Глава I. Алексей Михайлович

За стенами Кремля ярко алела заря, предвещая наступление буднего дня. Как испокон веков он начинался в Москве бесконечной и суетной беготнёй, в которую с каждым часом всё сильнее вплеталась разноголосица многотысячного человеческого хора.

«Господи, прости грехи мои тяжкие! – перекрестил пятернёй невольный зевок Алексей Михайлович, царь и Великий князь всея Руси. – Спаси и сохрани смиренного раба твоего, Господи! Убереги меня и державу от бед и несчастий!»

Выглянув из окна опочивальни, государь увидел уже совсем не тот город, который достался ему в наследство от отца. Михаил Фёдорович был первым в династии Романовых и не раз рассказывал любимому сыну об унижении российском во времена Смуты.

«Не быть подобному никогда боле! – решил тогда царственный мальчуган, сидя на отцовских коленях. – Править буду так, чтобы все мною гордились и любили!»

Хотя Алексея Михайловича и прозвали в народе Тишайшим, однако любили далеко не все… Да настоящий российский правитель и не может быть всем по душе и сердцу…

Ныне в столице всюду чувствовалось неспокойное дыхание Запада, в очередной раз пытавшегося взять верх над всегда пугавшей его витиеватой византийщиной «Третьего Рима».

«Всё больше у нас заморских гостей! – подумал великий князь, подставляя для одевания своё холёное тело. – Манят их богатства наши, леса да меха, лён и пенька, моржовая кость да ворвань, мёд и воск… И не счесть всего!»

Едва успев выйти из опочивальни, Алексей Михайлович почти столкнулся с высоким мужчиной, склонившимся перед ним в почтительном поклоне. Это был Фёдор Михайлович Ртищев, недавно получивший чин постельничего. Он происходил из славного дворянского рода, всегда верой и правдой служившего державе.

Но не знатностью фамилии полюбился Фёдор Михайлович молодому государю, а острым умом своим, беззаветной честностью и личной преданностью. Посему постельничий постепенно стал не только дворцовым приближённым своего монарха, но его лучшим другом и единомышленником.

– На денежный двор сегодня поедем! – многозначительно сказал Алексей Михайлович. – Увидишь нонче, как из ефимок российскую деньгу бьют!

Хотя он ещё недолго занимался делами державными, однако задумал весьма прибыльную для государства денежную реформу. По замыслу государя, из разрубленного вчетверо европейского иоахимсталера, фактически равного половине рубля, чеканили четыре полуполтины.

Выйдя из царских палат в сопровождении свиты государевой, Алексей Михайлович и Ртищев сели в роскошную колымагу. Четвёрка горячих красавцев жеребцов, запряжённых в неё, нетерпеливо били копытами, зло фыркали и поводили глазами.

– Поехали, что ли! – приказал кучеру Тишайший, откидываясь на мягкие подушки. – Чай на денежном дворе мастера нас уже заждались!

Ещё мгновение – и роскошный экипаж ветром понёсся по московским улицам. Впереди и позади него следовали верхами разодетые в шелка и бархат дворяне из царской свиты. С громким гиканьем и криками они разгоняли плётками зевак, оказавшихся на пути следования царского кортежа.

Во времена правления Алексея Романова стольный град рос и богател, приобретая всё новые торговые связи во всех концах света. Огромная страна, чуть более полувека назад преодолевшая страшную смуту, хорошела прямо на глазах, на зависть окружавших её «доброжелателей» всех мастей из дальних и сопредельных государств.

– А лавок-то всё боле! – с гордостью заметил царь, крутя на пальце дорогой перстень. – Слышь, Фёдор Михайлович, народец-то всё богатеет и богатеет!

– Не народец, а купцы-толстосумы! – возразил боярин, качая головой. – Купил подешевле, продал подороже – вот и вся недолга! Ради барыша родную мать продадут!

Хотя со времён Иоанна Грозного российский орёл на государственном гербе имел две головы, смотреть ему в равной мере на Восток и Запад было всё же несподручно. В головах боярских по этому поводу царили полный разброд и шатания.

– Пора нам европейские привычки перенимать! – говорили одни. – Заглянешь в Немецкую слободу, и диву даёшься! Живут там одни торговцы да лавочники нации немецкой и голландской! Однако у них не в пример чище и краше, чем в иных княжеских вотчинах!

Однако это было только одно из мнений, витавших в верхах древней столицы.

– Мы – наследники великой Византии! – говорили другие бояре, почёсывая давно не мытые бороды. – Негоже нам жить по обычаям нечестивых иноземцев, лица бреющих да табак диавольский курящих! Не нужны нам их обычаи бесстыжие и нравы окаянные! Будущее российское следует искать не в западных пределах, а «встречь Солнцу», где земель без края и богатств не счесть!

Не поддерживая пока ни одну из сторон, Алексей Михайлович колебался в своём монаршем выборе. Он не раз беседовал по этому поводу со своим постельничим, чрезвычайно интересуясь мнением Ртищева по поводу дальнейшего пути Московского государства.

– Хорошие новости с дальних границ! – поспешил доложить ему молодой придворный. – Сказывают, казацкий атаман Ерофей Хабаров со своей ватагой дошёл до великой реки, что Амуром кличут! Края там обильны пушниной и лесом! Основал сей казак на месте языческого поселения острог, назвав его Албазино!

Внимательно слушавший его государь некоторое время не проронил ни слова, смотря в окно колымаги на проносящиеся мимо золотые купола многочисленных церквей.

– Двигаться державе нашей на Восток! – как бы проводя для себя невидимую черту, вдруг сказал Тишайший. – Там наше будущее, сердцем чую! Нам ли заимствовать у немцев или ляхов обычаи их поганые да платье короткое! У русских свой богоизбранный путь, по нему и будем идти, никуда не сворачивая!

Вскоре экипаж остановился перед белокаменными палатами, в которых располагался Московский денежный двор. У входа царственного гостя встретил дьяк Андрей Котов, голова «святого святых» русского монетного дела.

– Милости просим, Алексей Михайлович! – сказал он, согнувшись в поклоне. – Всё покажем, как оно есть, не сумлевайся! Ужо увидишь собственным оком, как ефимки на рубли и полтины перебиваем!

С улыбкой смотря на хитрого дьяка, государь дал тому знак встать с колен.

– Хватит пыль да грязь собирать! – сказал Тишайший, подмигивая Котову. – Лучше поскорей покажи-ка нам, как твоими мастерами дело делается!

Быстро вскочив на ноги, дьяк засеменил впереди гостей, широко распахивая одни двери за другими. Через некоторое время они оказались в помещении, напоминавшем огромную кузню.

На глазах Алексея Михайловича и его постельничего один из подмастерьев положил перед минцмейстером большой серебряный иоахимсталер. Пользуясь специальным приспособлением, тот арифметически точно разрубил его на четыре части. Затем на них специальным штемпелем было выбито изображение всадника, а на оборотной стороне надпись: «Божиею милостию великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя Росии».

– А в чём фокус заключается, государь? – немедленно поинтересовался Ртищев, с интересом оглядываясь вокруг. – Чем для державы битьё это полезно?

– Вот он тебе лучше ответит! – хитро улыбнулся Тишайший, кивнув головой в сторону Котова. – Этот прохиндей лучше нашего понимает, в чём эта самая польза заключается!

Прекрасно слыша их разговор, дьяк немедленно достал из кармана своего сшитого на европейский манер камзола две монеты. Это был российский рубль царя Михаила, отца нынешнего монарха, и отчеканенный в Силезии талер.

– Взвесь-ка их, Феодор Михайлович! – протянул он их постельничему. – Чуешь разницу?

Взяв в разные руки оба серебряных кружка, Ртищев явственно почувствовал, что российский рубль не в пример тяжелее и массивнее.

– Во как! – глубокомысленно заметил Котов, забирая деньги. – За старый рубль люд простой сто копеек серебряных даёт! А наш новый ефимок с надчеканом весит всего семьдесят копеек! Так и полуполтина новая для державы много денег бережёт!

Взяв с горна ещё тёплую «четвертушку», Алексей Михайлович с удовольствием погладил пальцем чёткий штемпель.

– А мастер-то у тебя молодец! – сказал он голове двора, бросая монетку в карман. – Чьих кровей будет али иноземец какой?

– Русский я, государь! – улыбнулся Романову минцмейстер, показывая белоснежные зубы. – Из Рязани я родом, и меня Серафимом кличут! Сын я стрелецкого десятника Трифона Негожего, а монетное дело подмастерьем в столице у немца Фридриха Кокгазена изучал!

– И что, он секретами своими с тобою делился?

– Ни в коем разе, государь! Одначе у меня у самого голова на плечах, а не кочан капусты! Все его хитрости да тонкости я вскорости распознал и запомнил, и учиться у него мне стало нечему! Вот тогда я и пошёл на денежный двор, благо что жалованья мне вдвое меньше, чем немчуре, положено!

Похлопав минцмейстера по плечу, Тишайший не спеша направился к выходу.

– Жалую Серафиму десять целковых! – сказал он, обернувшись на полпути. – Поболе б таких на Руси-матушке, и не знали бы мы ни горя, ни убогости нынешней!

 

Глава II. Черкашенин Брягильского повету

До поздней ночи горела лучина в избе Никифора Романовича Черниговского, казачьего пятидесятника Илимского острога. Однако на сей раз вовсе не праздные заботы собрали вместе почти всю его большую семью.

На лавках у прямоугольного стола сидели трое сыновей, Фёдор, Василий и Анисий, немного поодаль – дочь Варвара и жена Меланья. Сам Никифор, не поднимая глаз, слушал рассказ зятя, попа Фомы Кириллова.

– И ентот воевода, Лаврентий Обухов, большой грех совершил! – едва выдавил из себя священник. – Когда прошлым годом был у нас в избе проездом, положил глаз на Пелагею, жёнку мою и дочь твою старшую. Месяц тому отослал меня по делу, а сам в моё отсутствие заявился к нам в гости и снасильничал её. Не приехала Пелагеюшка со мною, потому как срамно ей вам на глаза появляться!

– Свидетели были? – спросил Черниговский, сжав кулаки. – Может, видел кто али слышал, как он силою блудным грехом с нею занимался?

– Не было никого! Я в отъезде находился, а старушка Алевтина, что у нас живёт, по грибы в тот день пошла!

Стукнув что есть силы по столу, пятидесятник разжал правую руку и стал слизывать кровь с рассечённых пальцев.

– Ничего не докажешь! – наконец сказал он, зло сузив глаза. – Обухов скажет, что не было этого, и всё тут! И никакая челобитная не поможет! Я, конечно, человек служилый, и моё слово вес имеет! Однако он – столбовой дворянин, к тому же илимский воевода!

Вскочив с места, его старший сын Василий с силой рванул на себе рубаху, разодрав ворот.

– И что же нам теперь, молчать? – крикнул он, гневно раздувая крылья носа. – Терпеть и молчать, как и всему простому люду Усть-Киренской волости? А может, самим своих жён да девок на потеху этому Навуходоносору привести?

Подняв голову, Никифор одним только взглядом словно пригвоздил к лавке своего горячего отпрыска.

– Знаю, всё знаю! – сказал он. – Многие мне говорят, что Обухов – большой гуляка и охальник! Одначе с места его сбросить может только серьёзное дело, к коему он отношение иметь будет! Государевым это дело должно быть, никак не меньше!

Понизив голос, пятидесятник придвинул к себе сильно чадящую лучину, отбрасывавшую страшные тени вокруг.

– Есть у меня одна задумка! – сказал он, обводя всех орлиным взглядом. – Завтра ярмарка начинается! Люд на неё съедется со всей волости с товарами да полтинами! Дауры привезут пушнину торговать и ясак в казну сдавать! Посему нужны нам глаза и уши в свите воеводской!

Ничего не понимая, собравшиеся в хате переглянулись между собой, не перебивая старшего в роду.

– Ты к Обухову пойдёшь! – показал Черниговский пальцем на среднего сына Фёдора. – Велено мне в его охрану двух казаков выделить, вот ты одним из них и станешь!

– Это ещё зачем? – недоумевающе спросил тот. – Он же смертный враг нам, а я его охранять стану!

– Дуралей ты, Федька! – недобро усмехнулся пятидесятник. – Роста набрал, а умом особо не вышел! Пошёл ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца!

Всеобщий хохот сопровождал слова Никифора, вогнав в краску незадачливого отпрыска.

– Да ладно тебе, батя! – обиженно засопел он. – Ты дело говори, а не шутки шути!

– Станешь моими глазами и ушами! – серьёзно ответил ему Черниговский. – Гутарят люди, что воровит нынешний воевода, ой как воровит. Говорят, что большую часть пушнины, что в ясак идёт, он себе забирает! Или скупает её у местных за бесценок! А казну обворовывать – это вам не девок на завалинках портить, за это дело по головке не погладят!

Налив из стоявшего на окне жбана квас в глиняную кружку, хозяин избы опорожнил её в мгновение ока.

– Так что смотри и слушай! – сказал он. – Смотри, слушай и запоминай всё! А что забудешь – записывай, бумага всё стерпит! Вот где он у нас будет, сволочь! К ногтю его возьмём, помяни моё слово!

Ещё долго после того, как все разошлись по своим углам, не мог заснуть Никифор Черниговский, «черкашенин Брягильского повету». Именно так назывался этот казак на польской службе, когда попал в русский плен тридцать лет тому назад.

– Не хочу боле под ляшскими знамёнами воевать! – искренно сказал он русскому воеводе, вытирая кровь с пораненного лба. – Хочу служить вашему государю с черкасы!

Просьбу молодого казака уважили; его приняли на ратную службу, определив на восточные границы. В том же году он встретил в Енисейске свою судьбу, краше которой никогда не видел. Её звали Меланья, и вскоре Никифор, приняв православие, обвенчался с приглянувшейся зазнобой под звон колоколов.

Она родила ему троих сыновей и двух дочерей, и не было счастливее этого казака человека на всём белом свете. Служить ему пришлось в суровых местах, но Черниговский никогда не боялся трудностей.

«Пущай не вышел в дети боярские! – думал он, ворочаясь с боку на бок. – Однако же пятидесятником стал, имею семью, жалованье, дом, скотину! Что ещё нужно простому человеку для счастья!»

Если говорить начистоту, та давняя обида жгла Никифору сердце, как раскалённая головня. Лет десять назад, когда его вместе с сыном Фёдором и другими служилыми людьми направили в Москву с казной соболиной, написал он челобитную начальству.

«Так, мол, и так! – помнил пятидесятник наизусть каждую букву своего нехитрого послания. – Велите, государи, меня, холопа своего, в вашу государеву службу поверстать против моей братьи, поляков, во что я, холоп ваш, годен!»

Наделённый изворотливым умом, он надеялся, что его, как и других перешедших на царскую службу поляков, со временем сделают сыном боярским.

В Москве енисейский казак свёл знакомство со стрелецким десятником Ярком Твороговым, квартируясь у него в доме.

– Чаю я для сынов своих службы царской! – доверительно рассказал он новому знакомому. – Может, дойдёт моя челобитная до тех, кто мою судьбу решить может!

Однако или затерялась никифоровская бумага, или специально не дали ей ходу… Да что там зря говорить, сколько уже с той дальней поры воды утекло!

Узнав о неожиданной беде своей старшей дочери, горячий нравом пятидесятник сразу же схватился за саблю. Однако он сумел сдержаться и решил действовать иначе.

«Идти открыто против царского воеводы, – подумал Черниговский, сжав зубы, – это всё равно что сразу голову в петлю засунуть! Нет, всякому овощу своё время! Придёт ещё и мой черёд покуражиться над этим самодуром залётным!»

От своего знакомого из приказной канцелярии он знал, что Обухов походил из Владимирской губернии. Лаврентий был пятым сыном мелкопоместного дворянчика, и лишь благодаря связям его жены всеми правдами и неправдами сумел стать воеводой.

«Ох, не его это дело! – подумал пятидесятник. – Когда сам воевода открыто насильничает да ясак гребёт обеими руками, не доведёт это до добра!»

За окном вдруг заливисто запел соловей, и его чудесные трели на некоторое время развеяли все ночные тревоги из сердца Никифора. Неловко повернувшись, он случайно разбудил свою дражайшую половину.

– Чаво ты маешься? – спросила та со сна, прильнув к его плечу горячей щекой. – И мне покою не даёшь! Что же с нами теперь будет, свет ты мой ясный?

– Спи, Меланья! – ответил пятидесятник, погладив её по голове. – Али сама не знаешь – чему быть, того не миновать!

Перекрестившись на темнеющие в углу образа, он закрыл глаза и попытался забыться хотя бы на время. Где-то за стрехой, как будто в успокоение им, завёл свою вечную песню сверчок, словно не замечавший окружавших его со всех сторон людских несчастий и горестей.

 

Глава III. На Волге-матушке

Если и есть на свете река, которая может передать всю широту и необузданность русской натуры, то она зовётся Волга. Каких только имён не давали в древности этой красавице! Древние греки почитали её как Оар или Аракс, арабы – Атель или Итиль, индоевропейцы – Ранху или Рангу, скифы и римляне – Ра или Рав.

Никто не знает, из какой тьмы времён появилось на свет божий её нынешнее название… Может быть, оно произошло от саамского Волоньга, вполне вероятно – от марийского Волгыдо, булгарского Булга или славянского Vьlga… Да разве имеет это значение, когда ныне величественная водная артерия стала символом души русского народа, вобравшего в себя тысячелетнюю мудрость предков и многочисленных соседей!

Однако ни о чём подобном не задумывался среднего роста мужчина лет сорока в польском жупане, задумчиво бросавший камешки в глубокие волжские воды.

– Слышь, Стенька, что делать-то будем? – спросил у него казак в драном кафтане с серьгой в ухе. – Ты атаман, тебе и решать!

– Так, говоришь, мой брат убит? – спросил мужчина в жупане. – Как это случилось, Якушка? Да не томи, сказывай всё как есть!

Его собеседник, покусывая длинный ус, неторопливо присел на бревно, выброшенное на волжский берег.

– Пошли мы, стало быть, походом на ляхов! – начал он. – Главным у войска царского был князь Юрий Долгорукий, чтоб ему пропасть! А нашим вожаком был твой брательник, Ванька Разин!

Неожиданно закашлявшись, Якушка болезненно сморщился и сплюнул в воду.

– Дело было под Киевом! – продолжил он. – Осень уже наступила, стало холодать. Жратва в войсках закончилась, жалованья четыре месяца не давали… Кругом всё разорено, казаки стали голодать и на цингу хворать. Собрал нас Иван и сказал, что царю мы хорошо послужили, пора и честь знать! Мол, Киева нам до зимы не взять, а потому расходитесь, братцы, по домам!

– И дальше? – дрогнувшим голосом спросил Степан. – Сказывай, что было дальше?

– Дальше донесли этому змию Долгорукому про слова брата твоего! Тот повелел Ивана схватить и без лишних церемоний на следующее утро вздёрнуть в самом центре лагеря! Пусть, мол, напоминает всем о моей милости княжьей для воев беглых! А с ним рядом ещё семерых наших подвесил за шеи для доброй компании!

Ничего не сказав, Разин лишь побледнел до синевы и заиграл желваками на скулах.

– На бар ополчимся! – решительно сказал он, повернувшись к Якушке. – Нет у меня боле терпения их мерзости сносить! Таперича вся казацкая Волга, а потом и вся Расея за нами пойдёт! Совсем закабалили народ царь-батюшка, воеводы его лихие да бояры-кровопийцы!

На берегу атамана уже ожидал казацкий круг, заранее собранный по приказу старшины.

«Не менее семи сотен пришло! – с удовольствием подумал Степан, расправляя плечи. – Молодцы, казаки, как говорили, так и сделали! Есть с кем в поход отправляться!»

Проходя в центр круга, атаман крепко пожимал протянутые ему руки и хлопал по плечам своих побратимов. Многих из них он знал с самой юности, другие пришли искать свободы совсем недавно, раз и навсегда перечеркнув всю свою прежнюю жизнь.

– Ну что, братцы! – зычно сказал Степан, окружённый со всех сторон плотным кольцом «рыцарей степей». – Переполнилась до краёв чаша нашего терпения, и нет уже мочи сидеть дальше сложа руки! Сегодня же пойдём в поход за златом и славой!

– На кого пойдём? – спросил кто-то в круге. – Может, на басурман-нехристей или ляхов окаянных?

– А на всех и пойдём! – ответил ему Разин, срывая шапку с головы. – Тот нам враг, что свободы русских людей лишить вздумал! Иной наш боярин или князь, что крест православный носит, на самом деле и есть главный кровопивца! Взять хотя бы того самого Юрия Долгорукого, что казаков ни за что вешает!

После этих слов он нашёл взглядом Якушку Телицына, выразительно сведя к переносице брови.

– Так это, братцы! – подтвердил тот, став рядом с атаманом. – Я сам в том походе был и видел, как этот добрый князюшка приказывал наших побратимов позорною смертию казнити! Тех самых, с кем он ляхов воевал и что днём раньше жизни свои за царёво дело клали!

Дружный рёв голосов был ему ответом, многие казаки похватали пистоли да мушкеты и принялись палить в небо. Выждав несколько минут, Степан Разин поднял вверх обе руки, призывая казаков успокоиться.

– Значит, решено, братья! – подвёл он черту сегодняшнему сходу. – Идём на бар кровавых, нехристей и басурман! Идём по Волге, зимуем в Яике, а оттуда – прямым ходом в Каспий, бить персиян клятых!

– А где съестные припасы, порох да свинец найдём? – снова спросил кто-то из толпы. – Чай на этот поход богатые казаки нам взаймы ни копейки не дадут!

Широко улыбнувшись, как будто он давно ждал этого вопроса, лихой атаман засунул свою отороченную соболем шапку за шитый золотом пояс.

– Про то не заботьтесь! – ответил он. – Люд воронежский нам обещал всё необходимое для похода передать! А ещё со Слободской украйны посланцев ждём! Да и яицкие казаки нас в гости давно кличут, с хлебом-солью обещают встретить! Так что, Бог не выдаст, свинья не съест!

 

Глава IV. Поручик русской службы

Дождь лил стеной, постепенно превращая и без того ужасную дорогу под Смоленском в непроходимое болото. По её колее медленно двигался небольшой возок с крытым верхом, в котором находился всего один пассажир. Ещё немного, и конь, отчаянно косивший глазом на полыхавшие над его головой молнии, обреченно заржал и вовсе остановился.

– Завязли мы, барин! – обратился кучер к своему седоку. – Подсобить бы вам, что ли! Иначе не вывезет родимая, вишь какая грязища кругом!

Чертыхаясь по-немецки, из возка вылез молодой человек лет двадцати семи в одежде прусского офицера. Спрыгнув в жидкое месиво из грязи и воды, он случайно обрызгал свой и без того видавший виды камзол.

– Доннерветтер! – в сердцах плюнул немец себе под ноги. – Это чьорт знаеть что! Я, поручик Альфред Иоганн фон Бейтон, потомок знатного рода, вытягивать карета из грязь!

На самом деле, о знатности рода нашего героя никто не вспоминал последние сто лет. Именно тогда закончилось благополучие прусских дворян Бейтонов, владевших небольшим замком в Померании. Окончательно разорившись, прадед Альфреда продал своё имение соседу, оставив лишь маленький домик для своей семьи.

С этого момента ни он, ни его потомки даже не могли мечтать о сколько-нибудь завидной доле. Все предки Бейтона по мужской линии связали свою жизнь с военной службой, чем он немало гордился. Однако война не приносила им достатка, а лишь обрывала раньше времени самое дорогое, чем они владели, – их собственные жизни.

Не стал исключением из этого правила и Рутгер фон Бейтон, отец молодого поручика. Уходя на Тридцатилетнюю войнупод знамёна датского короля Кристиана IV, он крепко обнял на прощание свою молодую жену Сесилию.

– Береги его! – погладил её Рутгер по заметно округлившемуся животу. – Наш ребёнок родится в моё отсутствие, и я уверен, что это будет непременно мальчик! Возможно, мне будет суждено вернуться из этого похода, и я увижу его!

Однако отец Альфреда больше никогда не переступил порог своего родного дома. Провоевав почти семь лет, он пал смертью храбрых при осаде войсками Священной Римской империи города Вольгаста в родном герцогстве.

– Это его жалованье за три года! – передал рыдавшей Сесилии кошелёк с золотыми дукатами однополчанин убитого мужа. – Он был настоящим львом, рыцарем без страха и упрёка! Во время атаки немцев ядро разорвало тело Рутгера на части, и мы так и не смогли найти его голову! Но всё остальное мы предали земле, так что можете не беспокоиться! Единственное, что я сберёг для его сына, так это кавалерийский палаш моего храброго друга!

Время шло, а кровавая и бессмысленная война всё продолжала собирать свою ужасную жатву на европейских полях. Ещё немного – и сам Альфред успел бы принять участие в её битвах! В год подписания Вестфальского мира ему исполнилось десять лет, и мальчик был полон воинского пыла. Частенько он снимал со стены отцовский клинок, вынимал из ножен и принимался фехтовать со старым дворецким Гансом.

– Сейчас я тебе покажу! – кричал мальчуган, яростно нападая на несчастного старика. – Ты у меня получишь, немецкий прихвостень!

Говоря так, Альфред забывал, что он и сам гораздо более немец, чем датчанин. Однако мальчик с детства был верен датской короне, которой всю жизнь служил его отец.

Шанс подтвердить свою преданность выпал молодому барону, когда он только достиг совершеннолетия.

– Настала пора действовать! – в один прекрасный день заявил своим подданным датский король Фредерик III. – Шведы по уши увязли в войне с Польшей и Россией, и мы должны вернуть себе наши исконные территории!

Однако этот прекрасный во всех иных отношениях монарх оказался не только плохим политиком, но и отвратительным военачальником. Имея первоначальный перевес над противником, он упустил стратегическую инициативу. И это было почти неизбежным, ведь ему противостоял решительный шведский король Карл X Густав!

