До первой же деревни по намеченному маршруту доехать на автомашине не смогли. По сводкам, населенный пункт еще вчера был освобожден от оккупантов. Снег выше колен, машина непрерывно буксует, ее то и дело подталкивают бойцы. Последние километра два шли пешком по глубокой балке. Практичный Волынов где-то уже раздобыл пару валенок и теперь впереди прокладывает путь, бойцы гуськом, след в след, идут за ним. Мороз. Но в движении он особо не заметен. Снег искрится всеми цветами радуги, затрудняя наблюдение. Бросается в глаза безжизненность окружающего мира: ни души, ни следа, даже звериного.

Наконец показалась укрытая толстым белым покрывалом крайняя хата. Постучали в маленькое оконце. Вышел невысокого роста дед с всколоченными седыми волосами, согбенный, жалкий, в серого цвета кожушке и стоптанных валенках.

— Дед Тимофей, — представился он, — цыган Тимоха по-деревенскому.

— Почему цыган? — с неподдельным удивлением спросил Сергей. В стоящем напротив человеке вообще трудно было определить национальную принадлежность.

— Я и есть настоящий цыган. Живу здесь, кую помаленьку в кузнице.

На верхней губе у деда большая сизо-красного оттенка опухоль.

— Это у меня рак, — пояснил дед Тимофей, указывая на губу, — дохтур так сказал. Ты не знаешь, как его лечить? — обратился он к Сергею. — Болит проклятый.

— Не знаю, дедушка Тимофей, — ответил растерявшийся от такого вопроса командир взвода, — а этот «дохтур» почему не сказал, как его лечить?

— Уехал он куда-то.

— Почему, деданя, людей-то не видно? Пустота вокруг, тишина.

— Схоронились все от немцев: кто в ямах, кто в лесу живет. Меня не трогают, я никому не нужен.

— А собаки почему не брешут?

— Так их всех оккупанты перестреляли.

— Скажи, дедушка, а сейчас немцы в деревне есть?

— А куда же им деться, тута они. В сельсовете, по-ихнему — в управе, гам и сидят. Вон в том доме. — Дед показал рукой на здание, стоящее несколько на отшибе.

— К бою! — подал команду Бодров.

Бойцы рассредоточились вдоль плетня и сарая, залегли в снег, недоуменно поглядывая на командира.

— Немцы здесь, — передал по цепи командир взвода. — Сколько их, дедушка?

— Ды голов пятнадцать, а то и более. Там с ними два наших полицая и староста.

— Староста и полицаи — кто такие? — насторожился Сергей.

— Да это наши, деревенские. Староста — Ванька Хрящ, Хрящев, значит, двухметровая детина с лошадиной мордой. До войны все по тюрьмам скитался, а теперь к нему на шелудивой козе не подъедешь. Важный такой, кулаки Пудовые, и матерщинник, каких свет не видывал.

— Спасибо за сведения, дедуня, они нам пригодятся.

— Храни вас бог, ребятки. Откуда вы взялись-то?

— Наши перешли в наступление, гонят фашистов.

— У нас тут никто не наступал, кругом одни немцы.

— Выгоним, деданя, выгоним.

— Бог в помощь.

Сельский совет — большой одноэтажный дом, деревянный, покрыт соломой. Со стороны улицы дощатый коридор с входной дверью из толстых дубовых досок, в эту же сторону смотрят два окна, по три с других сторон дома. Дом заметно выделяется среди окружающих его хат.

«Как поступить? — размышлял Сергей. — Можно атаковать пристанище немцев открыто, но вряд ли сумеем без потерь добежать по открытому участку, а там около двух десятков вооруженных солдат. Взять их измором? Но они в тепле, а мы на снегу. Майор говорил, что удача зависит от хитрости, продуманности действий. Думай, командир, думай. Не спеша оглянись, но скоро вечер, холодно».

…Немолодой, с обвисшими щеками унтер-офицер налил по полстакана самогона каждому солдату и полицаям, себе и старосте наполнил всклянь невесть откуда взявшиеся здесь ёмкие фужеры. Они вдвоем сидели во главе длинного, грубо сколоченного из темных досок некрашеного стола, подчиненные разместились на деревянных скамейках по обе его стороны. Поправив на лбу прядь жидких светлых волос, унтер говорил солдатам, что в этой холодной стране нормальные люди жить не могут, ну а если им уж довелось сюда попасть по воле фюрера, надо выпить за то, чтобы перезимовать, чтобы доблестные войска рейха до весны победоносно закончили поход на восток.

— Хайль Гитлер! — сорвавшимся вдруг голосом выкрикнул он.

Вся компания вскочила и хором рявкнула: «Хайль!»

