Лида с матерью были дома и обе плакали. Только что возвратились с вокзала, проводили отца в армию, уехали деды. Не хотелось ничего делать, все валилось из рук.

Николай Дмитриевич до последнего дня надеялся: продлят бронь. Обещал ведь председатель райисполкома походатайствовать, да не получилось. Война помаленьку выметает мужчин. Сколько уже пришло похоронок! Женщины одни, куда ни погляди.

Отец не мог придумать, какой подарок оставить на память дочке при расставании. Когда шли на вокзал, купил плюшку, но она не стала есть сдобу, решила сохранить ее на память.

Теперь у Лиды появилась важная обязанность: отвечать на письма отцу и братьям. Фронтовые треугольники шли от них регулярно, значит, живы и здоровы, а это было счастьем для семьи. Очень немногие могли порадоваться такому везению. Почти каждый день приходят извещения о гибели родных или пропавших без вести. Появились в Батурино мужчины-калеки. Люди радовались и этому, главное — живые.

В МТС по брони остались лишь два токаря, моторист по тракторным двигателям, два слесаря по ходовой части, электрик да машинист «на движке» для электрогенератора. Но жизнь не останавливается. МТС работает, ремонтируются тракторы и комбайны. Подлаживают слесари, подделывают, подтачивают, гондобят, одним словом, и понемногу дело движется. Весна на носу. Из колхозов приехали трактористы на подготовку своих машин к посевной, размещаются на постой у жильцов.

К Бодровым поселились пять человек: двое совсем юные, другие, напротив, пожилые мужчины из хутора Красноглинского. Мать была нанята на работу в качестве кухарки для трактористов. За это получала от колхоза пуд муки в месяц. Все съестные припасы, дрова привозились раз в неделю. Спали мужчины вповалку на полу, вместо подушек — фуфайки, одеяла привозили каждый для себя из дома. Уходили они на работу затемно, несколько минут на обед, и снова до позднего вечера.

Лида помогала матери чистить картошку, рубить дрова, кормила и поила корову и, главное, писала письма, сообщала своим дорогим бойцам новости батуринские. Более оживленная переписка сложилась с Вадимом. Ему она сообщила, что в школе появился новый учитель немецкого языка, Арон Яковлевич. У него бледные, впалые от курения щеки, некрасивые губы. Ученики его не любят, убегают с уроков, по-русски от «фрица» слова не услышишь, шпарит все время на немецком. Девчонки про него стишок сочинили:

Поздно вечером Лида пересказывала постояльцам сообщения Совинформбюро, которые днем слушала по радио. Вместе радовались и обсуждали успехи Красной Армии на фронтах. Трактористы часто до глубокоай ночи играли в карты, чаще всего «в козла», рассказывали друг другу всякие небылицы, все как один курили махорку или самосад. В комнате постоянно витал табачный дым, запах пропитанной машинным маслом одежды, обуви, пота. Но было главное в небольшом коллективе: тепло, дружеские, открытые отношения. Никаких ссор, мата, спорили мужчины между собою по разным пустякам, но не больше того. Слово хозяйки было для всех законом.

Дружеская атмосфера в доме создавалась Лидой. Приветливая, улыбчивая, быстрая в движениях, помощница матери во всех ее делах, с торчащими темными косичками, тоненькая девочка сразу стала общей любимицей. Уставшие, замерзшие трактористы оживали, отходили душой при виде ее. Она успевала нагреть воды, а потом каждому полить на руки, по-доброму указывала, кому и куда повесить одежду, поставить обувь, подавала на стол ложки, чашки, стаканы со взваром, проветривала комнату, жарила для постояльцев семечки. Ее оживленное щебетание слышалось весь вечер.

Письма с фронта иногда приходили с зачеркнутыми чернилами словами и целыми предложениями. Девочке с помощью сырых картофелин и лука удавалось в отдельных случаях восстановить смысл написанного. В последнем послании отца были зачеркнуты сразу две строчки, чего раньше не бывало. Упражнения с «проявителями» положительных результатов не дали. Никто из жильцов не смог понять таинственные «снай…» или «с най…».