Спустя год десятитысячная шведская армия, решительным броском преодолев воды замёрзшей Балтики, во главе со своим коронованным полководцем оказалась под стенами Копенгагена.

«Это просто уму непостижимо! – думал Альфред, отражая на городских стенах один за другим вражеские приступы. – Как можно было допустить, чтобы шведы оказались у нашей столицы! Нет, за такого бесталанного короля я не собираюсь проливать свою кровь!»

Будучи верным своему слову, после окончания этой войны фон Бейтон поспешил уйти с датской службы. Он поступил так несмотря на то, что за проявленную храбрость получил погоны поручика и удача вроде бы улыбнулась новоиспечённому офицеру.

– Куда ты отправишься? – долго не отпускала его мать, схватив за обшлаг новенького мундира. – Я знаю, ты хочешь бросить меня на старости лет одну-одинёшеньку!

Успокоив мать как смог, Альфред поспешил покинуть свой отчий дом. Тогда он ещё не знал, что покидает его навсегда. Однако у него была своя судьба, и он не хотел променять её ради уюта и покоя родительского гнезда. С собой юноша взял несколько заработанных в датской армии золотых да служивший ему верой и правдой отцовский палаш.

«Будь что будет! – думал он, не оборачиваясь на плач матери. – Я ведь решил избрать для себя карьеру военного! А храброму, как говорят в народе, любая земля – родина!»

В то время одной из самых сильных стран Европы в военном отношении была Франция. Там у Альфреда жил дядя, который пообещал устроить его дальнейшую судьбу. Спустя некоторое время после прибытия молодого Бейтона началась франко-испанская война за Фландрию, в которой юноша поспешил принять участие.

Сражаясь под знамёнами удачливого маршала Тюренна, он с ликованием встретил капитуляцию испанских гарнизонов в Дуэ и Лилле. Отвага недавнего датчанина была замечена командованием, и он получил звание капитана.

Однако вскоре Альфред был тяжело ранен в голову при осаде крепости Алста в Восточной Фландрии. Провалявшись полгода в беспамятстве, молодой офицер был преспокойно уволен из армии за ненадобностью.

Его дальнейшую судьбу предопределило всего одно послание, внезапно полученное от Якоба ван дер Мейдена, бывшего сослуживца. Оно пришло из далёкой России, загадочной страны, о которой молодой капитан имел самое смутное представление.

«Здравствуй, Альфред! – писал Мейден, обрызгав бумагу капельками плохих чернил. – Вот уже год я живу в северном государстве, о существовании которого ещё недавно даже не догадывался. Однажды в Копенгагене ко мне обратился русский посол Барятинский. Он сказал, что его отечеству требуются хорошие пушкари, коим я являюсь. Сейчас я доволен всем и приглашаю тебя присоединиться ко мне. Я на хорошем счету у начальства и сумею составить тебе протекцию!»

Недолго думая, впечатлительный Бейтон принял главное решение в своей жизни. Спустя три месяца он уже стоял на борту корабля, навсегда увозившего его с погрязших в распрях и бесконечных войнах берегов Старого Света.

«Пусть Россия станет моей второй родиной! – с восторгом думал он, подставляя разгорячённое лицо мельчайшим брызгам морской воды. – Почему-то я верю, что именно там взойдёт моя счастливая звезда!»

 

Глава V. Император Сюанье

Сегодняшнее утро было особенным для молодого императора Поднебесной. Он благополучно вступил на китайский престол семь лет назад под девизом «Канси», что означало «Процветающее и лучезарное». Тогда ни сам Сюанье, ни сановники из его ближайшего окружения даже не догадывались, что это правление для империи действительно будет подобно «золотому веку».

– Теперь вы можете свободно править! – сказал его дядя, князь Сонготу, лицемерно потупив глаза. – Узурпатор князь Обой убит, и ваши права полностью восстановлены!

Несмотря на то что хозяину «трона дракона» лишь недавно исполнилось пятнадцать лет, он сразу же почувствовал фальшь в словах родственника. Впрочем, этот молодой человек был достойным сыном своего отца, императора Фулиня, и потому сделал вид, что ничего не заметил. Ведь ему неспроста при рождении дали имя Сюанье, что означало «синяя молния».

– Спасибо вам, дядя! – сказал правитель Поднебесной, стараясь выглядеть искренним. – Однако я ещё слишком молод, чтобы самостоятельно принимать все важные решения! Поэтому я буду иногда советоваться с вами! Если, конечно, вы решите взвалить на себя тяжкий груз государственных забот!

Хотя Сонготу мечтал услышать именно эти слова, он выждал театральную паузу, словно ему требовалось принять трудное решение.

– Я уже чувствую груз прожитых лет! – наконец произнёс он, склонившись в почтительном поклоне. – Но забота о процветании империи и наших подданных – лучшее, что может пожелать для себя достойный! Поэтому я принимаю ваше предложение, мой император! Отныне все ваши заботы – мои заботы!

Но это было ещё не всё, что хотел получить хитрый придворный от правящего монарха.

– У меня ещё одно дело! – вкрадчивым голосом произнёс он, сузив глаза. – Я говорю о Сяо Чэн, моей родственнице!

– Да, я совсем забыл об этом! – с жаром сказал Сюанье. – Моё намерение заключить с ней брак не только не исчезло, но ещё более окрепло!

На этот раз юноша действительно не лгал своему «благодетелю». Увидев однажды на дворцовой церемонии родственницу Сонготу, он влюбился в неё с первого взгляда. Красивая и умная девушка была старше правителя Поднебесной на два года, но, похоже, отвечала ему полной взаимностью.

– При рождении ей дали имя «Сохраняющая любовь»! – продолжил Сонготу. – Можете не сомневаться, Сяо Чэн подарит море наслаждения мужу и господину! Жаль, что у меня самого нет дочери, чтобы предложить её вам!

Князь действительно готов был многое предложить своему племяннику. Теперь он наконец обретал всё: доступ к государственной казне, безграничную власть и возможность беспрепятственно реализовать самые смелые мечты.

«Я, и только я, буду истинным императором! – думал он, изображая лицемерную улыбку. – Простак Сюанье станет лишь жалкой марионеткой в моих руках! Уже сейчас он предпочитает охоту на тигров всем иным своим обязанностям!»

Правитель Поднебесной и впрямь с малых лет проводил очень много времени в лесах и полях, преследуя с любимыми собаками диких зверей и птиц. Однако Сонготу даже не догадывался об истинной причине такого поведения своего воспитанника. Дело в том, что для него это была единственная возможность остаться наедине со своими мыслями.

«Сейчас мне нужна твёрдая опора при дворе! – снова и снова решал Сюанье, как ему стоит поступить дальше. – Ведь большинство моих придворных – лютые волки, которые прячут клыки под маской внешнего приличия! Если я вдруг объявлю им, что решил следовать самостоятельным курсом, то просто могу не дожить до следующего утра!»

Для таких мыслей у него имелись достаточно веские основания. До сих пор он не знал, от чего именно безвременно скончался его отец. Фулинь очень страдал перед смертью, и никто точно не знал причин внезапно поразившей его болезни.

– Его отравили! – тихонько сказал однажды наследному принцу Мэй Хи, их старый врач. – Я уверен в этом, мой мальчик! Твой отец ни на что не жаловался, и вдруг в один прекрасный день стал терять все жизненные силы! Увы, мне неизвестны противоядия от всех изобретённых людьми смертельных снадобий! Я постараюсь облегчить его страдания, но не смогу спасти императора!

В этот момент Сюанье показалось, что ковёр на стене напротив шевельнулся. Быстро подбежав к нему, он отдёрнул его, но не увидел за тканью ничего, кроме уходящего вдаль бесконечного коридора.

На следующий день наследнику китайского престола вдруг принесли печальную весть. Как и следовало предполагать, её сообщил князь Обой, изобразив на лице притворную печаль.

– Ваш придворный врач скончался! – сказал он. – К сожалению, Мэй Хи был уже слишком стар! Хотя, должен признаться, он очень много знал! Я имею в виду, в медицине!

Сюанье прекрасно понял, что именно хотел сказать ему могущественный вельможа. В его словах принц почувствовал неприкрытую угрозу и опасность, которая угрожала лично ему.

Спустя три дня после этого разговора старый император умер, и на престол империи взошёл его любимый сын. Фулинь не пришёл в сознание и потому ничего не успел сказать своему наследнику.

«Я постараюсь не повторить твою судьбу, отец! – сказал Сюанье, не разжимая губ. – И я обязательно отомщу за тебя, если сумею узнать имена убийц!»

Прошло время, и он расправился с Обоем с помощью своего дяди, князя Сонготу. Перед юным Сыном Неба и по праву принадлежащим ему троном оказался новый узурпатор, не желавший ни с кем делиться властью.

Сюанье снова нужно было соблюдать предельную осторожность, тщательно скрывая свои сокровенные мысли даже от самых близких людей. Потому для всех он превратился в праздного гуляку и страстного любителя охоты.

Владетель Поднебесной не стал отказываться от брака с родственницей Сонготу. Впрочем, юная девушка действительно была очень хороша собой и кротка нравом.

Могущественный князь даже не подозревал, что каждый раз, убивая очередного тигра, его племянник представляет перед собой постепенно ставшего ненавистным ему дядю.

– Я рискну злоупотребить вашим терпением! – вкрадчиво произнёс Сонготу. – Мне хотелось бы услышать мнение императора по поводу наших западных соседей!

– Что вы имеете в виду? – живо обернулся молодой император, с трудом скрывая интерес. – Наверное, дикие джунгарские племена опять беспокоят нас набегами?

Словно взглянув на племянника другими глазами, князь внезапно почувствовал происшедшую с ним перемену.

– Нет, ваше величество! – сказал Сонготу. – Я говорю о народе, который называет себя «русские»! Это белые люди, приходящие к нашим западным границам! Они строят свои крепости на землях, которые по праву должны принадлежать нам! Их всё больше и больше у реки Чёрного дракона!

Пожав плечами, Сюанье снова присел на богато изукрашенное тончайшей резьбой кресло.

– Так сбросьте в её воды этих «белых обезьян»! – сказал он, внезапно улыбнувшись. – Ведь они же не умеют плавать, как рыбы!

– Не всё так просто! Эти русские очень хорошие воины и умеют драться с отчаянием обречённых! Мне кажется, что пора показать им нашу силу!

Раздражённо сцепив в замок кисти рук, молодой император вдруг перестал смеяться.

– Меня больше беспокоят события внутри страны! – сказал он, не сводя горящих глаз с лица дяди. – Если не ошибаюсь, князья-данники У Саньгуй, Шан Кэси и Гэн Цзинчжун готовят армии для большой войны! Вот и разберитесь, как нам стоит поступать дальше! Вы ведь мой главный советник, если я не ошибаюсь?

 

Глава VI. Нерчинский воевода

Этот мартовский день был на редкость непогожим даже для этих суровых краёв. Не прекращавшийся с раннего утра снегопад вдруг перешёл в сильный дождь, лавиной низвергающийся с небес. Хотя пора больших морозов уже миновала, было зябко и отвратительно сыро.

В полдень нерчинские дозорные увидели, что далеко на горизонте показалась чёрная точка, постепенно увеличивающаяся в размерах.

«Похоже, в острог кто-то едет! – подумал матёрый казак, стоявший на главной башне. – А может, местные куда направились или нам ясак везут!»

Спустя час к деревянной стене небольшой крепостцы уже подъезжала кавалькада саней, запряжённых измотанными лошадьми.

– Глянь-ка, Ванька, – крикнул дюжий десятник караульному. – Кого там нелёгкая принесла?

Высунувшись из надвратной башни, стрелец с трудом разглядел сквозь полосу дождя пять подвод. На двух из них сидели люди; оставшиеся были заполнены разномастным добром. Внезапно, словно по мановению волшебной палочки, непогода прекратилась, и сквозь проём в облаках выглянул луч солнца.

– Эй, там, на башне! – гаркнул крепкого вида мужчина в форменном кафтане, сидевший на первых санях. – Вот как вы, мерзавцы, своего нового воеводу встречаете!

Не поверив сначала своим ушам, десятник на всякий случай вскочил с места и, быстро взбежав наверх, оттолкнул от бойницы замешкавшегося караульного.

– Это какого такого воеводу? – спросил он, запустив пятерню в густую бороду. – Я ведь тебя, добрый человек, в первый раз вижу! А у нас в крепости ясак за целый год собрали, первого встречного прав не имею пускать! Воровских людей сейчас немало по округе шастает! Али у тебя об воеводстве твоём бумага есть какая, чтобы мне её показать!

Спрыгнув с саней прямо в холодную жижу под ногами, человек в форменном кафтане в гневе подошёл к крепостным воротам.

– Вот моя бумага! – сказал он, подняв свиток с висевшей на нём печатью. – Я Ларион Борисович Толбузин, тобольский сын боярский, приказной человек Даурской земли! Прибыл на смену прежнего воеводы, принявшего смерть лютую!

Внимательно присмотревшись к неожиданному гостю опытным взглядом, десятник уже хотел дать команду открывать ворота. Однако тут он разглядел на второй подводе двух хорошо одетых мужчин, державших в руках пищали.

– А кто это с тобой, Ларион Борисыч? – остановил он стрельца, уже почти снявшего дубовый брус затвора. – В бумаге-то, стало быть, лишь про тебя самого сказывается!

– Сынки это мои, ирод! – плюнул боярский сын под ноги. – Лёшка да Федька, да ещё жена моя Пелагея и Аксинья, её дворовая девка! Может, тебе ещё про моих собак сказывать?

Дав окончательную команду пускать нового воеводу, десятник поспешил выйти ему навстречу.

– Не, про собак не надобно! – изобразил он полупоклон, рассматривая толбузинский документ. – Тока у нас дючеры да гольды озоруют со страшной силой! Да и самозванцев всяких не счесть, ужо и вешать их устали! Так что, ваша милость, не серчайте!

Не глядя на разозлившего его десятника, боярский сын поспешил зайти в острог. За ним потянулись сани, разбрызгивая в стороны смешанную с водой густую грязь. Внутри крепости затявкали собаки, с недоверием встречавшие чужаков на своей территории.

– Веди, что ли, в воеводскую избу! – сказал, как ударил, Толбузин. – Там и погутарим, чаво дальше делать!

Воеводская изба только носила такое громкое название, поскольку оказалась обычным домом, срубленным из местной сосны. Внутри неё вопреки ожиданиям было довольно чисто и светло.

Перекрестившись на образа, Толбузин присел на лавку за столом в центре большой комнаты. Напротив него примостился десятник, выжидающе не произнося ни слова.

– Теперь сказывай! – посмотрел на него в упор воевода, сняв отороченную чернобуркой шапку. – Как смерть свою принял Алексей Пашков, приказной человек земли Даурской?

– Стало быть, обычно принял! Любил покойничек, царствие ему небесное, с медведем на охоте силой померяться! Вот и в энтот раз подняли мы шатуна, ну и сцепились они!

– Кто – они? – удивлённо спросил новый воевода. – Алексей Фёдорыч, стало быть, один на один на медведя ходил?

– Так оно и есть! С рогатиной на зверя выходил, да ещё ножичек булатный в сапоге держал! Дюжий у нас был воевода, дюжий да отчаянный! Однак на этот раз рогатина хрясть – и обломилась! Тут ему мишка полголовы и снёс! Я даже глазом моргнуть не успел…

– Ладно, дальше можешь не продолжать! – прервал десятника Толбузин. – Похоронили хоть Пашкова, как подобает?

– Вы уж нас совсем забижаете! – даже моргнул десятник, смахнув невольную слезу. – Всё, как полагается, стало быть, по христианскому обряду! Горяч был воевода, но справедлив! Нету у нас к нему никак обид, одна добрая память! Жил он бобылём, потому как ни семьи, ни детей, ни жёнки не имел!

Увидев на столе стопку нераспечатанных писем, боярский сын стал вскрывать их, быстро пробегая глазами содержание.

– Как звать-то тебя? – вдруг спросил он у десятника, неожиданно посветлев лицом. – Вижу, к делу ты с чаянием подходишь, за то моя хвала!

– Гавриилом меня кличут! – сразу повеселел тот, смахнув пот со лба. – Гавриил Лебёдкин, вот стало быть как! Как воевода преставился, так и я вместо него управлялся! А за то, что не признал вас, не серчайте, служба такая!

Взяв в руки поимённый список гарнизонов Нерчинского, Иргенского и Теленбинского острогов, воевода в раздражении покачал головой.

– Это что, всё так? – спросил он. – На все остроги людей всего восемь десятков?

– Так и есть, Ларион Фёдорыч! И те восемь десятков, аки я сам, голы и босы, несут службу державную шесть лет без жалованья государева!

Внимательно осмотрев десятника с головы до ног, Толбузин внезапно расхохотался и топнул ногой. Дело в том, что Лебёдкин был одет в добротный кафтан с меховой опушкой, носил крепкие сапоги, лицо имел круглое и явно не пух от голода.

– Таки голы и босы! – с трудом успокоился воевода, хлопнув по плечу своего собеседника. – Ох, и ловок ты, Гаврила, слезу из начальства выжимать! По тебе вижу – не больно-то вы бедствуете, служилые!

– Оно так! – виновато потупил тот глазки. – Ведь тайга кругом, вот и приходится когда поохотиться, когда ягод да грибов насобирать! Да и рыбы в реках кругом столько, что хоть шапкой лови! Так и перебиваемся с хлеба на воду!

Встав на ноги, Толбузин обошёл всю комнату, заметив и кованый сундук в углу, и массивную дверь с широким засовом, и крышку тайного хода у себя под ногами.

– Ход сей куда ведёт? – спросил он, понизив голос. – Тока не говори, что не знаешь!

– Знаю, батюшка! – не стал лукавить Лебёдкин. – Ведёт он за стены острожные, к сходу речному! На самый крайний случай, чтоб было куда бежать воеводе в годину лихую!

Подойдя к узкому оконцу, Толбузин с наслаждением втянул ноздрями холодный воздух.

– Ясак, говоришь, собрали? – спросил он, не оборачиваясь. – Пора уже отправлять, сам знаешь!

– Как не собрали! Вона он, в комнатёнке рядом уложен! Можете сами посмотреть, мы в грязь лицом не ударим!

Распахнув потайную дверь, воевода вошёл внутрь помещения, доверху уложенного звериными шкурками. Тут было чем порадоваться взору человека, знающего толк в лесных богатствах. Разномастные собольи пластины и шкурки, меха красных и чёрно-бурых лисиц, многие сорока соболей…

– С этим вы справились! – сказал Толбузин, немного оттаяв. – Есть ли у нас ещё дела срочные?

– Есть, воевода! Сидит у меня в арестантской гиляк пойманный! Прибежал он в наши края к родне аж из-под самого Кумарского острога! Допросить бы его надобно!

– Давай, допросим! – кивнул головой боярский сын. – Пускай гиляка приведут, толмача нужного! Да сыновей ко мне позови, пусть к делам приказным привыкают! Скоро им пора будет самим нести службу царскую!

Выйдя в сени, десятник быстро распорядился доставить пленного для расспросов. Вслед за ним в избу вошли толбузинские сыновья, Алексей и Феодор. Перекрестившись под иконами, они сняли шапки и почтительно присели на лавку в углу.

– Вот и язычник наш! – весело крякнул Лебёдкин, заводя перепуганного гиляка. – Таперича сказывай то, что мне давеча гутарил! Не то вздёрнем на стене, и не видать тебе родной тайги!

Дожидаясь, пока толмач из местных переведёт слова десятника, сыновья воеводы с интересом смотрели на него. Едва поняв вопрос, гиляк упал на колени и быстро что-то залопотал по-своему, не поднимая глаз на начальство.

– Стало быть, он пришёл от самой Уссури, с Кумар! – сказал переводчик, зыркая по сторонам. – Там главным воевода Онуфрий Степанов, это я сам без него знаю! Так вот, бунтуют там нынче гиляки да дючеры! По их примеру ачаны и натки зубы стали показывать! Тяжко там нашим служилым людям приходится без сторонней помощи! Покедова держатся, а что дале будет, никому сие неведомо!

Немного поразмыслив, Толбузин дал знак увести перебежчика. Нахмурив брови, он долго не произносил ни слова.

– Нужно нам весточку передать тому Степанову! – наконец сказал воевода, подняв взгляд на сыновей. – Только вот не знаю, кого послать для этого дела тяжёлого!

– Дозволь мне, отец! – сорвался с места его младший сын Алексей. – Я дючерский язык знаю да и с гиляками потолковать могу! Кому, как не мне, это задание справить!

– Быть по сему! – пожал ему руку Толбузин. – Пойдёшь в Кумарский острог и передашь Степанову моё письмо! А на словах скажи, что нужно нам сообща действовать! Вместе и удар держать проще, и неприятеля лютого бить! Дам тебе в сопровождение четырех стрельцов, больше не могу! Бог тебе в помощь, сынок!

 

Глава VII. Амазонка

Аглая Баринова оказалась на даурских просторах, когда ей исполнилось десять.

– Беглые мы теперь! – сказала девчушке её мать Евдокия, наскоро собирая узелки в дорогу. – Никто нас теперь не защитит, кроме Господа да отца твоего, Ферапонта Данилыча!

Началось всё с того, что князь Барятинский, большой охотник до красивых баб, заприметил красавицу Евдокию на поле во время покоса. На следующее же утро дворня привела её в барские покои, предварительно помыв, причесав и переодев в красивое платье.

– Тебе радоваться надо! – наставляла испуганную женщину бывалая сводня, натасканная для особых утех. – Князь тебя, дурочку сельскую, заприметил и на красоту твою небывалую глаз положил! Теперича ни в поле работать, ни гумно убирать, ни за скотиной ходить не придётся! Радуй своего господина, и все дела!

Однако и у Евдокии, и её мужа Ферапонта было своё мнение по поводу «барской милости». Когда-то давно один помещик заприметил во время купания мать Евдокии, тоже писаную красавицу. От его добра да ласк через год забрюхатила она, и тот быстро продал девушку своему соседу.

«Не повторю я маменькину судьбу! – решила девушка, узнав однажды её историю. – Ни за что не повторю!»

Её муженёк характером был крут и решителен, потому долго не мешкал. Этим же вечером Ферапонт выкрал жену из барской усадьбы и увёз домой.

– Уходить нам надо! – сказал он ей, целуя любимой белы рученьки. – Иначе ждёт нас расправа лютая!

– А куда же уходить? – заплакала Евдокия. – Ведь станем беглые, и поймают нас со временем! Да ещё Аглаюшка мала слишком!

Вместо ответа Ферапонт снял со стены икону, бережно завернув её в чистую холстину.

– Десятый год уже ей пошёл! – сказал он, погладив по голове дочурку. – Нет у нас иного выхода, не оставит тебя в покое барин-охальник! Собирай вещички, и немедленно отправляемся в дорогу дальнюю!

Не желая снова нести ярмо рабское, пошли они как можно дальше на восток.

– Там земли без счёту! – сказал Ферапонт, навсегда закрывая дверь родного дома. – Туда бегут люди за лучшей долей, чтобы вольными казаками стать! Руки у нас есть, голова на плечах имеется, так что не пропадём!

Почти год добирались беглецы до земель вольных на востоке, где нет ни князей, ни бар, ни даже воевод. Для начала прибились они к отряду казачьему, и Ферапонт с лёгкостью освоил дело воинское. Научился он из лука бить без промаха, из пищали стрелять да саблей врага рубить.

Время шло, и незаметно пролетело восемь лет, как бежали они с родной земли.

– Совсем ты у меня заневестилась! – сказала однажды Евдокия, посмотрев на свою восемнадцатилетнюю дочурку. – Писаная красавица, как и я в молодости! Вот только где тебе в этих диких краях муженька-то найти! Не зря в народе говорят, что с красоты воду не пить!

– Ой, мама, перестань! – засмущалась девушка. – Скажешь ещё – красавица! А муж мне вовсе и не нужен, мне с вами гораздо лучше! Ведь кругом – одни дючелы да тунгусы, нехристи окаянные! Век бы их не видать, безбожников проклятых!

Вдосталь наискавшись лучших краёв, они решили поселиться на глухой заимке, в междуречье Биры и Биджана. Смекалистый к мастеровому делу Ферапонт срубил большую избу, собрав её по старинке без единого гвоздя. В их небольшом хозяйстве было два коня, прибившихся к ним невесть откуда.

– Небось убили их ездоков-то прежних! – сказала Евдокия, разглядев на кожаных сёдлах тёмно-бурые пятна. – Царствие им небесное, а нам лошадки большим подспорьем станут!

Раздобыв пшеницы, поселенцы засеяли ею небольшой участок земли, отняв его у таёжного моря. Вскоре у них уже были мука и свежий хлеб, который мастерски выпекала Евкдокия.

Ферапонт весь год охотился на дикого зверя, щедро снабжая своих женщин вкусным мясом и богатыми мехами. Отцу вовсю помогала Аглая, которую он научил необычайно метко стрелять из лука.

– Ты глянь, жёнка, что творит! – принёс он однажды домой белку, застреленную дочерью. – Прямо в глаз бьёт, с первого выстрелу! Я б так захотел – и не смог, потому как особый талант у неё!

Однажды Ферапонт вместе с дочерью отправился на дальнюю ярмарку, которая дважды в году проходила у стен Кумарского острога. Они ехали четыре дня, с трудом отбиваясь от туч назойливого гнуса, норовившего забраться в рот, забивавшего глаза и уши.

Взглянув однажды утром на отца, Аглая с трудом смогла удержаться от смеха.

– Ой, батя, что мошкара с тобой сделала! – прыснула она, зажимая руками рот. – Один глаз заплыл, лицо всё красное, словно побил тебя кто ночью!

– А сама-то что, лучше? – отмахнулся он, подмигивая дочери. – Теперь на ярмарке на тебя никто даже одним глазком не посмотрит!

Однако Ферапонт лукавил, поскольку даже море гнуса не смогло бы ничего сделать с красотой его единственной дочери.