Староста и угрюмые полицаи не понимали смысла длинного тоста унтера, но поддакивали, улыбались. Они гордились тем, что смогли раздобыть целую четверть самогона-первача и достойно угостить своих друзей.

Телефон не работает, дороги засыпаны снегом. Оказывается, это не так уж и плохо, нет начальства, тихо, так бы можно до конца войны прожить.

Когда выпили и закусили по третьему кругу, стоявший на входе полицай, тоже «погревшийся» у стола, сообщил начальству, что идут к ним два по виду подвыпивших мужика.

— Пусть идут, — снисходительно разрешил староста.

Немцы ничего не поняли из разговора, не прислушивались — чести много.

Между тем двое «пьяных» подошли к часовому.

— Нужно увидеть господина старосту, — заплетающимся языком потребовал тот, который повыше, — есть очень важные новости, — голова его тяжело упала на грудь.

— Какая новость?

— Мы скажем только начальнику.

— Еще раз спрашиваю, какая новость, — подозрительно, по-бычьи уставился на подошедших красноносый страж и потянулся за винтовкой, прислоненной к косяку двери.

— Ладно, тебе тоже скажем, — с неохотой согласился молчавший до сего «мужик». — Красная Армия перешла в наступление и далеко продвинулась вперед. Вы уже в окружении, предлагаем сдаться.

Наган командира взвода уперся в живот стоявшему с выпученными глазами охраннику. Второй «пьяный» шагнул вперед, приоткрыл входную дверь в комнату, где бражничала компания, и бросил туда гранату. Взрывом сорвало с петель дощатую дверь, и она обрушилась на часового и стоявшего рядом с ним «пьяного».

В комнате послышались крики, стоны, стрельба. Гитлеровцы один за другим стали вываливаться из окон, вести беспорядочную стрельбу из автоматов. Начал бить из окна станковый пулемет, но новый взрыв гранаты заглушил его. Под прицельным огнем первого и второго отделений немецкий гарнизон быстро таял. К этому времени третье отделение со стороны глухой стены дома ворвалось в коридор, но дальше продвинуться не смогло. В проем двери немцы вели интенсивный огонь.

Когда подбежали к сельсовету остальные бойцы, стрельба уже закончилась. Из восемнадцати солдат противника лишь четверо остались невредимыми и двое тяжело раненными. Живым и здоровым, но до посинения напуганным оказался староста. Его от осколков гранаты защитил своим грузным телом унтер, за которым он прятался до конца боя. Староста не оказывал сопротивления и поднялся с пола только после хорошего пинка.

Погиб командир второго отделения. Это он бросил две гранаты в комнату, вел огонь из нагана по пытающимся выскочить из комнаты немцам, но когда кончились патроны, попал под их автоматную очередь. Второй «пьяный» — боец того же отделения — оказался под выбитой взрывом дверью легко контуженным.

Убитых солдат пленные снесли за дом, на мороз. Погибшего младшего сержанта похоронили тут же, перед зданием сельсовета. Пленных и старосту, а после отдыха и часть личного состава командир взвода поставил на расчистку дороги, Волынова с резервом послал осмотреть деревню, разведать, нет ли где еще немцев, а также отыскать председателя и членов сельского совета.

Пересчитали трофеи: восемь немецких автоматов, десять винтовок, гранаты и патроны, станковый пулемет с гремя полными патронными лентами к нему. Но самый главный трофей — восемь пар валенок и три тулупа.

Вскоре заместитель командира взвода привел невысокого изможденного человека в рваной ватной телогрейке, таких же брюках и вконец изношенных валенках. Казалось, его большая голова едва удерживается на тонкой шее.

— Кто такой? — обратился командир взвода к Волынову.

— Говорит, тутошний председатель сельсовета.

Приведенный робко смотрел на командира войск НКВД. Глубокие борозды вдоль щек делали его лицо вытянутым. Он еще до войны побаивался этого слова — НКВД.

— Что же вы там стоите? — обратился Бодров к вошедшему. — Если вы действительно председатель совета, ваше место во главе стола. Вы местная власть.

— Какая я власть? — застенчиво улыбнулся тонкошеий.

— Самая что ни на есть настоящая. Где печать сельсовета?

Сергей вспомнил, что у председателя в Горшовке была такая.

— Вот она у меня.

— Печать государственная. Идите и садитесь на свое место. Вы — советская власть здесь.

Председатель послушно приблизился к столу, постоял в раздумье, гладя на забрызганный кровью грязный пол, и сел на указанное место.

— Теперь подумайте, что и как сделать, чтобы восстановить здесь законную власть и наладить работу в колхозе.

— Я не знаю, с чего начинать.

