Пиявка свыше нам дана

«Лютое чудовище, пресловутый крокодил, который рождается в Ниле... охотно позволяет очищать свои зубы, разевая безвредную в тот момент пасть. Рот у него огромный, но лишен языка и по большей части находится в воде, поэтому между зубами застревает множество пиявок. Когда же он выйдет из реки и разинет пасть, то... дружески расположенная к нему птичка запускает ему в зубы клюв и вытаскивает пиявок, не подвергая себя опасности».

Это не из нынешней научно-популярной книжки — это написано Апулеем давным-давно, во II веке нашей эры. Возможно, он первым увековечил пиявку в золотом фонде мировой литературы. С легкой руки Апулея пиявки до сих пор не покидают страниц художественной прозы. А вот в научно-популярных книгах и журналах о них будто составлен заговор молчания. Давайте нарушим его. Правда, я его уже нарушил — писал про пиявок в журнале «Химия и жизнь» и немного рассказал о них в книге «Почему у белого пуделя черный нос?». Но пиявки достойны более обстоятельств беседы.

Больную собачку-пуделя, синьор Карабас Барабас, вы отдайте мне, я её брошу в пруд пиявочкам, чтобы они разжирели.

А. ТОЛСТОЙ

Пожалуй, с жирными пиявками имели дело лишь в Стране Дураков. Да и то не все. Я убежден, что премудрый Буратино знал истину: все пиявки — мускулистые атлеты. Три слоя упругих мышц, идущих наискось, позволяют врачебной пиявке превосходно плавать, ползать, ходить на хвосте, голове и «волноваться» — мгновенно сокращать тело.

В 1791 году академик Николай Озерецковский так обрисовал пиявок: «Длинноватый червь, у коего рот и хвост могут расширяться в кружок и присасываться; чрез то пиявица передвигается с одного места на другое. Их 13 пород, из коих некоторые имеют глаза». В новейших справочниках число видов пиявок подскочило до 400 (в нашей стране проживают около 60 видов).

Пожалуй, самая подробная, самая обстоятельная и энциклопедичная книга о пиявках была выпущена в 1976 году издательством «Наука». В ней на 484 страницах Е. И. Лукин подробно повествует об оригинальнейшей физиологии пиявок, об их причудливых реакциях на загрязнение или перепады температуры воды, об их отношении к свету или течению. Из книги можно узнать про то, что и как едят пиявки, и про то, кто и как их ест. Небесполезно упомянуть, что под надзором Е. И. Лукина и Харьковском зооветеринарном институте хранится обширнейшая коллекция пиявок, собранных в самых разных уголках Советского Союза: в Закарпатье и на Курилах, в Карелии и Грузии...

Так какие же бывают пиявки? Самые разные. Иногда к ним причисляют и тех животных, какие не имеет никакого права носить звание пиявки. Порой ребята, да и взрослые боятся лезть в воду, если в пруду плавают существа, похожие на конский волос. Будто бы это самая страшная пиявка. Ничего подобного — это безобидный червь-волосатик. В кожу он не впивается и вообще не кровожаден. Но вернемся к пиявкам, вернее, к их многочисленным глазам. Например, у медицинской пиявки пять пар глаз, у рыбьей — четыре, у птичьей — восемь. Рыбья пиявка — большой оригинал, носит свои глаза на хвосте. Увы, глаза пиявок толком можно разглядеть разве лишь под микроскопом: они странные — без хрусталиков, без ресниц, только скопление зрительных клеток, окаймлённых пигментом.

С органами чувств у пиявок прямо беда — нет ни носа, ни ушей, ни языка. Зато в коже множество нервных окончаний, так называемых чувствующих почек. Однако стоит пошуметь у берега пруда, как они сбегутся к источнику шума, который может предвещать обед. И чем больше шума, тем гуще их толпа. Этим и пользуются ловцы медицинских пиявок. Время от времени они хлопают палкой по воде, а потом отцепляют от своих резиновых сапог изголодавшихся хищниц и складывают их в мешочки с влажным торфом. Ну как тут не вспомнить поговорку, что на ловца и зверь бежит.

Если уронить в воду новые или поношенные босоножки, пиявки пристально заинтересуются только бывшей в употреблении обувью — они и в воде великолепно чуют запах человека. Именно изощренная, до сих пор должным образом непонятая чувствительность пиявок и помогает им найти жертву.

Любительницы крови за десятки километров узнают о приближающемся ненастье и заблаговременно прячутся в ил от дождя. Какое им дело до дождя? В пруду и так мокро. И все же промысел пиявок удачен лишь в тихие солнечные дни.

В прудах средней полосы медицинские пиявки редко проживают, они любят тепло, юг. А те эластичные черные бестии, которые обычно пугают детей и взрослых в Подмосковье, хоть и пиявки, но безвредные. Эти так называемые большие ложноконские пиявки крови не пьют. Их излюбленная еда — червяки.

Да и вообще пиявки не паразиты, а отменно экипированные охотники. Возьмем хотя бы такое охотничье оружие, как челюсти. Знаете ли вы животных, у коих не две челюсти, а три? Так вот, у пиявок челюстей три. Им же не надо кусать, им надо просверлить дырку. Тут и помогает тройка роговых пилок с крошечными зубчиками. А самая обычная у нас чёрная ложноконская пиявка челюсти почти потеряла. Вероятно, ей на кровавой диете жилось неважно и она, перейдя на другое меню, решила, что червяка можно и не пилить. Пиявки обычно узкие специалисты — птичья пиявка с презрением отвернется от недоброкачественной крови улитки, рыбья не станет сосать рака. Если наша героиня — медицинская пиявка — хотя бы разок сытно пообедает — ест она быстро, минут десять, — то сможет продержаться почти два года! Иными словами, у нее масса свободного времени. На досуге она бережно хранит кровь в специальных симметричных карманах.

Чтобы переварить еду, животные пускают в ход ферменты. А в кишечнике пиявок ферментов нет. Как же они вышли из столь щекотливого положения? Очень просто — они приютили в кишечнике помощника — бактерию псевдомонас гирудинис. Выделяя соответствующие вещества, она помогает пиявке переваривать еду. Эта же благодетельница своими фитонцидами ограждает живой дом от вторжения других микробов, Именно поэтому медицинская пиявка еще никогда никого ничем не заразила. (Справедливости ради надо сказать, что некоторые пиявки, например ложноконская из озера Ханка, могут быть переносчиками гельминтов, опасных для диких и домашних животных.)

За десятиминутную трапезу пиявка поглощает крови в три-четыре раза больше, чем весит сама, и страшно распухает. После такого обжорства мы бы и с места не стронулись, а она, насосавшись до горла, бодро удаляется прочь не только в воде, но и посуху. Красивое мускулистое тело пиявок покрыто слизью. Слизь очень нужна, ибо, если кожа подсохнет, пиявка умрёт, потому что дышит кожей, густо усеянной капиллярами. Так вот, чтобы сохранить шанс, можно, поливая себя слизью, ползти в сторону пруда, где, однако, жизнь тоже не безоблачна.

Про одно из мрачных облаков я узнал в Йорке на конференции по поведению водных беспозвоночных (медицинская пиявка — самое что ни на есть беспозвоночное существо, потому что обходится без единой косточки).

Так вот, в одной из лабораторий Института биологии внутренних вод следили за переменами в поведении пиявок, когда в воду попадала химическая грязь, к сожалению ставшая ныне обычной: стиральный порошок «Лотос», ядохимикаты, фенол... В воде с примесью «Лотоса» пиявка сперва мечется, а потом бессильно падает на дно. Ядохимикат хлорофос коварен по-другому: сначала мускулы пиявки сжимаются, потом расслабляются и беспозвоночное существо жадно глотает воду. Увы — поздно. И вот что особенно грустно — почувствовав в воде примесь стирального порошка, пиявка торопится убраться подальше, но даже смертельная концентрация хлорофоса, вероятно, не причиняет ей боли. Зоологи не без оснований считают, что пиявка вообще боли не ощущает. Во всяком случае, она не спасается бегством, погибает на месте.

Есть у пиявки и другие враги. Самые страшные не рыбы и не птицы, а улитки. Они только и думают, как слопать маленьких пиявчат. Очень любит пиявок и выхухоль. Но выхухолей теперь почти везде либо нет, либо их по пальцам пересчитать можно.

— За кусок холодной свинины и стакан вина, я готов вам приставить к ляжке дюжину прекраснейших пиявочек, если у вас лохмотья в костях...

— К черту-дьяволу, никаких пиявок! — закричал Карабас Барабас.

А. ТОЛСТОЙ

Карабас Барабас был неуравновешенным человеком и много кричал. Напрасно он раскричался и в этом случае — пиявки превосходное лечебное средство, как бы данное нам свыше. Даже повальное увлечение ими в прошлом не смогло дискредитировать этот способ лечения. А ведь их ставили к месту и не к месту.

Место... Это очень важно — куда именно поставить пиявок, Ведь с голоду они готовы присосаться и ляжке, и к пятке. А туда их допускать, может, и не нужно. Да и список страданий, которые облегчают пиявки, хоть и обширен, но не бесконечен.

В современных руководствах рекомендуют ставить пиявок за уши при некоторых формах гипертонии при расстройствах мозгового кровообращения и зрительного аппарата. При кровоизлиянии в мозг пиявок просят пить кровь из затылка и... копчика. К нему ж советуют приложить пиявок и в других случаях. Дело в том, что пиявки, попив крови из области копчика, уменьшают кровенаполнение отдалённых органов.

Раньше ставили до 200 пиявок. Это и подрывало веру в гирудотерапию (старое название «пиявколечения» — бделлатерапия). Пациент терял много крови и слабел. Треугольные ранки, нанесенные пиявками кровоточили около суток, их иногда приходилось зашивать. В начале прошлого века любому пациенту, поступающему во французский госпиталь, сразу же, ни чтоже сумняшеся, ставили по 30 пиявок, а уже потом выясняли диагноз. Теперь ставят не более 20, обычно 4—12.

Пиявки, как бы они ни были голодны, отказываются лечить больного, если от него пахнет одеколоном или табаком, пусть даже самым изысканным. А чтоб живое лекарство присосалось именно туда, куда следует, участок кожи протирают спиртом и горячей водой. Горячая вода подогревает кусочек кожи, делая его более аппетитным. Одновременно вода уничтожает запах спирта, к которому пиявки (не в пример некоторым гипертоникам) испытывают отвращение.

Когда пиявица присасывается, между ее тремя челюстями открываются протоки слюнных желез. Выделяемый ими секрет и содержит лечебное вещество — гирудин. Он не дает сворачиваться крови. В секрете слюнных желез пиявок есть и гистаминоподобное вещество, расширяющее капилляры. Так что суть лечения отнюдь не в отсасывании крови, а в том, что в кровь из слюны попадают антикоагулянты — вещества, препятствующие образованию тромбов.

«Пиявочное лекарство» — чистый гирудин пока что получают не на фармацевтических заводах, а из головок пиявок «посредством фракционированного осаждения алкоголем с последующим осаждением трихлоруксусной кислотой». Не правда ли, мудрено?

Дуремар стал спиной к очагу...

— Плохо идёт торговля пиявками, — сказал он опять.

А. ТОЛСТОЙ

Итак, в Стране Дураков, где жил Дуремар, пиявки не пользовались спросом. Ну а в нашем реальном мире они нарасхват. И неудивительно поэтому, что почти в самом центре Москвы при Главном аптечном управлении есть дирекция завода по выращиванию пиявок. На этой биофабрике — так именуют завод — ежегодно выращивают около миллиона пиявок. Такого рода предприятие работает и в Ленинграде. И все же их не хватает: только московским аптекам и больницам каждый год нужно около полумиллиона, а заказы поступают из Мурманска и Хабаровска. Были просьбы и из-за рубежа.

Пиявка — лекарство дефицитное. Дело в том, что природное поголовье быстро вымирает. Мелиорация стоячих водоемов и болот в южной полосе нашей страны неудержимо сокращает жизненное пространство медицинской пиявки. Еще совсем недавно в Краснодарском крае собирали около двух миллионов пиявок ежегодно. А сейчас на его рисовых полях едва удается наскрести полмиллиона особей.

