и все полетело, а Дух очнулся у ног молодицы. Его руки упёрлись в холёные коленки, он быстро поднял ладони извиняясь за то, что тронул девушку и стыдливо опустил глаза. Она оттолкнула его с криком:

– Держись, чёрт бы тебя взял!

От резкого торможения в соседних купе с верхних полок грохнули чемоданы и сумки, содержимое высыпалось на пол, сила инерции придавила людей к противоположным спинкам сидений. Состав остановился как вкопанный, девушка поднялась, отряхнула коротенькую юбочку и неприязненно с высокомерием произнесла:

– Фу! Вонючка! Держаться надо, а не падать на девушек.

Дух быстро перескочил на другую скамейку от греха подальше. Обидное «вонючка» записалось на подкорку, определив место неприкасаемому. Между тем в вагоне возникла паника. Женщины громко спорили, выясняя, что произошло. Образовалась очередь из тех, кто бросился в тамбур, чтобы покинуть вагон. Переполох усилил давку в проходах, сработал стадный инстинкт и толпа была готова в панике растоптать любого замешкавшегося слабака.

Включилось оповещение:

– Просим соблюдать спокойствие. Поезд тронется через 20 минут. Просьба помочь задержать нарушителя, – люди стали возвращаться на места.

Пробежала охрана, выясняя находу, кто видел пассажира, который проспал остановку и, сорвав стоп-кран, спрыгнул.

Дух мирно сидел не думая о спасении. Он только слегка заволновался, когда подумал о том, что его могут разыскивать менты. На этой мысли его сердце оборвалось вместе с мечтой пожить на свободе. Когда поезд тронулся, он успокоился, и мерный стук колёс унёс его в тяжёлые воспоминания прошедших в тюрьме лет.

Его жизнь за решёткой была несахарной. Он отсидел от звонка до звонка. Зеки презирали таких как он отбросов, определив им место у параши. Вся его жизнь в лагере прошла под кроватью, он не имел право из-под неё вылезать без особого разрешения старшего. С ним не общались. Его игнорировали даже в качестве петуха, он вызывал стойкое отвращение у сокамерников. Дух выполнял самую грязную работу. Унизительное пребывание в касте неприкасаемых превратило его за полтора десятка лет в мстительного зверёныша. Ни профессии, ни денег, ни знаний он не приобрел, таков результат испорченного детства и следствие дурного воспитания родителями и обществом.

Отбитые мозги неумело распоряжались свободой. Он безрадостно брёл по мало изменившейся родной улице. Что ожидало его за дверью дома, он не знал. Дима, лишённый сыновней любви, только теперь оценил мать.

– Шалава, – зло думал о ней, медленно приближаясь к дому.

Чем ближе он подходил к родному гнезду, тем острее была его ненависть к родившей его женщине. Повалившийся забор, прогнутая крыша на осевшем доме были жалким зрелищем, сравни его искорёженной жизни. Дух взирал на заброшенную территорию, долго не решался войти в калитку, вернее, что от нее осталось. Покорёженные листы металлической крыши проржавели до дыр, заросли сорняка спрятали вход, заполонив все свободное пространство вокруг. Разгребая руками сухую в пояс траву, он пробрался к окну и, желая взглянуть на мать, посмотрел сквозь грязное стекло. «Шлюха», – выругался он снова и дёрнул ржавую ручку на двери, которая повисла в его руках. Запертая изнутри дверь зашаталась, он приложил ухо, но ни аги не услышал.

Голод рисовал картину заботливой мамаши суетящейся у плиты и огромную миску с пирожками. Добрая мысль опалила душу зека, вдруг за долгие годы мать изменилась и стала хорошей. Он постучал в дверь. Подождал. Гробовая тишина неприятно резанула по сердцу. «Снова шатается по дружкам…», – проклял он мамашу. Мечты не оправдались, мать не распахнула дверь, ни обняла, ни заплакала, ни прижала к груди, вытерев слезы на щеках. Дима обошёл дом пробираясь через чертополох, его семена впились в одежду как пиявки не отодрать. Снова постучав в окно, он позвал мать. Ожидание тянулось дольше тюремного срока. Тишина раздражала. Он подумал о том, чтобы пристукнуть свою единственную родную кровь.

– Вот, шлюха, даже открывать не хочет. За что мне такое наказание? Зачем мне такая мать?

Он швырял накопившийся хлам пока не нашёл в повалившемся сарае полном хлама монтировку. «Хоть её не успела пропить», – злился он каждую секунду. Поддетая без особых усилий дверь, враждебно скрипнув, отвалилась с петель, отщепив изгнивший край древесины. Смахнув в дверном проёме паутину, он вошёл и увидел покрытый пылью беспорядочно разбросанный небогатый скарб, стало ясно, что в доме долго не убирали, а за время отсидки он привык мыть за всеми грязь.

– Засранка, от пьянства сбрендила скотина, – напирала ненависть.

За время его отсутствия появился изрядно потрёпанный черно-белый телевизор. Включённая в розетку чудо техника зашипела, засветилась, но не более того. Дух резко выдернул шнур. Затхлый запах жилища нагло бил в нос. У Духа выработался стойкий эффект к самым мерзким запахам, но даже его передёрнуло и затошнило.