— Тогда слушайте и делайте, что я вам скажу. — Младший лейтенант достал из планшета лист бумаги и красным карандашом написал:

Приказ

По деревне Кроличий Лог от 8 декабря 1941 года.

— С сего дня в деревне восстанавливается советская власть.

— Сельскому совету и колхозу с 9-го числа приступить к прерванной оккупантами работе.

Председатель совета (Крюшин).

Представитель от войск НКВД (Бодров).

Сергей поставил свою подпись, то же сделал и Крюшин. Председатель немного помедлил, достал печать из кармана, послюнявил ее на ладони и приложил к приказу.

— Так вернее будет, — оживился он.

— Завтра проведите с утра общее собрание граждан.

Приказ вывесили возле входной двери.

Взвод ночевал во второй, не разрушенной, комнате сельсовета с печкой, дровами и топчанами. Это тоже трофей с чужим кисло-вонючим запахом. Здесь размещался немецкий гарнизон.

Командир взвода приказал содрать со стен и сжечь немецкие журнальные картинки, а комнату хорошо проветрить.

Часовые и патрули в валенках, тулупах, так же экипирована охрана военнопленных на расчистке дороги для автомашины, остальные отдыхают в теплой комнате. Жить можно!

Утром рано Бодров отправил автомашину с пленными и старостой в штаб. Волынову наказал, чтобы немецкие автоматы передал лично начальнику штаба.

Когда взошло солнце, у правления собралось десятка четыре граждан, в основном женщин. Из мужчин лишь председатель совета и двое на костылях. Подходили люди, кланялись бойцам в пояс, молча настороженно, даже робко входили в помещение сельсовета, озирались по сторонам, как бы ожидая подвоха. Объявился и председатель колхоза — дородная баба лет под пятьдесят с большими мужскими руками. При ее появлении односельчане подтянулись, прекратили лузгать семечки. Чувствовалось уважение. Приковылял и дед Тимоха, бойцы встретили его как доброго знакомого, усадили в первом ряду.

Мест всем не хватило в холодной, без окон, комнате. Большинство граждан вынуждены были стоять вдоль стен.

Первому председатель совета дал слово «командиру от войск НКВД». Сергей, не ожидая такого развития событий, смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, с чего начать.

— Товарищи! — почти выкрикнул он.

И тут неожиданно все присутствующие сначала робко, а затем все громче и громче зааплодировали, встали с мест. Попал он в точку, сказал в данный момент самое главное слово.

Возвратилась из штаба полка автомашина. Заместитель доложил, что в штабе полка действиями О В Г-8 очень довольны, но посоветовали вместо приказа о восстановлении советской власти писать объявления о проведении общих собраний, где и сообщать об этом событии. Начальнику штаба подарок командира взвода понравился.

Вышла председатель колхоза.

— Колхозники решили трупы оккупантов побросать в старую силосную яму, но никто не желает этого делать. Женщины же.

— Далеко это?

— С километр будет.

Найдите лошадь и перетащите трупы волоком.

— Это сделаем, — сверкнула своей белозубой улыбкой председательша.

Ответственность — дело важное. Все-таки люди боятся: «Л вдруг немцы еще раз вернутся». Если потом спросят, ютов ответ: «Был приказ, его и выполняли».

И опять в путь. Белый простор, куда ни кинь взгляд. Следующая деревня — Амочино, двенадцать километров до нее. Над суровым зимним ландшафтом серая пелена низких облаков, холодное солнце изредка появляется в их разрывах. Битком набитые бойцами оба ЗИС-5 притормозили у оврага. Вдали — редкий лес, но дальше местность просматривается с трудом. Люди в напряженном ожидании внезапной встречи с противником находились в полной боевой готовности.

Командир взвода приказал остановить машину. Деревня метрах в двухстах от дороги, и опять ни единой души. Напряженная тишина вокруг. Но теперь так бесшабашно входить в населенный пункт, как в Кроличий Лог, непозволительно. От одного воспоминания об этом у Сергея в животе неприятный холодок появлялся. «Как можно было так опростоволоситься? Расслабился в тылу».

Командир взвода послал вперед автоматчиков. Они цепью от укрытия к укрытию короткими перебежками по обе стороны от дороги приблизились к крайней хате. Остальные готовы огнем поддержать своих товарищей. Станковый пулемет в кузове тоже в готовности к бою. Наконец сигнал от дозорного отделения: «Путь свободен».

Из хаты вышла молодая женщина, лицо укрыто платком, видны лишь внимательные, настороженные глаза. От нее командир взвода узнал, что на окраине Амочино еще г вчера почти весь день шел бой.

