Сколько раз Андрей порывался найти Женю, узнать, как она чувствует себя! Конечно, оба они понимали, что нет у них времени для свидания. И все же им хотелось порадоваться друг другу, сказать что-то теплое…

Андрей старался представить ее сейчас, в обстановке боя. Но она вспомнилась ему неожиданной — детский овал лица, покатые по-подростковому плечи, тонкая шея в просторном воротнике гимнастерки, а глаза удивленно округленные под приподнятыми шелковистыми бровями. Наверное, такой она была лет пять-шесть назад, но он никогда ее не видел той девчонкой. Откуда же его воображение взяло этот полудетский облик? Странно…

Может быть, это оттого, что он чувствует ответственность за нее? И потому, что проникает в ее мир? А что, если обыкновенная человеческая жалость, сострадание способствуют возникновению образа беззащитного подростка? «Впрочем, — подумал Оленич, — наверное, все вместе рисует ее такой».

И еще одна странность. Вот он ее знает уже больше полугода, было всякое за это время, попадали в отчаянные переплеты, но никогда ему не хотелось увидеть ее так, как теперь. Провели вместе только ночь, да и то не полную, а лишь несколько часов посвятили, друг другу — и уже трудно быть в разлуке!

В медпункте ее не оказалось. Лежали несколько раненых бойцов, но они не знали, где врач. Правда, один из них слышал, как говорила санитарка, что десять раненых находятся где-то во рву.

— Кабардинец был здесь?

— Был два раза. Нас вот с товарищем привел. Сначала его, потом меня. Что, и его подстрелили?

А вдруг что-нибудь с Женей?

Где же могут быть те раненые, о которых ему говорили? Наконец он увидел их — они лежали под развесистым боярышником. Некоторые сидели спиной друг к другу. Среди раненых ползал на коленях старый Хакупов и присматривал — тому лицо вытрет от пота или просочившейся крови, тому даст водички, тому скрутит папиросу. А Жени не было.

— Шора Талибович, а где врач? Доктор где?

— Доктор Женя там. — Кабардинец показал костлявой рукой в сторону левого фланга обороны. — Она пошла к командиру Полухину. Много-много раненых.

— Но ведь там есть санинструктор!

— Там много-много раненых. Инструктор — маленькая девочка, солдат раненый — тяжелый.

Кабардинец напоил раненого, завинтил крышечку фляги.

— Скажи, командир… Скажи, пожалуйста, успокой сердце старого горца — живой наш сын, наш Алимхан?

— Живой и здоровый.

— Скажи, командир, он хороший воин?

— Ваш сын — храбрый воин. Я доволен им.

— О, ты делаешь мое сердце молодым и светлым! А скажи, командир, мой сын убил хоть одного врага?

— Его пулемет косил вражеских солдат. Я сам видел.

— Спасибо, командир.

Чем ближе подходил Оленич к левому флангу обороны, тем слышней становилась стрельба. Сейчас Полухину нелегко: на его участке самые танкоопасные подступы. Поэтому противник все время пытается выманить Полухина из окопов и нанести ему сокрушительный удар. Уже в боевых порядках полухинского батальона Оленич повстречал задыхающегося, измученного лейтенанта Дарченко. Спросил об обстановке. Командир стрелковой роты, тощий как жердь, с небритым лицом, запавшими щеками и воспаленными глазами, объяснил, что комбат передал приказ — приготовиться ко второй контратаке.

— Чем вызвана ваша контратака?

— Противник перешел реку в том месте, где была снята часть роты капитаном Истоминым.

— Когда начинается вторая ваша контратака?

Лейтенант хмуро посмотрел на наручные часы, как на врага:

— Через три минуты.

— Станковые пулеметы выдвигаете вперед?

— Приказано, чтобы только один пошел с моей ротой. Видите мысок, что выпирает из обороны к реке? Это позиция расчета сержанта Гвозденко!

Оленич уже был на этой позиции. Но если тогда она показалась очень выгодной — большой сектор обстрела, хорошо продуманная система ходов и размещение запасных позиций, — то теперь этот выступ с огневой точкой — самая уязвимая цель для артиллерии, минометов, да и для снайперов. А кроме того, в случае прорыва через реку немецких солдат пулеметное гнездо может оказаться отрезанным, в лучшем варианте — в полукольце.

Почти все время оттуда слышался стук пулемета. Значит, для противника эта огневая точка не является тайной, и пушка прямой наводкой может быстро ее накрыть. Добраться до окопа расчета Гвозденко не так просто: приходится согнувшись преодолевать неглубокий ход сообщения — рыть глубже нельзя, выступает вода, а постоянный ружейно-пулеметный огонь противника не дает поднять голову.

Сам Гвозденко сидел возле «максима», а ленту направлял татарин Абдурахманов, которого Райков прислал на помощь, так как половина состава пулеметного расчета выбыла из строя.