Как только они оказались среди моря всяческих товаров, разложенных под стенами острога, у Аглаи разбежались глаза. Она бросалась то к кучам ожерелий из бисера, то брала в руки тяжёлые серебряные браслеты, то примеряла на пальцы перстеньки с цветными камешками.

– Меха, кому меха! – стал зазывать Ферапонт покупателей к своему товару. – Соболь и горностай, норка и лиса! Набегай, разбирай, недорого продам – почти даром отдам!

Неожиданно Аглая почувствовала, как чья-то сильная рука осторожно сзади взяла её за запястье. Желая освободиться, она резко дёрнула руку и обернулась всем телом. Перед ней, нахально усмехаясь, стоял высокий мужчина в иноземной одежде.

– Я есть мушкетёр и кавалер! – сказал он ей, сняв широкополую шляпу и галантно поклонившись. – Меня звать Ганс Йоахим Виттергейм! А вы есть прекрасный амазонка!

– Кто-кто? – смущённо переспросила девушка. – Что это ещё за амазонка такая?

– Это есть вы! – показал мушкетёр на её кожаные брюки и висевшие за спиной лук с колчаном стрел. – Прекрасный и сильный девушка, который может постоять за себя! Я служить в остроге и приглашать вас в гости! Не забывайте – я есть Ганс Виттергейм!

Ещё раз поклонившись, немец обжёг Аглаю взглядом голубых, как небо, глаз, и растворился в гудящей и разноязыкой толпе. Пожав плечами, она поспешила к отцу, подсчитывающему выручку от удачно проданных мехов.

– Ты вовремя, дочка! – сказал он, подмигивая девушке. – Вот тебе полтина, купи что хошь! А я пока мамане твоей подарочек подберу!

Выбрав себе серебряное колечко с бирюзой и гранатовые бусы, Аглая с любопытством осмотрелась по сторонам. Вокруг неё кипела пёстрая и разнородная толпа, покупая и продавая самые разные товары.

Это были гольды и дючеры, дауры и солоны, русские и асты… Отвыкшая от такой большой массы людей, девушка как будто потеряла дар речи, лишь недоумённо оглядываясь по сторонам со смущённой улыбкой.

– Ладно, доча, пора и честь знать! – привёл её в себя голос отца, собиравшего вещи. – Нам ещё домой ехать и ехать, так что отправимся засветло!

Обратный путь занял примерно столько же времени, сколько и дорога на ярмарку. Однако на этот раз Аглая часто не могла заснуть, вспоминая увиденное у стен Кумарского острога. Перед её глазами в бесконечной круговерти мелькали почему-то врезавшиеся в память лица туземных князьков и лихих казаков, галантного мушкетёра со странным именем Ганс, а также улыбающийся отец с серебром в кожаном кошельке…

Вот уже отец с дочерью выехали к речке Бире, быстро нёсшей свои хрустально чистые воды к руслу широкого Биджана. Ещё немного, и они увидят крышу родного дома…

– Ой, что это, батя? – первой заметила Аглая столб дыма над крышей своей избы. – Неужто пожар у нас случился?

Ничего не сказав, Ферапонт лишь пришпорил своего жеребца, вырвавшись вперёд. Чувствуя, как ветви деревьев хлещут её по лицу, отважная наездница понеслась вслед за ним. Вот уже они оставили за спиной лесную чащу, на свою беду оказавшись дома слишком рано и одновременно слишком поздно.

Было слишком поздно, чтобы спасти убитую дючерами Евдокию, и слишком рано, чтобы успеть спастись самим. Увидев любимую жену, лежавшую на траве с окровавленной головой, Ферапонт рванул саблю из ножен, и ринулся на десяток налётчиков.

Стоя вокруг избы, те не ожидали столь лихого наезда, и потому он успел зарубить трёх разбойников. Однако остальные взялись за луки, и вскоре отец Аглаи стал напоминать утыканного иглами ежа. Выронив оружие, он бездыханным сполз по крупу своего коня на землю.

– Получайте, аспиды! – крикнула девушка, выхватывая из-за спины лук и стрелы. – Это вам за маму, а это – за отца!

Её меткими выстрелами были повержены уже двое врагов, когда кто-то вдруг сильно ударил амазонку сзади по голове. Падая навзничь, Аглая ещё успела мутнеющими глазами увидеть высокого воина на чёрном жеребце, что есть силы огревшего её тупой стороной сабли.

– Не убивай девчонку, Лавкай! – кто-то громко крикнул по-дючерски, отдавая приказание. – Она слишком хороша собой, чтобы стать с твоей помощью кормом для ворон!

 

Глава VIII. Крадущийся тигр

Лантань, сын Убая, начинал свою военную карьеру при дворе императора Фулиня в качестве простого телохранителя. Тогда ему едва исполнилось четырнадцать, и этого скромного юношу ещё не знал никто из вельмож.

Теперь ему было тридцать, и за храбрость, а также хитрый ум и природную осторожность Лантаня прозвали «Крадущимся тигром». Его тело было в рубцах и шрамах, которые молодой воин получил в многочисленных боях и военных кампаниях.

Когда старый император умер и на престол взошёл его сын Сюанье, звезда удачи ярко воссияла на жизненном пути «Крадущегося тигра».

– Я назначаю тебя шивэй шоулином! – сказал ему новый правитель Поднебесной, взявший девиз «Канси». – Тебя очень ценил мой отец, и ты теперь будешь начальником императорских телохранителей! Отныне твой меч и твоя жизнь принадлежат мне!

В ответ Лантань, упав на колени, почтительно склонил голову и поцеловал полу одежды своего повелителя. Сюанье был очень молод, гораздо моложе командира своей стражи, но от его слов веяло холодом величия.

«Этот мальчик в императорской одежде пойдёт далеко! – подумал Лантань, не выдавая своих истинных мыслей. – Я же пойду вместе с ним! Тогда отблеск славы Канси непременно коснётся и меня, простого смертного!»

Первым военным предприятием, в котором он принял участие при этом императоре, стал поход в Хугуан против мятежника Мао Лу-шаня. В то время сын Убая уже получил звание «хуцзюнь цаньлина», командира полка гвардейского знамённого отряда.

– Он действительно не боится смерти! – так отзывался о нём в Пекине командир карательной армии Тухай. – Когда я был окружён неприятелем, Лантань со своими людьми спас мне жизнь! На моих глазах этот отважный воин зарубил семерых врагов! Под ним дважды убили коня, а его доспехи были пробиты многочисленными пулями и стрелами!

По прибытии в столицу Лантань получил множество наград и личную благодарность императора. На подаренном ему свитке высочайшею рукою были написаны крупно два иероглифа, означающие «верный государю и почтительный к родителям». Однако самой большой наградой храброму воину стала красавица Цзи Тянь, которую он привёз из этого славного похода.

– Она же дочь мятежника! – сказал ему тогда доверительно мандарин Сонготу, фаворит императора. – Немедленно отдали её от себя, а лучше всего прикажи убить! Ты рискуешь лишиться самого дорогого в мире – милости нашего повелителя!

– Если ты желаешь её смерти, убей и меня! – протянул Лантань коварному князю свой меч. – Она стала моим сердцем, но человеку не дано вырвать его и остаться в живых!

Поражённый этим поступком царедворец молча вернул оружие военачальнику. Однако он доложил о состоявшемся разговоре Сюанье, втайне надеясь на скорую расправу с несговорчивым воином.

– Он просто молодец! – неожиданно похвалил император твёрдость Лантаня. – И почему дочь должна отвечать за проступок своего отца? Достаточно уже того, что этот негодяй лишился головы! Лучше скажи, эта Цзи Тянь действительно так хороша, как рассказывают?

– Да, мой господин! – вынужден был на время признать своё поражение Сонготу. – Она прекрасна, как полная луна, её лицо ослепительно, как солнце!

Однако он затаил зло на Лантаня, скрывая его до поры до времени. Князь умел ждать и был в душе уверен, что это время рано или поздно наступит.

– Но почему ты не привёз мне голову Мао Лу-шаня? – задал Сюанье храброму генералу всего один вопрос. – Я верю, что он пал от твоей руки, но она украсила бы в Пекине самый высокий столб для казнённых преступников!

– Лу-шань был тяжело ранен и скрылся в своём дворце! – ответил тот, немного замявшись. – Мы сожгли его, и он стал для мятежника погребальным костром!

Лантань вскоре женился на своей пленнице, окончательно попав в плен её женских чар. Его чувства понял бы любой мужчина, потому что юной Цзи Тянь не было равных по красоте во всей китайской столице.

Кроме прекрасной внешности, небеса одарили эту женщину умением фехтовать, ездить верхом, острым умом и способностями ко многим наукам. Так Лантань неожиданно нашёл себе не только любимую жену и искусную любовницу, но и лучшего друга на всю жизнь.

– Только возвращайся живым! – молила она богов, когда её муж уходил на очередную войну. – Мне больше ничего не нужно, только бы он непременно вернулся живым!

Спустя два года после их свадьбы молодая женщина забеременела и в положенный срок должна была принести ребёнка. Она и Лантань с нетерпением ждали этого счастливого момента, чтобы вместе встретить первый крик их первенца.

Однако за неделю до планируемых родов военачальника в очередной раз внезапно вызвал император.

– Правитель города Баньчэня жалуется нам на набеги разбойников! – сказал он Лантаню, склонившего колени перед троном Канси. – Их имена Фэй Туй и Чжан Сы, как мне доложили. Месяц назад они захватили сборщика императорских налогов Ли Мэна и разграбили все собранные им деньги. Привези этих мятежников живыми в клетке, чтобы я мог выставить их напоказ, словно диких зверей. А если не получится, мне будет достаточно их голов!

Подняв голову, храбрый воин увидел лицо Сонготу, искажённое в злобной усмешке. Лантань сразу же понял, кто посоветовал молодому монарху направить его в этот поход именно сейчас. Ни один мускул не дрогнул на его лице в этот момент, но хитрый князь стал теперь для него смертельным врагом.

– Я сделаю это, о светлейший! – сказал Лантань, прикоснувшись губами к халату императора. – Кто, как не я, готов выполнить любое задание вашей светлости!

– Мне говорили, что твоя жена должна скоро родить! – неожиданно заметил Сюанье. – Как же мне одарить её и будущего ребёнка, если ты не вернёшься живым из этого трудного и дальнего похода?

Не показав даже тени недовольства или смятения после этих слов, воин быстро встал и поклонился.

– Я не буду ничего просить! – сказал он. – Я уверен, что ваше величество не оставит своей милостью семью того, кто навечно вверил ему свою жизнь и судьбу!

 

Глава IX. Соловки

Над соловецкой обителью величественно раздавался колокольный звон, наполняя сердца православных людей верой и искренней радостью. Среди тех, кто с упованием внимал ему, был и Исайка Воронин, недавний стрелецкий десятник.

«Господи, помилуй мя, грешного, – подумал он, перекрестившись двуперстно, по старому обычаю. – Спаси и сохрани!»

Родом Исайка был из захудалых дворянчиков, никогда не знавших собственной земли. Как и многие крестьяне, он родился в обычной чёрной избе, и не всегда на обеденном столе его родительского гнезда было что-либо, кроме каши да чёрствого хлеба.

В шестнадцать лет Воронин был записан в стрельцы и начал нести службу царскую. Как раз тогда началась очередная война со шведами да ляхами, в которой он и получил первое боевое крещение. При взятии крепости Динабруг в Ливонии сын боярский подхватил из рук убитого товарища полковое знамя и первый водрузил его на крепостную стену.

– Кто это есть таков? – спросил сам Алексей Михайлович, указывая на крохотную фигурку на бастионе с гордо реющим стягом. – Кто б ни был, наградить целковым и повысить по службе!

Так Исайка в свои неполные семнадцать получил первую награду от самого царя-батюшки, а также досрочный чин десятника. Через пять лет он был уже бывалым солдатом, которого уважали и ценили даже заморские офицеры.

Храбрый парень служил в стрелецких частях армии князя Ивана Хованского, выступившей в Литовский поход. Поначалу дела у них складывались весьма успешно, и сам коронный гетман Ян Сапега в одном из сражений едва не попал в плен к русским.

Тогда и началась чёрная полоса в жизни молодого воина. Повздорил он со своим сотником Данилой Горшковым, большим вором и мздоимцем. Два месяца тот не выплачивал стрельцам жалованье, полученное у полкового казначея. Сотник поступал так и раньше, бесстыдно прикарманивая деньги подчинённых, убитых в боях.

– Ты почто нам жалованье царское не выдаёшь? – при всех спросил у Горшкова десятник, привыкший резать в глаза правду-матку. – Вишь, обносились как, и есть нет чего. Али растратил уже денежку и ждёшь, пока мы костьми на войне поляжем?

– Много на себя берёшь, щенок! – прошипел ему в ответ Данила, схватившись за саблю. – А про то, что людей служивых на бунт подбиваешь, я доложу по команде! Висеть тебе на дыбе, помяни моё слово!

Их спор разрешило сражение под белорусским селом Полонкой в сотне вёрст от польской столицы. В разгар кровавой сечи, когда чаша победных весов уже склонялась на сторону русского воинства, с флангов их атаковали превосходящие силы ляхов.

На стрельцов во весь опор понеслась тяжёлая кавалерия, за нею следовали коронные гусары-гвардейцы со зловеще шелестящими крыльями за спинами.

– Беги, кто может! – дёрнулся из строя Горшков, ища на поясе мошну с ворованными деньгами. – Иначе, братцы, истопчут и изрубят нас аспиды окаянные!

Недолго думая, Исайка выхватил из-за пояса свой пистоль и застрелил на месте труса.

– Ставь пищали! – скомандовал он своим однополчанам. – Не дрейфь! Огонь по моей команде!

Дождавшись, пока поляки приблизились на дистанцию выстрела, Воронин махнул рукой. Прицельный залп выбил из сёдел почти всю первую шеренгу атаковавших их гусар, ранив или покалечив коней многих из уцелевших.

Схватив пики, стрельцы стали колоть придавленных лошадиными крупами врагов. Устрашённые решительным отпором, ляхи отхлынули назад, предоставив дело своей артиллерии.

– Придётся отходить, братцы! – крикнул Исайка, когда польские ядра стали превращать в кровавое месиво целые ряды стрельцов. – Иначе всех нас здесь бесславно положат!

Они отступили организованно, под развевающимися знамёнами, вынося с собой раненых и воинскую кассу. Как только стрельцы соединились с частями Хованского, десятник вскрыл денежный ящик и раздал жалованье своим товарищам.

Проведя в тяжёлых думах всю ночь, наутро Воронин дезертировал из своего полка. Он прекрасно понимал, что за убийство начальника во время боевых действий, а также самовольное вскрытие кассы его не погладят по головке.

«В Соловецкую обитель подамся! – решил десятник, сбрасывая военное платье. – Там, сказывают, святые отцы беглых властям не выдают! Да и поднадоела мне жизнь военная, хочу немного в покое пожить! Понравится, так вообще монахом стану!»

Наскоро натянув припасённую заранее литовскую одежонку, он ещё до рассвета покинул боевые порядки русской армии. У Исайки было очень мало шансов добраться до Соловков живым и невредимым, однако он всё-таки решил рискнуть. Недавний стрелец ещё не знал, что отправляется из огня да в полымя…

В монастыре Воронина приняли хорошо, не расспрашивая толком о причинах бегства.

– Видать, надоела тебе мирская жизнь, – сказал ему здешний настоятель архимандрит Никанор. – Поживи у нас сколь хочешь! Тока тута каждый из нас трудится, аки пчела, бездельников и тунеядцов не жалуем!

– Работы я не боюсь! Чай не сложнее будет, чем служба стрелецкая, да и животом своим рисковать не нужно!

Однако тут Исайка попал, что называется, пальцем в небо. С тех пор как монахи соловецкие отказались принимать новые служебные книги, решив сохранить древние богослужебные чины, ополчилась на них рать государева.

Монастырь Соловецкий был настоящей крепостью при сотне орудий, в нём было собрано немало съестных припасов. Его толстенные стены, глубокий ров и десяток крепких башен с узкими бойницами невольно вселяли уважение в сердце даже самого закоренелого грешника…

К тому же большинство из вновь прибывших в обитель мирских людишек, да и многие из монастырской братии были к военному делу привычными. Потому при случае нашлось бы в Соловках кому из оружий стрелять да пищали с саблями в руках держать.

Случай наступил, когда к стенам обители подступил по царскому приказу стряпчий Игнатий Волохов с двумя сотнями стрельцов.

– Открывайте ворота, монахи! – зычно крикнул он, гарцуя на горячем коне. – Не то силой возьмём, и тогда никому не поздоровится!

В ответ ему с высоты раздался дружный хохот караульных, денно и нощно нёсших службу на крепостных укреплениях.

– Чтой-то людишек у тебя маловато! – издевательски заметил один из них, сплюнув прямо под ноги стряпчему. – Гляди-кось, придётся по два на каждую нашу пушку!

Ни с чем убрался из Кемской волости и Волохов, и сменивший его воевода Иевлев… Вполне возможно, что они вовсе и не хотели получить поганую «славу» завоевания монашеской обители.

Однако их сменил новый воевода, который никогда не отличался богобоязненным нравом. Это был лютый сердцем дворянский сын Иван Мещеринов, которому сам царь приказал «воровство и мятеж» на Соловках истребить любым образом.

– Сдавайтесь, пока не поздно! – прислал он свой ультиматум настоятелю Никанору. – Если возьму монастырь штурмом, пощады не ждите! Старообрядчество церковным собором анафеме предано, потому я дело богоугодное творю!

– Творишь ты беззаконие! – ответил ему архимандрит. – У нас вера истинная, а ещё люди отважные, высокие стены, голландские пушки, к ним ядра и порох!

Недолго думая, Мещеринов бросил своих солдат на штурм, который закончился большой кровью. Вместе с другими мирянами и монахами на соловецких бастионах бесстрашно сражался и Исайка Воронин, назначенный настоятелем сотником.

«Думал ли я, что со своими придётся насмерть биться! – с горечью смотрел он в ров, в котором плавали мёртвые тела убитых стрельцов. – Это ли та благодать, к которой я стремился! Нет мне покоя даже в монашеской обители!»

 

Глава X. Даурское серебро

Ещё полсотни лет назад гилякам и гольдам, даурам и тунгусам, дючерам и солонам жилось на своих землях вольготно и радостно. Они охотились на пушного зверя, ловили рыбу в бесчисленных реках, добывали в бескрайних лесах оленей и косуль…

Всего вокруг в их краях было без счёта, и всем хватало на пропитание. Лишнее мясо и рыбу лесные люди высушивали и затем перемалывали в специальную муку. Она могла храниться очень долго и служить источником пищи в слишком холодную зиму.

Иногда какой-нибудь чересчур возвысившийся местный князёк шёл войной на соседа, однако это было не слишком часто. Лишь тогда горели в огнях пожаров лесные дома, погибали люди и сиротели малые дети.

«Теперь всё изменилось! – с горечью думал Аранж, охотник из племени тунгусов. – С запада нас теснят высокие люди с белым цветом кожи и большими глазами, с востока – люди с жёлтым цветом кожи и разрезом глаз, как у нас самих!»

Всем этим чужеземцам нужна была пушнина, самая большая драгоценность Даурии. Ещё они хотели захватить земли, на которых селили свои семьи и сооружали большие крепости.

– У нас никогда не было таких! – сказал Аранжу его младший брат Мани, указывая на свежесрубленную стену нового острога. – Большие заборы строят не для защиты от нас, это точно! Помяни моё слово, рано или поздно захватчики с востока и запада скрестят клинки своих сабель! И тогда очень плохо придётся нам, простым людям!

– Это ещё почему? – поинтересовался Аранж, не всегда понимавший брата с полуслова.

– Нам придётся выбирать, на чью сторону встать! А если мы сами не захотим выбирать, то нас заставят это сделать!

Их стойбище находилось на берегу большой реки, которую люди его племени звали Ергэне, или Ангара. Однажды Мани увидел, как по её быстрым водам в их сторону плывут большие лодки. Ветер развевал на них огромные куски материи, прикреплённые к длинным палкам.

«Вот это да! – подумал храбрый охотник. – Надо полагать, они могут идти без вёсел!»

Когда лодки пристали к берегу, с них сошли два десятка воинов в железных рубахах и шапках. Их странная одежда так ярко блестела на солнце, что слепила тунгусам глаза.

Это были высокие мужчины с белой кожей и большими глазами, которые с интересом осматривались по сторонам. С ними был тунгус по имени Топук из соседнего племени, который и привёл сюда нежданных гостей.

– К вам прибыли охотники Белого царя! – перевёл он людям, собравшимся на берегу, слова пришельцев. – Они пришли объявить, что ныне эти земли находятся под российской властью и покровительством! Теперь вы будете жить под высокой государевой рукой!

Ничего не поняв из этих слов, Мани и Аранжа лишь недоумённо взглянули друг на друга.

– А что это значит? – спросил самый старый мужчина из их рода. – Что это значит для нас, тунгусов?

Когда его слова толмач донёс до самого главного белого человека, тот громко рассмеялся. Похлопав по плечу седобородого старика, задавшего вопрос, он что-то стал объяснять, размахивая руками.

– Воевода говорит, что теперь вы будете платить ясак! – перевели тунгусам его слова. – Один раз в год к вам будут приезжать специальные люди, которым нужно будет отдавать шкурки соболей, бобров, лисиц и куниц!

– И сколько же нужно шкурок? – на всякий случай поинтересовался Аранж.

– По три шкурки с каждого человека! И это совсем немного, ведь за зиму хороший охотник порой добывает два десятка соболей! А за это вам будут давать хорошие подарки от Белого царя!

По команде старшего пришельцы разложили прямо на берегу чистую холстину. На неё они насыпали много бисера, положили посуду из блестящего металла, рыболовные крючки, железные наконечники для стрел, блестящие иглы и отрезы разных тканей.

– Это вам государевы подарки! – перевёл толмач. – А вы теперь должны собрать нам ясак!

Немного посовещавшись, старейшины племени решили не злить хорошо вооружённых незнакомцев. Тем более что в этом году охотники племени добыли очень много звериных шкурок. Поэтому спустя полчаса воины Белого царя уже деловито переносили в свой струг аккуратно связанные тюки пушнины.

– Будем надеяться, что у нас больше не будет таких гостей! – сказал Мани брату, указывая на таявшие вдалеке очертания русского корабля. – Ой, не к добру всё это!

Он оказался прав в том, что подобные визиты не несли лесным людям ничего хорошего. Однако этим же летом в их стойбище по Ангаре на двух больших лодках приехали люди с жёлтым цветом кожи.

– Мы есть посланники великий император Канси! – объявил на ломаном тунгусском один из «гостей». – Эти земли теперь входят в состав великой империи Цин! Мы будет вас защищать от русский «белый обезьян»! За это вы платить нам дань!

Качая головой от раздражения, Аранж с трудом заставил себя дослушать до конца слова имперских посланников.

«Как всегда, мой брат оказался абсолютно прав! – думал он. – Теперь мы будем платить дань и русским, и китайцам! Если мы не заплатим кому-нибудь, то они начнут забирать заложников или вообще сожгут наше селение!»

Сунув сборщикам налогов десяток шкурок, он поспешил отвести Мани в сторону.

– Хорошо, что они ещё не знают о нашей находке! – негромко сказал он, поблёскивая глазами. – Ты понял, о чём я говорю?

Аранж имел в виду блестящие камни с жёлтыми точками, которые братья прошлой осенью обнаружили в лощине у горы с названием Култук. Однажды на ярмарке он показал один из этих камней бывалому купцу, которому обычно сбывал соболиные шкурки.

– Ты где это взял, нехристь? – спросил тот с круглыми глазами, схватив тунгуса за рукав. – Это же серебро, настоящая серебряная руда, да ещё с золотишком!

Разведя в ответ руками, что, мол, он не знает ни слова по-русски, Аранж понял лишь то, что эти камни для людей с запада являются большой ценностью.

Когда он рассказал об этом Мани, тот полез в карман своей куртки из шкуры рыси.

– Они делают из этих камней вот это! – показал он брату плоский кружок серебристого цвета с изображением всадника с копьём на одной стороне. – На такие кружки у белых людей можно поменять всё что угодно – и еду, и коня, и оленя, и даже хорошее оружие!

Братья не рассказали о своей находке никому в стойбище, не желая навлечь на себя гнев богов или зависть соплеменников. На всякий случай они лишь сохранили несколько блестящих камней, спрятав их в своих походных сумках.

 

Глава XI. Государев приказной человек

Вернувшись из стольного града Москвы, Онуфрий Степанов ещё долго находился под впечатлением своего дальнего путешествия. Шутка ли, с самим царём встречался и долго обстоятельно разговаривал! А ведь кто он такой, обычный байстрюк…

Обычный, да не очень… Мать Онуфрия была простая дворовая девка по имени Ефросинья, и он её никогда ни видел. А отцом, говорят, был кто-то из московских бояр по имени Степан. Так маленький Онуфрий и стал Степановым…

«Твой батюшка знатного роду! – сказывала мальчику кормилица Пелагея, укладывая на ночь. – Вот вырастешь, может, в люди выйдешь…»

Однако Онуфрий характером был не покладист, ершист и своеволен до крайности. Потому удрал он в пятнадцать лет из дома в Москве и прибился к казачьей ватаге.

В тот момент Степанову уже стало известно, кем был его именитый батюшка. Перед смертью кормилица, не в силах более носить в себе тайну, всё рассказала своему воспитаннику.

«Отец твой – московский боярин Степан Ртищев! – сказала Пелагея, едва дыша. – Любил он твою мать, страшно любил. Но не суждено им было вместе остаться, потому как разного поля ягоды!»

Судьба бросала Степанова по всей России-матушке и в конце концов направила на самые вольные земли на востоке. С «охочими людьми» атамана Хабарова уже опытный пушкарь Онуфрий открывал и завоёвывал для Рассеи обширный и богатый край.

Под знамёнами Хабарова казаки взяли с боем даурский городок Якс, сделав его своей резиденцией. Новый острог назвали Албазином, по имени сбежавшего местного правителя.

