Глава 1. Июнь 1941 года

Учения на Западной границе В двадцатых числах июня 1941 года Генеральный штаб Красной Армии намечал провести учения войск Особого западного военного округа. От Главного военно-инженерного управления РККА на учения командировали двух человек: заместителя начальника управления военно-инженерной подготовки подполковника 3-Й. Колесникова и меня, занимавшего в ту пору должность начальника отдела заграждений — и минирования. Теплым, душным вечером 19 июня мы выехали из Москвы, чтобы представиться в Минске командованию, а затем продолжать путь в Брест, в штаб будущих учений. Постепенно смеркалось. За вагонным окном из глубины белоствольных рощ выползала на опушки густая синь, ельники смыкались в черные стены, посвежело, к горьковатому запаху паровозного дыма примешивался сладкий запах сена и придорожных болот. Утомленный предотъездной суетой, Колесников вскоре уснул, а я еще долго лежал с открытыми глазами… Одержимых минной техникой инженеров в Красной Армии имелось немало. Сам я тоже был сторонником минновзрывных заграждений. Я не раз ходил с испанскими, немецкими, французскими, английскими, югославскими, польскими, американскими бойцами в тыл врага, мы вместе выполнили не одно ответственное и рискованное задание, широко применяя самые различные мины. Наши противопоездные мины стали грозой железнодорожных коммуникаций испанских фашистов. Саперам врага, пытавшимся обезвреживать мины, мы преподносили сюрприз за сюрпризом. Враг не мог обеспечить безопасность своих дорог даже тогда, когда бросил на охрану стокилометрового участка пути целый полк пехоты! Как же было мне не пропагандировать мины?.. Вспомнив Испанию, я вспомнил, конечно же, и советских добровольцев, сражавшихся там с фашизмом. В Минске, куда мы ехали, предстояла встреча с двумя «испанцами»: с командующим округом генералом армии Д. Г. Павловым и начальником артиллерии округа генерал-майором Н. А. Кличем. Как-то они нынче, на высоких постах? Помнят ли? За несколько часов до войны Разбудил проводник:

— Подъезжаем, товарищи командиры! Стояло раннее — солнечное утро. На привокзальной площади одиноко чернела штабная «эмка». Встречавший нас старший лейтенант сообщил, что начальник инженерного управления округа генерал Васильев просит прибыть в штаб.

— И что ему не спится? — удивился Колесников. Генерал Васильев, гладко выбритый, подтянутый, являл собою образец отменного здоровья и отличного настроения. Сообщил, что на полигоне к предстоящим учениям все готово, предложил пройти к начальнику штаба округа.

— Неужели из-за учений все начальство уже в штабе? — спросил я.

— У начальства всегда есть причины недосыпать! — отшутился Васильев. Начальник штаба округа В. Е. Климовских, в отличие от генерала Васильева, выглядел хмурым, замкнутым. Поздоровался кивком, но от телефонной трубки не оторвался. Минуту-другую спустя извинился, сказал, что крайне занят:

— Встретимся на полигоне! Командующий округом Павлов тоже говорил по телефону. Раздраженно требовал от собеседника проявлять побольше выдержки. Показали командующему программу испытаний. Он посмотрел ее, недовольно заметил, что инженеры опять взялись за свое: слишком много внимания уделяют устройству противотанковых заграждений и слишком мало — способам преодоления их. В это время вошел Климовских:

— Товарищ генерал армии, важное дело… Павлов взглянул на нас:

— Подумайте над программой. До свидания. До встречи на учениях. Пока мы не закрыли за собою дверь, генерал Климовских не проронил ни слова. Озадаченный и встревоженный увиденным и услышанным, я решил повидать генерала Клича, командующего артиллерией округа. Может, он что-нибудь разъяснит?

— Вольф! — воскликнул Клич, вспомнив мой испанский псевдоним. — На учения? Рад тебе, рад! Только боюсь, сейчас не до учений. Он сообщил, что гитлеровцы непрерывно подтягивают к границе войска, подвозят артиллерию и танки, совершают разведывательные полеты над нашей территорией, а многие командиры в отпусках, большая часть автомашин и тракторы-тягачи артполков забраны на строительство укрепленный районов.

— Случись что — орудия без тяги! — возмущался Клич. — Павлов каждый день докладывает в Москву о серьезности положения, а нам отвечают, чтобы не разводили панику и что Сталину все известно.

— Но ведь немецкие войска отведены на восточные границы Германии для отдыха? — осторожно заметил я. — Во всяком случае, в сообщении ТАСС от 14-го числа так и говорится.

— Я не сотрудник ТАСС, а солдат! — отрезал Клич. — И привык держать порох сухим. Особенно имея дело с фашистской сволочью! Кому это я должен верить? Гитлеру? Ты что, Вольф? " Продолжить беседу не удалось: Клича срочно вызвали к Павлову. День прошел в подготовке к учениям: уточняли и изменяли пункты программы испытаний в соответствии с пожеланиями командующего округом. В конце дня я попытался еще раз увидеть Клича, но безуспешно.

— Поезжайте отдыхать! — сказал генерал Васильев. — Утро вечера мудренее. Случись что-нибудь серьезное, учения давно бы отменили, а все, как видите, идет по плану, В словах начальника инженерного управления был резон. Мы отправились в гостиницу, выспались и ранним утром 21 июня, в субботу, выехали поездом в Кобрин, где располагался штаб 4-й армии, прикрывавшей брестское направление; необходимо было повидать начальника штаба инженерных войск армии полковника А. И. Прошлякова, обсудить с ним изменение программы учений. Добрались до Кобрина к вечеру. Прошляков подтвердил, что фашисты подтягивают к Западному Бугу военную технику, соорудили множество наблюдательных вышек, на открытых местах установили маскировочные щиты.

— Нас предупредили, что германская военщина может пойти на провокации и что поддаваться на провокации нельзя, — спокойно сказал Прошляков. — Ничего. Слабонервных в штабе армии нет. Начальник инженерного управления устроил нас на ночлег в собственном служебном кабинете. Условились, что поутру вместе поедем в Брест. Прошляков ушел, а мы с Колесниковым отправились бродить перед сном по живописному субботнему городку. Около двадцати двух часов возвратились в штаб. Дежурный доложил: звонили из округа, учения отменены, нам следует возвратиться в Минск. Невольно вспомнились доводы генерала Васильева…

— Неужто немецкие генералы решатся на провокацию? — сидя на краю штабного дивана и стягивая сапоги, спросил Колесников. — Как ты думаешь?

— Спи спокойно, Захар Иосифович! Утром все узнаем! — ответил я. 22 июня. Корбин Мы проснулись внезапно. То ли взрывные работы, то ли бомба с самолета сорвалась… Разрывы, следуя один за другим, слились в чудовищный грохот. По штабным коридорам бежали люди, слышалась команда покинуть помещение. На ходу застегиваясь, выскочили на улицу и мы с Колесниковым. Эскадрилья фашистских бомбардировщиков шла прямо на штаб. Мы — через площадь, через канаву, в какой-то сад. Бросились на землю вовремя. Видели, как окуталось дымом и пылью здание штаба армии. А бомбардировщики все прибывали. Взрывы рвали и рвали землю, повеяло гарью, в небо поднимался дым… Враг бомбил беззащитный городок около часа. Выяснив у оставшегося в живых дежурного, что штаб 4-й армии немедленно передислоцируется в Буховичи, мы с Колесниковым решили все же ехать в Брест: там, в Бреете, представители Наркомата обороны и Генерального штаба, у кого еще, как не у них, можно узнать, что происходит? Сели в первую попутную машину. По обочинам шоссе, ведущему к Кобрину, волокли чемоданы и корзины со скарбом женщины, покинувшие военный городок. Навстречу бежали командиры, спешившие к месту службы. Кобрин горел. На площади возле телеграфного столба с репродуктором толпились люди. Остановились и мы. Знакомые позывные Москвы вы-светляли лица. Люди жадно смотрели на черную тарелку репродуктора. Началась передача последних известий. Мы ловили каждое слово. Слушали о трудовых успехах страны, о зреющем урожае, о досрочном выполнении планов, о торжествах в Марийской АССР: вот сейчас, сейчас…

— Германское информационное агентство сообщает… — начал диктор. Нигде, никогда позже я не слышал такой тишины, как в тот миг на кобринской площади. Но диктор говорил о потоплении английских судов. О бомбардировке немецкой авиацией шотландских городов, о войне в Сирии — еще о чем-то, только не о вражеском нападении на нашу страну. Выпуск последних сообщений закончился сообщением о погоде. Люди стояли, не сходили с места и мы: может, будет специальное сообщение или заявление правительства? Но начался, как обычно, урок утренней гимнастики. Тогда люди стали расходиться, кое-кто побежал. Наш шофер захлопнул дверцу. Через Кобрин уже катили в восточном направлении грузовики с женщинами и детьми, успевшими, может быть, осиротеть. А над пожарами, над дымом разносился бодрый энергичный голос:

— Раскиньте руки в сторону/присядьте! Встаньте! Присядьте!.. Много лет прошло, а я как сейчас вижу пыльную, пахнущую гарью кобринскую площадь, и черную тарелку репродуктора над ней, не забыл тот урок гимнастики. Прерванная командировка Узнав от беженцев, что фашистские войска перешли границу и в Бресте идет бой, мы с Колесниковым направились в Буховичи, в штаб 4-й армии, где нам сообщили, что в 5 часов 25 минут из штаба Западного особого военного округа получена телеграмма, требующая поднять войска и действовать по-боевому.

— Надо срочно возвращаться в Минск, Илья Григорьевич, — забеспокоился Колесников. Ехали через Пинск. Добрались до него около полудня. Близ города, на военном аэродроме, вокруг горящих самолетов метались летчики и персонал части аэродромного обслуживания. Сам Пинск еще не бомбили, но город выглядел встревоженным: на улицах необычно людно, около военкоматов толпы мужчин. В горкоме партии забросали вопросами, на которые ни я, ни Колесников ответить не могли. Впрочем, никто в горкоме не сомневался, что до Пинска, расположенного в двухстах километрах от границы, враг не дойдет. Нас устроили на грузовик, везущий в Минск эвакуированные семьи военнослужащих. К Минску подъехали следующим утром. На окраине валялся побитый осколками скот. В самом городе" чадили пожары. Штаб особого военного округа уже переименовали в штаб Западного фронта. Генерал Васильев, далеко не такой спокойный, как двое суток назад, сообщил, что положения на фронте никто толком не знает: связь с войсками систематически нарушается.

— Одним могу порадовать, — сказал генерал, — сегодня с утра войска наносят контрудары. Директива наркома обороны! Видимо, начальник инженерных войск нервничал, так как не заметил, что сообщение об отсутствии связи с войсками плохо согласуется с сообщением о контрударах. Из кабинета Васильева связались с Москвой, с Главным военно-инженерным управлением.

— Немедленно возвращайтесь! — различил я в трубке далекий голос начальника управления боевой подготовки полковника Нагорного. — Слышите? Немедленно! Регулярного железнодорожного сообщения со столицей уже не было. Выручил все тот же генерал Васильев: дал легковую машину. Прощаясь, просил ускорить поставку фронту взрывчатых веществ и мин, прежде всего — противотанковых. Мобилизационные мероприятия Полковник Нагорный, внешне так походивший на Рокоссовского, что их иногда путали, немедленно повел нас с Колесниковым к генералу Галицкому, исполнявшему обязанности начальника ГВИУ. Иван Павлович Галицкий вышел из-за стола, чтобы пожать нам руки. Все так же прям, тонок в талии, моложавое лицо гладко выбрито, черные усики аккуратно подстрижены, пробор в волосах безупречен, только взгляд необычно напряженный, но это и понятно: на Галицком лежит сейчас вся ответственность за инженерные войска, за надежность укрепленных районов вблизи западных границ страны, за обеспечение сражающихся армий инженерным имуществом, инженерными средствами борьбы с противником, в nepвую очередь, взрывчатыми веществами и минами. Докладываем со слов генерала Васильева о положении на Западном фронте, передаем просьбу выделить фронту как можно больше мин и взрывчатки. Понимая, что мы устали и проголодались, Галицкий предложил пообедать и возвращаться в штаб:

— Предупредите семьи, что сегодня домой не выберетесь: срочная работа. Я позвонил жене. Анна — человек мужественный, была со мною в Испании, ходила с минерами в фашистский тыл. И все же не удержалась от восклицания:

— Вернулся! А уж я чего только не передумала!

— Дети здоровы?

— С ними все хорошо. Как ты?

— Нормально. Приеду завтра.

— Ладно. Хорошо, что живой… — проронила Анна. Перед Главным военно-инженерным управлением с первого дня войны поставили многочисленные задачи: формировать новые части, организовывать курсы для подготовки специалистов по минновзрывным заграждениям, маневрировать имевшимися в наличии силами и средствами. Мы с Колесниковым подключились к этой нелегкой работе. Утром 26 июня вызвал полковник Нагорный:

— Нарком обороны приказал немедленно помочь войскам в устройстве заграждений. С этой целью создаются оперативно-инженерные группы. Вы назначаетесь начальником ОИГ на Западном фронте. Заместителем предлагаем полковника Овчинникова Михаила Семеновича. Возражений, полагаю, нет?

— Нет. На что мы можем рассчитывать?

— Выделим четырех специалистов-подрывников из командного состава, три саперных батальона, шесть тысяч противотанковых мин и двадцать пять тонн взрывчатых веществ. Я озадаченно смотрел нa Нагорного. Он нахмурился:

— Сам знаю, что этого и на день не хватит, wo больше нет! Дошлем! Ну, и минировать будете не так, как на учениях, а применительно к обстоятельствам. Вечером Галицкий собрал командиров и инженеров, направленных в оперативные группы. Кроме нас с Овчинниковым явились военный инженер 2-го ранга В. Н. Ястребов и полковник П. К. Случевский. Оказалось, вызывает нарком обороны маршал Тимошенко. Маршала я встречал не раз. И на Карельском перешейке, и на учениях. Память хранила образ высокого, широкоплечего, уверенного в себе, жесткого и громкоголосого человека. Поэтому, войдя в огромный кабинет, не сразу признал его в том сутулом, выглядевшем крайне усталым военном, который сидел за широким письменным столом возле задрапированного окна. Начальники оперативно-инженерных групп получили от наркома обороны самые широкие полномочия по разрушению военных объектов перед наступающим противником. Сведения о маршрутах ОИГ, о дислокации штабов фронтов и армий, действующих на направлениях, где предполагалось применять минновзрывные заграждения и разрушать различные объекты, следовало получить у начальника оперативного управления Генерального штаба генерал-майора Г. К. Маландина. В кабинете Маландина штабные командиры — «направленны» — докладывали обстановку. Маландин, высокий, худощавый, с гладко зачесанными русыми волосами, отмечал на карте изменения в положении войск. Галицкий попросил уделить внимание начальникам оперативно-инженерных групп.

— Обстановка на фронтах крайне трудная, товарищи! — пояснил Маландин.

— В подробности не вдаюсь, вы их узнаете на месте, в штабах фронтов. Но" помните сами и заставьте запомнить всех своих бойцов и командиров: вы прикрываете московское стратегическое направление. Московское, товарищи! Пригласив нас к карте, генерал показал, где активнее всего действуют вражеские танки, осведомился у Галицкого, на каком направлении чья группа будет работать, и предложил запомнить" дислокацию штабов фронтов:

— Записывать не нужно, это Совершенно секретные данные. Затем Маландин подозвал штабного работника, " который вручил каждому из нас мандат, подписанный наркомом обороны. Где взять мины?! У себя в кабинете Галицкий напомнил, что подготовку к разрушению и минированию шоссе следует вести на глубину до 20 километров, предварительно разбив шоссе на участки и оставляя на головных участках подразделения охраны, чтобы в случае необходимости приводить заграждения в действие немедленно. Не забыл и; мосты: со взрывом не запаздывать, но и не спешить, чтобы не остались без переправ собственные войска… Немного позже у Нагорного, мы стали подсчитывать, сколько и каких мин потребуется на самых важных направлениях Западного фронта, скажем, там, где по директиве наркома обороны от 25 июня следовало развернуть группу резервных армий под командованием маршала С. М. Буденного. Протяженность рубежа, определенного для этих армий, составляла около пятисот километров. Двести из них не имели мало-мальски значительных водных и других естественных преград, способных задерживать танки. По нашим подсчетам получалось, что для прикрытия рубежа резервных армий потребуется минимум 200 тысяч противотанковых мин, много больше противопехотных и почти шесть тысяч мин замедленного действия. Нагорный, глядя на листок с цифрами, скрипнул зубами. Шофер Володя Шлегер Я принял выделенные для ОИГ три саперных батальона в ночь на 27 июня и ранним утром, наспех простившись с семьей, выехал из города. Двигались по Минскому шоссе на запад. Сидя на переднем сиденье зеленого пикапа рядом с молоденьким светловолосым и голубоглазым водителем, назвавшимся Володей, я смотрел на серую полосу дорожного полотна, на спящие деревни, на росные травы лугов, на верхушки елей, прокалывающих предутренний сумрак и вонзающихся в розовое золото зари, но покой и красота окружающей природы лишь усиливали не покидавшее меня беспокойство. В командирах группы я был уверен. Сухощавый, несколько замкнутый полковник Михаил Семенович Овчинников, начальник 1-го отделения в отделе заграждений, крепко сбитый майор А. Т. Ковалев, майоры Л. Н. Афанасьев и П. Н. Уманец, высокий, худощавый лейтенант Г. В. Семенихин — прекрасные специалисты, обладающие и мужеством, и находчивостью. Не слишком тревожит и то, что приданные группе саперные батальоны укомплектованы «запасниками»: бойцы — советские люди, смелости у них достанет, а опыт — дело наживное. Смущало и тревожило, что мин и взрывчатки крайне мало! Задание у группы чрезвычайно ответственное. Выполнить его мы обязаны. Но как?.. Думая о солдатах, вспомнил, что не удосужился узнать фамилию водителя. Тот, услышав, о чем спрашивают, залился густым румянцем, ответил не сразу и как-то отрывисто:

— Шлегер, товарищ полковник. Я недоуменно покосился на водителя, не понимая причину его волнения. Он сам ее объяснил:

— Мать у меня русская, а отец — немец, товарищ полковник. Но еще в прошлую мировую против кайзера воевал, в гражданскую его командиром выбирали! Пальцы Шлегера буквально стискивали руль.

— Следите за дорогой, — заметил я л, чтобы успокоить бойца, добавил:

— В Испании, Володя, моими товарищами по борьбе были и немцы, и американцы, и чехи, и словаки, и французы. Решает не национальность, главное — на чьей ты стороне. Так?

— Так! — облегченно выдохнул Володя. На волосок от расстрела Перед Вязьмой, на обочине, стояла колонна из пятидесяти порожних грузовиков. На шоссе вышел, поднял руку, о чем-то предупреждая, высокий стар ший лейтенант. Вышли из машин. Сразу услышали грохот бомбежки. Бомбили где-то впереди. Старший лейтенант оказался начальником колонны, следовавшей в Белосток. Он недоумевал: неужели фашистские самолеты могут из Польши долететь до Вязьмы? Я не стал рассказывать, что радиус действия вражеских машин не столь велик и что летают они, по всей видимости, уже не с польских аэродромов: куда более важным представлялось, что на порожние грузовики старшего лейтенанта можно погрузить не менее семидесяти тонн взрывчатки, которую мы должны были получить в Вязьме. Я предъявил старшему лейтенанту мандат, приказал перейти в мое подчинение, и всего через два часа, получив взрывчатку, мы двинулись дальше уже огромной колонной. В шестидесяти километрах западнее Вязьмы, возле моста через Днепр, я вновь достал свой мандат, предъявил начальнику охраны моста и объявил, что мост следует подготовить к разрушению. Не успел я это договорить, как мы были окружены и обезоружены. Начальник охраны презрительно бросил:

— Плохо ваши хозяева работают! Не знают даже, кому охрана мостов подчинена. Теперь тебе крышка, гад фашистский! Мы с Овчинниковым оторопело переглянулись. А ведь начальник-то прав! Охрана мостов передана в ведение наркома внутренних дел, а наши мандаты подписаны наркомом обороны! К счастью, в районном отделе НКВД быстро разобрались в недоразумении, принесли извинения, и я вспоминаю этот эпизод лишь для того, чтобы показать, как велика была бдительность советских людей. Эта бдительность помогала и военнослужащим, и местным жителям вылавливать и обезвреживать многих гитлеровских лазутчиков.

 

Глава 2. На московском стратегическом

Под Могилевым В высокоствольном сосновом бору пахло СМОЛОЙ и нагретой хвоей, тянулись перекинутые через сучья и подпертые шестами черные телефонные провода. Сквозь свежевырубленные ветви светил брезент штабных палаток, виднелись выставленные на воздух столы, где работали штабные командиры, слышался треск пишущих машинок. Командующий находился в войсках. Нас принял начальник штаба Западного фронта генерал Климовских. Вид у него был усталый. Я подал строевую записку. В записке значилось, что взрывчатки и мин мы привезли в три раза больше, чем получили в Москве (по дороге распоряжались под свою ответственность), но Климовских покачал головой: мало! Глядя в упор воспаленными глазами, приказал:

— Ознакомьтесь с обстановкой и немедленно на разрушение автомобильных и железных дорог! Все силы туда! С обстановкой нас ознакомили в инженерном управлении, оговорившись, что сведения о противнике полученные несколько часов назад, могут оказаться не совсем точными. Тут же сообщили, что в составе инженерных войск фронта остались всего три саперных и два понтонных батальона: другие части сражаются в окружении. Распределили с генералом Васильевым имеющиеся части и материальные средства по магистралям, где заграждения требовалось создать в первую очередь. Оперативно-инженерную группу разбили на три отряда. Отряд' полковника Овчинникова и майора Афанасьева направили действовать в треугольнике Полоцк — Лепель — Витебск, отряд майора Уманца — на магистрали Минск — Борисов — Орша, отряд майора Ковалева — на направлении Минск — Могилев. Наиболее опасным представлялся участок, выделенный отряду майора Уманца, и майор получил. несколько больше взрывчатки и мин, чем другие командиры. Резерв взрывчатых веществ и противотанковых мин сосредоточили на КП оперативно-инженерной группы неподалеку от Орши. Скажу сразу, положение группы оказалось нелегким. Поначалу трудно было понять, как далеко удалось продвинуться противнику, где идут бои. Средств радиосвязи у нас не имелось, и для поддержания контакта с отрядами приходилось пользоваться проводной связью фронта, а телефон и телеграф в те дни оказались не слишком надежными, да и отряды часто находились на значительном удалении от войсковых телефонных коммутаторов или телеграфных узлов. Выручали группы лишь опыт и мужество командиров отрядов да наличие значительного числа автомашин, «прихваченных» по пути на фронт. В те далекие, исполненные трагизма дни приходилось бывать на КП и в штабе Западного фронта. Связь с войсками налаживалась, возникла возможность предвидеть действия врага, и штаб старался эту возможность использовать. Генерал Павлов На второй или третий день пребывания вблизи Могилева получил я наконец возможность представиться командующему фронтом. Генерал Павлов, похудевший, осунувшийся, интересовался уже не преодолением заграждений, а способами их устройства, минами, главным образом — противотанковыми.

— Мало взрывчатки? Постарайтесь достать еще, Вольф! — говорил Павлов, называя меня, подобно Кличу, испанским псевдонимом. — Требуйте у Москвы! В конце концов, под Теруэлем и на Эбро как-то выходили из положения? А дома и стены помогают! Командующий обещал сделать все возможное, чтобы оперативно-инженерная группа получала необходимое обеспечение. Однако командовать фронтом Павлову оставалось недолго: 1 июля 1941 года Государственный Комитет Обороны сместил командование Западного фронта: Павлова, Климовских, Клича, на ряд других военачальников возложив на них вину за неудачное начало войны с агрессором. Они были расстреляны. Во временное командование войсками фронта вступил генерал-лейтенант А. И. Еременко, место Климовских занял генерал-майор Г. К. Маландин. Смена командования нередко вызывает трудности в управлении войсками. Возникли они и у Еременко с Баландиным. И все же войска Западного фронта, усиленные за счет армий Резервного, хотя и вынуждены были по-прежнему отступать, но дрались, дрались отчаянно, и сопротивление их постепенно нарастало. Опять самоделки. Первый выход в тыл немцев Что же делали в те жаркие и кровавые июльские дни саперы оперативно-инженерной группы? Мы заблаговременно минировали и своевременно разрушали мосты на железных и автомобильных дорогах, а также подрывали рельсы и асфальтобетонное покрытие шоссейных дорог, минировали предполагаемые места обхода врагом разрушенных участков пути, минировали после отхода наших войск сами магистрали, устраивали завалы перед фашистскими мотоциклистами-разведчиками, перед вражеской мотопехотой и танками. Работать приходилось под непрерывным воздействием вражеской авиации, нередко под ружейно-пулеметным огнем, отряды несли потери, и все же их действия превзошли наши ожидания: люди проявляли огромное мужество, замечательную выдержку, не терялись в самых сложных, даже критических ситуациях. Беспокоили нас тогда не люди, а мины. Состоявшие на вооружении Красной Армии противотанковые мины. При столкновении с танковыми соединениями вермахта очень скоро выяснилось, что эти мины не обладают достаточной мощностью: взрываясь под гусеницами вражеских машин, перебивают всего два-три трака. "Фашистские танкисты, если им не мешает огонь артиллерии, за какие-нибудь полчаса устраняют неисправность и вновь идут в бой. Стараясь усилить действие противотанковых мин, саперы оперативно-инженерной группы сдваивали их. Но и тогда мины повреждали лишь ходовую часть вражеской машины… Вывести танк из строя полностью, уничтожить экипаж танка мины все-таки не могли. Да и устанавливались они саперами группы в небольшом количестве, главным образом при усилении полевой обороны собственных войск. Для минирования магистралей и предполагаемых мест обхода разрушенных участков магистралей требовались мины намного более мощные и не обычные, а замедленного действия. Ведь противотанковые мины на магистралях мы устанавливали лишь после отхода своих арьергардов, а за нашими арьергардами торопились фашистские авангарды, и саперы несли потери, а мины враг легко обнаруживал, уничтожал или объезжал. Увы, мин замедленного действия, изготовленных промышленным способом, в войсках не имелось. Пришлось вспомнить Испанию, испанских друзей, Мастеров изготовлять мины и гранаты из консервных банок, чайных жестянок, дырявых бензиновых бачков и прочего хлама, выброшенного на свалку, вспомнить наши фугасы на дорогах под Кордовой и Гранадой. Собрав командиров отрядов, я показал, как нужно делать мины замедленного действия из подручных материалов. За дело взялись сразу. Общевойсковые командиры отнеслись к нашему замыслу скептически, не верили, что самоделки принесут пользу, однако неверие очень скоро сменилось похвалами и благодарностями. Вспоминал я Испанию и испанский опыт, конечно, не только потому, что войскам не хватало мин замедленного действия. События показали: враг вторгается на территорию нашей Родины главным образом в полосе железнодорожных и шоссейных дорог, он не контролирует и не может контролировать огромные массивы лесов, полей и болот по сторонам этих магистралей. Таким образом, возникала возможность, как в Испании, перенести действие минеров в тыл врага! Работая в полосе обороны 20-й армии, я поделился своими мыслями с начальником штаба армии генералом Н. В. Корнеевым. Прирожденный разведчик, Корнеев сразу загорелся идеей отправки во вражеский тыл минеров-добровольцев. Через несколько дней мы послали за линию фронта группу бойцов, возглавленную сержантом Кошелем. Добровольцам предстояло заминировать восстановленный врагом участок автомагистрали Минск — Москва в нескольких километрах восточное Коханова. Группа Кошеля благополучно достигла указанного участка" поставила мины, убедилась, что они сработали, подорвав несколько грузовиков с военным имуществом и солдатами, благополучно вышла к нашим окопам в районе деревни Русский Селец. Сержант и его товарищи рассказывали о пережитом и увиденном возбужденно, с удивлением: одно дело, представлять действие мин мысленно, и совсем другое — наблюдать, как мины уничтожают противника в его собственном тылу, когда он совершенно беспомощен. Вылазка группы Кошеля подтвердила предположение об уязвимости фашистских коммуникаций, и мы не преминули бы послать во вражеский тыл новые группы саперов, однако технические возможности оперативно-инженерной группы иссякали, у нас не оставалось больше замыкателей замедленного действия, на исходе была взрывчатка, да и ход событий требовал иных, более масштабных решений для нарушения работы вражеского тыла. Однако принять эти решения самостоятельно никто из нас, конечно, не мог.

 

Глава 3. "Разрубить гадину! "

Однажды приехав в штаб Западного фронта, я увидел Ворошилова. Сопровождаемый незнакомым генералом и двумя полковниками, маршал шел к палаткам политуправления. Заметив меня, остановился, дал знак подойти, спросил, чем занимаюсь. Выслушав ответ, поинтересовался, готовлю ли я партизан.

— Партизан?.. Никак нет, товарищ маршал. Собственно…

— Хорошо, хорошо. Я вас вызову и подключу к этому делу. Вы свободны. Встреча взволновала. Выходит, меня помнят, а подготовка партизан началась! Все-таки понадобились партизаны! В тот день я еще не знал о Директиве ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 29 июня, указывающей руководителям. партийных и советских организаций прифронтовых областей на необходимость развертывания в тылу. врага партизанской борьбы. О призыве партии разжигать партизанскую войну я услышал лишь через три дня из выступления по радио И. В. Сталина. Тогда и догадался, что Ворошилов заговорил со мной неспроста. Правда, все помыслы и все время занимало устройство заграждений перед наступающим врагом, но слова маршала не забывались. В десятых же числах июля, когда ситуация изменилась, темп наступления врага замедлился, а возможности оперативно-инженерной группы оказались на исходе, я стал чаще вспоминать обещание Ворошилова и беспокоиться, почему он не вызывает… Ранним утром 11 июля мы с Семенихиным проверяли работу подразделений оперативно-инженерной группы, готовивших к разрушению автомагистраль Минск — Москва на участке между Красным и Гусином. Всходило солнце, на сыром бетоне лежали длинные синие тени придорожных елей и сосен, темнел гравий обочин, ревели орудия на недалекой линии фронта и вот-вот должны были показаться первые «юнкерсы», "хейнкели" и «фоккеры». Возле участка, где работали саперы, грудились люди. Кто стоит, кто сидит на краю кювета… Оставив пикап, пошли к саперам. Чубатый командир отделения доложил, что ведет подкоп под бетонное покрытие магистрали. Рядом с командиром отделения, напряженно ожидая, когда тот закончит рапорт, стоял высокий капитан-артиллерист. Едва командир отделения умолк, капитан вскинул руку к фуражке:

— Разрешите обратиться, товарищ полковник? Это был Васильев. Он начал войну под Алитусом, западнее Вильнюса. На третий день боев дивизион Васильева очутился в окружении. Пытаясь прорваться сквозь фашистские заслоны, расстрелял боезапас, но потерпел неудачу. Васильев приказал снять с пушек замки, повел бойцов на восток по лесам и бездорожью, в обход движущихся по магистралям вражеских колонн и захваченных гитлеровцами деревень и городов. В Налибокской пуще и под Бегомлем от дивизиона отстали, потерялись пятьдесят пять человек. Остальные поклялась друг другу или погибнуть, или пробиться к своим. Четверо были убиты, пятеро ранены и оставлены в глухих деревнях на попечение жителей, а Тридцать шесть во главе с капитаном Васильевым пробились. Я оглядел людей. Их было не меньше сотни!

— Остальные в пути пристали! — объяснил Васильев. Воинство к нему пристало разношерстное: одни в полном обмундировании, другие в гражданской одежонке, одни с оружием, другие с пустыми руками. Нашлись и саперы: лейтенант, два сержанта и рядовой Кремнев, чью фамилию помню, потому что он сберег в окружении даже противогаз! Саперов, разобравшись, кто они и откуда, я оставил в оперативно-инженерной группе, о чем, кстати, впоследствии ни разу не пожалел, а остальных окруженцев под командой капитана Васильева направил на ближайший контрольно-пропускной пункт. Долго глядел я вслед уходящей колонне. Что же это получается? Два дня назад с большими трудностями направляли мы во вражеский тыл группу из пяти саперов, под командой сержанта Кошеля, а нынче получили из вражеского тыла прорвавшееся с боем пополнение в сотню, если не больше, человек! Слов нет, капитан и его люди остались верны присяге, не жалели жизни, чтобы соединиться со своими войсками, но ведь они могли стать грозной и мощной силой, разрушающей вражеский тыл! Им не пришлось бы брести бездорожьем, хорониться в болотах и чащобах, имей они хотя бы малейшее представление о партизанской войне! Обидно стало донельзя. Живем так, словно ни у русской, ни у Красной Армии нет и не было никакого опыта ведения партизанской войны! Словно не появилось еще в начале прошлого столетия сочинение, где впервые были сформулированы особенности партизанской войны, ее цели, тактика и способы взаимодействия с регулярными войсками! Да к тому же написанные Денисом Давыдовым! В свое время я выучил наизусть знаменитые строки и ошеломлял ими слушателей: "Партизанская война состоит ни в весьма дробных, ни в первостепенных предприятиях, ибо занимается не сожжением одного или двух амбаров, не сорванием пикетов и не нанесением прямых ударов главным силам неприятеля. Она объемлет и пересекает все протяжение путей, от тыла противной армии до того пространства земли, которое определено на снабжение ее войсками, пропитанием и зарядами, через что, заграждая течение источника ее сил и существования, она подвергает ее ударам своей армии обессиленного, голодного и лишенного спасительных уз подчиненности. Вот партизанская война в полном смысле слова! А написанный еще в 1859 году труд генерал-майора Голицына "О партизанских действиях в больших размерах, приведенных в правильную систему и применяемых к действиям армий вообще, и наших русских в особенности"? А книга по организации, тактике и оперативному использованию партизанских сил, изданная в конце прошлого века генералом Клембовским? В начале гражданской войны книга Клембовского заинтересовала Владимира Ильича Ленина, была в 1919 году по его указанию издана как пособие для частей Красной Армии и красных партизан. Тогда-то и указал Ленин, что партизанские выступления не месть, а военные действия! Что говорить! Верные ленинским указаниям, Михаил Васильевич Фрунзе и другие советские полководцы немало сделали для изучения объективных законов партизанских действий и для подготовки к партизанской войне в случае нападения на СССР какого-либо агрессора. Деятельное участие принимал в этой подготовке с 1925 года по 1936-й и тогдашний нарком обороны К. Е. Ворошилов. В период репрессий против военных подготовку партизан прекратили. Все заблаговременно подготовленные партизанские базы ликвидировали, из тайных складов извлекли и передали армии большое количество минновзрывных средств, а имевшиеся на этих складах несколько десятков тысяч иностранных винтовок, карабинов, и иностранных пулеметов и миллионы патронов к ним попросту уничтожили. Самое же страшное было в том, что в 1937 — 1938 годах репрессировали хорошо подготовленные партизанские кадры, кого расстреляли, кого сослали, и уцелели из «партизан» только те, кто случайно переменил место жительства или, по счастью, оказался в далекой Испании, принял участие в схватке с фашизмом. Сама мысль о возможности ведения нами партизанской войны была похоронена. Новая военная доктрина исключала для Красной Армии длительную стратегическую оборону, предписывая в кратчайший срок ответить на удар врага более мощным, перенести боевые действия на территорию агрессора. Естественно, что в кадровых войсках ни командный, ни тем более рядовой состав уже не получали знаний, которые дали бы им возможность уверенно действовать в тылу врага. Но сейчас-то, когда мы вынуждены отступать, когда в тылу гитлеровцев остается территория, населенная советскими людьми, территория с попавшими в окружение частями, территория, изрезанная густой сетью железных дорог, сейчас-то самое время исправить ошибку! Партизанские отряды возникнут, в этом сомневаться не приходится. Попавшие в окружение части, отдельные бойцы и командиры, не пробившиеся к своим, тоже перейдут к партизанским действиям или вступят в партизанские отряды. Значит, им необходимо помочь, чтобы не лилась лишняя кровь советских людей, чтобы не понесли партизаны ненужные потери, чтобы знали, как воевать, и имели бы все необходимое для войны во вражеском тылу! Опыт подсказывал: в партизанские отряды, возникающие за линией фронта, нужно посылать имеющих специальную подготовку организаторов, современную технику для нарушения работы вражеского тыла, средства радиосвязи. Готовить таких организаторов, формировать отряды и группы партизан, направляемых в тыл врага, снабжать эти отряды и группы всем необходимым следует в специальных школах, подобных тем, что существовали в тридцатые годы. А в мастерских при школах изготавливать мины, пусть самые простые, но легко устанавливаемые на дорогах в тылу врага, прежде всего на Железных. Фашистское командование напрасно рассчитывает на блицкриг. Молниеносной войны не будет, наше сопротивление возрастает, рано или поздно мы нанесем ответный удар, ход событий изменится, боевые действия продлятся еще какое-то время, и вот тут-то врагу понадобятся не только танки и грузовики, но и железные дороги, железнодорожный транспорт! Только по железным дорогам сможет осуществлять враг основные перевозки своих войск, боевой техники, боеприпасов и горючего! И мы обязаны лишить оккупантов такой возможности… Первая встреча с Мехлисом Так и не дождавшись вызова Ворошилова, я по собственной инициативе поехал однажды в штаб Западного фронта для разговора с маршалом о партизанских делах. Увы, Ворошилов к тому времени отбыл в Москву. Раздосадованный, зашел я к генералу Васильеву. Петр Михайлович посочувствовал, согласился, что нарушать. работу вражеского железнодорожного транспорта необходимо, посоветовал пойти к находящемуся в штабе фронта представителю Ставки армейскому комиссару 1-го ранга З. Л. Мехлису.

— Наверняка он в курсе дела и, конечно, поможет! — рассудил Васильев. Мехлис меня принял. Я объяснил, какое важное, непрерывно возрастающее значение имеет минирование железных дорог в тылу фашистских войск, постарался убедить армейского комиссара, что диверсии на коммуникациях врага потребуют гораздо меньше сил и средств, чем тратится на бомбардировку железнодорожных узлов и воинских эшелонов, что врагу не достанет сил для надежной охраны даже самых необходимых железных и автомобильных дорог, попытался развить идею партизанской войны.

— Подождите, полковник! — прервал Мехлис. — Что привело вас именно ко мне? Вам кто-нибудь мешает?

— Нет…

— Тогда о чем речь? Помогайте на здоровье партизанам и не отнимайте у меня время! Вы свободны.

— Н-нда, — произнес Васильев, узнав об итогах моего визита к Мехлису. — Это значит, что у армейского комиссара есть другие неотложные дела. А не наведаться ли Вам к члену Военного совета фронта товарищу Пономаренко? В самом деле! Пантелеймон Кондратьевич — первый секретарь ЦК партии Белоруссии, он наверняка занимается партизанами по партийной линии. Идея генерала Васильева обнадеживала! Но стоит ли идти к члену Военного совета с пустыми руками? Не лучше ли показать образцы мин, которые можно без труда делать где угодно и в каких угодно условиях, поскольку детали к ним в полном смысле слова валяются под ногами? Встреча с Пономаренко. Начальник ОУЦ За сутки я смастерил два таких образца и" завернув сувениры в старую газету, во второй половине дня 11 июля явился к Пономаренко. Первой продемонстрировал противопоездную мину собственной конструкции (ПМС). Объяснил ее устройство и способ установки. Пономаренко подержал мину, опробовал действие замыкателей с лампочкой от карманного фонарика вместо детонатора:

— Работает! Но, пожалуй, сложна. Вон сколько вы накрутили замыкателей-предохранителей!

— При таком устройстве, товарищ член Военного совета, мина абсолютно безопасна при установке и неизвлекаема для противника… Пономаренко молча отложил ПМС в сторону, указал глазами на второй образец. Я рассказал о втором, стал говорить о других минах, которые можно производить из подручных материалов, о самодельных ручных гранатах и зажигательных снарядах.

— Неплохо, но ведь у вас одни образцы да рассказы, а ими много не навоюешь. Я возразил:

— Товарищ член Военного совета, если есть образцы, можно наладить производство мин прямо на фронте! Лишь бы люди знали, что делать!

