Медленно и печально раздавались в Збаражском замке протяжные звуки колокола. Из главного костела, который стоял на Замковой площади, выходили толпы народа; но в этом движенье не было ни обычной давки и суеты, ни сдержанного шума; все выходили медленно, не торопясь; только подавленные рыдания и вздохи нарушали эту мрачную тишину. Выйдя на площадь, толпа не расходилась; люди останавливались группами; они как-то болезненно жались друг к другу, словно искали поддержки один у другого. Они не решались расходиться по своим пустым, полным ужаса домам. Все были бледны и изнурены; женщины не осушали глаз; мужчины прислушивались к неумолкавшим громам выстрелов. Иногда среди общего глухого переката звуков выдавалось какое-то зловещее, страшное шипение; оно проносилось близко-близко, над самой головой. Каждый такой звук заставлял болезненно вздрагивать этих измученных людей; все инстинктивно опускали головы и по прошествии нескольких секунд с ужасом осматривались по сторонам. Это страшное гоготанье не пролетало ни разу безнаказанно, — вслед за ним раздавался или грохот обваливающегося здания, или крики пораженных людей. Удары колокола звучали все тише и тише... Толпа редела...
В притворе костела было почти темно; сквозь открытые двери видна была погруженная в полумрак внутренность костела и несколько распростертых перед распятием фигур.
Из дверей костела медленно вышла в притвор стройная женская фигура, закутанная с головы до ног во все черное, и остановилась возле кропильницы; она погрузила в святую воду свои пальцы и, прикоснувшись ими ко лбу, занемела в молитве.
— Ах, пани, это вы! А я ищу вас всюду, — раздался подле нее тихий шепот.
Женщина вздрогнула.
— Ты, Зося?
— Я, я!
— Ох, Зося, — сжала Марылька руку служанки своею холодною рукой и заговорила прерывающимся голосом, — пан пробощ такую страшную проповедь говорил: чтобы все готовились к смерти, чтобы исповедывали свои грехи... Конец! Ох, я не хочу умирать! Я боюсь, боюсь, Зося... козаки... истязания... — Голос Марыльки оборвался, она прижала платок к глазам и умолкла, только плечи ее судорожно вздрагивали и выдавали подавленное рыданье.
— Ужас, ужас, пани! — зашептала и Зося, утирая глаза. — Говорят, что на завтра перейдут в город... Ой, пани, мы погибли, погибли; когда начнут брать приступом город, не пощадят никого.
— Ох, что же делать? — заломила руки Марылька.
— Просить, молить гетмана, чтоб взял нас к себе.
— Как просить? Как молить?
— Писать...
— Писать! Писать! Да как же отправить письмо? Кто согласится пойти теперь в лагерь Богдана?
— Подкупить... здесь есть еще много хлопов.
— Ах, что из этого выйдет? Если бы и нашелся такой, разве наши выпустят его из лагеря? Мышь не выскользнет теперь отсюда. Поймают, откроют, казнят... Ох, смерть, смерть! — простонала с отчаяньем Марылька, припадая к стене головой.
— Все равно, и так не лучше будет. Надо сделать все, что возможно, все, что возможно, пани, — шептала с возрастающим ужасом Зося — и здесь нас ожидает смерть. Уже начался голод, припасов в городе нет... болезни... мор... Попробовать самим прорваться...
— Куда? Отсюда? Да если бы нам удалось прорваться, первые хлопы разорвали бы нас на тысячу кусков! — вскрикнула невольно Марылька.
Но Зося схватила ее за руку.
— Тс... пани, пойдемте отсюда! — произнесла она шепотом, оглядываясь в сторону открытых дверей. — Пойдемте отсюда, на нас смотрят.
Действительно, перешептыванье двух женщин обратило на себя внимание; некоторые из распростершихся ниц поднялись и смотрели с ужасом в их сторону, готовясь услышать еще более страшную весть.
Марылька и Зося вышли на площадь. Однообразный перекатный гул орудий не умолкал; иногда только его заглушал грохот разваливающегося здания.
— Домой? — спросила Зося.
— Ах, нет, нет... — ответила торопливо Марылька, судорожно впиваясь в ее руку, — не могу, там смерть...
Они пошли по улицам. Всюду у ворот, у дверей домов стояли сбившиеся кучки мужчин, женщин и детей; видно, оставаться в домах было еще невыносимее, чем слышать этот немолчный грохот орудий. Во многих домах окна были выбиты, крыши проломаны; у некоторых обвалились углы и обнажили внутренность опустелых комнат. На каждом шагу попадались кучи сваленных на голую землю раненых; слышались томительные стоны. Но многие из раненых лежали уже безмолвно с раздувшимися, позеленевшими лицами; страшное, удушливое зловоние распространялось вокруг этих ужасных куч.
