Времени терять было нельзя, да и нетерпение Марианны доходило уже до экстаза. Посланы были тотчас «пластуны», они сделали со всеми предосторожностями и хитростями разведку, которая показала, что никакой стражи наружной у частокола нет, и что даже ворота как будто не заперты на болты и засовы. Подошли тогда все к ним смелее и прислушались. За частоколом, внутри двора, царило глубокое безмолвие, даже видимо не было там обычных сторожей у поселян — псов, иначе бы они давно отозвались… Это обстоятельство озадачило всех и особенно поразило Марианну, терпевшую в своих лихорадочных поисках фатально неудачу за неудачей; словно судьба издевалась над нею, то дразня неожиданно вспыхивающей надеждой, то сменяя ее мрачным отчаянием.
Команда тогда дружней навалилась на ворота, и под давлением ее они заскрипели и распахнулись.
В дворике было совсем тихо и мертво-спокойно: при входе их ни одно живое существо не пошевелилось, кроме двух крыс, шмыгнувших испуганно под «повитку»; но зато везде были следы насилия и беспорядка, многие хозяйские вещи валялись, а иные были разломаны на куски: или хозяева отсюда торопливо бежали, или здесь произошел кровавый грабеж.
Марианна вскочила в пустые сени и затем в хату; там тоже поразила ее сразу картина разорения, и пахнуло в лицо затхлой сыростью, как от нежилой «пусткы».
— Кто тут? Есть ли кто живой? — крикнула она в отчаянии, не ожидая, конечно, на свой вопрос ответа.
Но, к изумлению ее, кто-то забарахтался на печи и слабым, старческим голосом ответил:
— Есть еще… подыхаю.
Марианна подскочила к «запичку». Из-за кучи тряпья она увидела при тусклом лунном освещении приподнятую косматую голову какого-то старика.
— Вы, диду, один здесь в этой «пустци»? Что «сталось?» Кто вас ограбил?
— Хе, добрые люди, — заговорил глухо старик, — слуги нашего гетмана, либо скорей московские гости… Теперь таких гостинцев жди от тех и других вдосталь… Завелась по всей нашей Украине такая поведенция… вот только негаразд, что меня не добили… — почти задохнулся он от такой длинной речи.
— Гей, сюда! — крикнула, отсунув оконце, Марианна. — Тут лежит умирающий.
В одно мгновение Андрей был в хате, а остальные казаки остались «вартовымы» на дворище.
— Воды скорей дай из бакляги, — приказала Марианна, поддерживая старика за голову, — и добудь огня!
Несколько глотков влаги освежили деда и облегчили его страдания. Ни ран, ни переломов у больного не было; изнемогал он от старческой немощи, усиленной до смертельного истощения голодом. По словам деда, — он не ел уже ни крохи дней пять и не имел сил слезать с печи за кухлем воды…
— Я и до этой «прыгоды» ходил плохо с клюкой, — шамкал он с передышкой, — а как придавил меня голод, так я и залег на печи… спокойно уже ждал смерти, когда вельможный паныч нашел меня.
— Да неужели вы, диду, при вашей слабости, один тут жили, в этой пустыне? — допрашивала Марианна.
— Эх, любые мои, — пустыня-то не страшна, пустыня, может, теперь беспечнее, чем местечко… С диким зверем можно еще ужиться… а жил я не один… была у меня дочка и внучка… хорошая, трудящая… смотрели за мной, холили, — и дед вдруг заплакал, без гримас, без усилий, как плачут иногда дети, — словно слезы сами, помимо его воли, побежали из глаз по рытвинам его щек.
У Марианны сжалось до боли сердце; перед таким бессильным горем она забыла гнетущую ее тоску. Андрей зажег стоявший в печурке «каганець» и подошел тоже с участием к заброшенному, несчастному деду.
— Где же они? Умерли? — спросила дрогнувшим голосом Марианна.
— Не знаю, панку, не знаю… либо убиты, либо завезены.
— Да кто же? Когда? Какая сталась «прыгода»? — обратился и Андрей к деду.