— Немцев тут было много, они и оборонялись. Вчера село захватывали то немцы, то наши. Сейчас тихо: немцы куда-то подевались, а из наших вы первые объявились, — рассказывала она, — а полицаи и староста с утра были здесь, в управе. Оба полицая ненашенские, а староста — наш. Ушел в армию в начале войны, а появился с немцами. Правда, никого особо не обижал, дерзок на слово, иногда кулаки в ход пускал, если что не по его.

Женщина показала, где эта самая «управа». Ею оказался неказистый домишко сельсовета. Он почти в центре села, рядом с разрушенной церковью. От него до конца улицы несколько разрушенных и сожженных домов.

Цепью по улицам, огородам, через дворы отделения подошли вплотную к управе. Командир взвода, сложив рупором ладони, прокричал, чтобы из помещения все вышли. Если требование не будет выполнено, в окна полетят гранаты. Вскоре в дверном проеме появилось трое мужчин с поднятыми руками. Бледные, перепуганные, они жались друг к другу. После обыска их посадили под охраной на пол в углу коридора. Все — чужая власть свергнута! Теперь по вчерашнему сценарию необходимо восстановить свою.

В это время командир взвода в окно увидел идущего мимо сельсовета паренька лет одиннадцати. В одной руке тот держал ППШ, в другой и на шее были немецкие автоматы.

— Кто такой? — с улыбкой спросил Сергей, глядя на вооруженного пацана.

— Григорий я, — смущенно ответил мальчик. Его щеки с девичьими ямочками зарделись румянцем.

— Где живешь, Григорий?

— В лесу. Нас там много в лесу живет.

— Этих «нас» сколько?

— Сто, наверное, а может, и более. Схоронились от немцев, они хотели многих в Германию угнать.

— Откуда у тебя оружие?

— Там, у бугра, — паренек показал рукой на окраину деревни, — был бой. На снегу полным-полно валяется всякого оружия, много побитых наших и немцев. Наших даже поболее будет.

— Не боишься так идти? Немцы расстреливают, если знают, у кого есть оружие.

— Немцев вчера наши всех перебили, это мы знаем.

— Оружие отдай сержанту, — Сергей указал мальчику на Волынова, — и пойдем за твоими деревенскими.

Мальчик послушно передал автоматы.

— Мне надо домой, картошки набрать в погребе, ужин пора варить, а весь припас кончается.

— Сейчас приведем всех из леса, дома и будут люди готовить еду.

— Не, наши в деревню не пойдут, вдруг опять немцы возвратятся.

— Больше не придут. Красная Армия ведет успешное контрнаступление, поворачивать обратно не будет.

— Кто знает? — явно чужими словами, с сомнением в голосе ответил пацан.

Командир взвода с отделением автоматчиков пошли в лес с малолетним проводником. Дошли до неширокой поляны.

— Дальше вам идти нельзя, — остановился Григорий, — опасно.

— Почему?

— Могут стрелять. У нас есть оружие. Здесь были партизаны, но они ушли, а винтовки пооставляли. Я пойду один и приведу председателя колхоза, она у нас главная.

— Ладно, веди, но только по-быстрому.

Прошло не менее часа, прежде чем пацан возвратился, а с ним вооруженные люди.

— Не желает народ возвращаться, и все, — виновато развела руками выступившая вперед миловидная женщина. — Придут, говорят, немцы, что будем делать? Сдаваться на милость? У нас есть теплые землянки, перезимуем, а там видно будет.

После долгих переговоров делегация согласилась, чтобы командир побеседовал с лесными жителями.

«Что им сказать? Как убедить? Необходимо говорить и обещать, что немцы не возвратятся больше, но от чьего имени? От имени командования фронта, армии, НКВД? Никто ведь его не уполномочивал, а все же говорить надо». От напряжения на лбу даже испарина появилась.

Выручило ласковое слово «товарищи». Оно как пароль раскрыло зачерствевшие в оккупации души людей. Убедил все-таки Бодров жителей возвратиться домой, заверил честным своим словом, что немцы больше не придут.

Не очень простой оказалась задача по сбору оружия на поле боя и у населения. Бойцы неохотно восприняли распоряжение командира взвода. Сергею впервые довелось почувствовать, что значит нежелание подчиненных выполнить требование командира. В бой идти, на риск, под пули — это в порядке вещей, никто не подумает возразить, а собирать оружие по полям, оврагам, в лесу, в домах и хатах душа не лежит. А заставлять человека что-то делать против воли всегда трудно, так уж он устроен. Пришлось убеждать бойцов, что жителям поручать такую работу нельзя, а оставленное на поле боя оружие не сегодня завтра может оказаться в руках бандитов и использоваться против них же или мирных граждан.