Марылька отворачивалась от этих картин и шла торопливо вперед и вперед, словно думала убежать от этого ужаса, окружавшего ее. Зося не отставала. Вдруг возле них, над самой головой, раздалось знакомое шипенье, затем треск, и что-то огромное и ужасное впилось в стену соседнего дома. Зося и Марылька едва успели шарахнуться в сторону, как в воздух с клубами дыма полетели камни, щепки, осколки, и стена дома с грохотом повалилась вовнутрь.
— Ой, пани, уйдем. Здесь ходить опасно, — схватила Зося Марыльку за руку.
— А дома разве лучше? Еще задавит живых! — ответила с горечью пани.
Зося хотела что-то ответить, но в это время внимание их привлекло какое-то глухое рычанье, раздававшееся невдалеке. В глубине улицы два жолнера с остервенением вырывали друг у друга труп какой-то дохлой собаки. Один из них был широкоплечий рыжий немец, другой — опухший и бледный литвин. Глаза их горели безумным блеском; они не говорили ни слова, а только глухо рычали, как два оскалившихся зверя... Несколько минут продолжалась эта безмолвная борьба; наконец немец ударил со всей силой в живот своего противника; с глухим стоном повалился тот навзничь, кровь хлынула у него горлом, из обессиленных рук выпала добыча; немец подхватил ее и бросился бежать. Жолнер с трудом приподнялся, он хотел встать — и упал снова... Дикий крик вырвался у него из груди, — он разразился ужасным, раздирающим душу рыданьем.
— Пойдем, пойдем отсюда, Зося! — вскрикнула Марылька. — Я не могу, не могу...
Они бросились поспешно в сторону и снова пошли вперед. Но вот издали послышался звон колокольчиков и из боковой улицы показалась печальная процессия. Впереди несли крест, за ним шли мальчики, одетые в белые сорочки, с зажженными свечами в руках, за мальчиками под балдахином шел ксендз со святым сакраментом, шествие замыкала плачущая толпа. Процессия медленно прошла мимо Марыльки и Зоси и повернула в следующую улицу.
— Ах, все напоминает о смерти! — простонала Марылька, сжимая голову руками и прислоняясь к стене.
— Кругом смерть, пани! Нам надо спасаться отсюда во что бы то ни стало и не ждать больше ни одного дня! — простонала и Зося.
Марылька не ответила ни слова, — она сама неотступно думала о том, как бы дать знать Богдану о себе, и не находила ни одного возможного способа.
Так, занятые своими мыслями, они дошли незаметно до городской стены.
— Взойдем посмотрим, Зося, — сказала Марылька.
Они поднялись на стену. Там и сям стояли на часах жолнеры; несколько жителей смотрели в отдаленье на происходившее внизу. Лагерь польский находился почти под самыми стенами города; в сравнении с козацким он казался таким ничтожным, беззащитным, — с высоты стен Марыльке видны были выкопанные по всем направлениям лагеря ямы, прикрытые бревнами и досками, разбитые возы, торчащие бездейственно пушки, залегшие за брустверами жолнеры. Вблизи самых польских окопов возвышались грозною стеной козацкие валы, черневшие массами людей, уставленные огромными пушками.
День клонился к вечеру; солнце заходило; стычки военные утихали, только кое-где еще подымалось маленькое белое облачко, а вслед за ним раздавался глухой грохот выстрела. В лагере козацком начинали зажигаться огни; они вспыхивали там и сям на всей равнине до самого горизонта, и не было им конца.
Марылька не могла оторвать глаз от этой ужасной картины.
«Где он, где Богдан? В каком месте этого шумного моря? — повторяла она себе, скользя взглядом по темной массе козацкого лагеря. — Как передать ему весть о себе?»
Вдруг что-то сильно свистнуло в воздухе и прожужжало над самым ухом Марыльки.
— Что это? — вскрикнула она, хватаясь за ухо.
— Стрела, — ответила Зося, нагибаясь и подымая с земли какой-то заостренный предмет, — чуть-чуть не в вас... уйдем отсюда, спрячемся хоть в той башне, пани!
— Черт побери! В самом деле стрела! — раздался в это время подле них грубый голос ближайшего жолнера. — Собаки проклятые!.. Ну, стойте ж, и я вам отплачу!
— Да разве отсюда долетит стрела в их лагерь? — изумилась Зося.
— Из лука-то, может, и нет, а вот из этой штучки — посмотрим, — отвечал жолнер, наклоняясь к арбалету, — вон того здорового, который сидит подле пушки, попробуем снять... А ну!
Он нагнулся, прицелился и спустил пружину. Стрела перелетела через голову намеченного козака и упала за козацкими окопами.