Николай Дмитриевич был направлен для прохождения службы в войска НКВД. О их деятельности он уже имел представление из рассказов сына. Но военная судьба распорядилась по-своему. В полку по охране железнодорожных сооружений под Балашовом автомашин свободных не оказалось, шоферов было больше, чем требовалось.

На первых стрельбах новобранцев рядовой Бодров выбил двадцать девять очков из тридцати. Дома у него осталось охотничье ружье, во время финской воевал с винтовкой в руках, стрелял всегда хорошо и был уверен: иначе не может быть.

К этому времени в войсках НКВД стало широко распространяться снайперское движение. В частях оно возникло еще осенью 1941 года по опыту Ленинградского фронта, когда немцы там были остановлены. Тогда военный совет фронта обратился к воинам-чекистам с призывом стать инициаторами массового снайперского движения и тем оказать посильную помощь бойцам Красной Армии в истреблении захватчиков.

* * *

В начале 1942 года соответствующая обстановка сложилась в пределах большинства фронтов и снайперское движение в частях всех видов войск НКВД стало набирать силу.

Николай Дмитриевич оказался вовлеченным в эту деятельность с первых же дней службы. После третьей контрольной проверки с неизменно высокими результатами он был зачислен в снайперскую команду полка, а затем и дивизии. В ее составе числилось двадцать шесть человек, имевших боевой опыт.

Команда снайперов первоначально тренировалась в стрельбе из обычных винтовок, причем предпочтение отдавалось старым трехлинейным образца 1891 года. Кучность боя у них оказалась выше.

Подготовка команды проходила под лозунгами: «Первая пуля должна быть решающей», «Семь раз замаскируйся, один раз выстрели», «Пуля снайпера — дорогая пуля». С особой тщательностью отрабатывались маскировка и умение вести наблюдение за местностью. Если замаскированный снайпер был виден ближе чем за сто пятьдесят метров, его работа оценивалась неудовлетворительно. При неоднократном получении такой оценки боец отчислялся из команды и возвращался в свою часть. Тренировки в наблюдении сводились, в первую очередь, к выработке навыков определения расстояния до цели на глаз, к определению изменения обстановки на местности впереди огневой позиции с момента последнего наблюдения.

К концу второй недели команда из двадцати четырех бойцов получила снайперские винтовки, а через несколько дней усиленных тренировок в ведении огня с помощью оптических прицелов сдавшим экзамены по наблюдению, маскировке и стрельбе было присвоено звание «снайпер» и выданы карточки «Личный счет истребителя фашистов».

Снайперскую винтовку с карточкой получил и Николай Дмитриевич.

' Через пару дней команда снайперов была направлена на десятидневную стажировку, как называли эту командировку на передовые позиции, в полосу действий Юго-Западного фронта.

После окончания Барвенково-Лозовской наступательной операции и захвата в конце января 1942 года войсками фронта крупного плацдарма на правом берегу реки Северский Донец положение сторон стабилизировалось. По согласованию со штабом войск НКВД по охране тыла снайперская команда была направлена на участок наиболее высокой активности противника.

Добирались до места назначения сначала поездом, потом машиной, на дрезине по освобожденному от противника участку железной дороги, на лодке и наконец пешим ходом километров тридцать. Командир и политрук группы прилагали немалые усилия в организации внепланового передвижения команды по намеченному маршруту. Никто ее нигде не ждал, всюду приходилось требовать, убеждать, угрожать, поэтому лишь на пятые сутки к вечеру группа добралась до намеченного участка обороны стрелкового полка.

Снайперы были распределены каждый на позицию стрелкового взвода на переднем крае обороны.

Командир взвода, совсем юный лейтенант Баскаков, встретил Николая Дмитриевича настороженно, без особой радости. Немцы находятся метрах в трехстах, ведут себя тихо, изредка постреливают ночью, непрерывно освещают местность ракетами, помогают вести наблюдение. Оборона подготовлена, взводный блиндаж теплый, менять ничего не хотелось.

