— Нет сомнения, это проделали белогородцы, — произнес Кочубей, когда они с Остапом очутились на дворе корчмы. — Гм… Что же нам теперь делать?

— Как что? — Остап вспыхнул. — Лететь скорее к Белой Церкви, догнать псов и отбить всех бранцев.

Кочубей усмехнулся:

— Скорый ты, пане сотнику, а одного не сообразишь: раз то, что они уже дня два тому назад угнали людей, значит, мы уже их в дороге никак не догоним, а другое, и самое важное, что если это белогородцы, так нам с ними затевать схваток не приходится.

— Да не мы же затевать будем! Они первые набег сделали.

— Так гетман сам это дело и разберет, и велит им вернуть награбленное.

— Эх! — Остап досадливо махнул рукою. — Пока гетман будет разбирать да отписывать им, они будут самовольно грабить весь край. Когда б пугнуть их хорошенько, так отпала бы охота грабить и разорять народ.

— Все-то ты так с плеча, пане сотнику, решаешь, а забываешь, что они наши союзники.

— Союзники! — Остап горько усмехнулся. — Вот правду говорят люди, что уже лучше было чертей в союз пригласить, чем этих проклятых басурман.

— А как же бы ты оборонился от Ханенко, если бы не басурмане? — спросил Кочубей, направляясь к воротам. — Кто бы помог нам? Уж не ляхи же?

Остап замолчал; он не находил ответа на вопрос Кочубея, но вместе с тем, очевидно, и не соглашался с ним.

Молча подошли они к своему отряду; через несколько минут все они уже скакали по направлению к Чигирину. Кочубей ехал, угрюмо нахмурившись; сцена в шинке произвела на него крайне неприятное впечатление. И кто такой мог быть этот казак? По–видимому, верный человек, а между тем… Или дурень, или большой хитрец! — решил он про себя.

Остап тоже сосредоточенно молчал. Впрочем, на этот раз не печальное положение края занимало его мысли, — его исключительно занимало кольцо незнакомца. Проклятое кольцо!

«И чего это оно так засело у меня в голове, — думал про себя Остап, — видел я его где-нибудь или что?» — Остап перебирал в своей памяти все воспоминания, но решительно не мог понять: почему именно это кольцо обратило на себя его внимание и засело у него таким гвоздем в голове?

Между тем отдохнувшие кони бежали быстро, и часа через два перед казаками уже показались Чигиринские башни и стены.

— Ну, слава Богу, вот и доехали! — произнес вслух Кочубей. — А вернулся ли уже наш пан Мазепа?

— Должно быть, уже дома, — ответил рассеянно Остап.

— Гм… — Кочубей усмехнулся. — Сдается мне, что мы скоро заключим с правым берегом верный союз!

При этих словах Кочубея Остап вдруг вздрогнул. Густая краска залила ему лицо. Он схватился рукою за лоб и вдруг вскрикнул радостным, торжествующим голосом:

— Вспомнил! Вспомнил! Вспомнил!

Кочубей с изумлением повернулся к своему спутнику.

— Что? Да что такое?

— Кольцо, кольцо! — крикнул ему Остап и пустил своего коня вскачь.

— Какое кольцо? Куда ты? Постой! — закричал ему вслед Кочубей, но Остап уже не слыхал его слов.

Доскакав до Чигиринского замка, он соскочил с коня и бросился в покои Мазепы. Мазепа был уже дома.

Он лежал, отдыхая с дороги, у ног его лежал верный пес Кудлай, не оставлявший теперь Мазепу ни на одно мгновенье. Увидевши встревоженное, пылающее лицо Остапа, Мазепа схватился с места и поспешил к нему навстречу.

— Что случилось? Что с тобою? На тебе лица нет! — забросал он его вопросами.

— Кольцо! Кольцо! — произнес Остап, тяжело переводя дыхание.

— Какое кольцо? О каком кольце говоришь ты?

— Кольцо, которое я возил на хутор Галине… какое было оно?

При этом вопросе Мазепа побледнел.

— Змея золотая с бриллиантовой головой.

— А внутри, было ли что-нибудь вырезано внутри?

— Две руки: одна держит другую.

— Оно! Оно! — вскрикнул Остап.

— Ты нашел его?.. Ты видел его… где? когда?.. — Мазепа сжал обе руки Остапа, от волнения голос его пресекся, только глаза впивались в Остапа, словно хотели вырвать, вытянуть из него страстно ожидаемое объяснение.

В коротких, отрывистых словах Остап передал ему о своей встрече с незнакомым казаком.

— Где же он? — вскрикнул Мазепа.

— Там остался, в шинке.

— На коней! — скомандовал Мазепа. — Летим! Ты поедешь со мной.

В несколько минут лошади были оседланы, и Мазепа с Остапом понеслись сломя голову по улицам Чигирина. Кудлай, верный пес, вывезенный из разгромленного хутора, не оставлявший теперь ни на минуту Мазепу, тоже полетел вслед за ними. При въезде в Чигирин им повстречался Кочубей со своим отрядом; он хотел было остановить их и расспросить о причине странного возгласа Остапа и этой бешеной скачки, но они пронеслись мимо, как вихрь, так что изумленный Кочубей остановился в недоумении, следя за уносившимися товарищами.

На дворе быстро темнело. Лошадь Мазепы неслась стрелой, но несмотря на это, он то и дело сжимал шпорами ее бока. Он ничего не говорил. Лицо его было бледно, губы нервно сжаты… видно было, что все его существо потрясало мучительное волнение.

Всадники неслись в глухом молчании, только холодный, резкий ветер свистел над головами да вздымал их длинные плащи.