К счастью, на биофабриках научились воспитывать взрослую, готовую для лечения пиявку всего за год. А в природе для этого необходимо пять-шесть лет. И дело не только в чистоте воды, строгом режиме и хорошем питании. В цехах, где пиявки растут в громадных сосудах, запрещено курить и шуметь. Потому что это плохо сказывается на плодовитости будущих мам и на росте детенышей. Воду, предварительно очищенную от водопроводного хлора, доводят до комнатной температуры, ибо пиявка может и простудиться.

Маленькие пиявчата, похожие на обрывки белых ниток, впервые едят через две-три недели после начала самостоятельной жизни. За год, прежде чем они дойдут до кондиции — смогут выделять гирудин, пиявки покушают всего несколько раз. Они пьют подогретую кровь крупного рогатого скота, которую привозят на биофабрику с мясокомбината. Пиявок не только холят и лелеют, их заставляют и работать — прокусывать пленку, чтобы их челюсти натренировались и смогли пропилить кожу человека, когда пиявок поставят больному. Выходит, что без «трудового воспитания» не вырастишь и порядочной пиявки.

Поев, наши беспозвоночные существа дружно лезут на стену — прикрепляются к стенке своего дома. Приблизившись к сосуду, в котором они заняты пищеварением, можно разглядеть кольца на их теле — колец ровно 102. Когда пиявка созреет, у нее появится ещё и так называемый поясок.

Взрослые медицинские пиявки, которые поставляют гирудин, весят около трех граммов. На биофабрике мне продемонстрировали и другой тест: сотрудник взял горсть пиявок и на его ладони они стремились принять «бочонковидную» форму, что тоже свидетельствовало о их зрелости. Но и это не все — прежде чем мешочки с влажным торфом, в который зарылись пиявки, будут отправлены в аптеки, пиявки три месяца нагуливают аппетит, плавая в аквариуме.

Как и любое производство, биофабрика получает план, выполнить который необходимо. Сотрудник фабрики жаловались, что пиявки никак не хотят понять этой простой истины и каждый год дают разное количество приплода. Когда пиявки в ударе, они приносят по 70—80 малышек, а когда нет — всего 20—30. Чем это вызвано — пока неясно. Но ясно, что такое неровное поведение вызывает авралы у обслуживающего персонала — приходится срочно готовить новых трехчелюстных родителей для откладки коконов или падать на колени перед заготовщиками.

Я ловил пиявок в одном грязном пруду около Города Дураков. За четыре сольдо в день я нанимал одного бедного человека, — он раздевался, заходил в пруд по шею и стоял там, покуда к его голому телу не присасывались пиявки.

Тогда он выходил на берег, я собирал с него пиявок и опять посылал его в пруд.

А. ТОЛСТОЙ

Промысел Дуремара серьезно угрожал жизни бедного горожанина: тот терял жуткое количество крови. Небезынтересно и то, как Дуремар собирал пиявок с голого бедняка. Ведь отдирать их нельзя: ранка будет кровоточить, в ней могут остаться и пиявкины челюсти. Хочется верить, что Дуремар руководствовался медицинскими советами. Врачи в подобных случаях рекомендуют прибегнуть к тампону со спиртом, йодом или крепким раствором поваренной соли. От тампона любая пиявка сразу же отцепит присоску.

Мы уже познакомились с нынешней ситуацией, с искусственным выращиванием и заготовками медицинской пиявицы. Но ведь новое — это хорошо забытое старое. Не заглянуть ли в «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона? Здесь о предмете нашего очерка сказано интересно. Вот выдержка из издания 1898 года: «Пиявки составляли не так давно выгодный предмет вывоза: за ними приезжали на Кавказ греки, турки, итальянцы и др. Сверх того производилось искусственное размножение пиявок в особых бассейнах или парках по системе Сале в Москве, Петербурге, Пятигорске и Нижнем Тагиле. На основании действующих законов лов пиявок во время расположения их в мае, июне и июле — воспрещается; при ловле пиявок должны быть избираемы одни лишь годные к врачебному употреблению, т. е. не менее 1,5 врш. длины».

Поступают ли так нынешние ловцы? Не забыли ли они заветы предков? Право, не знаю. Но в небольшой газетной заметке о заготовительном пункте медицинских пиявок в Полтавской области, снабжающем живым лекарством ленинградскую биофабрику, черным по белому было написано, что пиявок собирают с апреля по октябрь, то есть не обращая внимания на «время их расположения». О том, сколь мало в чести ныне пиявки, свидетельствует и коротенькая информация, недавно напечатанная в весьма уважаемом научно-популярном журнале. Там говорилось, что Венгрия — главный поставщик пиявок в Европе и что дело это прибыльно по причине того, что пиявок никак не удается разводить в лабораторных условиях.

Не будем вдаваться в полемику — и так все ясно. Не лучше ли сказать, откуда в пруду берутся пиявки: как они размножаются. Сначала немного о лингвистике. Дело в том, что термин «медицинская пиявка» да и само слово «пиявка» — ложны. Ибо пиявка не может быть женского рода. Не может она быть и мужского. Она (!) обоепола. И заранее неизвестно, станет ли она в текущем году папой или мамой.

Некоторые пиявки приносят живых детенышей, а героиня нашего рассказа кладет яйца. Намереваясь это сделать, она посуху отползает немного от берега и выбирает удобное место в мягкой земле. Пиявка выплевывает туда вязкую зеленоватую жидкость, которая, отвердев, напоминает кокон шелковичного червя. Внутри кокона и откладываются яйца. Через полтора-два месяца из него выползут детеныши. Суждено ли им будет прожить 20 лет — срок, который отмерила пиявке природа? Ведь в пруду легко погибнуть от голода или стать жертвой.

Не сложилось ли у вас мнение, будто сплошь все пиявки этакие милые создания? Нет? Ну и правильно — среди них есть прямо-таки мастера пыток. Например, конская пиявка, обитающая у нас в Средней Азии. Она не может пропилить или прокусить кожу, а до крови жадна. Вроде бы ей не жить, но не тут-то было — она впивается в слизистые оболочки гортани носоглотки, Она столь скользкая и гладкая, что купающиеся люди рискуют заполучить ее и в мочевой пузырь, и в конъюнктивный мешок глаза. Документально зафиксирован случай, когда конская пиявка изнутри терзала человека почти четыре месяца. А у некоего вола во рту, в глотке, в гортани и в легких нашли 27 этих раздувшихся мучителей. Вероятно, рогатый бедолага утолял жажду не из водопровода.

...Почему эволюция позволяет жить на Земле такой кровопийце — конской пиявке? Нет ли тут скрытого смысла? Ведь человеческое понятие о добре и зле отнюдь не абсолютно и в данном случае неприменимо.

 

Ода дождевому червю

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Г. ДЕРЖАВИН

Давным-давно в семье изобретателя пастушеской свирели — древнегреческого бога скотоводства Гермеса и богини красоты Афродиты появился сын. В честь божественных родителей мальчика нарекли Гермафродитом. Когда паренек вырос и возмужал, в него влюбилась нимфа Салмакида. Отчаявшись завоевать его любовь, она стала умолять богов, чтобы ее сделали неразлучной с Гермафродитом, Мольбы Салмакиды были услышаны: ее тело срослось с телом Гермафродита. Юноша неожиданно для себя стал двуполым существом.

В экспериментальной пересадке женских тканей боги, вероятно, шли по пути, проторенному природой: за образец можно было взять хотя бы пиявок или дождевых червей: и те и другие двуполы и могут быть папой и мамой одновременно.

К совершеннолетию червяки толстеют в талии — отращивают на передней части тела так называемый поясок, На этом поясе они некоторое время и носят свое чадо: пояс, словно скатерть-самобранка, вдруг покрывается жидким кольцом. Сюда заботливо откладывается питательная смесь для будущего малыша и яйцо (иногда — несколько яиц). Потом двуполый родитель, пятясь задом, сбрасывает кольцо-кокон через голову. Сквозное отверстие в колыбели само собой герметизируется, и кокон становится похожим на крошечный лимон. Если погода не подкачает, через месяц из колыбельки выскользнет маленький гермафродитик, который на следующий год тоже повзрослеет — обзаведется поясом. (Обратите внимание на схожесть, почти одинаковость первых шагов в этом мире пиявок и дождевых червей.)

Дождевые черви размпожаются не быстро. Те, что с красной пигментацией, за год откладывают не больше ста коконов, а солидный 30-сантиметровый обитатель почвы, именуемый в народе выползком, еще меньше — 40 коконов. Жизненный путь выползка точке невелик — всего 5—6 лет. Если учесть, что червяков обожают чибисы, грачи, скворцы, дрозды, жабы, землеройки и кроты, то это количество приплода уже не покажется большим. А если вспомнить, что подземные жители входят в меню чаек, сов, тысяченожек и мух, то цифра потомства будет выглядеть совсем скромно.

Страшно разбойничают мясные мухи, самки которых разыскивают норки червей, чтобы отложить яйца в копролиты (обогащённые органикой выбросы из кишечника червя). Из яиц, пристроенных мухами в копролиты, вскоре выходят кровожадные личинки. Эти гнусные твари, вероятно руководствуясь обонянием, добираются до ничего не подозревающего владельца норки и, внедрившись в беззащитное тельце, поедают его изнутри. Личинки мух предпочитают взрослого червя с пояском, если же такого поблизости нет, то и неподпоясанных детенышей не пожалеют.

Про мух, терзающих предмет нашего рассказа, писать противно. Уж лучше поговорить про более благопристойного пожирателя — крота. Помните, как в сказке Андерсена толстый крот приходил по вечерам в нору старой мыши, где временно проживала Дюймовочка. Крот болтал о том, что скоро лету конец, солнце перестанет палить и земля снова будет мягкой и рыхлой. Вот тогда-то они и сыграют свадьбу.

«Но Дюймовочка все грустила и плакала: она совсем не хотела выходить замуж за толстого крота...

— Глупости! — сказала старая мышь. — Не упрямься, а не то я укушу тебя своим белым зубом. Чем тебе крот не муж? У самой королевы нет такой бархатной шубки, как у него. Да и в погребах у него не пусто».

И в самом деле, кротовьи погреба не пустеют, хотя за один присест хозяин проглатывает по 20 граммов червей. А присесть повторяются через 4—5 часов. Червя крот ест с любого конца, придерживая извивающееся тельце лапами и очищая от налипшей земли. Отобедав, владелец шикарной шубы подвертывает голову под брюшко и засыпает часика на четыре. Проснувшись, он чувствует нестерпимый голод и снова кидается на поиск пропитания (в средней полосе половину кротовьего рациона составляют дождевые черви).

Как же крот раздобывает такое жуткое количество червей? Очень просто: они сами лезут к нему, сами пополняют его погреба. Их привлекает запах кротовьего мускуса, и они ползут, чтобы выяснить, что так приятно пахнет. Кроме того, в подземных галереях чуть теплее, чем в сырой земле, и это тоже манит несчастных. Владелец лабиринта даже запасает червей впрок — чтобы они не разбежались, надкусывает им голову. Беднягам ничего не остается, как заняться отращиванием новой головы. А на это требуется время — червяк месяцами лежит на кротовьей кухне и не портится даже без холодильника.

Итак, у червей есть серьезные основания держаться от крота подальше. И некоторые виды так и поступают: эволюция снабдила их врожденной реакцией удирать из кротового хода, когда по нему бежит хозяин. О его приближении будто бы рассказывают мельчайшие сотрясения почвы. Так это или иначе, но червяки боятся вибрации и стремглав выпрыгивают на поверхность. Увы, это не всегда спасает: чибисы, маскируясь под крота, выгоняют червей из земли, быстро потряхивая вытянутой вперед ногой; чайки заставляют подземных жителей покидать свои норки, топоча ногами — четыре раза в секунду поднимая и опуская лапы. Хорошо, что птицам удается обмануть обычно только небольших серых червей.

Еще более загадочно раздобывает дождевых червей новозеландская птица киви. Зарубежные научные журналы рассказали, как нескольких киви приучили искать еду, замурованную в тоненькие алюминиевые трубочки. (У киви, вероятно, превосходное обоняние, да и ноздри у них красуются па кончике клюва.) Так вот, киви быстро привыкли обедать из алюминиевой посуды. Тогда часть трубочек заполнили дождевыми червями, а остальные — землей. Чтобы киви было труднее узнать, где запакован провиант, все трубочки обмотали нейлоном и засыпали толстым слоем земли. Наутро выяснилось, что киви выкопали и расклевали только те трубочки, где были червяки. Как же умудряются киви чуять червяков сквозь землю и сквозь алюминий? Тайна. Но с червяками приключаются и более странные вещи.