— А вот, ясный лыцарю, — с остановками и передышками начал дед, — жили мы тут тихо, спокойно и лихого человека не видали… как вдруг это в первый раз… недели две, три тому назад.
— Недели три, говорите? — вспыхнула Марианна и превратилась вся в слух.
— Так, так будет… коли горе мне памяти не отбило, — продолжал старик. — Слышим мы ночью «гвалт» и стук, и конский топот… «перелякалысь»… мои меня не пускают к воротам… там грозят, слышу, разгромить все… Прислушиваюсь — не наша «мова», другая, не понимаю… «отворяй! — кричат, — олух!» А я не разумею… Так кто-то и по-нашему гаркнул: «одчыняй ворота»! Ну, как же его христианского слова не послухаться — я и «одчыныв».
— Боже мой, сердце у меня замирает — проговорила от волнения Марианна, — все это похоже… московское войско и один наш — это, конечно, предатель Тамара… Диду, — обратилась она к старику, подавая ему фляжку со старым венгерским, которую она с собой постоянно брала в дорогу, — выпейте хоть несколько глотков, в вас силы прибавится, а потом и съедите чего-нибудь… Ну, а когда это войско ввалилось, не слыхали ли вы из их разговоров про какую-либо сечу?
— «Гомонилы» они дуже и лаялись, и перевязывали раны, да я ихней-то «мовы» добре не знаю, понять не мог, а вот молодой и пышный шляхтич, дак тот по-нашему лихословил все одному связанному пану.
— А был ли связан еще молодой шляхтич? — перебила деда возбужденная донельзя Марианна.
— Было связанных два — один молодой, пышный, а другой старик, слуга видно…
— Они, они! Слышишь, Андрей, Господь опять нас привел на путь… а я еще роптала, а Господь «обачнише» нас, слепых, — повторяла, обращаясь ни к кому, вне себя от радости Марианна. — Да, да, диду, это они лаялись, разбойники, что досталось и им добре… Это они вырезали отряд казаков… Но куда же они дели связанного шляхтича?
— Повезли куда-то… подночевали и до света повезли… а молодой атаман так все грозил связанному, что теперь-то он поквитует за все старое, — и сам натешится над ним, и пошлет еще на расправу в Москву…
— Верно, верно, диду, как с книги читаешь, — и тогда-то исчезла вместе с этими «розбышакамы» и ваша дочка, и внучка?
— Нет, ох, нет, мой юначе, — покачал тоскливо головой дед, — тогда-то мои родненькие перележали в «льоху» и их никто не тронул, но дней пять тому назад опять в глухую полночь стала ломиться эта ватага… видимо везли назад пленных казаков… я был хвор и лежал тут, а дочка и внучка выскочили на «гвалт», ну, они сразу выломили ворота и ворвались с руганью, с прокленами… хотели все «спалыть»… да не знаю, отчего не подпалили и меня бы успокоили… Вот только все пограбили, даже с хат все вытаскали, меня только почему-то не нашли, а с той поры ни дочки, ни внучки не вижу… Убили, верно, либо на муку взяли… Уж, коли бы живы были, давно бы навестили дида…
— Господь, может, их, сирот, помилует, — вставил тронутый дедовым горем Андрей. — Трупов-то ни на дороге, ни кругом нет… у них, наверно…
Дед печально кивал головой и прикладывал высохшие до костей руки к запавшей груди.
— Диду, — спросила тревожно Марианна, — а не проронили ль они слова, куда «намирялысь» ехать? Мы бы проследили, да может быть и вашу дочку с внучкой, нашли.
— Ох, не дождать мне того счастья, — встрепенулся конвульсивно старик, — а говорили, как же, говорили свободно и два каких-то пана по-нашему… Что им нужно этих послов Дорошенковых припрятать горазд… да в Москву… а теперь пока засадить их в «льохы» Рашковские: и льохы, мол, надежные, и «окопыще» кругом доброе: не выскочат и не перелезут.
— А где же это, где? Можете ли указать нам путь, дорогой диду?
— Да как же не могу, могу. Местечко Коломах всем известно, а то с милю за ним, на горке.
