В Батурино никогда еще не размещалась и даже не останавливалась никакая воинская часть. Военные наведывались лишь в качестве отпускников. Это всегда было событием не только для семьи служивого, но и для соседей, да и для всего хутора Черкасского. Военные пользовались непререкаемым авторитетом, звания не имели значения, военные — и все.

В июне 1942 года в Батурино прибыл стрелковый полк на переформирование. Военные были теперь повсюду. Только на территории МТС разместился батальон. Бойцы и командиры в новом обмундировании, лишь винтовки у них старые, с потертыми деревянными частями. Штаб батальона разместился у соседей Бодровых. Там жил бухгалтер МТС. Помещение имело три жилые комнаты с двумя отдельными входами и коридорами.

Теперь Лида могла целыми днями смотреть в окно или с крыльца и наблюдать, что делают военные. Ей нравилось-то занятие. Все было ново, интересно: как бойцы и командиры входили в штаб, выходили из него, отдавали честь друг другу, говорили о чем-то важном. При построении батальона утром и вечером чуть ли не весь эмтээсовский люд выходил из своих домов посмотреть на военных. Четко и красиво роты шли строем. Вечером перед отбоем проводится вечерняя прогулка, подразделения поют песни в строю, да так, что слезы у женщин на глазах появляются.

Военных было много, держались они особняком, с гражданскими общались мало. Весь день шла у них боевая подготовка: стрельбище организовали в балке у Казенного пруда, отрабатывали атаку и оборону в открытом поле, а окопы и блиндажи на западной окраине Батурино готовили настоящие. Война приближалась. Вскоре и жители стали подтягиваться в распорядок дня военных. Бойцы и командиры жили в палатках. Чтобы не булгачить военных, как говорили женщины, надо всем ложиться спать, как только у них прозвучит сигнал «отбой», и вставать не ранее шести утра, пока не будет «подъема».

Жизнь шла своим чередом. Вскоре появились и знакомые среди командиров. К Ане по вечерам стал приходить «дядя Вася, капитан», как окрестила его Лида. Это был русоволосый, среднего роста стройный крепыш, с приветливой улыбкой на молодом лице. С Аней они подолгу сидели на ступеньках крыльца и часто негромко пели. Капитан аккомпанировал на гитаре.

Лида садилась обычно в коридоре на маленький стульчик, слушала, как слаженно поют Аня с дядей Васей. Иногда к ней подсаживалась мать, устало прислонившись спиной к стене. Вместе молча слушали новые задушевные слова и мелодии.

Капитан знал множество забавных историй, умел их рассказывать, то и дело вызывая у женщин неудержимый смех до слез. Приходила в гости Юля, просто так, поболтать, послушать. Подсаживалась к Лиде, и они, прижавшись друг к другу, подпевали молодым людям. Девочки первыми начинали громко смеяться, если дядя Вася рассказывал что-либо интересное из своей жизни, выдумывая при этом всякие небылицы.

Вчера вечером всей компанией ходили в клуб, смотрели фильм «Чапаев». Военных в зале полным-полно, их большинство. «Взрослые люди, а радуются и печалятся по ходу сюжета, словно дети», — подумала Лида. Мальчишки, те реагируют еще эмоциональнее. «Бей гадов!» — кричат из первых рядов, традиционного места скопления батуринских пацанов.

Юля сообщила Лиде на ухо, что получила письмо от Вадима.

— У него все в порядке. Из Камышина его направляют в Сталинград.

— Это хорошо, тыл глубокий. А нам что-то не пишет.

— Просит передать привет, сообщит о себе, когда прибудет на новое место службы.

— От Сережи нет долго писем, — удрученно сказала девочка.

— По радио сообщают, будто немцы опять начали наступление. Вновь скоро пойдут похоронки.

Дядя Вася проводил Аню с Лидой до крыльца.