По приказу командира роты уже через два часа после прибытия снайпер с командиром взвода приступили к рекогносцировке местности. Стемнело. Чтобы противник интенсивнее ее освещал, пулеметный взвод роты периодически вел огонь по окопам противника. Баскаков всего несколько дней, как вступил в командование подразделением, местность еще в достаточной мере не изучил, толкового совета от него ожидать трудно. В этом скоро убедился Николай Дмитриевич, когда лейтенант посоветовал ему вести огонь из траншеи.

— Видели вы хотя бы одного немца отсюда? — осведомился снайпер.

— Я еще нет, но другие наблюдали.

— Что же мне тогда здесь делать?

— Может быть, еще и появятся, — неуверенно пожал плечами Баскаков.

— А если не найдется таких охотников?

— Тогда не знаю, — искренне сознался лейтенант.

Осматривая внимательно ландшафт, Николай Дмитриевич заметил метрах в ста впереди и чуть правее сломанное дерево. Оно стояло на скате небольшой высоты, уходящей в глубь нашей обороны.

Двое разведчиков по подтаявшему снегу ползком добрались до дерева, оттянули сломанные ветви, расчистили сектор обстрела и наблюдения, получилась неплохая огневая позиция. Снайпера прикрывал ствол, маскировали ветви.

К утру бойцы взвода изготовили для него пару матов из еловых ветвей и соломы, Бодрову выдали два одеяла и белый маскировочный халат. Еще затемно, перед рассветом. Николай Дмитриевич выполз на выбранную позицию.

Середина марта. Днем ярко светит и пригревает солнце, возле землянок грязь, а ночью и особо под утро промозглый ветер пронизывает насквозь. Маскхалат с одеялом и шинелью плохая от него защита. Зябко. Но маты и второе одеяло неплохо удерживают тепло снизу. Подумалось: «Воевать можно!»

Наступило утро, и как-то сразу стало теплее. Впереди две небольшие высотки. Позиция снайпера оказалась почти напротив седловины, через которую местность в обороне противника просматривается метров на четыреста, вплоть до жидкого кустарника. Никакого движения. Тишина первозданная. Снег потемнел, осел, не слышно его хруста. Через седловину потягивает легкий ветерок, задувает под одеяло, приходится постоянно его подворачивать под валенки.

Прошло часа два лежания за деревом.

«Спасибо красноармейцам взвода, без их подстилки и одеял за это время можно замерзнуть окончательно», — не раз подумывал Николай Дмитриевич.

Наконец обозначилось какое-то движение. В поле зрения попали лошадь и сани, на которых двое: то ли немцы, то ли местные жители, издалека не разберешь.

Пока снайпер размышлял, сани скрылись за высотой.

Опять тишина и ни единой души. Лишь взводный наблюдатель изредка производит один-два выстрела, маскирует снайпера.

Показалась одиночная фигура. Немец! В форме, но без оружия, с палкой в руке, согбенная фигура, прихрамывает, движенйя замедленные. «Похоже, раненый или инвалид».

Патрон в патроннике, палец на спусковом крючке.

И этот ушел за высоту. «Ну и хорошо, от греха подальше».

Наконец вот она, цель!

Два солдата в серо-зеленых шинелях несут не спеша в опущенных руках какие-то ящики. Николай Дмитриевич выстрелил, но, видимо в спешке, пропал в один из них, который начал фонтанировать жидкостью и паром. Немцы выстрела не услышали, в недоумении уставились на пробитый термос с горячим кофе.

Второй выстрел — один из них уткнулся носом в снежную кашу. Не ушел и другой солдат. Замешкался, завтрак пожалел.

Что тут началось! Немцы открыли массированный огонь по переднему краю взвода из всех видов стрелкового оружия. Ранен был наблюдатель. По месту нахождения снайпера прошлись три длинные пулеметные очереди, но Николай Дмитриевич, укрывшись за стволом дерева, переждал интенсивную стрельбу противника, а когда продолжил наблюдение за седловиной, ни убитых солдат, ни их ноши на прежнем месте не оказалось. Но появилась новая цель. На скате высоты немцы стали готовить новую огневую точку. Она, видно, предназначалась для прикрытия седловины. Двое солдат оборудуют окоп для станкового пулемета, спешат, долбят мерзлый грунт кирками.