Любят ли дождь дождевые черви?

Трудолюбивые создания по утрам любят отдыхать возле самого отверстия норки. Чтобы было теплее и помягче коротать досуг, они выстилают верхнюю часть норки опавшими листьями. Такое времяпрепровождение смертельно опасно — птицы не смогли бы вытаскивать червей из норок, если бы те отдыхали не у поверхности, а поглубже. Почему же необходимо устраиваться у самого входа? Увы, ответа пока нет.

Непонятно и другое тривиальное и грустное явление — почему во время дождя черви массами покидают родной кров? В городе под струями дождя они совсем теряют голову — с зеленого газона выбираются на погибельный асфальт, где их давят безжалостные шины или каблуки прохожих. Впрочем, в дождь они гибнут тысячами и без каблуков: с полей бездыханные тельца ливневые потоки уносят в реку на поживу рыбам.

Вначале думали, что не все дождевые черви (именно за эту странность они и получили свое название) в ненастье уходят из дому. Думали, будто уходят лишь те, кого терзают личинки мух. Рисовалась такая идиллия: обреченные якобы потому расставались с жизнью под шум дождя, что вместе с собой уносили в потусторонний мир и зловредных личинок. Но выяснилось, что и здоровый червяк в полном расцвете сил в ненастье отправляется в неразумный вояж.

Зачем же в погоду, когда хороший хозяин и собаку во двор не выгонит, червяки улепетывают из дому? Не боятся ли они утонуть в подземелье? Вряд ли — специальные эксперименты показали, что в воде они могут прожить 140 дней, даже не поев ни разу. Правда, в воде должен быть растворен кислород, чтобы можно было дышать поверхностью тела. В каплях же, упавших с неба, кислорода достаточно. Более того, нет сколько часов кряду червь неплохо себя чувствует и вовсе без кислорода.

Значит, дело в чем-то другом. Может, губительна невода сама по себе, а резкий перепад температуры, когда холодный ливень пропитывает нагретую солнцем землю? Может, продрогнув, черви бросают свои апартаменты в поисках тепла? Известно же, что осенью они погибают при самых слабых заморозках, хотя зимой спокойно спят в анабиозе и при нескольких градусах ниже нуля.

Все это домыслы — почему ливень причиняет червям страдания, пока известно лишь матушке-природе. На промокших и продрогших червяков жалко смотреть. Они корчатся в луже, пока не замрут навсегда. Хорошо еще, что с неба льется пресный душ, ибо соленая вода заставляет червей покидать норки буквально сломя голову. Еще сильнее отравляет им жизнь марганцовка и формальдегид.

А вдруг и в дождевой воде содержатся какие-то вещества, убивающие червей? Вряд ли. К химическому изменению среды подземные труженики обычно относятся спустя рукава — их организм легко переносит многие токсические соединения. Они не реагируют на высокие концентрации углекислого газа, вместе с землей преспокойно заглатывают вредоносные вещества, принесенные водой и опустившиеся на почву из загрязненного воздуха.

Однажды с обочины шоссе Нью-Йорк—Вашингтон, по которому день и ночь мчатся автомобили, собрали дождевых червей. Когда сделали анализы, выяснилось, что обитатели обочины по горло набиты токсическими металлами. Концентрация свинца и цинка в их телах была на уровне, смертельном для птиц, едящих червей. Кадмия было тоже много, но не убийственно. Червяки съели и много никеля, но о его вреде мало что известно. Как же эти металлы добрались до обитателей обочины? Скорее всего, они были смыты с автострады все тем же врагом — дождиком. (Свинец входит в горючее, цинк — в смазочные масла, кадмий — в покрышки, а никелем сверкают бамперы и радиаторы.)

Душевные способности

(Заголовок заимствован из книги Чарлза Дарвина «Образование растительного слоя деятельностью дождевых червей».)

Душа, как известно, от тела отделяется лишь изредка, и поэтому сначала давайте разберемся, как устроено тело червяка. Сперва выясним, где у него перед и зад, живот и спина. Узнать, где спина и живот, нетрудно: спина выпуклее и как бы загорелые плоского животика. Голову найти тоже легко — она остренькая и всегда темнее хвоста. В противовес ей светлый задний конец тела закруглён, лопатообразен, хотя эта лопата по прямому назначению не используется — ходы прокладываются головой. Заострив голову, землепроходец вонзает ее в почву. Потом, натужив мышцы, раздувает головушку, и она отодвигает комочки почвы. Если в плотной земле голова разламывается от натуги, приходится брать горлом — выедать себе квартиру.

Внутреннее устройство червя напоминает устройство подводной лодки: легко различимые снаружи кольца делят обтекаемое тело на отсеки, а передняя часть туловища, занятая на тяжелых земляных работах, для прочности еще разбита надвое продольной перегородкой. Внутри живого подземного кораблика проходит несколько труб: спинной и брюшной кровеносные сосуды, где кровь прокачивают пять миниатюрных насосов — примитивных сердец, и главная труба, тянущаяся от рта до самого конца. Вдоль неё стоит сложное оборудование, например железы, выделяющие гигантское для такого небольшого организма количество извести, и жевательный желудок, где перемалывается провиант. Чтобы мельница лучше работала, подземный житель, словно птица, заглатывает крошечные камешки. А черви, жившие в глиняных горшках в доме Дарвина, с удовольствием глотали мелкий стеклянный бисер.

Тот, кто нанизывал червяков на рыболовный крючок, конечно же, обратил внимание, что приманка может быть сразу и скользкой и шероховатой. Червь изо всех сил упирается в пальцы, когда его беззащитное тело пронзает стальная загогулина. Упирается он щетинками — они есть на каждом кольце и видны в обыкновенное увеличительное стекло. Щетинки — главная опора в жизни, ими очень удобно ухватиться за крошечные неровности почвы. Поэтому так трудно вытащить червя из норки — он скорее даст разорвать себя пополам. Благодаря щетинкам, малоподвижный на поверхности, он ловко ускользает от лопаты рыболова, пришедшего накопать приманки.

Черви — существа робкие. Они пугаются малейшего колебания почвы или дуновения ветра. От испуга их тело покрывается обильной испариной — слизью, которая служит превосходной смазкой для протискивания сквозь землю. Эта же слизь не дает организму понапрасну терять воду, которой в черве много — около 80% от общего веса.

Глаз у червей нет, но яркие лучи солнца их пугают, а мягкий лунный свет, наоборот, привлекает. Они прятались, когда Ч. Дарвин линзой собирал свет свечи на переднем конце их тела. Если же голова была прикрыта, зад червя на свет не реагировал.

Какие только штуки не проделывал Дарвин с обитателями глиняных горшков! Загородив свечу красным стеклом, узнал, что к этому свету они равнодушны. Накалив в камине кочергу, великий естествоиспытатель осторожно поднес ее к червям, ночью выбравшимся из нор. И те, как зайцы, бросились врассыпную. В доме Дарвина черви слушали фагот и рояль, но были безразличны к творениям великих композиторов, пока горшки не поставили на полированную крышку рояля. Ее вибрация несказанно перепугала слушателей, и они в панике забились в землю как можно глубже. Потом по поведению своих безухих слушателей Дарвин выяснил, что они различают одну и ту же ноту, взятую в басовом и скрипичном ключе.

Ночь за ночью маститый ученый тихонько подкрадывался к глиняным горшкам, стараясь, чтобы даже его дыхание не тревожило пугливых обитателей подоконника. Он видел, как, укрепив хвост в норке, они вытягивают передний конец тела и ощупывают все вокруг в поисках травинки или листика. Поднося к горшкам вату, смоченную в табачном соке, уксусе или духах, Дарвин узнал, что на эти запахи черви не обращают внимания. Иным был результат, когда он манил червяков превосходной, с их точки зрения, едой: капустными листьями и кусочками лука. Если Дарвин своим питомцам устраивал роскошное пиршество — давал одновременно листья капусты, репы, свеклы, сельдерея, вишен и моркови, то гурманы в первую очередь лакомились морковкой.

Оказалось, что они обожают жареное мясо и особенно падки на сырой жир, который в естественном состоянии, конечно же, и их меню не входит. Из этого Дарвин сделал немаловажный вывод: желудочные соки червя способны переварить не только углеводы, но и белки, и жиры.

Дотошные опыты с червями идут и сейчас. Например, доказано, что в ослабленном магнитном поле они плохо чувствуют разницу между светлым днем и темной ночью. Выяснилось, что их можно приучить находить выход из лабиринта. Так что черви вовсе не бестолковы. Великолепно рассказал об этом Ян Дембовский в монографии «Психология животных».

Однако вернемся к тому месту в книге Дарвина, откуда был позаимствован заголовок. «Мы видели, что черви трусливы. Можно сомневаться, что они, в случае поранения, испытывают такую большую боль, какую можно себе представить, судя по их движениям. Судя по их пристрастию к известным родам пищи, они могут находить удовольствие в еде. Их половое стремление достаточно сильно для того, чтобы на известное время победить в них боязнь света. Быть может, у них есть следы общественного чувства, так как, переползая друг через друга, они не обнаруживают никакого беспокойства и часто лежат друг с другом.

...В то время когда их внимание напряжено, они не воспринимают впечатлений, которые не прошли бы бесследно при других обстоятельствах; внимание, в свою очередь, указывает на существование у них в том или ином виде сознания... Одним из самых резких проявлений инстинкта служит закупоривание входных отверстий в норки различными предметами...»

Закупоривая норку, мини-шахтеры не действуют наобум. Наоборот, все говорит о том, что безрукие и безглазые создания могут определить форму предмета! И как же иначе — лист они обычно втягивают в норку, присосавшись ртом к черешку. Если подложить хвою, они заткнут ею норку так, чтобы наружу торчало острие. Конечно, это можно объяснить инстинктом, по как тогда быть с экспериментом, в котором Дарвин вместо листьев предложил своим подопытным животным бумажные треугольники разной конфигурации? Невероятно, но факт — черви узнавали, каким концов треугольник удобнее втащить в нору!

В книге Дарвина больше ста страниц убористого текста, и пересказать ее нет никакой возможности. Да это и не нужно — книга так интересна, что всякий может прочитать ее сам.

После опубликования этого труда многие не поверили в главный вывод автора. Одни восклицали, что слабые, практически безмозглые существа не могут выполнить ту работу, которую им приписывает Дарвин: подумать только — перелопатить и удобрить почву на колоссальных просторах континентов! Такое не под силу и миллионам землекопов, а не каким-то там червям. Хору скептиков брезгливо вторили голоса ханжей: «Зачем писать про гадких и скользких червяков. Фу, какая гадость». Научный же люд стал кропотливо проверять выводы великого ученого, чтобы лично удостовериться в его правоте. Новейшие же исследования убеждают в том, что выводы Дарвина скромны и осторожны — деятельность червей более интенсивна, более грандиозна, чем полагали в прошлом веке.

Почему камни врастают в землю?

Если бы черви не буравили землю, у археологов было бы мало работы. Не удивляйтесь, это действительно так, ведь далеко не все предметы и постройки захороняют водные и ветровые наносы. Множество древних развалин, амфор для вина или воинских доспехов, брошенных на поле брани, закопали черви. Именно благодаря им камень, положенный у ворот, потихоньку врастает в землю. Происходит это столь же медленно, сколь и неумолимо.

Поселившись под валуном, крошечные землекопы прокладывают в грунте все новые и новые штреки и штольни. Наглотавшись земли, мини-шахтеры вылезают на поверхность, дабы опорожнить желудок, что целесообразнее всего делать рядышком с валуном. Постепенно грунт, вынутый из-под камня, окутывает его бока, а штреки и штольни, проседая, опускают камень все ниже. Потом валун и вовсе скроется от разрушительного действия стихий — ветра, дождя, мороза и солнца. Таким нехитрым способом под копролитами червей и были спрятаны бесценные произведения древнего искусства.

Но еще бесценнее сами копролиты — прозаические выбросы из кишечника червя. Почему же бесценны? А вот почему.

Втянув в норку травинку, хозяин смачивает ее жидкостью, в которой, вероятно, есть ферменты — хлорофилл быстро темнеет и травинка становится мягкой. После этого можно закусить и беззубым ртом. Но не травинкой единой жив червячок, он заглатывает еще и почву с ее микрофлорой и микрофауной. То бишь у червя всегда под боком комплексный обед.