«Это место для обороны дюже доброе! – отметил про себя Степанов. – С двух сторон она речными обрывами прикрыта, там ни одна нечисть до стен крепостцы не доберётся!»

Следующей под их натиском пала хорошо укреплённая столица даурского князя Гуйгудара, расположенная на реке Зее.

«И настреляли дауры из городка к нам на поле стрел, как нива стоит посеяна! – написал Хабаров своему начальству. – И те свирепые дауры не могли устоять против государевой грозы и нашего бою!»

Действуя кнутом и пряником с полудикими племенами, на надёжных дощаникахотряд бесстрашного атамана медленно продвигался вверх по Амуру. Дойдя до безымянного селения за высоким утёсом, Хабаров решил здесь зазимовать.

– Городок тут поставим! – объявил он «охочим людям». – Вишь, с одной стороны овраг нас защищает, с другой – речной обрыв!

Срубив крепкие стены, казаки огородили свой походный лагерь по периметру. Как вскоре оказалось, они старались не напрасно.

– Дауры и дючеры меж собой сговорились! – доложили Хабарову разведчики. – К ним дикие гольды примкнули да богдойцы своих воев около ста прислали. Командует ими генерал Си Фу! Со дня на день напасть могут, так что быть нам нужно на страже!

Спустя два дня враг атаковал на рассвете, когда сон бывает особенно сладок. Однако выставленное казаками охранение вовремя подняло тревогу.

– Ставьте пушку напротив ворот! – скомандовал лихой атаман. – Как собьют их, ударим картечью!

Ворвавшегося в пролом неприятеля встретил огневой залп, который смёл первую волну нападавших.

– В атаку! – обнажил свою саблю Хабаров, искривив рот в яростном крике. – Покажем нехристям кузькину мать!

Вместе со всеми Онуфрий выпрыгнул из-за укрытия, сжимая в одной руке кинжал, а в другой – боевой топор. Он был ловок драться в рукопашной, когда бойцы сходились лицом к лицу.

Вот он одним ударом раскроил череп здоровенному маньчжуру и тут же вспорол клинком живот оказавшемуся рядом дючерскому воину. Ещё разворот, несколько минут схватки – и ещё два трепещущих в конвульсиях тела осталось у него за спиной.

Схватка на рассвете была короткой, но яростной и кровопролитной. Когда первые лучи солнца осветили стены острога, враг уже бежал, бросив лошадей, обоз и воинские припасы.

Только теперь Степанов опомнился, вытер кровь с лица и выпустил из рук оружие. Оглянувшись кругом, он увидел множество мёртвых тел, и чувство одержанной победы в очередной раз опьянило его.

– А ты молодцом! – стукнул его по плечу Хабаров. – Я, братец, даже приблизиться к тебе опасался! Много мы богдойских собак побили, ох, много!

Слава об их победе прогремела на всё Приамурье, но у славы всегда есть завистники…

– Ерофей себе победу нашу приписал! – стали поговаривать тайком некоторые из людей охочих. – Ему – похвала царская, а нам – стрела даурская между глаз!

Особенно невзлюбили атамана два друга – тобольский сын боярский и драгунский капитан Степан Поляков, а также казачий десятник Костка Иванов.

– Порешили уйти мы от Хабарова! – сообщили они Онуфрию, желая сманить его на свою сторону. – Не будет с ним более толку никакого! Всё под себя подбирает, а чем мы его хуже? И ты иди с нами, если не трусишь!

– Я-то не трушу! – нисколько не колебался Степанов. – Однако супротив атамана своего не пойду, дело это воровское и злодейское! Вас я не выдам, но боле ко мне не подходите!

Через неделю две дощанки с сотней казаков тайно покинули место стоянки и отправились вниз по Амуру.

– Что делать будем, братцы? – сурово сдвинул брови Хабаров на казачьем круге. – Дале пойдём али накажем бунтовщиков?

– Нельзя оставлять за спиной люд гулящий! – бросил шапку оземь Онуфрий. – Они запросто порушат то, что мы с великими трудами возводили!

Он прекрасно знал мятежников, и его опасения полностью подтвердились. Возвращаясь вниз по Амуру, казаки увидели несколько разорённых и дотла сожжённых селений.

– Во, как они несут службу государеву! – сетовал Хабаров. – Теперь не ясак, а стрелы да копья понесут нам дючеры и гольды!

Найдя беглецов в сотне вёрст ниже по течению, он приказал пороть их батогами, а зачинщиков заковал в кандалы. Десять дезертиров умерли, не выдержав нещадного битья палками.

«Больно круто загнул Ерофей! – подумал Степанов, смотря на мёртвые тела своих недавних товарищей. – Поляков дюже грамотен, чтоб кляузы писать! Как пить дать, пошлёт начальству донос на атамана!»

Он ещё не знал, что из Москвы уже ехал боярский сын Дмитрий Зиновьев, везя казакам жалованье и наградной медальон их вожаку… Донос мятежников застал его в пути, и по прибытии в Даурию служилый человек немедленно начал следствие.

– Говорят, ты часть ясака утаивал! – сказал он на допросе, пристально глядя на Хабарова. – А ещё с нехристями в сговор вступал, против государевой службы направленный!

– Дурное говорят! – отвечал тот, не моргнув глазом. – Напраслину возводят Стёпка Поляков да Костка Иванов, что мятеж подняли! Я весь ясак передавал, до единой шкурки! А с князьями даурскими да дючерскими толковал, чтобы они мирно власть российского царя приняли! Иначе они к богдойцам переметнутся, и не быть тогда добру!

Так и не придя ни к чему определённому, Зиновьев на всякий случай заковал даурского атамана в кандалы и повёз в столицу.

– И ты со мной поедешь! – приказал он Степанову, не скрывавшему своего удивления. – Доложишь высокому начальству, как вы несли службу государеву!

Бывалый казак ехал в столицу, как на Голгофу. Он прекрасно понимал, что с лёгкостью может разделить там судьбу опального атамана. Однако всё произошло совсем не так, как ему думалось.

В Приказе тайных дел донос «гулящих людей» Полякова и Иванова сочли делом вздорным, и с Хабарова полностью сняли все обвинения. За день до отъезда домой Степанова внезапно вызвали к «государеву инквизитору».

– Садись, Онуфрий Степанович! – указал Зиновьев гостю на лавку напротив себя, протягивая какую-то бумагу. – Ведаю я, чей ты сын, потому с собой в Москву взял. Светлая память батюшке твоему, хорошо я его знал. Получаешь ты новое назначение от самого царя. Грамоте обучен, сам и читай!

Дрогнувшими от волнения руками казак взял документ, ровные строчки которого вдруг запрыгали у него перед глазами.

«Сим назначается Онуфрий Степанов, – прочитал он, – государевым приказным человеком новой Даурской земли…»

Аккуратно свернув грамоту, бастард положил её на стол перед государственным инспектором.

– Это что же, я таперича вместо Ерофея Палыча? – взволнованно спросил он, взъерошив густые волосы. – А как же он, атаман мой?

– Всё будет хорошо у твоего атамана! – раздражённо заметил Зиновьев. – Нет чтобы поблагодарить за хлопоты, всё в благородство играешь… Снят с Хабарова навет! Возведён он государем Алексеем Михайловичем в дети боярские за прежние заслуги и направлен управляющим Усть-Кутским уездом!

Отвесив поклон своему благодетелю, Степанов снова присел на заскрипевшую под ним лавку.

– А теперь слушай мой завет! – на прощание сказал ему инспектор. – Войной местных не разорять и не грабить, не крестить их против силы! Ясак собирать с ласкою и приветом, а не жесточью! Смотри, Онуфрий, перед самим царём ответ держать будешь, если что не так!

 

Глава XII. Столичный бунт

В последнее время в Москве было шумно и неспокойно. Ходили слухи об измене ляхам бояр и служивых людей, о новом повторении Великой Смуты.

Волнения начались после того, как всё вокруг было наводнено новенькими полтинниками, алтынниками, грошевиками и копейками из обычной меди. Однако все они были такой же величины и формы, как серебряные деньги, отличаясь лишь цветом.

– Это что же такое? – удивлённо спрашивал стрелец, получив жалованье «новоделами». – Куда же я с ними пойду?

– А куда хошь! – глубокомысленно отвечал ему полковой казначей. – Ты пойми, дурья башка, они таперича столько же стоят, сколько и звонкое серебро!

Поначалу так оно и было, потому медные монеты принимались и ходили наравне со своими товарками из драгоценного металла. Однако потом «красных» денег по непонятной причине становилось всё больше и больше…

– А ну-ка, разберись! – дал царь поручение Даниле Полянскому, дьяку Приказа тайных дел. – Откуда это у нас меди боле, чем её монетные дворы бьют!

Начался сыск, и вскрылось большое количество деяний воровских и злодейских. Оказалось, что многие мастера денежных дворов всеми правдами и неправдами за немалую мзду передавали лихим людям подлинные чеканы.

Не удержался от соблазна невиданно разбогатеть и Серафим Негожий, московский минцмейстер. Посватался он недавно к Марье, дочери купца Лыкова.

– На чужой каравай рта не разевай! – вытолкал его взашей краснорожий купчина. – Когда будет у тебя дом в предместье, да в нём куча добра всякого, тогда и приходи! А коли ты честный, то с этого воды не испить!

Машка-зазноба так засела в сердце у мастера, что он совсем голову потерял. С горя Серафим запил, выбрасывая на ветер всё своё и без того небольшое жалованье. Как раз в этот момент и подкатил к нему Митька-лиходей, что раньше фальшивую деньгу бил.

– Продай мне испорченный чекан! – предложил он, поблёскивая глазами. – Я за него тебе триста рублей серебром дам! Человеком станешь, все бабы твои будут!

Бес попутал влюблённого минцмейстера, и он ударил по рукам с Митькой. Вечером следующего дня, опасливо озираясь по сторонам, он передал прохиндею что-то тяжёлое, завернутое в чистую холстину. Заглянув под неё, тот бросил на стол перед Серафимом увесистый кошель.

– Смотри у меня! – погрозил Митька кулаком мастеру. – Если что – я тебя не видел, а ты меня не видел!

Через неделю на московский денежный двор пожаловали нежданные гости. Их привёл с собой подьячий Митрошка Короб, невесть где разнюхавший о недавней сделке минцмейстера.

– Ну-ка, несите все чеканы! – приказал он, грозно шевеля вислыми усами. – Обревизую я вас, и если хотя бы одного не найду, не сносить всем головы!

Однако проданный чекан был ломаный и по бумагам числился как в полную негодность приведённый путём разбития на наковальне.

– А кто его куски плавил? – тут же поинтересовался подьячий. – Хочу я поговорить с этим человеком!

Только взглянув в глаза Негожего, он как будто прочитал все его мысли.

– Ты чекан и продал! – сказал он, тыча толстым пальцем в грудь мастера. – Если так, то признавайся!

– Не продавал я чекан! – ответствовал Серафим предательски дрогнувшим голосом. – Разбил я его – и всё тут!

– Раз так – то так! – ухмыльнулся Короб. – Но смотри, давеча поймали мы Митьку-фальшивомонетчика. Пока он молчит, но у нас и немой со временем начинает разговаривать! Коли надумаешь что – лучше сам всё расскажи! Теперь ты тоже под следствием, так что из Москвы ни шагу!

После его ухода Негожий чувствовал себя так, как будто ему в глотку уже залили расплавленный свинец.

«Бежать мне надо, пока не поздно! – решил он про себя. – Митька, видать, долго молчать не будет!»

Однако жизнь распорядилась судьбой минцмейстера совсем по-другому, и так быстро, что он и опомниться не успел.

В воскресный день пошёл он на Красную площадь, чтобы немного развеять среди людей своё дурное настроение. На свою беду или счастье, он оказался среди толпы, внимавшей что-то старательно зачитывающему громкому голосу.

– Что там деется? – спросил Серафим у соседа, тыча его локтем. – Об чём читают-то?

– Письмо там нашли! – с охотой сообщил ему тот, сплюнув под ноги. – Пишут, что бояре Милославские, Илларион да Иван, а также Ртищев и Стрешнёв к королю польскому переметнуться вздумали! Сказывают, это они медные деньги придумали, а царь-то не знает всего этого!

Толпа грозно шумела, подобно огромному морю, всё прибывала и прибывала. Вскоре мастер почувствовал, что зажат со всех сторон и уже не сможет выбраться из людского потока.

– К царю пойдём! – стали раздаваться вокруг нестройные возгласы. – К царю, пускай накажет изменщиков! Доколе медные деньги будут ходить! Уже за них ничего не купишь!

Как стекающий с высоких гор селевой поток, человеческое море устремилось вперёд. Его вожаки уже знали, что Алексей Михайлович находится в Коломенском, где отмечает с семьёй и приближёнными именины родной сестры Анны.

«Вот это влип! – подумал Негожий, идя вперёд против своей воли. – Вот это пошёл развеяться! Ведь бунт же это, настоящий бунт, иначе не скажешь!»

– Выдать изменщиков! – кричали в толпе, потрясая кулаками. – Мы сами им суд учиним, скорый и беспощадный! От этих кровососов простому люду никакой жизни нет!

Когда дошли до дворца в Коломенском, выяснилось, что царь на обедне в церкви.

– Какая там обедня! – заорали вокруг буяны, разогретые водкой. – Пущай с народом поговорит!

К удивлению Серафима, двери церкви вдруг распахнулись, и в гущу толпы вышел сам Алексей Михайлович. На его лице мастер не увидел даже тени страха или сомнения, царь держал себя достойно и уверенно.

– Что привело вас, люди добрые? – громко спросил он, окружённый чернью. – Я государь ваш и готов ответ держать за слуг своих! Однако нет их сейчас со мной! Дослушав обедню, я поеду в Москву и немедленно разберусь, замыслили ли они что-нибудь лихое!

Сначала толпу успокоили эти смелые речи, и люди хотели уже возвращаться обратно. Но тут прибыла новая волна мятежников, Алексея Михайловича стали нагло толкать, кто-то даже пытался оторвать сверкающие золотом пуговицы его кафтана.

Сделав несколько шагов назад, царь быстро скрылся от своих подданных за массивными дверями церкви. Их немедленно закрыли изнутри, и никто из толпы не успел последовать за ним.

Почти сразу же сзади раздался топот копыт и лихое гиканье, заставившее многих обернуться. Люди увидели, что на них во весь опор несётся лава дворянской конницы, блистая на солнце вынутыми из ножен саблями.

– Что же это деется? – заплакал кто-то сзади. – На безоружных рейтар да детей боярских бросать?

Толпа побежала прочь, безжалостно давя упавших или оступившихся. Однако впереди была Москва-река, и многие стали прыгать в неё и тонуть, пытаясь перебраться на другой берег.

Заметив на берегу большую лодку, Негожий и какой-то парень в стрелецкой одежде перевернули её и спрятались под днищем крепкого судёнышка. Вскоре вокруг них стали раздаваться предсмертные стоны и хрипы умирающих людей. Когда всё стихло, они осторожно выглянули наружу.

Мастер с ужасом увидел, что берега реки вокруг покрыты человеческими трупами. Кто-то ещё был жив и громко звал на помощь, тщетно пытаясь выбраться из-под груды мёртвых тел.

– Глянь, тут ещё двое! – подбежал к ним молодой дворянчик с окровавленным палашом. – Вяжи их, ребята, пока эти бунтовщики в бега не подались!

 

Глава XIII. Киренгская ярмарка

Ох, и велика река Лена, много больших и малых рек делают её шумной и полноводной! Правый приток водной артерии носит название Киренга, что в переводе с эвенкийского означает Орлиное гнездо. Славна пушниной и богата рыбою да диким зверем Усть-Киренская волость!

Только один раз в год, в летнее время, собирается в устье Киренги большая ярмарка. Чего только не встретишь на ней – от собольих шкурок до московских пряников! Везёт сюда торговый люд разнообразный товар, чтобы продать подороже и купить подешевле!

Но не за покупками пришёл сегодня на ярмарку Никифор Черниговский, казачий пятидесятник Илимского острога. Ждал он появления воеводы Лаврентия Обухова, чтобы собственными глазами проследить за его бесчинствами.

– Едет вражина по Лене вниз, не торопится! – доложили пятидесятнику верные люди. – В каждой деревеньке останавливается, порет мужиков да насилует девок, что покрасивше будут!

Вот, наконец, дощаник хмельного воеводы коснулся носом пристани, и он уверенно шагнул на берег. Растворившись в толпе, Черниговский дал знак своим сыновьям Василию и Анисию, чтоб следили за каждым шагом ненавистного гостя. Третьим его глазом был сын Федька, входивший в воеводскую охрану.

– Ну-ка, что тут у вас! – по-хозяйски разворачивал Обухов на ярмарке один тюк с пушниной за другим. – Даю за всё гривенный, и чтоб без торгу мне!

– Одначе здеся на пять рублёв будет! – попробовал заикнуться один из торговцев. – Как же, господин хороший…

Недолго думая, Лаврентий выхватил из-за голенища сапога нагайку и стал со злобой сечь на глазах у всех несговорчивого смутьяна.

– Какой я тебе господин! – кричал он с налившимся кровью лицом, брызгая слюной. – Я воевода твой, собачий сын! Вы все подо мной ходите, холопи окаянные!

После такого представления никто более не посмел заикнуться Обухову о настоящей цене на великолепные меха, привезённые из тайги. Скупив за жалкие копейки треть из них, он повелел нести тюки с пушниной к себе на дощаник.

– Ты что, ополоумел, воевода? – вдруг заступил ему дорогу невысокий парень в льняной рубахе с вышивкой. – Не для того ты державою поставлен, чтобы беззакония творить! Это тебе я, целовальник Петрушка Осколков, говорю!

Онемев на мгновение от подобной наглости, Обухов снова выхватил плётку. Однако его противник вырвал её из рук полупьяного дворянина и сломал о колено.

– Да я тебя! – сделал шаг назад воевода, прячась за спины своей охраны. – Да ты у меня навоз жрать будешь! В железо злодея, да в острог повезём! А там давеча разберёмся, кто он есть будет на самом деле!

Избив наглеца для порядка, подручные Лаврентия заломили ему руки за спину и поволокли к ближайшей кузне. Оттуда, уже закованного в железо, его повели на воеводский дощаник.

Там несчастного и увидел Фёдор Черниговский, казак из охраны Обухова. Выскочив на берег, он помчался сломя голову искать отца.

– Батяня! – с трудом перевёл он дыхание, найдя пятидесятника. – Там, это, зятя нашего Петрушку схватили! Воевода хочет его с собой забрать в Илимский острог и калёным железом пытать! Ну и ирод же этот Обухов! Тридцать сороков соболей награбил, дощаник едва на воде держится!

Побледнев лицом, Черниговский с силой сжал и разжал кулаки, принимая важное для себя решение.

– Тогда так! – выдавил он, раздувая ноздри. – Ты пока ничего не делай, жди братьев с подмогою! Поблизу Кривой Луки, что возле острова, они вас ждать будут! Ты им помоги воеводу захватить и на Чечуйский волок доставить вместе с воровским образом купленной пушниной! А теперь ступай, гляди, хватятся тебя!

Кивнув головой, Федька со всех ног побежал обратно на корабль воеводы. Немного спустя тот уже отправился вверх по Лене, тяжело гружённый товарами с ярмарки. Однако немного раньше, опережая Обухова, в том же направлении отплыл другой дощаник.

На его борт взошли полтора десятка хорошо вооружённых казаков, среди которых были Онисий и Василий Черниговские.

– Ну, держись, охальник! – погрозил Василий напоследок кулаком невидимому врагу. – Скоро тебе ответ держать, ужо я тебе кишки-то повыпущу!

– Ты что, брат? – даже опешил Онисий, сглотнув слюну. – Ведь батька велел воеводу лишь припугнуть, но не чинить с ним никакой расправы!

Ничего не сказав в ответ, Василий лишь отвернулся в сторону, словно пряча от брата бешеные глаза, затуманенные близостью скорого кровопролития. Дощаник с лёгкостью рассекал речные волны, оставляя за собой быстро исчезавший пенный след.

 

Глава XIV. Троянский конь

Степан Разин поступил так, как было им задумано в самом начале похода. Пойдя вверх по Волге мимо Царицына, он напал на богатый купеческий караван в урочище Каравайные горы. В нём по речным водам шли обильно гружённые дорогим товаром суда, охраняемые стрелецким конвоем.

– Окстись! – кричал атаману здоровенный купец, тряся жирными кулаками. – На что посягаешь, бесовское отродье! На товары царские и патриаршие, за что быть тебе на дыбе!

Сбросив его одним толчком в воду, Разин решительно шагнул на богато изукрашенный струг.

– Берите, что надо! – крикнул он донцам, шедшим рядом. – Было царское, стало наше! Стрельцов, кто противиться будет али не пойдёт с нами, топите в Волге-матушке!

Проходя мимо Царицына и Астрахани, казаки грозили с кораблей стоявшим на стенах караульным и оголяли в знак насмешки и презрения срамные места. У них ещё не было достаточно сил, чтобы штурмовать эти крепости; однако и воеводы не отважились послать за ними достойную погоню.

– На Каспий идём! – сказал атаман своим старым товарищам, Якушке Телицыну и Андрею Михайлову. – Есть там где разгуляться, потешиться силе молодецкой! Ноне возьмём Яицкий городок и там зимовать останемся!

– Это как возьмём? – недоверчиво покачал головой Михайлов. – У него стены высокие, а за ними стрельцов не счесть! Да и воевода тамошний, Иван Яцын, мужик башковитый и дюже опытный! Все у острога поляжем, а не возьмём!

– Возьмём-возьмём! – усмехнулся Разин, заиграв глазами. – Клянусь моей матерью-турчанкой, что возьмём! Есть у меня про то одна задумка, но пока молчок!

Не доходя немного до Яицкого города, атаман спрятал большую часть своего флота в излучине одноимённой реки.

К крепости он направился всего на одном струге в сопровождении самых верных и бесстрашных сотоварищей. После того как пристали они к берегу, Разин и его спутники спрятали в тайнике всё оружие, оставив лишь по ножу в голенище.

Подойдя к крепостным воротам со смиренным взором, Степан постучал в них простым посохом. За ним шли, понурив головы, остальные его спутники.

– Чего надобно? – отозвался сверху караульный. – Идите своей дорогой, покедова не пальнул из пищали!

– Идём мы на персов! – сказал донской атаман, подняв голову. – Хотим перед походом в церкви вашей помолиться! Безоружные мы, потому никакого вреда не причиним! Так о том воеводе и доложите, мол, христиане хотят помолиться о спасении душ своих!

Пожав плечами, караульный доложил по команде, немало удивляясь такой странной просьбе. Однако Разину уже доложили лазутчики, что Яцын человек дюже богобоязненный и непременно не откажет православным.

Всё вышло именно так, как и рассчитывал смекалистый и коварный казачий вожак. Спустя некоторое время ворота заскрипели, и их створки медленно отворились.

– Заходите, люди добрые! – сказал высокий стрелец, впустивший недобрых гостей. – Церква наша вон тама, идите прямо, никуда не сворачивайте!

Это были последние слова, которые он произнёс в земной жизни. Как только он повернулся спиной к Разину, тот немедленно всадил ему под лопатку свой булатный нож. В это время другие казаки быстро добивали захваченную врасплох стражу на стенах.

Ещё немного, и в ворота стал вбегать вооружённый «охочий люд», ждавший своего часа в засаде неподалёку от острога.

– Ату их, братцы! – весело скалился атаман, показывая вперёд окровавленной саблей. – Кто из стрельцов с нами пойдёт, тех не бить и не забижать!

Ошеломлённые внезапностью и дерзостью нападения, большая часть стрельцов даже не сопротивлялись гулящим людям. Схватка была лютой и короткой; все острожные стены были залиты кровью и завалены трупами. В плен попал и воевода Яцын, который, на свою беду, не в то время решил помыться в бане.

– Ну что, Ваня, попарился? – спросил у него Разин, когда голого стрелецкого начальника приволокли к нему за бороду. – Решай теперь, со мной пойдёшь али на тот свет прямиком попадёшь!

В ответ Яцын, с ненавистью посмотрев на казака, плюнул в него кровавой слюной из разбитого рта.

– Добро! – сказал Разин, спокойно вытирая плевок с лица. – Ты сам за себя всё решил!

Когда непокорного стрелецкого голову поставили у специально вырытой ямы, атаман собственноручно одним сильным ударом снёс ему голову.

– С нами вы али супротив? – обратился он к пленным стрельцам, поигрывая сабелькой. – Я неволить не стану, кто не захочет вольным стать, отпущу по домам! Кто в поход на басурман желает идти, выходите, остальные – идите на все четыре стороны, ворота открыты!

После этих слов Телицын и Михайлов, переглянувшись между собой, недобро сузили глаза. Они-то прекрасно знали своего атамана, и догадывались, как он поступит со стрельцами, не пожелавшими пополнить ряды «степной вольницы».

Немного посовещавшись, из толпы «слуг государевых» шагнуло вперёд с сотню человек. Остальные, обманутые словами Разина, решили покинуть острог восвояси.

– Иди вдогонку! – подмигнул атаман Михайлову, когда стрельцы вышли за ворота. – С собой возьми человек пятьдесят! Когда царёвы собаки отойдут к камышам, порубить их всех, без сожаления! Враги они нам, а с неприятелем я никогда не цацкался!

 

Глава XV. Московия

Время в варварской стране летело очень быстро, и Альфред фон Бейтон даже не заметил, как провёл вдали от родных мест целых пять лет. На чужбине он великолепно научился говорить по-русски и даже полюбил кухню и обычаи этого необычного народа.

Да что там кухню и обычаи – за внешней непрезентабельностью и простотой недавний датский офицер сумел разглядеть и по достоинству оценить саму душу обитателей далёкой Московии.

«Они живут настоящей жизнью! – часто пытался он разобраться, чем покорил его сердце этот край сильных людей. – Они по-настоящему верят в Бога, любят и ненавидят! Это очень странно, но теперь я вовсе не хочу возвращаться домой!»