Матери удалось накосить сена в дальней балке Казенного пруда. Она подрядилась с соседкой клубные наружные стены обмазать и побелить. Надо накопать и принести глины, набрать соломы, коровьего жидкого помета. На все требуется время, поэтому Анна Михайловна попросила съездить за сеном Аню с Лидой. Быков и арбу дали в колхозе как семье фронтовиков. На поездку напросился и дядя Вася. Ехали молча. Разговор что-то у молодых людей не ладился, а Лиде хватало забот с цветами. Она то вставала из-за грядушек арбы, чтобы сорвать понравившееся чудо природы, то вновь садилась и продолжала формировать красивый букет. Когда приехали к собранным накануне копнам сена, капитан предложил Лиде поучиться стрелять из пистолета ТТ. Она с интересом взяла оружие в руку, покрутила его так и эдак, сама взвела курок и нажала на спусковой крючок. Потом нашли небольшую жестянку, установили на земле, метрах в двадцати от себя. Капитан дважды выстрелил и оба раза попал в цель. Лида со страхом взяла пистолет, одно дело — просто подержать, другое — когда надо стрелять. Капитан, сзади придерживая ее руки, дослал патрон в патронник.

— Стреляй!

— Боюсь.

— Я же держу и тебя, и твои руки.

— Ладно.

Возле самого лица резко рвануло выстрелом воздух. Лида не ожидала такого грохота. Когда стрелял дядя Вася, было не так громко. От испуга она выронила пистолет под ноги, в пыль.

— Чистить придется долго, — с сожалением сказал капитан, — тебе, Лидок, исправлять положение.

Он разорвал носовой платок, который подала ему Аня, разобрал пистолет, показал, что и как надо сделать, чтобы почистить и собрать его.

— А мы с Аней пойдем поищем, где можно еще накосить сена.

Лида тщательно вытерла все детали, пытаясь собирать их воедино, но ничего не получалось. «А дяди Васи все нет и нет», — думала она. Наконец удалось вставить защелку и пистолет оказался собранным. От радости Лида несколько раз попробовала работу частей, затем вставила магазин, не желая того, передернула затвор и нажала на спусковой крючок. Грохнуло так, что заложило уши. С испугу Лида отбросила пистолет с выходящим из ствола дымком и, закрыв глаза, присела. Подбежали запыхавшиеся дядя Вася и Аня, оба бледные, растрепанные. Капитан взял девочку за руки, поднял, осмотрел с ног до головы.

— Слава богу. Никому, Лидок, не говори об этом ни слова, а то меня под суд отдадут.

Лида не смогла помочь капитану и Ане накладывать сено в арбу. Отрешенно смотрела она на работающих. Сознание прояснилось, когда она уже лежала на плавно покачивающемся возу. Дядя Вася рассказывал веселую историю, но девочка на сей раз не смеялась, как это было всегда. Когда въехали в Батурино и Лида увидела коменданта в окружении пацанов, она молча кивнула головой в его сторону.

Дядя Вася, смотри, опять идет комендант с малокалиберкой собак стрелять. Мне это не нравится. А сегодня у нас ничего не произошло.

По вечерам в МТС то и дело сверкали лучи немецких и отечественных фонариков. Пацаны приобретали это чудо техники мыслимыми и немыслимыми способами. Ходили на станцию, в эшелонах выменивали на табак у военных, покупали на базаре у эвакуированных. У кого не было фонарей, просто включали и выключали автомобильные лампочки. В красном уголке МТС теперь располагался склад сухих батарей БАС-80 и БАС-60. Нижнее стекло одного из окон было выставлено. Стоило часовому зайти за угол, как одна батарея оказывалась у пацана. А это на пятнадцать фонариков. Ночью к складу не подходили.

Дядя Вася подарил Ане трофейный с толстой линзой фонарь, а соседний мальчишка, одногодок Колька, отклеил от БАС-80 три элемента, и теперь Лида, регулируя пучок света, могла освещать стоящие напротив дома широким кругом света или одной точкой.

Однажды утром мать разбудила дочку.

— Военных больше нет. Ушли.

Аня плакала. Дядя Вася накануне дольше обычного просидел с нею на порожках, подарил бинокль, ничего не сказал об отъезде. Прислал потом одно письмо из Серафимовича, больше от него вестей не было.