После двух часов такой бешеной скачки Остап и Мазепа достигли наконец корчмы. Соскочив с коня, Мазепа бросился в хату с такой поспешностью, что Остап едва поспел за ним. Но в корчме уже не было никого. Тусклый свет каганца едва освещал опустевшую хату с беспорядочно сдвинутыми лавками и столами и загрязненным глиняным полом; жид, очевидно, еще за минуту мирно подсчитывающий за прилавком свою дневную выручку, застигнутый врасплох неожиданными гостями, вскочил с места и застыл в своей позе с выпученными от ужаса глазами, устремленными на ворвавшихся в хату казаков.

Мазепа остановился.

— Где же он?.. Здесь нет никого?.. — произнес он, задыхаясь, и устремил на Остапа взгляд, полный ужаса и ожидания.

На лице Остапа отразилась досада.

— Должно быть, уехал.

— Куда же?! Куда?!

— А кто его знает?

— И ты не спросил?.. Ты не спросил, куда он едет?.. Зачем здесь?..

— Гм!.. — Остап замялся. — Да ведь я только и вспомнил про кольцо, подъезжая к Чигирину.

— Ну, хоть имя его, — продолжал Мазепа с возрастающей тревогой в голосе, — имя, как его зовут?

— Да, имя… опять-таки… — Остап смущенно мял в руках свою шапку. — Ей–богу, не догадался тогда спросить.

— О! Господи! — вскрикнул с отчаяньем Мазепа, опускаясь в изнеможении на лаву. — Ты, Остапе, убил меня!

Остап стоял перед ним растерянный, смущенный: ему самому было невыразимо досадно, что отысканная нить оборвалась теперь так неожиданно. Но что же мог он сделать? И кто мог предположить, что разгулявшийся казак уедет так скоро отсюда.

При первых словах Мазепы у жида отлегло от сердца. Было видно, что примчавшиеся сюда казаки не имели в виду грабежа. Притом же он сразу узнал Остапа и догадался, что в этом неожиданном появлении скрывается что-то достойное внимания, а потому и принялся с интересом следить за происходившей перед его глазами сценой.

После нескольких фраз, брошенных при нем растерянными гостями, чуткое сердце шинкаря наполнилось сладостным предчувствием: этот, знакомый ему уже казак не мог дать ни одного толкового ответа на вопросы своего господина, а так как вельможный пан что-то слишком заинтересован пировавшим здесь, в шинке, незнакомцем, то, очевидно, обратится с допросами и к нему, шинкарю, а тогда уже, наверное, несколько блестящих червончиков перепадет в его карман.

Между тем Мазепа сидел на лаве, опустивши голову, неподвижный, совершенно убитый неудачей. Но вот он снова поднялся с места.

— Постой, скажи, — обратился он к Остапу тем же взволнованным, непослушным голосом, — давно это было?

— Да так, часа три тому назад, покуда я съездил в Чигирин и вернулся сюда назад.

— Когда же тот уехал?

— Да вот шинкарь…

— Гей, жиде, сюда! — крикнул Мазепа, оглянувшись по указанному Остапом направлению.

Жид, только и поджидавший этого возгласа, стремительно бросился из-за прилавка к Мазепе.

— Что прикажет ясновельможный пан? — произнес он подобострастно, перегибаясь вдвое перед Мазепой и целуя полу его жупана.

— Ты знаешь этого казака, который гулял здесь у тебя в шинке?

— Ой, нет, ясновельможный пане, не знаю! Он нездешний, я его видел в первый раз.

— Не слыхал ли хоть, как его звали товарищи? Ведь с ним было несколько казаков.

— Ой, вей! Как же они звали его? Один звал паном-братом, другой — паном добродием.

— Ну, а куда они едут, зачем приехали? Они ничего об этом не говорили?

Жид печально закивал головой.

— Нет, ясновельможный пане, они ничего об этом не говорили.

— Стой! Это ты уже знаешь, когда уехали они?

— Да вот сейчас, как пан со своим товарищем, — шинкарь указал глазами на Остапа, — выехали из корчмы, так и они велели седлать своих коней и поехали себе тоже.

— А куда поехали, в какую сторону?

— Вон по тому, по Киевскому шляху.

— Да ведь там дорога делится и на Черкассы, и на Корсунь, и на Жаботин… О, проклятье, сто тысяч проклятий! — проскрежетал Мазепа, впиваясь пальцами в волосы, и зашагал в волнении по хате.

Что было делать? Куда броситься? Где искать их?

Три часа… Каких три? Больше: четыре, пять! За это время можно было далеко ускакать, а если он с Остапом бросится наобум и примет еще ложное направление в своих поисках, то утеряет незнакомца навсегда. Но как же принять правильное направление? Ни имя незнакомца, ни цель его путешествия, ни дорога, по которой он отправился, — ничто, ничто неизвестно ему!

Мазепа чувствовал, что он задыхается от волнения; кровь приливала ему к лицу, она стучала словно молотом в висках и жгла его глаза. Известие о кольце в одно мгновение сорвало струп с его раны и наполнило все его существо бушующим огнем. Как безумный, летел он сюда, чтобы увидеть поскорее этого незнакомца — и вот не застал никого! О, проклятье! «Тысяча тысяч проклятий!» — шептал он про себя, сжимая руки: само пекло не могло подшутить над ним хуже, указать на минуту след к розысканию Галины и тут же вырвать ее, вырвать навеки из рук! Мазепа чувствовал, что если он теперь утеряет след этого незнакомца, то способен лишиться от бешенства рассудка.

И жид, и Остап встревоженно следили за ним.