Выстрел снайпера прервал работу вражеских солдат. Тот, который стоял на коленях и выбирал землю из приямка, упал лицом вниз и до самого вечера не проявлял признаков жизни. Второй всплеснул руками, отшатнулся назад и сразу пропал из поля зрения.

Сколько ни вглядывался снайпер в оборону противника, до самой темноты новой цели ему обнаружить не удалось.

С наступлением сумерек Николай Дмитриевич возвратился во взводную землянку.

Командир взвода поздравил его с четырьмя пораженными целями.

— Но я подстрелил только троих.

— Наблюдатель зафиксировал больше. Второй пулеметчик упал навзничь.

— Выходит, одной пулей поразил двух фашистов?

— По-другому не объяснишь.

О пропуске через сектор огня двух целей снайпер не стал докладывать командиру взвода. Объясняться тогда пришлось бы долго.

Второй день стажировки не принес какого-либо результата. Когда Николай Дмитриевич опять на рассвете вернулся к поваленному дереву, оказалось, вся седловина от одной высоты до другой перерыта траншеей, а высокий бруствер не дает возможности визуального наблюдения обороны противника. На этой надежной и удобной позиции делать стало нечего, но и уйти было невозможно. Стоило подняться или поползти, пулеметная очередь или пуля снайпера была бы ему обеспечена.

Снайпер не спеша просмотрел через оптический прицел видимую часть переднего края обороны противника, но ничего ее обнаружил.

Стало пригревать солнцем спину, запахло влажным снегом. Жизнерадостными стайками перескакивая с ветки на ветку поваленного дерева, к своим повседневным делам приступили вездесущие воробьи, совершенно не обращая внимания на неподвижно лежащего человека.

Николай Дмитриевич стал вспоминать — сколько раз стрелял из охотничьего ружья по воробьям так, от нечего делать. Сейчас ему стало их жаль. Пришел на память случай, как такой же ранней весной в своем дворе подстрелил галку. Говорили знающие люди, ее мясо не уступает по вкусовым качествам куриному. Жена сварила щи, а они оказались с горьковатым привкусом.

На переднем крае у немцев по-прежнему без перемен.

Погода хорошая, лежи себе и лежи, отдыхай — редкие минуты на фронте. Мысли вот только невеселые. Как жена? Скоро сажать огород, сено готовить для коровы на зиму, Лида помощник слабый, от сыновей что-то нет долго писем. Вспомнилась Финляндия, множество каменных высот, поросших мхом, соснами да елями, канав, прорытых параллельными рядами, для стока воды.

С Финляндией у Николая Дмитриевича была связана одна неприятная история. Совершал он поездку на своей автомашине ГАЗ-АА в соседнюю воинскую часть с помпотехом батальона, старшим лейтенантом. Мороз под сорок градусов, дышать на открытом воздухе затруднительно. Получили фураж для лошадей, но старший лейтенант задерживался, решая еще какие-то вопросы в штабе полка. От машины не отойдешь, бензина в обрез, да и помпотех может вернуться в любую минуту. Так и сидел шофер под тихими соснами в холодной кабине в одной шинели и незаметно перестал воспринимать окружающий мир. Невдалеке остановилась маршевая рота на отдых, бойцы развели большой костер, одному из них захотелось посмотреть на одиноко стоявшую автомашину. В кабине он и обнаружил замерзшего шофера. Его принесли к костру в скрюченном, застывшем состоянии, так, на всякий случай — вдруг оживет. Положили поближе к костру. Отогрелся, зашевелился боец к большой радости спасателей. Вернулось сознание. Сам потом удивлялся: тогда и позже, до самого конца войны, даже не заболел. Зато после демобилизации, дома, чирьи из него вылазили десятками: ни сесть, ни лечь, в больнице с ними побывал, врачи вылечили лишь многократным переливанием крови. Никому не говорил, что замерзать совсем не страшно и не больно: незаметно, в приятной дремоте покидает сознание.