Лиде нравилось смотреть в бинокль. Интересно наблюдать с крыши своего дома, как далеко идущие люди оказывались близко, их можно даже узнавать. Колька тоже подолгу рассматривал в бинокль окружающий мир. При этом его ясные голубые глаза светились счастьем. Но длилось это недолго. Как-то утром мать через посыльного была вызвана в военкомат. Перепуганная Анна Михайловна не знала, что и подумать, ведь трое на фронте. Не чуя под собою ног, помчалась вслед за посыльным. Комиссар без всякого вступления спросил:

— Есть у вас в доме бинокль?

— Есть.

— Имущество это военное, его надо сдать немедленно.

В тот же день Лида отнесла бинокль в военкомат. А несколько дней спустя она увидела «военное имущество» у сына военкома.

— Надо было спрятать, — запоздало посоветовал Колька.

Надвигался фронт. В Батурино было две школы: первая — в два этажа, деревянная и вторая, кирпичная, для старшеклассников. В одноэтажном здании всего за одну ночь был организован военный госпиталь. Стали появляться автомашины с ранеными. Обратно машины возвращались с колхозными продуктами, задерживались иногда на день-другой.

В один из таких приездов в МТС остановился американский «студебеккер», большая, сильная автомашина, крытая тендом, досель в Батурино невиданная. Пацаны сбежались со всей округи посмотреть на это чудо. Машина была фронтовая: в одном месте побита, в другом поцарапана, тарахтит, того нет, другое еле держится, дверь совсем не закрывается. Приехал в МТС на машине старшина. Он один из эвакуированных в конце прошлого года был призван отсюда в армию. По каким-то делам они с шофером отсутствовали, а детвора тем временем исследовала машину. Фары у нее были с разбитыми стеклами, а лампочка лишь в одной, но американская, такой ни у кого нет, торчит в зеркальном окружении рефлектора. А вынуть ее — только чуточку нажать и немного повернуть. Не удержался Колька, взял лампочку, а что с нею делать, толком не знает, а на место поставить жалко. Решили с другом закадычным отнести ее на пруд и закопать в ил, а когда машина уедет, будут подключать к БАС-80, на половину МТС освещения хватит. Так и сделали. Но когда лампочка была уже под водой, друзья увидели быстро приближающегося к ним старшину с группой ребят. Лампочку пришлось отыскать и отдать владельцу. Кольку с другом старшина привел и посадил в «студебеккер». Сбежались дети и женщины выручать «арестованных». Лида побежала за матерью Кольки, а га как разъяренная тигрица с бранью набросилась с ходу на старшину, оттолкнула его от борта и освободила друзей из-под стражи. Тут же оба получили по увесистому подзатыльнику. Колька потом три дня не показывался на глаза, а девочку стал считать спасительницей.

Лида жила у дедов, когда немцы впервые бомбили Батурино. Горшовка располагается в глубокой низине, долине речки Паники. Дорога к хутору идет через бугор, зимой с него можно даже скатываться на санках. В этот вечер она пошла «на улицу», так назывались хуторские сходки молодежи. Здесь мальчишки и девчонки просто ходили туда-сюда, пели песни под балалайку, рассказывали друг другу новости. Взрослые девушки держались отдельно от детворы. Невдалеке, «на Вольном», так называли места, где когда-то казаки пасли табуны лошадей, красноармейцы из Урюпинска косили сено, оттуда по вечерам наведывались в хутор. У тех взрослых были свои интересы, особые отношения, не всегда понятные этой самой детворе, но весело на улице было всем.

Молодежь уже собиралась разойтись по домам, когда вдруг за бугром небо озарилось светло-розовой вспышкой, потом еще и еще… Сначала подумалось: молнии. Но сполохи чередовались один за другим на безоблачном небе. Послышались глухие удары. Стало понятно: бомбы. Война все время была где-то далеко, теперь она оказалась рядом.

Наутро, чуть свет, Лида поспешила в Батурино.

«Как мама? — не покидала мысль. — Может быть, она нуждается в помощи? Колька теперь уже все разведал, рассказам не будет конца».

Батурино видно издалека. Солнце взошло, хорошо освещая строения и сады. Первое, что отметила девочка, МТС вся цела и невредима, да и само Батурино не изменилось. Только где-то в центре поднимался вверх негустой дым.