Демон войны щадил Бейтона, и за всё время затянувшейся войны с поляками он был лишь один раз легко ранен. Приняв первое боевое крещение в русской армии в кровопролитном сражении под Смоленском, молодой поручик участвовал затем в битвах под Быховом и Ригой, Слуцком и Мстиславлем… В одном из боёв лихой польский гусар оставил ему сабельную отметину под левым глазом, придавшую Альфреду особенно мужественный вид.

– Умелый и дюже сноровистый вояка! – отзывались о нём командиры. – Напрасно под пулями не скачет и солдат своих за смертью для бахвальства пустого не посылает!

Именно поэтому, когда царь Алексей Михайлович пожелал организовать «полки нового строя» на востоке своей державы, в числе прочих выбор командиров пал именно на Альфреда.

– Хватит тебе со смертию играть! – тепло напутствовал его полковник Василий Шереметев. – Если желаешь в России жить, обзаведись семьёю, найди себе жёнку верную, прими веру православную и служи не за честь, а за совесть! Нынче же поедешь в Томск, где будешь обучать новобранцев премудростям европейского строя!

Крепко пожав на прощание руку командиру и другу, датчанин быстро собрал нехитрый багаж. После ночной попойки с сослуживцами, он и его товарищи Якоб Мейден, Питер Шпеер и Отто фон Менкин на перекладных немедленно направились в дальнюю дорогу.

Им предстояло проехать через всю Московию, которая ещё во многом оставалась для иностранцев «терра инкогнита». Уже привыкнув к виду покосившихся избёнок, множеству церквей, всеобщей нищете одних и невиданной роскоши других, Бейтон искал и находил у русских совершенно иное.

«Они гораздо ближе к небу, чем мы! – вдруг познал он однажды удивительно простую истину. – Для нас, европейцев, важнее всего земные блага! Для них же Господь оставил сокровищницу духа, которую ни словом сказать, ни пером описать!»

Со временем поручик и сам стал всё более и более походить манерами и одеждой на жителей этой огромной страны. Постепенно превратился в лохмотья его парадный мундир, и он без сожаления выбросил его жалкие остатки.

Альфред стал носить русскую одежду, которую он собственноручно купил в одной из местных лавок. Единственно, чему никогда не изменял датчанин, так это отцовскому палашу, служившему ему верой и правдой во всех передрягах.

– Я поражаюсь силе русского духа! – однажды искренно признался он в приятельской компании. – У нас часто говорили о каких-то восточных походах. Какие там походы, господа! Каждый, кто осмелится посягнуть на эту страну, навсегда останется замёрзшим трупом в её величественных снегах!

– Да ты романтик! – покровительственно потрепал его по плечу Ван Мейден. – Как по мне, то нечего слишком уж присматриваться к этим свиньям! Все они здесь грязные мужики – и вельможные князья, и их рабы-холопы!

В этот момент Альфред почувствовал, как между ним и его бывшим другом словно пролегла невидимая пропасть. Ничего не ответив циничному голландцу, он неловко улыбнулся, сбросил его руку с плеча и поспешил отойти в сторону.

По мере того как небольшой отряд всё дальше удалялся от центральных областей страны, в поведении и даже выражении лиц встречавшихся иностранцам людей происходили разительные перемены. Они становились более открытыми, независимыми и даже иногда откровенно пьяными своей нежданной свободой.

– Оно конечно! – поясняли им мужики, нанятые управляться с офицерскими лошадьми. – Бежит-то народ на край земли, где бар меньше да земли более! Гутарят, там каждый сам себе хозяин, и за прежние грехи никто не спрашивает!

Ещё во время войны с ляхами Альфреду пришлись по душе гордые и свободолюбивые люди, которые называли себя казаками.

– Кто это такие? – однажды спросил он своих русских друзей-офицеров. – Это что, такой особенный народ?

– Нет, это тоже русские! – смеясь, отвечали ему те. – Просто им не сидится на одном месте, и больше всего в жизни любят они войну и бранное поле! Много среди них беглых холопов, но сыска особого никто не учиняет! Потому как нужны казаки державе, с обычаями своими старинными и рукою твёрдой!

Бейтон решил тогда, что обязательно попытается поступить на казачью службу, как только к этому представится возможность. Он ещё не знал тогда, что его желание непременно сбудется…

Они направлялись в Томск, один из недавно возникших городов-крепостей на восточных границах Московии. Иностранных офицеров там с нетерпением ожидал местный воевода, Иван Васильевич Бутурлин.

– Городок-то у нас новёхонький! – с удовольствием рассказывал ему хозяин одного постоялого двора. – Срубили-то его годков пятьдесят тому назад, на пустом месте срубили! Дед мой среди прочих его тоже строил, царствие ему небесное! Сказывал, что выбрали для него знатной высоты пригорок, где всход всех других круче!

Они подъехали к новому месту своей службы в яркий солнечный день и увидели вдалеке, на берегу реки Томи, высокие бревенчатые стены, четырёхугольные сторожевые башни и парящие в небе неизменные купола церквей.

– Вот он, Томск-батюшка! – перекрестился ямщик, сидящий на облучке. – Как погляжу на него, так сердце радуется!

– А откуда взялись люди в этой глуши? – поинтересовался Ван Мейден, оторвавшись от своей неизменной трубки. – Я иметь в виду не дикарей, а русский люд, твой соотечественник!

– Так по-разному, батюшка! – живо ответил ямщик, правя к надвратной башне острога. – Кто своею волею и охотою пришёл, то служилые, как и вы сами, кто с торгом или даже гулящим человеком здеся появился!

По всей видимости, в городе уже давно ждали их появления, потому что ворота в него распахнулись немедленно. Наряд на башне с любопытством всматривался вниз, дивясь странной одежде вновь прибывших. В особенности их поразила мейденская шляпа с высокой тульёй и страусиным пером.

– Тьфу, басурмане проклятые! – сплюнул вслед гостям отворявший им здоровенный казак. – Чему они нас, людей бывалых и многоопытных, научить смогут!

 

Глава XVI. Князь Сонготу

Незадолго до своей смерти император Фулинь назначил четверых князей, которые должны были править страной до совершеннолетия его сына Сюанье.

– Ими станут Сони, Эбилунь, Сукзаха и Обой! – объявил он прилюдно, скрывая гримасу боли. – Их голоса будут равными, а все важные решения в жизни страны будут приниматься совместно!

В толпе придворных, почтительно выслушавших последний наказ властителя Поднебесной, стоял Сонготу, один из младших братьев императора. С его губ сорвалась презрительная улыбка, когда он услышал имя «Обой».

«Вот кто теперь будет править Китаем! – подумал Сонготу, не поднимая глаз. – А остальные трое быстро уйдут в небытие! Но когда-нибудь придёт и мой час!»

Однако среди четырёх маньчжурских вельмож, почтительно склонившихся у трона, не было единства ни в делах, ни в мыслях. Князь Сони был слишком стар, чтобы бороться с соправителями и сразу же отошёл от дел.

Обой и Эбилунь, объединив свои усилия в борьбе за единоличную власть, вскоре обвинили Сукзаху в государственной измене и тайно казнили. Почуяв безнаказанность, Обой стал первым среди равных и безраздельно правил огромной империей.

– Пусть страх и ужас будут моими главными союзниками! – говорил Обой, безжалостно убивая своих противников одного за другим. – Я вложу свой меч в ножны только тогда, когда в живых не останется ни единого из моих врагов!

Однако время шло, и молодой наследник престола взрослел и набирался сил. Как потомок воинственных маньчжуров, он великолепно владел копьём и мечом, а также превзошёл всех придворных в стрельбе из лука. Кроме этого, учёные монахи дали Сюанье блестящее образование, сделав из него настоящего шэньши.

Однажды Сонготу, выбрав подходящий момент, нашёл принца в дворцовой библиотеке, где юноша занимался каллиграфией.

– «И панцири их золотые в долинах сверкали на солнце, – прочитал князь вслух, незаметно подойдя к Сюанье. – И всадники, всё сокрушая, скакали и ночи, и дни». Кажется, это строки непревзойдённого Цай Яня?

Живо обернувшись к наглецу, посмевшему нарушить его уединение, Сюанье грозно свернул глазами. Однако, увидев перед собой своего дядю, он внезапно сменил гнев на милость.

– Совершенно верно! – сказал принц, указывая Сонготу на место рядом с собой. – Редко встречаешь при дворе человека, разбирающегося в старинной поэзии!

Несмотря на родство, они были слишком разными людьми, чтобы сблизиться по-настоящему. Однако Сюанье и Сонготу нуждались друг в друге и негласно заключили тайный союз.

– Я помогу вам свалить Обоя! – пообещал однажды Сонготу, понизив голос. – Он узурпатор трона, и руки у этого негодяя по локоть в крови!

– А что вы захотите взамен? – тут же спросил Сюанье. – Может быть, занять его место?

Однако тут в покои наследника престола постучали, и их разговор оборвался.

Сонготу не забыл своего обещания, и выполнил его, как только ему представился случай.

– Обой всегда очень осторожен! – сказал он молодому Сыну Неба. – У нас есть только один вариант расправиться с этим хитрецом! Мы должны обвинить его в публичной непочтительности к монаршей особе!

Покачав головой, Сюанье лишь громко расхохотался, недоверчиво посмотрев на дядю:

– Да он знает дворцовый этикет как свои пять пальцев! Он ни за что не позволит себе нарушить хотя бы какое-либо из предписанных правил!

В ответ Сонготу лишь с деланым почтением поклонился, скрывая коварную усмешку:

– Предоставьте это мне, ваше величество! Всё произойдёт завтра же, во время официальной церемонии чаепития в тронном зале!

На следующее утро молодой император заметно нервничал, в душе злясь на себя за несдержанность. Заняв своё место на троне, он тут же нашёл глазами среди сидевших за специальными столиками придворных дядю и князя Обоя.

Вскоре в зале, словно лёгкие мотыльки, запорхали красивые девушки, разносившие кружки с чаем на специальных подносах. Вдруг могущественный князь, взяв предложенный ему сосуд, с громким криком выронил его на пол.

Тряся рукой изо всех сил, он случайно толкнул своего соседа, от неожиданности опрокинувшего столик.

– Какая бестактность и неуважение к императору! – в возмущении закричал Сонготу, обращаясь к начальнику дворцовой стражи. – Немедленно арестуйте обоих нарушителей порядка и препроводите в тюрьму!

Заранее ждавшие этого приказа подкупленные гвардейцы быстро схватили под руки Обоя и уволокли его в специально подготовленную камеру. Утром там нашли его бездыханный труп, подвешенный на торчавшем из потолка крюке для светильника.

– Князь не перенёс выпавшего ему позора! – объявил утром Сонготу «печальную весть» всем придворным. – Что поделать, этот старый воин был слишком горд, чтобы ждать справедливого суда!

Несмотря на формальное устранение для Сюанье последней преграды к престолу, в его положении мало что изменилось. Дядя молодого императора очень быстро стал фактическим правителем огромного государства.

Первый министр и глава императорского секретариата, а после рождения у императора сына Иньчжи – Великий воспитатель наследника престола… Сложно перечислить все титулы и должности, который стал сочетать в одном лице князь Сонготу, этот внешне невзрачный и даже скромный человек.

В отличие от Обоя, шедшего напролом к своей желанной цели, новый фаворит императора был во многом гибче, хитрее и дальновиднее. Будучи в курсе плетущихся против него интриг, в один прекрасный день Сонготу явился к Сыну Неба в простой одежде и со слезами на глазах.

В руках он держал какой-то свиток, который с поклоном передал Сюанье. Ничего не понимающие придворные стали переглядываться между собой, недоумённо пожимая плечами.

– Что это? – удивлённо спросил император, разворачивая грамоту. – Поясните мне, господин первый министр!

– Я нижайше прошу вас об отставке! – негромко, но очень чётко и решительно произнёс тот, обводя орлиными глазами своих недоброжелателей. – Груз государственных забот, который я взвалил себе на плечи, оказался слишком тяжёл для простого смертного. Пусть его поднимет тот, кто решится это сделать!

В зале повисла полнейшая тишина, и долгое время никто не решался произнести ни единого слова. Паузу нарушил сам Сюанье, который на глазах у всех вдруг встал с трона, подошёл к первому министру и положил ему руки на плечи.

– Я не принимаю вашей отставки! – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Никто из присутствующих в этом зале не сможет сделать для страны большего, чем делаете вы! Только вы способны справиться с опасностями, нависшими над нами!

Сонготу выбрал очень подходящий момент для розыгрыша умело поставленной им пьесы. С запада на границы империи надвигались воины «Белого царя», грозившие захватить просторы Маньчжурии в верховьях Сунгари. Для ныне правящей в Китае династии это был своего рода «спасительный остров», священная земля предков, куда они всегда могли отступить в случае военной неудачи.

На юге Китая назревал мятеж трёх могущественных князей-данников – глав автономных княжеств У Саньгуе, Шан Кэси и Гэн Цзинчжуна. Их совместные силы многократно превосходили поставленную «под ружьё» цинскую армию.

– Впереди великие испытания! – сказал Сонготу императору, когда они остались наедине. – Нам предстоит борьба не на жизнь, а на смерть с сильными врагами! В ней мы или победим, или погибнем, и тогда потомки никогда не вспомнят нас добрым словом!

 

Глава XVII. Пленница

Алёшка Толбузин, младший сын нерчинского воеводы, за свою недолгую жизнь успел объехать почти половину государства Российского… Его отец, кровей боярских приказной человек, служил державе не за честь, а за совесть.

Род Толбузиных в числе прочих славных фамилий издревле был опорой московскому трону. Великомудрый Симеон Толобузин, именитый Алёшкин предок, ещё при царе Иване III отправился послом в далёкую Венецию.

– Поедешь, Симеон, к дожу Троно! – напутствовал его лично государь, доверяя дело важное. – Задумал я в Кремле собор великий возвести, назвав его Успенским! Строили его наши мастера Кривцов да Мышкин, строили, одначе рухнул он после трусавеликого! Говорят, известь не клеевита да камень не твёрд, да что мне с этого! Поручаю тебе мастера пытати церковного, фрязина учёного, чтоб построил собор, краше которого нету в наших пределах!

Пока Толбузин добирался до Венеции, её прежнего правителя сменил дож Марчелла. Наслышанный об огромной стране далеко на востоке, он весьма благосклонно отнёсся к визиту русского посла.

– Я помогу найти вам лучшего архитектора! – заявил он, важно надувая щёки. – Я даже сразу могу назвать его имя – Ридольфо Аристотель Фьорованти из Болоньи! Его хорошо знают не только в Венеции, но и во Флоренции, Мантуе, Неаполе и даже Риме!

Сначала старый мастер наотрез отказался ехать в далёкую страну, славившуюся варварскими нравами. Однако затем, когда Толбузин потряс перед носом болонца кошелем с золотыми дукатами, тот сразу заметно подобрел.

– Хорошо, я берусь строить ваш собор! – хрястнул он кулаком по столу, выпив с послом на двоих пяток бутылок доброго вина. – Будь что будет, таких денег мне не заработать на родине даже за несколько жизней!

Служили Толбузины Отчизне и много после, участвуя во всех ратных баталиях Смутного времени…

В бережно хранимой грамоте Михаила Фёдоровича, первого из царского рода Романовых, значилось, что за заслуги в трудах ратных даруется Фёдору Толбузину поместье Люблино близ города Твери…

Родившись в столице, Алексей вместе с братом Фёдором уехал с отцом в дальние пределы, в город Тобольск. Затем их ожидали не менее суровые Якутск и Томск… Поскольку на одном месте задерживались недолго, у Лёшки да Федьки не было друзей, кроме детей князьков местных полудиких племён.

Желая обеспечить безопасность и сбор ясака, их частенько брали в аманатырусские воеводы. У Алексея оказались очень хорошие способности к языкам, и вскоре он свободно говорил на даурском и дючерском, владел наречиями солонов и астов…

– Гляди, Лёшка, толмачом тебя сделаю! – часто шутил отец, взъерошивая его густые волосы. – Никто, окромя тебя, местных так хорошо не понимает!

Один из юных аманатов по имени Лавкай, уезжая к родным, подарил своему русскому другу крошечного щенка.

– Это помесь собаки с волком! – сказал он, протягивая сплетённую из древесной коры корзинку. – Я назвал его Давгур, и он будет тебе верным другом на всю жизнь!

Всё произошло именно так, как сказал Лавкай из племени дючеров. Щенок вырос, превратившись в огромного пса с ярко-голубыми глазами и густой шерстью. По размерам он превосходил среднего волка, однако был гораздо умнее и ловчее.

Давгур признавал слово единственного человека в мире – своего хозяина Алексея Толбузина. С ним молодой охотник бесстрашно уходил в лесные чащи, будучи уверенным в надёжной защите. Однажды отважный пёс даже загрыз росомаху, одного из самых сильных и свирепых хищников здешних мест.

– Отправляю тебя далече! – сказал отец после того, как Алёша вызвался идти в Кумарский острог. – Вот тебе моё воеводское письмо для Онуфрия Степанова. А на словах передай – мы таперича должны друг за друга горой стоять. На него нападут – я стрельцов пришлю, на меня враг пойдёт – он мне ратниками поможет!

В сопровождение своего посланника Илларион Толбузин выделил четырёх «охочих людей», хорошо вооружив их.

– Извини, больше никого дать не могу! – сказал он, крепко обнимая младшего сына напоследок. – Да ещё Давгур с тобой пойдёт, а он один троих бойцов стоит!

Алексей прекрасно понимал, что в нынешние времена даже четыре воина были непозволительной роскошью.

«Вона, на три острога две сотни людей едва наберётся! – думал он, собираясь в путь. – Если б не я вызвался, отец бы вовсе сопровождающих не дал!»

Впрочем, и он сам, и «охочие люди» с ним представляли весьма немалую силу. Толбузин-младший метко стрелял из лука и пищали, метал копьё в цель не хуже дючеров, да и на саблях бился весьма умело.

Под стать послу была и его небольшая «свита»: умелые охотники братья Фрол да Федот Головлёвы, бывалый казак Максим Заяц и стрелец-силач Гриша Оглоблин. Этот малый коня поднимал на широченных плечах, сам тяжеленные орудия толкал, а в бою был страшен, как чёрт лютый.

Выйдя из острога засветло, они конными начали своё опасное путешествие. Стоя на высокой башне, Илларион Толбузин перекрестил своего сына, весело помахавшего ему рукой на прощание.

Долгое время послы продвигались вперёд без каких-либо опасных приключений. В лесах водилось множество разнообразной дичи, реки были полны рыбой; в пути нерчинцы не испытывали недостатков ни в еде, ни в свежей воде.

«Должно быть, помогает нам ангел-хранитель! – думал иногда Алексей, лёжа ночью у костра. – Ни человек, ни зверь не озорует, в нонешние времена это большая редкость!»

Однако вскоре их покою и благодушному настроению пришёл конец. Это случилось, когда небольшой отряд оказался в междуречье Биры и Биджана.

Фрол Головлёв первым заметил небольшой дымок, висевший над тайгой.

– Поеду, посмотрю! – крикнул он Толбузину, пришпоривая коня. – Чтой-то не по душе мне эти дымы! А вы подождите сигнала моего, постойте на месте!

Спешившись, послы стали настороженно оглядываться по сторонам, приготовив на всякий случай оружие к бою. Однако их натренированный слух не уловил вокруг ни единого постороннего звука, кроме пения птиц да шума ветра в вершинах кряжистых сосен. Услышав издалека стук конских копыт, все с нетерпением стали ожидать возвращения своего товарища.

– Пепелище там! – сообщил Фрол, переводя дыхание. – Изба была, нашенская изба! Сожгли её совсем недавно, пары часов не прошло! Два трупа рядом, мужик и баба! Красивая баба, прямо жалко!

Стегнув нагайками коней, нежинцы понеслись вслед за своим товарищем. Вслед за ними, что есть силы, бежал верный Давгур, высунув язык из огромной пасти.

Доскакав к лесной заимке, они остановили разгорячённых жеребцов. Дым вился кольцами над остатками чужой жизни, прекращённой чьей-то жестокой рукой.

Спрыгнув с коня, Федот Головлёв склонился над многочисленными следами людей и лошадей, истоптавших всё вокруг обугленного остова дома. Он слыл лучшим следопытом в остроге, умевшим читать по следам, как монах по книгам.

– Дючеры это были! – сказал он, легко касаясь дёрна узловатыми пальцами. – А может, даурское отродье! Шестеро всадников, с пятью сменными конями! Кони убитыми гружены, похоже, мертвяков своих домой везут. Девку они тут пленницей захватили, вот, глядите!

Разглядев в траве гранатовые бусы, Федот поднял их, показывая своему вожаку. В этот момент нитка нехитрого украшения лопнула, и бусины полетели вниз, как алые капли пролитой крови.

– Не успели они далеко уйти! – сузил рысьи глаза Максим Заяц. – К тому же у одного дючера пленница! Стало быть, нагоним мы разбойников, коли захотим! А Давгур их след почует, выведет на этих аспидов!

После этих слов в душе у Алексея словно лопнула туго натянутая, тонкая нить, и он дал волю своим чувствам.

– По коням! – скомандовал он, приняв решение. – Негоже нам своих без помощи оставлять, да и лиходеев наказать надобно!

 

Глава XVIII. Иуда

Вот уже седьмой год длилось Соловецкое затворничество, воочию напоминая русскому царю самим своим существованием о величии духа человеческого.

– Не покоримся иродам! – потрясал кулаками перед братией настоятель Никанор. – Не откроем ворота Ивану Мещеринову, змию лютому, и пришедшим с ним латинянам!

Однако воевода, командовавший осадой монастыря, поначалу вовсе не хотел снискать славу истязателя монахов. Впрочем, он также ни в коем случае не желал попасть в опалу царскую. В последнее столетие род Мещериновых и так досыта хлебнул монаршей немилости.

Дед Ивана Алексеевича, как и многие иные дети боярские, во время Смуты прибился к войскам польского короля Сигизмунда… Принося затем присягу на верность первому Романову, он со страху за прежние грехи прилюдно перепутал его титул…

– Нам, Ивашка, таперича нельзя ошибиться! – часто говорил отец будущему усмирителю Соловков. – Ни в коем разе нельзя! Иначе зашлют нас куда глаза глядят и забудут навеки!

Именно поэтому Иван Мещеринов всю свою жизнь служил державе, аки цепной пёс. И про себя, конечно, не забывал… Вернее, про мошну свою бездонную, теша алчность бескрайнюю. Ведь как в народе говорится: «Наказал Бог народ, прислал воевод!»

Несколько лет назад жёсткую руку воеводы и любовь к скорой расправе в Козьмодемьянском уезде испытали на себе после очередного восстания марийцы и чуваши.

– Вешайте всех, кто царской воле был непокорен! – приказал он казнить сдавшихся на Божью милость участников мятежа. – А что оружие сложили, так это их прежних деяний воровских не искупляет!

Возможно, именно за беспринципность и подчинение любым приказам Алексей Михайлович определил жестокого воеводу командовать осадой Соловков.

При всех своих грехах смертных, Иван Алексеевич был верующим человеком. Потому не сразу он в душе решился всерьёз воевать со слугами Божьими безо всякой пощады.

«Может, оно всё само собой рассосётся! – думал воевода поначалу. – Примирятся монахи с царём, да и откупятся сполна за всё своевольничанье! Чай, казна-то монастырская немалая!»

Постояв под стенами монастыря более года, воевода не особо усердствовал в «радетельном промысле» над мятежниками. Прослышав про то, царь всея Руси не замедлил послать ему весточку.

Развернув дрожащими руками грамоту из первопрестольного града, Мещеринов прочитал: «От царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца, на Соловецкой остров, воеводе нашему Ивану Алексеевичю Мещеринову…»

Буквы разбегались у него перед глазами, и воевода вынужден был присесть за стол.

«И буде ты учнеш над мятежниками чинить нерадетелной промысл, – прочитал стрелецкий начальник далее, – и тебе за то быть от нас великого государя в смертной казни без всякия пощады».

После этого письма все точки над «i» были расставлены; Мещеринов понял, что или он любой ценой выполнит отданный приказ и возьмёт монастырь, или сложит свою голову на плахе…

А дальше всё закрутилось и завертелось по всем правилам военной науки. Воевода был человеком, в ратном деле весьма опытным; кроме того, с ним пришло немало иноземных офицеров «нового строя». Среди них боярский сын особенно доверял шведу Штефану Келену, бывшему майору королевской службы.

– Это есть ошень укреплённый крепость! – говорил тот, щегольски подкручивая уголки усов. – Но мы будем осаждать его по всем правилам фортификацион!

По его настоянию Мещеринов приказал сделать напротив Белой, Архангельской, Корожной и Квасоваренной монастырских башен высокие насыпи. Укрываясь за ними, стрельцы и солдаты стали вести прицельный огонь по защитникам непокорной твердыни.

После того как были спущены воды Святого озера, в обители пересохли многие колодцы, а также перестала работать мельница. Всю местность, прилегающую к Соловкам, постепенно превратили в выжженную пустыню.

– Жалко, что по стенам стрелять бесполезно! – сетовал стрелецкий начальник, прекрасно зная их толщину. – Сказывают, из каменных глыб они сложены, и не берут их ни ядра, ни железо!

– Зачем стрелять стены? – усмехнулся майор-швед, покуривая свою неизменную трубочку. – Я предлагать делать подкоп, и взрывать их снизу вместе с башнями!

Вскоре тайные лазы пошли от лагеря осаждающих к Белой и Никольской башням. Иноки выявили их совершенно случайно: один из монастырских псов почуял неладное и принялся выть и лаять.

Среди братии нашлись людишки в осадах крепостей сведущие, они, подведя свои траншеи, взорвали в них бочку пороха. Стрелецкие подкопы были завалены вместе с иностранными инженерами, готовившими обитателям Соловков геенну огненную.