— Первая атака забрала двух пулеметчиков, в том числе и второго номера, — объяснил хмуро Гвозденко.

— Вы на очень видном месте. Ваш пулемет — хорошая цель.

— Да, но и мы используем свои преимущества — нам все видно, и никто не скроется от нашего огня.

— Потому враг и охотится за вами.

В разговор вмешался Абдурахманов:

— Товарищ командир, они в нас стреляют, а мы их бьем. Мало-помалу бьем.

— Имейте в виду, главное, решающее сражение еще впереди. Берегите силы, береги, сержант людей. Пополнения не будет. А за пленного командование объявило вам благодарность.

— Спасибо, товарищ командир.

— Сержант Гвозденко, вы представлены к правительственной награде. Воюйте еще злее!

Над передним краем взвилась и вспыхнула красная ракета.

— Что это? — спросил Оленич у сержанта.

— Сигнал для новой контратаки.

Действительно, по окопам пронеслось:

— В атаку! Вперед!

Бойцы выскакивали из окопов и кидались к реке, к мосту. Лейтенант Дарченко стоял на бруствере и, размахивая пистолетом, хрипел:

— Ребята, вперед! Ребята, смелее!

И вдруг Оленич заметил, как левее моста пулеметчики Тура бегут в контратаку и тащат за собой пулемет. «Что они делают! Что делают! — возмущенно думал он. — Погубят пулемет! Какое безрассудство!»

Случилось то, чего боялся Оленич: как только пехота силами двух рот, покинув окопы, ринулась в контратаку, по ней открыли плотный огонь автоматчики. Под этим обстрелом вскоре пехотинцы залегли, а станковый пулемет оказался вроде на голом месте. Надо организовать помощь, надо поднимать пехоту и продолжать бой или отводить пулемет назад.

Главное же — вывести из зоны интенсивного огня пулемет Тура. Оленич огляделся: мимо него бежало несколько стрелков. Он крикнул:

— Ребята! Десять человек за мною!

Откуда-то взялся младший сержант, он скомандовал своему отделению, бойцы, на ходу перестраиваясь, побежали за старшим лейтенантом. Оленич соображал: пулемет следует отвести немного левее к камням, что белеют на пригорке. Под их защитой можно поражать фрицев почти с фланга.

Все это произошло буквально за считанные секунды. Противник, наверное, не успел даже сообразить, куда движется группа красноармейцев, когда переместившийся «максим» ударил по ним не только с фланга, но даже как бы сверху, откуда хорошо видны были автоматчики противника.

— Ребята, весь огонь по автоматчикам! Не давайте им поднять головы.

Да, это был удачный маневр станковым пулеметом. Оленич и сам понимал, что в данном случае огонь «максима» решал успех контратаки.

Неизвестно откуда появилась группа вражеских солдат числом до десятка — они явно хотели уничтожить пулемет.

— Подпустим ближе — и в штыки. Приготовиться. Подносчик, дай свою винтовку.

Молодой красноармеец из пехотинцев, который подавал ленту в патронник, подполз и передал командиру винтовку. Оленич тут же вскочил на ноги и крикнул:

— Коли врага!

А по всему полю до самой дороги катится многоголосое:

— А-а-а-а-а-а!

Чуть притихло и снова:

— Ур-ра-а-а-а!

На Оленича наскочил пожилой немец с брюшком, даже мундир не полностью застегнут. Андрей заметил это и бросился вперед, выставив штык, но и немец тоже нацелился кинжальным ножом в Оленича. Неожиданно для врага Оленич молниеносно отбил выпад немца, и граненый русский штык легко вонзился в живот между полами мундира.

Группа солдат противника, намеревавшаяся атаковать пулемет, была ликвидирована. Кучка бойцов, охранявшая пулемет, ринулась вслед контратакующей роте, чтобы помочь гнать дальше отступающих немецко-румынских солдат. Оленич подумал, что не следует увлекаться преследованием противника, что правильнее будет остановиться и вернуться в свои окопы. Но Полухина нигде не было видно. Неужели он остался на линии обороны? Кажется, он человек не из таких, не из осторожных. А без майора он не мог остановить роту и не мог вернуть бойцов назад.

Но через минуту-другую пожалел, что не взял на себя ответственность: из-за пригорка выскочили два легких танка. Они шли как-то весело, подпрыгивая на ухабах и постреливая из пулеметов. И было в их легком беге и отрывистой, игровой стрельбе что-то вызывающее, презрительное к нему, Оленичу. Задача сразу изменилась: остановить танки, сохранить живую силу роты. Иначе — прорыв.

Рота залегла. Залегла на открытом месте. Противотанковое ружье осталось на своей позиции. Гранат в роте наверняка не было, они есть только у сержанта Тура, а сержант остался позади, возле камней.