На окраину села до вечера успели сходить трижды. Подобрали девять ППШ, тринадцать немецких автоматов и три станковых пулемета, один наш, «максим», тридцать две отечественные и сорок одну винтовку противника, а также два парабеллума и один ТТ. В саду одного из жителей оказалась немецкая автомашина и мотоцикл с коляской. Бывший староста показал местонахождение вещевого и продовольственного складов вражеского гарнизона. Вещевой склад — каменный сарай — оказался полупустым, однако, что самое важное, валенок хватило почти всем бойцам, а ватных брюк — каждому. Всем трофеям трофей!

Ночью спали в сельсовете, укрываясь полушерстяными одеялами из далекой Дании.

Утром чуть свет машину, нагруженную трофейным оружием, вещевым имуществом, французскими консервами, мотоциклом и задержанными холуями оккупантов командир ОВГ-8 отправил в штаб полка. Волынову он дал указание: передать в подарок парабеллум через дежурного «товарышу», автоматы и мотоцикл — начальнику штаба, в его же распоряжение — все остальные трофеи. Об оставленном имуществе, вооружении, автомашине упоминать в докладе не рекомендовал: все это здесь нужнее.

Вечером Сергей переформировал взвод. Третье отделение укомплектовал винтовками. Теперь они своим снайперским огнем должны были поддерживать действия двух отделений автоматчиков. В состав резерва были включены бойцы, овладевшие техникой стрельбы из станковых трофейных пулеметов, установленных в кузове немецкой автомашины.

На утро назначено было общее собрание жителей с повесткой дня:

— О восстановлении советской власти.

— О налаживании работы в колхозе.

Бодров выступил перед собравшимися и твердо заверил, что советская власть в селе восстановлена.

Взвод принял участие в погребении красноармейцев. Тридцать четыре бойца были вынесены с поля боя и опущены в братскую могилу, бойцы произвели трехкратный салют в честь погибших товарищей.

С третьим населенным пунктом взводу повезло меньше. Оперативно-войсковая группа на трех автомашинах двигалась по пустынному грейдеру. Местами дорога была в снежных заносах, от снега и солнца светло до рези в главах. Вокруг редкий кустарник, в полукилометре справа темный лесной массив. Лес стоял сплошной зеленой стеной елей, а солнце с его стороны слепило глаза. Пошел густой кустарник, но внимания он не привлек — лес зачаровывал.

Первая автомашина шла впереди метрах в двухстах с резервом. Это дозор. По данным штаба полка, наступающие части Красной Армии продвинулись километров на семьдесят, тревоги особой не было. Внезапно возникшая в районе нахождения дозора стрельба сразу не воспринималась как опасность. Дозорная автомашина будто в стену уперлась, остановилась и сразу запарила из-под капота. С нее ударили два пулемета по кустарнику. Засада! Предусмотрительный Волынов выложил для пулеметчиков стенку из красного кирпича спереди и по бокам кузова. Теперь под прикрытием этой защиты резерв отражал нападение.

— Взвод, к бою!

Отделение отличных стрелков открыло прицельный огонь по бегающим между кустами человеческими фигурам. В бинокль сразу не определишь, кто там: одни в немецких длиннополых шинелях, другие в серых красноармейских ватниках. Но всех не менее полусотни. Под огнем четырех пулеметов и восьми винтовок они оказались прижатыми к земле, заглубились в снег и почти растворились в его белизне.

Два отделения автоматчиков во главе с командиром взвода, двигаясь полукольцом, стремятся отрезать нападавшим пути отхода в лес, начинают сближение с залегшим противником. Те заметили цепь, частью сил перенесли огонь в ее направлении. По сигналу младшего лейтенанта автоматчики остановились, затем под прикрытием огня пулеметов начали движение вперед. Поднимаются бойцы то справа, то слева, рывок вперед на пять-шесть метров — и опять лицом, руками, всем телом в искрящийся на морозе спасительный снег. Во время такой перебежки противник не успевает произвести прицельный выстрел — потерь пока нет.

Противник несет потери, начинает судорожно вести стрельбу то в одном, то в другом направлении. Наконец не выдерживает, и небольшие группы по два-три человека от куста к кусту начинают отходить к лесу. Однако отделение автоматчиков уже выдвинулось во фланг отступающим и теперь бьет из IIIIITT одну группу за другой. Смолкают оба пулемета нападающих. Командир взвода с отделением автоматчиков вырывается вперед при поддержке всех огневых средств подразделения.

Ударило повыше брови, но не сильно, вроде обожгло, слетела шапка, сразу стало холодно. На лице Бодрова струйка крови. «Надо бы перевязать, да нет времени…»

До ближайшей группы противника пятьдесят… тридцать метров.

— Гранатами огонь!

— Сдавайтесь, гады, — кричит младший лейтенант, — пли всех перебьем к чертовой матери! Пленных расстреливать не будем, мы не фашисты!

