Первые дни прошли без особых событий.

Все было спокойно.

Я еще и еще раз пересматривал первоначальный план, продумывал предполагаемые встречи с противником, обобщал результаты наблюдений: Но противника не было: он словно в воду канул.

Люди нервничали. Все чаще ко мне подходили матросы с вопросом: «Когда же мы встретим противника, товарищ командир?» А я досадовал не меньше других.

Мы находились в районе Вадсё — маленького порта. Было известно, что там иногда отстаивались одиночные транспорты. А что, если попытаться насколько можно близко подойти к нему? Район для подводной лодки мелководный, но все же…

Решение пришло быстро, но у самого входа в порт у лодки вдруг заклинило носовые рули. Что за оказия такая! Прямо какой-то злой рок преследовал нас.

Сначала причину неудачи объясняли тем, что боцман недостаточно внимательно осмотрел перед выходом с базы приводы рулей и где-нибудь выскочила шпилька. Но боцман заявил, что все шпильки закреплены. Значит, что-то другое. Нужно было осмотреть рули. Пришлось лечь на обратный курс. Когда же наступила темнота и лодка всплыла, выяснилось, что мы попали в рыбацкие сети и намотали их на ограждение рулей. Чего доброго, так можно было намотать их и на гребной винт.

Рулевой, с трудом удерживаясь за носовой леер и прижимаясь к борту, то и дело окатываемый набегающей волной, пытался с помощью багра стащить сеть, зацепившуюся за правое перо горизонтального руля, но сделать это в полной темноте было невозможно. Тогда, используя качку, работая различными скоростями хода, включая и задний, стали маневрировать курсами. Через час такой «джигитовки» рули заработали нормально.

Зарядив аккумуляторную батарею, мы погрузились. Под водой было тихо, спокойно и даже тепло. Сбросив с себя полушубок, сильно отяжелевший от воды, я сел за стол. Резало глаза. В последнее время мы не умывались, так как запасы пресной воды были на исходе и по закону моря она расходовалась экономно. На лице был слой соли. Чтобы не воспалились глаза, я все-таки попросил принести мне полкружки воды, чтобы промыть их. Ко мне подошел молодой гидроакустик Облицов.

— Неужели мы никого не потопим, товарищ-командир? — спросил он меня.

Потопим, помоги-ка лучше мне снять сапоги, так размокли, что одному с ними никак не справиться. Лучше прослушивайте море.

— Мы стараемся, товарищ командир.

«Все стараются, и я тоже, а что толку?» — подумал я, а вслух сказал:

— Появится в нашем районе — непременно потопим, только не зевайте.

«Потопим! — с досадой повторил я про себя, когда Облицов ушел. — Легко сказать! Почему же мы до сих пор не топили? Может быть, я неправильно выбрал маршрут? Неужели за все это время ни один конвой не прошел через наш район? А если не прошел, то со дня на день должен пройти. Только где именно?»

От всех этих вопросов было не по себе. Немного отдохнув, я прошел в центральный пост. Штурман Усенко, увидев меня, спросил:

— Как будем маневрировать в эти сутки?

— Так же, как и до сих пор. — Я подошел к карте и показал ему курсы, слегка обозначив их карандашом. Ночь не принесла ничего нового. Так же прошла первая половина дня. Обед проходил скучно.

— Когда нас будут вызывать с позиции? — спросил меня Смычков.

— Должно быть, завтра. А что?

— Нужно подремонтировать машину. Масляный трубопровод проверить. Где-то пропускает масло.

— Возможно, нам придется задержаться еще на пару суток.

— Двое суток потерпим как-нибудь. Был бы от этого прок, — сказал Смычков.

Да, был бы прок…

— Как вы думаете, будет прок? — в шутку спросил я у моряков, стараясь расшевелить их.

— А как же иначе? — быстро ответил за всех Матяж. — Конечно, будет.

Этот ответ немного взбодрил ребят.

После обеда я подошел к гидроакустической рубке и открыл дверь. Лебедев встал и снял наушники. Лицо его мне показалось исхудавшим и каким-то удрученным.

— Вы больны? — спросил я.

— Как вам сказать, — замялся Лебедев, — наверно, просто устал.