— Меня можете не агитировать! — ответил Пономаренко. — Я — за. Выделяйте знающих командиров да побольше всяких взрывателей-замыкателей, и давайте снабжать партизан!

— Командиров-специалистов, товарищ член Военного совета, у меня нет. А минноподрывных средств в обрез. Но прежде, в тридцатые годы, существовали специальные партизанские школы.

— Школы?

— Так точно. Там обучали тактике партизанских действий, показывали, как делать всевозможные мины и применять их во вражеском тылу. Может быть организовать такую школу сейчас? Пономаренко раздумывал, трогая пальцами образцы мин, поднял сощуренные глаза:

— Это идея — создать школу!.. Впрочем, лучше ее назвать как-нибудь иначе, чтобы в глаза не бросалось… Скажем, учебным центром. Да. Именно так! Учебный центр!.. Попрошу срочно подготовить докладную записку на имя народного комиссара оборону и проект соответствующего приказа. Изложить на бумаге то, что не давало покоя годами, несложно. На следующее утро я вручил Пономаренко докладную записку на имя наркома обороны и проект приказа НКО об организации специального учебного центра Западного фронта. Пантелеймон Кондратьевич прочитал оба документа, сделал поправки в тексте, бумаги перепечатали, и на следующий день они были подписаны маршалом Тимошенко, который, оставаясь наркомом обороны, принял командование Западным фронтом. Создаваемая партизанская школа получила наименование Оперативно-учебного центра Западного фронта, сокращенно — ОУЦ. Меня назначили его начальником.

— Действуйте! — сказал Пономаренко, когда я расписался на прочитанном приказе. — Поезжайте в Рославль. Там находится пункт формирования партизанских отрядов фронта, там и оперативно-учебный центр разместите. Желаю успеха! Я сознавал, что нахожусь у истоков огромного дела, и радовался. Сбывалась мечта — нанести удар по растянутым, плохо охраняемым коммуникациям вражеских армий, разрубить наползавшую фашистскую гадюку надвое, отделить ее голову — передовые части, от хвоста — источников снабжения.

 

Глава 4. Первые ученики

Около шести часов утра 14 июля, в пяти километрах от Рославля, среди болот и тощего чернолесья разыскали мы с Семенихиным и Шлегером постройки управления торфоразработок: там, по нашим сведениям, размещались работники аппарата ЦК Коммунистической партии Белоруссии, у которых мы могли узнать, где находится пункт формирования партизанских отрядов. Озадаченный нашим приездом дежурный упорно твердил одно:

— Все спят. Через открытые двери комнат я и сам видел, что прямо на полу, вповалку, спят люди. Но дело не терпело отлагательства, и мы настояли, чтобы дежурный разыскал и разбудил секретаря ЦК товарища Эйди-нова. Дежурный повел в комнаты. Эйдинов спал на коротком венском диванчике, согнув колени. Сел, энергично потер лицо, взял письмо от П. К. Пономаренко, прочитал, снова крепко потер лицо:

— Извините, мы вчера очень поздно закончили работу. Выехали в Рославль: пункт формирования партизанских отрядов находился в пионерском лагере на окраине города. Эйдинов по дороге ввел в курс дела: специалистов по партизанской тактике и технике на пункте нет, техники тоже нет, но отряды формируются, людям ставят конкретные задачи, — уничтожать фашистских солдат и офицеров, разрушать различные военные объекты и железные дороги, мешать работе связи.

— А как это делать — учат? Эйдинов пожал плечами:

— Ну! Сами сообразят! Дела аптечные В бывшем пионерлагере встретил начальник пункта Иван Петрович Кутейников, в прошлом заведующий военным отделом Совета Народных Комиссаров БССР. Иван Петрович чистосердечно признался, что не имеет ясного представления ни о партизанской войне в целом, ни о тактике партизанских действий, ни о технике и тактике диверсионной работы.

— Сами посудите — откуда мне все это знать? — развел он руками. — Никогда я в партизаны не метил. Вот если насчет обмундирования или продуктов, вообще по частям снабжения — это да, это я могу.

— С оружием беда, — дополнил картину Кутейников за завтраком. — Винтовок не хватает, пулеметов нет, даже ручных гранат не наберешь… А вы говорите — взрывчатка и прочее! Тут ни одной живой души нет, которая хоть бы малость смыслила в этом самом подрывном деле! Мы одно делать насобачились: учебные винтовки восстанавливать. Запаяем просверленные отверстия, и ничего — стреляем!

— Значит, минами партизан не снабжаете?

— Какие, к лешему, мины? Слава богу, научились дырки запаивать!

— Плохо. Мины, между прочим, могут заменить партизанам даже артиллерию. Посудите сами, Иван Петрович… — я пустился в объяснения преимуществ инженерных мин, и под конец моей страстной речи Кутейников даже вилку отложил.

— У вас и с собой эти мины есть? А ну, покажите! Образцы мин, зажигательных снарядов, ручных гранат — все это было для Ивана Петровича откровением, — Вот такая малявка может целый поезд угробить?! Сила! Знакомство с будущими партизанами состоялось сразу после завтрака. Я увидел десятки внимательных, настороженных глаз, увидел лица, отмеченные усталостью, тревогой, заботой. Мне было понятно, что творится на душе у этих" людей, самоотверженно вызвавшихся идти в тыл врага, обеспокоенных нехваткой оружия и средств связи. Не тратя времени на общие разговоры, я начал прямо с показа привезенной техники. И настороженные глаза заблестели, озабоченные лица засветились радостью. После занятий люди долго не расходились, каждому хотелось увидеть мины и гранаты поближе, прикоснуться к ним. Нас засыпали вопросами. Стало не по себе. Партизанскую технику я показал, но как объяснить людям, что в нашем распоряжении находятся лишь единичные образцы этой техники, что ни документации на изготовление инженерных мин, ни самих мин, ни прочих диверсионных средств на фронте пока нет? Да надо ли, впрочем, это объяснять, омрачать людям жизнь? Не лучше ли найти какое-то решение проблемы? Решение виделось одно: немедленно ехать в Москву, в Главное военно-инженерное управление: помочь могут только там. И вот во второй половине того же дня пикап Шлегера помчался в Москву. Именно помчался: мы добрались до Москвы по старой Варшавской дороге еще засветло. Странно выглядел город. Если бы не красноватый оттенок закатного солнечного света, можно было бы подумать, что день в Москве только начинается: слишком мало людей на улицах. Своего начальник, полковника Нагорного, я застал в рабочем кабинете.

— Вот хорошо, что приехал! Ваша группа задачу выполнила, войска получили пополнение, теперь будешь работать в отделе! Заверенную копию приказа наркома обороны о назначении меня начальником оперативно-учебного центра прочитал, хмурясь. Возвратил приказ:

— На двух стульях сидеть собрался? Не удастся. Однако, выслушав меня, согласился, что надо всячески помогать обучению партизан. С помощью Нагорного и Галицкого быстро получили наряды на принадлежности для изготовления мин, гранат и зажигательных снарядов, не удалось получить только средств радиосвязи.

— Что же ты не спросишь, где семья? — усмехнулся Нагорный, когда я в очередной раз зашел к нему в кабинет с каким-то требованием.

— А что? Надеюсь, они дома?

— Дома-то дома, а где этот дом, знаешь? Я растерялся.

— Скажи спасибо Вакуловскому и Цабулову, — посоветовал Нагорный, называя фамилии моих товарищей по отделу. — Пока некоторые партизанят, они эвакуируют их жен и детей. В тот самый лесной городок, где ты после Испании полигоном командовал… Нагрузив пикап добытым имуществом, поздним утром следующего дня мы двинулись обратно в Рославль. А там огорошил Кутейников: получено распоряжение в ночь на 16 июля отправить во вражеский тыл сто человек.

— С чем отправлять, не сказали?

— Самим приказано думать! Лихорадочно прикинув, что можно сделать, я тронул заместителя за плечо:

— Аптека далеко? Работает?

— Аптека в городе. Работает. Вам нездоровится, товарищ полковник? — встревожился Кутейников.

— Не поздоровится, если подведет аптека. Поехали! Провизор, не видя в моих руках рецепта, выжидательно поднял брови. Я предъявил удостоверение личности и — объяснил, — что требуется Провизор обладал чувством юмора:

— А вы гарантируете, что пациенту придется туго?

— Полностью гарантирую.

— Тогда я приготовлю «лекарство» в любом количестве! Оставив провизора и его помощников выполнять наш огромный заказ, я вернулся в пионерлагерь и немедленно начал занятия с партизанами. Побывал с ними в поле, на автомобильной и на железной дорогах. Показывал, как надо ставить мины в различных условиях, знакомил слушателей с другими способами разрушения вражеских коммуникаций. Используя химикаты прихваченные в аптеке, успели сделать некоторое количество самодельных гранат, терочных воспламенителей и взрывчатые смеси. Тем временем лейтенант Семенихин, получив сведения, что в одном из ближайших совхозов осталось много аммиачной селитры, привез в пионерлагерь три тонны этого удобрения. Оно послужило сырьем для самодельной взрывчатки. Таким образом, гранатами, воспламенителями и взрывчатыми веществами уходящую группу обеспечили. Теперь задача состояла в том, чтобы предохранить терочные воспламенители и самодельный аммонал от отсыревания на время следования группы в тыл врага. Но выход и тут был найден, хотя наше новое требование повергло провизора рославльской аптеки в замешательство (Похоже, Илья Григорьевич реквизировал все "изделия № 2" Бзкского резинового завода. Прин. ред. А. Э.) Впрочем, провизор не подвел и на этот раз. Подготовка первых инструкторов На рассвете 17 июля я получил приказ перебазировать оперативно-учебный центр в Чонки, что под Гомелем: накануне враг захватил Смоленск, и обстановка ухудшилась. Постоянный состав ОУЦ и работники ЦК Компартии Белоруссии добирались до Чонков через Мглин. Забитые беженцами и мычащим скотом улицы Мглина напомнили Валенсию 1936 года. Из Мглина, не задерживаясь, мы свернули в сторону Унечи, остановку сделали только в Клинцах. Эвакуация и тут шла полным ходом. Прибыв в Гомель, мы расположились в так называемых "обкомовских дачах". Место оказалось — лучше не придумать: леса и железная дорога поблизости. Занятия начали сразу, как только разгрузили машины, разместили имущество и людей. На подготовку партизанской группы отводилось всего 60 часов, раз* в пятнадцать меньше, чем когда-то, в начале тридцатых годов. Но ничего не поделаешь — война, обстановка крайне тяжелая… Начали с обучения инструкторов. Готовить инструкторов-универсалов не позволяло время, — стали заниматься инструкторами по диверсионной технике. В первую группу вошли лейтенант Г. В. Семенихин, К. С. Михеева, Ф. П. Ильюшенков и несколько других товарищей. Семенихин — человек нелегкой судьбы. Сын командира кавалерийского полка, сподвижника М. В. Фрунзе, он девяти лет остался сиротой. Вместе с сестрой жил и учился в детском доме в Ленинграде. С 1930 года начал слесарить на заводе. Хотел стать инженером и упорно добивался осуществления своей мечты: без отрыва от производства поступил в Ленинградский институт инженеров-механиков социалистического земледелия и, совмещая учебу с работой, успешно защитил в 1937 году дипломную работу. Сразу после института Семенихина призвали на службу в железнодорожные войска Красной Армии. Он окончил так называемые "курсы одногодичников" и был оставлен в кадровых войсках. Уже на Карельском перешейке зимой 1939/40 года я оценил смелого, инициативного и достаточно осторожного командира, а познакомившись с Семенихиным поближе, понял, что этот волевой человек может стать неплохим воспитателем будущих партизан. И не ошибся. В оперативно-учебном центре Семенихин отлично усвоил новую для него диверсионную технику, изучил тактику партизанской войны, начал самостоятельно обучать людей. Через год он стал заместителем начальника, а потом и начальником партизанской школы при созданном в 1942 году Центральном штабе партизанского движения. С Клавдией Семеновной Михеевой, молоденькой, голубоглазой Клавочкой, как ласково называли ее подруги, работники ОУЦ познакомились в Гомеле. Михеева работала на спичечном заводе, ее заинтересовали партизанские зажигательные средства, она во многом нам помогала. Приглядевшись к работящей, боевой девчушке, я предложил ей перейти в мастерскую учебного центра. Клавочка залилась румянцем и… наотрез отказалась. Даже как-то обидно стало!

— Прошу вас, товарищ полковник, не разговаривайте со мной при свидетелях, — не поднимая глаз, скороговоркой произнесла Михеева. — И вообще не нужно, чтобы люди знали о моем сотрудничестве с вашими подчиненными.

— Для такой просьбы есть веские причины?

— Да. Веские причины надо уважать. Я кое о чем догадывался и поговорил о Михеевой в ЦК Компартии Белоруссии. Как и предполагал, ее намеревались оставить на подпольной работе в Гомеле. Удалось доказать, что скрыть факт сотрудничества Клавдии Семеновны с оперативно-учебным центром уже не удастся, что оставлять ее теперь в подполье рискованно, и Михееву передали в распоряжение ОУЦ. А Клавочка всего через десять дней работы в учебном центре заявила о своем желании отправиться во вражеский тыл. Она, мол, уже обучила многих девчат и парней делать вместо спичек зажигательные снаряды и взрыватели, очень хочет бить врага сама. Я объявил, что никуда ее не отпущу, пока не выучу всем тонкостям дела, и сдержал слово. Вслед за группой инструкторов по диверсионной технике стали готовить инструкторов по партизанской тактике. Набрасывая проект приказа о создании учебного центра, я предусмотрел направление в центр не менее двадцати пяти командиров-пограничников. Опыт подсказывал, что они станут ценнейшими сотрудниками: по роду службы командиры-пограничники хорошо знакомы со многими приемами и методами борьбы с врагом, используемыми партизанами. Пограничников в ОУЦ направили, и наши ожидания они оправдали. Ф. П. Ильюшенко, П. А. Романюк, Т. П. Чепак, И. С. Казанцев, Ф. А. Кузнецов, все другие товарищи "первого призыва" оказались хорошими оперативными работниками и стали отличными преподавателями тактики. О партизанской стратегии Шло время. Фронт неумолимо приближался к Гомелю, и дорожить приходилось уже не днями, а буквально часами! Выпускники школы овладевали основами партизанского дела твердо. Им постоянно напоминали: гитлеровская армия полностью зависит от доставки пополнений, боеприпасов и вооружения из глубокого фашистского тыла, партизаны могут массовыми диверсиями парализовать вражеский транспорт, оставить вражеские соединения на фронте без боеприпасов и горючего. Диверсии рекомендовалось производить по возможности вдали от населенных пунктов, жители которых помогают партизанам. Объяснялось, кстати сказать, что массовость диверсий — самый надежный способ заставить врага отказаться от жестоких репрессий против мирного населения. Часть подготовленных нами организаторских и диверсионных групп и часть партизанских отрядов, формировавшихся в районах, которым угрожало фашистское нашествие, оставляли тогда на местах. Другие отряды перебрасывали через линию фронта. Вскоре ОУЦ развернул партизанскую школу в Мозыре, направив туда ряд инструкторов во главе с Чепаком и Казанцевым. Забирали от нас инструкторов и в другие школы. Казалось, дела налаживаются! Но беспокоило еще многое. Нехватка оружия. Полное отсутствие средств радиосвязи. Промахи в подготовке людей. Выяснилось, например, что экипировка партизан и проводников-пограничников под "местных жителей" добра не приносит. Играя роль «местных», наши ряженные заходили в населенные пункты, спрятав оружие, а на дневки располагались, не выставив надежное охранение, и несли потери. Тогда было решено, что все наши люди обязаны носить военную форму, а оружие без крайней надобности прятать не должны никогда. Тем, кому формы не досталось, на головные уборы нашивали кумачевые полоски. Результат сказался быстро. Появление в тылу врага обмундированных, хорошо вооруженных отрядов воодушевляло население, приводило в ужас предателей и изменников, нервировало оккупантов, а самих партизан дисциплинировало, заставляло проявлять бдительность: на день они либо оставались в лесу, либо, зайдя в село, — организовывали боевое обеспечение, не полагаясь на «маскарад». Люди к нам шли и шли. Замечательные люди! Многие могли бы уехать в Сибирь или Среднюю Азию, избежать ужасов войны, но предпочли идти в тыл врага и выполнять опасные задания, чтобы собственным ратным трудом и подвигом приблизить час победы.

 

Глава 5. Новые школы

Вскоре после размещения под Гомелем мастерские оперативно-учебного центра начали испытывать нужду в деталях, необходимых для производства мин. Иссяк даже запас батареек для карманных фонариков, без которых не сделаешь мины с электродетонаторами. В Гомеле ни деталей, ни батареек не нашлось, могла решить вопрос поездка в Киев: город столичный, промышленный, до него только двести километров, каких-нибудь четыре часа езды на поезде. И едва возникла мысль о поездке в Киев, тут же родилась идея разыскать там партизанских командиров и специалистов подрывного дела, знакомых по началу тридцатых годов. Не может быть, чтобы все разъехались!.. Самая короткая дорога из Гомеля в Киев лежит через Чернигов. Я приказал ехать Шлегеру к обкому партии: обстановка угрожающая, в обкоме, конечно, готовятся к ведению партизанской войны, могут испытывать трудности — партизан на Черниговщине не готовили, никому, в голову не приходило, что враг окажется за Днепром и Припятью! Секретарь Обкома Федоров В приемной первого секретаря Черниговского обкома партии Алексея Федоровича Федорова сидело человек пятнадцать. Помощник секретаря обкома взял мой мандат, ушел за высокую, обитую коричневой кожей дверь и буквально через минуту-другую распахнул ее:

— Вот кстати приехал! — неожиданно приветливо встретил меня Федоров.

— Ну, как нельзя кстати! Собираемся партизанить, а знающих людей нема!.. — Вы сидайте, сидайте, товарищ полковник. Зараз я вас так просто не отпущу! Возвратив документы, Алексей Федорович сказал, что люди в партизанские отряды и группы подобраны, вооружены винтовками, есть даже гранаты и пулеметы, вот только о партизанах знают в исключительно по книгам.

— Кого не спроси, що це таке — партизаны, зараз отвечают: ну, як же, Бакланов да Метелица, словом, «Разгром». Далось, понимаете, им это название — «Разгром»! Им же, наоборот, самим фашиста громить надо! Говорил Алексей Федорович вроде бы сокрушенно, но лукавые глаза смеялись, и я чувствовал: секретарь обкома приглядывается, оценивает меня. В кабинет без доклада вошел широкоплечий мужчина лет тридцати пяти.

— Знакомтесь, — сказал Федоров. — Полковник Старинов. А это секретарь нашего обкома Николай Никитович Попудренко. Ведает сейчас подпольем и партизанами. Я слышал, что Попудренко работал слесарем на Днепропетровском металлургическом заводе, и удивился, что рука у него белая и мягкая, но тут же сообразил: слесарил-то он десять лет назад!

— Илья Григорьевич собирается трохи помочь нам с организацией партизанских дел, — уточнил Федоров. — Ты, Николай Никитович, когда можешь собрать группы для инструктажа?

— Завтра. Прямо с утра. Я запротестовал:

— Товарищи, мне срочно нужно в Киев. Ни на час задерживаться нельзя!

— Так чего же вы заехали? Почеломкаться? — удивился Федоров, — Зачем — почеломкаться? Помочь. Оставлю вам краткий конспект лекций по нарушению работы тыла противника, а когда вернусь в учебный центр, то и инструкторов прислать сумею.

— А ну, кажите конспект! — протянул руку Федоров. Я достал из портфеля кипу изрядно потертых листов, отдал секретарю обкома. Алексей Федорович бегло просмотрел конспекты, хлопнул по кипе широкой ладонью:

— Добре! Для начала берем это. Сгодится. А вы обещайте, что сами приедете после Киева. Договорились?

— Обязательно приеду, Алексей Федорович. Я поднялся.

— Думаю, вам и шоферу не вредно пообедать. Зайдите в столовую, я распоряжусь, — предложил Федоров.

— А удобно?

— Это в лесах и болотах будет неудобно! На этом и расстались, а к вечеру перед ветровым стеклом легковушки Шлегера вспыхнули красноватым закатным золотом купола святой Софии, расплавленной медью, синевой стали сверкнула полоса Днепра, пятнами темной и светлой зелени заклубились киевские сады и парки. Минут через пятнадцать въехали в город. Но на улицах, где я бродил когда-то с дорогой сердцу девушкой и друзьями, рыли окопы, на заветных перекрестках топорщились наспех сваренные противотанковые ежи, а на окнах домов, перечеркнув прошлое, белели бумажные полоски — защита от взрывных волн… Остановились на Крещатике около дома № 25. Прежде здесь жил боец бригады Котовского, кавалер двух орденов боевого Красного Знамени Николай Васильевич Слива. В тридцатые годы его готовили на должность командира бригады. Тут ли он? Дверь открыла незнакомая женщина:

— Николая Васильевича? Так он еще в прошлом году уехал с семьей в Молдавию.

— Адреса не знаете?

— Мабудь, вин в Бельцах, а може, где еще… Слабый огонек надежды угас. ЦК Компартии Украины На площади перед зданием ЦК партии Украины — ни души. Солнце закатилось, наползли сумерки, может, из-за этого явственней доносится с запада смутный гул канонады. В отделе пропусков выясняют к кому я хочу пройти, связываются с заведующим военным отделом ЦК Петром Ивановичем Захаровым тщательно изучают документы и, наконец, выписывают пропуск. Коридоры здания, устланные ковровыми дорожками, безлюдны. Захаров внимательно выслушивает просьбу: выделить оперативно-учебному центру десять тысяч ампул серной кислоты, тысячи две батареек и лампочек для карманных фонариков, еще кое-что, и разыскать известных мне по прежней совместной работе командиров и специалистов минноподрывной техники.

— Со своей стороны мы могли бы оказать помощь в подготовке партизан, — говорю я под конец. Петр Иванович трет переносицу.

— Дело важное, — заключает он. — Очень важное дело. Пойдемте к товарищу Бурмистенко. Сейчас я позвоню… У секретаря ЦК Компартии Украины Михаила Алексеевича Бурмистенко серый цвет лица, под глазами темные, набрякшие мешки, но взгляд пристальный, цепкий.

— Старых партизанских баз давно нет, — выслушав меня, говорит Бурмистенко. — А вот люди должны были остаться. Вспомните, кого можете, сами, да и мы поищем. А батарейки и все прочее, конечно, дадим!

— Товарищ Старинов привез образцы диверсионной техники, — вступает в беседу Захаров.

— Где они? — оживляется Бурмистенко.

— Внизу, в машине.

— Ага! Ну, надеюсь, в ЦК вы диверсии устраивать не станете и ваши «игрушки» сюда внести можно? Я мешкаю с ответом. Взрывчатку в «игрушки», если под таковыми разуметь мины и гранаты, мы не закладывали, однако электрозапалы в минах имелись, а зажигательные снаряды" вообще были настоящими.

— Может, лучше организовать показ в другом месте? — спросил я, объяснив причину сомнений. — . К тому же, с охраной недоразумение может выйти.

— В чем вы держите ваше хозяйство? — перебил Бурмистенко.

— В двух чемоданчиках.

— Несите. Дам команду, чтоб пропустили. Пока ходил за чемоданчиками, в кабинете секретаря ЦК собралось десятка полтора человек: работники аппарата ЦК, несколько секретарей обкомов. Со стола для совещаний убрали графины и пепельницы.

— Выкладывайте добро! — указал на стол Михаил Алексеевич и усмехнулся:

— Это, видимо, первый случай, когда в здание ЦК вносятся подобные вещи. Я показал, как работают партизанские мины, даже действие зажигательных снарядов продемонстрировал, поместив" их из предосторожности в массивные каменные урны, принесенные из коридора.

— Впечатляет! — сказал Бурмистенко. — Давайте нам эту технику, товарищ полковник, а товарищу Пономаренко передайте мою настоятельную просьбу командировать вас сюда хотя бы на пять дней. Мы ведь тоже создали партизанскую школу, а опытом похвастаться не можем. На следующий день я вновь пришел, в ЦК, на этот раз со списком бывших партизанских командиров м специалистов минноподрывного дела, чьи имена и фамилии удалось вспомнить ночью.

— Людей начнем искать немедленно, — заверил Бурмистенко. — Вашу заявку на детали удовлетворили?

— Да, Михаил Алексеевич. Большое спасибо, выручили!

— Говорят, долг платежом красен. Не забудьте, мы вас ждем… Пономаренко остался доволен результатами поездки в Киев, просьбу Бурмистенко командировать меня в Киев принял, и через два дня я снова отправился в путь. На этот раз уселись в пикап и четыре инструктора, а среди них двадцатитрехлетний командир-пограничник Ф. П. Ильюшенко, избранный мною в помощники. Был Ильюшенко кареглаз, суховат телом, подтянут, быстр в движениях. Он обладал замечательной памятью и все новое запоминал прочно и надежно. В густой каштановой шевелюре молодого командира блестели серебряные нити — память о первых днях и ночах войны: он служил в пограничном литовском городке Мариамполе, хлебнул лиха полной мерой, видел и трусость и неразбериху, но видел и несгибаемое мужество солдат и командиров, и сам проявил большое мужество в горькие недели отхода на восток. Я уже убедился, что могу положиться на Ильюшенко полностью. Дату второго приезда в Киев помню точно — 1 августа: в этот день Центральный Комитет партии Украины проводил совещание командования двух киевских, донецкого и харьковского партизанских отрядов. Мы попали на совещание прямо с дороги. Тревожный был день! Артиллерийская канонада приблизилась, в разных концах города слышались разрывы авиабомб, в синей вышине надрывались моторы истребителей, слышался сухой отрывистый треск авиационных пулеметов и пушек. По просьбе украинских товарищей мы на скорую руку развернули в фойе, перед залом совещаний, выставку диверсионных средств борьбы. Члены ЦК Компартии Украины, работники аппарата ЦК, партизанские командиры и комиссары А. Ф. Федоров, В. Т. Волков, И. Ф. Боровик и другие с любопытством осматривали «экспонаты», вертели их в руках. Тут, в фойе, познакомился я и с Леонидом Петровичем Дрожжиным, заместителем заведующего отделом кадров ЦК, живым, энергичным, приветливым человеком. Еще перед началом совещания я узнал от Захарова, что для партизанской школы подобрано место в Пущей Водице и что по вопросам партизанских кадров и снабжения партизан впредь следует обращаться именно к Дрожжину.

— Добудем все, что попросите! — пообещал Леонид Петрович при знакомстве.

— Боюсь, одну субстанцию даже вы не достанете! — пошутил я.

— Какую?

— Время, Леонид Петрович.

— Да. Чего нет, того нет. Но будем стараться! Доклад делал Бурмистенко. За Бурмистенко выступили другие товарищи. Это было первое на моей памяти совещание, где всесторонне обсуждались вопросы партизанской тактики, говорилось о боевом опыте гражданской войны, вспоминалась подготовка партизанских кадров в тридцатые годы. Обсуждались и операции, проведенные отрядами, начавшими действовать в тылу врага… Вечером я поехал со своими инструкторами в Пущую Водицу. Занятия в партизанской школе начали со следующего дня. В мастерских обучали изготавливать партизанскую технику, а в поле, на железных и автомобильных дорогах учили ставить мины. И так по двенадцать часов в сутки. Помогало, что я хорошо знал городок и окрестности: не пришлось ломать голову над тем, где лучше устраивать засады, какой маршрут избрать для ночного перехода. А ученики легко схватывали и усваивали материал: ведь среди них было немало молодых людей со средним и даже высшим образованием. К 6 августа партизанская школа в Пущей Водице работала полным ходом. Не все во время занятий шло гладко. Одно чепе произошло со Шлегером. Он исправно посещал наши занятия, присматривался, прислушивался, а в Пущей Водице, понимая, как мало у нас инструкторов, попросил доверить ему занятия с одной группой. Володя Шлегер обучал людей неплохо, но однажды перемудрил с ампулами и сжег серной кислотой сапоги. Хорошо, что ноги не повредил. К сожалению, ничего, кроме старых ботинок с обмотками, добыть для Шлегера не удалось. Между тем срок командировки истек. Пора было прощаться с Пущей Водицей и Киевом. Перед отъездом меня принял Михаил Алексеевич Бурмистенко. Разговор состоялся серьезный, касавшийся в основном вопросов подпольной деятельности и работы партизан в городах. Заодно Михаил Алексеевич сообщил, что пока, к сожалению, никого из партизанских командиров по моему списку разыскать ме удалось. Поблагодарив за помощь в работе, Бурмистенко с — тревогой осведомился:

— Это правда, "что ваш шофер тоже подрывник — и уже успел подорвать собственные сапоги? Я смешался, начал было объяснять… Бурмистенко расхохотался:

— Ну ладно! Шучу же! Нагнулся, вытащил из под стола новые хромовые. сапоги:

— Поблагодарите вашего Володю и передайте ему подарок. А то еще рассказывать станет, что в Киеве его раздели!

— Как вы узнали об этой истории? — удивился я, — А уж это военная тайна! Позже я узнал, что ввел Бурмистенко в "курс дела" и предложил позаботиться о Шлегере Леонид Петрович Дрожжин. По дороге в Гомель, выполняя давнишнее обещание, мы завернули в Чернигрвский обком партии.

— Наконец-то! — воскликнул Федоров. — Люди и ждать устали! Вынул из ящика письменного стола — книжечку:

— Нравится?

— Виноват, что это?

— Не узнаете? Ваши конспекты, только в божеский вид приведенные! Мы их тут тиснули небольшим тиражом.

— На мою долю оставили?

— Оставили, не беспокойтесь! Черниговский обком, сказал Федоров, уже наладил подготовку партизан и подрывников.

— А у вас, поди, что-нибудь новенькое есть? Не скупитесь, поделитесь!

— попросил он. «Новеньким» были зажигательные снаряды замедленного действия, десяток таких снарядов я и — выложил на стол.

— Обождите, соберу товарищей! — попросил Федоров. Собралось человек шесть-семь, в их числе Попудренко. Демонстрируя зажигательные снаряды замедленного действия, я воспламенял их различными способами. Снаряды вспыхивали через неравные промежутки времени, горели бурно. Стал объяснять устройство снарядов. Алексей Федорович взял один из шариков "на память", а тот возьми да. и воспламенись!

— Ничего, — успокаивал меня и других товарищей Федоров. — Я же сам виноват. Зато все бачили, як эти треклятые зажигалки горят! Ну, диверсанты, ну, химики!.. Школа пожарников. Едва мы вернулись в ОУЦ, как туда прибыли работники обкомов и райкомов Белоруссии, оставляемые для работы в тылу гитлеровских войск. Враг подходил к Гомелю, времени для обучения новичков едва хватало, чтобы показать партизанскую технику и ее действие, прочитать лекцию о принципах организации подполья. А в середине августа П. К. Пономаренко сообщил, что ЦК Компартии Белоруссии принял решение передислоцировать оперативно-учебный центр в Орловскую область. Пономаренко просил срочно выехать в Орел. Вручая письмо к первому секретарю Орловского обкома товарищу В. И. Бойцову, Пантелеймон Кондратьевич сказал, чтоб я договорился о размещении ОУЦ и помог наладить подготовку партизан на Орловщине. Разговор происходил под обвальный грохот близкой бомбежки и резкие, отрывистые выстрелы зенитных орудий. Буквально через два-три часа с небольшой группой пограничников из ОУЦ мы тронулись в новую дорогу. На следующий день "добрались до Брянска, заночевали в пустой из-за непрерывных бомбежек гостинице, а наутро заторопились дальше. В Орле я не был лет шесть. В глаза бросались трубы и цеха новых заводов, новые дома, улицы, но большинство. труб не дымили, а улицы и тут оказались малолюдны: эвакуировался и Орел. В обкоме партии идею создания партизанской школы поддержали. В. И. Бойцов немедленно договорился с командованием военного округа о продовольственном обеспечении будущих партизан, а чтобы школа не пострадала из-за отсутствия кадров, денег и вещевого снабжения, в штабе военного округа ее формировали как подразделение Оперативно-учебного центра Западного фронта. Место для школы нашли в десяти километрах от города, неподалеку от аэродрома, где посторонним лицам делать нечего. Сначала обком направил в школу двадцать шесть человек для обучения на инструкторов, а к 18 августа укомплектовал ее полностью. С целью конспирации школу стали именовать "школой пожарников". Начальником ее назначили спокойного, рассудительного партийного работника И. Н. Ларичева, его заместителем по оперативной части — коммуниста Д. П. Беляка, начальником штаба также коммуниста, человека сугубо штатского, но прямо-таки созданного для штабной работы — М. В. Евсеева. В создании школы и подготовке партизанских кадров обкому партий постоянно помогали оперативные работники Орловщины — Г. Брянцев, ставший в послевоенные годы популярным молодежным писателем, М. М. Мартынов, В. А. Черкасов и их товарищи. Немало сделал для школы и начальник областного управления НКВД К. Ф. Фирсанов. Среди присланных обкомом будущих инструкторов имелись партийные и советские работники, сотрудники НКВД, агрономы, учителя, даже один заведующий-"" хлебопекарней! Очень дружно держалась "девичья команда" — шесть девушек-инструкторов, из среды которых вышли прославленная партизанка Ольга Кре-това, воевавшая на Южном фронте, и Мария Белова, обучившая в годы войны диверсионной технике и методам партизанской борьбы с противником сотни людей. В сентябре в "школу пожарников" прибыли группы из Курска и Тулы, направленные для учебы тамошними обкомами партии. Вновь очень хорошо показал себя в те дни мой помощник Ф. И. Ильюшенко. Ему довелось готовить прославившийся впоследствии отряд секретаря Брянского горкома партии Д. М. Кравцова. Сам Кравцов, тогда молодой, энергичный, инициативный, помог наладить в Брянске массовое производство инженерных мин и гранат. Кроме Кравцова готовились в "школе пожарников" будущие прославленные партизанские командиры М. П. Ромашин, А. Д. Бондаренко и Герой Советского Союза генерал М. И. Дука. Сам я пробыл под Орлом всего несколько дней: из Москвы пришел приказ срочно возвратиться в Главное военно-инженерное управление.

 

Глава 6. «Операция Альберих. Помните?»

Полковник Нагорный вскинул руки:

— Глядите-ка, Денис Давыдов пожаловал! Ну что, наладил партизанские дела?

— Разве я один их налаживаю?

— Прекрасно! Теперь эти дела вообще пойдут без тебя. Ты нужен в отделе. Лето кончилось, а загар даже не коснулся лица Нагорного.

— Что, не похож на жениха? — усмехнулся Михаил Александрович. — Знаю. Тяжелое время, Илья Григорьевич… Ты будешь заниматься заграждениями под Москвой.

— Под Москвой?

— Да. Нельзя допустить никаких случайностей… Кстати, идем, представлю тебя новому начальнику управления: вступил в должность генерал Котляр. Генерал-майор Леонтий Захарович Котляр повторил то, о чем уже сообщил Нагорный. Несколько дней я принимал участие в формировании новых частей, выезжал на оборонительные рубежи вокруг столицы, даже облетал их, выясняя, где и как усилить заграждения, пока не получил новый приказ: выехать на Западный фронт, проконтролировать возведение оборонительных рубежей в районе Вязьмы. Пробыл под Вязьмой три дня. На четвертый вызвали в штаб фронта:

— Немедленно в Москву! Даже с товарищами-минерами попрощаться не успел. И вот опять Москва, знакомые желтые стены второго дома Наркомата обороны. Смахнув пыль с сапог, одернув измятую гимнастерку, поднимаюсь прохладными лестничными маршами в привычно темноватый коридор. До чего же прочно и неизменно все в этом здании! Генерал-майор Котляр ждет:

— Рад, что поспешили! Вызов связан с изменением обстановки и некоторыми новыми планами… Положение на Юго-Западном фронте вам известно? Из сводок Совинформбюро я знал, что на Юго-Западном фронте противник рвется к Киеву, наши войска ведут трудные, кровопролитные бои, отстаивая святыни Русской земли, мать городов русских. Котляр с силой провел ладонью по седеющему ежику волос; — Киев оставлен 19 сентября. Враг угрожает харьковскому промышленному району и Донбассу. Киев оставлен?! Голос Котляра звучал, как из-за каменной стены, услышанное не укладывалось в сознании: в тяжелом положении четыре армии; выходят из окружения, сражаясь отдельными отрядами; закрепиться на новых рубежах войска не успели; тяжелые бои на трехсоткилометровом участке фронта… Меня вернули к действительности жестко произнесенные начальником управления слова о том, что Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение содействовать войскам Юго-Западного фронта в обороне харьковского района массовыми минно-взрывными заграждениями и, что — в случае продвижения противника — придется заминировать и разрушить в Харькове все объекты, имеющие военное значение. "Все объекты" — означало; важнейшие заводы и фабрики, мосты, "паровозное депо, аэродромы…

— В Харьков направляется специальная оперативно-инженерная группа, — сказал Котляр. — Ее начальником назначены вы. Берите бумагу и составляйте заявку на необходимую технику. Учтите, в вашем распоряжении всего одни сутки. Замахивайтесь только на то, что успеете получить. Тяжело опустился в кресло, положил руку на телефонную трубку:

— Сейчас доложу о вашем прибытии, договорюсь, когда примут в Ставке. Маршал Шапошников В Ставке Верховного Главнокомандования нас принимал глубокой ночью начальник Генерального штаба Красной Армии Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников. Маршала я не встречал с 1936 года, со дня отъезда в Испанию. Тогда он был улыбчив и жизнерадостен, а теперь выглядел мрачным. Понять состояние Шапошникова было не трудно. Враг смыкал кольцо блокады вокруг Ленинграда, рвался к Одессе и Москве, только что захватил Киев, фашистские полчища наводнили Белоруссию, положение выглядело не просто трудным, а угрожающим. Обрисовав обстановку, сложившуюся на Юго-Западном фронте, маршал поглядел мне в глаза:

— Операцию «Альберих» помните? Конечно, я хорошо помнил эту операцию: в марте 1917 года, совершая вынужденный отход из Франции за так называемую "линию Зигфрида", кайзеровские войска в течение пяти недель проводили массовые разрушения и массовые минирования на площади около четырех тысяч квадратных километров. Военные историки считали операцию «Альберих» самой значительной по массовому разрушению и минированию.

— Так вот, — не отводя взгляда, продолжал Шапошников, — разрушать и минировать в районе Харькова придется на гораздо большей площади, а пяти недель для работы гарантировать не могу. Действовать придется быстро, товарищ полковник. И повернулся к генералу Котляру:

— Заявку подготовили?

— Так точно, товарищ маршал! — ответил Леонтий Захарович. Я подал Шапошникову исписанные листы. Взяв карандаш, маршал углубился в чтение. Покачал голо-вой:

— С запасом, голубчик, делали! Вы же знаете, со средствами и силами плоховато! Карандаш зачиркал по заявке.

— Утвердим вот в таком сокращенном виде, — твердо сказал маршал и поставил свою подпись. Рассмотреть поправки Шапошникова не удалось: он поднялся, показывая, что аудиенция окончена.