– Хоть бы убралась к моему приходу, гадина.

Он обошёл углы, покричал, никого в доме не было. На кровати валялось скомканное ветхое одеяло. Решив прилечь и подождать хозяйку, он откинул в сторону одеяло и онемел. На него пустыми глазницами смотрел скелет обтянутый почерневшей кожей, с черепа как в фильме ужасов торчали ошмётки волос. Он уставился на мумию ровно кричащую распахнутым ртом немигающим взглядом как кобра и словно услышал голос матери:

– Явился! – картина покоробила до судорог в ногах. Он свалился на хромой стул и закрыл ладонями глаза, чтобы не видеть ужасного зрелища. Встреча оказалась неожиданной. Недолго думая, он запахнул одеялом труп и сбежал.

Свыкнувшись с мыслью жить рядом с усопшей, он к ночи вернулся домой. Забросав кровать хламом, он сделал некое подобие гробницы и поселился в кладовой в его прежнем убежище.

Жизнь матери в отсутствии сына не менялась. На пьяную Нинку соседи не обращали внимания, её исчезновение только обрадовало граждан. Она часто пропадала из дома, в пьяном угаре ночевала, где упадёт. Попав в царство Морфея после очередного запоя, она не вернулась в мир живых, скончалась от сердечной недостаточности. Проспиртованное сухощавое тело без доступа воздуха мумифицировалось. Соседи решили, что пьянчужка нашла иное пристанище, не предполагая, что соседка умерла в собственном доме. Она и раньше пропадала из дома на месяцы.

Жуткий сюрприз от скорее мачехи, нежели матери выбил из головы Димы наметившиеся мечты, хрупкий мостик между тюрьмой и реалиями жизни переломился словно соломинка. Жизнь на свободе началась с фильма ужасов. Будущее скрыло грозовое облако. Неудачи сыпались на его голову градом, выбивая из него надежду на счастливое пребывание на свободе. Он был проклят слезами матери его жертвы. Такова была его судьба, адский путь для искупления грехов.

За долгие годы отсидки в заключении он не раскаялся в содеянном убийстве, жалость к себе разожгла эгоистичное начало, озлобила его против мира. Он неустанно проклинал Надежду, мать с её любовниками, всех ментов, сокамерников и конца этому списку не было края. Пьяными ночами он сходил с ума, вопил по-звериному от ненависти к Всевышнему. Волчья природа вновь вытеснила человеческое обличье.

Лунной ночью он вырыл яму вблизи от дома, чтобы закопать мамашу, но устроив пьяные поминки, он забыл о ней. Купив копеечного «чернила» он всю ночь бухал. Изуродованный тюрьмой и трудными обстоятельствами мозг искал выход для чёрной энергии зла. Хлынул проливной дождь якобы поминая жизнь непутёвой женщины, горе матери, кроме природы её оплакать было некому. Дух сидел на покошенной от времени ступеньке, уронив пьяную голову на грудь, он увидел лунное отражение в образовавшейся луже у крыльца. В угаре он разглядел в ней собеседника.

– Чё лыбишься, дура? – он сунул кулаком по луне, костяшки воткнулись в землю, он взвыл от боли, – Сука!

Вода смыла чёткое отражение, он стал на колени, оперся руками о землю и позвал:

– Эй, ты где? – лужа снова превратилась в зеркало, и он узрел рядом с луной чёрную тень. – Ты кто? – тень молчала. – Я тебя спрашиваю, ты кто такой?

Он помолчал и осознал, что рядом с ним тот, кому он может выложить свои тайны. Отражение молчало. Дух долго и невнятно делился проблемами и переживаниями, рассказал о трудной жизни в тюрьме.

– …если ты кому расскажешь про меня, я тебя замочу, не стой на моём пути. Я всех прикончу! …они суки …заплатят мне за издевательства, ты понимаешь? – он хлопнул ладонью по тёмному отражению. Собеседники снова исчезли. – Ты куда пошёл? Вернись! – лужа снова превратилась в гладь. – Ты понимаешь, что я тут базарю? Молчи! Не смей меня предавать. Держи лапу, – и он протянул для пожатия руку, она погрузилась в грязь. Он вынул ладонь, стряхнул грязь и вытер её о штаны.

– Бог хочет моей смерти, значит, я всех их заберу с собой. И пусть их кости сгниют.

Дух сидел на крыльце у пропахшего грязью дома, безразличный к погоде он пил с горла водку в странной компании теней и отражений. От каждого глотка его сильно колбасило, он шатался как ковыль в поле, редкая сальная седина вздыбилась как рога у чёрта. Речь всё более походила на невнятное мычание. Беседуя с молчаливым братом о ненависти и боли, он сочинял угрозы:

– Я те сука, морду набью! Чё зыришь? Ща в рыло дам! – он снова скатывался с крыльца к луже и, разбив в кровь костяшки пальцев дрался с неведомым врагом.

Отражение было безмолвным, но складывалось впечатление, что он слышал ответы.

– Я тебя сука из-под земли достану. Ты мне за все ответишь! Ты будешь молить меня о пощаде, а я буду неумолим, – неразборчивое мычание вскоре стало просто мычанием.

Допившись до чёртиков, он скатился на мокрую землю и уснул под крыльцом.