Стали подниматься люди в немецкой форме. Удивительное дело: робко подходят, сгибаются в поклоне. Их восемнадцать. Вдруг из-за снежных укрытий всего в двух десятках метров от них группа в серых шинелях рванулась к v опушке леса. Пока растолкали сгрудившихся немцев, беглецы оказались около деревьев. Запоздалый огонь из автоматов, преследование до опушки результатов не дали. Ушли бандиты в лес, лишь у крайнего дерева оставили одного убитого.

От бойцов валит пар. Улыбаются, что-то возбужденно говорят друг другу. В атаке многие участвовали впервые.

— Можем, значит, и наступать, — подытожил командир взвода, надевая подобранную на снегу шапку без звездочки.

Задержанные по-русски не говорят ни слова, в ответ на вопросы пожимают плечами. Все рядовые. С них взятки гладки. «Приказывали стрелять офицеры», — жестикулируют руками, фальшиво, заискивающе улыбаются.

Возбуждение не спадало, пока не подошли к автомашинам. А тут дела были неважные. Шофер первой машины убит, заместитель командира взвода ранен в обе руки, есть раненые пулеметчики.

Жители деревни Рогачево встретили бойцов с радостью. Уже три дня минуло, как немцы отсюда бежали.

Пленных закрыли в сарае возле сельсовета, председатель выделил для охраны четверых возвратившихся из леса партизан. Отыскался фельдшер, он оказал помощь раненым, дал совет Волынову отправиться в госпиталь — раны у него серьезные. Председателю под шестьдесят, с быстрым взглядом, энергичен, все вокруг него в работе, очень высок, на голову выше Сергея. Он по-хозяйски развел на ночлег бойцов по дворам. Бодрова проводил в небольшой домик, наказал хозяйке, чтобы позаботилась о командире.

Домик действительно был небольшой: комната и коридор. В жилой части всего понемногу: кровать, стол, лавка вдоль стены, большой сундук, печь русская, в красном углу икона Божией Матери, деревянный дощатый пол выскоблен до желтизны.

Сергей отвык от домашнего уюта и теперь в грязной и мокрой шинели не знал, куда сесть и что делать. К нему сразу же буквально «прилипла» очень домашняя, в светлом платьице, улыбающаяся двухлетняя девчушка. Она склонила головку набок, осмотрела его деловито, ткнула пальчиком в шинель.

— Моко, — констатировала явный факт.

— Как тебя зовут?

— Ксю-ля-ля, — нараспев ответила она.

— Ксюша, — перевела мать.

— Атика, дя-ди-ля.

— Это она просит конфетку, — виновато улыбнулась женщина.

Сергей развязал вещевой мешок и угостил девочку кусочком сахара. Та с удовольствием зачмокала розовенькими губками.

— Про папу не спрашивайте, — шепнула хозяйка, — плакать начнет.

— Ксю-ля-ля, а братик у тебя есть?

— Батик Ди-ля.

— Дима значит, — уточнила переводчица.

— Ди-ля ба-би-ля, де-дичка.

«У бабушки с дедушкой», — догадался Сергей.

Весь вечер постоялец с умилением слушал маленького человечка. Вскоре он уже свободно, без переводчицы, понимал юную собеседницу, знал уже, что зовут его «Лёзя». Она и уснула у него на коленях. Прислонилась головкой и засопела курносым носиком.

Хозяйка — стройная, энергичная женщина с открытым лицом, большими карими глазами. Она то и дело обращалась к Сергею с различными вопросами, губы чувственного рта при этом растягивались в улыбке. В небольшой комнате она была повсюду, куда ни посмотри. Заставила гостя снять шинель, сапоги, мокрые носки заменила сухими. И теперь он, разморенный в тепле и уюте, с посапывающим живым комочком на коленях, был совершенно не похож на командира оперативно-войсковой группы, всего лишь несколько часов назад глядевшего в лицо смерти.

Женщина подошла близко, очень близко, взяла дочурку и положила в кроватку, перевязала рану постояльцу. Ему приготовила постель на железной с бронзовыми шарами по углам кровати, себе на лавке. Он смотрел, как она погасила десятилинейную лампу, распустила косы по белой ночной рубашке. Сергей совсем рядом услышал ее учащенное дыхание и не смог справиться со своим. Он протянул к ней руку и, точно обжегшись, отдернул назад…

…Сергей потом силился заснуть, но сон не шел к нему. Почему-то было неприятно, и вышло как-то не так, все время хотелось помыть руки.

Утром не знал куда глаза спрятать, но неприятное ощущение отступило. Женщина как ни в чем не бывало шутила, улыбалась.

— Как тебя зовут?