— Донесла! — воскликнули разом Зося и Марылька и переглянулись. Вдруг глаза их вспыхнули, одна и та же догадка пронеслась молнией в голове обеих.
— Пойдем скорее! — вскрикнула порывисто Марылька, хватая Зосю за руку и увлекая ее за собой.
Через полчаса они снова стояли на прежнем месте; в руке Марылька держала брошенную неприятелем стрелу с крошечным лоскутком бумаги, прикрепленным к ней.
— А что, если не донесет? Если стрела упадет здесь? — прошептала она в нерешительности.
— Выбирать неоткуда, пани, так есть хоть надежда, а без этого — верная смерть! — ответила настойчиво Зося и направилась к тому же жолнеру.
Пока Зося говорила с ним, Марылька вынула торопливо дрожащими от волнения руками из арбалета стрелу и всунула на ее место свою, с прикрепленною к ней бумажкой; затем она отошла в сторону, за выступ стены, и как будто совсем равнодушно стала наблюдать сцены, происходившие внизу.
Между тем Зося после нескольких предварительных комплиментов обратилась к жолнеру с самою обворожительною улыбкой:
— А пан мне не покажет, как спустить вон ту штучку? Хотелось бы мне самой снять хоть одного хлопа.
— А что же, можно, — согласился охотно жолнер и пошел вслед за Зосей к тому арбалету, у которого стояла Марылька.
— А вот, пани, смотрите, — произнес жолнер, наклоняясь к арбалету. — Ну, будем целиться хоть туда, — указал он на одну из ближайших групп козаков. — Вот так, так, — руководил он Зосей. — Теперь только нажать сильно эту пружину — и все тут.
Зося спустила пружину, раздался звон, затем резкий свист, и стрела, описав в воздухе красивую дугу, опустилась за козацкими окопами.
— Перелетела! — вскрикнули радостно Марылька и Зося, забывая обо всем окружающем.
— Да, черт побери, только не попала в дьявола, — заметил досадливо жолнер, отходя на свой пост.
Но Марылька и Зося не ответили ему ничего.
— Пани, пани, смотрите, они подняли ее, они несут, — зашептала, задыхаясь от радости, Зося, показывая Марыльке на группу козаков.
— Где, где? Я не вижу, — шептала Марылька. — Правда ли это, Зося?
— Правда, правда!
— О боже, ты прощаешь меня! — прижала руки к груди Марылька, чувствуя, как слезы подступают у нее к глазам.
Несколько секунд они стояли так молча, наслаждаясь неожиданным успехом, как вдруг за спиной Марыльки раздался хорошо знакомый голос:
— Ах, ты здесь, а я сбился с ног, разыскивая тебя!
Возле них стоял Чаплинский. За это последнее время он изменился до неузнаваемости: он похудел и осунулся, глаза его бегали по сторонам боязливо, рассеянно; каждую секунду он вздрагивал и с ужасом озирался, голос его звучал плаксиво, не было и тени прежних хвастливых речей и восклицаний; он был и жалок, и гадок в одно и то же время.
Марылька взглянула на него с отвращением, но не ответила ничего, а потому Чаплинский продолжал дальше:
— Князь Иеремия зовет сегодня на вечер.
— На вечер? — изумилась Марылька, взглянула на мужа широко раскрытыми глазами и произнесла с горечью: — Быть может, на общие похороны?
— Но нет, нет, уверяю тебя, моя дорогая, князь получил какое-то отрадное известие, он хочет объявить его всем, а для того сзывает всю шляхту, нас тоже звал.
— Я не пойду, я не хочу их видеть, — отвернулась Марылька.
— Но, моя королева, ведь если мы не будем, все заметят; князь Иеремия рассердится, он горяч, нельзя пренебрегать его лаской.
— А для чего идти? — ответила запальчиво Марылька. — Для того, чтобы выдерживать на себе презрительные взгляды и чувствовать, как все шушукаются за нашей спиной! Да разве пан не видит, что они все презирают нас?
— Что же делать, что же делать! Тем более мы должны искать ласки князя, — заговорил умоляющим, всхлипывающим шепотом Чаплинский, — а твое поведение еще более раздражает их всех! Подумай, ведь наша жизнь висит здесь на волоске: если Богдан узнает, что мы в Збараже... О господи! На раны Езуса, молю тебя! За что же ты губишь меня своим упорством?!
Чаплинский заплакал.
Марылька хотела ему что-то ответить, но он был так гадок в эту минуту, что она только произнесла сквозь зубы:
— Хорошо, я иду, но это уж в последний раз.
— Королева! Богиня моя! — бросился к ней радостно Чаплинский, ловя ее руки, но Марылька отстранила его.
— Утрите ваши слезы, пане! — произнесла она с презреньем. — Вельможная шляхта их не любит... — И, повернувшись к нему спиной, она прошла вперед.