— Так вы, диду, может, с нами поедете?
— Куды мне, «хырному»? Я вам расскажу «доладно» дорогу: от моего хутора поедете балкою, что на заход солнца, до самой дубровы, она на всем степу одна… «маячыть» — не ошибешься… а за дубровою по той стороне тянется «шляшок» на Рашковку… Вот вы и поедете этим «шляшком» в «ливоруч» до корчмы, а там снова влево рукою подать Рашковское городище… Корчмарь, коли что, тоже покажет, а то и на око видны «окопыща»…
— Спасибо, спасибо, диду, — волновалась Марианна, — не знаю, чем и «дякувать» вас… Мы здесь всяких припасов и воды оставим… а из Рашкова «зараз же» пришлю вам гонца и про ваших известие: коли поправитесь, то к нам перевезут вас, диду.
— Спасенная душа у тебя, пышный юначе, пошли тебе Господь… — захлебнулся даже от подступивших слез старик и, откашлявшись, продолжал: — Только ночью не советую выезжать, а то заплутаетесь: подождите света, отдохните…
Как ни жгло нетерпенье Марианну, но она вынуждена была подчиниться благоразумному совету деда и осталась. Подкрепившись пищей и давши ее с осторожностью старику, наши путники на рассвете двинулись бодро в надежный уже путь, который они нашли, наконец, после долгих неудач и скитаний. Марианна теперь ехала совершенно спокойно и уверенно; одно только обстоятельство тревожило ее смутно, не опоздала ли она со своей помощью? Не увезли ли пленных из Рашкова? А потому все ее желания слились в одно пламенное — застать Мазепу в «льоху», а о том, как его спасти оттуда, она и не думала.
Без особенных приключений наши путники добрались в тот же день вечером к длинной корчме, что стояла уединенно, между группой высоких осокорей. Выбежал к ним навстречу, растопырив руки от радости и от прилива радушья, жид, и — о, дивої — Марианна узнала его сразу: это был тот самый жид, что сообщил им прежде о Тамаре и о «Дубовий» корчме, куда тот направился.
— Что же это? Мы опять приехали в «Обидрану» корчму? — вскрикнула она от изумления.
— Ай, это ясный грабя! — засуетился, закашлялся еще больше жид. — И пышное панство! Ой, какое для меня счастье! Только, ясноосвецоный грабя, это не «Обидрана корчма», а это тоже моя аренда, только зовется «Пидрашкивською» корчмой… Там-то корчма на Роменском «шляху», а эта на Рашковском, за «Дубовою» корчмой, только не в лесу, а в поле…
— А, так вот почему мы не нашли нашего приятеля, — обратилась Марианна к Андрею, — он, значит, обманул нас: бросился в лес, а оттуда в противную сторону.
— Как лис старый, — засмеялся Андрей, — спутал следы, а мы и прорвались через лес и пошли колесить…
— Но постой, — остановила его Марианна, — а молодица на хуторе в степи видела же Тамару и следы были от копыт…
— А может, то другой кто был в кожухе?..
— Милости прошу, вельможное панство, сделайте ласку, — просил между тем, умильно гримасничая и потряхивая пейсами, жид. — До «господы» прошу… все, что панство желает, все, что панству угодно…
— Ты вот что скажи мне, — отвела его несколько в сторону Марианна, — только по правде, за правду я заплачу тебе щедро… ты же меня знаешь?
— Ой, знаю, верю… Цц… Цц..! — зачмокал губами «шынкар».
— Ну, так вот что: не знаешь ли ты досконально дороги к Рашковским «льохам»?
— До городка? Как не знать — знаю: вот недалечке тут… оттуда у меня завсегда и пьют, и ночуют…
— О? Вот и отлично… Теперь там, верно, никого нет, так ты нам все и показать можешь… Говорят, — важные окопы и «льохы» и вплоть до самого Рашкова.
