Зина этой ночью тоже не уснула. Вечером они с Иваном Степановичем долго сидели на высоком крылечке ее дома. Мать дежурила в больнице. Было прохладно, ветер порывами гнал пыль по грейдеру, проходившему рядом. Луну то и дело закрывали рваные тучи. Иван Степанович набросил свой пиджак на плечи девушки, осторожно прижав ее к себе. Было уже поздно, но Зине не хотелось, чтобы он уходил. Рядом с большим и сильным человеком не думалось о плохом, слушать бы да слушать приглушенный убаюкивающий баритон Вани. Она впервые в мыслях назвала его так.

Начал моросить дождь. Они зашли в коридор, закрыли дверь, но прохлада ощущалась и здесь. Иван Степанович взял Зину за плечи, притянул к себе. Она тихонечко засмеялась, но высвобождаться не стала. Ей было приятно ощущение обволакивающего тепла. Дождь усилился. Так уж получилось, что в темноте их лица оказались очень близко, она не знала, куда девать руки, стало свободнее, когда Зина обхватила Ивана Степановича. Потом его руки опустились ниже, еще ниже, прижали так, что она еле касалась ногами пола. Зина слабо вскрикнула, попросила: «Ваня, так не надо», — но он уже оторвал ее от пола и, прижимая к себе, внес в комнату.

Совершенно раздавленной чувствовала себя потом Зина, лежа на своей кровати. Она глядела в потолок, и мысли одна тревожнее другой не давали покоя. Иван Степанович ушел, Зина его не удерживала. Существом своим почувствовала: свершилось непоправимое.

И тут Зина вспомнила Сергея. Обдало жаром от мысли: «Что я ему скажу?»

— Господи, господи, какой же я была, оказывается, счастливой еще вчера, — с горечью воскликнула она, — теперь же баба, баба, и ничего более.

Зина старалась заснуть, но ничего не получалось. Гадкие ощущения и мерзкие мысли.

«Иван Степанович, этот идиот! С какой стати я с ним связалась?»

Она заплакала. Слезы текли по щекам, скатывались на подушку, вытирать их не было ни сил, ни желания.

Заснула, когда уже взошло солнце. Но сразу же приснился большой, тяжелый Иван Степанович. Он молча смотрел на нее в упор с эдакой нахальной улыбочкой, потом повернулся широкой спиной и будто растворился. Зина проснулась и вновь расплакалась. Ей вдруг захотелось увидеть Лиду. «Может быть, от Сережи что-нибудь есть?»

Лиду она не смогла увидеть, а на улице встретила ее мать, Анну Михайловну. Поздоровались.

— Тетя Нюра, что пишет Сережа?

— Давно от него нет ничего. Не знаем, что и думать. — Глаза Анны Михайловны наполнились слезами.

— А ты, Зина, не болеешь? Вид у тебя нездоровый.

— Да нет, просто устала.

Зина хотела поцеловать мать Сергея, но стушевалась, заторопилась на работу.

«Что это с ней стряслось?» — подумала Анна Михайловна.

Вечером Иван Степанович вновь пришел к Зине. Она не хотела этой встречи, чувствовала себя униженной, ее немного знобило. Намеревалась сказать, что не собирается больше поддерживать такие отношения, но не решилась. Погода раздождилась, на дворе было неуютно, поэтому они сразу пошли в комнату. Мать опять дежурила, да и не хотелось, чтобы теперь их кто-то видел вместе.

Ушел Иван Степанович под утро садами.

В Батурино трудно сохранить что-либо в тайне, хотя районный центр большой. Здесь железнодорожная станция, контора «Заготзерно», колхоз, МТС. Таким образом именовались и жители: «колхозные», «эмтээсовские», «зажелезнодорожные», «центр» — это те, что живут в центре и возле пруда. Люди здесь хорошо знали друг друга, обменивались новостями.

Семья Бодровых жила в МТС, Зина с родителями — в центре. Но врач, Клавдия Сергеевна, была известным человеком везде. По-разному к ней относились в Батурино. Требовательная, с жестким характером, она не всем была по душе, но беды ей никто не желал.

О том, что Иван Степанович на рассвете ушел от Зины, когда мать дежурила, наутро в МТС и центре знали многие.

Машинно-тракторная станция создавалась в начале 30-х годов, в период возникновения колхозов. Дома сюда, а их более двух десятков, были перевезены из окрестных хуторов и были когда-то собственностью раскулаченных казаков. Все добротные, под железной крышей. Снаружи стены обмазаны традиционно казачьей штукатуркой — глиной с соломой, побелены. Оттого дома смотрелись нарядными, светлыми. Селились здесь эмтээсовские рабочие, по единственной улице бегало много детей. Общие заботы, жизнь на виду, горе и радости сближали взрослых и малых. Первыми новостями обменялись рано утром женщины, выгоняя коров в стадо. О случившемся и Анна Михайловна узнала, когда только что взошло солнце. От подружек вести дошли и до Лиды. Сказали соседи и матери Зины.

Клавдия Сергеевна не дождалась конца рабочего дня. Запыхавшись, вбежала в комнату.

— Шлюха! Шалашовка! — Схватила веник, замахнулась на дочь.

— Мама, ты чего?

— Потаскуха!

Зина заплакала. Не сдержала слез и мать.

— Чтобы этого шестипудового жеребца в нашем доме больше не было! Что скажешь Сергею, дура?!