Мать была дома, как всегда в это время, выгоняла корову в стадо, Аня еще спала. Ни одна, ни другая толком ничего рассказать о бомбежке не смогли. Когда начали взрываться бомбы, они, не успев как следует одеться, укрылись в погребе. Но там с весны еще сохранился набросанный для холода снег, поэтому долго в этом укрытии не задержались, пошли в бомбоубежище, которое подготовили для себя красноармейцы, да так им и не воспользовались. Но это далеко, метров сто. «Эвакуированная семья, так та и до сих пор не выходит из бомбоубежища, — рассказывала мать, — а мы ушли, как только улетели самолеты».

Колька действительно уже знал, где и что произошло. Он повел Лиду показать, где бомбило. «Там все дома ходуном ходили».

Ударам авиации подверглись постройки «Заготзерно» и та улица, где размещался военный госпиталь. Возле самого госпиталя не упало ни единой бомбы. Глубокие воронки изуродовали середину широкой улицы, пустырь почти до самого кладбища, взрывами были порваны телефонные провода, повалены столбы, выбиты стекла в домах, поломаны заборы. Был убит дедушка Чесноков; он сидел на лавочке, курил перед сном. Взрывной волной его подняло вверх и ударило о столб. Колька показал, где он сидел, и гот столб, о который его ударило.

— Знаешь, почему бомбы не разрушили дома? — со знанием дела спросил он у Лиды.

— Откуда бы мне знать? — повела она по-девичьи плечами.

— Земля у нас мягкая, бомбы уходят глубоко, до самой глины, а когда взрываются, ударная волна уходит вверх, осколки почти все застревают в земле.

Колька поковырялся обломком штакетника на дне воронки и извлек из осыпавшейся глины рваный четырехугольный кусок металла чуть ли не с ладонь величиной. Поблескивая неровными острыми краями, он спокойно лежал в руке мальчика, совершенно безобидный.

Встречались хуторяне у домов и на дороге, но Лида не узнавала многих. Бледные, испуганные лица, семенящая быстрая походка, втянутые в плечи головы изменили облик людей.

Дым, который Лида видела еще издалека, шел от «Заготзерно». Там сразу несколько бомб угодили в длинный, метров на сто, склад, расположенный вдоль железнодорожного пути. Деревянные стены и крыша склада были разметаны и сгорели, тлели вороха пшеницы, уже готовые к отгрузке. Этот белесый дым и теперь заволакивал всю территорию «Заготзерно». Залитые водой большие кучи зерна чадили, распространяя резкий запах горелого хлеба.

За пустырем, куда тоже падали бомбы, жила семья дяди, Ивана Дмитриевича. С нарастающей тревогой шла туда Лида. Слава богу, все оказались живыми и здоровыми. Но Колька обратил внимание на множество масляных пятен около дома. На недоуменный вопрос ребят тетя Дуня поведала о случившемся.

— И смех и грех с этой бомбежкой, — начала она со смешком.

— Племянница Женя приехала на быках в Батурино с обозом пшеницы нового урожая. Взвесили хода с хлебом, стали на площадку для выгрузки. А тут налетели самолеты. Девчонки-погонщицы прыснули в разные стороны. А на территории «Заготзерно» яма с мазутом. Женя с подружкой сразу бросились бежать к нам. Племянница не заметила в испуге эту ловушку и плюхнулась в нее. Подружка помогла Жене выбраться, и они прямиком через сады и огороды бегом сюда. Мы укрылись в бомбоубежище всей семьей, когда раздались первые взрывы. Прибежать-то они прибежали, но в таком виде, когда даже в ушах мазут, девчонки спуститься к нам постеснялись. Светила луна. Бабушка Агафья выглянула из убежища, когда затих гул самолетов. Видит, кто-то стоит у входа и отсвечивает лунными бликами. Бабушка подумала — десантники в кожаной одежде, начала креститься и читать молитву: «Царица ты моя небесная, Пресвятая Богородица…» А малышка Тамара, сидя на ее коленях, стала тоже себя осенять крестным знамением и громко повторять молитву на свой лад: «Царица ты моя немецкая, святая погородница…» Женя услышала хохот в бомбоубежище, подумала, что ее родственники с ума посходили от бомбежки, стала спускаться вниз по ступенькам, чтобы оказать нам помощь. Хорошо, что стала звать нас по именам, а то перепугала бы до смерти.