— Ох, ох, грабе… льохы там, так «хай его маму морду», а окопища… Только, ваша ясновельможность, теперь там не пусто, теперечки в льохах какие-то важные пленники и в городке «дозор» московской стражи, у меня каждая смена бывает, добре пьют, нечего жаловаться, добре, только вот, как они говорят, денег не любят платить, а все в долг, — «на борг», как и важная шляхта…
— Так пленные, говоришь, тут еще? — переспросила Марианна, едва скрывая охватившую ее радость.
— Тутечки, тут… их недавно привезли.
— Господи! Прибежище наше! В деснице Твоей лишь спасенье, — промелькнула в мыслях Марианны горячая молитва и погрузила ее душу в радостное умиление.
Все замолчали. Андрей обдумывал, как воспользоваться новыми обстоятельствами. Жид ждал распоряжений.
— Слушай, жиде, — прервала наконец молчание Марианна, — нет ли у тебя отдельной комнаты и доброго чего пополоскать горло, так мы бы выпили и не «на борг», а на чистые дукатики…
— Как не быть отдельного покоя для такого ясного панства! — вздохнул от восторга «шынкар». — Есть, есть и все, что только угодно для панских потреб… Милости прошу! — и он повел своих ясных и дорогих гостей в темные огромные сени («заезд»), где слышно было ржание коней, где стояли посредине повозки и буды, где навалена была кроме — того и всякая дрянь: колодки, дрова, седла и упряжь.
Ощупью, натыкаясь то на то, то на другое, пробирались Андрей и Марианна за жидом и наконец вошли вслед за ним в какую-то конуру. Жид потом побежал за вином и за «свитлом», а Марианна шепнула Андрею, чтобы он привел сюда и товарища хорунжего, Чортовия, дошлого и опытного казака во всякой «справи».
Оставшись одни, наши путники начали обсуждать меры, какие нужно было предпринять для спасения заключенных. Прежде всего нужно было узнать, как велика в городке стража, и есть ли возможность проникнуть в это городище, или придется его добывать силой? Но их было всего-навсего шесть человек, а Варавка и прочие команды исчезли; если они съедутся где-либо, то во всяком случае сюда не поедут. Положение казалось отчаянное; но этой мысли никто не хотел допустить, после стольких передряг и испытаний было бы страшным ударом потерпеть неудачу у порога заключения несчастных. Был призван сюда для разъяснения многих вопросов жид. По его показаниям, стражи в городке было не больше пятнадцати человек, потому что ежедневно у него бывает человек семь, восемь, т. е. полсмены, а столько же, вероятно, остается в городке; ну, если прибавить еще двух, которые, как начальство, остаются там, то всех больше семнадцати, восемнадцати быть не может. Против такой силы, да еще в укрепленном месте, число освободителей было уже чересчур ничтожно; а жид еще, как нарочно, расписывал страшные рвы, высокие насыпи с грозным частоколом, железные двери у каменных подземных темниц.
Все приуныли и мрачно задумались; Марианна бледная, со сверкающими глазами, сидела во время всех этих расспросов отдельно в темном углу и не принимала никакого участия в беседе. Вдруг она, во время наступившего молчания, быстрым движением подошла к жиду.
— Слушай, жиде, — заговорила она взволнованным голосом, — я заплачу тебе так, как ты и не ожидаешь, если ты мне поможешь пробраться в тот лех и спасти моего друга, который невинно захвачен… или по крайней мере хоть увидеться с ним.
— Ой, трудно, ясновельможный грабюню, — замотал головою жид, и пейсы затрепали его по щекам, — трудно, вей мир, как трудно… Я для пана и перерваться готов… потому что грабя меня б не обидел… Разве вот подкупить их? Они любят пить и все такое… а деньги все на свете, все! — поднял он торжественно вверх два пальца, — с деньгами можно весь свет вывернуть наизнанку, дали-Буг!.. Так отчего же не попробовать? Можно, грабуню, можно! Хороший гешефт, добрый гешефт!
— А ты говоришь, что они, — эта стража, добре любят пить?
— Ой, мамеле, как любят! Если им поставить бочонок, так будут пить до дна.
— Ух, добре! — потер руки с особенным удовольствием Чортовий, — можно «смыкнуть» и уложить их покотом…