С этим обедом в длинном и узком животе происходят удивительные вещи. Самая главная — превращение растительных тканей в основу плодородия, в гуминовый комплекс. Но на этом живот червя не останавливается: известковые железы нейтрализуют почвенные кислоты и рН копролитов сдвигается в благоприятного для растений сторону. Выбросы из кишечника червя лакомы для растений еще и потому, что обогащены углеродом, кальцием, магнием, нитратами и фосфорной кислотой. Некоторые виды подземных тружеников пошли дальше, еще полнее удовлетворяют запросы зеленого покрывала планеты: часть потребленного азота выделяют в форме, доступной для корней растений.

Сами того не ведая, наши герои заботятся и о процветании полезных почвенных бактерий, которые бурно размножаются во время медлительного пищеварения, тянущегося день-два. В их животах на бактерии нисходит благодать: множество пищи, множество органики, переведенной в легкоусвояемую форму. И еще более удивительно и полезно то, что, давая жить хорошим микробам, черви разлагают вещества, которые могли бы угнетать рост трав и деревьев.

Гимн пищеварительному тракту червя можно продолжать до бесконечности. Однако наш герой силен не только животом. Его подземные выработки — сущий рай для молоденьких корешков, которые, пробиваясь вглубь, непременно пользуются услугами червей.

Наши герои знают толк в земляных работах: в среднем под квадратным метром земной тверди они прокладывают километр выработок и выдают на-гора (опять-таки в среднем) по 3 мм копролитов за год. Этот трехмиллиметровый слой припудривает не квадратный метр, а, скажем, Евразию. Действуя просто и нехитро, эти создания за сто или двести лет «выворачивают наизнанку» верхний метр суши.

На гектаре ухоженных пастбищ трудится около десяти миллионов землекопов (крайние значения от 1 миллиона до 200 миллионов). На пашне, которую то и дело бороздит плуг, червей в несколько раз меньше. Однако количественные показатели грешат против истины: черви одного вида маленькие, а другого — здоровенные. Если земляных жителей взвесить, то на гектаре луга чаша весов склонится в их сторону, несмотря на то, что на противоположную чашу взгромоздятся пасущиеся на лугу коровы. На полях биомасса червей скромнее. А жаль: горизонтальные ходы и вертикальные норки здесь переплетены не так густо и земле труднее дышать, труднее испить водицы.

Кстати, мастера плодородия и сами ненавидят засуху. При 23° они прячутся, а жара посильнее для них вообще смертельна. Чем континентальнее климат, тем ярче выражен их летний и зимний сон — свернувшись в спираль или завязав тельце самым настоящим узлом, великие труженики впадают в беспамятство в расширенных концах норок. Предварительно вход в спальню заделывается, а стены изнутри герметизируются слизью, чтобы бушующие наверху жаркие ветры не иссушили тело. Но все это не дает гарантии, что спящий очнется от анабиоза. Если влаги в почве долго будет меньше 30%, то самые распространенные на полях серенькие черви (серая аллолобофора) умирают, не приходя в сознание. Например, после засушливого лета 1956 года пашни и луга Венгрии осиротели — погибло более половины крохотных землекопов. Такая потеря чувствуется долго: скорость естественного расселения дождевых червей всего метр в год.

Справедливости ради надо сказать, что в цивилизованном мире они не всегда путешествуют самостоятельно. Вот лишь одно тому подтверждение. В 1958 году около деревни Костино Московской области из мусорной кучи, поросшей конским щавелем, извлекли странного червячка. Через пятнадцать лет была установлена его точная родословная — это коренной житель Италии, Швейцарии, Англии... В Подмосковье он, вероятно, приехал в цветочном горшке или с посадочным материалом. Новоселу русская земля пришлась по вкусу — к 1973 году он расселился уже на целом гектаре.

Как-то Козьма Прутков в порыве вдохновения заметил: «Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившийся из похода другом и в) чесать, где чешется». Если бы Козьма был жив, я бы умолял его добавить в перечень еще один пункт: г) «писать, если пишется». Возможно, порой и сам Козьма не мог остановиться...

Рассказ уже превышает все мыслимые объемы, а столько еще хочется сказать. И про то, что в Африке из копролитов местных червей делают великолепные курительные трубки, и про то, что совсем неподалеку, под Мариуполем, обитает толстый и удивительно сильный червь, ходы которого пронзают землю на восьмиметровую глубину. Но, помня другой завет Пруткова («Никто не обнимет необъятного»), под конец выложу всего один поразивший меня факт. Ещё будучи в приятном школьном возрасте, я прочитал про гигантского австралийского червя, напоминающего страшную двухметровую змею. Будучи студентом, услышал, что подобные Гулливеры живут и в Южной Америке. А о том, что и Европа в этом смысле не подкачала, узнал, только засев за этот очерк: в 1972 году в Париже вышла монография М. Буше «Дождевые черви Франции. Экология и систематика». Так вот, Буше удалось изловить европейских суперчервей ростом более метра!

Ну что ж. Большому кораблю — большое плавание.

 

Лягушка-царевна

...Лягушкам только образования не хватает, а так они на все способны.

МАРК ТВЕН

Если нет образования, приходится работать ногами. «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса», героиня рассказа М. Твена, прыгала дальше своих пучеглазых соперниц и приносила хозяину изрядный барыш. Увы, лягушачьи достижения в то время, очевидно, не регистрировали. Во всяком случае, у М. Твена на этот счет нет никаких цифр. А жаль. Их можно было бы сравнить с цифрами, известными науке.

Наши лягушки прыгают на 30—40 см. Гораздо дальше скачет лягушка-бык из США, а «лягушка прыткая» из Западной Европы прыгает метра на три. Абсолютный мировой рекорд — 409 см.

Ноги у лягушки хоть куда. В один прекрасный день именно они и занесли ее в экспериментальную науку и помогли прославиться Луиджи Гальвани. Правда, феномен «животного электричества» был открыт, когда Гальвани еще и на свет не появился, но открытие осталось незамеченным. Эффектные же опыты итальянца потрясли тогдашний ученый мир: подумать только, отрезанные лягушачьи лапки оживали, вздрагивали на железной решетке балкона — их нервы хранили электрический заряд. С тех пор лягушка стала царевной эксперимента и мученицей науки.

Вот еще факт о влиянии лягушек на карьеру учёных. Когда в 1866 году против И. М. Сеченова как автора «Рефлексов головного мозга» было возбуждено судебное дело, великий физиолог заявил: «Зачем мне адвокат? Я возьму с собой в суд лягушку и проделаю перед судьями все мои опыты: пускай тогда прокурор опровергает меня».

Теперь опыты с лягушками не интересуют прокуроров. Теперь со вскрытия маленького безобидного существа принято начинать будничные практические занятия по физиологии. И потом студенты, став маститыми исследователями, часто не расстаются с милой их сердцу лягушкой — удобным лабораторным животным. Только в Ленинградском университете около 15 000 лягушек ежегодно кладут свои животы на алтарь науки. А сколько в мире университетов и исследовательских центров, где во имя знаний перестают биться сердца земноводных!

Если бы существовал перечень открытий, которыми человечество обязано опытам на лягушках, он был бы очень длинен и разнообразен: в него попал бы и экспресс-анализ пищевых ядов, и способы переработки информации. Перечень этот будет расти, увеличиваться. И каждое открытие унесёт лягушачьи жизни. Зоологи называют лягушку ее латинским именем — Rana. Право, для русского уха это кровоточащее слово звучит символично!

На Земле проживает более 200 видов настоящих лягушек, остальные — не настоящие. У всех, так сказать, подлинных лягушек горизонтальный зрачок и раздвоенный конец языка. Нам с вами примелькались лишь несколько видов: две большие зеленые лягушки (озерная и прудовая), которые не решаются далеко отлучаться от воды, и две их буроватые подруги помельче (травяная и остромордая), храбро ведущие наземный образ жизни.

Не искушенные в систематике люди принимают за лягушек их родственниц — жерлянок, чесночниц, квакш. Чтобы разобраться, с кем имеешь дело, надо — как врач на приеме — потребовать: «А ну-ка, покажи язык..»

Лягушка — существо бесхитростное. Поэтому на ее раздвоенном языке то, что на уме. А ум ее занят не глобальными проблемами, а букашками и таракашками, которыми следует подкрепиться. Подкрепляется же она не только нежными комариками, но и горькими божьими коровками и вонючими древесными клопами. Значит, ей не повезло — она не знает настоящего вкуса пищи. Если бы лягушка ела со вкусом, её язык мигом отдергивался бы от невыносимо горькой пикриновой кислоты. Ей же, чтобы ощутить эту пакость, подсунутую лаборантом, надо две-три секунды.

И всё-таки лягушачий язык не прост. Знаменит он не только тем, что, пребывая сложенным вдвое, вдруг моментально раскрывается и настигает пролетающую мимо букашку, но ещё и тем, что реагирует на времена года. Реакцию эту видно под микроскопом: на языке появляются и исчезают так называемые гантелевидные клетки, похожие на парашютики одуванчика.

В Институте нормальной физиологии АМН СССР узнали, что одуванчики на лягушачьем языке цветут зимой, а к марту мельчают. В июне язык травяной лягушки вовсе голый — никаких клумб под микроскопом не видно. В августе одуванчики снова появляются, чтобы распуститься к зиме во всей красе. В чем причина? Наверное, в том, что одуванчики вроде и есть те самые вкусовые клетки, которых у лягушки никак не могли найти. Но тогда появляется новая загадка — зимой лягушка спит, зачем ей в это время вкус?

Так или иначе, но наше знание лягушачьего языка далеко от совершенства.

Страсти холоднокровных

У самцов травяной лягушки есть нечто общее с Синей Бородой, персонажем из сказки Перро: в брачное время у них синеет горло (представители сильного пола остромордых лягушек синеют почти целиком). Но у сказочного рыцаря было семь жён, а многожёнство лягушек нереально, потому что самцов среди них больше, чем самок. В научной литературе помещены сведения о том, как самцы, понапрасну звавшие пучеглазых подруг, с горя кидаются на прудовых карпов и стискивают их жабры в железных объятиях.

Женами в пруду дорожат: иной раз кавалеры не выпускают самку из объятий, даже когда зоологи кладут их обоих в спирт. Но все-таки самцы и в брачный период не теряют соображения: стоит самке выметать икру, она издаёт особый звук, и самец её немедленно отпускает.

А чтобы подруга не выскользнула самовольно, на передних лапах самца разбухают так называемые брачные мозоли. В этих шершавых мозолях находятся особые железы. Их выделения бактерицидны — они предотвращают воспаление царапин и ран, образующихся на груди самки. Иногда лягушачьи объятия продолжаются по трое суток: самка почему-то медлит с откладкой икры. И самец ждет, натруживая мозоли. Опыт предков говорит ему, что оплодотворить несколько тысяч икринок нужно сразу же, иначе головастиков не будет.

Лягушки привередливы в выборе водоемов для размножения. Но как они находят родную лужу, пока непонятно. Сначала думали, будто они руководствуются гравитацией, стремятся вниз, но потом выяснилось, что они шлепают и от низин к озерам, расположенным на возвышенностях. Тогда решили, что лягушек привлекает запах родных мест, но они пробирались и под проливным дождем, уносящим запахи. Следующей версией стала звуковая — мол, лягушек привлекают крики сородичей, их радостное плескание в родном водоеме. Но лягушки шли по верному пути и когда вокруг царила мёртвая тишина. Потом стали говорить, будто лягушки чувствуют специфические выделения водорослей в том водоёме, где их предки испокон веков откладывали икру. Но тогда как объяснить те случаи, когда земноводные приходят к засыпанному бульдозером пруду?

У наземных позвоночных животных дети как дети — похожи на родителей, а у лягушки — головастик. Его жизнь начинается в икринке, которая служит убежищем, столовой и инкубатором. Верхняя темная половинка икринки поглощает солнечные лучи и одновременно защищает еще не вылупившегося головастика от ультрафиолета. Икринка устроена наподобие ваньки-встаньки: если ее перевернуть тёмным экранчиком вниз, он снова окажется на прежнем месте, ибо самая тяжелая часть икринки — желток — расположена внизу. И еще одно защитное приспособление: в оболочке икринки содержится ранидон, который убивает микробов лучше, чем карболовая кислота.