— Зоя.

— Красивое имя.

Ксю-ля-ля спит себе, а надо уходить. Будить не стали.

— Проснется, плакать будет.

— Может быть, еще наведаюсь, если ничего плохого не случится.

— Будем ждать, — лукаво усмехнулась Зоя. Ее щеки покрылись легким румянцем.

— Муж-то есть?

— Ушел на фронт в начале войны и как в воду канул, — с грустью ответила она.

Часам к десяти из штаба возвратилась автомашина, отправленная туда еще до рассвета. Прибыл новый заместитель, высокий, подтянутый сержант Чиков Николай. Густые черные брови, такие же усы сразу заметно выделили его на фоне безусых сослуживцев. Он передал письменное распоряжение начальника штаба, в котором сообщалось, что, по оперативным данным, в лесах южнее Рогачево скрываются бандгруппы из числа дезертиров и пособников, несколько разрозненных групп немецких солдат и офицеров, оставшихся от разбитых частей.

Командиру оперативно-войсковой группы приказывалось: действуя в качестве разведывательно-поисковой группы, отыскать, захватить, а при вооруженном сопротивлении уничтожить обнаруженные формирования. В послании также говорилось, чтобы командир ОВГ-8 обратился к председателю сельского совета за помощью и содействием в выполнении этой сложной задачи. Вместе с заместителем прибыл боец Грешнов Алексей, ординарец, как он представился.

Председатель, до недавнего времени командир партизанского взвода, буквально в течение часа выделил двух проводников из бывших партизан и подготовил трое розвальней, запряженных лошадьми.

Обозом, не мешкая, выехали в сторону леса.

Мороз. Все леденеет. Холод прямо-таки струится за воротник. Мягкий пушистый снег по колено. Бойцы в розвальнях, тесно прижавшись друг к другу, сохраняют тепло. Стужа своим дыханием охватывает со всех сторон; оружие спрятано под шинелями, чтобы не запотело и не смерзлось. Только протертые насухо станковые пулеметы на первых двух санях прикрыты попонами. Валенки и накинутые тулупы дают возможность людям чувствовать себя уверенно. Снег глубокий, лошади идут шагом, из ноздрей в ритм движения вырывается белый пар.

Командир оперативно-войсковой группы с проводниками планируют свои действия.

— Бандиты в такой холод могут укрываться в доме лесника или бывших партизанских землянках, — говорит старший из проводников, Иван Петрович, немолодой, с глубокими морщинами возле рта, — немцы лесника с женой расстреляли, раненых красноармейцев они укрывали, теперь там никто не живет. У лесничего я в свое время бывал, его жена приходилась мне свояченицей. Землянки тоже пустуют. Василий, — он кивнул головой в сторону своего молчаливого товарища, — в тех местах пропартизанил более месяца.

В лесу ни дорог, ни троп. Снег везде: под полозьями, на деревьях, лошади своими копытами набросали его на сани и укрытых тулупами бойцов. Ветер здесь потише, выглянуло солнце, оттого, кажется, потеплело.

Остановился обоз в полукилометре от дома лесника. Стали спешиваться, и тут впереди послышались приглушенные звуки выстрелов.

А чуть раньше в доме лесника шел совет. Здесь собралась пестрая компания: три дезертира, один уголовник, два бывших полицая, двое отставших от своих частей немецких соддат и еще один прибившийся мужик, то ли военный, то ли гражданский, толком не поймешь. С распухшим сизым лицом, лихорадочным блеском глаз, надрывно кашляющий всю ночь, он не давал остальным спать своим «буханьем». Шестеро — это вчерашние бандиты, бежавшие с поля боя, а немцев подобрали в лесу. Теперь решался вопрос: что делать с фрицами и «доходягой». Если от солдат избавиться, можно выдать себя за вышедших из окружения и присоединиться к какой-нибудь воинской части, а там видно будет. К тому же эту обузу кормить не надо, у самих кот наплакал, а воровать в деревнях опасно. Решили: немцев и «доходягу» расстрелять, а наутро пораньше идти на поиски воинской части. Приговор в исполнение поручили привести полицаям. У них опыт.

Расстрелянных забросали снегом — можно и пообедать. В доме была обнаружена початая бутылка денатурата. Теперь она своим голубовато-бурым цветом украшала обеденный стол бандитов — две банки консервов, взятые у фрицев, вареная мерзлая картошка, черствые куски хлеба и завалявшиеся сухари.