— Собирайте людей, получайте необходимое и немедленно в Харьков! — напутствовал маршал. — Помните: ни одного несчастного случая. Для наших войск мины должны быть безопасны. Я осмелился заметить:

— При таких масштабах и таких темпах… Дорога на Харьков День 28 сентября 1941 года запомнился крепко. Метаться пришлось по всему городу, зато за одни сутки я и дела в Главном военно-инженерном управлении переделал, и людей для новой оперативной группы отобрал, и минновзрывную технику получил, и транспортом группу обеспечил. Со мной выезжали в Харьков пятнадцать командиров инженерных войск, несколько инструкторов из ОУЦ и спецподразделение военинженера 2-го ранга Владимира Петровича Ястребова, имеющее на вооружении радиомины. Правда, радиомин выдали только тридцать штук, взрывателей и замыкателей замедленного действия менее трех тысяч, замыкателей, реагирующих на сотрясение, лишь пятьсот штук, но начинать с этим можно было. Сожалел я только о том, что не успел надлежащим образом поговорить с отобранными в группу молодыми командирами, не предупредил их об особой секретности задания. Но для этого потребовалась бы поездка в военно-инженерное училище, а времени не оставалось… Утро двадцать девятого сентября сорок первого года начиналось в Москве уныло, нехотя. Ночью сыпал нудный, сиротский дождичек, рассвет никак не мог пробиться сквозь низкие, разбухшие облака, разогнать влажный сумрак. Зашторенные окна не пропускали свет, казались слепыми. Глухо стучали сапоги патрулей, в подъездах сутулились фигуры жильцов — дежурных по ПВО, с бульваров и набережных тянулись к угрюмому небу тросы аэростатов заграждения, по Садовому кольцу с лязгом двигалась танковая рота. Автоколонна выбралась на Харьковское шоссе, а во второй половине дня благополучно прибыла в Орел. Тут пришлось задержаться, заправляя машины, и на полпути к Курску нас застала ночь. Непроглядная, тоже дождливая. Включать фары нельзя, ехать с затемненными — опасно. Стали искать место для ночлега. Выбрали укромную лощинку, решили устраиваться, но поблизости не оказалось воды, и пришлось двинуться дальше. Так и ползли на малой скорости до самого Курска. Но какое же счастье, что возле лощинки не нашлось воды: той же самой ночью фашистские войска перерезали шоссе в том районе, где мы чуть не заночевали! В Курске автоколонна не задержалась: враг яростно бомбил, его артиллерия била совсем близко, подвергать риску людей и технику мы не имели права. И вот первое октября, около полудня, в степной дали появились тучи дыма над темным силуэтом города. Харьков. Наконец! Генерал Невский Начальника инженерного управления фронта, генерал-майора Георгия Георгиевича Невского, автора объемистых трудов по фортификации, пользовавшегося среди военных инженеров широкой известностью, я знал до сих пор понаслышке. Невский выслушал доклад стоя и лишь затем, усадив меня, опустился в кресло сам:

— Признаться, мы волновались: на орловском направлении обстановка весьма тяжелая… Вас, конечно, интересует, какие силы и средства может выделить оперативной группе фронт? Думаю, не очень-то вас обрадую. Можем выделить только пять батальонов для устройства минновзрывных заграждений и одну роту для устройства электрозаграждений.

— Но, товарищ генерал…, Невский поднял ладонь:

— При условии, что ваша группа будет не только производить заграждения на дорогах, аэродромах и других военных объектах, но и минировать оборонительные рубежи. Я смотрел на ладонь генерала и лихорадочно прикидывал, как убедительнее возразить. А Невский продолжал:

— Буду просить маршала Тимошенко сосредоточить в ваших руках руководство всеми минновзрывными работами. Тут я буквально возопил:

— Товарищ генерал! У нас же только подразделение военинженера Ястребова имеет опыт устройства взрывных заграждений, и то сугубо специальный — по минированию крупных объектов! Только одно подразделение! Да и оно еще не прибыло, и неизвестно, когда прибудет! Невский лукаво улыбнулся:

— Но, но, но! Ведь я же сказал, кажется, с самого начала: счастлив ваш бог!.. Успокойтесь. Подразделение Ястребова прибыло. Его лейтенанты размещены в школе полковника Кочегарова (Полковник Максим Константинович Кочегаров — участник войяы в Испании, один из известных воспитателей партизан). Я обрадовался; — Проскочили! И Ястребов здесь?!

— Самого Ястребова нет, но его лейтенанты приехали… Значит, договорились, полковник. Я прошу маршала Тимошенко сосредоточить руководство взрывными работами в ваших руках. Из моей реплики по поводу прибытия минеров вовсе не следовало, что мы о чем-то договорились, но Георгий Георгиевич умел, когда ему хотелось, слушать только самого себя.

— Договорились, договорились! — повторил он. — Параллелизм в подобной работе недопустим: на минах станут подрываться собственные войска.

— Он поднялся. — Отдыхайте, в Военный совет фронта поедем вечером. Маршал Тимошенко Маршал Тимошенко на этот раз выглядел именно таким, каким был в довоенные годы. Не успел я представиться, как услышал прежний, с уверенными интонациями, голос:

— Вы чему своих офицеров учите?! Минуты три пришлось стоять навытяжку, слушать гром, прежде чем выяснилось, что подвели молодые командиры: в управлении военного коменданта города они доложили, что прибыли в распоряжение полковника Старинова, который будет минировать объекты, имеющие военное значение. Разумеется, про болтовню юнцов доложили командующему фронтом, вот он и отчитывал меня! Я не оправдывался: маршал был прав. Подавленный, промолчал я и тогда, когда Невский предлагал сосредоточить руководство всеми минновзрывными работами в моих руках. Я даже не рискнул просить об увеличении числа инженерных частей, выделяемых фронтом для будущей операции: по настроению Тимошенко чувствовалось, что сейчас мне лучше ни о чем не заикаться. Вышли из кабинета командующего фронтом.

— Ну, вот и решили все вопросы, — сказал Невский.

— Это называется "решили"? — вырвалось у меня. Невский взглянул с удивлением.

— Э! Полноте, Илья Григорьевич! Маршал только пожурил вас, если хотите знать. Не волнуйтесь, спокойно приступайте к выполнению приказа. Хомнюк пропал с радиоминами! Работая с генералом Невским над планом заграждений в районе Харькова и над заявкой на материальные средства, я не мог отделаться от ощущения, что некоторые пункты плана "повисают в воздухе". По моим расчетам военинженер 2-го ранга В. П. Ястребов и автоколонна с радиоминами и специалистами радиоминного дела должна была прибыть в Харьков еще первого октября. Но прошло второе, а они не появились. К полудню 3 октября план заграждений и заявка на технику были вчерне составлены. Ястребов и его люди отсутствовали. В третьем часу дня план и заявку окончательно уточнили. Ни Ястребова, ни его автоколонны. Владимир Петрович появился лишь около восемнадцати часов. Усталый, без привычной доброжелательной улыбки на лице.

— Что случилось, Владимир Петрович?

— Чуть не попали в лапы к фашистам. Еле вывел колонну из-под удара… Ястребов выехал из Москвы, как условились, 30 сентября. До Орла все шло спокойно. Однако въехать в город оказалось нелегко: навстречу ломился поток отходящих войск и населения, противник непрерывно бомбил. Автоколонна Ястребова все же пробилась в город, но из-за угрозы окружения пришлось тут же возвращаться в Мценск. Оттуда Владимир Петрович повел машины на Харьков кружным путем: через Елец, Воронеж и Купянск. По дорогам, забитым войсками, беженцами, гуртами скота, кое-как протолкались в Воронеж. Тут шоссе стало свободнее. Понимая, как волнуемся мы в Харькове, как ждем вестей, Ястребов поручил колонну лейтенанту Хомнюку и сержанту Сергееву, а сам помчался вперед.

— Через сутки колонна прибудет! — заверил Ястребов. — Я лично буду следить за ее движением через контрольно-пропускные пункты.

— Лейтенант Хомнюк, он что — кадровый или из молодых? — осторожно, со слабой надеждой на удачный; исход поинтересовался я.; — Молодой! — бодро ответил Ястребов.

— Немедленно звоните в Купянск, товарищ воен. инженер второго ранга! Владимир Петрович позвонил. Ему ответили, что колонна, о которой идет речь, в город не прибывала. Ястребов побледнел. В ночь на 4 октября план минирования Харькова и заявка на технику были согласованы. Применение радиомин план предусматривал.

— Слышно что-нибудь о Хомнюке? — спросил я, прежде чем идти с планом к генералу Невскому.

— Нет… — ответил осунувшийся Ястребов. Говорить было не о чем. Генерал-майор Невский план завизировал. Предстояло показать его командующему фронтом. Я попросил Невского пойти вместе со мной. План, представленный маршалу Тимошенко, мог показаться дерзким. Предусмотренный объем минирования в пять раз превосходил объем минновзрывных работ пресловутой операции «Альберих». Выполнить же работу мы предполагали в два раза быстрее. Иными словами, каждые сутки саперам следовало делать вдесятеро больше, чем делали немецкие саперы во Франции. Тимошенко изучал план внимательно и долго. Наконец, поднял глаза от бумаг:

— Не слишком сильно размахнулись? Сами на воздух не взлетим?

— Меры предосторожности предусмотрены, товарищ маршал!

— А успеете все это выполнить?

— Рассчитываем на сознательность и патриотизм людей.

— Хорошо, действуйте. Но согласуйте план с членом Военного совета. Член Военного совета фронта Н. С. Хрущев, рассмотрел план, кое в чем его дополнил. В частности, увеличил цифру, обозначающую количество корпусов для ложных мин. Помнится, меня поразило его самообладание. В отличие от иных высокопоставленных работников, Хрущев в это тяжелое время не выглядел мрачным и нервным, наоборот, держался бодро, действовал быстро и энергично. Вернувшись из штаба фронта, я первым делом спросил у Ястребова, где лейтенант Хомнюк. О лейтенанте не было ни слуху ни духу. Следы колонны с радиоминами и взрывчаткой мы потеряли.

 

Глава 7. Ждать. Найти выход. Успеть.

Штаб инженерно-оперативной группы разместился в здании химико-технологического института, неподалеку от штаба фронта. Заперев план и заявку в сейф, я отправился в Харьковский обком партии, чтобы, не откладывая дела в долгий ящик, решить вопросы производства техники и установки мин на предприятиях города. Именно так советовали поступить в Военном совете фронта. Стояла глубокая ночь. По ул14цам города ползли машины с. затемненными фарами, гремели колеса пароконных повозок, двигались войсковые части, и 1 слышно было, как вдали, на железнодорожных путях, перекликаются рожки сцепщиков и паровозы: на фронт, в оборонявшую город 38-ю армию генерал-майора В. В. Цыганова подвозили пополнение и боеприпасы, в тыл отправляли оборудование заводов и институтов, эвакуировали семьи рабочих, инженеров и служащих. Глыба Дома проектов и Госпрома в непроглядной тьме едва угадывалась. Широкие двери нужного мне подъезда то отворялись, обнажая прямоугольник синеватого призрачного света, то захлопывались, сливаясь с окружающим мраком. В приемной секретаря Харьковского обкома и горкома партии А. А. Епишева, несмотря на поздний час, немало народу. Кто в плащах, кто в пальто со следами мазута и глины, кто в ватнике, кто на армейский лад, в шинелях. Пригласив в кабинет четырех человек сразу, помощник Епишева предупреждает:

— Не отлучайтесь, вас примут сразу за этими товарищами. Долго ждать не пришлось. Кратко изложив секретарю обкома суть утвержденного Военным советом фронта плана заграждений, я подал заявки на буры для проделывания минных скважин, на корпуса мин замедленного действиям на мины-сюрпризы.

— Чуть пораньше бы с такой заявкой!.. Но ничего. Заказ выполнят, — сказал Епишев. — А если что — горком поможет. Держите с ним связь. Беда одна не ходит. Мало было исчезновения колонны с радиоминами — преподнесли сюрприз электрохимические взрыватели. На следующий день после приезда в Харьков воентехник Н. К. Леонов доложил, что обнаружил в каждой коробке со взрывателями сработавшие: не выдержали перевозки. Электрохимические взрыватели — не часовые механизмы, проверять их надежность во фронтовых условиях, в спешке, дело почти безнадежное. Но много выхода, увы, не существовало. И я приказал поставить сто штук взрывателей на испытания с разными сроками замедления. Подведут или не подведут?. Ведь даже, если мы переделаем электрохимические взрыватели в замыкатели, они не должны "выкидывать фокусы". Но ответ на вопрос, подведут ли взрыватели, могло дать только время… Второй заботой стали люди. Где их взять? Выделенных фронтом саперных батальонов не хватит. Поехал в Военный совет. Там рекомендовали объединить с работавшими в Харькове железнодорожными бригадами. Отличная мысль! У железнодорожников есть люди, а у нас — опытные инструкторы и техника, работу же в ряде случаев придется делать общую. Из командиров железнодорожных бригад я знал только П. А. Кабанова, но и командиры двух других бригад — Б. П. Павлов и С. А. Степанов — сразу откликнулись на предложение объединить усилия, откомандировали на организованные нашей группой курсы несколько человек, а позже, с их помощью, энергично взялись за установку самых совершенных по тому времени мин замедленного действия. Одновременно подразделения оперативно-инженерной группы приступили к минированию дорог и других объектов военного значения минами замедленного действия в непосредственной близости от переднего края: этого требовала ухудшающаяся обстановка. Теперь следовало обрести уверенность в том, что минеры не будут испытывать недостатка в "минах. Утром 5 октября мы с В. П. Ястребовым, воентехником Н. К. Леоновым, лейтенантом М. П. Болтовым и сержантом В. И. Лядовым, любовно прозванном бойцами «Васильком» (сержанта звали Василием, а глаза у него были и впрямь васильковыми), отправились на предприятия города. Признаюсь, на многое не рассчитывали. Харьковчане изготовляли тогда в условиях эвакуации и винтовки, и пулеметы, и реактивные снаряды для «катюш», и авиабомбы, ремонтировали самолеты и танки, сооружали бронепоезда. Работать им приходилось при жестоких бомбардировках. Да и освоить некоторые наши мины, наладить серийное производство герметических корпусов для них, выпуск буров, замыкателей неизвлекаемости, кое-каких деталей к электрохимическим взрывателям было сложно. Как же мы были удивлены, узнав, что конструкторы Харьковского электрохимического и паровозостроительного заводов, — завода "Свет шахтера" и завода маркшейдерских инструментов уже заканчивают разработку проектов буров и мин, а рабочие приступили к выпуску корпусов мин! Помню посещение Харьковского электромеханического. Полным ходом шла эвакуация оборудования. Цеха пустели, там, где недавно стояли станки, — только бетонные фундаменты. А сами станки демонтированы, их передвигают с помощью лаг и катков к ниточке железнодорожных путей. Работал один-единственный штамповочный станок. Двое немолодых рабочих умело, споро вставляли под пресс заготовки, аккуратно укладывали готовые корпуса мин на стоящие рядом тележки. Ястребов, постукивая пальцами по одному из корпусов, пожалел, что таких не делали до войны. К рабочим подошла смена. Молодой паренек, перехватывая заготовку, сказал:

— Вам сегодня хватит, дядя Микола. Теперь мы с Петром поднажмем. Пожилые рабочие отошли в сторону.

— Ну, Василь, — сказал "дядя Микола" напарнику, — давай подзаправимся да трошки отдохнем.

— Николай… Простите, как вас по отчеству? — осведомился я.

— Отца Егором звали.

— Николай Егорович, сейчас мы с товарищами должны посетить цех, где монтируют мины, но освободимся через каких-нибудь полчаса, можем доставить вас домой на машине. Старый рабочий тщательно вытирал руки ветошью:

— Спасибо… Только не ждут нас дома, товарищи военные. Сыны на фронте, жинки в ночной смене… Да и нам сподручнее тут ночевать. Мало ли что! Гад вон все время бомбит! В цехе, где монтировались мины, в ночной смене работало двенадцать человек. Дневная смена спала тут же, кто где. Подошел, прихрамывая, мастер. Оказалось, в ноге сидит осколок с Карельского перешейка. Вспомнили места, где воевали оба.

— Вы не тревожьтесь, — успокоил мастер. — Продукцию выдадим с опережением графика. А как же? Нам объяснили что к чему. Взвыла сирена воздушной тревоги. Всполошенно захлопали зенитки. В цехе никто даже головы не поднял, не прерывал работы. Хомнюк нашелся! Посещение заводов обнадежило: казалось, получим все необходимое в нужные сроки. Но по-прежнему не существовало ясности с электрохимическими взрывателями, и по-прежнему ничего не было слышно о пропавшей колонне с радиоминами. Генерал Невский непрерывно запрашивал военные комендатуры, не появлялась ли колонна, но на все телеграммы приходил один и тот же ответ: "Сведений об интересующей вас колонне не поступало". Взгляд генерала сделался отчужденным… Вспоминалось почему-то, что я так и не отправил из Москвы посылку жене и детям, что четвертый день не пишу им ни строчки. Но писать рука не подымалась. Хорошо еще, дел было по горло. Приехав поздним вечером из штаба 38-й армии, я собирался поужинать, когда дежурный по группе доложил, что меня спрашивает какой-то лейтенант. Хомяк или Хомнюк… Я отбросил стул, сбежал по каменной лестнице в гулкий вестибюль химико-технологического института, где в заляпанной грязью шинели стоял по-мальчишески худощавый лейтенант с кирзовой полевой сумкой на боку; Рядом в такой же шинели — сержант. Лейтенант вытянулся, вскинул руку к пилот — Товарищ полковник, разрешите доложить: спецтехника в порядке, команды потерь не имеют, готовы к выполнению боевого задания! Оба они, и лейтенант Хомнюк, и сержант Сергеев, — его помощник, едва держались на ногах от усталости.

— Спасибо, товарищи! — не по-уставному сказал я.

— Молодцы! Но как вы добрались? Где были? Они добрались потому, что понимали: медлить с. доставкой спецтехники нельзя. Не стали ждать у моря погоды, а всеми правдами и неправдами дотащили машины по непролазной грязи до Купянска и навалились на военного коменданта. Тот погрузил напористых саперов в вагоны и прицепил к первому же эшелону, идущему в Харьков. Отбыли вовремя: снова гремели зенитки, отражая очередной воздушный налет. Лейтенант Хомнюк не успел закончить рассказ, как в вестибюль вбежал Владимир Петрович Ястребов. Я — не в силах описать гамму чувств, отразившихся на его измученном ожиданием лице. Минируем Харьков Казалось, теперь, когда вся оперативная группа — в сборе, можно вздохнуть посвободнее, почувствовать себя уверенней. Не тут-то было! Сначала выяснилось, что, несмотря на все усилия харьковчан, мы не сможем получить необходимое количество мин замедленного действия и что вместо трехсот тонн взрывчатых веществ получим не более ста. Затем воентехник Леонов доложил, что один из поставленных на испытание электрохимических взрывателей-замедлителей сработал раньше срока. Пришлось срочно заняться конструированием и изготовлением надежных предохранителей с большими сроками замедления: иначе ставить мощные мины на важных объектах в собственном тылу невозможно! На заседании Военного совета нас упрекнули в нерасторопности и неподготовленности. Н. С. Хрущев сказал, что войска должны всегда иметь готовые взрывные средства заграждения. Я ответил, что много лет пытаюсь добиться этого, но безуспешно.

— Значит, нужно было обратиться пряма и товарищу Сталину!

— Я пытался, но письмо до товарища Сталина не дошло, вернулось обратно в ГВИУ для принятия мер, — Приготовьте доклад о положении дел е минно-взрывными заграждениями, сошлитесь на опыт минирования в Харькове, мы отправим доклад в ГКО! Требуемый доклад мы с генералом Невским подготовили и представили в Военный совет фронта быстро. Да и время не позволяло медлить: из вечерней сводки Совинформбюро за 7 октября мы узнали, что на фронтах появились брянское и вяземское направления. В те дни были обнаружены и признаки наблюдения за работой минеров со стороны вражеской агентуры. Немедленно были приняты меры к дезориентации соглядатаев врага. Прежде всего усилили минирование «макетами»: ложные мины надежно маскируют боевые, сбивают противника с толку, вынуждают при разминировании распылять силы, притупляют бдительность чужих саперов и способствуют нанесению им урона. Но наибольшую осторожность, наибольшую бдительность проявляли мы в те дни при установке в городе и ближайших его окрестностях мин, управляемых по радио. Радиомина в особняке Хрущева Уже 3 октября я получил новый приказ: поставить радиомину в доме № 17 по улице Дзержинского. Этот дом — особняк, выстроенный в начале тридцатых годов для секретаря ЦК КП(б)У Станислава Викентьевича Коссиора, был впоследствии передан детскому саду, и теперь, после эвакуации детского сада, его занимали некоторые руководители партии и правительства УССР. Поскольку в доме жили и работали, я ограничился осмотром особняка с улицы и прикинул, сколько взрывчатки потребуется для полного его разрушения. После седьмого числа мы поставили paдиомины в здании штаба военного округа, на Холодногорском и Усовском путепроводах, кое-где еще. В дневное время саперы делали вид, что оборудуют дзоты и убежища, а по ночам в мешках, бутылях, патронных ящиках завозили на объекты взрывчатку, укладывали глубоко в землю и устанавливали сложные радиоаппараты, снабжая их взрывателями и замыкателями, обеспечивающими немедленный взрыв зарядов при обнаружении мины противником. Если не ошибаюсь, 10 октября генерал Невский напомнил о приказе заминировать дом N17 по улице Дзержинского, а 12 октября приказали поставить в особняке радиомину, и приказ категорический, поступил уже от самого Н. С. Хрущева, проживавшего в этом особняке. Я пытался предостеречь от поспешного минирования: радиомины — новинка, город бомбят, от близкого взрыва, даже от сильного сотрясения может случиться непоправимое…

— Вы в свою технику верите? — перебил Хрущев.

— Верю.

— Выполняйте приказ!

… Доступ в дом N17 для проведения необходимых работ получили шесть человек: военинженер 2-го ранга Ястребов, воентехник 2-го ранга Леонов, сержанты Лядов, Лебедев, Сергеев и я. Дом находился в центре города, стоял в глубине сада, среди могучих дубов и лип. Деревья с пышной листвой могли надежно укрыть саперов от постороннего взгляда, даже если бы наблюдатель устроился где-то выше каменного забора и высоких чугунных ворот. Вечером 12 октября мы вошли в эти ворота. Дом стоял на высоком кирпичном фундаменте, вдоль бельэтажа тянулся балкон. В нижней части здания — подсобные помещения и маленькая котельная. Очистив от угля часть котельной возле внутренней капитальной стены дома, минеры вскрыли пол, принялись рыть глубокий, глубиной более двух метров, колодец. Извлеченную землю аккуратно ссыпали в мешки. В первый мешок — первый слой грунта, во второй — второй, в третий — третий. На каждом мешке стоял порядковый номер, чтобы не ошибиться при засыпке колодца, " сохранить прежнее чередование слоев земли. Это делается на тот случай, если фашистские саперы попытаются искать мину. Вырыв колодец, минеры поочередно спускались в него, выдалбливая под фундаментом внутренней капитальной стены нишу для радиоаппаратуры и большого заряда взрывчатого вещества. Это тяжелая, трудоемкая работа. Только к полудню 14 октября в колодец стали опускать ящики с толом. Заряд ставили мощный: предстояло уничтожить всех оккупантов, какие поселятся в особняке, да заодно прихватить и внешнюю фашистскую охрану здания. А чтобы отбить у вражеских саперов охоту к поискам мин и их разминированию, радиомину сделали неизвлекаемой. После этого тщательно замаскировали место ее установки и уничтожили следы работы. Оставалось «успокоить» противника, подкинуть ему "грозную советскую мину": мы прекрасно понимали, что, не обнаружив в таком прекрасном особняке никакой мины, враг насторожится и скорее всего не станет заселять дом. Мы установили в котельной «мину-блесну». В углу, под кучей угля, пожертвовав драгоценной взрывчаткой, смонтировали сложную мину замедленного действия, снабдив ее различными дополнительными устройствами для взрывания. На самом деле все эти устройства, вполне исправные, хитроумные и на вид крайне опасные, полностью исключали возможность взрыва «блесны» из-за того, что сухие батареи были уже негодными. Покончив с этим делом, минеры привели в первоначальное состояние пол котельной, а потолок подолбили, помазали свежим цементом и побелили. Войдя в котельную, чтобы проверить, в каком состоянии мы оставляем помещение, сотрудники охраны особняка, конечно же, устремили взоры на потолок: ни стены, ни пол, таивший 350-килограммовый заряд тола, ни куча угля, где пряталась "блесна", — ничто подозрений не внушило. В тот день наши войска оставили Вязьму, а вечерняя сводка Совинформбюро сообщила об угрозе Донбассу, о появлении Калининского и Тихвинского направлений.

 

Глава 8. Саперы отходят последними

Артиллерийская канонада приблизилась к Харькову вплотную. По ночам небо над западной окраиной багровело от стрельбы и пожаров: противник атаковал ожесточенно. Всего три недели назад казалось, что минировать этот дивный город немыслимо, недопустимо, а теперь, хотя Харьков был уже насыщен минами, хотелось ставить их больше и больше. Даже опасения, что каждая мина может стать роковой для своих, заглохли и отступили: ненависть к врагу, ожесточение овладевали душой. В последние дни перед отходом из города саперы оперативно-инженерной группы работали не покладая рук, чтобы противник не смог использовать здешние предприятия для изготовления военной продукции, а харьковские аэродромы — как базу для своих самолетов. Под полами цехов фабрик и заводов зарыли несколько десятков мощных мин замедленного действия, а небольшие мины ставили всюду и в самых необычных местах: в вытяжных трубах, даже в люстрах кабинетов. Полностью разрушить четыре харьковских аэродрома мы не могли: не хватало взрывчатки. Приняли решение: разрушить часть ангаров, а взрывчатые вещества израсходовать в основном на мины замедленного действия. Кто делал все это? Кроме уже названных командиров, сержантов и рядовых солдат, я просто обязан упомянуть заботливого старшину М. Г, Голицына, сержантов И. Е. Гольца, Н. Н. Сергеева, И. М. Кузнецова (того самого, что спас в Будапеште Василия Лядова), неунывающего бойца В. А. Алимова, "целителя мин" М. С. Меламеда, бойкого и расторопного М. П. Данилова, старательного С. Н. Свистунова. Я должен сказать самые добрые слова о командирах, старшинах, сержантах, рядовых солдатах приданных нашей группе саперных и инженерного батальонов, о личном составе работавших совместно с нашей группой железнодорожных бригад. Но особо должен сказать еще об одной группе харьковских минеров, людей особой судьбы… В июле 1940 года я получил письмо из Харькова от испанцев, вместе с которыми воевал против банд Франко и германо-итальянских интервентов. Отвечая, сообщил, что скоро поеду в отпуск, возьму билет через Харьков, хочу повидаться. Прохладным осенним днем на перроне харьковского вокзала к нам с Анной бросились Доминго Унгрия с сыном.

— Луиза! Родольф! Олла! Омбре! Мы шумели, как после выхода из тыла в Вильянуэва де Кордова, мы обнимались и хлопали друг друга по плечам, а пассажиры удивленно созерцали эту сцену.

— Ты только на пятнадцать минут? — вдруг очень тихо спросил Доминго, и вокруг тоже мгновенно стало тихо. Я увидел тоскующие и жадные глаза друзей, посмотрел на жену, прочел в ее взгляде то, что хотел прочесть, бросился в купе и успел вытащить чемоданы до отхода поезда. Тогда мы провели в Харькове целые сутки… Теперь, год спустя, прибыв в Харьков, я сразу разыскал Доминго. Времени для долгих бесед не нашлось. Пока пили черный, по-испански крепко заваренный кофе, я узнал, что в Харькове осталось двадцать два человека из прежних наших партизан, работают на тракторном заводе, мечтают попасть в Красную Армию.

— Помоги нам, Родольфо, — просил Доминго. — Мы не состоим на учете в военкоматах, и с нами никто не хочет разговаривать. Но ты знаешь, что мы умеем драться с фашистами! Я знал это очень хорошо и в тот же вечер рассказал о встрече с испанцами генералу Невскому, поведал ему о прошлом воинов Испанской республиканской армии. О самом Доминго — бывшем кавалеристе, командире XIV партизанского корпуса, смуглом, черноволосом, смахивающем на узбека, крайне подвижном, экспансивном, а в минуты опасности — абсолютно спокойном и хладнокровном. О тридцатидвухлетнем красавце Хуане, владевшем до фашистского мятежа крохотным гаражом, отдавшем республике все три свои машины, лихо водившем наши грузовики в тыл фашистских войск под Теруэлем и взрывавшем вражеские поезда под Кордовой. О бывших мадридских летчиках Бенито Устарросе и Мануеле Эррера, дравшихся в небе над испанской столицей с двумя-тремя фашистскими истребителями при каждом вылете. О не уступающих им в мужестве барселонских летчиках Кано и Эсмеральдо. О двадцатидвухлетнем командире диверсионной группы Ипполито Ногеса, мастере захвата одиночных автомашин врага и дерзких рейдов на захваченных машинах по вражеской территории. О красавце Чико Марьяно, о сдержанном барселонце Франсиско Гаспаре, о командире республиканской дивизии Мануеле Бельда, о смельчаке Франсиско Гульоне, о Рафаеле, Хосе, Луисе, Анхеле Альберке — обо всех своих друзьях по славным и горьким дням боев в Испании, о людях, с которыми бок о бок лежал в засадах или ставил мины под фашистские поезда. Невский восхищался: "Что за люди!" Военный совет Южного фронта позволил зачислить в наши батальоны бывших воинов Испанской республиканской армии. Собранные в аудитории химико-технологического института бойцы Доминго, услышав об этом, обнимались, кое-кто вытирал слезы, а Доминго, не зная, как выразить чувства, хлопал и хлопал меня по плечу. Вместе с советскими воинами-саперами испанские товарищи занимались минированием самых ответственных и сложных объектов до последнего дня обороны Харькова. И я снова низко кланяюсь им сейчас, многие годы спустя — и тем, кто жив, и тем, кто погиб, защищая свободу и справедливость. В двадцатых числах октября бои шли уже в предместьях города. Уютные особняки на улице Иванова, на Бассейной, на других улицах, в других переулках опустели. Как же сделать, чтобы фашистское начальство избрало своим местопребыванием не эти особняки, а заминированный особняк на улице Дзержинского? Военный совет одобрил решение имитировать минирование лучших домов. Начиная с 19 октября примелькавшийся населению пикап с минерами днем в открытую подъезжал к особнякам. Минеры осторожно выносили ящики со «взрывчаткой», подолгу возились внутри зданий, выходили, ехали дальше. В течение трех суток Ястребов, Леонов, Лядов и другие подрывники объехали более десяти домов. Под утро 24 октября секретарь горкома партии В. М. Чураев вместе со мной и Ястребовым в последний раз подъехал к дому № 17 по улице Дзержинского. Ворота закрыты, за оградой никого. Шлегер перемахнул через забор, отворил ворота. Вошли в дом, обошли комнаты, побывали в котельной. Отлично! Впечатление такое, будто обитатели дома только что в спешке покинули его. С улицы Дзержинского поехали на площадь имени Руднева. Остановились на подготовленном к разрушению мосту, Чураев вышел из машины, постоял у чугунной ограды, погладил холодные перила… Гитлеровцы ворвались в город. У них на глазах минеры, в их числе — испанские добровольцы, минировали шоссе на Белгород. На основной магистрали Харьков — Чугуев специальные группы минеров ожидали, когда пройдут последние войска, чтобы к многочисленным макетам прибавить настоящие мины. Самое трудное — ждать… Эвакуацию Харькова и отход основных сил прикрывали войска под командованием заместителя командующего фронтом генерал-лейтенанта Ф. Я. Костенко. Представителем инженерного управления фронтом оставался при Костенко майор А. А. Винский. Всего несколько дней назад он пробился с группой командиров и бойцов из окружения и теперь энергично руководил действиями инженерных батальонов и спецгрупп, выделенных для минирования шоссе Харьков — Чугуев, подходов к Чугуеву и чугуевскому аэродрому. Тут, на чугуевском аэродроме, мы во второй половине 24 октября и встретились. Штаб фронта город уже покинул, на станции грузился последний эшелон, улицы словно вымело, лишь по главной медленно шли донельзя уставшие стрелковые части. Оценив обстановку, единодушно решили — с Винским отходить на Валуйки. Со станции Валуйки — прямой железнодорожный путь на Воронеж, к штабу Юго-Западного фронта. Сформировали колонну: сто тридцать человек и двадцать автомашин с большим запасом горючего, минноподрывным имуществом, продовольствием. Тронулись. Предстояло одолеть более ста двадцати километров размокших, разбитых транспортом грунтовых дорог. В Валуйки колонна прибыла лишь на шестые сутки. Никого из своих не застали: генерал Невский выехал в Воронеж, в штаб Юго-Западного фронта, Ястребов — в Куйбышев, куда эвакуировали из Москвы аппарат Главного военно-инженерного управления. В одном повезло: нас сразу погрузили в эшелон, отправляющийся в Воронеж, и ранним утром 1 ноября, стоя в дверях теплушки, мы с Винским уже смотрели, как движутся мимо нас, растворяются во влажных сумерках очертания последних пакгаузов и стрелок станции Валуйки. На душе полегчало: до Воронежа всего триста километров, менее суток езды… Тащились мы по забитой составами дороге ровно пять суток. И первым делом я задал генералу Невскому вопрос о харьковских минах: нет ли каких-нибудь сведений, сообщений об их действии. Георгий Георгиевич никакой информацией не располагал.

— Рановато! — успокоил он. — Но, поскольку вы уже здесь, начните-ка с расспросов товарищей, прибывших из окружения, свяжитесь с партийными органами. Там могут быть сведения от подпольщиков. Я последовал совету, однако получил крайне противоречивые данные. Кто говорил, что гитлеровцы легко обезвреживают наши мины, кто уверял, что мины взрываются при одной только попытке их снять. А 10 ноября оперативно-инженерной группе пришлось испить чашу горечи: разведка доставила в штаб Юго-Западного фронта копию приказа № 98/41, изданного командованием одной из немецких частей 8 ноября 1941 года. В приказе сообщалось, что при наступлении "доблестных войск фюрера" на Харьков и в самом Харькове обнаружены в большом количестве русские инженерные мины и среди них — мины замедленного действия с часовыми замыкателями и электрохимическими взрывателями. Русские, говорилось в приказе, пытались прятать мины, зарывая их на глубину до двух с половиной метров и используя для корпусов мин деревянные ящики, что не позволяло применять миноискатели, которые, впрочем, не требовались, поскольку, мол, "неумелая установка мин и неумелая их маскировка позволили опытным саперам рейха обойтись без миноискателей". Кроме того — де, саперам рейха большую помощь оказывали военнопленные и население, "избавленное от коммунистического гнета". (Следует отметить, что и немцы, и наши для обезвреживания мин-ловушек, предпочитали использовать военнопленных. Прим. ред. А. Э.). Копию названного приказа мне доставили с сопроводительной запиской, написанной незнакомым, но Энергичным почерком: "Эти легко обнаруживаемые и обезвреживаемые мины устанавливались под руководством полковника И. Г. Старинова". Я не успел дать объяснений Военному совету фронта, не успел указать на моменты, явно свидетельствующие, что приказ фашистского командования — фальшивка, как пришло новое известие: немецкие саперы извлекли из полуподвала дома № 17 по улице Дзержинского особенно сложную мину и теперь в доме расположился начальник фашистского гарнизона генерал Георг фон Браун.

— Ну, что скажете? — спросил Невский, когда я прочитал отпечатанный на машинке текст известия.

— Только одно, товарищ генерал: фашисты извлекли не радиомину, а "блесну"!

— Уверены?

— Совершенно уверен! Извините, товарищ генерал, но себе и товарищам я верю больше, чем фашистской сволочи.

— Ну, ну, не горячитесь! Не горячитесь! — подняв ладонь, проговорил Невский. После этой беседы с Георгием Георгиевичем никаких объяснений от меня не требовали. Видимо, генеpaл разговаривал с командующим и членами Военного совета, которые критически относились ко вражеским писанинам, а обстановку во вражеском тылу знали лучше, чем автор сопроводительной записки к провокационному приказу гитлеровцев от 8 ноября. Но нервы в ту пору у командиров оперативно-инженерной группы, да и у меня самого были напряжены: подлый вражеский приказ, сопроводительная к нему, известие о мине в доме № 17 стоили не одной бессонной ночи. Двое суток я вообще прожил так, словно сам находился на неизвлекаемой мине: ну а если гитлеровцам в самом деле удалось каким-то чудом или благодаря чистой случайности найти и обезвредить радиомину?.. Включаем радиомины Утром 13 ноября вызвал генерал Невский. Я приготовился к новому удару, но на этот раз генерал обрадовал: получен приказ Военного совета взорвать радиомины, установленные в Харькове! Поздней ночью с 13 на 14 ноября 1941 года генерал Невский, начальник отдела инженерного управления фронта майор Чернов и я, взяв строго засекреченные шифры, поехали на воронежскую радиостанцию широкого вещания. Там нас ждали. В предстоящей операции кроме военных участвовали гражданские лица: старший инженер воронежской радиостанции Аркадий Владимирович Беспамятов и начальник радиостанции Федор Семенович Коржев. Их посвятили в отдельные детали операции. Конструкция здешнего радиопередатчика была старой, но перед войной его реконструировали, улучшили, и он обладал достаточной мощностью. Удалив из помещения всех, кто не имел отношения к делу, мы в 3 часа 15 минут 14 ноября послали радиоминам первый сигнал. В дальнейшем, на разных волнах, разными шифрами подали еще несколько сигналов. Последний — в шесть часов утра. Контрольный прием сигналов, осуществляемый вблизи Воронежа, показал, что они сильные. Но достаточной ли оказалась их мощность для Харькова? Успешно ли завершилась операция? Этого мы не знали. Посланный 14 ноября на разведку самолет сфотографировал интересующие Военный совет районы Харькова. Снимки подтвердили, что по меньшей мере часть радиомин взорвалась с большим эффектом. К сожалению, район улицы Дзержинского в объектив авиационного фотоаппарата не попал. Определить, взорвалась ли радиомина в доме № 17, оказалось невозможно. Я расстроился.

— Экий вы, право, человек! — упрекнул Невский, — Вчера, небось, рады были бы, взорвись хоть пара мин, а нынче… Вот уж, поистине, дай голому холст, а он скажет, что толст! Возможно, начальник инженерного управления фронта рассуждал правильно. Во всяком случае радиомины подорвали не только объекты в Харькове, но и доставленную в Воронеж фашистскую клевету на саперов. С души камень свалился. И все же очень хотелось знать, все ли мины сработали, нанесен ли врагу серьезный урон. Увы, дождаться новых сведений из Харькова не удалось. Лишь два года спустя… Впрочем, об этом позже.

 

Глава 9. За нами — Москва

Оперативно-инженерная группа покинула Воронеж на рассвете 15 ноября сорок первого года. Наступила ранняя холодная зима, грязь на дорогах затвердела, ее припорошило сухим снегом, шоферы радовались. Сидя рядом со Шлегером на переднем сиденье кем-то брошенного, а нами подобранного ЗИСа, я нет-нет да и ощупывал левый нагрудный карман гимнастерки: там лежало письмо Военного совета Юго-Западного фронта на имя И. В. Сталина. В письме — просьба принять полковника такого-то по вопросу о массовом изготовлении и применении мин замедленного действия на фронте и в тылу врага. Настроение было приподнятое: наконец-то наболевшие вопросы минеров и партизан будут решены! Я б не радовался, если б узнал, что в эти самые часы противник, не считаясь с потерями, ведет наступление на Москву и что судьба столицы в смертельной опасности!.. Двигались кратчайшим путем, через Рязань и Коломну. В Рязани с ноября располагался Оперативно-учебный центр Западного фронта, и, конечно, нельзя было не посетить его. А чуть свет, простившись с испанцами, остававшимися временно в оперативно-учебном центре, поспешили в Москву.

… На окраинах не клубились дымом заводские трубы. Словно сквозь землю провалились трамваи. Витрины магазинов обложены мешками с песком, на дверях висят пудовые замки, по ступеням учрежденческих подъездов гоняются друг за другом струйки поземки, лишенные главного занятия — заметать вереницу человеческих следов. На иных улицах — ни души, окна в домах как голые: без занавесок, без цветочных горшков. Притихли минеры… Никуда не заезжая, не приводя себя в порядок, направились на Старую площадь, в ЦК партии. Сдал письмо Военного совета фронта. Предупредили, что о письме будет доложено, следует быть готовым явиться в Кремль по первому вызову.