Этому можно было поверить. Я тоже устал, и все устали. Но мы, черт возьми, все равно встретимся с противником. То ли какое-то чувство подсказывало мне, что на этот раз мы вернемся домой с победой, то ли желание было так велико, что оно стало убеждением. Есть вера — есть и надежда, а с ней и запас сил. Время тоже еще есть.

Я посмотрел на часы: приближался час заступления очередной смены на вахту.

— Сейчас вы сменитесь, — сказал я Лебедеву, — проинструктируйте как следует Облицова, а сами отдохните.

— Нет, товарищ командир, — ответил он, — я не выйду из рубки, пока не найдем противника. Сейчас темное время, а корабли чаще всего в эту пору и совершают переход.

— Ну что же, оставайтесь. — Я отошел от него, а он снова надел наушники и погрузился в привычную ему симфонию причудливых звуков подводного царства.

Я прошел в спальный отсек и лег на диван. Перелистывая томик Пушкина, незаметно задремал. Проснулся внезапно. Поднявшись с дивана, подошел к двери, ведущей в рубку, и открыл ее.

— Как дела? — хотел было спросить я у Лебедева, но, увидев необычную, напряженную его позу, нагнулся к нему. Прижав одной рукой наушники и широко раскрыв глаза, он неподвижно смотрел в какую-то точку, будто увидел что-то удивительное. Я следил за неспокойной работой его правой руки, которая судорожно сжимала маховичок компенсатора прибора: стрелки нащупывали максимум звука в трех различных секторах шкалы. Лебедев, казалось, не замечал моего присутствия. Но через несколько секунд он сбросил наушники, резко проговорил:

— Товарищ командир, слева на курсовом появился какой-то шум, — и снова надел наушники.

Я ринулся в центральный пост.

— Аппараты к выстрелу приготовить! Боцман, всплывать под перископ! — разнеслись по кораблю команды.

В лодке все в миг пришло в движение. Как будто только и ждали этого сигнала. Столько было нетерпения, что мне казалось, будто лодка всплывает слишком медленно. Наконец стрелка глубиномера показала нужную глубину. Я нажал кнопку, и стальной ствол перископа с шумом пошел вверх. Быстро откинув рукоятку нижней головки перископа, я развернул его в том направлении, где был обнаружен шум.

Над морем уже висели сумерки, и только через несколько секунд глаза, привыкнув к темноте, смогли разглядеть темные контуры двух транспортов. Они едва различались на свинцово-сером небосклоне. Рядом виднелись чуть приметные точки — корабли охранения.

«Ударить сразу по двум транспортам!» — мелькнула мысль. Опустив перископ, я приказал увеличить ход, и мы уверенно начали сближение с противником. Лебедев теперь уже ясно различал шумы винтов, мы ориентировались по ним и лишь время от времени на Пару секунд поднимали перископ для контроля.

Подошло время ложиться на боевой курс. Снова подняли перископ. Дистанция заметно уменьшилась, но до головного транспорта, который я решил атаковать первым, было еще далеко. Быстро уточняем элементы движения цели, курсовой угол и скорость. Все действуют четко и слаженно. Увеличиваем скорость.

Смотрю в перископ. До залпа остается совсем немного. Мы сближаемся с противником, уже не опуская перископа из опасения потерять цель из-за наступающей темноты.

— Хорошо слышу шумы винтов сторожевых кораблей и охотников, — громко доложил Лебедев и дал семь различных направлений. Щекин тотчас же передал мне все данные и нанес их на карту.

В запасе еще несколько секунд. Сумерки сгустились, все труднее различать транспорты.

Больше нельзя выжидать, в темноте легко потерять цель. Последний взгляд в перископ: нос транспорта медленно вошел в окуляр перископа… Форштевень… Полубак… Передняя мачта с грузоподъемными стрелами…

— Пли!

И почти в тот же миг лодка слегка дрогнула и пошла на всплытие.

— Идти на глубину! — резко крикнул я Смычкову. Но Смычков и без того знает, что нужно делать. Еще мгновение, и лодка медленно пошла вниз.

Все затаили дыхание. Сейчас должен раздаться взрыв. Но что это? Прошла минута, вторая — взрыва нет. Снова всплыли на перископную глубину. Подняли перископ, и я не верю своим глазам: головной транспорт лежит на новом курсе и довольно быстро удаляется от нас.