Первый тост должен был сказать старший полицай. Среди дружков он выделялся бычьей шеей, толстыми руками и колючим недобрым взглядом. После расстрела «лишних» его стали называть «старшой». Он поднял стакан высоко над головой, намереваясь что-то сказать, но не успел: его сосуд с содержимым вдруг мелкими осколками брызнул в разные стороны, послышались из-за окна выстрелы и голоса: «Сдавайтесь или будете уничтожены». Не видя нападавших, бандиты схватили висевшие на стене немецкие автоматы и через окно открыли стрельбу по мелькавшим между деревьями красноармейцам. Ответные пули крошили стекла, стены. Хватаясь за грудь, упал навзничь «старшой». Оставшиеся в живых метались по комнате, пока в окна не влетели гранаты.

Хоронить убитых бандитов не стали. Не было времени.

Через час добрались до небольшой деревушки. В ней всего четыре двора, засыпанных снегом по самую крышу. Живущие здесь женщины и единственный дед о бандитах сказать что-либо не смогли. Лишь одна бабуля пожаловалась: «Ночью жулики последнюю овцу увели, человеческие следы к лесу пошли». Как определил Василий, — в сторону 1СМЛЯНОК.

— Там кто-то есть, — уверенно закончил он. — Если пойдем по следу, глядишь, и прищучим их.

Дальше группа Бодрова ехала с боевым охранением, в готовности немедленно открыть огонь. Петлявшая между деревьями чуть заметная в глубоком снегу тропинка показывала нужное направление. Василий советовал подойти к землянкам со стороны леса. По его словам, все они отрыты на одной большой поляне, а их двери выходят на открытый участок. Командир решил иначе: отделения автоматчиков и стрелков держат под прицелом входы в землянки. Сюда же выдвигаются станковые пулеметы. Лишь одно отделение автоматчиков выходит на опушку со стороны леса, с тем чтобы не допустить ухода окруженных в том направлении.

Несколько десятков метров отделения двигаются по-пластунски по глубокому снегу. Впереди новый заместитель командира взвода прокладывает траншею, по его следу ползут остальные бойцы. Остановились за толстыми стволами деревьев на опушке леса.

Землянок восемь, но лишь из шести труб вьется дымок. Часовые прохаживаются перед входом, останавливаются, разговаривают друг с другом. Все во вражеской форменной одежде, с автоматами, возле одной двери охранник в ватнике, валенках и с ППШ.

До землянок метров сто, на поляне разветвленная сеть траншей, но все засыпаны снегом. Не ожидают фрицы нападения.

Спохватились часовые, когда заметили выдвижение саней с пулеметчиками, подняли тревогу. Но поздно.

Первыми открыли прицельный огонь бойцы из винтовок по часовым, автоматчики настигали выбегавших солдат и офицеров противника. На какое-то время немцы и их прихвостни притихли, блокированные с выхода. За это время взводу удалось выкатить сани с закрепленными на них пулеметами к окраине поляны. В воздухе повисла настороженная тишина. Но затишье длилось недолго. Ведя в сторону леса беспорядочную стрельбу, из землянок стали выскакивать группы по три-четыре человека. Люди падали, вскакивали, отстреливаясь, пытались укрыться за деревьями, но и там их встречали огнем автоматчики. После трех-четырех смертельных вылазок противник вновь затаился.

«Сколько же их осталось?»

А зимний день короток.

Нужны гранаты. Командир взвода направил к землянкам свой резерв — трех бойцов во главе с Чиковым. По проемам дверей стали вести огонь отличные стрелки редкими одиночными выстрелами. Под их прикрытием резерв рывками сблизился с крайней землянкой и в дымовую трубу одна за другой полетели две гранаты. Трое выскочивших из проема попали под прицельный огонь винтовок. Так повторилось со всеми землянками. Не тронули лишь две землянки, входные двери которых были закрыты. И не напрасно. В одной из них находилось четверо красноармейцев, захваченных за два дня до этого при следовании в воинскую часть из госпиталя. Последняя землянка оказалась пустой.

Подсчитали чужих убитых. Мать честная — тридцать девять! Трое тяжело раненных вскоре скончалась. Шестерых легко раненных немцев и одного без единой царапины бандита заперли в землянке. Для охраны были оставлены два бойца.

— Утром пришлю подводу, — пообещал командир взвода, — да пусть здоровый заготовит дров, люди все-таки, — напутствовал он старшего.

Возвратились в Рогачево поздно вечером. Но окошко знакомого домика светилось. Притягивал и одновременно размагничивал этот свет. Сергей робко постучал щеколдой, и дверь почти сразу открылась. Зоя обняла его и прижалась теплой щекой к холодному носу.

— Лёзя, Лёзя! — радостно бросилась к вошедшему девочка.

Он поднял и поцеловал Ксюшу.

— Мока ходи-ля.

— Опять мокрый и холодный, — согласился Сергей.

— А мы ждали, не ложились, — засуетилась хозяйка.