— Запишите наш телефон, — посоветовали. — Будете выезжать из Москвы — обязательно сообщайте, куда и на какой срок. Деловитость разговора сняла первое тягостное впечатление от встречи со столицей: тут спокойны, знают свое дело и работают как всегда! В мужестве и твердости рабочей Москвы я впоследствии убеждался каждый день и на каждом шагу. Город сильно опустел — верно, транспорта стало меньше — тоже верно. Но в цехах московских заводов и в мастерских по-прежнему выпускали снаряды, ремонтировали танки и пушки, делали взрывчатку, разнообразные мины, сваривали противотанковые "ежи'". И не только перевыполняли нормы, а изобретали, осуществляли рационализацию производства! Как раз в те страшные, критические дни кто-то из московских рабочих нашел способ борьбы с набуханием деревянных корпусов мин в сырой земле, и это позволило сохранять в боевой готовности тысячи противотанковых мин?.. В отделе застаю одного майора Вакуловского. Майор торопливо снимает очки с толстыми стеклами, протирает, улыбка у него растерянная. Прошу ключи от сейфа.

— Он открыт, товарищ полковник, — Как открыт? Тяну на себя массивную стальную дверцу. Поддается легко. Внутри — зияющая пустота. Ни моей диссертации, ни инструкций и пособий для диверсантов, ни конспектов лекций по тактике и технике диверсий. Вакуловский объясняет: в его отсутствие поступил приказ вывезти наиболее ценные документы, а все, не имеющее в данный момент ценности уничтожить. Я осторожно закрыл дверцу пустого сейфа. "Не имеющее ценности"! Ну, что тут сказать? Прошел к столу, сел. Спросил, кто из генералов и старших офицеров находится в Москве. Оказывается, только Леонтий Захарович Котляр, все остальные — на боевых участках. Создана большая оперативно-инженерная группа во главе с генералом Галицким и полковником Е. В. Леошеней — начальником военно-инженерной кафедры Военной академии имени М. В. Фрунзе, которая создает заграждения на направлениях: Теряева Слобода, Клин, Рогачево, Дмитров, Истра" Солнечногорск и Яхрома, а также группа генерала В. Ф. Зотова, действующая на направлениях: Тула, Кашира, Воскресенск, Ряжск, Рязань. Формируются десять саперных армий. Три дня назад началось строительство оборонительных рубежей в городе. Я поднял голову:

— В самом городе? Вакуловский ответил не сразу, словно должен был проглотить застрявший в горле комок:

— Очень тяжелая обстановка, товарищ полковник. Минные заграждения под Москвой… Генерал-майор Котляр слушал доклад о харьковской операции, лежа на койке в бомбоубежище: его свалила очередная почечная колика. Подробности не нужны, — остановил Леонтий Захарович слабым жестом руки.

— С обстановкой познакомились?

— Майор Вакуловский доложил о прорыве противника на Калининском фронте.

— Враг начал наступление и на московско-тульском направлении… Котляра прервал телефонный звонок. Генерал с трудом приподнялся, взял трубку поставленного возле койки телефонного аппарата. Разговаривал недолго, явно стараясь не выдать голосом самочувствия. Отдал необходимые распоряжения, положил трубку, осторожно опустился на подушку. Видя, как побледнело его лицо, какие крупные капли пота покрыли лоб начальник ГВИУ, я заметил:

— Врача бы надо, Леонтий Захарович! Котляр скосил глаза, помолчал, пережидая боль, тихонько спросил:

— Острите, Илья Григорьевич? При чем тут врач? Разве врачи что-нибудь понимают в минах? Потянулся за стаканом крепкого чая; отпил несколько глотков, перевел дыхание, так же тихо продолжал:

— На московско-тульском оборона тоже прорвана. Танковые дивизии Гудериана захватили район Болохово — Дедилово. Под Тулу посланы подкрепления. Мы отправили поезда-летучки с противотанковыми минами, но достаточного количества минеров в Туле нет. Срочно выезжайте туда, Илья Григорьевич! Вот так включился я в устройство минновзрывных заграждений под Москвой и на подступах к ней. Выполняя приказ начальника ГВИУ, уже через четыре часа примчался в Тулу. Томило тягостное предчувствие: поезда с минами стоят себе постаивают где-нибудь в тупичке. Наши мины лежат мертвым грузом, вместо того чтобы взрываться под гусеницами фашистских машин!

— Гони на станцию! — приказал я Шлегеру. Станционные пути припорашивал снежок. Огромные воронки от авиабомб зияли совсем близко от железнодорожного полотна. А поездов-летучек не видно. Отогнали, чтоб не разбомбило? Но куда? Нашел военного коменданта:

— Где «летучки» с минами?

— Разгружены, товарищ полковник. — Когда? Кем?

— Еще утром. Рабочими нашими. Час от Часу не легче! Если неопытные люди начнут возиться со взрывчаткой, взрывателями и детонаторами — быть беде. Бросился к машине:

— В обком, Володя! Спешно! И только в обкоме узнал, наконец, что порю горячку зря. По заданию первого секретаря обкома Жаворонкова оказавшаяся в Туле группа инспекторов ОУЦ взялась за дело, не ожидая ничьей помощи. Лейтенант Федор Андреевич Кузнецов провел занятия с комсоставом двух рабочих батальонов, другие инструкторы занялись с бойцами стрелковых подразделений, и разгруженные мины уже устанавливаются в районе Узловой… Поездка в Тулу стала как бы прологом к нашей с майором Вакуловским работе в ноябре и декабре сорок первого года. Выполняя срочные поручения генерала Котляра, мы, словно ткацкие челноки, сновали с левого фланга на правый, с правого на левый, один на Дмитровское шоссе, другой на Волоколамское, один под Солнечногорск, другой к Дедовску.; Напомню читателю, какого накала достигли события во второй половине ноября. Рассчитывая разгромить советские войска на вяземско-московском и брянско-московском направлениях, обойти Москву с севера и с юга и в кратчайший срок овладеть ею, фашистское командование стремилось достичь этой цели путем двойного охвата столицы. Первое окружение и разгром советских войск намечалось провести в районе Брянска и Вязьмы. Второе окружение и захват столицы — путем глубокого обхода Москвы с северо-запада через Клин и Калинин, а с юга — через Тулу и Каширу, чтобы замкнуть бронетанковые клещи в районе Ногинска. Осуществляя этот замысел, враг не жалел ни живую силу, ни технические средства, мирился с любыми потерями. Лишь 27 ноября удалось отбросить танки Гудериана на 10 — 15 километров в сторону Венева, в трехдневных кровавых боях перемолоть силы врага и вынудить его отказаться от попыток пробиться к Москве со стороны Тулы и Каширы. На севере же обстановка продолжала ухудшаться. 1 декабря гитлеровцы неожиданно прорвались в центре Западного фронта, двинулись на Кубинку… В тогдашних условиях рыть противотанковые рвы, эскарпы и контрэскарпы, естественно, не приходилось. Выручить могли только мины. И хотя часть предприятий, где они прежде изготавливались, осталась на захваченной фашистами территории, а часть находилась в пути на восток, мины выпускались. Изготавливали их где только можно было. Работы же по минированию рубежей вокруг столицы во второй половине ноября вели хорошо подготовленные инженерные части. Это сказалось и на тактике минирования, и на его качестве. Все танкоопасные направления были перекрыты. Одна только оперативно-инженерная группа генерала Галицкого установила 52 тысячи противотанковых мин. В трудно объезжаемых местах шоссе разрушалось мощными фугасами. На важных участках шоссейных и железнодорожных дорог, в станционных помещениях, в постройках подмосковных домов отдыха и санаториев, которые противник мог использовать для размещения войск, в административных зданиях покинутых городов ставились мины замедленного действия. Людям случалось работать под бомбежками, под артиллерийским и минометным огнем, с боем прорываться к отходившим стрелковым частям. Особой заботы требовали противотанковые мины, установленные осенью. Внезапные сильные морозы могли вывести их из строя: влага, попадая во взрыватели, замерзает, сковывая сжатую пружину механизма. Пришлось проверять выборочно тысячи мин. Еще одна беда — снег! С двадцатого ноября он валил и валил, сводя на нет результаты осеннего минирования. Скрытые под густым белым покровом, давно вмерзшие в грунт мины делаются абсолютно безвредными для врага. Выход один — начать минирование к столице заново, по свежему снегу, по ранее поставленным минам, "в два яруса". Минирование ведется торопливо, в непосредственной близости от передовой, иногда на виду у фашистских танкистов и пехотинцев, под их огнем. И когда генерал Котляр, отправляя нас с Вакуловским на очередной опасный участок, требует контролировать, как фиксируются мины "второго яруса", не знаешь, что отвечать: сейчас никто мест установки отдельных мин не фиксирует, не до того! Хорошо, если обозначат на карте расположение минного города. Нам остается действовать личным примером, но и мы не всегда можем составлять точные карточки минных полей, ограничиваемся привязкой к местности мин, находящихся с краю: на другое нет времени. Для доклада о ходе работ и решения возникающих вопросов часто езжу в Москву. Иногда ночь застает в городе. Навещать опустевшую квартиру не хочется. Ночую либо в общежитии, под боком у штаба инженерных войск[8], либо в забронированном номере гостиницы «Москва», чье главное достоинство — ванная комната. Однажды узнаю: тут же, в гостинице, поселился Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, Несмотря на усталость, спешу к нему. Пономаренко Большой номер пустынен. Выглядит неуютно. На столике возле двери — ворох газет и журналов. Час поздний, окна глухо зашторены, одна-единственная лампочка светит. тускло, Пономаренко удивлен неожиданным визитом:

— Откуда вы? Из каких краев? Пропускает в номер, усаживает: 8Приказом Ставки от 28 ноября 1941 года был создан штаб инженерных войск Красной Армии, штабы инженерных войск во фронтах и армиях и учреждены должности начальников. инженерных войск (фронтов и армий. Автор получил назначение иа должность. помощника начальника штаба инженерных войск Красной Армии, оставаясь начальником отдела заграждений штаба инженерных войск.

— Ну, рассказывайте, рассказывайте, что на фронте? Вы же всегда то на одном участке, то на другом! На месте вам не сидится… Нарочитая шутливость Пантелеймона Кондратьевича не может скрыть его озабоченности. Я все понимаю: Белоруссия оккупирована, и даже здесь, за толстыми кирпичными стенами гостиницы «Москва», слышен гул артиллерии… Рассказываю о недавнем посещении ОУЦ, о нуждах центра в связи с наступившей зимой, передаю Пономаренко отчет о работе оперативно-учебного центра за четыре месяца. Пономаренко углубляется в чтение отчета. Прошлую ночь я не спал, нынче для отдыха осталось всего пять часов, спрашиваю разрешения уйти.

— Да, да, конечно! Отдыхайте! — кивает Пономаренко. — Отдыхайте! Спускаюсь к себе, ужинаю, ложусь, но сон нейдет: встреча с Пантелеймоном Кондратьевичем разбередила все прежние думы о партизанах. Сейчас, когда враг захватил огромную территорию нашей страны, но победы не достиг, вынужден вести изнурительные бои, непомерно растянутые коммуникации фашистов поистине стали ахиллесовой пятой захватнической армии. Пора ударить по ним со всей силой! Но партизанские отряды в тылу врага действуют несогласованно, иные даже не имеют связи с партийными и военными органами, снабжение партизан из советского тыла производится эпизодически, им не хватает оружия, взрывчатки, минновзрывной техники… Протягиваю руку к часам. На часах — два сорок. Нет, беспокоить Пономаренко в такое время немыслимо. Разговор о насущных нуждах партизан придется отложить. Досадно, конечно, но пенять можно лишь на себя самого. Спасает, что усталость слишком велика: все-таки засыпаю. А с утра поездка на левый фланг 16-й армии генерала Рокоссовского, во второй половине дня — под Серпухов, и досада на самого себя отступает, глохнет, спасительно подавленная сиюминутными заботами и обязанностями. В мыслях только танки и мины. Мины и танки. Враг не должен прорываться через минные поля! Я даже не подозреваю, как близок день серьезного разговора о партизанах.

 

Глава 10. Две встречи. В приемной Сталина

В один из последних дней ноября голос Левитана, читающего сводку Совинформбюро, звучит приподнято: войска Волховского фронта, перейдя в наступление, разбили врага, освободили город Тихвин, а войска Южного фронта, ведя контрнаступление, освободили Ростов-на-Дону! Это известие — словно солнечный лучик в свинцовых тучах. Кажется, начинают сбываться слова, сказанные Сталиным три недели назад, в день парада на Красной площади, о празднике, который скоро будет и на нашей улице! А тут еще возбужденный майор Вакуловский:

— Под Акулово и Голицыне подорвалось множество фашистских танков, Илья Григорьевич! Говорят, фашистов в пух разнесли, они одними убитыми тысяч десять потеряли! Радость Вакуловского понятна: майор принимал участие в минировании участка, где уничтожена прорвавшаяся группировка противника. Да и я сам там работал, и тоже испытываю удовлетворение: минные поля не подводят. А сколько еще приятных новостей узнаем, когда двинемся вперед?! Сомнений, что скоро перейдем в наступление, нет. Гитлеровцы атакуют без прежнего напора, выдохлись, а к Москве непрерывно подтягивались резервы. Бывая на тыловых рубежах, работники ГВИУ наблюдают за выгрузкой и сосредоточением свежих уральских и сибирских дивизий. Час расплаты для гитлеровцев пробьет со дня на день!.. Находясь под Серпуховом, получаю телефонограмму генерала Котляра, требующего немедленно прибыть в штаб инженерных войск. Оставляю все дела, еду.

— Вас ждет начальник! — разглядывая меня с откровенным любопытством, говорит дежурный по штабу. Котляр принимает сразу, прервав разговор с Галицким и другими товарищами. Чувствую, и они глядят как-то странно. Случилось что-нибудь? Котляр краток:

— Вас вызывают в Кремль, к товарищу Сталину. На прием следует явиться в двадцать два часа ровно. Не ослышался ли? Неужели свершилось?!

— Сейчас шестнадцать часов, — продолжает Котляр. — Поезжайте домой, отдохните, приведите в порядок обмундирование. Предварительно зайдите ко мне. Буду ждать в двадцать часов. Время таяло, как пятнышко влаги на солнцепеке, но ровно в двадцать часов, выбритый и отутюженный, я вновь вошел в кабинет Котляра.

— Ну, вот, совсем другой вид! — одобрительно произнес Леонтий Захарович. — Садитесь. Вызов, как я понимаю, связан с письмом Военного совета Юго-Западного фронта?

— Я тоже так думаю.

— Напомните, какие вопросы там поставлены, Илья Григорьевич?

— Обосновывается необходимость производства мощных противотанковых мин и мин замедленного действия, пишется о нацеливании партизан на разрушение вражеских коммуникаций.

— Продумали, что и как станете говорить?

— Мысли не новые, товарищ генерал!

— Тем лучше. Излагайте только суть и как можно короче.

— Я понимаю! Но есть ряд моментов, требующих пояснения. Возможно, товарищ Сталин не знает., Котляр быстро перебил:

— Не заблуждайтесь, Илья Григорьевич! Товарищ Сталин все знает. Помните об этом. Помните, и ни в коем случае не горячитесь при разговоре. Пуще же всего остерегайтесь возражать! Могут быть обстоятельства, вам совершенно неизвестные, зато известные товарищу Сталину. Ясно? В напряженном взгляде Котляра, в интонациях взволнованного голоса угадывались забота, беспокойство за товарища.

— Последую вашим советам, товарищ генерал! — с признательностью пообещал я.

… В первую кремлевскую проходную вошел в 21 час 30 минут.

— Документы? Предъявил документы.

— Оружие? Оружия со мной не было. Такая же точно проверка во второй проходной. В 21 час 50 минут подошел к двери в приемную И. В. Сталина. Нажимая на блестящую медную ручку массивной двери, вспомнил, каким был Сталин на приеме выпускников военных академий в 1935 году; просто одетый, улыбающийся. Чего же это я волнуюсь?! В уютной, наполненной тишиной комнате уже сидели двое товарищей, приглашенных, видно, раньше меня. Собранны, неулыбчивы, на коленях у каждого — папка с бумагами. Работники приемной предложили подождать. Опустился в глубокое кожаное кресло рядом с плотным мужчиной в темном костюме. Тот не обращал на соседей внимания. Поглядывая на высокую двустворчатую дверь в кабинет, то приглаживая редкие, тщательно зачесанные на обширную лысину волосы, то принимался барабанить толстыми пальцами по кожаной папке. Я снова и снова перебирал в памяти тезисы доклада, сделанного нами с генералом Невским Военному совету Юго-Западного фронта. Внезапно в приемной что-то изменилось. Никто не произнес ни слова, никакого шума не послышалось, никто ни о чем не объявлял, но все выпрямились, подтянулись, мой сосед вытащил носовой платок, быстро вытер капельки пота на заблестевшем лбу. По каким-то им одним известным признакам собравшиеся определили, что Сталин приехал. И действительно через несколько минут к нему стали вызывать. Вызвали через полчаса и моего соседа., Снова вытерев лоб, он скрылся за высокой дверью… Входили и выходили какие-то военные и гражданские товарищи. Звук шагов гасили толстые ковры. Кресло было мягким, уютным. Тепло, проникая в глубь тела, расслабляло. Прошел час. Минул другой. Беспокойство оставило меня. Завороженный теплом, могильной тишиной, я чувствовал, будто растворяюсь в них. Не успел спохватиться, как глаза закрылись, все заволок туман дремоты. Да и мудрено было не задремать в такой обстановке после двух бессонных ночей и трех часов ожидания.

— Товарищ полковник… Я вскочил с кресла, испуганный и обескураженный: неужели заснул? А может, проспал?

— Товарищ Сталин принять вас не может, — произнес ровным голосом работник приемной. — Вас примет товарищ Мехлис.

— Но мне нужно к товарищу Сталину! — еще не совсем очнувшись, возразил я.

— Пойдемте к товарищу Мехлису. Я обескураженно смотрел на высокие белые двери. Всего несколько шагов до них, а войти не могу! Тронули за локоть; — Товарищ Мехлис принимает в другом кабинете. Первое, что бросилось в глаза в кабинете Мехлиса, — письмо Военного совета Юго-Западного фронта, лежащее на столе армейского комиссара первого ранга. Это обнадеживало!

— Слушаю вас, — выслушав представление, угрюмо сказал Мехлис. Я начал излагать суть дела, но на третьей или четвертой фразе был прерван:

— Не о том говорите! Не это сейчас нужно! Резким движением Мехлис отодвинул письмо Военного совета, поднялся, вышел из-за стола и, расхаживая по кабинету, стал упрекать меня и авторов письма в безответственности: о каких минах, да еще замедленного действия, о каких «сюрпризах» может идти-речь, если армии не хватает обычных снарядов и нечем снаряжать авиабомбы?

— Глубокий вражеский тыл, коммуникации! — с едкой иронией воскликнул Мехлис. — Вы что, с неба упали? Не знаете, что враг стоит под самой Москвой?!

— Но мы учитываем… И снова Мехлис перебил:

— Учитывать надо, что наступила зима! Что надо полностью использовать те преимущества, какие она дает! Нужно заморозить гитлеровцев! Все леса, все дома, все строения, где может укрыться от холода враг, должны быть сожжены! Хоть это вам понятно?! Я осторожно заметил, что леса зимой не горят и что они — база для партизан. А если жечь деревни — лишатся крова наши же люди. Возражение лишь подлило масла в огонь. Мехлис обозвал меня и Невского горе-теоретиками, слепца-. ми, потребовал передать генералу Котляру, что Подмосковье нужно превратить в снежную пустыню: враг, куда бы ни сунулся, должен натыкаться только на стужу и пепелище.

— Если еще раз посмеете побеспокоить товарища Сталина своими дурацкими идеями — будете расстреляны! Можете идти. Генерал Котляр ждал меня. Выслушал, покачал головой:

— Н-да, неожиданно… Очень! Да вы не расстраивайтесь так, Илья Григорьевич! В жизни, знаете ли, надо надеяться на лучшее. Может, все еще изменится. Котляр утешал, я был ему благодарен, но состояние подавленности не проходило; все пошло прахом, все! К тому же я вспомнил, что требование поджигать леса, высказанное Мехлисом, это требование самого Сталина! Точно! Он говорил об этом еще в выступлении по радио 3 июля сорок первого года! А я-то пытался объяснить Мехлису, что поджог лесов — несусветная чушь! Что же теперь будет? Скажу честно, мне стало страшно… "Гони немца на мороз! " Разгром гитлеровцев под Москвой начался переходом в наступление 5 декабря войск Калининского фронта. А утром 6 декабря в мощное контрнаступление перешли Западный фронт и войска правого крыла Юго-Западного фронта. Великая битва началась! Не в силах описывать боевые действия наступавших советских армий, расскажу здесь только о тяготах, выпавших на долю саперов. Перед началом наступления им пришлось снять тысячи собственных, поставленных в спешке мин, а затем, в ходе боев, обезвреживать мины противника. Документации на собственные минные поля в ряде случаев не имелось, вражеские укрывал глубокий снег, работать приходилось под огнем, инженерные войска несли потери. Тем не менее и рядовой, и командный состав батальонов, занятых разминированием, поставленные ему задачи выполняли с честью. Я своими глазами видел, как лейтенанты и младшие лейтенанты, вчерашние курсанты военных училищ, показывая пример солдатам, ползли туда, где только что погиб снимавший мины сапер, как двигались следом за этими мальчиками их подчиненные… Работники штаба инжвойск Красной Армии, оказывая помощь наступающим соединениям, по-прежнему ездили с участка на участок, из одной армии в другую. Дороги и поля выглядели одинаково: перевернутые вверх колесами, зарывшиеся тупыми рылами в придорожные, полные снега канавы немецкие грузовики, обгоревшие, с распахнутыми или оторванными дверцами легковые «опели», "хорьхи", «ганзы» и «вандереры», зияющие рваными пробоинами танки с крестами на башнях, и всюду — трупы в серо-зеленых шинелях: распластавшиеся на снегу, увязшие в сугробах, скрюченные, с головами, обмотанными поверх пилоток и фуражек платками и шалями, с навсегда остекленевшими глазами. И — неровные, медленно бредущие в наш тыл колонны пленных, едва переставляющих ноги с накрученным на них тряпьем. Изучаем на местах боев эффективность противотанковых мин. Под Акуловом и Голицыном действительно уничтожено около пятидесяти танков врага. У большинства — перебиты гусеницы, иные завалились в большие воронки от мин с усиленным зарядом. Вблизи Решетникова — шестнадцать фашистских танков с перебитыми гусеницами. В других местах от трех до десяти танков. Мины срабатывали безотказно. Но беда прежняя: как правило, только перебивали ходовую часть боевых машин противника, а не уничтожали их вместе с экипажем. Видно, что оставшиеся на поле боя «даймлербенцы» добиты уже артиллеристами. Значит, нужны мины новой конструкции, обладающие к тому же большей разрушительной силой. Пленные подтверждают, что мины наносили фашистским войскам значительный урон, но утверждают, что часть их, если дело не осложнялось погодными условиями, обезвреживались довольно легко, Что ж, этого следовало ожидать: мы до сих пор не располагаем достаточным количеством мин, безопасных для собственных войск, но страшных для техники и пехоты противника, практически недоступных для разминирования саперами врага. К раздумьям о совершенствовании мин прибавляются раздумья о партизанах. Наступление продолжается, мы гоним и гоним фашистов на запад, и некоторые партизанские отряды соединяются с войсками Красной Армии. Радуются партизаны неописуемо, рассказывают, что смогли в последние дни усилить удары по оккупантам, но тут же сетуют на отсутствие надежной, быстродействующей связи со своими войсками, на невозможность своевременно передать ценные разведывательные данные, на нехватку боеприпасов и взрывчатых веществ… В десятых числах декабря попадаю в Завидово, на свою родную станцию. Благодаря стремительному продвижению и выходу наших войск в тыл противника, Завидово пострадало не слишком сильно, часть домов уцелела, уцелел и дом, где до войны жил друг моего детства Егор Деревянкин. За месяц до нападения фашистской Германии, в мае, Егор с женой, Татьяной Николаевной, приезжал в столицу. Татьяна Николаевна, учительница по профессии, была на семь лет моложе мужа, и хотя у Деревянкиных имелось двое детей, никак не походила на мать семейства. Стройная, смешливая, казалась очень юной, знала это и поддразнивала Егора, приговаривая, что он старик. Егору это нравилось, он счастливо улыбался. Жив ли он, мой товарищ, с которым четыре года протирали штаны на одной школьной скамье? Живы ли его жена и детишки? Перед крыльцом — расплющенный танковой гусеницей труп немецкого солдата. Окна забиты досками, заткнуты тряпками, ступени обледенели, дверь не заперта. Нашарил в темных сенях вторую, ведущую в комнаты. Ворвавшийся холодный воздух заколебал пламя коптилки, по стене метнулась громадная тень сутулой, закутанной в рваный платок женщины.

— Татьяна Николаевна?.. Это я, Старинов! Женщина не шевелилась и вдруг поднялась, вдруг ее качнуло ко мне:

— Илья Григорьевич! Живы?! Дорогой наш! Господи, да откуда же?.. Схватив за рукав полушубка, уговаривала пройти, раздеться, присесть, не давая ни пройти, ни раздеться, словно не в силах была опустить рукав, боясь расстаться с чем-то бесконечно дорогим, с тем, о чем напомнил мой приход. Спохватилась:

— Вы же с дороги, с холода, сейчас я кипятку…

— Где Егор?

— В армии. Писем второй месяц нет!

— Это ничего, Татьяна Николаевна, случаются перебои… А дети?

— Вон они. В углу, на большой деревянной кровати спали под ворохом одеял дети Деревянкиных. Значит, самого страшного не произошло… Покосился на забитую дверь в соседнюю комнату. Хозяйка дома перехватила взгляд, объяснила:

— Там семьи из сожженных домов. Гитлеровцы проклятые подослали поджигателей, которые за партизан себя выдавали. Семь домов сожгли, а больше народ не позволил. К сожалению, следует признать, что дома поджигались действительно партизанами, выполнявшими приказ Сталина "Гони немца на мороз!

". Я сразу вспомнил финскую войну. Финны при отходе 99 % населения эвакуировали. Мы приходим в село — населения нет. Часть домов приведена в негодное состояние, часть уцелевших зданий заминированы минами замедленного действия. Продрогшие и измотанные солдаты набивались в такие дома по 50-150 человек. Когда дома врывались, мало кто оставался в живых. После этого мы уже старались подальше держаться от любых зданий и сооружений, хотя минированных среди них было немного. И вся армия мерзла в палатках. Да, финнам удалось выгнать нас на мороз. А теперь, когда мы решили воспользоваться их опытом, что получилось? Стали поджигать деревни, в которых жили крестьяне. Немцы говорят:

— Посмотрите, что делают большевики. Вас поджигают! Помогите нам охранять Ваши деревни! И местное население поддержало немцев. Это дало возможность противнику вербовать в большом количестве полицейских. В то же время партизаны Ленинградской области, их насчитывалось примерно 18000 человек, узнав о призыве "Гони немца на мороз!", решили, что это провокация. Многие из них пробились через линию фронта, чтобы разобраться в чем дело. Остальные были быстро разгромлены карателями, поддерживаемые полицейскими и… местным населением. Запылала железная печурка. Я развязал вещевой мешок, выложил консервы, хлеб, сахар, сало.

— Я ведь только второй день дома, — стараясь не глядеть на такое богатство и как бы извиняясь, что ничего, кроме горячей воды, Предложить не может, — сказала Татьяна Николаевна, присаживаясь рядом на лавку. — Как изверги приблизились, я ребят подхватила — и в деревню, к знакомым. Отсюда верст восемнадцать, гитлеровцы туда не совались. А когда вернулась — верите, Илья Григорьевич? — порог переступить не решалась, так эти "культурные люди" комнаты загадили. Сейчас-то отмыла, почистила. А они, гады, так и жили!

— Выходит, вы фашистов живых не видели?

— Как не видела?! Когда их погнали, они через деревни, окольным путем тоже бежали! Чучела чучелами. Даже обидно, что такие чучела до Москвы дошли., Ох, а трусят-то! Армии боятся, партизан боятся и всех, кто в избу ни забредет погреться, уверяют, что они рабочие, рабочий класс!

— Знакомая песня.

— Я возьми да и брякни одному: мол, если ты рабочий, не фашист, и воевать не хочешь — сдавайся плен.

— Рискованно поступили! Что же солдат!

— А что с него взять? Нельзя, говорит, сдаваться. Ваш Сталин сказал, что всех немцев надо уничтожить, пленных у вас убивают. Я твержу: "Ложь это. Не трогаем мы пленных! Русские не убийцы! " Только башкой своей дурацкой мотает: "Ништ, ништ! Рус пу-пу!.. " — Кремль. Председатель Госплана Вознесенский Я покинул Завидово, радуясь, что семья друга детства уцелела, что хоть как-то помог его детишкам, оставив Татьяне Николаевне свой дополнительный паек и раздумывая над услышанным. Разговор с женой друга не забывался, стал тем последним толчком, который заставил меня приступить еще к одной докладной на имя Сталина, еще раз заговорить о проблемах партизанских действий и эффективности минирования на коммуникациях врага. В новой докладной обосновывалась необходимость производства некоторых видов инженерных мин, указывалось на неиспользованные возможности партизанской борьбы, ставился вопрос о создании единого органа для руководства боевыми действиями партизан. Докладная писалась урывками, в редкие свободные минуты. Может, в ней чего-то недостает? Хорошо бы посоветоваться с кем-нибудь из руководящих военных иди партийных товарищей. И сразу вспоминаю о Понома-ренко. Конечно, надо идти к нему! Он поддерживал идею создания партизанских школ, его волнуют нужды партизан, он не останется безучастным! В первый же свободный час еду в гостиницу «Москва». Дорожа временем, буквально с порога объявляю Пантелеймону Кондратьевичу зачем пришел, протягиваю докладную:

— Прочтите, пожалуйста! Если возражений по существу не будет, то, может, и по назначению сможете доставить? Он читает докладную, щурясь, потом аккуратно Складывает листы:

— О минах, о кадрах — хорошо. А вот о руководстве партизанами сказано слишком обще и мало. Вопрос этот, кстати, непростой. Я все время над ним думаю.

— Тогда, может быть, вместо моей докладной подготовить другой документ? Вам же виднее, Пантелеймон Кондратьевич.

— Не знаю, не знаю. Пономаренко отходит к высокому окну, за которым густо мельтешит снег.

— Сделаем так; вы оставляете вашу докладную, я прикидываю, что можно и нужно сделать, а вы в следующий приезд — сразу ко мне. Я вырываюсь в Москву через два дня. Пономаренко за это время поработал над вопросами партизанской борьбы немало. У него уже готов проект письма на имя И. В. Сталина. В письме говорится о необходимости усилить партийное руководство партизанами, ставится вопрос о создании органов руководства партизанским движением и высказываются, со ссылкой на мнение полковника Старинова, предложения о производстве инженерных мин и подготовке квалифицированных кадров.

— Я пришел к выводу, что все эти идеи действительно лучше изложить в одном документе, чтобы они и рассматривались в комплексе, — поясняет Пономаренко, заметив, что я дочитываю проект его письма. — Если не возражаете, в таком виде я и передам письмо Андрею Андреевичу Андрееву[А.А.Андреев — член Политбюро ЦК ВКП(б)]. Полагаю, в этом случае оно попадет прямо к товарищу Сталину. Я уезжаю на фронт с сознанием выполненного долга, уверенный, что месяца через два, не позже, какие-то решения непременно будут приняты. Но уже через полторы-недели меня вызывают в орг. инструкторский отдел ЦК партии, где, оказывается, уже кипит работа над составлением штатных расписаний штабов руководства партизанским движением, определяются штаты партизанских школ и бригад, подготавливаются заявки на оружие и технику для партизанских отрядов. Письмо Пономаренко дошло до адресата в считанные дни, и решение по нему было принято столь же быстро! Сталин принял Пономаренко и имел с ним двухчасовую беседу, о которой последний пишет в своей книге "Всенародная борьба"(Пономаренко П.К. Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941–1944. М..1986. С. 72–76. 248). А несколькими днями позже генерал-майора Котляра и меня приглашают к председателю Госплана Н. А. Вознесенскому, предлагая захватить с собой образцы некоторых замыкателей и взрывателей. Снова Кремль. В приемной Вознесенского, кроме нас, — представители Главного артиллерийского управления, Главного управления связи и работники промышленности. Ожидаем недолго, минут десять. Вознесенский встречает, стоя за столом. Он улыбчив, что тоже непривычно, и выглядит очень молодо, во всяком случае, моложе большинства приглашенных. Предлагает садиться, сам опускается на стул последним, обводит аудиторию живым, доброжелательным взглядом:

— Недавно в Госплан поступило письмо Военного совета Юго-Западного фронта. В нем ставится вопрос об обеспечении войск и партизан значительным количеством различных инженерных мин и современными средствами связи. Надо этот вопрос решать, товарищи! В кабинете оживление. Котляр касается плечом моего плеча. Я на седьмом небе: не зря мы поработали с генералом Невским! Начинается обсуждение потребностей войск и партизан в минах и рациях. Деловое, конкретное. Мы с генерал-майором Котляром демонстрируем образцы созданных к декабрю месяцу взрывателей замедленного действия, элементов неизвлекаемости мин, вибрационных и инерционных замыкателей для противотранспортных мин. Вознесенский внимательно их рассматривает, интересуется, нельзя ли заменить детали из латуни на пластмассовые или алюминиевые.

— Возможности у государства несколько иные, чем перед войной, товарищи, надо помнить, что цветного металла недостает, а металлорежущие станки предельно загружены… Представьте нам заявку с тактико-техническими требованиями, — обращается к Котляру председатель Госплана. — И пусть инженеры еще раз продумают, как сделать мины максимум безопасными для собственных войск. Получают указания и другие собравшиеся.

— Надеюсь, с вашей помощью промышленность в короткие сроки даст армии и партизанам нужное количество добротных мин! — говорит нам на прощанье Вознесенский. — Желаю успеха! Пожелание председателя Госплана сбывается быстро. К весне 1942 года проблема массового выпуска мин замедленного действия и производства других сложных мин решается полностью. Вскоре войска и партизаны начинают получать их. Наконец-то!

 

Глава 11. На Южном фронте. Минируйте "ночками!"

В Москве задержаться не пришлось: 14 декабря генерал-майор Котляр приказал сформировать новую оперативно-инженерную группу для устройства минновзрывных заграждений на подступах к недавно освобожденному Ростову-на-Дону и срочно отбыть на Южный фронт. В группу включили инструкторов и лаборантов из оперативно-учебного центра Западного фронта, десять лейтенантов, имеющих боевой опыт и прошедших краткосрочные курсы при Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева, а также бывших бойцов Испанской республиканской армии во главе с Доминго Унгрия. Своим заместителем я назначил майора В. В. Артемьева, начальником штаба — капитана А. И. Чехонина. Вечером 16 декабря поезд с предоставленным группе мягким вагоном медленно отошел от затемненной платформы Курского вокзала… Захожу к молодым лейтенантам. Девушки — инструкторы Мария Белова и Ольга Кретова приглашают на чай. Из черного хлеба наделали сухариков. Сухарики напоминают о доме, о семье, которую не видел уже полгода… Степи, снега, перестук колес, запах паровозного дыма. Вернувшись к себе, ложусь, пытаюсь вспомнить, как выглядит Ростов зимой. Мысли довольно быстро меняют направление, сосредоточиваются на полученном задании. Мне известно, что вокруг Ростова-на-Дону создаются так называемые «обводы». Это расположенные по трем гигантским дугам к северу от города противотанковые рвы, батальонные районы обороны с дотами и дзотами и отдельные окопы. Восточная оконечность каждой дуги упирается в Дон, западная — в дельту Дона. Вот эти-то обводы и предстоит минировать нашей группе. На душе неспокойно. Коль скоро в Ростове по-прежнему уповают на противотанковые рвы, значит, необходимого количества мин, а возможно, и взрывчатки в обороняющей Ростов 56-й армии генерал-лейтенанта Ф. Н. Ремезова нет. А генерал Котляр еще 5 декабря подписал директиву о возможно большей замене противотанковых рвов другими, более эффективными и менее заметными противотанковыми препятствиями! Придется, видимо, налаживать производство мин. Однако нехватка мин — не главное. Я уверен, что группа мины получит. Тревожит, как отнесутся к нашим новаторскими планам минирования начальник инженерных войск 56-й армии майор Е. М. Журин и сам Ремезов. Мой заместитель майор Артемьев говорит, что Журин был его начальником в военно-инженерной академии, это душевный, простой и хорошо знающий дело человек. Я надеюсь, что в Жу-рине найду единомышленника. Но как посмотрит на новшества командующий армией? Его взгляды на минноподрывное дело мне неизвестны. А ведь мы хотим помимо «скрытого» и "неподвижного минирования" применить в самых широких масштабах еще и "явное минирование"! Поясню, в чем тут дело. При «скрытом», то есть при обычном минировании на местности, мины закладываются в грунт и надежно маскируются чтобы их нельзя было обнаружить наблюдением. "Подвижное минирование" — это быстрая установка мин скрытым способом на участке, где врагу удалось потеснить наши войска или пробить танковую брешь в нашей обороне. Для такого минирования на танкоопасных направлениях заранее подготавливают склады мин и создают группы бойцов, имеющих автотранспорт, чтобы своевременно попадать к нужному участку боя. "Явное минирование" — совсем иная статья. В этом случае тысячи мин устанавливаются на виду, в десятках тысяч кочек, которые легко заметить даже издали и зафиксировать при аэрофотосъемке. Секрет в том, что заряжены далеко не все кочки, а определить, в какой скрывается мина, не способны ни человеческий глаз, ни объектив фотоаппарата. Противник оказывается перед выбором: идти танками на кочки и подрываться или обходить заминированные районы, вступать в бой в невыгодных районах. Разминировать кочки крайне трудно: мины можно устанавливать в сотне различных вариантов, заряжать где пятую, где десятую, где двадцатую кочку, где в первом ряду, где в третьем, где в сороковом, а проверять-то приходится все! Трудоемко, опасно для жизни (можно напороться на мину-ловушку), а главное — заставляет вражеские танки ждать результатов разминирования под огнем нашей артиллерии и под бомбежкой., нести потери. Разумеется, противник может обстреливать местность с кочками. Но противник в любом случае обстреливает местность, где обороняются наши войска, частично уничтожая и те мины, что поставлены «скрытым» способом. А расстреливать все кочки — не хватит ни снарядов, ни мин. Кроме того немецкие танки, обладающие низким клиренсом, часто наезжали на кочки не только гусеницами, но и днищем. Их экипажи в таких случаях погибали, Надеюсь встретить понимание и в другом. Линия обороны 56-й армии, проходящая в основном по реке Миус, на левом фланге упирается в Таганрогский залив. Северный берег залива занят врагом. Нет никаких сомнений, что сплошной линии обороны на северном берегу от Бердянска до Таганрога гитлеровцы не создавали, держат для отвода глаз небольшие гарнизоны в отдельных населенных пунктах, уповая на нашу слабость и на разделяющие наши и вражеские войска тридцать с лишним километров замерзшего, торосистого залива. Следовательно, залив — идеальное место для заброса во вражеский тыл групп мине-. ров. Взрывы же на дорогах врага, уничтожение его малочисленных гарнизонов не только заставит фашистов прекратить всякое движение транспорта, но и вынудит стянуть для обороны северного берега значительные силы, сняв войска с других участков фронта. Это было бы замечательно! Надо хорошенько обдумать идею заброса минеров в тыл через льды Таганрогского залива, взвесить все «за» и «против», изложить предложения письменно и представить командованию, а уж там как получится. Решать станет Военный совет армии. На подступах к Ростову В Ростов прибыли ранним морозным утром 19 декабря. Из окон вагона затянутый мглистой дымкой город был неразличим. Увидев с перрона полуразрушенное здание вокзала, мы приготовились к встрече с руинами. Но город выглядел почти не пострадавшим! Объяснялось это просто: гитлеровцы хозяйничали в Ростове всего восемь суток, а вышибли их молниеносным ударом. Однако и за восемь суток фашисты успели кое-что взорвать, а главное — расстреляли и повесили сотни ростовчан… В штабе 56-й армии мы прежде всего разыскали начальника инженерных войск майора Журина. Евгений Михайлович Журин, высокий, крепкий, с крупными чертами лица, производил впечатление человека вдумчивого, неторопливого. Он и говорил медленно, словно взвешивая каждое произносимое слово. Беседовали долго, обстоятельно, обменялись взглядами на различные виды заграждений и установили, что мыслим одинаково.