Вскоре Батурино вновь бомбили, но теперь днем.

Лида с подружками сидела на пригорке, они вели свои нескончаемые девичьи разговоры, делились секретами, перелистывали альбомы с любовными стихами, песнями и картинками. Послышался еле уловимый звук летящих самолетов. Высоко на голубом небосклоне завиднелась группа маленьких серебристо-белых машин. Выстроившись ровной цепочкой, будто караван птиц, они медленно плыли в безоблачной синеве. Вдруг первый самолет, задрав вверх правое крыло, стал круто падать вниз, за ним второй, третий… Расширенными от удивления глазами смотрели девчонки на происходящее, не понимая, что случилось. Сначала они услышали нарастающий вой пикирующих бомбардировщиков, затем падающих бомб и грохот взрывов. Все бросились бежать по домам. У Лиды на юбке оборвалась пуговица, то и дело спадая, юбка затрудняла движение. Пришлось ее быстро снять и так бежать, сверкая голыми ногами. В кофточке и трусах влетела она в бомбоубежище. Успела вовремя. Над МТС разгорался воздушный бой. Уже слышались непрерывные пулеметные очереди, рев авиационных моторов. Девочка стала под самое толстое бревно в надежде, что пуля его не пробьет. Потом все стихло. Люди с опаской выходили из-под земли. Не слышно ни собак, ни кур. Но вот и они начали покидать свои укрытия: соседский Шарик вылез из поваленной бочки, петух вывел своих подопечных с насеста под коридором.

Мать не пустила Лиду на станцию. Прибежавшие оттуда люди сказали, что бомбили воинский эшелон и много бойцов поубивало. Надежда была на Кольку: он в точности разузнает, где и что случилось.

Колька появился только под вечер.

— Наши одного немца угробили, — без вступления сообщил он, — самолет сгорел за Опытным полем. Но и один наш сбит, хотя поврежден не очень сильно. Его автомашиной будут буксировать на ремонт. Военный эшелон стоял возле семафора, где и был атакован немецкими самолетами. Бойцы бросились врассыпную. Бомбы в эшелон не попали, падали справа и слева, там бойцов много погибло, человека двадцать, есть раненые. Убитых уже похоронили, а раненых отнесли в госпиталь…

Поведала о своих приключениях и Лида. Только про оторванную пуговицу на юбке она рассказывать не стала.

Утром мать отправила Лиду к дедам в Горшовку.

— В колхозе поработай, — напутствовала Анна Михайловна, — нечего шилыганить, может, на трудодни зерна немного дадут, а то у нас с тобою на зиму никаких запасов нет.

Колька проводил подружку до Казенного пруда. Рассказал, что два дня назад одноклассник Генка Кумсков стал разбирать взрыватель от бомбы, хотел посмотреть, как он устроен. Нашел его Генка в пустом вагоне на станции. Находка так рванула, что четыре пальца левой руки влипли в стенку коридора, в котором он «мастерил».

— Скучно мне будет без тебя, — сказал Коля, не глядя на девочку.

— С чего бы тебе скучать, ребят-то вон сколько вокруг.

— Должно быть, с тобою интереснее. Улыбка у тебя не как у всех.

— Иногда буду приходить мать наведывать и тебя увижу. А ты все новости запоминай, потом мне расскажешь. И взрыватели разные не разбирай.

— Ладно.

— Ты иди домой и не оглядывайся, а то мне как-то неловко становится, когда ты на меня гладишь.

— Ладно, — после некоторого раздумья согласился Колька. Лида работала в колхозе, отвозила на быках зерно от комбайна. Из бункера оно само насыпается в ход, а уже на юку его сначала пересыпают меркой в «центнерный» ящик, потом взвешивают и высыпают в ворох. С весов помогают снять ящик, остальное нужно делать самой. И так с раннего утра до темноты: к комбайну и обратно. Уставала так, что вечером и «на улицу» идти не хотелось. Вставать надо рано, с восходом солнца.

По вечерам на берегу Паники, у самой воды чудятся глухие удары. Говорят, это фронт слышится, он не так уж и далеко.

Как-то с дедом перелистали имевшиеся в доме учебники и другие книги. Отобрали те из них, где были портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, других вождей, решили книги сложить в ящик и закопать в саду.