Двери маленького домика заперты, и крошечный постоялец не смог бы выйти, если бы эволюция не снабдила его химической отмычкой: секрет специальных желез головастика растворяет прочную оболочку яйца, и малыш выходит в большой мир. Малыш растёт, набирается сил. Сквозь жабры прорастают передние ноги, сильно увеличивается язык, рот становится шире. Наконец рассасывается хвост, и молоденький лягушонок вступает в жизнь, пройдя всего-навсего тридцать (!) стадий превращений.

У травяной лягушки метаморфоз головастиков занимает 50—180 дней в зависимости от погоды, у прудовой — 72—214 дней. Иногда головастику приходится зимовать, и только следующим летом он станет полноправной лягушкой.

Не одна погода радует или печалит головастиков. Например, они терпеть не могут даже небольшой примеси йода. Если же в луже есть соли кальция, марганца или глюкоза, то, наоборот, развитие пойдёт быстрее. Зато обилие жира в корме угнетает рост.

Кстати, у головастиков ни зубов, ни желудка нет. Эти маленькие вегетарианцы потребляют микроскопические водоросли, а в водорослях много щелочей. Желудочное пищеварение с непременным участием соляной кислоты им ни к чему. Куда выгодней кишечное, щелочное. Вот они и обзавелись очень длинным кишечником.

У головастиков много врагов, самые страшные — личинки жуков-плавунцов. Однажды в пруду под Звенигородом подсчитали, что двадцать личинок плавунца за двадцать дней съели 40000 головастиков. Ситуацию омрачает ещё и то, что головастики могут быть врагами самим себе: рослые особи выделяют в воду вещества, препятствующие развитию хилых собратьев. А заморыши, вместо того чтобы обидеться, сами выбрасывают в воду химические соединения, которые ещё более подстёгивают рост акселератов. Получается, что часть головастиков добровольно уступают место под солнцем более сильным особям, как бы казнят себя, идут на самоубийство. (Академик С. С. Шварц, открывший это явление, полагал, что метаболическая регуляция численности вида свойственна всем популяциям, всей живой природе.)

Давайте считать, что тот головастик, с которым мы подружились, благополучно превратился в лягушонка. Если его мама была водной лягушкой, он станет «дневным» животным, а если икру отложила наземная лягушка — «ночным». Дело тут не в сиянии солнца, а в суточных колебаниях влажности воздуха: после дождя наземные лягушки могут резвиться и в полдень.

Но резвится лягушачий народец лишь возле своего дома — на участке в несколько квадратных метров. Однажды автор объемистой монографии «Лягушка» профессор П. В. Терентьев пометил под Ленинградом 230 лягушек. Через неделю половина бесхвостых домоседов была найдена в нескольких шагах от места первой поимки. Другие — чуть дальше. Лишь единицы отважились бродить метрах в ста. Значит, к путешествиям лягушки склонны только в сказке. Кстати, пометить лягушку краской или кольцом просто — если её опрокинуть на спину и придержать в этом положении, она застынет и лишь через несколько минут сообразит, что мир перевернулся.

А вообще-то, лягушки соображают неплохо: после четырех—семи попыток они перестают хватать мохнатых гусениц или дождевых червей, смазанных гвоздичным маслом, хлорной известью или соединенных с электрическими проводами. Урок помнят дней десять. Лабиринт лягушки осваивали хуже, хотя учили их, конечно, без всякого уважения. Когда они прыгали по неправильному пути, то получали электрический удар. Получив сто ударов, лягушки наконец понимали, чего от них хотят, и прыгали правильно — так сказать, путешествовали из-под палки.

Не надо бить и тиранить лягушек, их надо уважать. Для этого причин более чем достаточно. Хотя бы та, что первым живым звуком, некогда раздавшимся на континентах планеты, было кваканье лягушачьих предков. Рёв, рык, писк и мычание начали сотрясать воздух гораздо позже. Блеять и ржать тоже долгое время было некому. Так что, если заглянуть в даль времен, можно прийти к неожиданному выводу: наша речь — это кропотливо измененное и отшлифованное эволюцией кваканье. Правда, в необозримо далеком прошлом земноводные, скорее всего, квакали не так, как нынче. Но как именно, не знал никто, кроме них самих, — уши тогда были тоже только у земноводных.

Лягушки квакают от полноты чувств, их песня — это древнейший призыв к поддержанию непрерывного потока жизни. А вот замысловатая соловьиная трель всего-навсего вопль эгоиста, предупреждающего о частной собственности на участок, где построено гнездо, чтобы сосед не лез. И уж если не соловьям, то другим пернатым неплохо бы отдать должное вокальным данным американской жабы и некоторых древесных квакш: они издают звук флейты и свирели да еще звенят, словно бубенчики. А японская веслоногая лягушка поёт совсем как птица. Пучеглазые певцы услаждают слух японцев, которые специально держат их дома.

Жаль, что голоса наших лягушек подкачали. Но это не помешало зоологам, подслушивая их хоровые номера и интимные беседы, выяснить, например, что лягушки-дамы молчаливее лягушек-кавалеров и что наземные виды лягушек молчаливее водных. В лексиконе прудовой лягушки обычно шесть криков: громогласный квакающий призыв к продлению рода, два негромких территориальных крика, два сигнала о высвобождении и крик тревоги. Если ничего не подозревающую лягушку внезапно и грубо схватить, она иногда издает пронзительный вопль, похожий на кошачий. Это крик ужаса, прощание с жизнью.

Пальмы первенства

Этих пальм у земноводных не счесть, они во многом первые. Земноводные первыми стали обмениваться информацией с помощью звуков. Они были первыми существами, которые 300 миллионов лет назад встали на ноги: прежде на Земле ни у кого из позвоночных просто не было ног. Не было и другой полезной части тела — той, на которой сидят. Чтобы присесть и тем более переставлять ноги, эволюция наделила земноводных шаровидными сочленениями — суставами. Это достижение природы доктор биологических наук Б. Ф. Сергеев сравнил с изобретением колеса человеком.

На руках обезьян и человека большой палец отведен в сторону, противопоставлен другим. Так же и у лягушек. Иными словами, они раньше нас узнали, что такое настоящая хватка.

И в то же время лягушки — первые слюнтяи планеты. Это не каприз: чтобы на суше можно было глотать сухую добычу, потребовалась смазка — слюна. Она у лягушки жиденькая, водянистая, ферментов в ней нет. И еще одно приобретение лягушачьих предков — насморк. И здесь дело не в капризе, а в необходимости: лягушки ощущают запах только растворенных веществ, и поэтому их обонятельная полость усиленно снабжается влагой из множества мелких желёзок.

Перечень принадлежащих земноводным физиологических патентов длинен. Этими изобретениями теперь пользуются самые разные животные. И мы тоже. Об этом отлично сказал герой тургеневских «Отцов и детей» Базаров. «На что тебе лягушки, барин?» — спросил его один из мальчиков. «А вот на что, — отвечал ему Базаров, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что у нас внутри делается».

При всей своей хрупкости лягушачьи внутренности необычайно прочны. Нервы отказывают у нее при давлении в 14 атмосфер, а мышцы парализуются лишь при 400 атмосферах! Низкое давление лягушкам тоже нипочем: в барокамере первые признаки кислородного голода они чувствуют на шестнадцатикилометровой высоте. Зачем такая выносливость? Горы-то на Земле вдвое ниже.

Лягушка — это гораздо больше, чем лягушка. Так сказал знаменитый Жан Ростан в председательской речи, произнесенной в Зоологическом обществе Франции. И еще он сказал: «Хорошо ли, плохо ли, я — лягушатник, лягушачий академик и останусь им до конца своих дней...

Журналисты считают, что я провожу весь день, склонившись над толпой лягушек, и все они мои личные знакомые и более или менее ручные. Они считают, что я убиваю их в огромных количествах. Поэтому почти ежедневно я получаю письма примерно такого содержания: "На том свете вы будете наказаны за всех лягушек, погубленных вами на этом"».

Пострадает уж кто-кто, но не Ростан, великий почитатель лягушек. Может, наказания заслуживает Джон Макнамара, победитель нелепого чемпионата по глотанию живых (!) лягушек? Макнамара завоевал пальму первенства, проглотив за минуту пять лягушек. Один из его соперников был дисквалифицирован, потому что начал жевать трепыхающиеся существа...

Вообще-то, на Западе вкусные задние лягушачьи лапки в цене. Выпускают даже соответствующие консервы, для чего специально разводят земноводных. А в Швейцарии, где лягушачьих ферм вроде нет, строго-настрого запретили кушать отечественных лягушек. Как швейцарцы узнают, какая лягушка на сковороде — своя или заграничная? Так или иначе, но раскаленная сковорода для лягушки равносильна замогильному холоду.

Почему лягушка холодная?

В самом деле, почему она не греется изнутри? Да из-за величины красных кровяных телец — эритроцитов. У лягушки они огромные: длина 23, а ширина 16 микрон. Ничего хорошего в этом нет: чем меньше эритроциты, тем лучше. Миллилитр лягушачьей крови вмещает 400 тысяч эритроцитов, нашей — пять миллионов, а козьей даже 18 миллионов. Общая поверхность эритроцитов в миллилитре козьей крови дает умопомрачительную цифру, у нас величина тоже будет внушительной, а у лягушки — скромной.

Из-за этого она и холодная. Ведь чем больше поверхность эритроцитов, тем интенсивнее газообмен. Крошечные быстрее поглощают кислород и легче отдают его, чем эритроциты-гиганты. После того как кислород в эритроцитах вступил в контакт с гемоглобином, его надо доставить к тканям и органам. Тут принцип один: внутри всех животных действует трубопроводный транспорт. И чем мощнее мотор, прокачивающий кровь по венам, тем быстрее она снова попадает в легкие за следующей порцией кислорода. Но и с насосом у лягушки дела обстоят неважно — маломощен он и медлителен. Вес ее сердца в девять раз меньше, чем у равной ей по весу ласточки. Правда, лягушка может возразить, что у нее не один, а много моторов, что у нее еще две пары сердец. Но это не помощники, а нахлебники главного сердца. Они перекачивают лимфатическую жидкость, которая занимает обширные полости под кожей. (Одну полость даже назвали большой цистерной.)

И с легкими лягушкам не повезло — уж очень мала их поверхность, ее не хватило бы даже на то, чтобы прикрыть тело. Если, например, тщательно разровнять легкие быка и обернуть его получившейся тканью, получится кокон почти из ста слоев. Простеньким лягушачьим легким требуется помощь — кожное дыхание. Зато тут лягушка своего не упустит: она впитывает кислород животом, спиной и даже слизистой оболочкой рта. Летом прохладная кожица выделяет до трех четвертей всей углекислоты, выбрасываемой организмом, а зимой еще больше. Так что кожа — более мощный вентилятор, чем легкие.

Даже громадным ртом, «от уха до уха», лягушке пришлось обзавестись для того, чтобы побольше набрать воздуха. Но понапрасну рот разевать она не станет — задохнется. Ведь ребер у лягушки нет и воздух изо рта в легкие накачивает нижняя стенка рта. Из-за этого у нее и дрожит кожа на горле.

Постоянные неурядицы с кислородным снабжением заставили лягушку приглушить обмен веществ. Она и пищу переваривает медленно: жук, не сильно пострадавший при поимке, остается в ее животе живым более часа (жалеть его не надо — обычно это вредитель, которым брезгуют птицы). А в прохладные дни у лягушек совсем нет аппетита. Млекопитающие и птицы в это время страшно прожорливы: им надо покрывать потери энергии, поддерживать температуру тела. Но у лягушек таких хлопот нет, они не дрожат от холода, даже замерзая насмерть.

Чтобы не рисковать, лягушки спешат на зимние квартиры, едва воздух устойчиво станет холоднее воды. Большинство земноводных зимой спят в воде. Но, например, остромордой лягушке подводный ночлег не нравится, она предпочитает зимовать в ямах возле пней, среди опавшей листвы и хвои.

В коллективной подводной спальне собирается десятка два холоднокровных постояльцев. Но бывает, что рядышком в особо уютном местечке в ил зарываются и по сто особей разного пола и возраста. Здесь может прикорнуть и лягушка другого вида — ее не обидят. Лягушкам выгодно спать толпой. Так легче сохранить силы: у особей, зимующих в коллективе, уровень обмена веществ почти на 40% ниже, чем у одиноких! (Сравните — об эффекте группы мы с вами рассуждали применительно к божьим коровкам и тараканам.)

