Одни из сопровождавших поезд шляхтичей бросились подавать Галине теплые одежды, другие выскочили на церковную паперть, чтобы кликнуть поджидавшие вдали сани. Но не успели они выглянуть за двери церкви, как вновь влетели с громкими криками назад.

— А цо там? Цо то за гвалт?! — обратился к ним по- польски встревоженный Фридрикевич.

— Несчастье! беда, пане! Надо спасаться… бежать… сюда несется вооруженный отряд!..

— Но то, быть может, мой приятель?

— Нет, нет, ясный пане, то казаки!

— Казаки! — вскрикнул Фридрикевич. — Сколько ж их?

— Душ пятнадцать… за ними бежат еще хлопы… они уже близко, здесь…

Действительно, в церковь уже доносились крики приближающейся толпы.

— Сюда, в алтарь… За мною! Здесь есть выход на другую сторону! — крикнул поспешно один из стороживших священника шляхтичей и бросился к алтарю.

За ним последовали и остальные.

— За мною, панна! Бежим!..

Фридрикевич схватил Галину и попробовал было увлечь ее за собою, но Галина не двинулась с места.

— Куда? Зачем? Что случилось? — вскрикнула она, с ужасом следя за поднявшейся кругом суматохой.

— Татары окружают церковь. Их целый загон, — отвечал поспешно Фридрикевич и с силою потянул ее за руку.

В это время в церковь явственно донеслись крики толпы.

— Нет! Нет! — закричала Галина, вырывая свою руку из руки Фридрикевича. — Это наши! Я не пойду!

Фридрикевич бросился за нею, схватил ее снова за руку, но Галина вырвалась снова и отскочила в дальний угол. Между ними должна была завязаться борьба, и, бесспорно, через несколько мгновений Фридрикевич овладел бы слабой девушкой, но малейшая потеря времени грозила ему ужасной гибелью. Вдруг счастливая мысль молнией прорезала его мозг.

— С ними Тамара со своими казаками! — закричал он, снова хватая Галину за руки.

Это слово произвело на несчастную девушку магическое действие.

— Тамара? — вскрикнула она, судорожно цепляясь за Фридрикевича. — Бежим… бежим!

Он потянул ее за собою к алтарю, но ужас совершенно парализовал все члены Галины, она пошатнулась и едва не упала.

— Держись за шею! — крикнул Фридрикевич, хватая ее на руки, и бросился со своей ношей к алтарю.

Он уже переступил порог алтаря, когда двери церкви с шумом распахнулись. Полумертвая от ужаса, Галина невольно оглянулась, и вдруг безумный, восторженный крик вырвался из ее груди.

— Мазепа! Мазепа! Ты?

Если бы над Фридрикевичем разломился свод небесный, он не так бы ужаснулся, как при звуке этого имени.

Руки его, державшие Галину, разомкнулись, одним прыжком он перескочил через алтарь и выпрыгнул в находившуюся в притворе дверь.

При виде Галины Мазепа в свою очередь до того растерялся от счастья, неожиданности, недоумения, что даже не заметил убегающего шляхтича.

— Галина! Дитя мое! Жизнь моя! Ты! Ты! — вскрикнул он, задыхаясь от восторга и прижимая к своей груди дорогую, так страшно оплаканную им девушку.

На мгновенье оба застыли в этом страстном порыве.

— Но зачем ты здесь? Что здесь было? — произнес сейчас же с ужасом Мазепа, осматриваясь кругом.

— Венчанье, уже окончилось все, — отвечала Галина, не размыкая своих рук, обвившихся вокруг его шеи.

— Что–о? Что ты говоришь!.. — Мазепа вырвался из объятий Галины и вперил в нее остановившийся от ужаса взгляд.

— Венчание… Разве же не ты прислал шляхтича за мной?

— И ты…

У Мазепы захватило дух.

— Повенчалась.

— С кем же? С кем?

— С тобою, шляхтич постоял под венцом за тебя.

— О Боже! — вскрикнул Мазепа, хватаясь за голову руками. — Они обманули тебя! Ты повенчалась с этим шляхтичем и не можешь быть теперь моей женой никогда, никогда!