— Уклонился, сволочь! — Я в бешенстве стукнул кулаком по глубиномеру. Зазвенело осыпающееся стекло. Нельзя терять ни секунды. Сильно закусив губу, не обращая внимания на тревожные доклады Лебедева 6 том, что корабли охранения врага приближаются к нам, в пылу азарта быстро рассчитываю новый боевой курс для атаки уже второго корабля. Он сплошной черной массой надвигается на нас. Сближение идет быстро. Уже можно хорошо различить его корпус и надстройку. Это крупный танкер, он глубоко сидит в воде.

«Ну, этого-то я не выпущу, что бы тут ни случилось, даже под бомбами».

— Аппарат, товсь!

Опускаю на несколько секунд перископ. Слышу доклад Лебедева: с кормы и с носа часть кораблей охранения пересекли наш курс, остальные продолжают приближаться.

Но в этот момент меня пугает только возможность второй неудачи, а не стая охотников за подводными лодками. Стыдно будет людям на глаза показаться, если опять выпустим противника.

Танкер продолжает идти вперед. Уже совсем темно, но черно-белый корпус его ясно вырисовывается на горизонте, особенно отчетливо видна белая надстройка на корме.

Аппарат… — даю предварительную команду, когда форштевень корабля входит в поле видимости. Замирает сердце.

Аппарат! — почти в тот же момент крикнули в центральном посту несколько человек, один громче другого, повторяя мою команду…

— Пли!

И в тот же миг:

Пли! — повторяют в центральном посту.

Толчок. Борьба за удержание лодки под водой.

Мощный взрыв торпеды глухо, но отчетливо прогремел за бортом.

— Взрыв! — радостно вскрикнули люди во всех отсеках.

— Леша, взрыв! — восторженно кричит Смычков. Но Щекин воспринимает это абсолютно спокойно.

— Спасибо за информацию, — подчеркнуто серьезным тоном говорит он, не отрываясь от журнала боевых действий, в котором делает записи. Выдержке Щекина можно позавидовать.

Через полторы минуты после взрыва я снова поднял перископ, чтобы выяснить обстановку. Горизонт был чистым, только низкая, еле заметная темно-бурая полоса повисла над морем.

Лебедев доложил, что слышит шум быстроходных малых кораблей, которые ходят переменными курсами.

«Прохлопали, а теперь мечутся, ищут… Ну, пусть ищут, не будем им мешать».

Мы ушли на глубину, уменьшили ход и легли на новый курс. Сейчас надо было незаметно для кораблей противника уйти как можно дальше и оторваться от преследования.

Свежий ветер и темная ночь, которые чуть было не помешали атаке, теперь были нашими союзниками.

Я направился в центральный пост, ко мне подошел Смычков.

— А все-таки жаль, что мы промахнулись по первому транспорту, вот был бы праздник!

— Согласен, но задача, по-моему, все равно решена успешно.

Смычков хлопнул себя по колену и весело сказал:

— Всплывем, дадим радиограммы, и к нашему приходу — поросенок на блюде. Живем!

У подводников установилась традиция: в честь экипажа, одержавшего победу, когда он возвращается на базу, устраивается праздничный ужин и на стол непременно подается целиком зажаренный поросенок.

В это время в соседнем отсеке раздался взрыв хохота.

— Что там происходит? — Я подошел к переборочному люку.

— Да вот, Морозов пусть сам расскажет, — сказал Тюренков, показывая на своего друга. Тот явно стушевался.

— Так что? — допытываюсь у Морозова.

Он помялся:

— Да ничего такого и не было, товарищ командир. Иду я как-то после вахты по территории нашего городка, слышу — свиньи хрюкают… Дай, думаю, загляну, посмотрю, сколько их там.

— Зачем вам это понадобилось? — удивился я.

— Да хотел для нашей лодки… для будущего, значит, успешного похода поросеночка подобрать. Ну, а тут, как на грех, командир базы капитан 3-го ранга Морденко:

— Зачем здесь?

— Ну, я и скажи. А он спрашивает:

— Выбрал?

— Нет еще, говорю.

— Ну, выбирай…

— Я и выбрал. Командир базы взял поросенка и на боку химическим карандашом написал: «М-171», номер нашей лодки, значит… Вот и все…

— А ты дальше расскажи, — прыснул Тюренков.