— Немцы придут, за эти картинки к стенке поставят, — говорил дед.

— Да не придут они сюда, — возражала внучка. — Знаешь, сколько военных в Батурино было?

— Дай-то бог. Прут-то немцы вон как, удержу на них нет.

— Медом откупимся, — подает надежду бабушка.

— Отберут без выкупа. Я немцев по первой мировой войне помню. Грабить они мастаки.

Наутро дед отрыл под старой грушей щель, перекрыл ее жердями, плетнем, сверху засыпал землей.

— Наше бомбоубежище будет, — пояснил он. — А ежели немцы надолго здесь задержатся, будем жить в погребе.

Ночью дед на тачке повез большую и малую молочные фляги с медом на берег Паники. Он заходил в воду по самый подбородок и опускал их на дно в ил. Свой неприкосновенный запас Дмитрий Карпович хранил с начала войны.

— Если немцы не найдут фляги, зимой большую в колхоз сдадим, а малой сами попользуемся, — сказала бабушка Лиде. — А ты молчок, никому ни слова. Ты думаешь, немцы не придут, а ведь наши квартирантки еврейки уехали куда-то на второй день после бомбежки Батурино. А девки-то знали, кто они такие, эти фашисты.

Вернулся с фронта по инвалидности дядя Иван Дмитриевич. Пробили ему вражеские пули ногу, живот, а разрывная — правую руку. Если первые две особого вреда здоровью не нанесли, то последняя скрючила пальцы, подтянула вовнутрь ладонь. Писать пришлось учиться заново левой рукой, получалось хуже, чем у первоклассника. Уже на третий день его пребывания дома пришел посыльной из райкома партии. Предложили пост председателя райисполкома.

— Некого больше поставить, — пояснил первый секретарь райкома, инвалид без ноги, — а работы много. Фронт приближается.

Пришла взволнованная Юля. На ее бледном лице ярко выделялись черные брови, отдавали синевой губы, не мигая, смотрели глаза.

— Что случилось? — упавшим голосом спросила Лида.

— Ничего плохого. Дай прийти в себя, а то сразу не соображу, что сказать.

— С Вадимом что-нибудь?

— Нет.

— Иди садись ко мне на диван, забирайся с ногами. — Видя нерешительность взволнованной девушки, Лида потянула ее к себе за руку.

Юля молча села.

— На днях, — начала она рассказ, — меня позвали в райкома комсомола. Первый секретарь долго говорил о том, о сем, спросил, что пишет отец с фронта, с кем я дружу. В конце беседы сказал, чтобы я сегодня зашла в четвертый кабинет отделения НКВД. Сейчас я там была. Встретил меня дядя, улыбающийся такой, лицо круглое, лысый, а глаза узкие, прищуренные. Смотрит, и такое ощущение, будто видит меня насквозь. Тоже говорили о многом. Расспросил и о Вадиме, сказал, что служит он в войсках НКВД. Я вся обмякла. По-твоему, ему известно о нашей переписке?

— Этого я не знаю, — с сомнением покачала головой Лида.

— Я тоже удивилась, — продолжала гостья. — Сама ни о чем не спрашивала. А потом он сказал, будто немцы могут сюда прийти и что мне придется бьггь связной, собирать и передавать сведения об оккупантах лицам, которые мне будут называть пароль.

— Как интересно! Какой же пароль?

— Это мне потом скажут. Но на этом наш разговор не закончился. Не знаю с какой стати, но теперь я член бригады содействия НКВД.

— А что это такое? — зажглись любопытством глаза Лиды.

— Я должна сообщать в отделение НКВД о появлении в Батурино неизвестных людей, распространителях ложных и провокационных слухов, о тех, которые восхваляют немцев, занимаются вредительством, порчей колхозного и государственного имущества.

— Вот здорово!

— Как бы не так! Я боюсь. Немцы сразу расстреляют, как только им станет что-либо известно.

— Откуда они узнают? Ты больше никому об этом не говори. А я тебе помогать буду. Кольку посвятим в тайну, ему все всегда известно.

Девочки долго еще тихо переговаривались о том, как им быть, если придут немцы в Батурино.