— Сможет ваша группа помочь войсковым саперам в освоении минноподрывной техники? — с надеждой спросил Журин.

— Вне всякого сомнения!

— А минами поможете?

— Дело общее, Евгений Михайлович, вместе и делать его будем. Направились к генерал-лейтенанту Ремезову. Журин представил меня.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы составить план минновзрывных заграждений? — осведомился командующий.

— От четырех до пяти суток, товарищ генерал-лейтенант.

— Будем считать — пять. Какими силами намерены осуществить минирование?

— Понадобятся минимум четыре отдельных саперных батальона.

— Выделим батальон. Но учтите, работы следует завершить до февраля. Успеете?

— Полагаю, справимся до срока.

— Тем лучше! Приступайте к делу. План минновзрывных заграждений на подступах к Ростову помогали разрабатывать начальник штаба оперативно-инженерной группы Алексей Иванович Чехонин и мой заместитель — Владимир Владимирович Артемьев. Ценные советы давал Журин. К утру 25 декабря план был готов, а 26 декабря утвержден Военным советом 56-й армии. Мы наметили установить семьдесят тысяч мин, хотя ГВИУ отпустило оперативно-инженерной группе только четырнадцать тысяч: пятьдесят шесть тысяч мин различных видов предстояло сделать в Ростове. С подготовки минеров и налаживания производства мин мы и начали. Командование Южного фронта подчинило 56-й армии значительное количество инженерных войск. Все они занимались строительством рубежей по реке Ми-ус, в дельте Дона'и вблизи Ростова. Вблизи Ростова саперы вместе с тысячами горожан рыли противотанковые рвы. Продуваемые буйным степным ветром, обжигаемые морозом люди долбили и кайлили промерзшую, твердую, как бетон, землю. Ширина противотанкового рва вверху около семи метров, внизу — до трех метров, глубина — тоже до трех метров. Словом, чтобы отрыть один погонный метр противотанкового рва, приходится вынимать около пятнадцати кубических метров земли! Занимались этой неблагодарной работой и выделенные в распоряжение оперативно-инженерной группы саперные батальоны. Командовали этими батальонами командиры в годах, призванные из запаса, рядовой и сержантский состав в большинстве был из новобранцев. Обутые в грубые ботинки с обмотками, одетые в засаленные ватники саперы выглядели неважно, даже отдаленно не походили на тех, которыми довелось командовать в мирное время. Но среди них имелось много коммунистов и комсомольцев, большинство рядовых было со средним образованием, и этим они тоже отличались, но уже в лучшую сторону, от прежних бойцов. Командир одного из батальонов, военный инженер 2-го ранга Ефрем Трофимович Мартыненко, внешне сугубо штатский человек, спокойно заверил:

— Задачу выполним, товарищ полковник. Люди — прекрасные. Я осведомился, умеют ли его бойцы минировать.

— Этому их не обучали, но если обучат — сумеют. Первое, что мы сделали — сняли выделенные группе саперные батальоны с противотанковых рвов, отвели людей на отдых и через сутки начали преподавать им минноподрывное дело. Выпуск недостающего количества мин Ростовский обком партии и Военный совет 56-й армии поручили промышленным предприятиям Ростова, Новочеркасска и Аксая. Однако прежде чем дать промышленности заказ на сложные мины, следовало усовершенствовать их, учтя опыт боев, и разработать технологию производства, оптимальную в местных условиях. Словом, требовалось немедленно создать хотя бы небольшое конструкторское бюро и хотя бы маленькую лабораторию-мастерскую. Тут нам повезло! В Ростовском Коммунистическом полку народного ополчения находилось немало опытных, способных инженеров, в частности, конструкторов-станкостроителей, проектировщиков и т. д. Я попросил направить в оперативно-инженерную группу инженера-электрика, по возможности понюхавшего пороху.

— Есть такой, — ответили в обкоме партии. — Инженер Гриднев. За бои под Ростовом награжден медалью "За отвагу". Фронтовой «Кулибин» инженер Гриднев Сергей Васильевич Гриднев оказался очень скромным человеком, в глазах которого светилась безграничная доброта.

— Видите ли, — сказал он при первой встрече, — прежде я проектировал электростанции. Мины и электростанции не одно и то же, но если необходимо…

— Попробуйте, Сергей Васильевич! Конструкторы нужны позарез! Самые хитрые мины требуют комбинаций различных замыкателей. Для примера я рассказал об устройстве неизвлекаемой мины, которая взрывалась от сотрясения почвы и могла использоваться для подрыва вражеского транспорта.

— Хотелось бы усовершенствовать ее конструкцию, — сказал я. — Сделать мину способной к самоликвидации в установленное время. Сможете? Гриднев некоторое время рассматривал мину, пожал плечами:

— А для чего, собственно, это нужно? Я объяснил: мы нередко минируем в тылу врага; не исключено, что солдаты и техника противника на части установленных мин не подорвутся, затем минированную местность или минированные объекты снова займут наши войска, и возникнет угроза подрыва собственных воинов и собственной техники на уцелевших минах прежде, чем саперы успеют их обезвредить. Поэтому-то и нужны самоликвидирующиеся в точно установленные сроки мины.

— Понятно, — кивнул Гриднев. — Позвольте подумать, товарищ полковник? Следовало предположить, что новичок провозится с заданием не менее суток, но Гриднев возвратился уже через час, — Готово, товарищ полковник. Вот эскизик. В придуманной им конструкции имелись кое-какие изъяны, но мы их тут же устранили, и мастерская-лаборатория быстро изготовила опытную партию с самоликвидаторами Гриднева. Через несколько дней Сергей Васильевич столь же успешно справился еще с одним заданием: изготовил из имеющихся деталей оригинальный образец неизвлекаемой мины замедленного действия. В тот же день испанцы-минеры сделали сто штук таких мин. Приходилось поражаться тому, как быстро освоил новый конструктор тонкости минноподрывного дела! Но секрет своих успехов Гриднев открыл лишь на праздновании двадцатой годовщины Победы над гитлеровской Германией.

— Ничего-то я в минах не понимал, когда в вашу группу шел, — признался Сергей Васильевич. — Но если помните, я явился в штаб без вас, вы уезжали на обводы, возвратились только через три дня. А за "эти три дня майор Чехонин, лейтенант Минеев, чудесные девушки-инструкторы Оля Кретова и Маша Белова снабдили меня соответствующей литературой, кое в чем поднатаскали. Так что, беседуя с вами, я немного в минах разбирался.

— Ловко провели!

— Без хитрости в минноподрывном деле нельзя, Илья Григорьевич! Сами это внушали! — возразил Гриднев, и мы оба рассмеялись… Еще один эпизод из тех времен, характеризующий Гриднева. Однажды, поправляя чеку взрывателя прыгающей осколочной мины, сделанной из 100-миллиметрового снаряда, Сергей Васильевич сильно оттянул шток ударника, и чека выпала в густую траву. С трудом удерживая двумя пальцами ударник, конструктор присел, надеясь отыскать чеку и вставить ее на место, но чека исчезла. Между тем отверстие для нее на штоке ударника уже ушло под корпус взрывателя. Казалось, и сам шток медленно, но неотвратимо уходит вглубь. Побелевшие от напряжения пальцы вот-вот не выдержат, шток сорвется, и тогда — взрыв. Гриднев окликнул помогавшего красноармейца. Тот подошел, увидел, в чем дело, побледнел и кинулся прочь… Сергей Васильевич стиснул зубы. На лбу выступил холодный пот. Шток уходил из вспотевших пальцев. Мигом возвратился убегавший красноармеец, протянул гвоздик:

— Вот! Вот! Гвоздиком Гриднев проколол кожу пальца, закрывавшее второе, крайнее отверстие в штоке взрывателя, просунул гвоздь в это отверстие и, наконец, вытянул шток.

— Нож! — потребовал он. Поданным ножом Сергей Васильевич решительно рассек кожу проколотого пальца и высвободил руку. Правда, говорят, после этого он закрыл глаза и побледнел (взрыватель типа МУВ-1, о котором идет речь, до сих пор состоит на вооружении, например входит в комплект сигнальных мин. Случаются и ЧП. Поэтому рекомендую вместо «Р» образной чеки применять английскую булавку. Вторая булавка, вставленная в верхнее отверстие ударника, обеспечит Вам 200 % гарантию безопасности. Прим. ред. А. Э.). Впоследствии именно Гриднев первый установил причину, по которой стали отказывать мины-сюрпризы, прекрасно показавшие себя в Испании, на Западном фронте и в Харькове. Одной интересной деталью этих мин были суровые нитки, смоченные в серной кислоте. Они-то и перестали обрываться в положенное время. Почему? Для меня, признаюсь, это оказалось загадкой. Ничего не могли понять другие работники мастерской-лаборатории. А Сергей Васильевич быстро сообразил: все дело в морозе… Вскоре в нашу лабораторию пришли еще несколько ученых, сотрудников Ростовского университета, в их числе — доцент-математик М. Г. Хапланов и химик Миксиджан, на монтаже мин вместе с испанцами стали работать ростовские подростки, в большинстве — девушки-комсомолки. Рвались они в армию, но возраст у ребят и девчат был пока непризывной. Увы, многие из них так и не дождались призыва: летом сорок второго, уже после моего отъезда из Ростова, во время одной из варварских бомбежек города крупнокалиберная бомба попала в ту часть университетского здания, где располагалась мастерская-лаборатория, и мало кто из юных монтажников-минеров остался в живых. Они заслужили право остаться в народной памяти, и очень отрадно, что память об этих замечательных молодых людях увековечена к 40-летию Великой Победы. В канун нового, 1942 года мы передали образцы новых, усовершенствованных мин промышленным предприятиям. Детали для мин и взрывателей стал поставлять Россельмаш, металлические корпуса для осколочных фугасов — Красный Аксай, а корпуса деревянных противотанковых и противопехотных мин — ростовская фабрика роялей. По этому поводу у нас шутили, что нынешняя ростовская музыка врага не обрадует! Успешно завершалось обучение минноподрывному делу личного состава приданных нашей группе саперных батальонов. По заданию обкома партии мы успели также организовать в городе Шахты пункт для обучения партизан, а в самом Ростове — курсы по минноподрывному делу для возможного подполья. Занимались с «партизанами» и «подпольщиками» наши командиры-пограничники: капитаны Степан Иванович Казанцев, Трофим Павлович Чепак и Петр Антонович Романюк, уже знакомый читателю старший лейтенант Федор Андреевич Кузнецов, лейтенанты Иванов и Карпов, инструкторы Кретова и Белова, некоторые испанские товарищи, свободно владеющие русским языком. Обучалась на курсах и группа людей, направленная Краснодарским крайкомом партии: изучала методы ведения партизанской войны на тот случай, если враг вторгнется на территорию края. Кстати сказать, впоследствии мы передали краснодарским партизанам большое количество минноподрывной техники, успешно использованной ими в борьбе против оккупантов. Словом, все первые десять суток пребывания в Ростове-на-Дону отдыху мы отводили считанные часы. Даже празднование Нового года ограничили сорока пятью минутами. Зато дело на месте не стояло.

 

Глава 12. Решения приняты. Командующий фронтом генерал Малиновский

Зимнее наступление советских войск продолжалось на всех участках огромного фронта. В конце декабря были освобождены Козельск и Калуга, Керчь ш Феодосия. Готовилась наступательная операция и в районе Донбасса. Военный совет Южного фронта снял с позиций и вывел в резерв командования Юго-Западного направления войска 9-й армии, а их прежнюю полосу обороны передал 56-й армии. Теперь 56-й армии приходилось прикрывать линию фронта протяженностью в триста километров, двести из которых, правда, приходились на побережье Таганрогского залива и дельту Дона. Учитывая растянутость боевых порядков армии и опасаясь выхода противника по окрепшему льду залива в тыл нашим обороняющимся войскам, Военный совет фронта требовал ускорить создание оборонительных рубежей, минирование берегов залива и дельты Дона, прорубить искусственные полыньи — сначала на подступах к Азову и Ростову, а затем и на протяжении ста двадцати километров вдоль южного берега залива. Мин, разумеется, не хватало, надо было срочно увеличить их выпуск, пришлось вновь обращаться в обком партии, к рабочим ростовских, новочеркасских, аксайских и азовских предприятий. Рабочие не подвели. А пока изготавливались мины, саперов и гражданское население направили долбить полыньи. Солдаты, женщины, подростки, освобожденные от военной службы мужчины — десятки тысяч людей вышли с ломами, кирками Лопатами на донской и азовский лед — зеленоватый, неподатливый, достигший кое-где уже полуметровой толщины. Зазвенели ломы, зашаркали лопаты… Адский труд! Крепкий, здоровый мужчина и то много не надолбит, к тому же на жестком морозе, под пронизывающим ветром. А полынью мало пробить, ее нужно, чтобы не замерзла, перекрыть жердями, а на жерди накидать соломы и снега. Да вот беда, жердей в степи не добудешь в нужном количестве! Считая устройство полыней крайне неэффективным делом, ведущим к неразумной растрате сил, мы с Журиным доложили свое мнение новому командующему 56-й армии генерал-майору В. В. Цыганову. Полнолицый, с нависшими на глаза бровями, несколько грузный генерал выглядел крайне суровым. В действительности Виктор Викторович Цыганов, знакомый мне по обороне Харькова, был далеко не стар, энергичен, заботлив по отношению к подчиненным. Он был требователен, это верно, но его требовательность никогда не сочеталась с окриками или грубостью, напротив, подкреплялась прекрасным пониманием человеческой психологии и умением видеть дальше других. Выслушав наши доводы, Цыганов и член Военного совета армии бригадный комиссар Комаров согласились, что полыньи себя не оправдывают, сообщили свою точку зрения Военному совету фронта. Там с отменой полыней не спешили. Но член Военного совета Южного фронта И. И. Ларин, приехав в очередной раз в Ростов и проинспектировав работы на побережье, распорядился прекратить пробивку полыней, а минирование усилить: ставить мины не только на самых опасных направлениях, но и в любом мало-мальски пригодном для выхода противника на берег месте. Усилили в то время и минирование оборонительных рубежей 56-й армии и на ее переднем крае, и минирование «обводов». К слову сказать, генерал-майор Цыганов решительно поддержал идею создания на оборонительных рубежах системы траншей и развитых ходов сообщений. В полосе 56-й армии она строилась и совершенствовалась быстро. А в десятых числах января сорок третьего года, когда строительство и минирование оборонительных рубежей пошло полным ходом, Военный совет армии одобрил и предложение о создании специального батальона минеров для ударов по коммуникациям и опорным пунктам противника на северном берегу Таганрогского залива.

— Погодите радоваться, — сказал Цыганов, глядя на наши с Журиным лица.

— Резонанс от вылазок может Оказаться неожиданным, поэтому требуется санкция командующего фронтом. Вы, полковник, кажется, знакомы с генерал-лейтенантом Малиновским?

— Так точно. Встречались в Испании.

— Вот вы и поезжайте к командующему. Вам он вряд ли откажет. Только обязательно обговорите состав диверсионных групп и попросите обеспечить эти группы необходимым снаряжением! Последний раз я видел Малиновского шесть лет назад, в прилепившемся к подножью гор провинциальном испанском городке Хаене, где на одной из узких, как ущелье, средневековых улочек находилось пристанище диверсантов. Беседуя с нами, Малиновский сидел на подоконнике высокого стрельчатого окна. На широкие плечи накинута кожаная куртка, над. левой бровью нависал край черного берета. В штабе Южного фронта навстречу мне поднялся из-за стола грузный человек с гладко причесанными волосами, с озабоченным, одутловатым лицом. Прежними у него остались только глаза, вспыхнувшие улыбкой узнавания. Слушал меня командующий фронтом внимательно, предложение осуществлять диверсии в тылу врага, совершая переходы через лед Таганрогского залива, одобрил, разрешил привлечь к этим действиям добровольцев из приданных инженерной группе частей, а также из числа командиров и бойцов 8-й саперной армии. Я сказал, что в оперативно-инженерной группе работают инструкторами испанские добровольцы:

— Они тоже рвутся в тыл врага, товарищ генерал!

— Как они морозы-то переносят? Ведь тут не Средиземноморье.

— Привыкли, не первый год у нас.

— Что ж. Пусть бьют фашистов, как били в Испании. Но уж вы их поберегите, комарада Вольф! - Слушаюсь, комарада Малино (Малино — псевдоним Малиновского в Испании)! Командующий рассмеялся, размашистым почерком написал на поданном мною докладе "Согласен. Малиновский" и, возвращая бумагу, пожелал боевой удачи. Я возвратился в штаб армии окрыленный. — Теперь времени не теряйте! — сказал Цыганов. — И да поможет вам саперная смекалка. Специальный батальон, В специальный батальон следовало отбирать людей не только сильных духом, но и очень выносливых физически, В должности командира спецбатальона утвердили старшего лейтенанта Николая Ивановича Моклякова, исполняющего обязанности командира 522-го отдельного саперного батальона. Этот рослый, крепкий тридцатипятилетний командир в возрасте восемнадцати лет вступил в комсомол, а двадцати четырех — в партию. Перед войной Мокляков работал инженером на Ново-Краматорском заводе, мог эвакуироваться с семьей в глубокий тыл, но написал на бланке выданной брони: "Я русский, коммунист, мое место на передовой!", отнес броню в военкомат и добился отправления на фронт. Предложение принять командование спецбатальоном Мокляков принял, не скрывая радости. Комиссаром у Моклякова стал старший политрук Захар Вениаминович Вениаминов, в прошлом неоднократно избиравшийся секретарем партийной организации одного из больших предприятий, имеющий опыт работы с людьми. Вениаминову было за сорок, но на здоровье комиссар не жаловался. Кроме того, он обладал завидным спокойствием, скоропалительных решений не принимал, и одной из любимых фраз его была фраза "Це дило треба обмозговати! " Поначалу добровольцев в спецбатальон из рядового и сержантского состава намеревались отбирать на общем построении частей. Но, когда по команде "Добровольцы, два шага вперед! " шагнул вперед весь бывший батальон Моклякова, пришлось от первоначального намерения отказаться. В остальных батальонах, а также в 26-й бригаде 8-й саперной армии добровольцев отбирали без построения, беседуя с каждым персонально. На третьей неделе января состав спецбатальона определился. Командирам и бойцам выдали новое зимнее обмундирование, маскировочные костюмы, автоматы ППШ, саперные ножи, набор принадлежностей для работы с минами, кусачки, гранаты. Инструкторы оперативно-инженерной группы сразу начали обучать новичков искусству минирования и действиям в тылу врага. Но это было только начало! Еще предстояло решить, как диверсионные группы станут передвигаться по торосистому льду Таганрогского залива, преодолевая от 30 до 60 километров в одну ходку, как будут поддерживать связь со своей базой и между собою. О преодолении залива пешком или на лыжах думать не приходилось: ни пешком, ни на лыжах по льду далеко не уйдешь. Стало быть, требуются санные упряжки. Военный совет армии помог достать сани, выделил достаточное количество лошадей. Но первый же пробный выезд на лед обескуражил. Кони, хоть и подкованные со всей тщательностью, идти не могли, у них разъезжались копыта, а ветер принялся крутить сани. Соскочив на лед, минеры пытались помочь лошадям, удерживая сани, но заскользили, принялись выделывать прямо-таки цирковые антраша. Что за притча? Ведь местные рыбаки ездят по льду самым спокойным образом! Пошли на поклон к рыбакам. Те объяснили, что к санным полозьям нужно приделать железные «подрезы», чтобы рассекали лед, как ножи, не давая саням скользить из стороны в сторону. Коней — перековать на острые шипы, а к солдатским валенкам прикрепить «бузулуки» — род подковы с тремя шипами. С «бузулуками» человек может не только уверенно передвигаться по льду, но и карабкаться на отвесный берег. Сделали подрезы к саням, перековали коней, обзавелись «бузулуками» — новая загвоздка. Убедились, что одной ночи не хватит, чтобы уйти на задание и вернуться на базу под утро. Решение напрашивалось само собой: отправляться с нашего берега засветло, чтобы с наступлением темноты находиться в десяти-двенадцати километрах от врага, перед вылазкой немного отдохнуть. Однако движение диверсионных групп в дневное время могла легко обнаружить авиация противника. Значит, маскировочная одежда требовалась не только минерам, нои лошадям! Пришлось добывать белую материю, шить лошадям широкие маскировочные попоны-накидки с капюшонами. Облачили коней в новое одеяние — картинка из рыцарских времен, да и только! Зато уже с расстояния в километр упряжи на фоне замерзшего залива и торосов стали совершенно неразличимыми. Задачу связи боевых групп с ездовыми санных упряжек, оставленных на ночь в торосах недалеко от северного берега, решили просто: снабдили ездовых карманными фонариками с разноцветными стеклами и изготовленными в нашей мастерской-лаборатории разноцветными спичками. Не удалось только добыть раций для связи с боевыми группами, но тут не мог помочь даже Военный совет фронта: не было тогда раций в нужном количестве… В последних числах января я доложил командующему армией, что спецбатальон к выполнению боевых заданий готов. Генерал Цыганов поставил задачу: не давать врагу свободно, передвигаться по северному побережью Таганрогского залива, уничтожать во вражеском тылу живую силу и технику, разрушать вражескую связь. План действия спецбатальона завизировали начальник разведотдела 56-й армии полковник Егнаров, майор Журин, начальник оперативного отдела армии майор Н. Д. Салтыков и я. Командующий утвердил план без поправок. * * * Морозное январское утро. Заметенная снегом дорога тянется над высоким обрывистым берегом. Залив лежит справа внизу, посверкивая на раннем солнце глыбами торосов, темнея прорубями, игрушечными фигурками рыбаков и санных рыбацких упряжек. Слева — степь. Ее лишь слегка припорошило, сквозь редкую крупку проглядывает потрескавшаяся от холода земля, а в балках снег лежит пухлыми перинами и нежно розовеет. Ступи в эту нежную перину " утонешь с головой… Пробиваясь сквозь заносы, подразделения специального батальона идут в Ейск, Шабельск и Порт-Катон. Впереди боевое охранение: взвод управления под командованием молодцеватого лейтенанта Владимира Дмитриевича Кондрашева. За боевым охранением на добрых конях — командование специального сводного батальона. За командованием — ровные колонны рот. Дымящаяся походная кухня, на передке которой сидит повар, даже на морозе не расстающийся со своей трехрядкой и терзающий мехи. Сани застенчивого, как девушка, военфельдшера Сердюка, сани с боепитанием, провизией… Одна рота и командиры-пограничники едут со мною на машинах в Ейск. Там будет штаб руководства вылазками в тыл врага. Едет Мануель Бельда — командир-испанец, герой походов в тыл фашистов, не унывающий ни при каких обстоятельствах. Он улыбается, и я уверен, он опять что-нибудь сказанул товарищам. Такой уж это человек! С ним и политрука не нужно. Его рассказы об Испании, о Долорес Ибаррури, о сражениях с фалангистами поднимают боевой дух солдат, зовут к самопожертвованию и подвигам во имя Родины. Едет молчаливый младший лейтенант Яценко, всегда успевающий первым подметить, что кто-то из товарищей притомился, что кому-то прислали невеселое письмо, умеющий даже молчаливым присутствием успокоить, поддержать друга. Едет бывший испанский пилот, ныне боец Красной Армии Марья но Чико. Чико по-испански — мальчик. Фамилия никак не подходит Иарьяно. У него плечи и грудь тяжелоатлета, а ноги бегуна на марафонские дистанции. Чико! Веселый парень из Куенки! Родители мечтали видеть своего сына священником. Но он не признавал заповедей Христа, учившего смиряться и терпеть, и когда фашисты набросились на испанский народ, пошел в республиканскую армию, стал летчиком-истребителем. Он проповедовал истину огнем И-16. А сейчас готов проповедовать ее минами и автоматом. Он зиаетг другие разговоры с фашизмом исключены. Идет батальон. Идут и едут донецкие, московские, кордовские, рязанские, валенсийские, тульские, барселонские, алтайские и баскские парни. Идут коммунисты и комсомольцы, для которых битва с врагом — дело жизни и чести. Прибыв в расположение, я прежде всего выполнил приказ командующего армией; связался с командующим Азовской военной флотилией контр-адмиралом С. Г. Горшковым, чтобы договориться о взаимодействии спецбатальона с моряками. С моряками флотилии нам уже довелось встречаться и выполнять совместные задания. Несколько ранее оперативная группа направляла в район Азова, где охрану побережья несли отряды торпедных катеров № 14 и № 20, двух инструкторов по минированию. Наши инструкторы и личный состав отрядов устанавливали в районе Азова сухопутные и морские мины. Там я познакомился с командиром отряда № 14 Цезарем Львовичем Куниковым. Помню, он произвел впечатление инициативного, решительного человека. Откуда было знать, с кем свела военная судьба? Больше года оставалось до февраля сорок третьего года, до той ночи, когда отряд особого назначения под командованием майора Ц. Л. Куникова сумел занять небольшой плацдарм на западном берегу Цемесской бухты, вблизи предместья Новороссийска — Станички, получивший впоследствии название "Малой земли"… Выслушав меня, контр-адмирал Горшков попросил прибыть в Приморско-Ахтарск, выслав за мною У-2. Погода стояла ясная, безветренная, воздушный путь от Ейска до Приморско-Ахтарска занял всего сорок минут. Коренастый, широкогрудый, русоволосый контр-адмирал выглядел очень молодо. Я даже усомнился, достиг ли он тридцатилетия. А чуть позднее узнал, что первое впечатление оказалось правильным — Сергею Георгиевичу Горшкову в сорок втором исполнилось всего тридцать два года. Прочитав письмо командующего 56-й армией, Горшков кивнул:

— Вылазки во вражеский тыл — дело хорошее. Но у вас же народ, как я понимаю, сухопутный? Я подтвердил, что моряков в спецбатальоне действительно нет.

— Вот то-то. А воевать придется все-таки на море, хоть и замерзшем. Поэтому, товарищ полковник, необходимо привлечь к вылазкам моряков. Но об этом договоримся позже, а сейчас послушайтесь-ка моих советов… И контр-адмирал не поскупился на советы, за которые его после не уставали поминать добром все минеры, начиная с комбата и кончая ездовыми. Сергей Георгиевич Горшков вообще уделял большое внимание вылазкам в тыл врага. По его приказу были сформированы боевые группы из команд кораблей, ходившие на северный берег залива с нами и самостоятельно. На любую нашу просьбу он откликался немедленно.

 

Глава 13. Через льды и торосы

Походы в тыл противника через Таганрогский залив начались с неудач. Только мы разместили бойцов по квартирам, разработали первый маршрут и назначили день и час выхода боевых групп, как подули сильные восточные ветра, завыл буран. Пришлось отсиживаться по рыбацким хатам. Вениаминов мрачно шутил: "Ждем у моря погоды, товарищ полковник! " Наконец к утру. 3 февраля стихло. Мокляков, командиры рот, испанские товарищи спрашивали, не пора ли начать. Чувствовалось, люди истосковались по делу. Что ж? Если погода устанавливается, пора! В третьем часу дня санные упряжки с минерами съехали на лед и вскоре исчезли за торосами, за снежной пылью. А к вечеру, в начале седьмого, небо вновь сделалось аспидно-серым, тучи, наползшие на степь и залив, словно бы придавили их, повалил крупными хлопьями снег, завыл и заметался восточный ветер. Ночью в батальоне не спали. Посты до утра дежурили на берегу, пытаясь что-нибудь разглядеть в слепящей ночной круговерти, подавали сигналы фонариками, но никто ничего не видел и не слышал. Безмерна тревога матери, проводившей в бой сына. Но безмерна и тревога командира, отправившего на опасное задание своих бойцов… Первыми возвратились под утро бойцы капитана Чепака. Он рассказал о том, что происходило. Боевые группы двигались вблизи друг от друга, выдерживая направление по азимуту. Налетевший буран застал их на полпути, и группы лишь к полуночи добрались до торосов перед северным берегом. Через час-другой показалось, что ветер ослаб и снег валит не так сильно. Стали пробиваться вперед. Поддерживая товарищей и лошадей, падая и поднимаясь, одолели еще шесть километров. И тут в снежной мути взмыли осветительные ракеты противника. В их неверном свете минеры различили два судна, вмерзшие лед. Оттуда, с неизвестных судов, ударили немецкие автоматы. Командиры отдали приказ на отход. Обратный путь оказался не менее тяжелым. Выбившихся из сил колхозных лошадей пришлось тянуть и подталкивать. Преодолевая торосы на середине залива, капитан Чепак потерял из виду остальные группы.

— Мы и в воздух стреляли, и гранаты взрывали, все без толку, — устало вздохнул Чепак. — Никого не нашли… На помощь не вернувшимся немедленно выслали группы поиска. Они углубились в залив, обшарили берега в районе расположения спецбатальона, но в буране никого обнаружить не удалось. Ветер и снегопад прекратились только во второй половине дня. Тогда наконец наше долгое ожидание было вознаграждено: вдали, на ледяном поле показались черные точки. Навстречу им сразу помчались упряжки со свежими лошадьми. Они вывезли отделение Франсиско Гаспара. Сам Франсиско вылез из кошевки с трудом и. с трудом разлепил губы:

— Муй фрио [Муй фрио — очень холодно (исп.)] Час спустя в одиночку выбрался Чико Марьяно. В буране он отбился от товарищей, но упорно шел по компасу и одолел в буран и мороз сорок километров ледяной дороги. Поднимаясь на берег, Чико совсем не походил на того красавца, которого провожали восхищенными взглядами молоденькие рыбачки из Ейска. Шапка-ушанка туго завязана под подбородком, подшлемник густо облеплен инеем, в овале подшлемника потемневшая от стужи кожа и безмерно усталые глаза. А все же, взобравшись на берег, расправил плечи и выпрямился… Вскоре неподалеку от Порт-Катона вывел боевую группу Канель. Сам Канель обморозился очень сильно. Нос раздуло, ноги и руки распухли. Да что говорить! Чтобы снять примерзшую к волосам Канеля шапку-ушанку, пришлось его, растертого снегом, подержать у печи. Канеля срочно отвезли в военный госпиталь. Последними выбрались изо льдов и торосов люди капитана Казанцева. Группа капитана, возвращаясь, достигла южного берега залива чуть восточное Шабельской косы. Обрывистые берега не позволили выехать наверх. Лошади в глубоких прибрежных заносах встали, их пришлось бросить. В поисках удобного въезда на берег люди разошлись, выбираясь по двое, по трое. А один человек так и не выбрался. Ни в тот день, ни в два последующих. Им был наш испанский товарищ Мануель Бельда. Уроженец Андалусии, студент, сменивший книги на винтовку, чтобы защитить республику, отважный боец, ставший в двадцать два года командиром дивизии республиканской армии Испании, коммунист, посчитавший за счастье вновь сражаться с фашизмом даже в звании рядового! Пламенный патриот своей родины, он так мечтал вновь увидеть родную Валенсию! И вот — замерз! Я не сдержал обещание, данное генерал-лейтенанту Малиновскому, и до сих пор не могу оправдаться перед самим собой… Погода установилась на вторые сутки. Тогда в тыл противника из трех пунктов одновременно отправилась новые группы минеров. Одной из первых проникла на северный берег, неслышно пересекла фашистскую патрульную дорожку, установила мины и уничтожила вражеский грузовик с солдатами — боевая группа младшего лейтенанта И. М. Яценко. Незримыми, неслышными пробирались во вражеский тыл группы лейтенанта П. А. Романюк, группы барселонцев Ипполито Ногеса и Франсиско Гаспара, младшего лейтенанта Ф. Е. Козлова, младшего лейтенанта А. В. Короленко, бывших летчиков Испанской республиканской армии Кано, Эсмеральдо, Браво, Устаросса и Эрерры, валенсийца Анхеля Альберки, бывшего механика Хуана, старшины М. А. Репина, рядового В. Липницкого, бывшего донбасского горняка сержанта Г. И. Ненепо, Франсиско Гульона и Рафаэля Эстрелло. Чтобы не пропала даром ни одна зимняя ночь, чтобы удары по врагу наносились непрерывно, минеры спецбатальона работали, выражаясь языком мирного времени, в три смены: пока одни совершали вылазки, другие готовились к походу, а третьи отдыхали. Каждую ночь в тыл противника проникали от двух до шести групп. И каждую ночь на северном берегу гремели взрывы, взлетали, в воздух вражеские автомобили, тягачи с орудиями, взрывались фашистские склады. К середине февраля гитлеровцы вынуждены были прекратить ночное движение транспорта по прибрежным дорогам между Бердянском и Таганрогом. По утрам, прежде чем пустить машины, оккупанты посылали на проверку дорог команды саперов, пытались тралить дорожное полотно тяжелогруженными санями. Тогда мы начали ставить мины, пропускавшие трал и взрывавшиеся под толкавшими сани бронетранспортером, и мины замедленного действия, которые приводились в боевую готовность спустя час-два после траления. Взрывы на дорогах продолжали греметь. Враг пытался пробивать возле северного берега полыньи — наши минеры перебирались через полыньи с помощью досок или появлялись там, где берег считался сильно крутым и непреодолимым. Враг усилил охрану побережья. Однако через каждые сто метров патруль не поставишь — личного состава не хватит, и минеры без труда отыскивали проходы в цепочке вражеских постов. Гитлеровцы кинулись минировать побережье. Это "было опаснее. За две ночи боевые группы потеряли трех бойцов. А потом научились не только снимать вражеские мины, "но и менять места их установки, уничтожать врага его собственными ловушками. Однажды минеры почти в плотную приблизились к занятому фашистами берегу. Анхел Альберка, возглавлявший дозор, провалился в снег и почувствовал, что нога запуталась в проволоке. Заграждение! Не исключено, что в нем мина натяжного действия. Тогда при малейшей попытке выдернуть ногу — взрыв, гибель, срыв задания…

— Стоять! Минное поле! — подал знак товарищам Анхел. Придерживая валенок за голенище, осторожно вытянул из него ногу. Достал из сумки мину-сюрприз, так же осторожно опустил в валенок, обмотал босую ногу шарфом, «обул» в вещевой мешок и повел дозор дальше. Группа вышла в заданный район, заминировала дорогу, благополучно возвратилась к оставленным в торосах саням. Только тут заметили странную «обувь» Альберки.

— Ничего. Фрицы заплатят за мою замерзшую пятку! — отшучивался Анхел. Перебежавший-сутки спустя на нашу сторону полицай рассказал, между прочим, о валенке Альберки. Обходивший сторожевые посты обер-лейтенант заметил и приказал доставить странный предмет. Солдаты аккуратно отсоединили проволоку, опутавшую валенок, от собственных мин натяжного действия, вынесли трофей на берег. Тут из валенка вынули сверток, туго обвязанный шпагатом, разрезали шпагат и отправились к праотцам. С тех пор в батальоне шутили, что Анхел умудрился наподдать валенком фашистам через весь залив!.. Получая все новые и новые «сюрпризы», враг разнервничался. Каждый вечер фашистское боевое охранение выпускало в воздух многие десятки ракет, ощупывало залив лучами прожекторов, открывало бешеную ружейно-пулеметную стрельбу по каждой тени. Поддерживая автоматчиков и пулеметчиков, гвоздили по льду фашистские минометы и орудия. Догадавшись, что минеры выезжают на лед до наступления темноты, а возвращаются на рассвете, противник бросил против малочисленных боевых групп истребители. Но шел февраль сорок второго, а не июнь сорок первого года! Пытавшиеся патрулировать залив вражеские самолеты сталкивались в воздухе с советскими истребителями и, как правило, спасались бегством. Пробовало фашистское командование организовать вылазки собственных подразделений на наш берег. Они тоже использовали санные упряжки, а часть солдат пускали на коньках. Но встреченные огнем наших подразделений, несущих охрану берега, гитлеровцы всякий раз торопливо отступали. Раза два фашистские боевые группы столкнулись на льду с нашими, и тоже стремительно отошли, не приняв боя, бросив взрывчатку. Вскоре враг вообще оставил мысль проникнуть на южный берег… Боевая кобыла вызывает огонь на себя Случались неудачи и у нас, конечно. Как-то вражеские истребители сумели обнаружить и атаковать возвращавшуюся с задания группу младшего лейтенанта Козлова. Один красноармеец был убит, несколько человек получили ранения, побило всех лошадей. А ко мне сразу обратился лейтенант П. А. Романюк:

— Товарищ полковник! Позвольте вытащить лошадей!

— Для кухни стараетесь?

— Кухня само собой, товарищ полковник. Думка есть чучела из лошадей сделать.

— Понял! А сумеете?

— Не сомневайтесь! Романюк и его помощник младший лейтенант И. А. Науменко поработали на славу. Дня через два к северному берегу направились три упряжки. На первых санях сидели бойцы Романюка, на последних, покрытые белыми полотнищами, лежали чучела лошадей. За упряжками бежала шумная ватага шабельских ребятишек:

— Глянь, глянь, копыта!.. Это те кони, что фашист побил!.. Романюк с бойцами глубокой ночью остановились в километре от северного берега, за снежным валиком. "Подняли на ноги" макеты, запалили фитили сигнальных спичек, бросились в сани и погнали упряжки вдоль берега, чтобы не пострадать после того, что начнется через семь минут… Враг нервничал, пускал ракеты, а когда через семь минут вспыхнула возле макетов первая красная сигнальная спичка, совсем всполошились: заметались лучи прожекторов, ракеты взлетали стаями. И вот один из лучей прожекторов уперся в «лошадок». Что тут поднялось! Пулеметы, за ними — минометы. Грохот, взрывы, столбы воды из-под разбитого льда! Не менее получаса вели яростный огонь фашисты. Стрельба стала затихать после того, как взрывом макеты наконец разбросало. Утром Романюк вручил мне отличную схему огневых точек и минометных батарей противника на том участке, где стояли макеты: выдумка лейтенанта оказалась весьма полезной! Впоследствии минеры не раз использовали различные макеты для обнаружения огневых точек противника, принуждая врага впустую тратить сотни мин и снарядов. Взорванные 16 февраля два моста возле станции Буденовской, где стоял гарнизон гитлеровцев, навели оккупантов на мысль, что успешные действия Наших минеров осуществляются с помощью партизан, а партизанам способствуют "местные гражданские власти" из фашистских же ставленников. Рассказали об этом бежавшие с оккупированного северного берега люди. Мы подлили масла в огонь: уничтожили фашистскую комендатуру в Буденовской. Гитлеровцы, озверев, тут же расстреляли всех тамошних полицаев… Атомная тетрадь В ночь на 19 февраля, выполняя приказ генерала Цыганова, боевые группы младшего лейтенанта Козлова и сержанта Липницкого захватили двух пленных. Из показаний пленных явствовало, что обстановка благоприятствует нанесению мощного удара по северному берегу залива, и командование армии решило уничтожить вражеский гарнизон на так называемой Кривой Косе. Операцию приурочили к 24-й годовщине Красной Армии. По согласованию с контрадмиралом Горшковым для проведения операции создали сводный отряд из усиленной роты морской пехоты батальона майора Малолетко и боевых групп спецбатальона. Перед заходом солнца 22 февраля сводный отряд под командованием Малолетко двинулся в путь. Фашистский гарнизон оказался неподготовленным к отпору, а гарнизоны из соседних населенных пунктов прийти ему на помощь не смогли. Минеры перерезали линии связи, густо минировали ведущие на Кривую Косу дороги, прикрыли фланги наступающего отряда. Морские пехотинцы и минеры захватили пленных, взорвали две артиллерийские батареи и три прожекторных установки, уничтожили все средства связи. А группа старшины Максима Алексеевича Репина захватила и доставила в штаб спецбатальона большое" количество различных документов противника, в частности, толстую общую тетрадь случайно заночевавшего на Кривой Косе и погибшего в бою немецкого офицера из инженерных частей. Тетрадь была испещрена графиками и формулами, сопровождавшимися пояснениями. Не владея немецким языком, я дал прочитать тетрадь одному из офицеров. Тот не нашел в ней ничего интересного:

— Все какая-то синтетика, товарищ полковник. Обычные фрицевские «эрзацы». Да еще бред об атомной энергии… Но я тетрадь не выбросил. Мало ли что! А места не пролежит. Успешное нападение на Кривую Косу породило мысль навести в рядах врага панику. Из отходов фанеры, жердей, проволоки и рогож наши умельцы смастерили «танки», "орудия", «грузовики» и «минометы», которые даже с небольшого, в полкилометра, расстояния выглядели как замаскированные танки, орудия, грузовики и минометы. Всю эту бутафорию в ночь на 26 февраля отвезли к северному берегу и установили в трех километрах от врага. Через четверть часа после того как сани с минерами отъехали от макетов, там стали помигивать огоньки самовоспламеняющихся спичек. Лучи фашистских прожекторов, конечно, скрестились на "потемкинской деревне", сооруженной минерами. Память о Кривой Косе была свежа, враг решил, видимо, что на этот раз русские бросили против него еще большие силы, и открыл мощный огонь из орудий и минометов. Чтобы «поощрить» фашистских артиллеристов, минеры предусмотрительно оставили возле макетов смоченные керосином рогожи. "Удачными попаданиями" гитлеровцы подожгли рогожи. А тут еще сработали поставленные минерами дымовые шашки. Дым, отлично заметный в лучах прожекторов, густо заклубился над утильсырьем, среди его клубов взметывалось пламя, гитлеровцы поняли, что пристрелялись, и обрушили на горящий хлам прямо-таки ураганный огонь артиллерии и минометов… Между тем февраль кончился, наступил март. Пошел трещинами лед, расширились старые, появились новые полыньи. Совершать вылазки на северный берег становилось все труднее. Близились дни прощания с Таганрогским заливом. Контр-адмирал Горшков, учитывая это, просил прислать инструкторов для обучения моряков действиям в тылу врага, и мы направили в Приморско-Ахтарск Чепака и Рафаэля. А сами подготовили свою последнюю большую операцию на льду: уничтожение двух барж с военным имуществом в затонах станицы Весело-Вознесенской, с которых противник заметил боевые группы минеров в день первого, неудачного похода. Готовились к последней вылазке очень тщательно. Особенное внимание уделили оружию, непромокаемой обуви и сооружению удлиненных мостиков для преодоления разводий и трещин во льдах. В состав группы отобрали опытнейших проводников — сержанта Короленко, красноармейцев Трояна, Симоненко, Шапошникова, Чико Марьяно и Хосе. Но многие сочли себя глубоко обиженными тем, что не попали в состав группы. Прежде всего, командир взвода управления лейтенант Владимир Кондрашев, которому не раз обещали участие в вылазках. Пришлось включить в группу Кондрашева. Но тогда оказалось невозможным отказать и военфельдшеру Сердюку. Ведь человек специально изучил минноподрывное дело, так ждал, так надеялся! Однако уполномоченный СМЕРШа Афанасий Дымов, просмотрев список группы, покачал головой:

— Не пойдет. Я встревожился и огорчился:

— Как это "не пойдет"? Почему?