Между тем закончилось лето, пролетела осень, а никаких существенных успехов в осаде мятежного монастыря так и не было достигнуто.

Последний штурм соловецких бастионов, недавно предпринятый царским воинством, закончился полным крахом. Ещё долго под стенами монастыря у Сельдяной башни, превратившись в ледяные статуи, лежали мёртвые тела павших в ту ночь отважного ротмистра Потапова и тридцати шести стрельцов…

Воевода Мещеринов, выведенный из себя постоянными неудачами, собрал в палатке на совет всех офицеров.

– О чём мне докладывать государю? – спросил он в полной тишине, судорожно сглотнув слюну. – Мне нечего ему сообщить, кроме того что мы по-прежнему бесславно толчёмся у монастырских стен! Однако впереди нас ждёт холодная зима, а с нею голод и болезни! Впрочем, если мне суждено пойти на плаху, то отправлюсь туда не один, это я обещаю!

После этих слов установилась полная тишина, все опустили лица и отвели взгляды, не желая попасть под тяжёлую руку своего командира. Только майор Келен, нагло щуря кошачьи глаза, демонстративно попыхивал трубкой. Выждав эффектную паузу, он решительно сделал шаг вперёд:

– Герр воевода! У меня есть хороший план, как мы мочь проникнуть в крепость! Сейчас я приведу человек, который знать тайный ход! – Выскользнув, как уж, из палатки, Келен вернулся через несколько минут, таща за собой перепуганного мужчину в одежде чернеца. – Говори его светлость то, что сказал мне! – тыкнул его швед пальцем в плечо. – Только есть покороче, монах!

Испуганно шмыгнув носом, мужичонка с любопытством осмотрел окруживших его офицеров.

– Меня это, Феоктистом кличут! – выдавил он, заискивающе улыбнувшись. – Давеча прошёл я, нищий богомолец, из монастыря через городовую стену… Через дыру в домике-сушиле близ башни, что Белой называют, можно туда обратно пролезть, воевода, вот те крест… Я проведу стрельцов туды, если нужно, проведу самолично…

 

Глава XIX. Миротворец

Генерал Лантань не был похож на иных военачальников маньчжурской империи. В отличие от них он ездил в походах только верхом и никогда не передвигался на носилках или в повозке. Лантань спал не в шатре, а на голой земле, как простой воин, подложив под голову седло и укрывшись походным плащом.

Кроме того, он никогда не бросался зря жизнями своих солдат, а в смертельной атаке сам шёл впереди них.

«Наш генерал! – называли его они, с благоговением разводя руками. – Мы с ним чувствуем себя как единое целое!»

Сейчас Лантань мерно покачивался в седле, закрыв глаза и опустив поводья. Его вышколенный многочисленными тренировками конь, поводя ушами, грациозно шёл впереди колонны, боясь неверным движением нарушить сон своего седока.

Генералу снова привиделась сцена прощания с красавицей женой Цзи Тянь.

– Я чувствую, что мы больше не увидимся! – со слезами сказала она, провожая мужа в поход. – Небо отпустило нам так мало времени, чтобы побыть вместе!

– Перестань, любимая! – заставил себя улыбнуться генерал, взяв её за руки. – Я уверен, что мы ещё долгие годы будем наслаждаться друг другом! К тому же у нас скоро появится…

– Девочка, это будет девочка! – погладила себя Цзи Тянь по заметно округлившемуся животу. – Если ты не возражаешь, я назову её Бао Жэй!

В этот момент генерал вздрогнул и проснулся, потому что к нему бешенным аллюром подскакал встревоженный всадник. Это был Пэнчунь, один из его офицеров.

– Генерал, мятежников видели у деревни Цзянъинь! – доложил он, приложив руку к сердцу. – Их лагерь расположен неподалёку в лесу, на вершине безымянной горы! Разрешите мне немедленно напасть на них!

Окончательно распрощавшись с остатками сна, Лантань отрицательно покачал головой:

– Это сделаю я сам! Распорядись, чтобы полсотни всадников спешились, и были готовы к атаке!

Генерал неспроста решил лично командовать атакой на так называемых «разбойников». Дело в том, что их действия для него были странны и непонятны.

Лантаню рассказали, что вожаки мятежников Фэй Туй и Чжан Сы происходили из зажиточных крестьян. Принимая во внимание обычную осторожность людей этой породы, должно было произойти нечто необычное, что заставило их взяться за оружие.

– Они преследуют лишь сборщиков налогов! – сообщили генералу шпионы. – Причём отбирают у них почему-то только половину денег, после чего раздают их крестьянам! Ни один из сборщиков налогов не был убит мятежниками!

Всё это очень удивило и даже насторожило маньчжурского полководца. Он с лёгкостью проливал кровь врагов в бою, однако не собирался прослыть убийцей мирных крестьян.

Надев с помощью оруженосца свои доспехи, Лантань во главе небольшого отряда солдат направился к лагерю восставших. Их вёл один из местных крестьян, с опаской посматривающий на вооружённых до зубов незнакомцев.

Внезапно генерал услышал чьи-то приглушённые крики, как будто кто-то душил неподалёку человека. Сделав ещё несколько шагов среди густого леса, он увидел юношу, почти мальчика, попавшего в установленную охотниками ловушку для косуль.

Приказав жестом своим людям освободить несчастного, Лантань присел рядом на ствол поваленного бурей дерева.

– Кто ты? – спросил он у подростка, когда тот перевёл дыхание. – Кто твои родители и как ты оказался в этом лесу?

– Я Сюй, сын Чжана Сы! – храбро ответил тот, растирая затёкшую руку. – Мой отец находится в походном лагере недалеко отсюда!

– Почему ты так спокойно говоришь об этом? – удивился генерал. – Или ты не догадываешься, с кем имеешь дело?

Гордо подняв голову, тот спокойно взглянул в глаза императорскому военачальнику.

– Вас, наверное, зовут Лантань? – с надеждой спросил юноша. – Ведь так? Впереди этого полководца бежит слава о том, что он справедливый и честный человек! Я самовольно покинул отца, чтобы увидеться с ним!

По-прежнему ничего не понимая, маньчжур снял свой шлем и положил на землю.

– Ты действительно имеешь дело с Лантанем! – подтвердил он. – А теперь говори, что ты хотел сообщить мне!

Внезапно упав на колени, Сюй поцеловал носки сапог китайского военачальника.

– Я хочу рассказать, почему мой отец встал на путь мятежа! – с жаром сказал он. – Я ещё очень молод, чтобы лгать и изворачиваться, и вы должны мне поверить!

Оставаясь на коленях, он молитвенно сложил руки на груди, словно боясь расплескать чашу своей последней надежды.

– Сборщик налогов обманывал Сына Неба! Чтобы стать ещё богаче, он объявил, что император Сюанье вдвое увеличивает сборы в казну! На самом деле он поступил так, чтобы преспокойно забирать себе половину денег и припасов! Чашу терпения переполнило его решение забрать себе наше зерно для посевов! Но ведь без него мы все умрём с голоду!

Закашлявшись от волнения, Сюй отпил немного воды из протянутой ему фляги.

– Именно потому отец и мой дядя Фэй Туй взялись за оружие! – продолжил он. – Они отбирали незаконно собранные налоги, и раздавали их крестьянам! Я знаю, они не хотят большой крови и войны с вами и готовы сдаться властям! Однако справедливость должна восторжествовать!

Внимательно изучив лицо парня цепким взглядом своих пронзительных глаз, Лантань моментально принял единственно верное решение. Он нисколько не сомневался, что Сюй не солгал ему, а потому был спокоен и хладнокровен.

– Сейчас я пойду в лагерь мятежников! – сказал он Пэнчуню, отстёгивая пояс с мечом. – Один, без оружия и воинов, в сопровождении лишь этого юноши! Если я не вернусь через час, атакуйте это осиное гнездо и уничтожьте всех до единого его обитателей!

 

Глава XX. Освобождение

Аглая пришла в себя от сильной боли, временами пронзавшей раскалённой иглой затылок. Её руки и ноги были крепко связаны сыромятными ремнями, а тело перекинуто через круп коня.

«Как куль с зерном везут! – подумала девушка, глядя на мелькающую перед глазами траву. – Господи, неужто жизнь моя закончилась?»

Тут она вспомнила про убитых родителей и в голос зарыдала, словно прощаясь. Ехавший рядом с Аглаей всадник больно ткнул её в бок остроносым носком сапога.

– Не тронь её, Шилгиней! – тут же услышала она чей-то громкий окрик по-дючерски. – Она моя добыча, и ты не смеешь бить девчонку без разрешения!

Уже темнело, и вскоре бешеная скачка прекратилась, перейдя в неспешный аллюр. Повинуясь чьему-то приказу, нёсший девушку конь остановился.

Сильные руки бросили её на землю, и Аглая увидела перед собой высокого воина-дючера.

«Кажется, его зовут Лавкай! – вспомнила она. – Это тот, кто оглушил меня у родительского дома!»

Спутники дючера разожгли костёр и стали жарить на его угольях куски мяса. Девушка обратила внимание, что их было пятеро, это были хорошо вооружённые воины из лесных племён.

– Эй, девка, ты хочешь есть? – спросил у неё на своём наречии Лавкай. – Ты меня слышишь?

Поступая более интуитивно, чем осознанно, Аглая сделала вид, что не понимает его язык. Перевернув свою пленницу лицом к огню, дючер обратился к ней на русском.

– Как тебя звать? – спросил он, неожиданно проведя ладонью по её расплётшейся косе. – Ты есть красивый!

Отодвинувшись от него всем телом в сторону, девушка снова не произнесла ни слова. Тогда Лавкай, сверкнув в улыбке белыми зубами, облокотил её о сосну, после чего развязал ремни на руках.

– А ты строптивая! – сказал дючер, протягивая пленнице кусок оленины и берестяную флягу. – Ты понравишься наш князь Янорей, и он щедро наградит меня!

Сначала решив отказаться от предложенной пищи, Аглая всё-таки взяла её и быстро утолила голод и жажду.

«Бежать мне надо, непременно бежать! – думала она, с жадностью жуя ароматное мясо. – Однако если не буду есть, то не станет для этого сил! Надо сжать зубы и держаться, ожидая подходящего момента!»

Быстро осмотревшись вокруг, Лавкай вдруг приблизил своё лицо к её уху.

– Не смотри на меня волком! – сказал он, приглушив голос. – Не я решил напасть на твой дом, и не я зарубил ту женщину! Она ведь твоя мать, ты очень похожа на неё! А твой отец убил троих наших, и мы лишь спасали свои жизни!

Не поверив ни единому слову странного дючера, Аглая отвернулась в сторону, пока он снова связывал её руки.

После этого Лавкай отошёл к костру и стал разговаривать со своими товарищами на своём языке. Не привлекая к себе внимания, девушка стала настороженно вслушиваться в их беседу.

– Я рад, что русским придёт конец! – сказал даур по имени Шилгиней. – Они уже выпили у нас немало крови, а потом выпьют ещё больше. Сначала они требовали для своего царя одного соболя от каждого охотника, сейчас – уже три… А если мы противимся, они насилуют наших женщин, берут заложников или издеваются над нашими святынями!

Схватив лежавший перед ним нож, воин с силой вонзил его в сосновый пень.

– Говорят, что к Кумарскому острогу идут большие силы! – вмешался в разговор третий даур. – Армией маньчжур и китайцев командует опытный генерал Минъандали! По слухам, к нему собирается присоединиться наш князь Янорей!

Однако Лавкай, достававший из пышущих жаром углей кусок мяса, не сказал в ответ ни единого слова. Аглая лишь заметила, как между глаз у него пролегла суровая складка, словно он только что услышал что-то очень плохое.

– Почему ты молчишь? – заметил Шилгиней, внимательно наблюдавший за своим командиром. – Или ты слишком долго жил аманатом у русских, чтобы теперь убивать их, как бешеных собак?

Взгляды всех сидевших у костра были устремлены на Лавкая, и он незаметно придвинул к себе пояс с саблей. Однако как раз в этот момент пущенная из темноты стрела вошла одному из дючеров в затылок, и тот беспомощно стал хватать руками воздух сзади себя.

Не ожидая команды, лесные воины схватились за оружие, и приготовились к схватке. Все они находились в крайне невыгодном положении, поскольку были освещены языками пламени.

Прозвучало несколько ружейных выстрелов, но ни один из них не достиг цели. Дауры отпрыгнули в темноту, и Аглая вскоре услышала сабельный звон отчаянного рукопашного боя.

Вдруг она увидела, как на одного из её врагов вдруг прыгнуло нечто, отдалённо напоминавшее здоровенную собаку.

«Да ведь это волк! – с ужасом подумала девушка, стараясь отползти как можно дальше. – Волк, очень похожий на оборотня из страшных сказок! А он ещё откуда взялся?»

Через несколько секунд из разорванного горла ещё недавно полного сил мужчины хлестала кровь, а он судорожно бился в последних конвульсиях. Найдя себе новую жертву, чудовище с огромными клыками опрокинуло её навзничь мощными лапами.

«Это же Лавкай! – узнала даура его пленница. – Господи, спаси и помилуй! Какая ужасная смерть его ожидает!»

Однако волк, принюхавшись к запаху недавнего врага, вдруг заскулил и ослабил хватку. Вот он уже стал лизать Лавкаю руки, как будто признав в нём своего хозяина.

После этого из кромешной тьмы на свет догоравшего костра шагнули несколько вооружённых мужчин, одетых по-казацки. Ещё не веря в полной мере чудесному спасению, Аглая с радостью признала в них соотечественников.

– Люди добрые, я здесь! – закричала девушка что есть силы, отчаянно пытаясь разорвать связывающие её путы. – Помогите мне, я наша, русская, православная!

 

Глава XXI. Гантимур

Огромный олень с раскидистыми рогами замер в центре лесной поляны, грациозно откинув назад красиво очерченную голову. Точёными ноздрями он втягивал воздух, вдруг почуяв неожиданную угрозу.

Однако дувший с его стороны ветер сыграл злую шутку с матёрым животным. Он слишком поздно уловил запах человека, натягивающего лук на опушке леса.

Стрела с костяным наконечником вошла оленю в левый бок, прямо под сердце. Перед тем, как испустить дух, мощный самец успел почувствовать лишь невыносимую боль, пронзившую всё его существо.

Его убийца спокойно вложил лук в горит и вынул кинжал из висевших на поясе деревянных ножен. Однако он не понадобился охотнику, поскольку к его приходу лесной исполин уже успел испустить дух.

– Отец, ты поразил оленя насмерть с одного выстрела! – восхищённо закричал молодой человек, только что вышедший из густой чащи. – Я боялся даже дышать, чтобы не спугнуть такого красавца!

– Алака, неужели ты сомневался во мне? – улыбнулся тот, присев на тушу убитого животного. – Я уже не молод, но моя рука ещё тверда, а взор по-прежнему зорок!

В этом скромно одетом человеке было сложно признать славного Гантимура, вождя одного из самых сильных и воинственных союзов даурских племён. Его имя по-монгольски означало «человек из стали», и это полностью соответствовало истине.

Алака, любимый сын даурского князя, старался во всём походить на своего знаменитого отца. Честный и смелый, он был достойным продолжателем семейных традиций.

– Никогда не забывай, кто мы есть! – часто говорил ему Гантимур. – Гордо неси славу повелителей «Железной империи» из рода Елюй! Когда-то твои предки правили частью огромной страны, которая ныне зовётся Поднебесной! Мы были соседями маньчжуров и состояли с ними в едином военном союзе!

Не забывали об этом и сами маньчжуры, захватившие ныне единоличную власть в тех благословенных краях. Гантимур был очень хорошо знаком с самим первым министром Сонготу, дядей правящего императора Канси.

Именно к нему Гантимур собирался отправиться за помощью. Наступили тяжёлые времена, и даурские племена нуждались в сильном покровителе.

– Нашу землю рвут на части два волка! – сказал однажды князь единственному сыну. – Один из них – «Белый царь» – с запада, а другой – китайский император – с востока!

– И что же нам делать? – спрашивал Алака, чувствуя тревогу в словах отца.

– Мы должны определиться, с кем заключить союз! По вере и традициям дауры ближе маньчжурам, но они пока не собираются протянуть нам руку помощи! Всё решит встреча с первым министром императора, на которую я возлагаю большие надежды!

В их края с каждым годом всё больше прибывало людей с запада с белым цветом кожи. Они называли себя русскими и были хитроумны, отважны и предприимчивы.

Некоторые даурские князья, не желавшие иметь с незваными гостями никаких дел, объявили их своими непримиримыми врагами. Много родичей по крови Гантимура погибли в ожесточённых войнах с пришельцами…

Мятежных вождей племён на словах поддерживали маньчжурские правители. Однако никакой реальной помощи они не предлагали, отделываясь пустыми обещаниями.

Мудрый князь занял очень осторожную и гибкую позицию, не вставая пока ни на одну сторону. Однако он прекрасно понимал, что подобное положение вещей не может существовать сколько-нибудь долго.

Потому Гантимур решил сделать последнюю попытку договориться о заключении реального военного союза с маньчжурами. Его согласился принять сам Сонготу, могущественный фаворит императора.

На встречу князь поехал тайно, в сопровождении своего сына Алаки и десятка преданных воинов. Пекин встретил небольшое посольство настороженно и недоверчиво. Необычно одетых всадников провожали недоумевающими взглядами случайно встреченные горожане, держась на почтительном расстоянии.

– Что это за странные дикари? – услышал Гантимур брошенную им вслед чью-то оскорбительную фразу. – Наверняка они лишь недавно выбрались из леса!

Алака в гневе стал вытягивать саблю из ножен, но отец успел остановить его.

– Нам не нужны неприятности! – сказал он, заставив сына вложить клинок обратно. – Не забывай о том, что мы – чужаки в этом столь далёком от нас мире!

Императорский дворец поразил Алака своей безудержной роскошью и великолепием. Открыв рот сразу же после входа, он уже не закрывал его до самой аудиенции в покоях Сонготу.

– Кто это с тобой? – спросил фаворит императора, указывая Гантимуру на его спутника. – Я хотел бы, чтобы мы беседовали наедине!

– Это мой сын и наследник! – просто сказал тот. – У меня от него нет никаких тайн! Алака должен знать всё, что знаю я!

Не желая спорить со своим именитым гостем, Сонготу жестом предложил обоим даурам присесть на ковёр перед резным столиком. По его хлопку две хорошенькие китаянки внесли всё необходимое для особого чаепития и замерли в углах комнаты.

– Они глухи и немы от рождения! – пояснил маньчжур, делая глоток ароматного напитка. – На всякий случай я приказал отрезать девчонкам языки, так что можете вообще не замечать их присутствия!

Поперхнувшись чаем после этих слов, Алака нечаянно пролил его на свой халат. Он был храбрым воином, но никогда не допускал бессмысленной жестокости. Тем более что обе девушки показались ему очень симпатичными.

– Я буду краток! – прервал Гантимур затянувшуюся паузу. – Русские давят на нас, и я хочу просить военной помощи у императора! Без его участия нам не отстоять свои земли!

После этих слов лицо Сонготу налилось кровью, а глаза как будто вылезли из орбит.

– О какой помощи ты просишь? – почти прокричал он, сжав кулаки. – Или ты ничего не знаешь о восстании трёх могущественных князей на юге империи? Или ты забыл, что вместе со своим народом являешься нашим данником?

Схватив с подноса фарфоровый чайник, первый министр сам налил в кружку успокаивающий его травяной сбор.

– А теперь слушай и запоминай решение императора! – сказал он, вернувшись в прежнее состояние. – По нашим сведениям, под твоими знамёнами выходят в бой пятьсот всадников! Так вот, император велит тебе немедленно начать войну с чужаками и драться, пока в живых останется хотя бы один даур! Скоро генерал Минъандали атакует Кумарский острог, и ты со своими людьми будешь сражаться под его началом!

Спокойно допив свой чай, как будто ничего не случилось, Гантимур приложил руку к сердцу.

– Спасибо за приём! – сказал он Сонготу, встав на ноги. – Я полагаю, что нам пора возвращаться домой!

– Может быть, ты хочешь ещё что-нибудь спросить? – вкрадчиво поинтересовался первый министр, не спуская глаз с лица гостя. – Или тебе не ясна воля Сына Неба?

Выдержав его взгляд, даурский князь остался непроницаем, как гранитная стена.

– Нет, мне всё ясно! – сказал он. – Передайте императору, что я с радостью выполню его волю!

 

Глава XXII. Кумарский острог

Встав рано утром, с первыми петухами, Онуфрий Степанов привычно облился на улице с головы до ног из стоявшего на земле ушата. Была уже поздняя осень, и вода в кадке покрылась тонкою коркою льда.

– Ты это, атаман, не дюже усердствуй! – покачал головой вышедший вслед за ним из сеней сотник Пётр Бекетов. – Чай не юнец уже, гляди, спину-то застудишь!

– Не застужу, не боись! – усмехнулся Степанов, докрасна растираясь куском чистого холста. – У нас так говорят: коли тело здорово, то и дух тоже!

Махнув рукой, Бекетов зачерпнул висевшим на гвоздике ковшом студёной водички и выпил несколько глотков. Голову ломило после вчерашнего чрезмерного употребления местного угощения – перебродившего кобыльего молока.

Они только недавно вернулись из похода на левый берег Амура, где наказали дючеров за разбой и смертоубийство русского посла Чечигина и пятерых казаков. Их направил в Китай тот самый дьяк Зиновьев, который поставил последнюю точку в «даурских исканиях» Хабарова.

– Поехал Тимофей Чечигин к богдойскому правителю по моему указу! – сообщил он Степанову перед самым отъездом из Москвы. – Проводниками ему были Айгу, жена князя Тоенчи, со своими братьями! Только вот пропал мой посол, и никаких весточек о себе не шлёт! Ты уж разузнай, что с ним стало, и мне доложи!

Недавно казачий разъезд в одном из селений случайно пленил жену Тоенчи. Та со страху рассказала, что Чечигин и его конвой были предательски зарезаны её братьями.

– Этого спускать нельзя! – не медлил Степанов, узнав о случившемся. – Пойдём и накажем дючеров, если подтвердится сказанное!

В первом же стойбище они нашли в тайнике одежду и оружие убитого Чечигина. Не спрашивая ничего более, казаки сожгли селение и перебили всех, кто оказал им сопротивление. Жена Тоенчи решила остаться с русскими, боясь мести за свой длинный язык.

Потом русский отряд, пройдя междуречье Биры и Биджана, поднялся на дощаниках по Амуру, повернул направо, в устье одного из его многочисленных притоков.

– Как, говоришь, он называется? – спросил атаман у Бекетова, уже бывавшего тут ранее.

– Местные кличут эту речку Хумархэ! – ответил тот, зачерпнув рукой прозрачную воду за бортом. – А наши охочие люди – Кумара!

Ещё при Хабарове здесь было возведено небольшое укрепление, преграждавшее путь неприятелю между Большим и Малым Хинганом. Вполне достаточное для противодействия дючерам и даурам, оно не смогло бы выдержать мощь артиллерийского огня.

– Хлипковат острог-то! – критически поцокал языком Бекетов. – Коли зимовать тут будем, нужно его в порядок привесть!

Среди казаков и «охочих людей» было немало тех, кто в первой жизни занимался плотницким делом. Онуфрий Степанов обладал особым талантом в части организации фортификации. Потому дело закипело, да так, что душа радовалась.

Все понимали, что от их собственных усилий зависит не только спокойствие прежних обитателей Кумар, но и собственные жизни. От работы никто не отлынивал, и после двух месяцев напряжённых трудов было возведено первоклассное укрепление.

Оно было обведено по периметру рвом с деревянными «ежами» из остро заточенных кольев. В проходах между ними хитроумные казаки приготовили сюрприз незваным гостям – слегка прибросали землицей «чеснок опотайный».

– Ай да мы! – восторженно вскричал Степанов, стоя на крепостном валу. – Теперь нам не только стрелы да копья дючерские, но и богдойские пушки с мортирами нипочём не страшны!

Бекетов ничего не ответил ему, потому что не мог отвести глаз от красавицы Айгу. Она чувствовала его взгляд, однако специально не подавала вида, оживлённо болтая со своей подругой.

– Смотри, Пётр, не потеряй головы! – с улыбкой негромко сказал Онуфрий, давно зная слабость своего друга. – Хотя девка хороша, что тут говорить! Дючерки до любовных утех охочи, и своим мужикам покою по ночам не дают! А тебе силы нужно сберечь для дел ратных!

– Хватит и на дела ратные! – захохотал тот, скребя огромной пятернёй бороду с проседью. – Нам ли, буйным соколам, девок бояться да на завалинке сидеть! Есть ещё в руках сила богатырская да порох в пороховницах!

 

Глава XXIII. Носитель меча

В одном из приёмных покоев царя и Великого князя всея Руси терпеливо ожидал аудиенции мужчина средних лет с умным и открытым лицом. Это был Николае Милеску, молдавский дворянин и дипломат. Его камзол несколько потёрся, а некогда белейшая отделка из тончайших брабантских кружев явно не блистала чистотой.

Всё это говорило о существенных прорехах в кошельке дипломата, что полностью соответствовало истине. Сегодня ему исполнилось тридцать пять лет, большую часть из которых Николае провёл вдали от родины. За время ожидания приёма у него имелась возможность вспомнить свою жизнь, богатую событиями, войнами и заговорами.

Милеску получил великолепное образование в константинопольской Большой Школе, которую основал патриарх Кирилл Лукарий. С тех пор в его душе всегда были неразрывно связаны Восток и Запад как две составные части одного великого целого.

– Так проходит земная слава! – любил говорить его отец. – Некогда этот град был столицей ромеев, теперь же он является турецкой гаванью! Однако дух былого византийского величия и теперь живёт в нём, не забывай об этом!

После окончания учёбы молодой дворянин был представлен ко двору господаря Георгия Стефана. При первой же встрече он очень понравился красавице Стефании, могущественной супруге владетеля Молдавии.