При этих словах Галина побледнела, — все стало ей понятно.

— Нет! Нет! Твоя! Твоя! — вырвался у ней судорожный вопль — и с безумным рыданьем она упала на руки Мазепе.

Со слезами на глазах прижал Мазепа к своей груди это дорогое, несчастное существо.

— Голубка моя, дытына моя, единая моя! — вскрикнул он с невыразимой горечью. — Моя и не моя! Не моя! не моя!

Ворвавшиеся вслед за Мазепой казаки молча остановились у притвора. Трагическая сцена, разыгравшаяся перед ними, произвела на всех потрясающее впечатление.

Страшное горе Галины, ее горькие рыдания, ее прелестное детски чистое личико размягчили и суровое, закаленное в боях сердце Гордиенко.

Старичок священник стоял тут же, растерянный, убитый; только теперь уразумел он, в каком гнусном обмане заставили его принять участие.

Все молчали; в безмолвии церкви раздавались только неутешные, горькие рыдания Галины.

Наконец Гордиенко подошел к настоятелю и, откашлявшись предварительно, произнес негромко:

— Да расскажите мне, на Бога, панотче, как это все случилось здесь?

Священник рассказал ему, что знал о приезде Тамары.

— А не помните ли, панотче, какой он был из себя? — задал ему вопрос Гордиенко и, выслушав описание незнакомца, воскликнул торжествующим тоном: — Тамара! Я так и знал, что это дело его рук! И как же вы, панотче, согласились повенчать их? — прибавил он, и в голосе его, мимо воли, зазвучала нота горького укора.

Смущенный, убитый сам внезапным открытием обмана, священник печально поник головой.

— По слабости человеческой, — прошептал он, — я не хотел… видит Бог, не хотел… Сразу почуялось мне что-то недоброе… пригрозили… хотели кожу сдирать… притащили под стражей сюда… А когда она — невеста, — он взглянул на Галину, — вошла сюда в церковь и такая веселая да радостная подошла с ним к алтарю, ну, у меня и отлегло от сердца, думаю — значит, по своей воле идет; но, видит Бог, когда бы я знал, что обманывают ее, — старичок поднял к потолку глаза, — живым бы дал содрать с себя шкуру, а греха бы на свою душу не взял.

— Гм, вот оно что! И, значит, повенчались, как есть?

— По христианскому православному обряду.

— Так, так… — Гордиенко потупился, — нельзя ли, панотче, — произнес он после краткого размышления, — развенчать их как-нибудь?

Из груди старичка вырвался глубокий вздох.

— Раз содеянное именем Божьим человеком не разрушится!

— Да ведь обман же! Дивчина думала, что венчается с Мазепой!

— Сыне мой, она дала свою згоду на брак с рабом Божьим Николаем, и брак уже совершен… — священник с минуту помолчал и затем прибавил нерешительно: — Если бы можно было просить его святейшество, святого отца нашего патриарха цареградского, — быть может, он смог бы разрешить… а я…

Но Гордиенко не дал ему окончить.

— Разумное слово, панотче, ей–богу, разумное, — вскрикнул он громко и, обратившись к Мазепе, продолжал шумно: — Да будет тебе, Мазепа, убиваться и тебе, панна, прости на слове, не знаю, как тебя теперь и величать; слава Богу милосердному, что еще вовремя поспели, а что до венца, так это еще не конец, пошлем к святому батьку нашему в Цареград, он разрешит, а если и он не сможет разрешить, так, вражий сын я буду, если моя шабля не сделает того! — С этими словами Гордиенко грозно потряс саблей и вдруг вскрикнул громко, ударяя себя рукой по лбу: — Да что это мы в самом деле осовели все, что ли? Раскисли, как бабы, и не бросимся за предателями в погоню! Гей, панове, на коней! Погоди, ясная панна, не больше как через час ты будешь вольной!