Дышат лягушки во время зимовки под водой только кожей, пульс слабеет, сдвигается рН крови... Если в спальне станет неуютно, они перебираются в другое место. Так что спят чутко. Более того, они не теряют времени даром и скучными зимними ночами растут — хотя и медленнее, чем летом.

Но если водоем за зиму промерзнет — им конец. Например, суровые зимы 1823—1830 годов погубили всех лягушек во всей Исландии. Теплая зима тоже опасна. В 1924 году под Москвой не все лягушки залегли в спячку и весной их хор звучал жидковато.

Трудная у лягушки жизнь. И врагов у нее много. И поэтому пятилетняя лягушка — редкость. А между тем в неволе она преспокойно проживет лет 15.

Лягушки растут всю жизнь. За первый год они прирастают на три сантиметра, за второй — на полтора, а потом совсем понемножечку. Голова кончает расти прежде других частей тела, а задние ноги растут и быстрее, и дольше всего. Наша крупная озерная лягушка иногда разрастается до 17 сантиметров и весит триста граммов, а лягушка-бык тянет и по шестьсот граммов. Но и это не предел: в 1906 году в Камеруне нашли лягушку-голиаф. Эта 30-сантиметровая особа весила 3,5 килограмма.

Почему лягушку пускают в молоко?

Может, потому, что в жару она холоднее воздуха за счет испарения с мокрой кожи. Но в молоке-то ничего не испаришь. Кроме того, лягушка не терпит солнца: жара в 39° несёт ей смерть. Конечно, можно погибнуть и не в такую жарищу — под солнечными лучами пучеглазая быстро высохнет и умрет от потери влаги.

Поэтому, отправляясь на охоту, лягушка берет с собой воду из пруда или ближайшей лужи, а если таковых поблизости не имеется, рада и росе. Но вкуса росы, так же как и молока, она не знает. Она рьяная поклонница сухого закона и не берет в рот ни капли. Когда нет лужи, откуда можно быстро поглотить воду через поверхность кожи, придется елозить по траве, и роса благодаря осмосу тоже проникнет в тело. Так что, если вы хотите спасти намаявшуюся на жаре лягушку, а под рукой нет лужи, заверните ее в мокрую тряпку — она быстро восстановит осанку, посвежеет.

Но если вода легко проходит через кожу, почему она не выльется обратно? Да потому, что лягушачья кожа легче пропускает воду внутрь, а не наружу. В этом важном деле пучеглазой помогает слизь, обильно смачивающая ее небольшое тельце. Если слизь удалить, лягушка сохнет в пять раз быстрее.

Слизь — великолепная штука, она хранит воду, помогает выскользнуть из лап или клюва врага. Эта же слизь нечто вроде персональной химчистки — поддерживает в чистоте лягушачье платье, не дает жить микробам на влажной коже. Поэтому-то и родился обычай пускать лягушек в молоко, чтобы не скисало: слизь мешает молочнокислым бактериям делать свое дело.

Лягушачья слизь страшна не только микробам. Если ее впрыснуть золотой рыбке, рыбка через минуту умрет; у мышей инъекция слизи вызывает паралич задних конечностей. Зато для нас слизь безвредна. Яд самого страшного нашего земноводного — жерлянки людям тоже не опасен, хотя птицы от него падают в обморок. Жерлянка, чтобы ее поменьше беспокоили, демонстрирует отпугивающую окраску — яркие красные пятна на брюхе, которые на зверином языке говорят: «Не трогай, худо будет!». А может быть очень худо: белая пенистая жидкость, выделяемая кожей жерлянки, быстро убивает даже близких родственников — лягушек, посаженных с ней в одну банку. Собака, по неопытности схватившая жерлянку, долго трясет головой и трет лапами морду. В следующий раз хлебнувший горя пес обойдет стороной такое невкусное создание. Мы же спокойно можем взять жерлянку в руки. Можно гладить и жаб — ни волдырей, ни бородавок не вскочит. Все это вымысел, сказки.

В любимой всеми сказке «Царевна-лягушка» молодой наследник престола совершил опрометчивый поступок. Во время пира у батюшки-царя побежал домой, нашел лягушачью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушачьей кожи, приуныла, запечалилась. «Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б ты немного подождал, я бы навечно твоей стала, а теперь прощай!» И отправилась она к противному Кощею Бессмертному. А Иван-царевич горько заплакал.

Нельзя так расточительно распоряжаться сброшенной кожей — она лягушке нужна. Настоящие лягушки переодеваются не реже четырех раз в год и всякий раз съедают свое поношенное платье — не пропадать же добру попусту, ведь с кожными пигментами туговато, нельзя их просто так выбрасывать. Эта процедура свидетельствует о лягушачьей бережливости. Неплохо развито у них и так называемое химическое чувство кожи: если на мокрую лапу брызнуть капельку совсем слабого раствора хлористого аммония, калия или натрия, лапа отдернется.

Кожа на спине лягушки толще, прочнее и чувствительнее: тут гораздо больше осязательных бугорков, чем на брюхе. Спина и более ядовита: на ней много ядовитых зернистых желез, а слизистых, наоборот, больше всего на животе и лапах. Кожа у лягушки вся в дырках — у маленького существа 300 000 слизистых желез! Выделения этих желез щелочные, а зернистых — кислые. В результате лакмусовая бумажка краснеет от выделений спины и синеет на брюхе.

У дырявой лягушачьей кожи необыкновенное свойство — чувствительность к свету. Подумать только, ослепленная лягушка с удаленным мозгом (!) поворачивается к свету. Существо, стоящее одной ногой в гробу, как бы отдает светилу последний земной поклон.

Лягушка, такая спокойная с виду, на самом деле очень нервное существо: кончики чувствительных нервов пронизывают не только кожу, но даже и роговицу глаза. И хотя о чужих глазах за глаза говорить не принято, обойти молчанием это лягушачье украшение нет никакой возможности. Странно — я никак не мог припомнить, какого они цвета, а в научных книгах об этом почему-то не написано. А глаза у лягушек замечательные. Они видят далеко и на суше, и в воде. Куда дальше, чем глаза рыб, про которых так и хочется сказать, что они дальше своего носа не видят.

Лягушку можно сразу назвать и трусихой, и отважным существом. Иначе трудно расценить тот факт, что прыгает она вслепую: втягивает внутрь глаза на время прыжка. Но самое удивительное то, что лягушачий глаз как бы сам думает, вернее, перерабатывает информацию: в мозг поступает обобщенный сигнал о свойствах предмета. Как это получается — пока еще не изучено.

Лягушки, вероятно, расстроились бы, если бы поняли выражение о том, что, мол, такой-то подхалим глазами ест начальника, карьеру делает. И как не огорчиться, ведь бесхитростные создания всю жизнь едят глазами. Правда, едят не начальство, а мошек: втягивая громадные глазные яблоки, словно поршнем пропихивают ими в глотку пойманную букашку.

Прежде чем завершить рассказ, вспомним начало: «Лягушкам только образования не хватает, а так они на все способны». И уж если не на все, то на многое они действительно способны. Травяная лягушка за лето съедает в среднем 1260 вредных насекомых, а остромордая закусывает как раз теми вредителями, которых не трогают птицы.

Так что лягушка — большой и серьезный наш друг. И на научном поприще, и в жизни.

Именно в жизни лягушачья помощь может оказаться сногсшибательной. Сошлюсь на десятый номер журнала «Изобретатель и рационализатор» за 1974 год, дабы меня не упрекнули в искажении фактов. «Отправься в пруд и поймай лягушку. Впрысни ей немного мочи беременной женщины и через полтора-два часа извлеки из клоаки каплю жидкости. Подключи ток и гляди в микроскоп. Тогда ты поймешь, кого ждать: сына или дочь. Так можно было бы, подражая языку средневековых алхимиков, довольно точно пересказать суть описания к авторскому свидетельству ? 278008». Это свидетельство получил директор Тбилисского НИИ акушерства и гинекологии К. В. Чачава. Лягушка должна быть самцом, которому и делают впрыскивание. Кто родится, видно в микроскоп: если лягушачьи сперматозоиды сбились в кучу — мальчик, если разбросаны — девочка. Прямо как в сказке!

 

Сказ о ящерице

На картах увековечены скунс (Чикаго), кабан или вепрь (Иври), конь (Конотоп) и прочая живность, давшая наименования населенных пунктам. А вот города или хотя бы деревню-ящерицу вроде нигде в мире не сыщешь.

Сколько людей носят лошадиные фамилии! Знаем мы инженера Лося, читали повести Белкина, знакомы с Собакевичем и княжной Таракановой. А вот кто встречал фамилию Ящерицын? Не странно ли, ящерица-то создание приятное, не чета таракану.

Извернуться змеей, пособачиться, проворонить, распетушиться, прищучить, обезьянничать, коноводить... А где слова-образы, пошедшие от ящериц?

Возьмем книгу «Культ животных в религиях» З. П. Соколовой (кстати, фамилия автора — зоологическая). Тут полно божественных птиц, быков и медведей, священных жуков и змей. А ящерица опять задворках: маори в Новой Зеландии думали, будто их душа после смерти находила пристанище в тельце юркого создания.

Как же так? Почему такая немилость? Разве ящерицы кого-нибудь обидели? Напакостили? Или живность эта редкая? Их полно не только за морями-океанами, но и вокруг: в нашей стране обитает 10 408 500 000 одних прытких ящериц. Да еще уйма ее родственниц: живородящих ящериц, проживающих аж у самого полярного круга, агам и гекконов, предпочитающих жару... А вот существ, породивших сказки про Змеев Горынычей, куда меньше. Гадюк, например, чуть не в сто раз меньше, чем прытких ящериц. А про змей чего только нет в народной молве.

И не прослышала ли про людское небрежение давнишняя соседка, летом то и дело попадающаяся на глаза, прыткая, или, как ее еще зовут в науке, обыкновенная, ящерица? С какой стати она захотела стать ярче, заметнее? Почему в начале нынешнего века среди прытких обитателей был в моде серый цвет, а сейчас коричневый? Самцы к тому же в зеленый цвет красят горло и брюхо. Правда, бывают и ярко-зеленые дамы.

К сожалению, ящерицы подкрасились не для нас — иначе бы во время зимней спячки, укрывшись в норах от людского взгляда, они бы не темнели.

Однако пора оставить сожаления и взяться за дело.

Важнейшее дело в жизни ящериц — еда. Вспомним сказ Бажова. Медной горы Хозяйка «схлопала опять в ладошки, набежали ящерки — полон стол установили... щами хорошими, пирогом рыбным, бараниной, кашей и протчим, что по русскому обряду полагается». Но даже у Бажова ящерки не попробовали щей и каши. Может, потому, что потчевали мастера, заняты были? Вообще-то обед они не готовят — лопают что подвернётся, но с разбором. А разбор хитрый.

Среди знаменитых ресторанов есть чемпион по длине меню. Сколько блюд там уместилось, не знаю, а вот меню прыткой ящерицы в посвященной ей монографии заняло десять страниц, Больше трехсот блюд. Разных букашек и таракашек. В роли щей и каши у неё выступают жуки, а вместо пирогов — бабочки и пауки.

Про ящериц, хотя они и маленькие, но скажешь, будто они мало наши ели — жуков полно и в лесу и и степи. И чтобы их раздобыть, напрягаться особенно не надо. За пирогами же (бабочками и пауками) пускаются во все тяжкие, вылавливают с пристрастием. Иначе бы специалисты не писали, что «встречаемость чешуекрылых и пауков в пище ящериц в 4,5—5 раз выше, чем в природе». Зато приятные на вид божьи коровки не нравятся — в животиках юрких созданий среди жуков и прочих насекомых они попадаются в восемь раз реже, чем в природе. Выходит, божьи коровки для ящериц вроде приправы, горчицы. Мы с вами уже знаем, что коровки горькие и твердые, но наша прыткая соседка ими все-таки не брезгует, а пышнотелую мягкую синюю муху не ест вовсе. Почему?