И вновь думы всякие: хватит ли картошки у семьи до нового урожая? Подсчитывал в уме: сколько ее еще осталось в погребе. Трактористы скоро уедут, много ли муки в запасе? Жене надо где-то работать, а что посоветовать? Необходимо на лето дочку к дедам отправить, им будет повеселее и жене полегче. Пишет жена, что сестра двоюродная, Аня, просится пожить в семье, она только что закончила медицинский техникум, девушка неплохая. Пусть живет. Дочка растет быстро, взрослой становится, нужно одеть, обуть. Хорошо, что Сережа свой командирский денежный аттестат прислал матери, помощь большая…

Так и пролежал Николай Дмитриевич весь божий день на снегу в воспоминаниях и мыслях о том, что камнем лежит на душе.

В последующие три дня вместе с командиром взвода и в одиночку исползал весь передний край, но не нашел нужной огневой позиции.

Вечером в землянке после ужина разговаривают красноармейцы между собой обо всем: о хорошем и плохом, войне, мирном времени. Командир первого отделения, чернявый, с цыганским лицом, живой и веселый младший сержант посочувствовал снайперу. Предложил безопасный, по его словам, эксперимент по выманиванию фашистов и сам предложил его осуществить. Он считал: если в сторону противника отрыть ночью отсечную позицию длиной метров двадцать под углом к переднему краю обороны, с промежутком метров в шесть-восемь еще одну такую же небольшой протяженности, а потом неожиданно для немцев перескакивать из первой во вторую по открытому участку, противник обязательно будет пытаться вести прицельный огонь, хотя и бесполезный — времени не будет на результативный выстрел. Немец непременно высунется в это время из своего окопа, тут уж снайпер не должен дремать.

Идею одобрил командир взвода. Ночью на правом фланге обороны проимитировали активные действия, отвлекли внимание противника, а в это время были подготовлены, как замышлялось, две траншеи. Снайперу бойцы понатаскали кучу камней, сухой травы для огневой позиции, желали успеха, хотя и окрестили эти действия «игрушкой». Нашлись и добровольцы поиграть со смертью.

В первый же день снайпер сумел произвести два прицельных выстрела. На другой день удалось выманить под огонь снайпера еще одного охотника пострелять по движущимся целям.

С результатом «уничтожено семь оккупантов», как записал командир взвода в «Личный счет истребления фашистов», Николай Дмитриевич закончил декадную командировку.

В части ему было присвоено звание ефрейтора как выполнившему условие, в соответствии с которым оно дается снайперу, уничтожившему не менее двух фашистов.

Лида вновь пыталась проявить зачеркнутые цензурой строки в письме отца. Он сообщал, что не мог посылать письма более двух недель, но теперь все позади.

Николай Дмитриевич писал о том, что его переводят для прохождения службы на охрану железнодорожных мостов через реку Маныч в Ростовской области.

Прибытие балашовской группы бойцов в гарнизон на Маныче совпало со значительной заменой в войсках рядового и младшего командного состава. Войска по охране железнодорожных сооружений передали семнадцать с половиной тысяч человек на формирование стрелковых соединений внутренних войск НКВД, взамен получили пополнение новобранцев старших возрастов, ограниченно пригодных для службы, в большинстве слабо владеющих русским языком.

Николая Дмитриевича назначили командиром отделения. Из десяти подчиненных с Северного Кавказа и из Закавказья русский язык знал лишь грузин Беберидзе, три года до этого отслуживший в Красной Армии. Он стал помощником и переводчиком у командира отделения.

Первую неделю боевой подготовки Николай Дмитриевич изучал с новобранцами устройство винтовки, занимался строевой.

Командиру отделения людьми командовать еще не приходилось. Теперь его раздражали тупое выражение лиц отдельных подчиненных, их непонимающие глаза, постоянное отсутствие желания что-либо делать. Стоит отвернуться, тут же сбиваются в кучу на солнечной стороне землянки и молча сидят на корточках нос к носу. Беберидзе частенько предлагал подавать команды разгильдяям, как он их называл, пинком. Втихомолку он так и поступал, строго придерживаясь правил армейской жизни: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим».