— Гм, — прервал минутное молчание гетман, — так, говоришь, князь Доминик Заславский уже получил мое письмо?
— Есть достоверные известия; было получено при всей раде.
— И князь Ярема был при этом?
— Так.
— Ха-ха-ха! — вскинул гетман быстрый взгляд на писаря. — Ну что ж?
— Князь Доминик прочел твой лыст, ясновельможный гетман, вслух. Ты угадал: ему польстило то, что ты назвал его охранителем всего русского народа и просил его быть посредником между тобой и Короной, и он дважды, к великой досаде Яремы, прочел вслух твое письмо.
— Я так и знал, — произнес отрывисто Богдан, — но дальше, что же сказали они на мое предложенье?
— Князь Доминик стал склоняться к миру, за него были почти все вельможные радцы, то есть советники, а с ними и Кисель.
— Кисель? Разве и он там?
— Там. Прибежал с своими комиссарами, но паны его приняли худо.
— Так ему и надо, старой лисе! — сверкнул глазами Богдан. — Пусть не садится между двух стульев. Но дальше! Что же Ярема?
— О, князь противился всеми силами мирным переговорам; с ним соглашались отчасти Конецпольский и Остророг, но чем больше противился князь, тем настойчивее говорил о мире Доминик, за князя стояли все вишневцы, за Доминика — все радцы.
— Ну, и?.. — перебил Выговского нетерпеливо гетман.
— Ярема поругался с Заславским и поклялся не двинуть и пальцем, когда хлопы будуть арканить вельможных панов.
— Ха-ха-ха! — разразился сухим коротким смехом гетман и, сорвавшись с места, порывисто зашагал по комнате. — Я так и знал, так и знал! А что? Танцуете вы, вельможные региментари, под козацкую дудку! И не знаете, кто вам в нее заиграл! Ха-ха-ха! Теперь все вы у меня тут, в жмене! — ударил он себя по ладони и, повернувшись к Выговскому, произнес быстро: — Что ж делает теперь Ярема?
— За ночь отодвинулся со своим лагерем еще за две мили.
— Отлично, отлично! Мне только того и нужно было! — продолжал отрывисто гетман, шагая по комнате и нервно взъерошивая свою чуприну. — Они у меня уже здесь, в кулаке!
— А пан Заславский пошел бы и без битвы в переговоры; быть может, он подписал бы и так все наши привилеи, — заметил вкрадчиво Выговский.
— Ха-ха-ха! — бросил небрежно Богдан, не прерывая своей прогулки. — Пока не нагоним поганым ляхам последнего холоду, они не сознают наших прав. Да и кто подтвердил бы их? Сам знаешь, теперь бескоролевье.
— А не сочтут ли нас за бунтарей, что мы при бескоролевье с оружием добиваемся своих прав?
— Не мы затеяли эту войну, — нахмурился гетман, — Я отправил послов на сейм и к Киселю; я звал комиссаров под Константинов для мирных переговоров, но вместо них на меня наступило целое коронное войско с отборною арматой и князем Яремой на челе.
— Гм, — усмехнулся Выговский. — Конечно, ты, ясновельможный, все предусмотрел заранее, одначе эти объяснения будут иметь вес только у победителей, а у...
— Говорю тебе, что ляхи теперь у меня здесь, в руках, — перебил Богдан, — главного избавились, а без него мне не страшен никто!
— Князь Иеремия еще здесь недалеко; в случае чего, он может ударить на нас сзади... Когда дойдет до дела, он позабудет свой гнев.
Гетман круто повернулся и остановился перед Выговским.
— Знаю, — произнес он с силой. — Но подожди еще немного, Иване, и ты увидишь, что ляхи затанцуют того мазура, которого заиграю им я!
При последних словах писаря глаза гетмана зловеще вспыхнули под нависшими бровями и угасли.
— Да, постой! — оборвал он резко свою речь и нахмурил брови. — От хана нет еще известий?
— Нет.
— Гм, — протянул Богдан и потом прибавил быстро, приподымая голову: — Ну, впрочем, ничего, обойдемся и без них. А что загоны?
— Ночью вернулся еще Небаба.
— Гаразд! А, полковники! — обратился Богдан к входящим в это время Кривоносу, Кречовскому и Золотаренку.
— Ясновельможному гетману челом! — приветствовали его весело полковники.
— Ну, что слышно нового?
— Да вот ночью прибежала толпа слуг из коронного лагеря, наших, православных людей, — ответил Золотаренко. — Говорят, что у панов идут раздоры, что в лагере житья никому нет.
— Паны чубаются, а у хлопов чубы болят! — усмехнулся гетман. — Всегда так бывает, много начальников у панов, а когда в войске много начальников, друзи, так войско нездорово. А наши же как?
— Все умереть готовы по первому твоему слову.
— Так, друзи, — произнес твердым голосом гетман. — Готовьте их не к победе, а к смерти; пусть будут готовы умереть каждую минуту, тогда сумеют победить.
— Учить не надо, — махнул рукой Кривонос, — все готовы хоть в пекло за тобой.
— Эх, скорый ты до пекла, Максиме! Ну, а что слыхать о наших загонах?
— Да вот только что вернулись с подъездов два козака, говорят, что видели уже передовые отряды Нечая и Богуна, а за ними, мол, поспешает Чарнота с Ганджой.
— Ну, так какого же дидька рогатого еще ждать нам, друзи? — вскрикнул энергично гетман. — Сегодня соберемся все, и завтра — в дело.
— Пора, пора, гетмане! — подхватили воодушевленно полковники.
Но по лицу гетмана промелькнула какая-то тень.
— Одначе надо выслать им навстречу подмогу, — заметил он озабоченно, — чтоб, чего доброго, еще не помешали присоединиться ляхи.
— Какое! — перебил его шумно Кривонос. — Не стоит высылать и хромого цыпленка! Сидят ляхи тихо... Небаба говорит: шел прямо мимо ихних окопов, и никто его ни единым выстрелом не задел.
— Ага, — усмехнулся злобно гетман, — притихли, вражьи сыны! Проманежим мы их немножко, а потом и пожалуем на честную беседу.
— А между тем они заметно понадвинулись к нам своим лагерем, — заметил негромко Выговский.
— Отлично! Это нам как раз на руку. Легче будет добро с их табора перевозить! — ответил Богдан. — Ты, пане писарю, — повернулся он быстро к Выговскому, — зайди ко мне после, а вы, полковники, за мною, — осмотрим лагерь!
Полковники вышли за Богданом и, вскочивши вслед за ним на лошадей, отправились за гетманом по лагерю.
В лагере царствовал суровый и строгий порядок. Полки располагались вокруг гетманской палатки и дальше, вплоть до самых окопов, правильными четырехугольниками. Сколько мог охватить глаз — всюду виднелись стройные ряды палаток и группы войск. Везде слышался добрый, веселый говор; оживление и деятельность кипели повсюду. В одних местах седоусые запорожцы, собравши вокруг себя молодых козаков, толковали им о возможных случайностях войны, в других— возвратившиеся только что из загонов козаки передавали еще не бывшим в деле рассказы о своих удалых схватках и трусости ляхов; в свою очередь козаки из гетманского войска рассказывали вернувшимся о том, как славно провел комиссаров гетман. Там осматривали оружие, там насыпали порох, там точили сабли. Посреди огромной толпы слушателей Сыч, усевшись важно на бочке, рассказывал окружавшим его козакам о случае, происшедшем в Печерском монастыре, и о бумаге, выданной святым Георгием Победоносцем. В другой стороне Ганна с несколькими знахарками и козаками резала и разрывала поспешно на узкие полосы полотно, козаки под ее наблюдением растирали порох с водкой и готовили другие самодельные лекарства. Там и сям священники, окруженные густыми толпами козаков, расставивши походные аналои, служили молебны.
Богдан взглянул на всю эту величественную картину, и она, казалось, доставила ему внутреннее удовлетворение.
— Вот где, полковники, победа наша! — протянул он вперед руку, указывая своим спутникам на энергично готовившихся к битве козаков.
Появление гетмана было в свою очередь замечено козаками; громкие приветственные возгласы раздались кругом. Богдан тронул коня и двинулся вперед. Всюду, где появлялся он, неслись за ним перекатною волной восторженные, единодушные возгласы.
Гетман останавливался подле каждой группы, каждому говорил одобрительное слово или веселую шутку, и слова вызывали неподдельное оживление.
— За веру, молодцы, за веру! — повторял он, проезжая по рядам. — Не бойтесь умирать, помните, что мы несем свою жизнь за того, кто за нас своей жизни не пожалел!
— Умрем, батьку! Не схибим! — отвечали ему воодушевленно толпы козаков.
Довольно было, казалось, одного взгляда на лицо гетмана, чтобы неудержимая отвага и уверенность в победе охватили сердце каждого. Лицо гетмана дышало горячим воодушевлением, движения его были быстры и легки, речи кратки, но сильны и уверенны, что-то электризующее было во взгляде его сверкающих глаз. Какая-то невидимая, но неразрывная связь устанавливалась между гетманом и войском. Таким образом, разливая всюду вокруг себя бодрость и отвагу, Богдан подъехал к той группе, где ораторствовал Сыч.
— А что, панове молодцы, о чем речь у вас? — обратился он весело к козакам.
— Толкуем, батьку, о лядских региментарях! — ответил Сыч.
— Ха-ха! Что так долго толковать о них, друзи! — улыбнулся Богдан. — Перыну подстелим под ноги, латыну засадим за указку, чтоб не рыпалась и не бралась не за свои дела, а дытыне, ну, как водится, всыпем горячих.
Громкий, дружный смех приветствовал шутку гетмана. Богдан тронул коня и двинулся дальше, а рассказы о. его шутке полетели за ним от одной группы к другой.
Объехав весь лагерь, осмотрев все укрепления, Богдан остановился наконец подле навеса, под которым работала Ганна, и невольно залюбовался воодушевленною работой девушкой.
С тех пор, как Ганна выехала вместе с войсками из-под Белой Церкви, она сильно изменилась. Прежней сосредоточенности, задумчивости, молчаливости не было и следа. От неустанных трудов и вечного волнения она даже похудела, но это не была та болезненная худоба, обводившая глаза ее темными кругами, делавшая ее взгляд печальным и вызывавшая грустную улыбку на ее лицо. Нет, Ганна вся горела одной отвагой и воодушевлением. Жгучая, лихорадочная деятельность, жажда подвига, жертвы, поддерживаемая близостью ненавистного врага, охватывала ее. Яркий огонь, пылавший в ее душе, словно освещал ее всю извнутри, отражаясь и в ее темных глазах, и на ее бледных щеках, и во всем ее хрупком, но сильном существе. Эта сила, эта чистота и глубокая вера девушки и влияли таким воодушевляющим образом на всех окружавших ее козаков. Казалось, даже в суровом сердце Кривоноса вид Ганны вызвал какое-то теплое чувство.
— Ну что, Ганно, — обратился к ней ласково Богдан, — ты все за работой? Оставь, отдохни, змарнила ты у нас.
— Торопимся, дядьку, — ответила Ганна, подымаясь с места, — наша работа будет нужнее для раненых, чем отдых для нас.
— Ну так хоть и для них пожалей себя, не то изведешься совсем. Да и не готовь так много: козак с битвы возвращается или мертвый, или живой.
— Верно, верно, гетмане! — подхватили оживленно козаки. — Або пан, або пропав!
Наконец Богдан возвратился к своей палатке, усталый, но еще более уверенный и бодрый. Бросив поводья на руки джуре, он вошел в свою палатку.
«Да, войско настроено отважно и единодушно, в этом нет сомнения. Но Ярема? Его имя нагоняет страх на поспольство, а поспольства много в войске. Вот теперь бы его захватить!..»
Богдан нахмурился и принялся шагать по палатке, обдумывая и взвешивая свой тайный план.
Но вот входная пола заколебалась и в палатку вошла Ганна.
— Я помешала вам, дядьку? — остановилась она нерешительно, заметивши сосредоточенное выражение лица гетмана.
— Нет, нет, дытыно моя! — протянул ей приветливо руки Богдан. — Присядь здесь, с тобой я отдыхаю от этих тревожных дум.
— О чем же тревожиться, дядьку? Победа будет наша.
— Кто знает, дитя мое, кто знает! — произнес задумчиво Богдан. — Все надо обдумать; хорошее встретить всегда сумеем, а злое может застать врасплох. Там вся Польша...
— А здесь вся Украйна.
— Так, так... Но кто переможет? Вот вопрос.
— Тот, на чьей стороне будет гетман Хмельницкий.
— Дитя мое, — улыбнулся Богдан, — ты не умеешь льстить. Ты веришь так в меня?
— Не я одна! — ответила воодушевленно Ганна. — Все войско. Сам бог, гетмане, с тобою! Где ты, там победа и успех...
— Ох, любая моя! — взял ее за руку Богдан. — Когда бы ты знала, сколько бодрости и веры вливаешь ты в мою душу! Но вот что я хотел сказать тебе: завтра или послезавтра начнется битва, — победа или поражение, — но всякий в войске подвергает свою жизнь страшным случайностям, и я хотел тебя просить укрыться в Пилявский замок; я дам с тобою козаков...
Но Богдан не докончил фразы. Ганна сильным движением вырвала свою руку из его руки и, поднявшись с канапы, произнесла гордо:
— Нет, гетмане! Ты этого не сделаешь. Ты рассылал свои универсалы по всей Украйне и призывал всех, кто может, постоять за свою отчизну, волю и веру, — народ пришел, а с ним пришла и я. Мы принесли свою жизнь за отчизну, и ты не смеешь отталкивать никого из нас!.. Но, может, ты боишься, что я устрашусь лядских войск и нагоню страх на козаков? Так помни, гетмане, что брат мой никогда не отступал с поля битвы, а я — его сестра!
Слова, произнесенные Ганной, дышали такою гордостью и отвагой, что Богдан залюбовался девушкой. Несколько минут взгляд его с любовью покоился на ее вспыхнувшем от обиды лице.
— Нет, Ганно! — произнес он наконец с чувством. — Останься со мною. Останься со мною, — повторил он еще тише, овладевая ее рукою и усаживая ее подле себя.
Рука Ганны сильно задрожала в руке гетмана, голова ее склонилась на грудь.
С минуту Богдан смотрел молча, но с глубоким чувством на склоненную голову девушки.
— Останься, Ганно, — повторил он еще раз, — ты одна можешь защитить меня от всех демонов, терзающих мой дух.
— О дядьку, если бы вся жизнь моя понадобилась для этого, я не задумалась бы ни на один миг!
Слова вырвались у Ганны слишком горячо; от волнения, охватившего ее, густая краска залила ей лицо.
— Спасибо, спасибо, дытыно, — произнес тихо Богдан, сжимая ее руку, и вдруг умолкнул. Какая-то задумчивость легла на его черты. Он держал руку Ганны в своей руке, но видно было, что мысли его были далеко отсюда. Ганна молчала, затаив дыхание. Вдруг гетман быстро повернулся к ней и произнес каким-то угрюмым тоном, не подымая глаз:
— А Морозенка все еще нет...
Ганна вздрогнула и устремила на Богдана полные испуга глаза.