— Чего там рассказывать… — опять замялся Морозов, неодобрительно глядя на приятеля.

— Не хочешь — тогда я расскажу, — не унимался Тюренков.

— Расскажи, расскажи, — подзадорил я Тюренкова.

— Так вот, — засмеялся Тюренков. — Морденко и говорит ему:

— Твое желание я выполнил: поросенок будет вашим. А теперь так: если не хочешь, чтобы я рассказал твоему командиру, что ты по ночам где не надо шляешься, три раза в неделю приходи сюда уборку делать. Морозов было в пузырь:

— А до каких пор? — говорит. Ну, а тот отвечает:

— Пока своего поросенка не съешь.

— Ну, и долго пришлось убирать? — с сочувствием спросил я.

— Все время, пока стояли в базе, — грустно, под новый взрыв хохота ответил Морозов.

— Раз десять, — уточнил Зубков.

— А сегодня, как потопили транспорт, — продолжал Тюренков, — подходит ко мне Морозов и говорит:

— Ну, теперь, слава богу, моя свиная кабала кончилась!

Моряки опять расхохотались.

Я вернулся в центральный пост. Позади нас все еще были слышны винты нескольких быстроходных кораблей. Судя по шумам, направление катеров непрерывно менялось. Это означало, что катера потеряли нас.

— Очень хорошо, — сказал Щекин. — Теперь-то уже едва ли они нас найдут.

Чтобы быстрее оторваться от противника, я приказал увеличить ход.

Наши предположения подтвердились. Путь, по которому ходили корабли противника, теперь был установлен. Но как сумел отвернуть первый транспорт, почему торпеда не попала в него? Глядя на!боевую прокладку на карте, я искал ответ на этот вопрос. Анализ обстановки в момент встречи с противником показывал, что мы находились в точке, из которой вражеские корабли расходились по портам назначения. Торпеда по первому кораблю была выпущена в тот момент, когда он подходил к точке поворота и лег на новый курс, который вел в Петсамо, нарушив таким образом все наши расчеты. Если бы корабль противника уклонился, своевременно обнаружив опасность, то вторую атаку нам пришлось бы проводить в гораздо более сложных условиях, возможно, что и она была бы сорвана.

После ужина мы готовились к всплытию. Кораблей противника уже не было слышно, и все же предприняли все меры предосторожности. Двигатели кораблей противолодочной обороны не всегда бывают слышны на подводных лодках. Еще в первую мировую войну были известны случаи, когда в сумерках всплывающая подводная лодка подвергалась неожиданному нападению кораблей противника, которые «засекали» ее, шли за ней малым ходом и, пользуясь ее беспомощностью, в момент всплытия наносили по ней торпедный, таранный или артиллерийский удар. Были такие случаи и в эту войну. Я хорошо помнил о такой опасности и всегда при всплытии был настороже.

На этот раз мы всплыли благополучно. Освоившись с темнотой, я обратил внимание на низко стлавшуюся по самому горизонту темно-багровую полоску. Подумал было, что это вечерняя заря, но Щекин и Усенко настойчиво доказывали, что это что-то другое. В таком случае это могло быть только пламя сгорающего топлива, возможно нефти, вылившейся из потопленного нами танкера.

На базу пришли днем. После сильной качки в море, сопровождавшей нас на всем переходе, здесь, в спокойных водах гавани, мы почувствовали себя особенно хорошо. Усталости как не бывало.

В эти минуты не было для нас ничего более близкого и дорогого, чем этот городок, разбросанный на голых скалах. Здесь нас всегда встречали друзья, они делили с нами радость успешного похода, здесь мы получали известия о наших близких и родных и сами писали им письма.

Едва мы вошли в гавань, как на пирсе стали собираться люди. Появился оркестр. Все смотрели на нашу лодку, медленно приближавшуюся к причалу.

Пушка была уже заряжена. Мичман Иванов, который еще в море начистил свое детище, привязавшись к тумбе, чтобы не снесло волной, стоял до нитки мокрый и, держа руку на спусковом рычаге, с волнением ждал команды.

По окрестным горам эхо прокатило звук артиллерийского выстрела. Родина получила известие еще об одной победе.