— А потому. Меня забыли. Или не доверяете? Я только руками развел и вписал в список его фамилию… Вместе с командованием спецбатальона я ожидал результатов действия группы и ее возвращения на наблюдательном пункте в станице Шабельской. В пятом часу утра вышли на берег. Под обрывом смутно темнел вспучившийся, покрытый талой водой лед. В пять часов одиннадцать минут в полной тишине встали из темноты в стороне Весело-Вознесенской неправдоподобно яркие султаны огня. Я нажал кнопку секундомера. Тоненькая стрелочка проскакала круг и отсчитала еще двадцать семь делений, прежде чем донесся сдвоенный звук взрыва. Звук заглох, султаны огня опали, зато по всему северному побережью мгновенно вытянулись цепочки мигающих огоньков, минуту-другую спустя задрожали артиллерийские сполохи, а потом и канонада послышалась. Группа благополучно возвратилась в Шабельскую. Отличился в этой вылазке лейтенант Кондрашев. Вместе с двумя бойцами первый подполз к баржам" снял часового, открыл подрывникам путь. Вскарабкавшись на палубы барж, заставленные ящиками с минами и снарядами, бойцы группы установили мины замедленного действия и отошли незамеченными. Евдокия Ивановна — русская мама Гарсия Канеля Тепло и ветер взломали, сдвинули льды, над расползшимися дорогами солнечно синело высокое небо. Пора возвращаться в Ростов! Штаб спецбатальона подводил итоги: диверсионные группы минеров ходили в тыл врага сто десять раз; на вражеских дорогах, патрульных тропинках, вдоль линий связи, у занятых оккупантами зданий установлено семьсот сорок четыре мины; взрывами мин и огнем стрелкового оружия уничтожено свыше ста солдат и офицеров противника, выведено из строя пятьдесят шесть фашистских автомашин и два танка, подорвано семьдесят четыре телефонных и телеграфных столба, два моста, две баржи, четыре машины с прожекторами; батальон и моряки Азовской флотилии вынудили противника развернуть для обороны северного берега от Мариуполя до Таганрога около двух пехотных дивизий. В десятых числах марта подразделения спецбатальона покидали Ейск, Шабельск и Порт-Катон. Станичники высыпали из домов, толпились вдоль обочин. Минеров провожали как родных и близких. Да мы за полтора месяца и в самом деле стали близки друг другу! Рыбаки ежедневно доставляли на ротные кухни корзины со свежей рыбой, женщины-станичницы не жалели дров и кизяка, чтоб промерзшие бойцы и командиры хорошенько прогревались, поили возвратившихся из походов горячим фруктовым взваром, молоком, заваренным до черноты чаем, вязали для своих постояльцев теплые перчатки и носки, а солдаты помогали людям, чем могли, по хозяйству. По пути в Ростов я заехал в Шабельск проститься с колхозницей Евдокией Ивановной Пусташевой. В хате Пусташевых квартировало отделение Гарсиа Канеля. Читатель, наверное, помнит, что из первой вылазки в тыл врага Канель возвратился сильно обмороженным и тотчас был отправлен в госпиталь. Там сочли, что ему необходимо ампутировать пальцы на руках и на ногах. Евдокия Ивановна, узнав об этом, заплакала:

— Да как же можно такого парня увечить? Не позволю, не дам! Кинулась в кладовую, запаслась крынками, горшками, накинула тулупчик и пошла, несмотря на пожилой возраст ло льду в Ейск, в военный госпиталь. В тот день Канель получил первую передачу: горшочек гусиного жира для смазывания обмороженных частей тела, крынку сметаны и укладку с жареной рыбой. По два, по три раза в неделю ходила в Ейск русская женщина, чей сын сражался на другом фронте, носила испанскому парню гостинцы, наставляла врачей, как надо втирать в обмороженную кожу гусиный жир. И вернула Гарсия Канеля в строй! С тех пор Канель называл Евдокию Ивановну своей русской матерью. Как же было не проститься с ней?.. Зашел я и в хату Ивана Саввича Оноприенко, пятидесятилетнего рыбака, отдавшего молоденькому красноармейцу тулуп:

— В шинельке-то холодно, сынок, а я на печке и без кожушка перезимую! Много рук пришлось пожать на прощанье, не на одних глазах увидеть слезы… Уходил батальон. А с обочины неслось: "Возвращайтесь! Осенью с победой приезжайте! На виноград, на яблоки! Ждем! " И бежали за ротными колоннами, разбрызгивая грязь, ейские, шабельские, порт-катоновские мальчишки.

 

Глава 14. Время надежд. Инженер Гриднев «химичит» ОЗМ

Весна приходит в город раньше, чем в деревню. Снег на ростовских улицах стаял, крутолобые булыжники мостовых мокро блестят на солнце, в предместьях чугунные тумбы водоразборных колонок напоминают присевших отдохнуть грузных черных птиц. Первым делом едем в лабораторию-мастерскую. Тут, как всегда, едко пахнет бикфордовым шнуром и гарью зажигательных снарядов, кипит работа. За время моего отсутствия Гриднев, Медведев, Косое, Белова и Кретова наладили выпуск управляемых противопехотных мин, создали надежные образцы подпрыгивающих и рычаговых мин, взрывающихся под днищем танка. Руководящие минированием обводов Артемьев, Чехонин, Минеев, Мартыненко, Козлов и Федоров с недавнего времени получают неплохую продукцию.

— А мы и вышибной заряд из аммонала сделали, товарищ полковник! — с ноткой торжества говорит Гриднев. Смотрю на Сергея Васильевича с недоверием. Перед отъездом на побережье мы беседовали об изготовлении осколочно-заградительных мин, так называемых ОЗМ. Заводы производят ОЗМ, используя обычные 152-миллиметровые снаряды. Установленные в землю, ОЗМ по сигналу или при механическом воздействии вылетают на поверхность, взрываются на высоте одного — двух метров, поражают живую силу противника. Несложно было бы конструировать ОЗС и из трофейных снарядов, но мы не имели вышибных пороховых патронов. Их следует раздобыть или сделать.

— А нельзя вместо пороха использовать аммонал? — поинтересовался Гриднев.

— Ничего не получится. Аммонал обладает бризантными свойствами и мину разнесет. Делайте пороховой заряд, Сергей Васильевич! На том и расстались, и вот, пожалуйста, сюрприз!

— Как же удалось перехитрить аммонал, товарищ Гриднев?

— Поедемте в поле, покажем!

— Увы, сейчас нет времени, еду в штаб армии. Но как только вернусь — держитесь, проверку учиним строгую? Штаб 56-й армии располагался не в Ростове, а в одном из подгородных сел. Здешние жители эвакуировались, улицы выглядели осиротевшими. Журина я нашел в хате, где размещался штаб инженерных войск. В полевых петлицах Евгения Михайловича уже не два, а три прямоугольника: подполковник. Поздравил его, спросил, " как дела, какими думами живут в штабе фронта.

— Дела отличные. Создаем резерв противотанковых мин, — ответил Журин.

— А думы… Вы же читали приказ Верховного от 23 февраля? Инициатива в наших руках, стало быть, готовимся к жаркому лету! Я спросил, передал ли Евгений Михайлович командующему армии мою докладную о желательности создания специальных гвардейских бригад для действий на вражеских коммуникациях. Эту докладную я готовил в долгие ночи ожидания минеров, ушедших на северный берег Таганрогского залива. Докладную Журин передал, но сказать что-либо об отношении к ней генерала Цыганова не мог.

— Знаю одно: командующий приказал, как появитесь, направить вас к нему. Вот и пойдемте! Командующий армией квартировал в небольшой, неказистой с виду хате. Охрана, знающая Журина, пропустила к Цыганову без лишних формальностей. Сени и горница сверкают чистотой. Командующий, член Военного совета Комаров и начальник штаба Арушуньян сидят за кипящим самоваром.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, — взмахом руки прерывая обращение Журина, приглашает Цыганов. — В самое время успели, почаевничаем. Но тут же за столом просит подробно рассказать о вылазках минеров в тыл врага. Естественно, заходит речь и о моей докладной на имя И. В. Сталина. Командующий армией говорит, что прочитал докладную внимательно и со сделанными выводами согласен. Пользуясь случаем, спрашиваю, нельзя ли создать для начала хотя бы один гвардейский батальон минеров при 56-й армии. Цыганов качает головой:

— Не получится. Прежде всего понадобятся средства связи, а кто их без утверждения штатов даст? Попробуйте обратиться к командующему фронтом. Если спросят мое мнение, я поддержу. А сейчас, товарищи инженеры, попрошу срочно заняться минными полями в полосе армии. Весенние заботы минеров Утром следующего дня мы с Журиным выехали на ростовские обводы. Южное солнце пригрело, снег в степи становился серым, оседал, стаивал, взгорки оголялись, воздух над нами дрожал, разъезженные дороги вихляли. Из машины я видел ряды колючей проволоки в три и четыре кола, земляные нашлепки над дзотами, узкие, словно прищуренные для прицела бойницы дзотов, линии окопов, зигзаги траншей. Неплохо потрудились бойцы 8-й саперной армии генерал-лейтенанта А. С. Гундорова, 28-го управления оборонительного строительства полковника Мальцева и ростовские жители! А вот и противотанковые рвы. Наполненные талой водой, они походят на оросительные каналы. Тревожит мысль, что на картах противника рвы уже отмечены. Не напрасно же ползают в небе фашистские самолеты-разведчики! Впрочем, врага ждет неприятное разочарование. Куда бы ни сунулся, повсюду наткнется на мины. Войска 56-й армии и оперативно-инженерная группа установили на обводах около двадцати семи тысяч мин. Капризная ростовская зима с ее свирепыми морозами, бурями и снегопадами, внезапно сменяющимися продолжительными оттепелями, конечно, усложнила жизнь минеров. Деревянные корпуса мин, установленные во время морозов, при оттепели набухали. Набухают они и сейчас, когда с каждым днем становится теплее. Мины приходится проверять. Все до одной. Даже металлические. Это нелегко, опасно. Журин сообщил, что несколько бойцов погибло, а несколько получили ранения. Возможны потери и в будущем. Но отказаться от проверки и восстановления минных полей нельзя. К лету они должны быть в полной боевой готовности… На ознакомление с минированием обводов и тыловых рубежей в полосе армии уходит почти двое суток. Убеждаюсь, что возле полевых дорог мины придется снять: дороги раскисли, шоферы грузовых машин, объезжают труднопроходимые участки, сворачивают на целину, возможны несчастные случаи. Минирование же тыловых рубежей лучше разделить ни два этапа. На второй день, к вечеру, приезжает из Ростова Гриднев, привозит осколочно-заградительные мины с вышибным патроном из аммонала. Отправляемся на один из внешних участков обводов, в открытую степь. Гриднев с бойцами устанавливает поодаль друг от друга две ОЗМ. Спускаемся в темное, пахнущее сырой землей и сырым деревом помещение дзота, устраиваемся у смотровых щелей. Гремит взрыв. По дзоту стучат осколки.

— Метров двенадцать. Высоковато! — замечает Чехонин. Второй снаряд взорвался в трех метрах над землей. Расставленные в радиусе 60 — 100 метров мишени оказались поражены все до одной! Гриднев принимал поздравления. Поздравил и я конструктора, но предложил продолжать испытания, чтобы добиться стабильности взрывов ОЗМ на высоте двух-трех метров. Артемьев взглянул на дело иначе:

— А может это хорошо, что снаряды способны летать далеко? Ведь в этом случае их можно применять не только в обороне, но и в наступлении! Я выразил сомнение в необходимости такого применения снарядов саперами и возможности достижения хороших результатов, но должен признать, что мои сомнения были необоснованными. Артемьев не расстался со своей идеей, доказал ее ценность. В последние месяцы войны созданные им, сержантом Лядовым и другими саперами дальнобойные инженерные мины успешно применялись при штурме вражеских городов. Новая попытка создать спецбригады Весна набирала силу. Краснодарский край и Ростовская область все усилия направили на подготовку к посевной, на пахоту и сев. Одна за другой свертывали работу и наши партизанские школы. Я, правда, пытался отстоять их, доказывая, что выпускники школ могли бы успешно действовать и дальше, в других районах, например, в Крыму или на северном побережье Азовского моря. но мне возражали: там действуют свои партизаны, а помощь им оказывают и Красная Армия, и партийные органы! "Свои партизаны!" На оккупированной врагом территории действительно было оставлено или создано большое количество партизанских отрядов и диверсионных групп. Но ведь у партизанских формирований, за редким исключением, не было средств радиосвязи, а снабжение их взрывчатыми веществами, минами и оружием оставляло желать лучшего. Да и решения о создании органов руководства партизанскими силами все еще не было. Я постоянно раздумывал, как же все-таки поступить, что сделать для усиления ударов по коммуникациям противника? Такими же мыслями мучился Доминго Унгрия, о том же не раз говорил капитан Казанцев. Так я вернулся к мысли создать специальные бригады для действия в тылу врага. Предложение о создании таких бригад с приложенными к нему детально разработанными штатами и требованиями на материально-техническое обеспечение мы написали втроем, втроем же его подписали и отправили в Москву к П. К. Пономаренко. Но он эту идею не поддержал. По нашему мнению, подразделения предполагаемых бригад должны были выводить из строя коммуникации противника, уничтожать его боевую технику и живую силу во время перевозок, широко привлекая к диверсионной работе местных партизан. А пока вынашивались новые идеи усиления ударов по коммуникациям противника, оперативно-инженерная бригада закончила проверку и переустановку тридцати семи тысяч противотанковых и двадцати тысяч противопехотных мин, создала на танкоопасных направлениях резервы численностью в сорок пять тысяч мин, установила двадцать пять мощных радиомин. Закладывали радиомины бывшие наши сержанты, теперь уже лейтенанты Н. Сергеев, И. Гольцов, И. Кузнецов и другие опытнейшие минеры. А отдельные группы диверсантов продолжали успешно проникать во вражеский тыл. Словом, сделано было немало. Однако, генерал Цыганов по-прежнему настаивал на усилении и совершенствовании обороны армии. Он даже возражал против требования нового начальника инженерных войск Красной Армии генерала М. П. Воробьева откомандировать оперативно-инженерную группу в его распоряжение. Генерал Цыганов хотел сохранить ее для действия в тылу врага. Признаться, мне и самому хотелось задержаться в Ростове, дождаться начала активных боевых действий, проверить на практике кое-какие новинки и" ряд усовершенствованных мин. Однако энергичные представления командующего 56-й армией в штаб Южного фронта результатов не дали.

 

Глава 15. Одной лишь думы власть. Нахлобучка от нового начальника

Оглушительно ревущий Ли-2, изрядно поболтав пассажиров на воздушных ямах, начал снижение. Пашни, лесочки, овраги встали на ребро, какая-то шустрая речонка рванулась течь в зенит, но в следующую мину пилот завершил вираж, и все вернулось на свои места. Толчок — мы катимся по аэродрому. Москва встречала не по-апрельски ярким солнцем, теплом, подсохшими тротуарами, многолюдьем, очередями у магазинов. По стенам домов, по ветровому стеклу «эмки» прыгали солнечные зайчики: женщины мыли окна. Боже ты мой, окна моют! Может, скоро вся жизнь, как земля под крылом самолета, встанет на места? Приехав в НКО, прохожу в свой кабинет. Сначала звоню начальнику штаба, но его нет на месте. Тогда звоню новому, четвертому по счету за минувший год, начальнику инженерных войск генералу Михаилу Петровичу Воробьеву. Мы знакомы. Встречались еще в сороковом, когда Михаил Петрович служил генеральным инспектором инженерных войск, а в сорок первом виделись на Западном фронте: (Воробьев принимал дела у генерала Васильева).

— Зайдите, — приглашает Воробьев. Он стоит у широкого окна. Внешне не изменился. Все так же коренаст, дороден, большеголов. Крупные черты лица хранят спокойствие. Докладываю о прибытии.

— Создается впечатление, что вы окончательно забыли о своей должности помощника начальника штаба инженерных войск! — здороваясь, замечает Воробьев. — Я подсчитал. За десять месяцев войны вы находились в штабе ровно месяц!

— Товарищ генерал! Оперативно-инженерные группы создавались не по моему хотению!

— Не оправдывайтесь! Партизанскими проблемами заниматься не нужно было! Воробьев предложил садиться и опустился в кресло сам.

— Впредь оперативно-инженерные группы организовывать не будут, — сказал он. Мы добиваемся создания отдельных инженерных бригад специального назначения. Заниматься они станут исключительно заграждениями. Вам предстоит принять участие в разработке штатов бригад. Охоту к перемене мест надо обуздать, товарищ полковник.

— Слушаюсь.

— И охоту к минированию кочками обуздайте. Как это вас угораздило нагородить под Ростовом этих кочек? Кто-кто, а уж вы-то обязаны знать, что противник не должен даже догадываться, где стоят мины!

— Этот способ неоднократно испытывался на полигонах. Оперативно-инженерная группа провела дополнительную проверку…

— Главным военно-инженерным управлением такой способ не утверждался, товарищ полковник, и пока я остаюсь начальником инженерных войск, утвержден не будет. Имейте в виду!

— Разрешите объяснить, товарищ генерал?..

— Не нужно ничего объяснять. Я дал указание прекратить минирование кочками, больше к этому вопросу возвращаться не будем.

— Слушаюсь. Разговор получился неприятным. Я сменил тему и доложил о тетради с загадочными формулами, найденными старшиной Репиным на Кривой Косе Таганрогского залива, достал эту тетрадь и протянул Воробьеву. Полистав тетрадь, Михаил Петрович пожал покатыми плечами:

— Сейчас не до загадок и таинств. Передайте тетрадь в аппарат уполномоченного ГКО по науке, пусть там разбираются. А сами отдохните и приступайте к выполнению — своих прямых обязанностей. Не смею задерживать! Возвратясь к себе, я спрятал в сейф папку с документами, но таганрогскую тетрадь оставил на столе. Набрал номер телефона представителя уполномоченного ГКО по науке Степана Афанасьевича Балезина. С Балезиным познакомились мы в начале войны. Приехав как-то с Западного фронта в Москву, я обратился к уполномоченному ГКО по науке, председателю Комитета по делам высшей школы Сергею Васильевичу Кафтанову с просьбой предоставить минерам расчеты для изготовления кумулятивных зарядов, рецепты и технологию изготовления тестообразных, или, как их стали называть позже, пластиковых ВВ, которыми можно было заполнять емкости любой формы. Кафтанов направил к своим помощникам — С. А. Балезину и К. Ф. Жигачу. Так и встретились.

— Балезин слушает! — раздалось в трубке. Я поздоровался, назвался, сказал зачем звоню.

— Приходите, рад буду видеть! У Балезина я провел около получаса. Химические формулы, заполнявшие тетрадь немецкого офицера, заинтересовали Степан Афанасьевича:

— Немедленно передам это ученым!

— Тут действительно что-то важное, ценное?

— Подождем заключения ученых! — улыбнулся, уклоняясь от прямого ответа Балезин. Зачем нужен ОУЦ? Я не воспользовался предложением начальника инженерных войск отдохнуть, поехал после разговора с Балезиным не домой, а в один из переулков за станцией метро «Сокол». Там располагался Оперативно-учебный центр Западного фронта, первое фронтовое партизанское детище. В помещении средней школы, занятой ОУЦ, встретил все такой же хлопотливый, приветливый и не отвыкший от гражданского обращения Иван Петрович Кутейников:

— Илья Григорьевич! Дорогой! Здравствуйте! Спешить в ОУЦ у меня имелись веские причины. Судьба центра тревожила. За время своего существования он подготовил и перебросил во вражеский тыл почти четыре тысячи партизан, изготовил в мастерских более двадцати тысяч различных мин и более двадцати пяти тысяч особых ручных гранат. Созданные оперативно-учебным центром партизанские школы сделали еще больше! Но теперь, к весне сорок второго, здесь царил "полный штиль", как выразился в недавнем письме Кутейников. Крайне необходимых средств центру не отпускали, все попытки получить рации оказались безуспешными, а забрасывать партизана диверсантов глубокий вражеский тыл без надежды давать им необходимые указания, получать нужные сведения, выбрасывать им в указанные места взрывчатку и оружие представлялось бессмысленным: сорок первый год отошел в прошлое, действовать на коммуникациях врага следовало продуманно, по плану, во всеоружии мастерства и средств борьбы! Проходя за Кутейниковым в кабинет, я обратил внимание на одежду и обувь курсантов: обмундирование на них было зимнее. В кабинете Петр Иванович подтвердил, что летнего не выдают. И, понизив голос, доверительно сообщил:

— Пошли разговоры, что нас вскорости вообще ликвидируют, Илья Григорьевич! Сам посуди: ребята давным-давно программу обучения прошли, а их никуда не посылают, да и одевать, похоже, не собираются.

— И мысли такой не допускаю! Не могут центр ликвидировать!

— Оно вроде не должно бы… А с другой стороны, штаты-то наши до сих пор не утверждены, хоть девять месяцев прошло! Иван Петрович выглядел удрученным.

— Будем оптимистами! — сказал я. — У руководства, надо полагать, хлопот без ОУЦ хватало, а мы должной настойчивости не проявили. Ободрить Кутейникова ободрил, но на свою по-прежнему пустую квартиру возвратился встревоженный, обеспокоенный. Развернул карту, долго сидел над ней. Линия фронта все еще в шестистах-тысяче километров от западной государственной границы. Оккупанты хозяйничают на территории, занимающей, по самым скромным подсчетам, площадь в миллион квадратных километров! Но ведь минимум четвертая часть этой площади находится вне контроля фашистских войск и фашистской администрации, а растянутые на многие сотни километров коммуникации врага проходят через леса и непролазные болота, по партизанским краям и районам!.. Еще в тридцать восьмом году я предлагал наркому обороны создать спецчасти для минирования и разрушения вражеских путей сообщения. Даже штаты таких частей разработал. Возвращался я к идее создания спецчастей не раз и во время войны. А поскольку от Пономаренко не было ни слуху ни духу, подумал, что сейчас сформировать специальные части можно из курсантов ОУЦ и различных партизанских школ, из испанских добровольцев, и сформировать быстро, без особых трудностей! А уж кадровые-то войска всем необходимым наверняка обеспечат! Я разыскал альбом с фотографиями, запечатлевшими результаты действия минеров в Испании, сделал кое-какие выкладки и на следующий день пошел к генералу Воробьеву. Однако генерал охладил мой пыл.

— Поймите меня правильно, — сказал Воробьев. — Я не противник действия минеров в тылу врага. Я за самые активные действия инженерной разведки, за посылку минеров на вражеские коммуникации, за широкое применение во вражеском тылу мин замедленного действия! Следует, видимо, включать в оперативны мероприятия штабов фронтов и армий операции инженерных войск по разрушению вражеского тыла. Но… Он даже руками развел:

— Ведь нарушением работы тыла противника призваны заниматься части Отдельной мотострелковой бригады особого назначения! И неуместно мне, начальнику инженерных войск, ставить перед руководством вопрос о создании для этой же цели еще и специальных инженерных частей! Согласны вы с этим? Идея OMCBQHa принадлежит Павлу Судоплатову из НКВД. Омсбоновцы (ребята — орлы, кровь с молоком! Сам видел) должны были громить тыловые части и гарнизоны противника. К их счастью, бригаду так и не удалось укомплектовать полностью. В тыл врага забрасывались отдельные группы и отряды.

— Однако наши мины, товарищ генерал, могли бы парализовать вражеский транспорт!

— Меня убеждать не надо, сами видите!.. Забирайте альбом, может пригодится, и — за штаты специальных инженерных бригад, товарищ полковник! Сейчас прежде всего — эти штаты! Спуститесь наконец с облаков на землю. На землю я спустился, над штатами инженерных бригад специального назначения работал вместе с другими товарищами самым добросовестным образом, но мысль о создании частей для нарушения работы вражеских путей сообщения не оставлял: ведь штаты инженерных бригад необходимых средств для действий в тылу врага не предусматривали. И тут осенило: нынешний заместитель наркома обороны, начальник артиллерии Красной Армии Николай Николаевич Воронов, в бытность свою старшим советником республиканской армии Испании, очень лестно отзывался о подразделениях минеров, действующих во франкистском тылу! Может, не забыл, может, держится прежнего мнения о минерах?! Добился приема у Воронова. Высокий, худощавый, он остался таким же, каким был в Испании: моложавым, подчеркнуто вежливым и любезным.

— Разрешите, товарищ генерал, обратиться по вопросу, далекому от артиллерийских дел. Я пришел за советом.

— Пожалуйста. Слушаю. Я снова выложил испанский альбом, повторил то же самое, что говорил генералу Воробьеву.

— Да, вы правы, это очень далеко от артиллерии, — кивнул Воронов, — Лучше поговорить с командующим воздушно-десантными войсками генералом Глазуновым.

— К сожалению, я с генералом Глазуновым не знаком.

— Это поправимо! — улыбнулся Воронов и поднял трубку телефона.

— Василий Афанасьевич! Здравствуйте! — сказал Воронов, соединившись с командующим воздушно-десантными войсками. — У меня находится сейчас полковник Старинов, знакомый по Испании. Нет, не артиллерист. Минер, диверсант. У него предложения по твоей части. Ты не найдешь времени принять Старинова?.. Да, полагаю, сможет. Спасибо. Воронов опустил трубку на рычаги аппарата:

— Глазунов просит вас зайти сейчас же. Я сказал, что зайдете.

— Благодарю, товарищ генерал-полковник!

— Не за что. Ни пуха вам ни пера! А альбом, если он не единственный, не уносите, пожалуйста. Может, удастся при случае кое-кому показать.

— Да, конечно, оставьте его, товарищ генерал-полковник! Командующий ВДВ В приподнятом настроении вошел я в кабинет генерал-майора Глазунова. Высокий, с зачесанными на косой прибор темными волосами, с изрезанным глубокими морщинами лицом командующий воздушно-десантными войсками был не один. У него находился незнакомый мне человек, тоже генерал-майор, но ниже ростом и пополнее. Оказалось, это начальник штаба воздушно-десантных войск генерал-майор Спирин, — Видите ли, нам никогда не ставили задач по диверсионным действиям во вражеском тылу, — раздумчиво заметил Глазунов. — Наше дело — нанести внезапный удар, захватить важные объекты или позиции и удерживать до подхода главных сил. Впрочем, знание диверсионной техники и тактики нашим бойцам явно не помешает!

— Особенно, если подразделение будет выброшено на большом расстоянии от главных сил или попадет в трудное положение! — поддержал Спирин. Я приуныл:

— Но ведь речь шла о создании специальных подразделений, а не об отдельных исключительных, а то и печальных случаях!

— Давайте смотреть на вещи трезво, товарищ полковник! — успокаивающим голосом сказал Глазунов. — Вопрос о специальных батальонах или там бригадах мы сейчас все равно не решим. Не нашей компетенции дело! Но кое-что сможем сделать уже сейчас. У вас — опытные командиры, умеющие воевать в тылу врага, у нас — десантники и авиация. Вот и давайте ваших командиров для обучения наших бойцов! Согласны?

— Не возражаю, но…

— Остальное не в нашей компетенции, товарищ полковник! На том и расстались. Я направил, конечно, в воздушно-десантные " войска группу инструкторов-минеров, но разве это решало проблему? Что же предпринять, как добиться создания оснащенных по последнему слову техники специальных подразделений, способных длительное время успешно действовать в глубоком вражеском тылу? Опять Атомная тетрадь Занятый этими мыслями, я не придал значения телефонному звонку Балезина, благодарившего за доставленную ему таганрогскую тетрадь. До тетради ли с «эрзацами» было? Между тем именно телефонный звонок Степана Афанасьевича Балезина являлся большим событием, и обрадоваться ему я должен был бы в первую очередь. Правда, при условии, что Степан Афанасьевич тогда же разъяснил бы, что "химические формулы" в тетради являлись схемами ядерных превращений урана. Но по вполне понятным причинам Балезин об этом даже не обмолвился. Не обмолвился и о том, как насторожили схемы ядерных превращений урана самого Балезина и Кафтанова. Лишь много лет спустя я узнал, что записи в тетради, добытые на Кривой Косе старшиной Репиным, были расценены как свидетельство начавшейся в фашистской Германии работы по использованию в военных целях атомной энергии, тем более что Гитлер уже грозил человечеству каким-то секретным «сверхоружием», а в западной научной печати внезапно прекратились публикации по ядерным исследованиям. На последнее обстоятельство обратил внимание ГКО служивший в авиации лейтенант Флеров, в прошлом — научный сотрудник физико-химического института, открывший вместе с Птржаком спонтанное деление ядер урана. По справедливому мнению Флерова, прекращение в западной научной печати публикаций по ядерным исследованиям означало, что эти исследования отнесены к строго секретным и, следовательно, Запад приступил к разработке атомного оружия. Балезин и Кафтанов предположили, что убитый на Кривой Косе фашистский офицер прибыл в южные районы нашей страны, временно захваченные гитлеровцами, не случайно, а для поисков урана. Словом, привезенная мною в Москву тетрадь оказалась для ученых важным документом. (Журнал "Химия и жизнь" в номере 3 за 1985 год опубликовал отрывки из воспоминаний С. В. Кафтанова. Сергей Васильевич пишет, что эта тетрадь наряду с предупреждениями Флерова побудила его и академика А. Ф. Иоффе обратиться в ГКО с письмом о необходимости создать научный центр по проблеме атомного оружия). Тут, как говорится, прибавить нечего. Однако сам я в то время об атомной энергии и не задумывался, по-прежнему целиком был поглощен идеей создания спецвойск для борьбы в тылу врага, на его коммуникациях. Увы, ничего серьезного предпринять в те дни я не успел, так как потребовалось срочно выехать на Калининский фронт и заняться тамошними заграждениями. Обстановка на Калининском фронте весной сорок второго года сложилась напряженная, обоюдоострая: советские войска угрожали флангам вражеских армий, а вражеские — флангам советских. В этих условиях недооценивать значение инженерных заграждений, особенно минновзрывных, не приходилось.

 

Глава 16. "Рота — не та единица!". Командующий фронтом Конев

Под горячим майским солнцем буйно выметывали траву придорожные поля, уцелевшие леса занимались зеленым пламенем, а обожженные войной рощи стояли, словно одетые в черное вдовы. Штаб инженерных войск Калининского фронта находился в одной из деревень западнее города. Туда добрались подсыхающим проселком. Начальник инженерных войск фронта полковник В. В. Косарев, крепкий, неторопливый в словах и движениях человек, сразу познакомил меня и прибывших со мною Чепака, Ильюшенко и Романюка с комиссаром штаба инжвойск полковым комиссаром А. К. Поповым и начальником штаба полковником М. Н. Тимофеевым. Тут же проинформировал об имеющихся заграждениях, о ведущихся работах, о нуждах фронта. Договорились, что наша маленькая группа побывает в армиях, осмотрит оборонительные рубежи, и тогда примем совместное решение по усилению заграждений, прежде всего минновзрывных. Объезд и осмотр оборонительных рубежей заняли более двух суток. Возвращаясь в штаб инженерных войск фронта, заехали в деревню Шеино, где находилась северо-западная оперативная группа ЦК партии Белоруссии. Руководители северо-западной группы посетовали, что партизанам не достает мин и взрывчатки. Я обещал поговорить об их нуждах с командованием Калининского фронта. Обсудив с Косаревым и его помощниками вопросы устройства и усиления минновзрывных заграждений, я передал начальнику инженерных войск фронта просьбу товарищей из северо-западной группы ЦК партии Белоруссии.

— Трудненько будет им помочь, но что-нибудь обязательно сделаем, — сказал Косарев. — Обещаю.

— А вы никогда не задумывались о возможностях самих инженерных войск по нарушению работы. вражеского тыла? — спросил я.

— Нет. А есть опыт?

— Да, и значительный. Я рассказал о действиях спецбатальона на северном берегу Таганрогского залива и спросил:

— Если я обращусь к командующему фронтом с соответствующим предложением, могу я рассчитывать на вашу поддержку?

— Конечно.

— Зачем же откладывать дело в долгий ящик? Давайте прямо сейчас и поедем к командующему! Косарев усмехнулся, покрутил головой, но возражать не стал, и через полчаса мы уже были в штабе фронта, а еще через час командующий фронтом генерал-лейтенант Иван Степанович Конев нас принял. Коневу в сорок втором исполнилось сорок пять лет. Это был среднего роста, крепкий, коренастый человек с обветренным, загорелым лицом и сильной, туго обтянутой воротником кителя шеей. Бритая голова, высокий, с тремя вертикальными складками лоб, крупный нос, светлые, пытливые, очень внимательные глаза. Спокоен и, чувствуется, уверен в себе. Косарев представил меня. Конев жестом пригласил сесть. Выслушал, помедлил, взглянул на Косарева:

— Ваше мнение? Косарев поосторожничал:

— Дело новое. Можно, видимо, выделить сейчас для обучения роту из сто десятого отдельного моторизированного инж. батальона. Конев тут же возразил:

— Для такого дела рота — не та единица, товарищ полковник! Выделим весь батальон! Хотя погоды и батальон не сделает… Стукнул по столу остро отточенным карандашом:

— Если мы хотим, чтобы удары по путям сообщения противника имели оперативное значение, фронту понадобится по меньшей мере бригада. Специальная и лучше всего воздушно-десантная. Заметив растерянность начальника инженерных войск фронта, Конев усмехнулся:

— Ничего, это уже моя забота! И позвонил дежурному:

— Вызовите Москву. Василевского. Дело с самого начала приобретало стремительный разгон! Конев повернулся ко мне:

— Вы сами-то, товарищ полковник, докладывали свою идею начальнику Генштаба?

— Никак нет, товарищ генерал. Докладывал только своему начальнику, генералу Воробьеву.

— Ясно. Начальство не обошли, но на полпути застопорили. А стопорить на полпути противопоказано! Вот что. Сейчас я поговорю с Александром Михайловичем, а вы, как вернетесь в столицу, немедленно с ним свяжитесь. Поняли?

— Понял, товарищ генерал!

— Хорошо. Больше не задерживаю. И, поднявшись, Конев коротким кивком отпустил нас. Я вышел, сияя как именинник, получивший долгожданный подарок. Косарев с гордостью спросил:

— Видите, как принимает решения наш командующий?! Начальник Генштаба Василевский Несколько дней спустя, покончив с делами в штабе Калининского фронта, я возвратился в Москву. Столица встретила огорчительными новостями: войска Крымского фронта после тяжелых боев оставили Керченский полуостров и эвакуировались на Таманский, ударные группировки Юго-Западного фронта, громившие харьковскую группировку противника, оказались в результате контрударов врага в крайне тяжелом положении. Но уверенный, как большинство людей, что летом Красная Армия продолжит успешное наступление, я лишь досадовал на это: настроение оставалось приподнятым, тем более что вот-вот могли сбыться давние мечты о необходимости включения в оперативные мероприятия фронтов и армий действий инженерных подразделений в тылу противника. Для этого каждый фронт должен выделить и подготовить инженерный батальон, а каждая армия — саперную роту. Назаров и Воробьев вносят в проект незначительные редакционные поправки, подписывают окончательный текст и направляют в. войска, Неожиданно Воробьев осведомляется, что, собственно говоря, я делаю в Москве. Растеряно смотрю на него. И Воробьев, довольный тем, что шутка удалась, смеется:

— Приказ о вашем назначении командиром бригады подписан! Так что поезжайте к Коневу и вступайте в должность. Желаю удачи!