– Мне кажется, что этот юноша подаёт большие надежды! – сказала она мужу, раздеваясь перед сном. – Пусть он попробует силы на ниве дипломатии!

Её слова воистину оказались пророческими, поскольку той ночью среди супружеских стонов возник образ будущего политика. С юных лет Милеску с лёгкостью удавалось пленять сердца и мысли людей, не прилагая для этого практически никаких усилий.

У него был талант прирождённого дипломата, который не приобретается с годами, а даруется избранными свыше в момент появления на свет. Кроме того, Николае обладал хорошими способностями по изучению иностранных языков, в совершенстве владея румынским, греческим, церковнославянским, русским, латинским, турецким и итальянским…

– Отныне ты будешь моим спафарием! – объявил Стефан через год, присмотревшись к новому придворному. – За свою службу ты удостаиваешься чина носителя меча!

Это было время постоянных конфликтов с Турцией, Валахией и Трансильванией… Вскоре к ним добавилась война с украинским гетманом Богданом Хмельницким. Выиграв её, Стефан задумал хитрую и сложную политическую игру.

– Мы словно находимся в стае волков! – рассказал он однажды о ней своему спафарию. – Соседи только и ждут подходящего момента, чтобы вцепиться мне в горло! Я вижу сохранение самой жизни нашего народа в переходе под защиту российского орла!

Молдавский господарь не привык бросать своих слов на ветер, и вскоре в Москву направляется большое посольство. Его возглавляют митрополит Гедеон, а также боярин второй логофет Григорий Нянул.

– Хотим поклониться под царскую высокую руку! – громко сказал Гедеон на приёме. – Чистым сердцем и покорною главою припадаем под святую десницу царствия твоего!

Милеску был в Успенском соборе, когда высокими послами давалась присяга на верность России.

– Ждите моих послов в Яссах! – напутствовал их перед отъездом сам государь Алексей Михайлович. – Там ваш господарь засвидетельствует своё желание быть с нами на веки вечные!

Однако этому судьбоносному решению так и не суждено было осуществиться…

– Этот Стефан больше не владетель Молдавии! – взорвался от бешенства турецкий султан Мехмед IV, узнав о «московском вояже». – Если он останется в бывших владениях до прихода янычар, то лишится головы вместе с короной!

Не решившись расстаться со столь важной анатомической деталью, недавний правитель решился немедленно бежать в Германию.

– Вы поедете с нами? – спросила на прощание Стефания у своего любимца, лукаво смотря из-под длинных ресниц. – Вы ведь не бросите своего господаря?

– Полно тебе, дорогая! – одёрнул её Стефан. – У нас в свите и так полным-полно бездельников. Пусть остаётся при дворе и оповещает меня обо всех происходящих там переменах!

Почтительно склонив голову, Николае с радостью согласился с этим предложением. На всякий случай он хотел сохранить хорошее расположение своего недавнего господина, однако ветер судьбы дипломата всегда чрезвычайно изменчив…

После отъезда Стефана «монаршие особы» на молдавском престоле стали сменять друг друга так быстро, что в народе даже не успевали запомнить их имена. Георгий Гика и Константин Басараб, Стефаница Лупу и Еустратие Дабижа…

Устав пресмыкаться перед этими турецкими марионетками, Милеску плюнул на всё и покинул родную страну. Он направился в шведский Штеттин, где ныне жил его прежний патрон.

– А, это ты, мой старый друг! – тепло встретил его Стефан. – Ты очень вовремя, мы как раз планировали направиться в Москву! У меня очень большие надежды на этот визит!

Неожиданная смерть прервала новую попытку молдавского правителя вернуть себе престол. Однако спафарий всё-таки отправился в российскую столицу, только в сопровождении красавицы Стефании.

– Я хочу лично познакомиться с царём Алексеем Михайловичем! – поделилась она своими планами с Николае. – Говорят, он только что овдовел, а я ведь ещё очень даже хороша собой!

Однако государь всея Руси не изволил принять опальную господарыню, что никак не сказалось на судьбе её сопровождающего.

– Муж зело мудрый и дальновидный! – так отозвался о нём глава Посольского приказа Артамон Матвеев. – Нашей державе его услуги будут нужны и очень полезны!

И вот теперь Милеску ждал аудиенции, которая должна была решить всю его дальнейшую судьбу. Внезапно двери покоя распахнулись, и высокий мужчина в расшитом золотом кафтане жестом пригласил его следовать за собой.

Войдя в огромную залу, Николае поразился окружавшей его со всех сторон невиданной роскоши. Украшенные витиеватыми росписями стены и потолок словно давили на посетителей, воочию напоминая о громкой славе Третьего Рима.

– Вона он, государь наш Алексей Михайлович! – едва слышно шепнул ему сопровождающий, указывая глазами на плотного мужчину на сверкающем троне. – Подойди и упади ему в ноги, как подобает сыну боярскому…

 

Глава XXIV. Лихое дело

Речная вода в то раннее утро у косы Кривая Лука была такой прозрачной, что с борта дощаника виднелась плещущаяся внизу огромная рыба. Однако казак Матвей Максимов, сурово нахмурив брови, не сводил глаз с тянущегося впереди жерла протоки.

Он был одним из тех, кто по своей воле отправился с братьями Черниговскими на перехват киренгского воеводы.

– На опасное дело идём! – сказал ему Василий днём раньше, отведя в сторонку. – Коли не выйдет ничего – всех на каторгу сошлют! А может, и того хуже!

Максимова не пришлось уговаривать, и на то у него имелись особые причины. Месяц назад воевода Обухов в пьяном угаре избил его отца, да так сильно, что тот занемог и помер.

«Порешу паршивца! – билась в голове у Матвея одна и та же мысль. – Ежели только выдастся подходящий случай, непременно порешу!»

Вдруг он увидел нос тяжело гружённого дощаника, появившегося в ленской излучине.

– Едет, гад! – растолкал Максимов прикорнувших товарищей. – Поди, команда там да люди служилые тоже дрыхнут!

Сев в две лодки, заговорщики поплыли к воеводскому кораблю, стараясь не плескать вёслами. Вот уже они ударились о его борт, после чего Василий и Онисий Черниговские перелезли на дощаник.

Там их ждал брательник Федька, вызвавшийся нести караул под утро. Он уже успел освободить родственника Петрушку Осколкова, перерезав его путы острым ножом.

Зацепив за мачту взятый трос, смельчаки бросили его конец в одну из лодок. Без лишнего шума она отплыла к берегу, и там казаки стали за верёвку осторожно тянуть воеводский корабль на мелководье.

На дощанике заметили неладное, когда он уже плотно сел на мель. Тревогу поднял сам Обухов, поднявшийся по малой нужде.

– Разбой, братцы! – закричал он хриплым от пьянки голосом. – Тревога, люди служилые!

Однако шустрые «черниговцы» уже побросали в лодку вражеское оружие, и сопротивляться стрельцам было нечем. Плюнув в сердцах, воевода сиганул в воду прямо с борта. Вслед за ним кинулся Максимов, немного опередив остальных преследователей.

Когда Фёдор Черниговский обошёл дощаник, он увидел труп Обухова, качающийся на воде в луже растекающейся вокруг алой крови. Рядом стоял Матвей, спокойно вытирая лезвие сабли о воеводский кафтан.

– Ты что это сделал, паршивец? – крикнул Федька, едва не плача. – В воровское дело нас втянул! Батя велел ни в коем разе не убивать охальника, а на Чечуйский волок доставить!

– Так пальнуть он в меня хотел! – равнодушно пожал плечом Максимов. – Вон, видишь, и сейчас пистоль в руке держит!

Окружив их, отважившиеся на лихое дело «охочие люди» с укором качали головами. Молчание нарушил Василий Черниговский, негласно командовавший киренгскими добровольцами.

– Вы это, мужики, тащите тело воеводино на берег! – скомандовал он, сдвигая шапку на затылок. – Из дощаника надо бы достать всё награбленное, чтоб в казну передать!

Когда соболиные шкурки пересчитали на зелёной траве, их оказалось тридцать сороков. Однако никто не заметил, что Матвей, отчаянно поблёскивая глазами, успел припрятать в свой мешок набитую серебром воеводскую мошну.

– А с этими что делать? – спросили у Василия Черниговского, указывая на десяток перепуганных служилых людей. – Они с Обуховым были, но рубиться с нами насмерть за него не стали!

– Пускай идут с богом! – махнул он рукой, не желая проливать лишнюю кровь. – Нехай снимают дощаник с мели и плывут подобру-поздорову!

Перегрузив тюки с мехом на подводы, мужики спешно поехали на Чечуйский волок, добравшись туда к вечеру.

– А воевода где? – окинув всех внимательным взглядом Никифор Черниговский. – Неужто ушёл, подлюка?

– Вон он, на подводе прикрытый лежит! – понуро ответил ему Василий. – Мёртвый он, мертвее не бывает! Не хотели мы его убивать, да Матвейка Максимов перестарался!

Переменившись в лице, казачий пятидесятник откинул холст, и застыл на месте.

– Что ж вы, сынки мои, наделали! – наконец сказал он, заиграв желваками. – Царского воеводу убить это значит сразу своей головы добровольно лишиться!

Максимову он не сказал ни слова, но окинул его таким взглядом, от которого у того по коже побежали мурашки.

«Сгноит он меня, как есть сгноит! – подумал убийца, щупая в мешке украденные деньги. – Бежать мне придётся, хорошо, что воеводскую мошну взял!»

Отойдя в сторонку, Черниговский позвал своих сыновей следовать за ним.

– Значит так, теперь слушайте меня! – негромко сказал он. – Мне как зачинщику всего этого действа непременно уходить нужно! Иначе не сносить никому головы!

– Мы тоже с тобой пойдём! – попытался прервать его Фёдор. – Если пропадать…

С силой толкнув сына в плечо, пятидесятник заставил его прикусить язык.

– А вы здесь останетесь! – сказал он, сверкнув глазами. – С повинной явитесь к якутскому воеводе. Так, мол, и так, скажете, воевода Обухов был охальник и казнокрад! Соболей передадите, что на дощанике нашли! Посадят вас в острог, но казнить не должны! Потому как не вы убивали, а Максимов ему за отца отомстил!

На мгновение замолчав, Никифор вдруг тепло обнял каждого из сыновей и расцеловал.

– А там, даст бог, всё рассосётся! – сказал он, вытирая повлажневшие глаза. – На меня всё валите, а я постараюсь службой верной прощение себе заслужить! Прощайте, сынки, и не поминайте лихом!

 

Глава XXV. Из-за острова на стрежень…

Уже третий день никто не отваживался заглянуть в шатёр Стеньки Разина на Свином острове.

– Рыдает атаман! – перешёптывались казаки, осеняя себя крестным знамением. – Знать, побратима свого Серёгу оплакивает! Бочка горилки у него стоит, вот он и пьёт с горя!

Сергей Кривой, отчаянный храбрец и правая рука донского атамана, неделю назад не вернулся из похода на персов.

– Убили его басурмане окаянные! – сообщили Степану горестную весть. – Стрела вражеская промеж глаз Кривому вошла, даже охнуть тот не успел! Схоронили мы бедолагу на степном кургане, а в могилу по старому обычаю его саблю воткнули!

После этого Разин, помрачнев, как грозовая туча, вкатил к себе в шатёр бочку горилки.

– Чтоб никто меня боле не трогал! – вздрогнул Якушка Телицын с товарищами от раздавшегося оттуда грозного рёва. – Тризну по другу своему верному справлять буду! Кто войти ко мне захочет, порешу немедля без сожаления!

Зная крутой нрав своего командира, казаки переглянулись и разбежались от греха подальше. Степан слов на ветер не бросал и всегда держал свои обещания.

Однако спустя два дня Андрей Михайлов и Якушка Телицын отважились снова подойти к шатру. Дело не терпело отлагательств, потому что к острову подходил персидский флот под командованием Мемед-хана, наместника Астарабада.

– Мы это, атаман! – осторожно отвернул в сторону Михайлов полог шатра. – Нас это, того, басурмане в кольцо взяли, хотят всех изничтожить или в полон захватить!

После минутной паузы из полутьмы на яркое солнце шагнул сам Разин, щурясь от яркого света. После трёх дней беспробудного пития его лицо было одутловато, под глазами набухли мешки.

– Говоришь, флот персидский подошёл? – переспросил атаман, погладив окладистую бороду. – И сколько суден в нём будет?

– Может, тридцать, может, пятьдесят целых и половинных! – ответил Телицын, хитро прищурясь. – Я сам высматривал, всё их войско доглядел! Много лучников среди персов, а все сандалыбольшой цепью скреплены, один к одному!

Подойдя к бочке с водой, Разин зачерпнул ковшом и вылил его содержимое себе на голову. После этого он долго пил, играя кадыком на могучей шее.

– А цепь-то им зачем? – спросил он, повесив ковш за изогнутую ручку. – Нешто потеряться аспиды боятся в море Каспии?

– Хотят они той цепью все наши струги поймать! По их задумке, она станет сетью, а мы – рыбою! А придумал это Мемед-хан, который у них за главного!

Громко расхохотавшись, донской атаман хлопнул себя по животу, откинув назад голову.

– Все на корабли! – наконец сказал он, раздувая ноздри орлиного носа. – Под утро мы атакуем басурман, и никакая цепь им не поможет! Аминь!

Всю ночь казаки готовились к атаке, и в предрассветных сумерках их суда тайно вышли в море.

– Урус, урус! – закричали дозорные, прозевавшие вражеские струги. – Аллах акбар!

Замысел боя был прост – Разин хотел выманить неприятельскую эскадру на «большую воду». Там его юркие корабли имели неоспоримое преимущество перед неповоротливыми судами персов.

– Атакуем большой сандал с вымпелом! – приказал атаман, хищно оскалив зубы. – Заряды-то с секретом приготовили?

Это была военная хитрость, вошедшая в казачий быт с незапамятных времён, разновидность «греческого огня». Специальная катапульта метала на вражеский корабль сосуды со специальным составом, в который входили нефть, пакля и неочищенный хлопок. При ней находился Якушка Телицын, слывший большим мастером «огненных дел».

Подойдя как можно ближе к богато украшенному вычурной резьбой адмиральскому сандалу, он дважды спустил рычаг метательного орудия. Один из посланных зарядов угодил в покои Мемед-хана, а другой – прямиком в пороховой погреб.

– А теперь давай дёру! – заорал Якушка гребцам струга, страшно тараща глаза. – Иначе все в расход пойдём!

Дружно заиграв вёслами, казаки успели отвести своё судёнышко на безопасное расстояние до прогремевшего на персидском флагмане мощного взрыва.

Сам Мемед-хан чудом уцелел лишь потому, что в этот момент находился со своей свитой на носу корабля.

– Ты гляди, он с девкой какой-то! – присмотрелся повнимательнее Михайлов. – Хороша девка, ой хороша, мне б такую!

Некоторое время иранцы пытались потушить пожар, но он разгорался всё сильнее. Поняв бесполезность этих попыток, персидский военачальник спешно ретировался на соседнее судно.

В то время «охочие люди» на других стругах, как дружный рой пчёл, атаковали и поджигали остававшиеся на плаву вражеские корабли. Сойдясь с ними в абордажном бою, они сбрасывали в море персов специальными жердями с привязанными к ним ядрами.

– Ох, пошла потеха! – возрадовался Разин, видя вокруг полыхающие сандалы. – Таперича цепь адская всех басурман на дно потянет, нам на радость!

После потери управления персидским флотом начавшийся бой превратился в кровопролитное побоище. Пламя перекидывалось с одного горящего судна на другое, превращая их в братскую могилу для экипажей и десанта. Не желавшие сгореть заживо люди прыгали в воду, тщетно пытаясь вплавь добраться до берега.

– Глянь, Мемед-хан вон там уходит! – указали атаману на невесть откуда взявшуюся юркую галеру. – Перехватить бы его да продать затем басурманам подороже!

Разинский струг устремился вперёд сквозь облака чадящего дыма, однако не успел вовремя. Перс уже успел пересесть на другой корабль, который на всех парусах удирал прочь от места побоища.

Однако казачий атаман не остался без добычи, пленившей его одним взглядом удлинённых глаз. Перед ним, держась за борт, стояла стройная девушка с гордо поднятой головой.

Одним движением сорвав чадру, Степан невольно отступил назад, поражённый её красотой. Персиянка что-то громко залепетала, сжимая в кулаки маленькие ручки.

– Что она молвит? – спросил Разин, не сводя с неё глаз. – Верно, что-то просит?

– Она говорит, что дочь Мемед-хана! – сказал Михайлов, немного понимавший иранский язык. – Ещё говорит, что за неё тебе дадут большой выкуп, отец ничего не пожалеет за жизнь своей единственной дочери!

Презрительно сплюнув в сторону удалявшейся галеры, атаман тронул свои непослушные кудри. Онемев от страха, его пленница смотрела на него, не отводя чёрных, как ночь, огромных глаз.

– Что ж папашка твой бросил свою дочь единокровную на растерзание? – сказал Разин, крепко беря девушку за руку. – Ты теперь моя, и не нужны мне никакие деньги! Перепробовал я девок много, только вот с персидской княжной спать не приходилось!

Дружный хохот казаков с соседних стругов прозвучал, как заключительный аккорд словам атамана.

Покрытые своей и вражеской кровью, распалённые победой, они были готовы пойти за своим отважным вожаком в огонь и воду, биться с врагом не на жизнь, а на смерть.

 

Глава XXVI. Визит к теленгетам

Томский воевода Иван Васильевич Бутурлин встретил новых офицеров приветливо, предоставив им лучшую избу для жилья.

– Оно, конечно, у нас тут всё просто! – сказал он, устроив званый обед в честь прибывших. – Однако люди тут хорошие, друг за друга горой стоят и в обиду друг друга не дают!

Как вскоре понял Бейтон из разговоров, большие беспокойства русским чинил Кока, предводитель Теленгетского ханства.

– Так они что, и ясак не платят? – удивлённо спросил он у воеводы во время застолья. – Раньше я и слыхом не слыхивал о таких вольностях для местных!

С изумлением услышав из уст иноземца почти чистый русский язык, его собеседник едва не поперхнулся.

– А ты хорошо по-нашему гутаришь! – сказал он, по-простецки хлопая офицера по плечу. – Местные теленгеты ясак то дают, то не дают! Сосновский острог недавно сожгли, супостаты! А дожать их силов у нас не хватает! Во как, братец!

Боярский сын Бутурлин, несмотря на знатность происхождения, был весьма прост в обращении. Однако он обладал особенным талантом, заключавшимся в умении моментально выделять, как говорил сам воевода, «дельных людей».

– Дельный ты человек! – заметил он Альфреду через неделю, присмотревшись к офицерам «нового строя». – И дружок твой, ну этот, как его, Якоб Мейден, тоже ничего!

Таинственно поманив к себе пальцем датчанина, Иван Васильевич сказал негромко:

– Поедете вместе с посольством в Ургу, к теленгетам! Старшим там будет Дмитрий Копылов, ужо он этих басурман знает как облупленных! А вам нужно присмотреться к ним, к приёмам их боевым и сноровке воинской! Словом, чтобы знали, каким чином наших служилых людей учить!

Невозмутимо кивнув головой в ответ, Бейтон хитро прищурил свои рысьи глаза.

– Какова цель этого посольства, воевода? – спросил он, скрестив руки на груди. – Я хотел бы знать, для чего мы по доброй воле отправимся в волчье логово!

Взяв со стола бумагу с царской печатью, Бутурлин протянул её подчинённому:

– На-ка, читай! Здеся про всё написано, и добавить мне к сему более нечего!

Взяв в руки свиток, молодой поручик стал медленно разбирать витиеватые буквы.

«Моя царская воля, чтобы теленгеты ко мне прибыли! – прочитал он, шевеля губами. – Так и передайте хану Коке – жду от него посольство, чтоб скрепить наш вечный союз договором!»

Забрав у офицера документ из Посольского приказа, воевода аккуратно положил его на стол.

– Вот так-то, братец! – сказал он, неожиданно улыбнувшись. – Приказано нам стать друзьями с теленгетами! Пленными с ними обменяемся, подарки Коке передадим! А он должон посольство своё снарядить в стольный град Москву! И чтоб были в нём людишки достойные, сыновья его али братья кровные! Одначе я нутром чую – ещё не раз сойдёмся мы с этими басурманами в битве кровавой!

Уже потом Альфред узнал, что теленгетам заранее сообщили об их визите, и Кока согласился принять русских.

– Ну что же, я давно мечтал о таком приключении! – заявил Мейден, узнав от товарища об их миссии. – Представь себе, мы отправимся к дикарям, и кто знает, может быть, они даже людоеды! Узнав о наших странствиях, гарнизонные крысы просто умрут от зависти!

Ничего не ответив высокомерному голландцу, поручик отправился спать в свою комнату. Откровенно говоря, он с некоторым уважением стал относиться к теленгетам, которые мужественно сопротивлялись столь сильному противнику.

Их небольшой отряд отправился в путь ранним утром, когда только встало солнце. Вместе с боярским сыном Дмитрием Копыловым, Бейтоном и Ван Мейденом в посольство было снаряжено пятнадцать казаков. Они конвоировали десяток теленгетов, попавших в плен после недавних военных столкновений.

– Больше дать не могу! – развёл руками воевода, словно извиняясь за столь немногочисленный эскорт. – У самого людей нет, дай бог отбиться, ежели недобрые гости пожалуют!

Спустя несколько часов крепостные стены Томска растаяли вдали, словно их и не было вовсе. Уже не раз восхищавшийся русскими пейзажами, датчанин не мог оторвать глаз от зелёной стены непроходимых лесов, прозрачных, как слеза, рек и ослепительно-голубого неба над головой.

– Господь воистину сотворил эту землю поразительно прекрасной! – заметил Мейден его романтическое настроение. – Остаётся только поражаться, какая незавидная доля по иронии судьбы уготована её обитателям!

Однако даже это ироничное замечание не смогло испортить состояния духа его спутника.

«Я никогда более не вернусь домой! – вдруг отчётливо осознал Бейтон. – Этот край словно околдовал меня, забрав полностью и без малейшего остатка душу! Вот уж воистину, родина не всегда находится там, где человеку суждено родиться!»

Леса кругом были полны диких зверей, как будто не догадывающихся о присутствии человека. Однажды весь отряд едва не надорвал животы, когда отошедший в сторону по большой нужде Мейден вдруг вылетел из чащи, едва успевая на ходу застегнуть шаровары.

Вслед за ним ковылял вприпрыжку небольшой медведь, решивший поиграть в догонялки с нежданым гостем. Пальнув вверх из пистолета, Альфред испугал зверя, и тот моментально скрылся от греха подальше в непролазном буреломе.

– Присел я себе за кустиком! – рассказал ему голландец, трясясь от приступа нервного смеха. – И тут чувствую сзади чьё-то горячее дыхание! Я оборачиваюсь – и вижу на расстоянии вытянутой руки здоровенное чудовище с оскаленной пастью!

– Да ладно тебе врать! – улыбнулся молодой поручик, заряжая пистолет. – Мишка-то был молод, наверное, одногодок! Однако мне кажется, что я бы сам испортил штаны в подобной ситуации!

Через неделю посольство добралось до походной ставки теленгетского хана Коки. На расстоянии дневного перехода их встретили два десятка конных воинов, неожиданно появившихся прямо из тайги.

Они сидели на приземистых, но очень крепких и выносливых жеребцах с мощной грудью и точёными ногами. Каждый из всадников был вооружён луком с колчаном стрел и кривой саблей; за спинами у них были щиты, и лишь у немногих – огнестрельное оружие.

Старший из воинов почтительно приложил к груди руку и, обращаясь к Копылову, что-то гортанно сказал на своём языке.

– Он приглашает нас следовать за собой! – перевёл тот офицерам. – Говорит, что хан уже знает о посольстве и с нетерпением ожидает его прибытия!

Как вскоре оказалось, ставка представляла собой несколько сот юрт и шатров разных размеров, расположенных на краю бескрайнего леса. Вдоль кочевья привольно катила свои воды неширокая река со странным названием Мереть.

– Вон тот ханский! – уверенно сказал Копылов, указывая на самый большой шатёр с бунчуком из лошадиного хвоста. – Это знак Кокин, я его сразу признал!

Передав пленных, послы направились на почётный приём к предводителю теленгетов. Кока оказался крепкого телосложения мужчиной лет пятидесяти с орлиным взглядом раскосых глаз. Встав с кошмы, он приветствовал своих гостей, указав им жестом на почётные места рядом с собой.

Как только те расположились поудобнее, хан сильно хлопнул в ладоши. Как по мановению волшебной палочки, в шатёр стали заносить в глиняных мисках большие куски свежесваренного мяса.

– Судя по запаху, это конина и баранина! – сказал Ван Мейден, указывая глазами на угощение. – Не знаю, какими пряностями они приправлены, но пахнет довольно-таки аппетитно!

На небольших столиках прислуга стала расставлять берёзовые туески с ягодами и солёными грибами, раскладывать какие-то незнакомые иностранцам местные деликатесы.

Как и полагается, после обильного обеда посольство приступило к решению главных дел. Уже потом Копылов рассказал датчанину, о чём он договорился с теленгетами.

– Перво-наперво будем пленных своих забирать! – сказал он, смакуя великолепный кумыс. – Мы всех привезли, и они нам всех до единого отдать согласились! А ещё вскорости направит Кока в Москву посольство, своих сыновей Келкера и Мамрача да братьев Дайчина и Урусака!

Когда они вышли из шатра, возле него уже стояли два десятка болезненно худых мужчин и женщин в лохмотьях.

– Все, что ли, наши полонённые? – строго спросил Копылов у сопровождающего воина. – Али припрятали кого, нехристи, на всякий случай?

– Все-все! – торопливо закивал тот головой, пряча глаза. – Больше никого нет!

И тут Бейтон вдруг различил едва слышимый человеческий стон из соседнего шатра. Резко повернувшись, он оттолкнул стоявшего на входе теленгета и отдёрнул его полог.