Но, к своей радости, Андрей заметил, как от залегшей цепи поднялись двое — высокая и маленькая фигурки. Видимо, в танке тоже заметили бегущих красноармейцев. Башня развернулась, и по бежавшим короткой очередью прострочил пулемет. Но смельчаки бежали вперед, наперерез. Они поднимались и падали, они ползли и снова вскакивали. В один из таких моментов высокий боец сделал несколько сильных прыжков и оказался почти рядом с танком, упал в ковыль, потом метнул гранату. Она взорвалась возле самого танка. Машина на мгновение остановилась, и этим воспользовался другой боец — подбежал сзади и бросил на броню бутылку с горючей смесью. Сразу же взвилось пламя и заплясало на броне.

Противник откатился назад, за взгорье, ушел и второй танк. Возвратилась на свои рубежи и рота. Оленич пошел разыскивать пулеметчиков. Перестрелка утихла, бойцы приводили себя и свои окопы в боевой порядок, обрадовавшись, словно родному дому. Да, возвращение в свой окоп после атаки всегда вызывает чувство возвращения к жизни, к очагу, к миру. Пусть недолгому, пусть условному, но все же — к миру. Человек-то рожден для мира и труда, а не для войны и разрушений. Эта мысль особенно часто стала приходить Оленичу, вызывая все более глубокие размышления о войне, о родине, о людях. Но сейчас было не до размышлений. В первую очередь надо пробраться к пулеметчикам: узнать, нет ли потерь.

Но у Тура все было в полном порядке. И все же только показался Оленич, как Тур предостерегающе махнул рукой:

— Пригибайтесь, товарищ старший… Тут недалеко в воронке залег немецкий автоматчик — шевельнуться не дает. Мы даже пулемет спрятали.

Оленич опустился на дно окопа. Кто-то подал котелок с водой. Тур поднял над головой саперную лопатку, и сразу же град пуль ударил по брустверу, разбрызгивая песок. Лопатка была прострелена в двух местах.

— Плотно бьет. И точно. Неплохо бы и нам научиться так поражать противника. Где командир роты, который водил подразделение в атаку?

— Так не только он, товарищ старший лейтенант, — улыбаясь, проговорил Тур. — И комбат Полухин ходил с цепью, и вы…

— Ну, я-то вынужден был… А ты не обсуждай поступки старших военачальников, — добродушно заметил Оленич. Но про себя подумал, что ведь замечание-то правильное. Офицеров почти нет и без того, и сразу трем командирам с одной ротой ходить в атаку, причем не решающую судьбу боя, — нерасчетливо и, наверное, неосторожно. Впереди еще будет битва посерьезнее.

— Ну, я пойду по боевым порядкам, посмотрю, что и как… Найди способ выкурить автоматчика.

— Есть, товарищ командир!

Оленич пошел по окопам. В одной траншее, уже осыпающейся от взрывов мин и снарядов, встретил лейтенанта Дарченко, который сидел на бруствере и жадно тянул папиросу.

— Что с теми, что подорвали танк? — спросил Оленич.

— Точно не знаю. Подросток ходил.

— Он живой? Живой? — почти закричал Оленич.

— Ты чего кричишь на меня? — беззлобно огрызнулся лейтенант. — Я же не кричу, что ты лезешь с моими солдатами в контратаку?

Но Оленичу было не до шуток: он вдруг вспомнил фигуру того, кто бросил гранату под танк, и подумал, что это мог быть Полухин! И уже эта мысль не покидала его, и в его памяти воскресли знакомые приметы полухинской фигуры.

— Где Полухин? Это он ходил на танк? Это же он с гранатой бросился на танк! Так? Говори!

— Полухин убит.

— Это точно? Где? Ты сам видел? Может быть, ранен?..

— Бойцы понесли его в санпункт.

— Дай солдата, чтобы показал мне дорогу.

— Сам провожу.

Оленич пошел следом за лейтенантом. Они миновали густые заросли ивняка. В небольшой ложбине под деревом на зеленой траве лежал майор Полухин, возле него возились Женя Соколова и Галя.

Галя проговорила, еле раскрывая запекшиеся от горя губы:

— Четыре пули…

— Товарищ лейтенант, вы временно до приказа будете выполнять обязанности комбата. Берите на себя все полномочия и руководите обороной. — Оленич помолчал, потом добавил: — В секторе обстрела пулемета Гвозденко, прямо перед нашей передовой, в воронке от бомбы засел автоматчик. Пошлите надежных ребят, пусть ликвидируют. Иначе останетесь без пулемета.

Глядя на бескровное, осунувшееся и постаревшее лицо майора, Оленич вспомнил вылепленную из серой глины голову красивой женщины — может быть, жены, а может быть, дочери. Потом вспомнил трудные поиски Полухина своего места в жизни, своего дела. Бесследно ли прошла его жизнь?..