 

Глава 17. В должности комбрига у Конева

Перед отъездом из Москвы, представляю в Генштаб план нарушения работы коммуникаций противника перед Западным и Калининским фронтами. Я обратил внимание начальника оперативного управления на то, что штатное расписание бригады не предусматривает действий в тылу врага. Генерал Бодин, подумав, разрешает использовать для борьбы в тылу врага три батальона 5-й инженерной бригады и 110-й Отдельный моторизированный инженерный батальон:

— На первых порах достаточно, а там жизнь покажет… Генерал Воробьев оказывает бригаде большое внимание: позволяет отобрать из выпускников Нахабинского училища добровольцев для действий в тылу врага, не возражает против моего намерения забрать в бригаду молодых командиров, начинавших войну под Харьковом и Ростовом, всех работавших со мной инструкторов и испанцев. Отбоя от желающих ходить во вражеский тыл выпускников военного училища нет. Отбираем одиннадцать молодых людей, но увожу только двоих — лейтенантов Михаила Гончара и Петра Андрианова: в «эмке» больше нет места. Девяти огорченным юношам обещаю вызвать их в бригаду… Снова Ленинградское шоссе. Снова дрожат на щитке автомобиля белые стрелки приборов, уверенно лежат на руле темные от бензина, тавота и летнего солнца руки шофера Володина, резко пахнет нагретой кожей сиденьев, стучит по днищу гравий из наспех заделанных воронок. В зеркало заднего обзора вижу загорелые, с румянцем, молодые лица лейтенантов. Глаза у ребят жадно, словно в судьбу, вглядываются в несущуюся навстречу дорогу. Впрочем, какие же это «ребята»? Каждому двадцать первый пошел, в этом возрасте сам я уже около двух лет воевал против Деникина и Врангеля, был ранен, а мои тогдашние знания и физическую подготовку и сравнивать нечего со знаниями и подготовкой Гончарова и Андрианова! Лейтенанты мне нравятся. Они из рабочих семей, комсомольцы, в армию пошли добровольцами. Гончаров серьезен, обстоятелен, от его облика веет душевным здоровьем, в нем угадывается огромная физическая сила. Андрианов производит впечатление открытостью взгляда, основательностью знаний, редким спокойствием. Кроме того, он парашютист и, значит, человек смелый… В штабе Калининского фронта ожидали приятные известия: оставшиеся здесь группы капитана Казанцева, старших лейтенантов Чепака, Романюка и Ильюшенкова успели обучить действиям в тылу врага личный состав 110-го Отдельного моторизированного инженерного батальона, перебросили в тыл врага на участке 3-й ударной армии первые группы хорошо подготовленных диверсантов, сформировали и направили в партизанские отряды и бригады несколько групп инструкторов с большим количеством взрывчатки. Одни только группы капитана Казанцева взяли с собой 1250 килограмм тола и 120 различных инженерных мин! Кроме того, наши товарищи организовали специальные школы по подготовке партизан при северо-западной группе ЦК КП(б) Белоруссии и при штабе Калининского фронта. Первыми на коммуникациях противника стали взрываться мины, поставленные группами П. А. Романюка, лейтенанта К. С. Соколова, Г. А. Криулина, хорошо знакомых читателю Канеля, Франсиско Гаспара, Чико Марьяно. Группы Чепака вырвались на важней-шую магистраль Смоленск — Вязьма. Отрадно было сознавать, что подготовленные за время войны командиры могут успешно работать и действовать во вражеском тылу без опеки, обрели уверенность и самостоятельность! Однако наряду с приятными известиями были и неважные. Выяснилось, что на фронте мало хороших инженерных мин. Личного состава строительных частей, на базе которых предстояло сформировать бригаду, не хватает, а на пополнение из резерва фронта рассчитывать не приходится. К тому же, учитывая обострение боевой обстановки, все без исключения инженерные части фронта, в том числе и 110-й ОМИБ, занимались только минированием оборонительных рубежей. Назначенный комиссаром бригады батальонный комиссар Алексей Иванович Болотин, в прошлом — старший преподаватель основ марксизма-ленинизма в Московском государственном университете, участник боев под Москвой и освобождения Калинина, принял мои командирские заботы близко к сердцу и очень помог в те нелегкие дни. С его помощью удалось довольно быстро наладить в Калинине производство инженерных мин, договориться в Калининском обкоме партии и Калининском обкоме комсомола о направлении в бригаду двухсот пятидесяти юношей и девушек, выразивших желание сражаться в тылу врага, доказать командованию инженерных войск фронта, что мы уже сейчас" можем направить в тыл противника один-два батальона минеров, чтобы выполнить план нарушения работы вражеских коммуникаций, представленный оперативному управлению Генерального штаба. Переброска и снабжение фашистских войск, увязших в длинном мешке у Ржева, Зубцова, Сычевки, Гжатска и Вязьмы, осуществлялась тогда по единственной железнодорожной магистрали Смоленск — ; Вязьма и единственному, параллельно этой магистрали шоссе. Иными словами, развитой сетью железных и шоссейных дорог противник в этом районе не располагал, имеющиеся же использовал без особых мер предосторожности, и нарушение движения по ним, уничтожение на этом участке подвижного состава — паровозов, вагонов и платформ, уничтожение во время перевозки к фронту боевой техники и живой силы гитлеровцев имели бы серьезное значение.

— Даю "добро", — сказал полковник Косарев. — Однако, товарищи, окончательное решение вопроса зависит от Военного совета фронта. На прием к командующему фронтом генерал-полковнику И. С. Коневу и члену Военного совета корпусному комиссару Д. С. Леонову поехали втроем: начальник штаба инженерных войск фронта полковник Тимофеев, Болотин и я. Доложили о ходе работ по устройству минно-взрывных заграждений в полосе фронта, зашла речь об использовании подразделений 5-й инженерной бригады для нарушения работы вражеских коммуникаций.

— Автоматы получите, дадим пятьсот штук, — сказал Конев. — А что касается узлов связи и раций — не обессудьте, ничего нет. Раций не хватает даже в частях, где по штату положены. И тут же энергично продолжил:

— Тем не менее начинайте действовать! Сначала силами батальона. А накопите опыт, появятся дополнительные технические средства — и второй батальон выделим. При одном условии: планы заграждений в полосе фронта выполнять своевременно! Я заверил Конева и Леонова, что планы минно-взрывных заграждений будут бригадой выполняться в срок. Корпусной комиссар Леонов поинтересовался подбором и подготовкой кадров для действий в тылу врага. Болотин покраснел от волнения:

— Политотдел и партийная организация бригады понимает всю важность и ответственность задачи, товарищ корпусной комиссар! К людям мы приглядываемся, изучаем их. Во главе подготовленных для переброски групп поставлены коммунисты.

— Это правильно, — удовлетворенно сказал Леонов. — Ну, а вопрос о питании людей продуман? Учтите, население за линией фронта голодает, все, что имело, отдало партизанам, являться за линию фронта нахлебниками недопустимо! Болотин ответил, что командование бригады старается получить на складах самые легкие, питательные и удобные для переноса в вещевых мешках продукты.

— Очевидно, следует посоветоваться с медицинскими работниками, разработать вместе с ними оптимальный рацион, — поглядел на Конева член Военного совета.

— Верно. Тем более что снабжать диверсантов по воздуху не сумеем. Обратитесь к медицине, товарищи. Пусть дает рекомендации, а продуктами обеспечим, — сказал командующий, — Ну, что еще? По лицам вижу, есть еще что-то! Забираю испанцев к себе Меня опередил полковник Тимофеев:

— Товарищ командующий, полковник Старинов привез в бригаду воинов бывшей республиканской армии Испании, среди них часть — офицеры.

— Знаю, — сказал Конев, — Военный совет, по-моему, уже дал согласие зачислить испанцев в штат бригады. Да они, кажется, и вылазки во вражеский тыл совершали?

— Так точно. Совершали. Мы учли согласие Военного совета.

— Тогда в чем проблема?

— Сейчас командование бригады выдвигает на ряд командных должностей испанских товарищей и предлагает сохранить за ними те воинские звания, которые они имели в прошлом. Начальник инж. войск не возражает. Требуется приказ Военного совета.

— Список с вами? Тимофеев передал командующему подготовленный список. Конев пробежал бумагу глазами:

— Что-то маловато. Докладывали, что испанцев в бригаде куда больше. Тимофеев объяснил:

— Полковник Старинов часть испанцев отправил в партизанские отряды. Конев посмотрел на меня вопросительно, Я встал:

— Товарищ командующий, там они очень нужны. Но в бригаде может быть больше опытных минеров-испанцев, в армию просятся сотни. Однако не зная вашего мнения…

— А какое у меня может быть мнение? Берите всех, кто просится, всех зачислим, и по всем правилам! Решение Военного совета фронта об усилении ударов по коммуникациям врага, забота о минерах подняли боевой дух личного состава. Очень взволнованы были испанские друзья. Хорошо помню, как бережно привинчивал к петлицам гимнастерки алый прямоугольник Франсиско Гульон, как радостно и смущенно улыбались другие испанцы, впервые представ перед нами в форме командиров Красной Армии. В те дни обучение личного состава бригады методам ведения борьбы в тыл врага шло ускоренными темпами, но, к сожалению, мы по-прежнему могли направить в тыл врага только отдельные группы минеров. Задействовать для борьбы в тылу противника даже один-единственный батальон нашей бригады и 110-й ОМИБ не удалось: штаб фронта настойчиво требовал минировать оборонительные рубежи. Требование это диктовала осложняющаяся обстановка, и стало совершенно очевидно, что развернуть мощную борьбу с противником на его коммуникациях, рассчитывая на штаты обычной инженерной бригады фронтового подчинения, не удастся: у такой бригады своих дел невпроворот. Поэтому 1 июля 1942 года мы с Болотиным направили доклад начальнику Оперативного управления Генштаба, информируя о том, что план нарушения "работы вражеских коммуникаций перед Калининским и Западным фронтами срывается и что воздушно-десантная бригада, которую просил у наркома обороны И. С. Конев, Калининскому фронту не выделена. Привожу несколько строк из этого доклада: "Осталось еще два-три месяца, наиболее пригодных для массового уничтожения поездов и машин, что, безусловно, может сковать врага на ряде участков, сорвать его оперативные и снабженческие перевозки. На первое время нужна только одна воздушно-десантная бригада. Последнюю можно сформировать на базе 110-го ОМИБа и двух батальонов 5-й инженерной бригады". Доклад отправлен. Остается ждать ответа. А пока — будни. Минируем, занимаемся с людьми, ездим по всему фронту, бываем и на Северо-Западном. Две встречи тех дней удержались в памяти. Однажды, приехав в штаб Северо-Западного фронта, я лицом к лицу столкнулся с командующим фронтом генерал-лейтенантом П. А. Курочкиным. В начале войны Павел Алексеевич командовал 20-й армией, в полосе которой мне довелось работать и впервые отправлять во вражеский тыл минеров. Командующий фронтом меня узнал, заинтересовался опытом действий подрывников на вражеских путях сообщений. В результате встречи возникла школа подрывников на Валдае. По просьбе Курочкина мы направили туда несколько инструкторов, и поработали они на Валдае неплохо. Железнодорожники-диверсанты Другая встреча произошла у полотна железной дороги с командиром 6-й железнодорожной бригады полковником Д. А. Терюховым. В 1924 году мы закончили одну и ту же школу военных сообщений. Сейчас Терюхов проверял работу подчиненных, я проезжал мимо, узнал его по высоченному росту и, конечно, остановил машину. Обнялись.

— Ты чего тут? — спросил Терюхов. — Опять рвать что-нибудь? Я объяснил, чем занимаюсь на Калининском фронте.

— Кстати, — спросил, — а ты не мог бы выделить хоть одну роту для действий в тылу врага? Терюхов хмыкнул:

— Роту! У меня тут знаешь какой народ? Рапортами завалили, рвутся фашистов бить. Но ведь нужно кому-то и со шпалами ковыряться. Я согласился с. этим. А Терюхов вдруг взял за портупею:

— Слушай… Это точно, что твои люди ходят туда? Он кивнул в сторону линии фронта.

— Ходят. Там и сейчас несколько групп действует. Терюхов смотрел мне в глаза, на что-то решаясь, и вдруг сказал:

— А, гори все огнем! Выделю роту! Честное слово! Ведь под моей командой кто? Специалисты-железнодорожники! Им же ничего объяснять не надо, лучше других знают, где и что подорвать! Только — чур! Об этом никому, понял?

— Даю слово, что все останется между нами и Военным советом фронта.

— Все! Присылай инструкторов! В 6-ю железнодорожную бригаду мы направили трех инструкторов во главе с Ф. П. Ильюшенковым. К их приезду полковник Терюхов создал роту добровольцев под командованием капитана П. И. Около-Кулак. Рота насчитывала сто бойцов и младших командиров, Обучить их действительно было несложно. " Уже в июле несколько отделений роты в сопровождении инструкторов совершили первые выходы в тыл врага. Затем рота стала действовать самостоятельно. Впоследствии, узнав об успешных действиях бойцов капитана Около-Кулака, начальство Терюхова, к его досаде и огорчению, отозвало роту из 6-й железнодорожной бригады. Лишь после войны узнали мы, что подразделение отважного капитана долго, успешно и без потерь в личном составе действовало в глубоком тылу гитлеровцев.

 

Глава 18. Встречи в Москве. Бои за Ржевский выступ

Первым, кого я увидел в штабе инжвойск фронта, возвратясь во второй половине дня 2 июля из поездки в 1-ю Ударную армию, был озадаченный полковник Тимофеев.

— Вы уже информированы? — осведомился он.

— О чем?

— Значит, не знаете… Вот-с, батенька, не зря мы спешили с минированием! Гитлеровцы наносят сильный удар по Масленникову. Новость встревожила. Генерал-лейтенант Иван Иванович Масленников командовал 39-й армией, нависавшей с севера над железной дорогой Смоленск.

— Вязьма, а с востока — над дорогой Вязьма — Ржев. Армия глубоко вклинилась во вражескую оборону, занимая выступ площадью свыше четырех тысяч квадратных километров. Однако «коридор», связывающий 39-ю армию с основными силами фронта, был относительно узок, оставался самым уязвимым участком нашей обороны, составлял предмет постоянного беспокойства командования армии и Военного совета фронта. Естественно, я подумал, что противник нанес удар под основание занятого 39-й армией выступа, стремясь перерезать ее коммуникации. Тимофеев подтвердил, что дело обстоит именно так. В тот же день, давая указания сосредоточить усилия 5-й бригады на минировании оборонительных рубежей фронта, полковник Косарев мрачно заметил, что удар по армии Масленникова, учитывая его силу, может оказаться началом новой попытки вермахта прорваться к Москве. Он высказал вслух то, что было на уме у многих. К сожалению, Калининский фронт не располагал силами, достаточными для восстановления перерезанного противником «коридора» к 39-й армии. Командующий же армией в первые дни боев был ранен и эвакуирован в тыл. Его отсутствие усугубило тяжелое положение окруженных частей и соединений. Тем не менее они мужественно сражались с врагом, прорываясь к основным силам фронта. Мысли о возможности перехода к партизанским действиям у командиров корпусов и дивизий 30-й армии в то время не возникало. Командир одного из стрелковых корпусов даже пресек намерение Т. П. Чепака, находившегося с группой минеров в его распоряжении, остаться в тылу врага и действовать на коммуникациях гитлеровцев. Чепаку приказали прорваться к своим вместе со стрелковыми подразделениями. Минеры понесли совершенно ненужные, ничем не оправданные потери, Пришлось через полковника Косарева просить командующего фронтом дать указание командирам соединений впредь не использовать диверсантов как стрелков, даже в критических ситуациях. В те дни, знойные и тревожные, усиленно минируя фронтовые рубежи, мы узнали о создании Центрального штаба партизанского движения и фронтовых штабов партизанского движения. Одновременно поступил приказ сооружать вблизи линии фронта, на "участках, где наступление противника представлялось наиболее вероятным, тайные склады минноподрывного имущества. Предполагалось, что в случае временного отхода наших войск ими воспользуются партизаны. Чтобы дать представление о масштабах этой работы, скажу, что один только 166-й батальон инженерных заграждений заложил сорок шесть складов. Помогли мы тогда и штабу партизанского движения Калининского фронта, выделив его представителям взрывчатку и мины. С первых чисел июня в тыл врага ушли 73 группы минеров. Выполнив задания, они возвратились в бригаду, почти не понеся потерь. Успешные действия этих отдельных, технически плохо оснащенных групп убеждали: направь мы в тыл противника регулярные подразделения специальных войск, способные осуществлять массовые, планируемые из одного центра операции на вражеских коммуникациях, результат был бы несоизмерим с полученным. По существу, такие специальные войска, действуя вместе с партизанами, могли полностью сорвать доставку пополнения, техники, боеприпасов и горючего армиям врага. Возможно, не удался бы удар гитлеровцев и по Масленникову! Мы много говорили на эту тему с Болотиным, прикидывая, как лучше действовать, пока специальных войск нет, и мучительно раздумывая над тем, как добиться их создания. В итоге раздумий пришли к выводу: надо писать И. В. Сталину! Никто, кроме наркома обороны, Председателя Государственного Комитета Обороны, вопрос о создании специальных войск для ударов по вражеским путям сообщения не решит! С проектом письма ознакомили прежде всего полковника Косарева, полкового комиссара Попова и полковника Тимофеева.

— Отправлять письмо без ведома командующего неуместно, — заметил Косарев. Командующий фронтом работал в те июльские дни крайне напряженно. Готовилась Ржевско-Сычевская наступательная операция, которую должны были совместно провести войска левого крыла Калининского и войска правого крыла Западного фронта. Им предстояло разгромить главные силы вражеской 9-й армии и ликвидировать так называемый "ржевский выступ". На Коневе лежала огромная ответственность. И все же он нашел время ознакомиться с проектом письма на имя И. В. Сталина. Командующий фронтом сказал, что с основными положениями письма и сделанными нами выводами согласен, мысль о создании специальных войск для вывода из строя коммуникаций противника разделяет и письмо И. В. Сталину отправит.

— А вы поезжайте вслед за письмом! — неожиданно добавил он. — Пусть подключится к делу штаб инженерных войск Красной Армии! Ворошилов, Калинин, Маленков… С копией письма на имя И. В. Сталина мы явились к начальнику штаба инженерных войск генералу К. С. Назарову, так как генерал Воробьев в то время отсутствовал. Выезжал, если память не изменяет, на Брянский фронт. Назаров к нашей идее отнесся одобрительно.

— В ЦК звонили? — осведомился он. — Получено письмо?

— Получено.

— Хорошо. Пока его будут изучать и советоваться — заручитесь поддержкой компетентных лиц. Скажем, генерала Глазунова. Мы последовали совету начальника штаба инженерных войск Красной Армии, пошли к командующему воздушно-десантными войсками. Принял он нас без проволочек, согласился, что воздушно-десантные войска, конечно же, наиболее подготовлены для ведения диверсионных действий в тылу врага, но тут же сообщил, что воздушно-десантные части, с которыми работали инструкторы-минеры, отправлены на Южный фронт и влились в состав стрелковых соединений, ведущих бои в междуречье Дона и Волги.

— Время жестокое, никаких перспектив для действия десантников на вражеских коммуникациях сейчас нет, — сочувственно закончил Глазунов. Мы вышли из его кабинета растерянные. Если уж десантников используют как пехоту, то положение наверняка крайне серьезное, тяжелое, и рассмотрение нашего письма нельзя откладывать: именно удары по вражеским коммуникациям могут облегчить положение советских войск! Позвонил в экспедицию ЦК партии. Ответили, что письмо передано Ворошилову. Позвонил в приемную Ворошилова. Помощник ответил, что письмо получено и находится у Клементия Ефремовича. Звоню на следующий день. Отвечает другой голос, но ответ тот же. Мы с Болотиным нервничаем: бригада осталась без командира и комиссара, на фронте разворачиваются все более ожесточенные бои, а мы пребываем в бездействии! Наконец трубку взял сам Ворошилов. Я назвался, попросил принять нас с Болотиным. Ворошилов назначил час встречи. Обнадеженные, взволнованные пришли мы в Кремль. Ворошилов был не один: у высокого окна кабинета сидел, чуть сутулясь, поглаживая бородку, Михаил Иванович Калинин. Присутствие Михаила Ивановича, старейшего члена партии, члена Политбюро ЦК партии, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, могло означать только одно: он в курсе дела. Это ободряло, но и ко многому обязывало.

— Доклад прочитал, — начал Ворошилов, указывая нам на стулья. — Согласен, что создание специальных частей для действий на вражеских коммуникациях — задача важная и актуальная. Товарищ Калинин того же мнения. Так, Михаил Иванович?

— Дело стоящее, — негромко поддержал Калинин. — Тем более что население в тылу противника обрадуется встрече с регулярными подразделениями Красной Армии, окажет им помощь. Начался разговор, продолжавшийся около часа.

— Надо направить товарищей в ЦК. Без ЦК ничего не решить, Клементий Ефремович, — посоветовал под конец беседы Калинин. Маршал тут же позвонил в приемную Г. М. Мален-кова — секретаря ЦК партии, члена Государственного Комитета Обороны, и договорился, что он примет нас с Болотиным. Через сорок минут были у Маленкова. Ответив кивком на наше приветствие, он взял письмо на имя И. В. Сталина, прочитал, сказал, что идею одобряет, предложил явиться к нему на следующий день к 11 часам дня вместе с начальником инженерных войск Красной Армии, имея на руках проект решения о создании спецбригад для действия на вражеских коммуникациях. Поскольку генерал Воробьев все еще отсутствовал, мы явились с генералом Назаровым. Просмотрев предложенный нами проект решения ГКО, Маленков позвонил начальнику Генерального штаба A. M. Василевскому:

— Александр Михайлович, сейчас к вам придут представители инженерных войск, оформите приказ НКО о создании спецбригад для действий на вражеских коммуникациях. Василевский что-то ответил.

— Вопрос решен, — ответил Маленков и положил трубку. — Поезжайте в Генштаб, товарищи. Желаю успеха. Через час нас с Болотовым (генерал Назаров, сославшись на занятость, уехал в штаб инж. войск) принял генерал-лейтенант Василевский. Принял, не стану скрывать, холодно. Возможно, наш приход был не ко времени, а возможно, начальник Генштаба был утомлен или чем-то расстроен: причин для переживаний летом сорок второго года у всех военачальников имелось достаточно. Беседа вышла крайне короткой и официальной. Василевский, взглянул на проект решения, сухо сказал:

— Передайте генерал-полковнику Коневу, что Генеральный штаб подготовит приказ народного комиссара обороны о создании специальных инженерных войск. Вы свободны. Холодный прием начальника Генерального штаба не мог остудить нашу радость. Георгий Димитров Прежде чем возвращаться на Калининский фронт, мы с Болотовым хотели решить еще один вопрос: вопрос о зачислении в бригаду бывших воинов республиканской армии Испании и других испанских товарищей, рвавшихся бить фашистскую свору. Большинство этих людей состояло в Коммунистической партии Испании, поэтому вопрос об их участии в боевых действиях следовало решать руководству КПИ. Однако руководство КПИ находилось тогда не в Москве, и мы с Болотовым обратились в испанскую секцию Коминтерна. Там приняли очень приветливо, выслушали внимательно, но ответили, что для окончательного решения вопроса нужно переговорить с генеральным секретарем Исполнительного комитета Коминтерна товарищем Димитровым. Мы смешались. Беспокоить по довольно несложному вопросу такого выдающегося деятеля международного рабочего и коммунистического движения? Уместно ли?

— Вполне уместно, — заверили нас, — Подождите, договоримся, когда товарищ Димитров вас примет. Принял нас Димитров через какие-нибудь пятнадцать минут. Не успели открыть массивную дверь кабинета, как из-за письменного стола поднялся, пошел на встречу богатырского роста, атлетически сложенный человек с огромной серебристой шевелюрой и черными как смоль усами. Димитрову в сорок втором году исполнилось шестьдесят лет. Возраст и трудная, исполненная борьбы жизнь, пребывание в фашистских застенках оставили следы на его мужественном лице, черты которого казались резкими и суровыми. Лишь большие темные глаза смотрели дружески-ободряюще.

— Проходите, проходите, товарищи! — с характерными болгарскими интонациями в густом голосе предложил Димитров. — Как говорят у меня на родине, добре дошли!. Расположились за письменным столом. Я сообщил о цели прихода.

— Знаю, испанские товарищи говорили. Дадим вам подкрепление! — ответил Димитров. — Бить фашистскую гадину должны все народы! Но мне еще сказали, что вы имеете большой опыт партизанских действий. Это так?

— Приходилось готовить пограничников, ходить в тылы франкистских войск, обучать минеров и партизан в эту войну.

— Скажите, а могут почерпнуть, что-либо из вашего опыта бойцы сил Сопротивления в оккупированных странах Европы? Скажем, французские коммунисты? Маки ведут мужественную борьбу с гитлеровцами!

— Я полагаю, наш опыт не повредил бы, товарищ Димитров.

— Пожалуйста, разъясните, что именно следует использовать из вашего опыта? Я говорил довольно долго, подробно, даже чертил схемы, и Димитров слушал очень внимательно. Когда я закончил, задал множество вопросов. Его интересовало буквально все: как минеры переходят линию фронта, как передвигаются по оккупированной территории, как производят минирование путей сообщения врага. Беседовали около двух часов. Крепко пожимая на прощанье наши руки, Димитров сказал, что доволен встречей, благодарит за рассказ.

— Вам спасибо за сердечный прием, товарищ Димитров! Вскоре бригада получила пополнение: сто испанских товарищей. Они немедленно приступили к подготовке для действий во вражеском тылу.

 

Глава 19. Ухожу в партизаны

Генерал-полковника Конева результаты нашей поездки в Москву удовлетворили, в штабе инжвойск фронта нас поздравляли с успехом, бойцы и командиры 5-й инжбригады, уверенные, что их включат в состав спецвойск первыми, ходили именинниками.: Мы с Болотиным тоже верили, что в ближайшем будущем 5-я инженерная бригада получит новый статус, а с ним и новые штаты, новое вооружение и, главное, такие необходимые средства радиосвязи! Пока все шло по-прежнему: большая часть подразделений минировала фронтовые рубежи, в тыл врага ходили только отдельные группы. И когда 23 июля Совинформбюро сообщило, что подразделение, где командиром товарищ Старинов, пустило под откос десять поездов противника, мы расценили это не только как признание заслуг минеров, но в первую очередь как свидетельство того, что создание спецвойск не за горами! Не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, будто вопросы нарушения работы вражеских коммуникаций, вопросы разрушения вражеского тыла и создания для этого специально подготовленных подразделений тревожили только командование Калининского фронта, меня и моих близких товарищей. Читатель помнит, конечно, имена генерала Невского и военинженера 2-го ранга Ястребова — организатора и участника массового минирования в Харькове. Летом 1942 года они находились на Карельском фронте. Ястребов откликнулся на мое письмо, сообщил, что в отдельной инженерной бригаде специального назначения, где он является заместителем командира, развернута подготовка сотен минеров для действий в тылу врага. Уже после войны я узнал, что и на Западном, и на Южном фронтах к лету сорок второго года минеры некоторых инженерных бригад, минеры саперных и инженерных батальонов армий, а также минеры саперных батальонов стрелковых дивизий неоднократно ходили во вражеский тыл, разрушая вражеские пути сообщения, дорожные сооружения, уничтожая живую силу и технику врага. Надо полагать, их боевая деятельность говорила сама за себя, а Невский, Ястребов и другие командиры инженерных войск также обращались к высшему командованию с предложениями усилить удары по коммуникациям противника. Словом, идея создания специальных войск для уничтожения живой силы и техники врага во время перевозок к фронту носилась в воздухе. А события на южном крыле советско-германского фронта, где Красная Армия с кровопролитными боями, нанося контрудары, вынуждена была с 17 июля отходить к Сталинграду, к Ростову и предгорьям Кавказа, подтверждали: медлить с ударами по растянувшимся вражеским коммуникациям недопустимо! И тут меня срочно вызвали в Москву, к заместителю наркома обороны начальнику Главного управления формирований Е. И. Щаденко. Я предложил А. И. Болотину поехать со мной: вместе начали дело, вместе и до конца доводить?

— Вы?! — удивился генерал Назаров, увидев меня на пороге своего служебного кабинета, — Михаил Петрович вас не вызывал, по-моему.

— Вызывали к заместителю наркома, товарищ генерал, но я полагал, вы знаете — зачем.

— Представления не имею. Может, Михаил Петрович?.. Но и генерал-лейтенант Воробьев не имел представления о причине моего вызова.

— Очевидно, что-то решилось со спецвойсками, — высказал он догадку, Это происходило поздним вечером, явиться к заместителю наркома на ночь глядя я счел неудобным, поспешил к Щаденко следующим утром. Центральный штаб партизанского движения Улицы Москвы, несмотря на погожий день, поражали малолюдностью, зато во 2-м доме НКО, в его дворах, коридорах, людей было много. Армейский комиссар 1-го ранга Щаденко, среднего роста, плотный, уже не молодой, с одутловатым лицом человек, выслушав представление, указал на кресло у письменного стола:

— Садитесь. Как доехали?

— Благодарю. Хорошо, товарищ армейский комиссар первого ранга!

— Знаете, зачем вас пригласили?

— Нет.

— Наркомат направляет вас на новую работу — в Центральный штаб партизанского движения, товарищ полковник. Заметив мою растерянность, Щаденко поощрительно добавил:

— Работа большая, важная. Сегодня же получите предписание и явитесь к товарищу Пономаренко. Он улыбнулся, и меня осенило:

— Понятно, товарищ армейский комиссар первого ранга! Спецвойска будут формироваться Центральным штабом партизанского движения! Широкие брови Щаденко приобрели форму треугольников:

— Какие спецвойска?

— Для минирования и разрушения вражеских коммуникации! Мы смотрели друг на друга: я — сияя улыбкой, Щаденко, морща лоб и словно впервые меня увидев. Потом заместитель наркома пожал плечами:

— Не понимаю. Никаких спецвойск Пономаренко не формирует и формировать не собирается. Вас кто-то неверно информировал, товарищ полковник. В Центральном штабе и без того работы хватает. Сами увидите! Видимо, заместитель наркома сказал все, что хотел, потому что опустил глаза, придвинул блокнот и нажал кнопку, вызывая помощника. Я продолжал стоять, не спрашивая разрешения выйти. Двери за моей спиной отворились, вошел помощник заместителя наркома, а я все не мог найти нужных слов. Услышанное не укладывалось в голове. Вот-вот будут созданы спецчасти, за которые мы так ратовали, наша бригада будет преобразована, а сам я, выходит, отстранен от дела?

— Товарищ армейский комиссар первого ранга" Бригада, которой я командую, только что сформирована, начала действовать в тылу врага… — услышал я собственный осевший голос. Щаденко поднял голову. В его усталых, с выцветающей радужной оболочкой глазах я прочел недоумение.

— Ну и пусть действует! — сказал Щаденко. — У вас теперь другая работа. Что еще не ясно?

— Я не сдавал бригаду, товарищ армейский комиссар первого ранга! Разрешите остаться в ней! Только в очень большом огорчении можно разговаривать подобным образом со старшим по должности и званию. Но я-то находился в полном отчаянии!

— Как это — «остаться»? Что значит — "не сдавал"? — . с паузами, отчетливо спросил Щаденко.

— Моя бригада специальная. В ней много испанцев. Я добивался… — путано объяснял я ситуацию. Щаденко помрачнел.

— Работать надо там, куда ставят! — повысил он голос, — Куда ставят, а не там, где хотелось бы! Вопрос о вашем переводе решен, пересматривать его не будем. И посмотрел через мое плечо на помощника:

— Заготовьте предписание товарищу Старинову! Скрипнули двери, помощник вышел. Щаденко качая головой:

— Ему доверяют большое партийное дело, а он — «остаться»! А насчет испанских товарищей подумайте; Появится необходимость — зайдете. Через полчаса я спустился в вестибюль, где ожидал Болотин. Алексей Иванович сразу догадался: произошло нечто непредвиденное и огорчительное. Узнав новость, сник:

— А бригада? А спецвойска как же?

— Что я могу ответить, Алексей Иванович? Видно, есть какая-то срочная работа в Центральном штабе партизанского движения. Больше ничего не знаю. В тот день мы надолго простились с Болотиным. Связь наша не прервалась. Писали друг другу, делились мыслями и новостями, которые можно доверить полевой почте, советовались по самым разным вопросам, но радость общей работы и каждодневного дружеского общения исчезла. Что поделаешь? До конца войны наши дороги так и не сошлись. * * * Я не вернулся в 5-ю инженерную бригаду мне больше не пришлось заниматься вопросами организации спецвойск для нарушения работы тыла противника, но я не вправе оборвать рассказ о бригаде, об ее людях, оставив читателя в недоумении относительно того, как же разворачивались события в дальнейшем, пусть в мое отсутствие. Начну с того, что идея создания специальных частей для нарушения работы тыла противниц частично в жизнь воплотилась: 17 августа 1942 год приказом наркома обороны в Красной Армии были созданы Отдельные гвардейские батальоны минеров а также Отдельная гвардейская бригада минеров при Ставке Верховного Главнокомандования "для минирования и разрушения коммуникаций в тылу противника". На Калининском фронте сформировали 10-й отдельный гвардейский батальон минеров. Из состава 5-й инженерной бригады в гвардейский батальон попала незначительная часть бойцов и офицера но 160-й и 166-й батальоны 5-й бригады продолжали действовать в тылу противника. Особенную активность они проявили в период с апреля по август1943 года, когда начальником штаба инженерных войск фронта был назначен полковник А. А. Винский — тот самый Винский, с кем наша оперативно-инженерная группа отходила от Харькова осенью сорок первого года. В конце мая 1943 года командующий фронтом даже приезжал в 160-й батальон для беседы с минерами, обратил внимание командования бригады на необходимость напрячь все силы для удара по коммуникациям противника, требовал четко планировать операции, увязывая их с операциями 10-го Отдельно-го гвардейского батальона минеров. Полковник Вин-ский договорился с командованием приданной фронту воздушной армии, организовал обучение минеров прыжкам с парашютом, и в июле сорок третьего в тыл противника на Калининском фронте перебрасывались по воздуху уже не отдельные группы, а роты минеров. Отважно, дерзко, успешно действовали в тылу врага воспитанные в 5-й инженерной бригаде рядовые, сержанты, старшины и офицеры. Семерым из них присвоили звание Героев Советского Союза: гвардии старшему лейтенанту Н. В. Колосову, старшему сержанту В. П. Горячеву, сержанту Д. М. Яблочкину, младшему сержанту В. Б. Ефимову, рядовым И. К. Базалеву, Ф. И. Безрукову и М. В. Мягкому. Боевыми наградами и медалями были награждены сотни минеров. Среди них и мои испанские друзья. А что же молодые лейтенанты Гончаров и Андрианов, которых я привез из Нахабина? Яркой стала их боевая судьба. Не раз перебрасывались во вражеский тыл, подрывали там фашистские поезда и автомашины группы, которыми командовал Михаил Гончаров. В конце сорок третьего Гончаров стал капитаном, имел несколько высоких боевых наград. Войну закончил майором, учился в Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева, в звании полковника долгие годы преподавал в академии на кафедре минноподрывного дела. Петр Андрианов прославился среди минеров фронта умением дерзко минировать вражеские железнодорожные магистрали среди бела дня. Отличаясь поразительным хладнокровием, предусмотрительностью и находчивостью, Андрианов своими руками успевал ставить мины буквально перед надвигающимся вражеским эшелоном. Известен он был еще и тем, что выводил из вражеского тыла советских людей. В конце августа сорок третьего вывел ни много ни мало — шестьсот человек, среди них — женщины с детьми. В сентябре сорок третьего отряд Андрианова численностью в двадцать пять человек перехватил и взял в плен восемьдесят восемь вражеских диверсантов, переодетых в форму воинов Красной Армии и до зубов вооруженных. В то время Андрианов, награжденный боевыми орденами, имел уже звание капитана. При выполнении одного из боевых заданий Петр Андрианов застудил ноги, тяжело заболел. Ему предлагали перейти на штабную работу, однако молодой офицер настоял на возвращении к своим бойцам, продолжал совершать боевые походы. В июне 1944 года подразделение капитана Андрианова и группа партизан были окружены большими силами гитлеровских карателей. Бой длился весь день. Вечером Андрианов повел людей на прорыв, расчистил гранатами дорогу товарищам, а сам упал, сраженный вражеской пулей… Если читающий эти строки побывает на Волге, он может увидеть красавец теплоход, на высоком борту которого сияют золотые буквы "Петр Андрианов". Родина увековечила память о молодом офицере-минере.

 

Глава 20. В новой должности

От Наркомата обороны до Центрального штаба партизанского движения (ЦШПД) было рукой подать, однако передумал я за этот путь немало. Значение Центрального штаба понятно: централизация руководства партизанским движением крайне необходима, и создание ЦШПД — событие чрезвычайной важности! Непонятно только, зачем понадобилось отзывать с фронта и направлять в ЦШПД именно меня? Правда, я несколько раз писал П. К. Пономаренко, назначенному начальником ЦШПД, предлагал создать бригады для нарушения работы вражеского тыла. Может быть, эти письма?.. Центральный штаб партизанского движения работал во вместительном старинном строении с мезонином и ложными колоннами во дворе особняка, где теперь находится" Музей Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Двор был плотно обставлен бывшими конюшнями и дровяными сараями, приспособленными под гараж и помещение охраны. Предъявив дежурному документы, я поднялся по лестнице с ковровой дорожкой на второй этаж. Все сверкало: натертый паркет, медь хорошо начищенных дверных ручек, свежая краска плинтусов и стен. Адъютант Пономаренко, докладывая обо мне, задержался в кабинете начальника штаба минут на пять. Наконец появился, пригласил войти. Пономаренко сидел за большим полированным столом в новеньком, с иголочки, кителе, плотно облегавшем тяжеловатую фигуру. Поднялся навстречу, с улыбкой выслушал представление, предложил сесть, придвинул к себе лежащую на столе папку, постучал по бумагам указательным пальцем:

— Вот понимаете, просматриваю ваше личное дело и никак не могу решить, кем вас назначить! Как было реагировать на эти слова? Отзывая меня с фронта, должны были, конечно же, заранее определить род моей деятельности, но, может быть, в последний момент передумали или в штабе имеется несколько вакансий? Я счел, что могу помочь Пономаренко:

— Пантелеймон Кондратьевич, насколько мне известно, в тылу врага партизанских штабов еще нет.

— Да. Нет.

— Так, может быть, создать такой штаб в тылу врага на Западном направлении, в одном из партизанских краев? На первых порах можно забросить в тыл гитлеровцев оперативную группу Центрального штаба партизанского движения.

— Нет. Одно дело оперативно-инженерные группы на фронте, а другое — руководство партизанской войной в тылу врага. Там движением руководят партийные органы, подменять их мы не должны.

— Я имел в виду не политическое руководство, Пантелеймон Кондратьевич! Оперативная группа штаба занималась бы подготовкой специалистов диверсионной работы, планированием и координацией действий партизанских бригад и отрядов.

— Нет, товарищ Старинов, не нужны нам никакие оперативные группы и дополнительные штабы в тылу врага! — твердо сказал Пономаренко. — Совершенно не нужны!

— Тогда можно сформировать диверсионную бригаду. Я могу подготовить ее и вылететь с нею во вражеский тыл через две-три недели! Пономаренко снова покачал головой:

— Не то. Неужели вы думаете, что я добивался вашего перевода в Центральный штаб, чтобы тут же отправить за линию фронта? Я считаю, нужно организовать что-то вроде партизанской академии. Скажем скромнее — высшую партизанскую школу. Кроме того, штабу необходим начальник технического отдела. Вот и думаю, какое место вам больше подойдет. И еще: не совместить ли эти две должности — начальника технического отдела и начальника высшей школы и не назначить ли на такую должность именно вас?

— Это не мне решать, Пантелеймон Кондратьевич.

— Наладить производство различных мин вы сумеете, опыт подготовки диверсантов у вас большой… Пономаренко вызвал начальника отдела кадров штаба подполковника Тимошенко:

— Займитесь оформлением товарища Старинова. Он возглавит у нас технический отдел и партизанскую школу при штабе. Структуру школы продумайте вместе, а уж кадры для нее товарищ Старинов подберет сам. Он и людей знает, и куда нужно обратиться сумеет. Опираясь ладонями на стол, Пономаренко поднялся, выпрямился:

— На сегодня все, товарищ Старинов. Приступайте к делам. ** К моменту моего появления в Центральном штабе партизанского движения там уже шла работа по выявлению и учету всех партизанских отрядов, по установлению с ними радиосвязи, предпринимались усилия по снабжению партизан взрывчаткой, оружием и медикаментами, по организации лечения и эвакуации тяжелораненых и больных в советский тыл. Общее руководство Центральным штабом партизанского движения (ЦШПД) осуществлял от ГКО К. Е. Ворошилов. Кстати сказать, при обсуждении в ГКО вопроса о названии штаба Ворошилов предложил назвать его, как это было при Ленине, Главным штабом партизанских отрядов или партизанских сил. Однако возобладала иная точка зрения. Рассказал мне об этом давнишний знакомый, товарищ по сраженьям в Испании Хаджи Джиорович Мамсуров. Я встретил его, по-прежнему стройного, смуглого, красивого, в коридоре штаба. Оказалось, полковник Мамсуров возглавляет здешнее разведывательное управление.

— Я считаю, что предложение Клементия Ефремовича было более правильным!