Но не это самое странное. Взялись бы вы проглотить живую пчелу? Я — ни за какие коврижки. А ящерицы падки на пчел, как дети на варенье. Хвостатые сластены дежурят на пасеках, подкарауливая летающую сладость. Как им удается избежать пчелиного жала? Ответа на этот болезненный вопрос я не нашел. Зато нашел такие слова: «Еще издали услышав характерное жужжание возвращающейся со взятком пчелы, ящерица настораживается, приподнимает голову и затем быстрым и точным движением, подпрыгивая вверх, схватывает насекомое часто еще до того, как оно опустилось на леток». За день сластена может проглотить десяток пчел: больше в живот не влезет. Но для пасеки и это, увы, не безразлично. Как же отвадить ее от ульев? Очень просто. Вернуться в свой дом, в норку, она может лишь со знакомой территории. Если сластену унести метров за 250, она, по своим понятиям, попадет в другую страну, на край света, и останется жить на новом месте. Иначе говоря, не найдет ни прежнюю норку, ни улей.

У ящериц завидное терпение — они упрямо караулят на земле или камне, пока, подпрыгнув, можно будет схватить языком летящую козявку. Притаившись на ветке, ждут, когда гусеница или муравей подползут чуть ли не ко рту. По правилам идет охота на моллюсков и на дождевых червей. Разыскивают и личинок зарывшихся в почву. Как? Будто бы с помощью изощрённейшего слуха: ящерицы вроде слышат ультра- и инфразвуки.

Маленькому существу тяжко не только на охоте, но и во время еды. Чтобы проглотить здоровенную стрекозу, приходится попотеть три минуты. Сперва надо прикончить трепыхающегося крылатого хищника. Потом, мотая головой и кидая его на землю, надо хорошенько размять жесткое блюдо и языком направит так, чтобы прошло в живот. Проглотив ее или лесного клопа, ящерица тщательно, я бы сказал — удовлетворенно, облизывается и, привстав на передних ногах, выгибает туловище, помогая продвижению объемистого неразжеванного блюда.

Волосатые гусеницы, сопливые улитки, вонючие клопы. Их не жалко. Пусть служат кормом. Другое дело — бабочки: грустно оценивать их в калориями. (Дневной рацион прыткой ящерицы невелик — всего один грамм еды, 3964 малые калории.) Когда же ящерка заглатывает хвост, отброшенный подругой, становится не по себе. Почему? Не пропадать же мясу попусту. По-настоящему же расстраиваешься, узнав, что обыкновенные самцы обыкновенных ящериц иногда пожирают детей — яйца, отложенные самками. Ни стыда ни совести...

Однако наша мораль к рептилиям не применима. Их миром правят свои законы. И правят неплохо: возраст рептилий на многие миллионы лет почтеннее, чем млекопитающих и тем более людей. И если бы не хозяйствование самого сильного соперника всех животных — человека, рептилии не отступали бы с арены жизни, жили бы припеваючи. Впрочем, и сейчас ящерицам живется не так уж плохо. Во всяком случае, лучше, чем волкам, глухарям или селедке.

Но вернемся к обширному меню прыткой ящерицы. «Не хватит ли растекаться мыслью по ее животу?» — подумает читатель. Нет, не хватит. Ящерица нас не объедает, Более того, ее аппетит дает прямой доход, оцененный в рублях. И об этом будет сказано в своем месте. Чтобы лучше понять, из чего складываются рубли, стоит продолжить рассуждения.

Говорят, будто есть мужской, женский и детский вкус. Это верно и для ящериц. Судите сами: на Рязанщине самки чаще самцов ловят бабочек, а те (невиданное дело!) теряют голову, завидя попрыгуний-стрекоз, — глотают их в 26 раз чаще, чем самки. Хвостатая же детвора увлекается муравьями.

В меню значатся и утонченные вегетарианские блюда. Возле Грозного прыткие ящерицы подбирают упавшие ягоды шелковицы, в средней полосе лакомятся земляникой. Зеленая ящерица, живущая на Украине и в Молдавии, любит калину. А южноевропейская крупная жемчужная ящерица разнообразит свой стол виноградом и вишней.

Если питаться виноградом, то и без воды можно обойтись. Но в лесной зоне виноград бывает разве лишь в магазинах да на рынке. Туда ящерицы не ходят. И в жару им нужно слизывать капельки дождя, караулить росу. Бывает, что они лакают воду нижней челюстью.

Наевшись и напившись, следует заняться пищеварением. Так ящерицы и поступают. Они холоднокровны. Значит, можно плотно набить живот на ночь — изжоги не будет. Ведь переваривающая активность ферментов зависит от температуры, а ночью прохладно. Ночью пищеварение либо замедляется, либо ферменты вообще отдыхают. Поэтому в прохладную погоду ящерице есть не хочется — пищеварение затягивается. А в теплую пору, чтобы переварить жука, ей надо от 18 до 20 часов.

Я вовсе не хочу утверждать, будто ящерки только едят да переваривают. Есть у них и другие дела. Какие? А это пока поизвестно. Может они попросту спят. Но сон — хорошее занятие. М. Ф. Тертышников однажды на Ставрополье прохронометрировал распорядок дня самца. Из норы тот появился в 7 часов 45 минут утра. За день прошел 145 метров. Маловато, если даже считать, что стометровка для него ровня нашему километру. На протяжении дня самец не раз скрывался в норе и провел там шесть часов. На ночь же он завалился в 18 часов 30 минут, то есть на поверхности пробыл чуть более четырех часов. И успел наесться и напиться.

Ну а теперь пора обратить внимание читателя на ящерицын ломкий хвост, теменной глаз и на непонятные дырки на бедрах.

Перво-наперво заметим, что шустрые создания понапрасну хвостами не бросаются. Да и вообще, хвост не такое хрупкое изделие, как думают многие. Чтобы его оторвать у мертвой ящерицы, нужно приложить силу в 25 раз большую, чем она весит сама. В неволе, быстро привыкнув к человеку, ящерицы мало чего пугаются. Их можно взять в руки — не укусят и хвост оставят при себе. Да и в природе, там, где легко спрятаться от преследователей, число особей, которым пришлось расстаться с хвостом, невелико. Например, в лесистых Ивановской и Горьковской областях невзгоды заставляют отбрасывать хвост примерно одну особь из десяти. А в Крыму они вынуждены уродовать себя вчетверо чаще. Среди пострадавших больше самок, чем самцов. Неужели слабый пол слаб и на хвост?

Когда отрываешь часть самого себя, не обойтись без крови. А ящерицы обходятся: мышцы отсекаются в месте их перехода в сухожилие, а не рвутся в лохмотья, Кровеносные же сосуды сдавливает спазма. Хвост, потеряв хозяйку, еще долго ей служит, привлекая внимание хищника. Сила оторванного и вроде уже мертвого хвоста внушает уважение — он может дергаться часами! Если вражеские зубы вопьются в элегантный хвост, ящерка резко сокращает мускулы и ломает позвонок. Сломать кость — дело нешуточное. А ломать нужно мгновенно, иначе в зубах преследователя окажется не только хвост. Как же мигом сломать позвонок? Здесь на выручку пришла эволюция: рвется не там, где тонко, а там, где предусмотрено. Поперек позвонков хвоста лежат специально для того предназначенные неокостеневающие перегородки. По ним и идет ломка. Чаще всего ломается пострадавший позвонок, а не соседний. И неспроста — незачем терять больше того, что необходимо. Пригодится любой обрубок. Какой-то из оставшихся позвонков в тяжелую минуту может сломаться, чтобы снова спасти жизнь.

Из обрубка вырастает новый хвост, но уже без позвонков — их заменяет хрящ. Да и чешуя на обновке немного другая: потемнее и иной формы. Бывает, что хвост только надорвется, висит на ниточке. Тогда все равно растет новый. Получается двухвостая ящерица. Находили даже четыреххвостых особей. Жизнь с таким веником на конце не в радость, а в тягость: не во всякую щель юркнешь, не всякую муху поймаешь.

Однако по части хвоста ящерицы не уникумы. Они, бурундуки и зайцы спасаются от врагов одинаково. Сперва драпают вовсю. А если убежать не удалось, приходит черед хвоста, Правда, заяц этой принадлежностью не блещет. Зато его шкура вроде ящерицыного хвоста: схватит лиса за бок, заяц дернется, и в лисьей пасти останется клок шерсти да кусок кожи, а из ободранного бока даже кровь не пойдет. (Очень вас прошу — познакомьтесь с зайцами поближе, прочитайте о них очерк, помещенный дальше.) Бурундук же спасает жизнь почти как ящерица — оставляет в зубах хищника пушистый хвостик. Но хребет бурундука не трещит: с хвоста соскакивает всего-навсего шкурка-чехольчик.

То, что заяц и бурундук не трусы, объяснено во многих книгах. И ящерицы не впадают в панику, хотя врагов предостаточно: медянки (половина всех съеденных ящериц кончают жизнь в их животах), цапли, аисты, коршуны, вороны, грачи, сороки, лисицы, барсуки, ежи, кроты...

Мы только что рассуждали, что ящерица предпочитает терять хвост, а не голову. При встрече же с сильным и умным прохвостом она часто принимает смертный бой. Крошечное существо впивается во врага, стискивает зубы и, закрыв глаза, повисает на его морде. Вот одно из донесений об отваге: самец прыткой ящерицы шипел и с разинутым ртом храбро прыгал навстречу нападавшей кошке.

Эка невидаль, скажут некоторые, рот умеют разевать все. Дело в том, как разевать. Наша ящерица вовсе не разиня. Ее родственницы, разинув рот, к тому же неимоверно раздуваются, чтобы посильнее испугать неприятеля. А фринозома — рогатая ящерица, живущая в Мексике, — защищается уму непостижимым образом: стреляет во врага собственной кровью.

Чтобы не исказить истину, процитирую два мнения. «В минуту опасности специальный мускул пережимает один из крупных кровеносных сосудов, что приводит к резкому повышению давления в кровеносных сосудах головы. При этом мелкие сосудики в мигательной перепонке глаз не выдерживают и лопаются и кровь выбрызгивается прямо из глаз навстречу врагу. Неожиданный душ нередко обращает нападающего в бегство. Оружие действует в радиусе примерно полутора метров». В другой книге дальнобойность фринозомы выглядит скромнее, да и само оружие поставлено под сомнение. Зато там говорится, что рогатая ящерица сама себе пускает кровь и из носа. «Эти игуаны (рогатые ящерицы. — С. С.) обладают также своеобразной способностью выбрызгивать кровь из носа и глаз... При сильном возбуждении животного струйки крови из углов глаз вылетают на расстояние нескольких сантиметров. Значение этого приспособления не вполне ясно».

Вот так, то ружье, то неизвестно что. Резюме же может быть такое: если мы частенько пускаем в глаза пыль, то ящерицы из глаз пускают кровь.

Однако хватит заниматься далекой кровопускательницей. Вернемся домой. Тем более что и с нашей обыкновенной ящерицей не все ясно. Взять хотя бы ее третий глаз. Правда, трехглазы не только рептилии, остатки теменного ока есть и у нас с вами — это так называемая шишковидная железа весом 0,1—0,2 грамма. У нас третий глаз спрятан внутри черепа, а у ящериц он лежит прямо под кожей. Чешуйки, прикрывающие его, образуют на голове светлое пятно, У нас железа, а у них строение теменного ока весьма схоже с обычным глазом. Считают, будто ящерицын третий глаз видит — посылает в мозг информацию о длинных световых волнах. Вообще же этот глаз на все руки мастер. Например, он точно меряет температуру воздуха, чтобы маленькое холоднокровное существо не замерзло или не перегрелось на солнце.

В Подмосковье для юрких ящериц благодать, если солнышко подогреет тело градусов до тридцати. Когда третий глаз сообщает, что становится жарко, ящерка проверяет, не достаточно ли валяться на солнцепеке, не хватит ли ее тепловой удар: ложится на пузо, на несколько минут поднимает ноги и хвост, качает головой и моргает. Не помогают ли такие манипуляции сообразить, как поступать дальше? Не пора ли спрятаться в тень, залезть на дерево, чтобы обдуло ветерком, или третий глаз разрешает еще побыть на солнышке?

Недавно узнали, что третий глаз вырабатывает гормоны и витамин D. Экспериментаторы обнаруживают все новые и новые его функции. Весьма возможно, что этот необыкновенный глаз и есть вместилище так называемого «седьмого чувства».