Слова Гордиенко сразу же пробудили Мазепу от охватившего его отчаяния. Действительно, у него ведь оставалась возможность обратиться к патриарху, и можно было вполне надеяться, что святый отец не откажется принять участие в таком вопиющем деле; но более всего его возбудило напоминание о ненавистном враге Тамаре и его сообщнике, едва не укравшем навек его счастье.

— В погоню! в погоню! Мы еще настигнем их! — вскрикнул он, осторожно освобождаясь из объятий Галины, но эти слова в одно мгновение возвратили ей все силы.

— Нет, нет! — вскрикнула она, цепляясь руками за его шею. — Не кидай меня… не кидай! Я не останусь без тебя… они возьмут меня… схватят… я убьюсь! я умру!

— Дивчина говорит правду, — заметил Гордиенко, — ты, Мазепа, оставайся с нею, теперь ее опасно оставлять одну, а мы справимся с негодяями и сами, без лошадей они не успели еще уйти далеко. Через полчаса приведем их всех к тебе на аркане.

С трудом удалось Мазепе успокоить Галину и уверить ее, что он теперь ни на одну минуту не расстанется с нею. Решено было перевезти ее в домик священника, находившийся поблизости; кстати, окружавшие церковь крестьяне захватили и сани, брошенные беглецами.

Гордиенко с казаками бросились в погоню за Фридрикевичем, а Мазепа, усадив в сани Галину, поместился рядом с нею и поехал к небольшому, совсем присевшему к земле домику панотца.

Весть о разыгравшейся сейчас драме с быстротою молнии разнеслась среди крестьян, и все решили до возвращения Гордиенко с казаками караулить домик на тот случай, если бы негодяи захотели возвратиться за девушкой назад.

Мазепа внес Галину в низенькую, но чрезвычайно уютную хату священника. Однако Галина чувствовала себя чрезвычайно слабой; потрясение, произведенное на нее неожиданной радостью и горем, было так сильно, что Мазепе пришлось уложить ее в постель, радушно предложенную старичком священником.

Устроивши свою гостью, старичок отправился сам похлопотать по хозяйству; действительно ли в этом имелась настоятельная нужда, или добродушный старичок предполагал, что у несчастных коханцев есть много чего передать друг другу, но только он вышел тотчас же из комнаты, и Мазепа с Галиной остались одни.

В комнате панотца было чрезвычайно тепло и уютно; сквозь запушенные снегом окна проникал слабый матовый свет догоравшего зимнего дня. На косячке у образов теплилась лампадка. Кругом было тихо… Только изредка доносились издали слабые вздохи уже утомившейся метели.

Уложив Галину, Мазепа опустился на колени у ее изголовья и, обвив ее шею руками, молча прильнул своими устами к ее горячим устам и замер у нее на груди… В этом долгом, страстном поцелуе сказывались без слов все муки, все терзания, пережитые обойми в долгий мучительный срок разлуки. Прижавшись головой к груди Галины, Мазепа молча сжимал ее в своих горячих объятиях… Чувство, переполнявшее их сердца, было так велико, что бессильное слово замирало на устах. Казалось, само счастье, раскинувшее над ними свои нежные крылья, с тихой улыбкой глядело на них, охраняя их от всякого зла…

Было в комнате еще третье существо, также замирающее от блаженства, — это был черный Кудлай; он пробрался незаметно в хату панотца и скромно уселся у кровати. Несколько раз уже старался он всевозможными движениями обратить на себя внимание своей хозяйки, но все было напрасно: Галина и Мазепа не замечали его. Конечно, разумное животное понимало, что первое место в сердце Галины принадлежит Мазепе, однако его уже начинало раздражать столь явное предпочтение нового знакомца старому и верному товарищу, и он решил заявить Галине о своем присутствии.

Задравши вверх морду, Кудлай издал громкий, торжествующий лай и, поднявшись на задние лапы, прыгнул передними на грудь Галины. Этот неожиданный прыжок сначала испугал Галину, но, увидевши черную морду Кудлая, она пришла в несказанный восторг.

— Кудлай! Кудлай! — вскрикнула она. — И ты здесь? откуда? как? — Она обвила мохнатую шею собаки руками и горячо прижалась к ней головой. Ободренный ласками своей госпожи, Кудлай пришел в неистовый восторг; он прыгал, вскакивал на постель, лизал Галине руки, лицо, кружился с громким лаем по комнате и снова бросался к своей госпоже. Галина со смехом отбивалась от шумных ласк верного пса.

— Каким образом он очутился здесь? Кто нашел его? — обратилась она наконец к Мазепе.

— Я, голубка.

— Ты?!

— Да, я; я прискакал к вам на хутор.

— Ты, ты был там?!

— Счастье мое! — Мазепа горячо сжал ее ручку. — Я целый год ездил повсюду, разыскивая тебя!

Торжественная минута всезахватывающего счастья была нарушена шумным вторжением Кудлая. Теперь полились счастливые речи, прерываемые радостными слезами и поцелуями. Мазепа рассказывал Галине о своих бесплодных поисках, продолжавшихся целый год, о том отчаянии, которое овладевало им при мысли, что она погибла, и как он снова начинал бросаться всюду, стараясь разыскать ее. Галина передавала Мазепе о тех муках, которые ей пришлось пережить, о своем бегстве от Тамары, о жизни в монастыре, о появлении Фридрикевича. Счастье обоих было так велико, что даже все пережитые несчастья теряли теперь для них свою горечь.

Воспоминания перемешивались с мечтами о будущем, с уверениями в вечной любви.

— Но как ты отыскал меня, как отыскал? — спрашивала Галина в десятый раз Мазепу, и Мазепа снова передавал ей всю историю встречи с шляхтичем и подвиг Кудлая, который указал им путь.

— О, если бы не проклятая метель, — заключил он со вздохом, — мы бы не сбились в поле, и тогда злодей не успел бы обмануть тебя… Но как ты могла поверить ему?

— Я и не поверила сначала, но он сказал, что если я не согласна, то он отвезет меня сейчас назад в монастырь и тогда… тогда я увижусь с тобой только через год. Когда он это сказал мне — я забыла все… я…

— Голубка моя, дорогая моя! — вскрикнул Мазепа, горячо прижимая ее к груди.

— А теперь? Теперь ты уж никогда не оставишь меня? Ведь у меня нет никого, кроме тебя! — произнесла Галина, слегка отстраняясь от Мазепы и заглядывая ему в лицо своими большими и грустными, как у газели, глазами.

— Никогда! никогда! — прошептал страстно Мазепа, привлекая к себе ее головку и покрывая ее жгучими поцелуями.

Очарованные своим счастьем, Мазепа и Галина не заметили, как комнату наполнили мягкие зимние сумерки. Только приход батюшки, явившегося звать к ужину, заставил их очнуться и возвратиться к действительности.

Поздно вечером вернулся Гордиенко с казаками и объявил Мазепе, что, несмотря на самые тщательные розыски, им не удалось отыскать следов негодяев. Беглецы, конечно, скрылись в лес, окружавший деревушку; но если бы не было метели, в одно мгновение уничтожавшей все следы, они бы ни в каком случае не укрылись от преследования, а тут, — Гордиенко сплюнул на сторону и прибавил уверенно:

— Видно, сам дьявол помогал им в этом деле: весь лес исколесили и ни одной души не нашли.

Известие это встревожило Мазепу.

— В таком случае, — решил он, — нам надо немедленно же выехать отсюда!

— И не заезжать ни в коем случае в Острог, — прибавил Гордиенко, — комиссары не посмотрят на твое посольское звание, а по законному требованию Фридрикевича не только отнимут у тебя Галину, но еще задержат и нас.

— Я сам то же думал, — ответил Мазепа, — да и заезжать туда нет надобности, так как и комиссары, и Собеский передали мне уже свой ответ, и я вижу, что скорее небо преклонится к земле, чем лядское сердце к нашим нуждам.

Решено было выезжать на рассвете. Среди крестьян нашелся человек, взявшийся провести казаков окольным путем.

Рано на рассвете казаки распрощались с радушным панотцем и отправились в дорогу. В дороге все благоприятствовало путешественникам, так что они после двух недель пути достигли без всяких приключений Чигирина.