— Не знаю. Он меня любит.

— Предателей не любят. Их ненавидят. Растет дочка — радовались с отцом. Физическая близость с мужчиной — это зачаток новой жизни, святое для женщины. А ты что? Ради чего все это?

Зина проплакала всю ночь напролет. Мать больше не промолвила ни слова. А это было еще больнее. «Уж лучше бы она что угодно говорила, но не молчала».

Наутро в подавленном состоянии, не завтракая, она ушла на работу. А тут письмо от Сергея! Зина обрадовалась, поглаживала треугольничек рукою, но прочитать не решалась.

«Зинка, Зинка, Зинка, — писал Сергей, — очень рад, что могу тебе написать, последнее время было не до этого. Соскучился до невозможности. Часто вижу тебя во сне. Всегда ты такая светлая, лучезарная…»

В конце он сделал приписку: ему кажется, будто они должны в скором времени встретиться, хотя совершенно не представляет как.

Письмо подняло настроение, но приписка о возможной скорой встрече больно кольнула в сердце.

Послания от Сергея стали приходить чаще. Последний раз он написал, что его направляют на краткосрочные курсы младших лейтенантов в Ростов-на-Дону. Зина отвечала однообразно, не знала, о чем писать. Не скажешь ведь о косых взглядах знакомых, о словах матери, об Иване Степановиче, только и остается — о работе, но и там ничего интересного, одно и то же: включай да выключай штекеры. С душевной болью она понимала: надо все-таки написать о себе правду. Притворяться становилось все тягостнее.

Вскоре почтальон принес треугольник из Ростова. Сергей сообщал, что начались регулярные занятия на курсах но восемь часов в день, да еще самоподготовка три часа, описывал свое житье-бытье. В его письмах нередко оказывались зачеркнутыми чернилами целые строчки. Иногда удавалось их прочитать. В таких строчках говорилось, что их занятия нередко прерываются, когда приходится участвовать в операциях по уничтожению диверсионных групп, вместе с жителями города ликвидировать последствия налетов авиации противника.

Иван Степанович появлялся иногда во время ночного дежурства. Зине не хотелось, чтобы он приходил. Но одной тоже скучно. Правда, последнее время Иван Степанович мало говорил, больше молчал, отзывал за аппаратную стенку, от окна подальше, обнимал, прижимал до хруста в позвоночнике слабевшее тело, поглаживал руками грудь. Но сказать, чтобы ушел, ей было почему-то неудобно.

Встретила Зина как-то сестру Сергея около магазина, стала рассказывать о письмах. Но Лида даже не дослушала до конца, повернулась и ушла, не проронив ни слова.

Осуждающие взгляды стала вскоре чувствовать на себе и Клавдия Сергеевна. Многие, кто еще до недавнего времени обращался с различными просьбами, за советами, с кем можно было поделиться своими радостями и невзгодами, теперь отводили глаза в сторону, спешили побыстрее пройти мимо.

Сегодня Клавдия Сергеевна с горем пополам дождалась конца дежурства. Не шла работа, все валилось из рук. Хотелось побыть одной, подумать, как жить дальше. Прямо-таки по сердцу прошелся разговор с главврачом. Еще утром он позвал ее к себе в кабинет и рассказал, что на бюро райкома партии от него и директора школы в резкой форме потребовали поднять в коллективах моральный дух сотрудников. Главврачу намекнули, что в дом к его подчиненной наведывается учитель, Иван Степанович. Народ никак не разберется, к кому он шастает. Выходит на рассвете, а кто в это время дома, дочь или мать, неизвестно. Коллега сказал, что понимает абсурдность слухов, но счел необходимым предупредить о реакции секретаря райкома.

— Не хотелось бы этого, — после некоторого раздумья закончил главврач, — но вам, быть может, лучше уехать из Батурино. У меня в Михайловском райздравотделе брат работает, он может помочь с переводом. Подумайте и скажите ваше мнение на этот счет. Хорошие врачи везде нужны. С военкоматом уладим. В Батурино на днях приехали двое эвакуированных врачей из Белоруссии, они вас заменят.

Клавдия Сергеевна не стала скрывать от дочери этот разговор. Она уже не корила Зинаиду — что толку. В голову не приходило покинуть насиженное место во время войны, привыкла к Батурино. Семья жила в одной половине райисполкомовского дома, в центре, на виду. Приехала Клавдия Сергеевна из Средней Ахтубы, куда была направлена по распределению после окончания Сталинградского медицинского института и где вышла замуж. «А теперь уезжать. Что скажет Петр, что подумают люди? Зинка, Зинка, дура ты дура…»

Отпросилась съездить в Михайловку, удивительно быстро удалось уладить все вопросы в горздравотделе, пообещали дать комнату. На душе было тяжело.

Наконец Зина решила написать Сергею обо всем, что произошло. Она не стала скрывать ничего. А в заключение приписала: «Буду ноги мыть и воду пить, если простишь. Так уж получилось, — нет тебя, но ты в моем сердце».

С первыми осенними днями Клавдия Сергеевна и Зина погрузили свое небогатое имущество на попутную полуторку, идущую в Сталинград, и со слезами на глазах покинули Батурино.

Утром Анна Михайловна сообщила Лиде:

— Перевели Клавдию Сергеевну то ли в Себряково, то ли в Арчеду вроде бы заместителем главного врача. Ну и слава богу.