С чувствами ящерице повезло. Например, обонятельные доли занимают пятую часть длины мозга! Однако не только в размере дело: ее нюх замечателен тем, что анализировать запахи можно спустя солидное время. Допустим, утречком острый раздвоенный язычок захватил частицы какого-то вещества и отправил их в углубление на небе, в так называемый якобсонов орган, где размещена химическая лаборатория. Анализ там можно сделать сразу или в обеденный перерыв. Будь у нас такое свойство, мы могли бы впрок нюхать ландыш или розы.

Если заглянуть ящерице в рот, видны мелкие, чуть загнутые зубы. Ими не пожуешь, они для удержания добычи. Внутри туловища тоже много своеобразия. Крошечное, весом 0,04 грамма, сердце. (Треугольная печень вдесятеро тяжелее, она массивнее всех внутренних органов.) Сердце у хвостатых соседок отзывчивое: при похолодании на один градус оно замедляет ритм на удар в минуту. Сердце гонит кровь, а та несет эликсир жизни — кислород. Так вот, перед спячкой ящерицы никак не надышатся — потребляют кислорода больше, чем летом.

А теперь дошла очередь и до дырок на бедрах. По их поводу мнения специалистов разделились. И да простят читатели, снова цитата. В коллективной монографии 1976 года «Прыткая ящерица» про дырки сказано так: «На внутренней поверхности бедер располагается ряд чешуек, имеющих в середине отверстие, из которого выделяется столбик ороговевших клеток. Эти чешуйки называются бедренными порами. Назначение бедренных пор пока еще точно не выяснено, но число их специфично для вида и пола». Давайте осмыслим сказанное. Из цитаты следует, что дырочки зияют на бедрах ящеров, если так называть самцов, и ящерок, если так называть самок. Кроме того, следует, что дырочки не эфемерны, а постоянны, на всю жизнь. Про то же, зачем и когда выделяются столбики и что с ними происходит, в этой книге ни слова.

В другом солидном труде безжалостно отобраны столбики у ящерок, а ящеры дырявы лишь в период размножения. К тому же сказано, что дырочки на бедрах выделяют не ороговевшие клетки, а секрет. В третьей книге нечто вроде средней точки зрения. Вот и попробуй разберись...

Но оставим право поиска истины специалистам, а сами поближе познакомимся с жизнью ящерицы. Тем более что в ее быте немало занятного.

Начнем со спортивных достижений. Предупреждаю, что наша прыткая ящерица не очень-то прыткая. Есть пошустрее. Но и ее достижения впечатляют: скорость бега этой крохи восемь метров в секунду, почти 30 километров в час! Мчится она не по прямой — у неё похлеще барьерного бега: поворот за поворотом, вираж за виражом. И не по гаревой дорожке или тартану, а по песку, который для крохотного бегуна что для нас булыжник. Ну вот, расхвалил я ящерку, а она и километра не пробежит, умается метров через двадцать.

Зато в других видах легкой атлетики успехи очевидны: четырехногие лилипуты и лилипутки в высоту прыгают на 40 сантиметров, в длину — на 60 (правда, с небольшого холмика). Есть у хвостатых и мужские виды спорта, например борьба. Без нее не выяснить, кто из ящеров больше чином и кто должен уступать дорогу; без борьбы не решить и семейных дел — не обзавестись подругой. Схватка прекращается, когда упрямый соперник опрокинут на спину, положен на лопатки. Но некоторые хвостатые спортсмены, обозлившись, нарушают правила: хватают зубами противника за челюсть и перекатываются с бока на бок с закрытыми глазами, пока тот не даст стрекача.

Плавание среди рептилий, пожалуй, больше популярно у женщин. Это и понятно — им плавать легче, они толще самцов. Но хвостатые пловчихи, видно, стесняются своих габаритов: число чешуй, прикрывающих их туловище, меньше, чем у самцов. Может, они хотят стянуть себя в талии? Но мы отвлеклись: стиль плавания змееобразный, дальность заплывов — метров десять. Больше не могут. Устают. Изящные головки навеки скрываются под водой. Плаванием запрещено заниматься даже после хорошо залеченной травмы ящерицы с аутотомированными, отброшенными, хвостами сразу же тонут. С новым некачественным хвостом и в беге не преуспеешь: трудно закладывать виражи. А мешает ли обнова альпинизму, лазанию по деревьям?

Спортсмены — народ закаленный, но закалка прыткой ящерицы превосходит всякое воображение. Вот одна из невероятных процедур. Под Карагандой биологи А. В. Яблоков и А. В. Валецкий видели, как голые, без единой шерстинки существа в десятиградусный мороз (немного грело апрельское солнце) носились по снегу. Потрясающе! Наукой твердо установлено, что холоднокровные создания на десятиградусном морозе могут еле-еле шевелиться, если разница температуры тела и воздуха будет 30°. А тут беготня по снегу. Значит, пока неведомы какие-то химические процессы, позволяющие прыткой ящерице раздобыть тепло внутри своего тельца. Может, наша обыкновенная ящерица на самом деле необыкновенна? Может, она не так уж холоднокровна, как думали?

К сожалению, обычно не то что снег, даже летний дождь для нее серьезная помеха. Давайте снова откроем томик Павла Петровича Бажова. «Вот бегают ящерки. Так и мелькают по траве-то, как ровно играют. Тоже, видно, весело на солнышке. Загляделся на них Андрюха и не заметил, как облачко набежало. Запокапывало, и ящерки враз попрятались... Прошел дождик, опять ящерки появились. Туда-сюда шныряют и сухоньки все. Ну, а ему холодно стало. К вечеру пошло — у солнышка уж сила не та. Андрюха тут и подумал: "Вот бы и человеку так же. Сунулся под камень — тут тебе и дом"».

Хоромы у ящериц не только каменные, есть и земляные. Да и вообще, каменный дом им не построить. Земляное же жилье роют ногами и, закрыв глаза, действуют головой, словно буром. Не помогает ли им на земляных работах то, чего у большинства животных нет, — подвижный затылок? А вот с глазами им, пожалуй, морока. У нас два века, а у ящериц — три (если за веко считать мигательную перепонку). Верхнее же и нижнее веки неподвижны. Не поэтому ли у них широкий взгляд на вещи? Например, по отношению к жилью консерватизмом и не пахнет. Ящерица устраивается и под кучей хвороста, и в дуплах, и в брошенных туристами бутылках, и даже под валяющейся газетой. Но конечно же, нора превыше всего. Предполагают, будто есть дачи — летние норы — и капитальные зимние убежища, которые строят в понижениях, куда ветер сдувает снеговое одеяло.

В Белоруссии под Ковелем нашли замысловатый лабиринт, где ходами были соединены тридцать нор. Что можно предположить? Либо ящерицы зиму спали толпой, либо летом ходили друг к другу в гости. Вторая версия маловероятна — жить и кормиться они предпочитают на индивидуальных участках. Но не такие уж они индивидуалисты. Недавно знатоки были уверены, будто семья и брак у ящериц мимолетны — какой-то там месяц. Но все больше сведений копится о том, что хвостатые супруги верны друг другу и не расстаются без причины. А причина одна, уважительная — гибель супруга.

Для пребывания на этом свете обыкновенной ящерице отведено пять лет. Не все дотягивают до седин. Так, лишь один из четырех детенышей доживет до следующей весны. Самыми старыми, так сказать патриархами, оказываются не могучие гиганты, а хлюпики. Вернее, не хлюпики, а те, кто медленно растет. То же и у рыб — быстрорастущие особи умирают раньше медленнорастущих. Не стоит ли задуматься над этим в век акселерации? Нет ли статистики смертности людей в зависимости от роста? Не окажется ли для нас верным то, что справедливо для рыб и ящериц? Не придется ли со страхом констатировать, мол, тише едешь — дальше будешь?..

Пугаться особенно не следует — между нами и ящерицами порядочная дистанция.

Уже было сказано, что на Руси вокруг нас обычно вертятся ящерицы двух видов — прыткая и живородящая. Чтобы их различить, родов ждать не надо. Распознать можно по величине (живородящая мельче) и по тому, что спина прыткой ящерицы помечена тремя узкими светлыми линиями, а живородящей — темной полосой.

Титул «живородящая» пожалован этому созданию за то, что из отложенных яиц почти тотчас вылезают детеныши. По наблюдению А. М. Никольского, мамаша производит их на свет вечером: отложив одно яйцо, переступит вперед и кладет следующее. Яйца выстраиваются в линию как на параде. Построив колыбели в шеренгу, мамаша больше детьми не интересуется. Те, выбравшись из яйца, увидя громадный мир, забиваются во впадинки или под камешки. Первые несколько дней и носа не высовывают. Сидят голодные и холодные, поджав хвост в полном смысле слова.

Вообще-то, живородящие особы и их потомки выносливей прытких — даже от дождя не всегда прячутся. А прыткие ящерицы дождя боятся по незнанию. Ведь яйцо надо пристроить хотя и не в лужу, но во влажное место. Яйца, пока не созреют детеныши, два месяца лежат в укромной ямке. Все это время кожистая оболочка яйца поит зародыш, впитывая окружающую влагу. Яйцо растет — к осени разбухает втрое!

И вот на свет появляются трехсантиметровые звери весом менее грамма. Воспитывать их некому — родители к той поре, когда детишки начинают приставать с вопросами, уже залегли в зимнюю спячку. Это вроде бы хорошо — старики не боятся уступить молодежи место в биосфере. Увы, по весне, проснувшись, взрослые начинают раздавать тумаки направо и налево — изгоняют невесть откуда взявшуюся мелюзгу со своей индивидуальной территории. И отпрыскам приходится искать счастья на чужбине.

Им не стоит забираться в глушь — лучше идти к человеку. Ибо в нетронутой тайге жить трудно. Не удивляйтесь, в тайге ящериц меньше, чем на вырубках. Им же солнышко нужно, а не тень. А в степях ящерицы решили, что нынче лучше всего поселиться в лесополосе или придорожном кювете. Сколь им по душе пришлись кюветы, говорит то, что под Евпаторию и на Керченский полуостров они пробрались лишь после строительства железной дороги и посадки лесополосы.

Лучше же всего ящерицам живется, если судить по упитанности, по весу, на реке Урал и на Дону — здесь обитают гиганты весом более двадцати граммов (средний вес вдвое меньше).

Г. П. Лукина писала, что на полях, где урожай убирают раздельным способом, ящерицы так и шныряют под валки необмолоченного хлеба. Еще бы не шнырять: здесь тепло, тут укрытия под боком (в случае его можно шмыгнуть в нору полевой мыши), да и с поголовьем насекомых дела обстоят неплохо — есть чем поживиться. Вот мы и вернулись к разговору об аппетите ящериц, который приносит нам прямой доход в рублях. Живут они в лесу, в степи и в горах. Меню их различно, но повсюду оно включает от 35 до 98% вредных насекомых.

На обработку гектара угодий ядохимикатами в среднем тратят по 5,7 рубля. А посыпание ядами лесополосы обходится вдвое дороже. В лесополосе же, окаймляющей поле, за шестиногими разбойниками следят по 110 ящериц на каждом гектаре, на бахчах, виноградниках, на посевах зерновых — от нескольких до 160 ящериц. Если пересчитать их аппетит на ядохимикаты, получится, что прыткая ящерица «уничтожением вредителей компенсирует затраты от двух до одиннадцати рублей на каждые 10 га хозяйственнополезных угодий». Если перемножить все гектары, где проживают ящерицы, на заработанные ими рубли, то незримый доход будет многомиллионным.

И вот такое драгоценное создание мы оттеснили в кюветы, а кое-где и вовсе извели теми же ядохимикатами. Слава богу, прыткой ящерицы еще много. Но раньше было больше. И сказ о ней, вероятно, надо закончить так же, как кончается одна из глав объемистой монографии «Прыткая ящерица», написанной пятьюдесятью исследователями, изучавшими эту всем знакомую незнакомку. Увы, численность прыткой ящерицы быстро падает в Калужской области, во многих местах Сибири, на Ставрополье, в Латвии и Эстонии. Возле Махачкалы она пропала совсем. Пора заняться расселением прыткого истребителя шестиногих.

Хочется верить, что весна у ящериц еще будет. Сколь она им необходима, свидетельствует то, что северная граница их местообитания вьется по изолинии зацветания черемухи 31 мая. А это самый верный признак расцвета всей природы.