Когда глаза датчанина привыкли к темноте, он увидел лежащую на полу молодую женщину. Присев на корточки, Альфред достал у неё изо рта кляп, после чего разрезал кинжалом связывающие ноги и руки пленницы кожаные путы.

С трудом встав на ноги, она не сказала ни слова, опершись от слабости о руку своего спасителя. Выйдя наружу, пленница закрыла глаза, не в силах переносить солнечный свет.

Едва взглянув на неё, молодой поручик просто обомлел от неожиданности. Перед ним стояла писаная красавица, словно сошедшая в обыденный мир со старинных полотен итальянских живописцев.

– Давай знакомиться, что ли? – сказала она низким голосом, немного придя в себя. – Стало быть, Марией меня кличут, а тебя как, голубь ты сизокрылый?

 

Глава XXVII. Дурная слава

В тот день погода не задалась с самого утра; сначала ударил сильный мороз, а ближе к ночи повалил густой снег. Караульные на башнях и стенах Соловецкой обители напрасно вглядывались в непроницаемую мглу, тщетно пытаясь разглядеть малейшее движение во вражеском стане.

– Не видать ни зги! – посетовал чернец Логин, поднимая воротник овчинного полушубка. – В такую завируху хороший хозяин собаку за порог не выгонит!

Не говоря ни слова, сотник Исайка Воронин подошёл к краю стены и прислушался. Кругом на разные голоса выла вьюга, словно стая голодных волков в зимнем лесу.

«Не прозевать бы! – подумал он, нутром чуя тревогу. – Самое подходящее время для внезапного приступа или каверзы какой! Господи, спаси и сохрани нас!»

Приказав усилить караулы, Воронин отправился в свою келью, чтобы попытаться немного заснуть. Идя по длинному коридору, он всматривался в причудливые тени, которые отбрасывали языки пламени горящих на стенах факелов.

Внезапно кто-то остановил монастырского сотника, взяв за плечо крепкой рукой. Подняв глаза, он с изумлением увидел перед собой настоятеля Никанора.

– Здравствуй, Исайка! – сказал тот, осеняя его крестным знамением. – Я к тебе поговорить пришёл, коли ты не против!

– Чего же мне быть против? – пожал плечами Воронин, открывая дверь кельи. – Заходите, батюшка, коли не шутите! Приглашаю вас со мной потрапезничать, чем Бог послал!

Пройдя внутрь, сотник зажёг чадящий светильник и, перекрестившись на образа, присел на лавку. Никанор, надсадно кашляя, примостился рядом, не сводя глаз с маленького окошка под потолком.

– Непогода-то как бушует! – сказал он, немного переведя дух. – Словно злые силы супротив всего живого ополчились!

Взяв со стола нож и буханку хлеба, Воронин отрезал несколько кусков. Налив в глиняные кружки воды, он поставил одну из них перед своим ночным гостем.

– Угощайтесь, батюшка! Ничего боле у меня нет, ну да не хлебом единым сыт человек!

Отпив несколько глотков, Никанор отломил кусок хлеба, рассыпав по столу веер мелких крошек.

– Скажи честно, казак! – наконец спросил он, вслушиваясь в завывание вьюги. – Есть ли у нас надежда выстоять супротив рати нечестивой, что супротив нас пошла?

Угрюмо смахнув со стола крошки узловатой ладонью, Исайка посмотрел в глаза настоятелю:

– Надежда всегда есть! Вернее, должна быть у каждого православного! Одначе братия твоя разбегается, мало кто хочет примерить на себя ореол мученика! А стрельцов, стало быть, под стенами нашими всё боле и боле! Прости за прямоту, как говорят в народе, Бог не выдаст, свинья не съест!

Отпив несколько глотков из своей кружки, Никон вдруг быстро достал из-под рясы икону Божией Матери старинного письма.

– Это тебе на память! – сказал он, смахивая невольную слезу. – Благодаря таким, как ты, обитель до сих пор не пала под натиском нечестивых агарян! Береги её, а если стрельцы ворвутся в монастырь – сохрани любой ценой!

Обняв на прощание Воронина, настоятель быстро покинул его келью. Рухнув на скамью, как есть, не раздеваясь, казак забылся тревожным сном, едва закрыв глаза.

В забытьи он почему-то увидел своих родителей, маленькую сестрёнку и даже лица давно павших в сече друзей. Внезапно сотнику показалось, что кто-то положил прохладную ладонь ему на лоб и нежный голос произнёс: «Вставай, Исайка, вставай! Иди к Белой башне, к домику-сушиле, там есть выход наружу…»

Моментально проснувшись, казак вскочил на ноги, ища свою верную саблю и пистолеты. За стенами кельи он услышал громкие голоса, пальбу и звон обнажённых клинков.

«Прорвались-таки, ироды! – подумал Воронин, наспех одеваясь. – Эх, наши раззявы, прозевали ворога-то, ох прозевали!»

За полчаса до того, как он проснулся, инок Феоктист провёл майора Стефана Келена и полсотни добровольно вызвавшихся на опасное дело стрельцов к домику-сушиле возле Белой башни. Немного расширив находившийся там узкий лаз, «охотники» проникли в монастырь и рассеялись по его стенам.

Сам Келен с тремя дюжими солдатами, перебив охрану у входных ворот, отвалил с кованых скоб тяжёлый брус. Ожидавшие неподалёку стрельцы лавиной кинулись в обитель, убивая всех монахов, оказавших им сопротивление.

«Дурная слава мне достанется! – угрюмо подумал час спустя воевода Мещеринов, глядя на усеявшие монастырский двор мёртвые тела. – Гореть мне в геенне огненной за грехи мои тяжкие, непременно гореть!»

Схватив со стола икону, Исайка бережно спрятал её за пазуху, у самого сердца. Взяв в одну руку обнажённую саблю, в другую – заряженный пистолет, он выскочил наружу. Его келья была переделана недавно из кладовой; никто из стрельцов даже и не подумал заглянуть сюда, в нежилое крыло монастыря.

Нисколько не сомневаясь, как ему стоит поступить дальше, сотник направился коридором в сторону Белой башни. Оказавшись в самой её нижней части, он увидел пробитый в кирпичной кладке неширокий лаз. Истово перекрестившись, Воронин вложил клинок в ножны, засунул за пояс пистолет и как есть полез наружу…

 

Глава XXVIII. Пурпурный город

Император Сюанье иногда любил прогуливаться по многочисленным комнатам и коридорам своего огромного дворца, носящего название «Запретный пурпурный город». Запретным он был для всех подданных, кроме самого «властителя Поднебесной», членов его семьи, сановников и придворных, охраны, обслуживающего персонала, жён и многочисленных наложниц…

В этот самый момент на лице императора можно было прочесть целую гамму самых разнообразных чувств и плотских желаний. В его гареме было очень много женщин, так много, что он даже не пытался запомнить их лица и голоса.

Жена Сюанье жила в средней части дворца и именовалась «Гому», или «Матерью государства». Она родила ему мальчика, ставшего престолонаследником.

Эта женщина нравилась императору, однако ради неё он не стал лишаться радости общения с иными наложницами. Потому сразу после наступления ночи Сюанье привычным жестом ударял в небольшой гонг и ожидал появления в спальне «ближнего евнуха». Наугад выбрав в специальном ларце нефритовую табличку с выбитым на ней женским именем, он протягивал её «любовному администратору».

По давней традиции, приносить усладу «Небесному владыке» могли лишь девушки из знатных маньчжурских семей. Они имели статус официальных наложниц и постоянно жили в Пурпурном дворце. Однако сейчас Сюанье думал вовсе не о них…

Прогуливаясь однажды по огромному саду в окружении свиты, Сын Неба заметил статную молодую женщину. Она ухаживала за розами и показалась императору ослепительно прекрасной.

– Что это за небесное создание? – немедленно спросил он у «ближнего евнуха» Нгуен Ана. – Ты наверняка знаешь в лицо каждую обитательницу моего Запретного города!

– Да, господин! – склонился тот в низком поклоне. – Это Мэйлин, дочь даурского князя по имени Албаза! После гибели своих родных в сражении с варварами с запада она бежала в Поднебесную! За несравненную красоту, умение прекрасно петь и ухаживать за цветами девушку взяли во дворец! Однако по правилам она не имеет статуса наложницы, а является всего лишь служанкой!

Изменившись в лице, Сюанье носком своего остроносого сапога с силой пнул чересчур разговорчивого сводника.

– Здесь я устанавливаю правила! – сказал он, скривив губы. – Сегодня же вечером я жду дочь даурского князя в своей спальне!

Евнух не посмел противиться желанию своего повелителя, и всё произошло так, как тот и хотел.

Служанки раздели Мэйлин в специальной комнате и тщательно натёрли её маслом и благовониями. Они не оставили на теле девушки ни единого волоска, сделав её кожу гладкой, как самый изысканный шёлк.

– Наш повелитель соизволил одарить тебя своим вниманием! – объяснил ей Нгуен Ан, следивший за соблюдением дворцовых правил. – Твоя дальнейшая судьба зависит от того, сумеешь ли ты должным образом ублажить его желания!

Закутав девушку в покрывало из пуха цапли, подручный евнуха отнёс Мэйлин в спальню императора. После того как он закрыл за собою дверь, красавица сбросила с плеч свой покров одним гибким движением, представ в мерцающем свете во всём великолепии.

– Ты прекрасна, как само небо! – сказал Сюанье, не сводя с неё восхищённых глаз. – Скажи, знала ли ты уже мужчин до меня?

– Нет, мой император! – смело ответила княжеская дочь. – Я сберегла для вас свою невинность, которую и подарю сейчас!

Вопреки самым смелым ожиданиям «повелителя вселенной» его новая наложница оказалась настоящей богиней любви. Уже под утро обессиленный ночными утехами Сюанье откинулся на мокрые подушки, с трудом переводя дыхание.

– Я сумела развлечь вас, мой господин? – негромко спросила Мэйлин, обдавая его жарким дыханием. – Если нет, то немедленно прикажите казнить меня!

Не веря тому, что она была девственницей, император взял светильник и тщательно осмотрел их ложе. Лишь увидев несколько пятен крови на простынях, он ответил нынешней властительнице всех его мыслей.

– Я хотел изобличить тебя во лжи! – сказал Сюанье, поцеловав руку красавице. – Ты была столь искусна, что показалась слишком опытной для невинной девушки! Однако теперь моему восхищению просто нет границ!

Встав с кровати, Мэйлин взяла со столика небольшую лютню и, быстро настроив её, неожиданно запела:

– «Далеко-далеко устремилась чета журавлей. У Восточного моря они потеряли друг друга! Он на север спешит за любимой подругой своей, но она полетела не на север, а в сторону юга!»

Как зачарованный, император слушал удивительно красивый голос, снова и снова возвращающий в его сердце грёзы любви. Внезапно девушка прекратила петь и осторожно положила инструмент обратно.

– Это Цао Чжи! – сказал хозяин дворца, узнав знакомые ему с детства строки. – Значит, тебе он тоже нравится?

– Да, и ещё многое другое из старинной поэзии! Но мне уже пора уходить, скоро рассвет!

Сюанье знал, что девушка полностью права, однако всё ещё не мог найти в себе силы, чтобы расстаться.

– Время пришло! – вдруг раздался громкий голос из соседней комнаты. – Время пришло!

Это был управляющий дворца Гао-вэн, в обязанности которого входило следить за посещением наложницами его высочества. Каждое посещение строжайшим образом фиксировалось в особой книге, которая всегда хранилась у него.

– Прощайте, мой господин! – сказала Мэйлин, завёртываясь в покрывало. – Я никогда не забуду о проведённых вместе с вами чудесных минутах!

Император и сам не смог забыть их, и потому следующей ночью он снова вызвал к себе прекрасную служанку. То же самое повторилось и послезавтра, и ещё целый месяц спустя.

Владетель Поднебесной сделал Мэйлин своей «императорской драгоценной наложницей», что автоматически перевело её на высшую ступеньку почёта в гареме. Это тоже было вне всяких правил, но император снова с лёгкостью перешагнул через них.

– Что мне сделать для тебя? – однажды спросил он, словно обезумев от страсти. – Любое твоё желание будет исполнено!

Внимательно посмотрев ему в глаза, Мэйлин поняла, что её коронованный любовник не шутит.

– В мире нет ничего лучше, чем смерть твоих врагов! – сказала она, отводя со лба взмокшие локоны. – Когда я была ещё маленькой девочкой, русские захватили Яксу, город моего отца, а его самого убили, словно бродячего пса! Глумясь над поверженным князем, они нарекли свой острог его именем – Албазин! Пусть же рано или поздно его сотрут с лица земли твои храбрые воины! Вот самый ценный подарок, который я бы хотела от тебя получить!

 

Глава XXIX. Каторга

Всех лихих людей, пойманных в Коломенском, немедленно определили под следствие. В числе тех, кто оказался в бесчисленных подвалах Приказа тайных дел, был и Серафим Негожий. Поначалу он переживал, не спал ночами, проклинал всех и вся, а также свою собственную незадачливость.

«Да ведь я тут от сыска по битью монет фальшивых схоронюсь! – вдруг пришла бедолаге на ум спасительная мысль. – Был Серафимка Негожий, московский минцмейстер, и нету его! А куды он делся, в бега ли ушёл или вовсе пропал, поди-ка, догадайся!»

После этой мысли ему спалось легко и хорошо, как никогда в последнее время. Серафим стал с небывалым аппетитом хлебать отвратительную тюремную баланду, постепенно привык к постоянному смраду давно не мытых тел, к шныряющим под ногами среди бела дня здоровенным крысам.

«А что, на каторгу – так на каторгу! – думал он иногда, весело улыбаясь. – Это не расплавленный свинец глотать али четвертованным быть! Воистину, чудны дела твои, Господи!»

Негожего пока даже не допрашивали, поскольку среди зачинщиков Медного бунта он не значился и потому для следствия особо не был интересен. Однако спокойному бытию бывшего минцмейстера неожиданно пришёл конец. В один прекрасный день Негожий ненароком разглядел среди вновь прибывших ненавистное ему лицо Митьки-лиходея.

«Может быть, не он! – забилось у него в голове. – Может, обознался я, и вся недолга!»

Однако ошибки не было; протолкавшись к параше, мастер спустил портки, и пригляделся получше. Это был собственной персоной тот самый человечишка, склонивший его к нехорошему делу. По всей видимости, он тоже признал «старого знакомого», потому как делано равнодушно отвернулся в угол.

«Сдаст он меня! – заволновался Серафим. – Непременно сдаст, чтобы свою шкуру спасти! Да ещё наплетёт, что это я придумал фальшивую деньгу бить!»

От этой мысли у него мучительно зазудела спина, и узник впервые ощутил отвратительную вонь приказного подвала. Всю следующую ночь он не мог сомкнуть глаз и забылся коротким сном лишь под самое утро.

Негожему привиделось, что здоровенный палач, распяв его на огромной дыбе, глумливо льёт ему прямо в глотку шипящий свинец. Проснувшись весь мокрый от пота, мастер зажал себе рот, давя норовящий сорваться с его губ душераздирающий вопль.

Нащупав верёвочку на портках, Негожий осторожно вынул её и спрятал в руке. Ступая тихонько, как тень, он стал выискивать в подвале причину всех своих несчастий.

Наконец он разглядел в полумраке лицо Митьки, который безмятежно спал. К счастью, рядом с ним было свободное место, которое мастер поспешил занять.

Распутав верёвку, он дрожащими руками накинул её на горло ничего не подозревающего фальшивомонетчика. Что есть силы стянув её, Серафим ладонью заткнул рот удушаемому, после чего всем телом придавил его к каменному полу.

Немного подёргавшись в конвульсиях в крепких руках своего убийцы, Митька благополучно испустил дух. Едва переводя дыхание, Негожий примостился рядом с его ещё тёплым телом.

– Ты это, паря, вали отседова! – вдруг с ужасом услышал он голос сзади. – Мне эта рожа тоже не по душе пришлась, одначе не мешай спать добрым людям!

Обернувшись, Негожий увидел внимательно наблюдающего за ним мужчину в стрелецкой одежде. Это был тот самый человек, вместе с которым они прятались под одной лодкой на Москве-реке от царского войска.

– Не боись, не выдам! – уголками губ усмехнулся тот. – Все мы тут тати али воры, так что не робей!

К удивлению новоявленного душегубца, наутро в огромном каземате, кроме Митькиного, нашли ещё четыре мёртвых тела.

– Двое задавленных! – констатировал дюжий тип из приказных, осмотрев трупы опытным глазом. – Трое сами концы отдали!

Следствие об удушенных никто не стал проводить, не до того было. Во время бунта нахватали столько людишек, что сейчас не знали, куда их девать. Однако отпускать не стали, боясь попасть впросак при расспросах начальства.

Спустя неделю Серафима таки вызвали на допрос. К счастью, он не увидел за столом своего злого демона, дьяка Приказа тайных дел Данилу Полянского.

– Ты кто будешь? – спросил у него мужичок лет тридцати в неопрятном казённом кафтане. – Стало быть, как звать-величать, чьих кровей?

– Зовут меня Василий Смиренников! – моментально придумал беглый мастер. – Я мастеровой из кузни, вот и всё моё звание!

Равнодушно записав услышанное на бумагу, приказной продолжил допрос.

– Ты как в Коломенском оказался? Может, на особу нашего царя и самодержца Алексея Михайловича злое умышлял?

– Все пошли, и я пошёл! А потом хотел вырваться, да толпа не дала! Так и дотащили меня силком до самого Коломенского! А супротив нашего царя-батюшки у меня и в мыслях ничего плохого не было! Вот те крест, истинную правду говорю!

Внимательно посмотрев ему в глаза, подьячий, казалось, одним пронзительным взглядом перевернул наизнанку всю душу заключённого.

«Кажись, он что про меня знает! – обмер Негожий. – Господи, пронеси, спаси мою грешную душу!»

Однако приказной уже закрывал бумагу, поправляя гусиное перо о чернильницу.

– Высылаем тебя из столицы! – объявил он наконец еле живому от страха минцмейстеру. – В другой раз неча бегать, где попало, дурья твоя башка! В Даурию пойдёшь по этапу, в Нерчинский острог, там мастеровые людишки ой как надобны! Скажи спасибо, что не велел заклеймить тебя для порядка!

Залопотав что-то несвязное, Серафим упал со скамьи на колени и стал истово целовать руку своему «избавителю».

– Ну, будя, будя! – вырвал тот руку с довольной улыбкой. – Мы, чай, в Приказе тайных дел, тоже не звери! Глядишь, там из тебя ещё человека сделают!

 

Глава XXX. Алёшкина любовь

Отряд Толбузина догнал дючеров через полтора дня, когда те расположились на ночёвку. Заметив в непроницаемой тьме алое око костра, Федот Головлёв тронул за рукав сына воеводы:

– Слышь, Алёха! Вона, горит огонёк-то! Скорее всего они это, душегубы проклятые, нутром чую!

Быстро спешившись, казаки привязали коней в небольшой лощине неподалёку. Специально приученные благородные животные не ржали, поглядывая умными глазами на своих хозяев. Давгур не лаял, а лишь зло рычал и оскаливал зубы, чувствуя, что скоро попробует вкус человеческой крови.

Извиваясь, как уж, Максим Заяц сползал к кострищу, не издавая ни единого звука. Как раз в это время из-за туч появилась луна, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Вернувшись, пластун вытер рукавом кровь с расцарапанного ветками лица.

– Они это, дючеры! – сказал он шёпотом, блестя белками глаз. – Пятеро их, с ними девка связанная. Не спят они все, супостаты! Гутарят о чём-то по-своему, я не разобрал!

Недолго думая, казаки сразу же «сообразили», как им стоит поступать дальше.

– Я с Фролом справа зайду! – подытожил их нехитрый план Толбузин. – Максим и Григорий – слева! А ты, Федот, шумни да кого-нибудь из вражин стрелой завали!

Найдя взглядом своего пса, он любовно погладил его по густой чёрной шерсти.

– А ты, Давгурушка, кусай их по-своему, не жалей! – улыбнулся сын воеводы. – Да рычи поболее, чтобы страху на них, иродов, напустить!

Всё было сделано так, как они и задумали. Один из неприятелей был убит стрелой; другому в один момент разорвал горло Давгур. Что-то громко закричала девушка, увидев появившихся из темноты своих неожиданных избавителей.

Однако три оставшихся дючера выхватили сабли, и стали рубиться не на жизнь, а на смерть.

Один из них, особенно искусный в рукопашной схватке, изловчившись, полоснул булатным клинком по горлу Федоту Головлёву. Обливаясь кровью, тот рухнул наземь, тщетно пытаясь зажать руками зияющую рану.

– Ах ты, аспид окаянный! – всадил врагу охотничий нож в сердце его младший брат. – Чего надеял-то!

Отважный пёс в это время свалил на землю ещё одного дючера, готовясь разорвать тому глотку. И вдруг Толбузин в отблесках костра с изумлением увидел, как свирепое животное лижет руки своему поверженному противнику.

Отбросив в сторону саблю, тот попытался встать, с гримасой опершись о раненную в бою руку.

«Лавкай! – сразу же узнал его воеводский сын. – Это же Лавкай, аманат дючерский!»

По всей видимости, тот тоже признал с первого взгляда своего давнего товарища. Не пытаясь сопротивляться, он спокойно дозволил Зайцу связать себе руки сыромятным ремнём.

Четверо других врагов были убиты; ценой казачьей победы стала жизнь Федота Головлёва, умиравшего на руках брата.

– Стало быть, на свою погибель я кострище это увидал! – попытался улыбнуться он посиневшими губами. – Ну да, чему быть, того не миновать, ребята!

Дождавшись последнего вздоха казака, Алексей на прощание коснулся его ещё тёплой руки.

– Аминь! – произнёс с надрывом Фрол, закрывая глаза убитому. – Что я теперь своим скажу – не уберёг братца, и всё тут!

Только после этого Толбузин подошёл к дючерской пленнице, и саблей разрезал её путы. Едва та подняла искрившееся от неподдельной радости лицо, как у него вдруг нежно защемило сердце.

«Господи, что у неё за глаза! – подумал сын воеводы, словно утонув в их прозрачной глади. – Ничего краше я в жизни не видывал!»

Неожиданно поцеловав его прямо в губы от избытка чувств, девушка сама смутилась своей горячности.

– Спасибо тебе, казак! – сказала она, покрывшись румянцем. – Аглаей меня кличут! Если бы не ты с товарищами, стала бы я подстилкой дючерской, и жизнь моя бы закончилась!

– У него вон уже закончилась! – угрюмо сказал Фрол Головлёв, указывая на неподвижное тело брата. – Тебя спасал, девка, только вот благодарности твоей ему не довелось услышать!

Опустившись перед мертвецом на колени, Аглая поцеловала его в быстро холодеющий лоб. Из её глаз скатилась слезинка, упав на щёку погибшего казака.

– Прости меня! – сказала девушка, не сдерживая рыданий. – Лучше бы я погибла, а ты жил!

– Не виновата ты в его смерти! – сказал Фрол, скрестив руки на груди. – Господь решает, кому жить, а кому умирать! Так что не терзай себя, девка! Достойно брательник жил, достойно и смертный час свой встретил!

После этого внимание всех было обращено на Лавкая, спокойно ожидавшего решения своей участи.

– Чужим он был среди дючеров! – вдруг сказала Аглая, указывая на пленника. – Его Лавкаем зовут! Сказывали они, аманатом он был у русских, потому и не лютовал, как сотоварищи его! Не виновен он в смерти родителей моих, и нет на нём ничьей крови!

Переглянувшись со своими спутниками, Толбузин снял с рук дючера кожаную верёвку.

– Коли так, то отпускаем мы тебя! – сказал он, облизывая пересохшие губы. – Иди, куда глаза глядят, но более на нашем пути не попадайся! Другом ты мне был, а теперь, вишь, сабли с тобой в бою скрестили!

Всё это время верный Давгур виновато бегал между ними, и лизал руки то одному, то другому. Всем своим видом он как будто показывал, что хотел снова видеть вместе старых товарищей.

На рассвете казаки похоронили Федота Головлёва и стали собираться дальше. Аглая присоединилась к казачьему отряду, не задавая лишних вопросов своим спасителям.

– Куда направляетесь, если не тайна? – поинтересовался Лавкай у сына воеводы, гася костёр. – Далеко вы от Нежинска забрели, ой, далеко! Однако сейчас очень нехорошее время, так далеко ходить!

– В Кумарский острог идём! – не стал лукавить Толбузин. – К атаману Онуфрию Степанову, если слышал про такого!

Сразу же помрачнев, дючер несколько минут принимал трудное для себя решение.

– Не ходите туда! – наконец сказал он. – В Кумары следует очень большая армия маньчжур, чтобы взять и разорить это место! Цинский генерал Минъандали поклялся, что после взятия острога не оставит в живых ни единого русского!

Не подав вида, что слова дючера застигли его врасплох, Алексей ни единым жестом не выдал внезапной дрожи в руках. Не глядя на внимательно слушавших их разговор казаков, он нарочито не спеша засунул за пояс оба пистолета.

– Негоже нам от богдойцев бегать! – сказал он, поправляя шапку. – К тому же, если Степанов об том не знает, мы ему всё расскажем! А тебе спасибо, что не утаил сию оказию!

Оседлав одного из пасшихся неподалёку коней, Лавкай взял другого в повод, пристроившись к казачьему отряду.

– Ты чего это? – не понял его Оглоблин, недоверчиво озираясь. – Иди своей дорогой, нехристь!

– Дорога у нас теперь одна! – парировал его ответ дючер, оскаливая в улыбке зубы. – С вами теперь пойду, не хочу к своим возвращаться. Они мечтают русской кровью умыться, а я этого вовсе не желаю!

Однако у него была ещё одна причина остаться, о которой Лавкай не сказал никому. Пришлась ему по сердцу та красивая девчонка, что они полонили на лесном хуторе.

«Такую силком не увезёшь! – думал он, иногда погладывая на стройный стан Аглаи. – Если судьбе будет угодно, я сумею завоевать её гордое сердце!»