— категорично заметил Мамсуров. — Штаб есть орган планирования и разработки операций, задуманных командующим. А разве может быть командующий «движением»? Не может. Вот Главнокомандующий партизанскими силами — может! Ладно, об этом потом. Еще будет время! На Мамсурове лежала огромная ответственность за правильность сведений о противнике, исходящих от ЦШПД Сведения от партизан — пусть отрывочные и нерегулярные — поступали, но любые разведывательные сведения требуют перепроверки и подтверждений, причем" своевременных. Получить же проверенные, подтвержденные данные при тогдашнем состоянии связи было крайне трудно. Не легче" чем Мамсурову, было и другим работникам штаба. Например, осуществлять снабжение партизан взрывчаткой, минной техникой, вооружением и боеприпасами можно было лишь при наличии устойчивой, недоступной для противника радиосвязи. Но что мог сделать начальник отдела связи штаба полковник Иван Николаевич Артемьев, хотя и являлся крупным" специалистом в радиотехнике, если надежно работающие рации имелись только у шестой части учтенных штабом партизанских отрядов и соединений?! Неторопливый, сдержанный, Иван Николаевич выслушивал претензии Мамсурова и начальника оперативного отдела полковника Василия Федоровича Соколова, не показывая своих чувств, только розовел. А затем негромко советовал собеседникам обратиться по адресу: в ГКО, а еще лучше — прямо к Главнокомандующему, чтобы дали достаточное количество" раций, а заодно уж — и самолетов для полетов в тыл врага… В ту пору многое еще не было решено окончательно: отделы штаба только-только укомплектовывались, должностные обязанности некоторых работников еще уточнялись, формы контактов с Генеральным штабом, со штабами различных родов войск лишь начинали устанавливаться. Впрочем, ЦШПД и создан был всего два месяца назад, и даже единого мнения о возможностях партизан, о методах руководства партизанскими отрядами и соединениями, о самых эффективных способах ведения партизанской войны в нем пока не существовало. * * * Начальником новой школы при ЦШПД меня назначили приказом от 1 августа 1942 года. Создавать новую школу, получившую название Высшей оперативной школы особого назначения (ВОШОН), начали с того, что затребовали из 5-й бригады бывших работников ОУЦ и испанских товарищей. Начальник инженерных войск Калининским фронтом полковник Косарев поначалу разгневался, но потом вошел в мое положение и требование удовлетворил. Правда, ветераны партизанской борьбы радости по поводу отзыва в Москву не выразили. Затем я обратился с письмом к командующему воздушно-десантными войсками генералу Глазунову, попросил откомандировать в школу тридцать десантников. Вскоре они прибыли: молодые, рослые, физически крепкие. Откликнулся на нашу просьбу и Высший военно-политический институт, прислал выпускников. Тоже молодые, в новеньких гимнастерках со скрипучими портупеями, они нет-нет да и посматривали на золотые звезды, нашитые на рукава, и на алые кубики, пришпиленные к петлицам. Многие из этих политработников имели опыт партийной и советской работы, хорошую военную подготовку, но о партизанской войне в тылу врага разве что у Фадеева читали. Я не раз назову их имена на страницах этой книги, К особой категории личного состава школы принадлежали знакомые читателю инструкторы минно-подрывного дела, работавшие когда-то в ОУЦ, потом в Харькове, Ростове и на Калининском фронте: Мария Степановна Белова, капитан Семен Петрович Минеев, капитан Владимир Павлович Чепига и еще несколько товарищей. Преподавая в ВОШОН минноподрывное дело. они и сами учились, осваивая тактику действия в тылу врага. Ну и, разумеется, совершенствовали знания, делились опытом с новичками ветераны-диверсанты Кампильо, Лоренте, Конисарес, Санчес Коронадо, Виеске, фусиманья, франсиско Гульон, Анхел Альберка, Бенито Устаррес, Хоакин Гомес. Я приказал привлечь к обучению и административно-хозяйственных работников школы: пусть хотя бы знают, кого, чем и для каких целей должны обеспечивать. Отдать такой приказ вынудил начальник финансовой части ВОШОН капитан А. С. Егоров, человек замечательный, работник прекрасный, но именно поэтому не позволяющий руководству школы ни на йоту отступать от бесчисленных параграфов бесчисленных инструкций, регламентирующих финансирование. Втайне я надеялся, что Егоров увлечется минноподрывным делом и станет помягче. Увы, эта моя «диверсия» не удалась: минноподрывное дело и тактику действия в тылу врага начфин изучил досконально, всего год спустя стал заместителем по диверсиям у Героя Советского Союза А. ф. Федорова, но поблажек мне и моим помощникам, пока оставался начфином школы, не сделал ни разу. Нашлись среди обслуживающего персонала школы и другие товарищи, ставшие энтузиастами минноподрывного дела, дерзко сражавшиеся в тылу врага. Среди них — начальник санчасти школы Б. Н. Казаков. Просто решился вопрос о переводчике для занятий с испанскими курсантами: я вызвал из эвакуации жену с детьми, и Анна, знакомая испанцам еще по вылазкам под Хаеном и Гренадой, сама неплохо знающая минноподрывное дело, свободно владеющая испанским языком, снова стала верной моей помощницей.

 

Глава 21. Перемены

Знойный, душный август сорок второго. Голос Левитана мрачен: на Юго-Западном и Южном фронтах наши войска оставляют город за городом. Именно в эти грозные, трагические дни решаются многие назревшие вопросы партизанского движения. В передовой статье "Партизаны, крепче удары по врагу!", опубликованной 13 августа, «Правда» призывает учичтожать живую силу и технику противника прежде всего во время железнодорожных перевозок: "Славные партизаны и партизанки! Бейте врага, уничтожайте его вооружение и технику в пути, на его коммуникациях, на подходе к фронту, в глубоком вражеском тылу! " Испытания, учения… Как раз 13 августа мы начинаем испытания различных способов диверсий на железных дорогах. Подрываем обычные заряды и так называемые «кумулятивные» — конусообразные, направленного действия. Производим крушения с помощью разнообразных мин, проверяем эффективность зажигательных устройств, обстрела паровозов и цистерн из винтовок, пулеметов и противотанковых ружий, ищем наиболее рациональные способы расположения противопоездных мин, позволяющие добиваться результатов с наименьшей затратой взрывчатки: ведь у партизан каждая толовая шашка была на вес золота! Выслушав доклад о результатах испытаний, Пономаренко спрашивает, нельзя ли организовать показ минноподрывной техники группе партизан, прибывших в штаб на короткое время. Отвечаю, что договорюсь с начальником военных сообщений Красной Армии И. В. Ковалевым, попрошу выделить нам железнодорожное испытательное кольцо. Нам разрешают воспользоваться испытательным кольцом, назначают дату — 18 августа. "Диверсионные группы" прибыли на место близко к полуночи. Мрак стоит — глаз коли! Слышны осторожные шаги «патрулей», охраняющих железнодорожные пути. В «патрули» включены партизаны, которым будет показана техника. Это народ внимательный, осторожный, но и «диверсанты» не лыком шиты. Утро. «Патрули» и «диверсанты» собрались вместе. Приезжают Пономаренко и работники штаба. Предлагаем им и партизанам осмотреть пути. Экзаменаторы недоверчиво оглядывают железнодорожное полотно, заляпанные мазутом камни балласта, шпалы, ровные ниточки рельсов, осторожно делают первые шаги. Трое партизан, прежде чем сделать шаг, пробуют балласт щупами: понимают, что им могли приготовить сюрприз. Увы, вскоре раздается хлопок и появляется дым: взорвалась первая «мина», рассчитанная на уничтожение «щупальщика». А вот и вторая, и тре-тья… Найти хотя бы одну мину и обезвредить ее не су-мел никто. Тогда "по кольцу пустили поезд. И началось! Вспышка, дым, вспышка, дым, вспышка, дым! Пошел поезд в обратном направлении — опять «взрывы»! Это откликаются «мины» замедленного действия и мина-рапида, Так мы смогли убедить партизанских вожаков в преимуществе некоторых мин, совершенно незаметных для машинистов поездов и требующих всего 10–20 секунд для установки, а также в преимуществах мин замедленного действия, надежно срабатывающих даже при установке в балласт, вне контакта с рельсами и шпалами железнодорожного полотна. Потом показали, как собирать мины из деталей, которые партизаны могли добывать или изготавливать самостоятельно. «Десертом» стали неизвлекаемые мины, показанные С. В. Гридневым. К сожалению, обещать, что эти мины скоро поступят в партизанские отряды мы не могли… Проблемы, проблемы… Каждый вечер, закончив занятия в школе или испытания на полигоне, я возвращался в ЦШПД, где задерживался до глубокой ночи. Шла работа над различными документами, и среди них над самым важным — проектом приказа наркома обороны "О задачах партизанского движения". Необходимость издания такого приказа диктовалась, в частности, отсутствием единого мнения о возможностях партизан, о тактике партизанских вооруженных сил, о методах борьбы с врагом в его тылу, о необходимости оперативного руководства партизанами и материального обеспечения их из советского тыла. Некоторые военные руководители" например, Мехлис, находили, что никакой особой стратегии и тактики у партизан нет и не может быть; нападай на врага в подходящий момент и тут же скрывайся, а предложение снабжать партизан оружие "и взрывчаткой называли вредной болтовней: мол, это породит среди них иждивенческие настроения, позволит уклониться от боевого соприкосновения с врагом!

— Партизаны и так засиделись в лесах да болотах! — говорили защитники подобной точки зрения. — Пусть вылазят, пусть нападают на гитлеровцев, вооружаются и снабжаются за их счет, а не попрошайничают у партийного и советского порога! Однако сама жизнь убеждала: партизанские отряды растут быстрее и действуют активнее именно там, где им оказывают постоянную помощь из советского тыла. В Белоруссии, например, такую помощь получали витебские партизаны. С марта по сентябрь сорок второго года им переправили более одиннадцати тысяч винтовок, шесть тысяч автоматов, тысячу пулеметов, пятьсот противотанковых ружей, большое количество боеприпасов, гранат и взрывчатых веществ [История Великой Отечественной войны в 6-тн т. — М.: Воениздат, 1961. Т, 2. С. 478.]. И что же? Численность витебских партизан к началу сорок третьего года составляла почти половину численности всех белорусских партизан, хотя Витебщина занимает лишь десятую часть территории СССР! Ворошилов резко выступал против взглядов Мехлиса и других, малосведущих в вопросах партизанского движения людей. Поэтому проект приказа, в частности, четко определял главную стратегическую задачу партизан — уничтожение живой силы и техники врага на пути их следования к фронту по железным дорогам. В конце августа — начале сентября Центральный штаб партизанского движения по поручению ЦК партии провел совещание представителей подпольных партийных органов и комиссаров крупных партизанских формирований Украины, Белоруссии, Смоленской и Орловской областей. На совещании присутствовали руководящие работники ЦШПД. Выступая с докладом, начальник ЦШПД Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко призывал партизан не ожидать, пока их вооружат какой-либо теорией партизанской войны, а бить немца там, и тем, что есть, активнее проводить крушения вражеских поездов. Командиры и комиссары партизанских отрядов все как один указывали на необходимость действенного руководства вооруженными силами партизан, предлагали штабу разрабатывать крупные операции против врага, остро ставили вопрос о снабжении партизан оружием, взрывчаткой и рациями. Партизан удивляло, почему, обрушивая на железнодорожные узлы противника тысячи тонн взрывчатки, заключенной в авиабомбы, партизанам сбрасывают ту же взрывчатку лишь десятками килограммов? Командиры партизанских соединений утверждали, что эффект от подрыва железнодорожных эшелонов врага всегда значительней, чем от бомбардировок. Герой Советского Союза М. И. Дука после войны вспоминал, что десятки, сотни авиабомб, сброшенных на станцию Брянск, вызвали лишь четырехчасовой перерыв в движении фашистских эшелонов, и говорил, что с таким же количеством взрывчатки, попади она к партизанам, можно было парализовать все движение на участке Брянского железнодорожного узла, выведя из строя сотни паровозов, тысячи вагонов, платформ и цистерн! Командир рейдирующего украинского партизанского соединения С. А. Ковпак, обращаясь с просьбой улучшить снабжение партизан, убеждал давать его соединению в первую очередь именно взрывчатку, а не патроны: имея взрывчатые вещества, соединение сможет направить на вражеские коммуникации в разных направлениях десятки диверсионных групп, нанесет гитлеровцам большой урон, посеет в стане врага панику, дезориентирует фашистов, и не беда, если при этом партизаны выйдут в рейд на несколько дней позже.

Начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко обещал учесть партизанские пожелания и просьбы [В годы войны партизанам было передано почти 100 % имевшихся у ни х средств радиосвязи, 95 % использованных партизанами средств взрывания, 70 % взрывчатки, более 90 % противотанковых ружей, около 80 % автоматов и патронов к ним.]. В ночь на 1 сентября участников совещания приняли в Кремле руководители партии и правительства. Через четверо суток, 5 сентября И. В. Сталин подписал приказ "О задачах партизанского движения". А на следующий день, 6 сентября, в Красной Армии ввели должность Главнокомандующего партизанским движением. Назначили на эту должность К. Е. Ворошилова. Ворошилов — партизанский Главнокомандующий! Вступлением в эту должность Ворошилов ознаменовал привлечением к работе в ЦШПД опытнейших военачальников: генерал-лейтенанта артиллерии Сивкова и генерал-лейтенанта Р. П. Хмельницкого. Сивкову поручили возглавить оперативное управление штаба, а Хмельницкому — управление материально-технического обеспечения. Учитывая, что к середине сентября за линией фронта находилась советская территория площадью уже около миллиона пятисот тысяч квадратных километров и что в сотне километров от линии фронта у немецко-фашистского командования имелись только охранные дивизии, потрепанные резервы и тыловые части, то есть крайне малое количество войск, Ворошилов считал необходимым немедленно подготовить и провести мощные удары по фашистскому тылу, парализовать работу вражеских железных дорог. Генерал-лейтенант Сивков и его подчиненные приступили к разработке ряда крупномасштабных операций. Буквально весь штаб включился в подсчеты будущих потребностей партизан во взрывчатке, вооружении, боеприпасах, радиостанциях, минах и других средствах борьбы. Ворошилов, настойчиво добиваясь обеспечения партизан радиостанциями, неустанно повторял, что это не только военный, не только технический, но в первую очередь важнейший политический вопрос! По приказу маршала мы постоянно писали требования на самолеты для полетов в тыл врага и доставки партизанам средств борьбы. Самолеты давали, но их не хватало, и Ворошилов распорядился создать запасы материально-технических средств. Являясь членом ГКО, он знал, что к весне сорок третьего года промышленность увеличит выпуск танков, самолетов, орудий, других видов оружия, боеприпасов, минноподрывного имущества и средств связи. Так у него появилась мысль уже не просто создать запасы материально-технических средств для партизан, но и разработать, а затем узаконить табели[15] потребных партизанам средств борьбы. Естественно, встал вопрос и о табельных минах. Маршал приказал устроить выставку мин, чтобы отобрать лучшие образцы. В конце сентября технический отдел штаба такую выставку подготовил, и на целый ряд выставленных мин был вскоре сделан заказ Военно-инженерному управлению Красной Армии. Поддержал Ворошилов и идею создания в тылу врага регулярной партизанской армии, высказанную генералом Сивковым. Начальник оперативного управления ЦШПД исходил из того, что в тылу врага осталось немало военнослужащих, не сумевших в сорок первом году вырваться из окружения. Часть из них перешла к партизанским действиям целыми соединениями, как это сделала 208-я мотострелковая дивизия полковника В. И. Ничипоровича, часть вступила в местные партизанские отряды, К слову сказать, из бывших военнослужащих возникла десятая часть отрядов, учтенных нашим штабом. В партизанских краях и зонах к осени сорок второго года находились, кроме того, миллионы взрослых, трудоспособных советских людей. Сивков полагал, что, используя выучку и боевой опыт оставшихся за линией фронта военнослужащих, большие людские резервы, территорию очищенную 15 Табель — список, перечисление чего-либо с указанием качеств, свойств или особенностей перечисляемого от врага партизанских краев и зон, можно создать грозную партизанскую армию. Сивков заговорил на эту тему с Ворошиловым в моем присутствии. Ворошилов очень внимательно выслушал генерала, подумал и решил:

— Правильно. Пишите доклад на имя товарища Сталина. Поскольку уж я оказался невольным свидетелем этого разговора, Сивков предложил мне принять участие в подготовке доклада. Написан он был быстро. Изложив возникшие в тылу врага благоприятные для создания партизанской армии условия, мы указывали, что части будущей регулярной партизанской армии мыслятся не как обычные армейские формирования, а как особые, маневренные, способные действовать и мелкими подразделениями, и крупными частями, соединениями. Они смогут и производить массовое минирование путей сообщения противника, и совершать налеты на его гарнизоны, и совершать по тылам врага длительные рейды. Предлагалось ввести в частях партизанской армии штаты, установить воинские здания и соответствующие должностные оклады. Армию предполагалось снабдить автоматическим оружием, средствами связи, противотанковыми и минновзрывными средствами, медикаментами. Наше предложение о создании в партизанских штабах, соединениях и отрядах специальных технических и диверсионных служб также нашло поддержку Ворошилова. Дело в том, что управляемые мины нуждались из-за особенностей их устройства в бережном хранении и регулярных, тщательных проверках на годность. Людей же, грамотных в техническом отношении, в партизанских отрядах и соединениях не хватало. Хранить мины поручали простым снабженцам. Результат сказывался быстро: часть самых лучших, доставленных партизанам с огромным трудом и риском мин безнадежно портилась. Помню, прилетев в Москву, секретарь черниговского обкома А. Ф. Федоров попросил Ворошилова обеспечить его партизанское соединение неизвлекаемыми противопоездными минами замедленного действия. Вызвав меня, Ворошилов осведомился, сколько таких мин и в какие сроки можно перебросить черниговцам. Я ответил. Но обратил внимание Федорова на необходимость тщательного хранения этих мин и умелого обращения с ними при установке.

— Технический отдел штаба предлагает ввести в отрядах техническую и диверсионные службы, — пояснил Ворошилов. — Как вы смотрите на это, Алексей Федорович?

— Полностью — за! — сказал Федоров. Еще два события той поры связаны с деятельностью Ворошилова — направление во вражеский тыл отрядов, сформированных из инструкторов и курсантов ВОШОН. В начале сентября находившийся в Москве начальник Ленинградского штаба партизанского движения М. Н. Никитин спросил у меня, правда ли, что в ВОШОН имеются испанцы?

— Имеются. И все рвутся в тыл пресловутой "Голубой дивизии" ["Голубая дивизия" — соединение, направленное испанским фашистским диктатором Франко в помощь Гитлеру и сражавшееся против войск Ленинградского фронта], - ответил я, понимая, к чему клонит Никитин.

— Так за чем дело стало?

— За разрешением главкома, Михаил Никитич! Никитин обратился к Ворошилову, они поехали в ВОШОН, побеседовали с некоторыми командирами-испанцами (переводчицей была Анна), и Ворошилов дал согласие на посылку во вражеский тыл смешанного отряда из испанских и советских воинов. В отряд вошли 124 человека: испанцы, имевшие опыт борьбы на Южном и Калининском фронтах, а также наши курсанты — младшие командиры воздушно-десантных и железнодорожных войск. Командиром отряда назначили Франсиско Гульона, его заместителем — Анхела Альберку, того самого, что "наподдал фрицам валенком через весь Таганрогский залив", начальником штаба — молодого, но очень энергичного. инициативного старшего лейтенанта Царевского. Второй отряд из инструкторов и курсантов ВОШОН мы направили на Кавказ. Было так. Хмурым октябрьским днем я столкнулся в коридоре Главного военно-инженерного управления с генералом Воробьевым. Генерал попросил зайти в его кабинет. Там спросил, как я смотрю на возможность посылки диверсантов-партизан для совместных действий с гвардейскими минерами на Кавказе. Обстановка на фронтах оставалась тяжелой, причин для особого оптимизма не существовало, а Михаил Петрович выглядел непривычно бодрым, оживленным, чувствовалось — что-то недоговаривает. Видимо, он знал, что заканчивается подготовка полного окружения гитлеровцев под Сталинградом, что войска Северной группы войск Закавказского фронта тоже готовы нанести мощный удар. Я ответил, что совместные действия наших групп с гвардейскими минерами возможны, но вопрос о направлении курсантов на Кавказ может решить только Ворошилов.

— С ним я договорюсь! — сказал Воробьев. — А вы начинайте подбирать людей. Работа их ожидает перспективная! Через сутки Ворошилов действительно приказал сформировать отряд из добровольцев для действий на Северном Кавказе. Добровольцев нашлось немало, мы отобрали сто тридцать пять человек, и 11 ноября отряд под командой Чепака, Унгрия и Баскуньяно отбыл в Тбилиси, в штаб инженерных войск Закавказского фронта, чтобы действовать вместе с тамошними гвардейскими минерами… А ровно через шесть дней, 17 ноября, постановлением ГКО должность Главнокомандующего партизанским движением была упразднена. В постановлении говорилось, что это делается в интересах большей гибкости в руководстве партизанским движением и во избежание излишней централизации этого руководства. Ворошилов, видимо знал о готовящемся постановлении ГКО: мы замечали, что маршал хмур, неразговорчив, погружен в размышления, которыми не делился… Вскоре из ЦШПД ушли также генералы Сивков и Хмельницкий, полковник Мамсуров. Вопрос о создании регулярной партизанской армии, разумеется, больше не поднимался [В труде Военно-научного управления Генштаба о Великой Отечественной войне, выпущенном в свет в 1958 году, сказано, что с одобрения главкома партизанского движения было внесено предложение о создании в тылу врага регулярной партизанской армии, для чего были все условия, и что вопрос остался нерешенным].

 

Глава 22. На Кавказе

Холодало, падал сухой мелкий снег, крутилась поземка. Москва выстаивала длинные очереди за хлебом, поеживалась в старых шубенках и ватниках, отогревалась. у жестяных печек-времянок, по вечерам сидела без света, экономя электроэнергию. Но позывные радиостанции имени Коминтерна, едва зазвучав, заставляли столицу забывать про голод и холод: начатое 19 ноября наступление Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов продолжалось, враг терпел поражение! Пришли письма с Кавказа, Доминго Унгрия и майор Баскуньяно сообщали о радушном приеме в штабе инженерных войск Закавказского фронта, предлагали перебросить на Кавказ находящихся в школе испанцев, уверяя, что тамошние климатические условия самые для них подходящие. В более сдержанном письме капитана Чепака содержались намеки на подготовку к широкомасштабным операциям. Радовало, что наших товарищей хорошо встретили, но беспокоило, сумеют ли использовать с толком, не допустят ли промахов, как под Ленинградом? Из радиодонесений Франсиско Гульона мы знали, что выброшенные под Ленинградом в разное время на большом расстоянии друг от друга группы его отряда соединились лишь после длительных, опасных переходов по тылам противника и стычек с ним. К моменту соединения продукты у них кончились, а неопытные летчики сбрасывали предназначавшиеся отряду грузы неудачно, значительная часть их пропала. Лыжи отряду доставили с большим опозданием. Полуголодные бойцы с тремя тяжелоранеными на самодельных носилках долгое время передвигались, проваливаясь в снег по колено. Люди Гульона сражались и в этих условиях. Ставили мины, пускали под откос вражеские поезда, подрывали фашистские автомашины, уничтожали карателей. Но чего это стоило?! Мы не хотели, чтобы на Кавказе повторилась та же история. Так пришел декабрь. Морозный, вьюжный, замкнувший кольцо окружения вокруг Сталинградской группировки немецко-фашистских войск, положивший начало освобождению Донбасса, разгромивший котельниковскую группировку врага, пытавшегося деблокировать окруженные под Сталинградом дивизии вермахта. 1943 год В первый же день нового сорок третьего года фашистское командование, опасаясь, что стремительное наступление Южного фронта приведет к окружению фашистских войск на Северном Кавказе, начало их спешный отвод из района Моздока в севером западном направлении. Армии Северной группы войск Закавказского фронта преследовали противника. Но важнее было сорвать вражеский замысел планомерного отвода войск и техники, важно было задержать гитлеровцев, чтобы окружить и уничтожить. Поэтому в Ставке решили усилить удары по фашистским коммуникациям на Северном Кавказе. Уже 8 января начальник Центрального штаба партизанского движения утвердил "Задание по усилению диверсионной работы на оккупированной части Северного Кавказа". Задание обязывало оперативно-учебные отряды ВОШОН массовыми диверсиями уничтожить железнодорожные эшелоны, живую силу, военные объекты и штабы противника, действуя совместно с отрядами северо-кавказских партизан.

— Поскольку на Кавказ перебрасывается большая сила, вы тоже туда поедете, — решил Пономаренко, разговаривая со мной о новом задании, — Скоординируете работу с командованием Кавказского фронта. Пока оформляли документы, я успел побывать в штабе инженерных войск Красной Армии, договориться с генералом Воробьевым о совместных действиях групп ВОШОН и подразделений батальона гвардейских минеров.

— Может, поехать с тобой? — спросила Анна, помогая в спешных сборах.

— Нет, оставайся с детьми. Большинство испанцев вполне сносно говорят по-русски. Переводчик не понадобится. В Тбилиси Январь в Тбилиси — это низкие, тяжелые облака, дождь, сырость, мокрые камни, мутная Кура. Бросалось в глаза: окна не заклеены полосками бумаги, лица прохожих не такие изможденные, как у москвичей, всюду дети. Множество детей удивляло, потом спохватился: ну да, отсюда детей не эвакуировали! В штабе инженерных войск Закавказского фронта принимает начальник подполковник Николай Федорович Слюнин. Мы знакомы с осени сорок первого: бойцы Слюнина устраивали заграждения на дальних подступах к столице, минировали коммуникации под Ельней и Вязьмой, совершали вылазки в тыл противника, взрывали мосты и вражеские эшелоны между Смоленском, Оршей и Рославлем. Выглядел Слюнин неважно, наверное, недосыпает. После взаимных приветствий неторопливо достает оперативную карту, неторопливо ее разворачивает:

— Вот. Знакомьтесь. По бледно-зеленой краске, разлитой на бумаге к северу от коричневой — предгорий Кавказа — и обозначающей ровные степные пространства, змеились редкие черно-белые линии — железные дороги. Между Ростовом, Сальском, Тихорецкой и Краснодаром на черно-белые линии словно кровь капнула и расползлась алыми овалами, а неподалеку от каждого овала — аккуратно нарисованный парашютик. Все понятно: парашютики обозначают места десантирования, а красные овалы — районы действия диверсионных групп. Слюнин пояснил: шестнадцати диверсионным группам поставлена задача сорвать организованный отвод войск и вывоз боевой техники противником в Ростов-на-Дону. Двенадцать групп численностью по восемь человек каждая получили приказ взрывать железнодорожные мосты, а четыре группы по шесть человек — минировать железные дороги. Только вчера десантирована еще одна группа, которой командуют майор Александров и майор Баскуньяно. В задачу Александрова и Баскуньяно входит руководство ранее выброшенными людьми.

— У нас тут вообще "компания на паях" возникла, — почему-то невесело пошутил Слюнин. — Минеры — от штаба инжвойск, испанцы от вас, а разведчики и радисты от разведотдела фронта.

— Когда выбрасывались группы, Николай Федорович?

— Первая — в Новый год, последняя — семнадцатого числа.

— Почему такой разрыв во времени?

— А разве не знаете, как бывает? Все подготовишь, обговоришь, привезешь людей на аэродром, и — здравствуйте: то погода нелетная, то самолетов нет.

— Ну это не самое худшее. Я опасался, что группы не туда, куда надо, десантировали.

— Представители парашютно-десантной службы заверяет, что всех десантировали в назначенные точки! Я спросил, есть ли связь с диверсантами. Оказалось, выброшенная первой в тыл врага группа лейтенанта Кампильо уже вышла к своим. Через четверо суток соединился с наступающими частями лейтенант Лоренте, вышел в эфир лейтенант Конисарес. Кампильо за девять дней подорвал два вражеских танка и три автомашины, убил и ранил в перестрелке несколько десятков гитлеровцев. Лоренте находился во вражеском тылу всего три дня. По словам Слюнина, его группа уничтожила десятка два солдат противника, наделала в фашистском тылу много шума. Конисарее сообщил, что добрался до района Сальска, пустил под откос вражеский эшелон. "Много шума", перестрелки, всего два танка и несколько автомашин. Этак отходящего противника не задержать!

— Значит, остальные группы молчат, и что с ними — неизвестно, Николай Федорович?

— Увы! — развел руками Слюнин. — Главное-, Александров и Баскуньяно как в воду канули! И тут рассердился:

— Первоначальный план никакой координирующей группы не предусматривал. Это ваши Унгрия с Баску-пьяно да наши разведчики настояли. А зачем? От группы до группы сотня, а то и побольше верст, собирать их нет никакого смысла, а руководить диверсантами издалека — сами понимаете! Затем я узнал, что штабом инженерных войск фронта дополнительно сформировано три отряда диверсантов из бойцов 15-го и 16-го Отдельных гвардейских батальонов минеров и бойцов ВОШОН. Сосредоточены они в полосе Черноморской группы войск, под Туапсе и Адлером. Места десантирования отрядов определены, но самолетов пока не дают. Я спросил Слюнина, не кажется ли ему, что нехватка самолетов в данном случае — к лучшему. Молчание групп настораживает. Здешние степи я знаю еще по гражданской войне. Зимой тут не то что человека — кошку за километр видно! Если летчики ошибались…

— У самого на душе неспокойно, — признался Слюнин. — Однако боюсь, нас не поймут. Москва громы мечет, что даем противнику отрываться.

— Значит, он все-таки отрывается?

— Илья Григорьевич! — помрачнел Слюнин. — Немцы все железные дороги за собой разрушают, а по здешнему бездорожью не только на машинах, на лошадях — и то трудно. Сейчас артиллерию и тылы на верблюдах тянем! Да разве кому что докажешь?.. Напоследок договорились, что штаб инженерных войск примет меры к размещению прибывших в Тбилиси и другие города курсантов ВОШОН, вооружит их и поставит на довольствие у гвардейских минеров, а с выбросом новых групп торопиться не станем, пока не получим сведений от товарищей, уже заброшенных в тыл врага. В тот день я беседовал с капитаном Чепаком. Он успел повидаться с Кампильо и Лоренте, знал то, что we было пока известно Слюнину. Кампильо и его людей выбросили в заданном районе, но группу Лоренте, которая должна была вылететь следом, из-за погодных условий задержали на аэродроме. Всю ночь прождал Кампильо товарищей, чтобы подать сигнал их самолету, да так и не дождался. А Лоренте десан-тировали только через неделю и едва не выбросили на занятый врагом населенный пункт. Инструктор уже подал команду «пошел», открыл люк, и не заметь шагнувший к люку ефрейтор Яков Куть под крылом самолета разлив огней — быть бы беде! Через две-три минуты диверсанты все же прыгнули в ночь. Приземлились в открытой степи, но лишь утром нашли одного из бойцов, запоздавшего с прыжком и повредившего при приземлении ногу, а грузовые парашюты с минами и взрывчаткой так и не обнаружили. Видно, грузовые парашюты спланировали прямо на голову врага, потому, что с рассветом над степью начал кружить фашистский самолет-разведчик, а позже к месту десантирования прикатил грузовик с вражескими автоматчиками. Лоренте сумел вывести группу из-под удара.

— Он прямо кипит, — сказал Чепак. — Нам, говорит, не нужны летчики, которые людей как бомбы швыряют! В отличие от Слюнина капитан Чепак сомневался, что остальные группы сброшены в нужных районах.

— Думаю, однако, все обойдется, — сказал Чепак. — Немцы фактически бегут. Скоро все наши могут оказаться на освобожденной территории. Я промолчал. Зачем тешить себя надеждами? И что толку, если группы выйдут, не выполнив задание? Черноморская группа войск На третьи или четвертые сутки пребывания в Тбилиси (мы встречали эшелоны с курсантами ВОШОН из Москвы) стало известно, что войска Северной группы войск Закавказского фронта продвинулись вперед на 300 — 320 километров, освободили многие города, в частности, Черкесск, Невинномысск, Ставрополь и Армавир, соединились в районе Сальска с наступающими войсками Южного фронта. Однако в расположение наших сил вышла только группа Кони-сареса. Не лучше обстояло дело в полосе Черноморской группы войск. Успешно продвигавшаяся на северо-запад 56-я армия после ожесточенных боев вырвалась из гор на кубанскую равнину, приблизилась к Краснодару, но из действовавших под Краснодаром групп диверсантов вышла к своим лишь группа Хосе Виески. Об остальных, увы, по-прежнему ничего не было слышно. Надеясь получить какую-нибудь информацию о наших людях у партизан, я отправился в Сочи, в Южный штаб партизанского движения, к его начальнику П. И. Селезневу. Всего год назад Петр Иануарьевич, досадуя, сказал мне, что с подготовкой партизан в крае перестарались, а вот теперь возглавлял партизанский штаб. К сожалению, о судьбе наших групп Селезнев ничего не знал. Объяснил: здешние партизаны из-за трудных природных условий — кругом степь — вынуждены действовать либо с баз в горах, либо в подполье, и связь с ними затруднена.

— Не волнуйтесь, если что-нибудь узнаем, немедленно сообщим в штаб фронта! — сказал Селезнев. — Да и вообще дни гитлеровцев на Кавказе сочтены! Из Сочи, благо недалеко было, я съездил в Адлер и Туапсе, познакомился с людьми из тех диверсионных отрядов, про которые говорил Слюнин. За исключением испанских товарищей и нескольких командиров из ВОШОН, это были девятнадцати-двадцатилетние парни — жизнерадостные, веселые, рвущиеся в бой, но наивные, не имеющие никакого представления о действиях во вражеском тылу. Их следовало серьезно готовить. В Туапсе меня разыскал по телефону Чепак. Сказал, что в отряды ВОШОН прибывают из местных военкоматов юноши-испанцы (детьми их вывезли из фашистской Испании, они выросли, считают СССР своей второй родиной!) и численность их уже далеко превысила численность, указанную для отрядов ВОШОН в документах штаба тыла Красной Армии. Как быть? Ребят надо кормить, одевать и обувать! Еду в штаб тыла Черноморской группы войск. Встречают вежливо, выслушивают внимательно, сочувствуют и объясняют, что зачислить на довольствие "лишних людей" не имеют права:

— Лимит есть лимит, товарищ полковник! Делюсь своей заботой со старым знакомым — разведчиком полковником Егнаровым:

— Понимаешь, телеграмму в Москву отстучал, но когда еще ответят!

— Так обратись в Военный совет группы войск! Чего проще! Кстати, члена Военного совета ты должен знать. Это ж Колонии! Верно, генерал-майора С. А. Колонина я знаю по службе еще с тридцатых годов, встречались с ним в начале войны на подмосковных рубежах. Это человек умный, инициативный, решительный, он наверняка поможет! Колонии понял с полуслова:

— Пойдемте к командующему, сразу все и решим! Пропуская меня в кабинет командующего Черноморской группой войск генерал-лейтенанта И. Е. Петрова, член Военного совета объявил:

— Диверсанта привел, Иван Ефимович! Петров поднял голову от бумаг, сверкнули стекла пенсне, брови сошлись к переносице.

— Шучу! Своего диверсанта! — рассмеялся Колонии. — Тут вот какая загвоздка… Вряд ли кто из старших офицеров Красной Армии не слышал в те времена о Петрове, об его мужестве и полководческих качествах. Руководитель обороны Одессы и Севастополя, он уже тогда становился легендарной личностью, хотя богатырской внешностью не отличался, походил то ли на врача, то ли на учителя. Вот только глаза… Это были глаза бесстрашного, волевого человека! Выслушав Колонина и меня, Петров приказал включить всех испанских юношей, вступивших в отряды ВОШОН, в состав Черноморской группы войск, зачислить на все виды довольствия, а затем стал расспрашивать о старых испанских бойцах и о курсантах ВОШОН. Ответив на вопросы командующего, я высказал опасения по поводу неудачных выбросов диверсионных групп с самолетов:

— Есть основания думать, что некоторые летные экипажи не имеют опыта десантирования, товарищ генерал-лейтенант. Тем более ночного. Петров возразил, что опыт — дело наживное, и посоветовал подумать о возможности десантирования наших людей морским путем.

— Согласуйте этот вопрос с разведчиками Черноморского флота, — сказал Петров. — Но прежде всего обратитесь в наше оперативное управление, ознакомьтесь с обстановкой и составьте план действий на коммуникациях противника. Указаниям Петрова я последовал немедленно. Представился начальнику штаба Черноморской группы войск генерал-майору Ермолаеву, командирам оперативного управления штаба. Меня ввели в курс дела. Условились, что предложения о действиях на коммуникациях противника я представляю по возвращении из штаба Черноморского флота.

— Штаб моряков находится в Поти, — сказали мне. — Быстрее всего добираться туда на торпедном катере. Если хотите, мы позвоним морякам… Сто десять километров от Сухуми до Поти торпедный катер преодолел за час с небольшим. Но какой это был час! Оказалось, тряска на катере даже при малой волне больше, чем в кузове грузовой машины, которую шалый шофер гонит по жердевой дороге со скоростью в восемьдесят километров! Весь путь я простоял на полусогнутых ногах, судорожно цепляясь за поручни… Вознаграждением за это стала приветливость моряков. Начальник разведотдела штаба Черноморского флота капитан первого ранга Намгеладзе не только рассказал о возможностях десантирования морским путем, но и ознакомил с наиболее выгодными местами высадки на побережье, начиная с Новороссийска и кончая Крымским полуостровом, (Обещал диверсионным отрядам полное содействие. Учитывая мнение моряков и замыслы оперативного управления штаба Черноморской группы войск, мы с — Чепаком разработали и представили генерал-майору Ермолаеву план нарушения работы коммуникаций врага перед фронтом Черноморской группы войск диверсионными средствами. Произошло это в канун боев за всем известную Малую землю.

 

Глава 23. "Пасаремос!"

Диверсанты на Северном Кавказе и в Крыму В конце января войска Южного фронта вышли на — восточные подступы к Шахтам, Новочеркасску и Ростову-на-Дону, а войска Северо-Кавказского фронта [Северо-Кавказский фронт был создан 24 января 1943 года на базе (Северной группы войск Закавказского фронта. 5 февраля ему были переданы также войска Черноморской группы войск Закавказского. фронта, оперативно подчинены Черноморский флот, а позднее и Азовская флотилия. ], освободив Кропоткин и Тихорецк, на южные подступы к Ростову-на-Дону, к Ейску, освободили Майкоп, теснили врага северо-восточнее Краснодара, приближались к Кубани и Усть-Лабинской. Еще в начале операции Ставка Верховного Главнокомандования приказала войскам Черноморской — группы овладеть Новороссийском и освободить Таманский полуостров, чтобы не дать противнику уйти в Крым через Керченский пролив. С целью содействия главным силам Черноморской группы войск в захвате Новороссийска, считавшегося ключом ко всему Таманскому полуострову, в ночь на 4 февраля началась высадка десантов в районе Южной Озерейки и Станички — предместья Новороссийска. А 5 февраля командующий войсками Черноморской группы войск И. Е. Петров и член Военного совета С. К. Колонии утвердили план нарушения работы коммуникаций врага перед фронтом Черноморской группы войск. В соответствии с этим планом с 7 пo 15 февраля следовало перебросить в тыл врага севернее Новороссийска два отряда диверсантов численностью по тридцать человек и четыре диверсионные группы по шесть человек для минирования предполагаемых путей отхода гитлеровцев и вывода из строя железной дороги, связывающей Новороссийск с Краснодаром. Три группы по двенадцать человек предстояло выбросить на Керченский полуостров. После вывода из строя железнодорожного узла Ростова-на-Дону основной магистралью, по которой шло снабжение фашистских войск в Краснодарском крае, стала железная дорога Джанкой — Владиславовка — Керчь. По этой-то магистрали и должны были наносить удары диверсанты, действуя вместе с крымскими партизанами. Радиосвязь с отрядами, выбрасываемыми на Таманский полуостров, должна была осуществляться средствами разведотдела штаба Черноморской группы войск, а с группами, выбрасываемыми в Крым, — средствами Крымского штаба партизанского движения. При утверждении плана генерал-лейтенант Петров обратил наше внимание на особую важность разрушения керченских коммуникаций врага, указал объекты, подлежащие разрушению в первую очередь. Переброска отрядов и групп планировалась наземным, морским и воздушным путями. Мы немедленно приступили к подготовке отрядов и групп. Сильнее всего беспокоило десантирование диверсантов в Крым. После отхода наших войск с Керченского полуострова и падения Севастополя крымские партизаны, с которыми предстояло взаимодействовать, остались один на один с армией оккупантов, обладающих самой современной техникой. Противнику удалось блокировать партизан в лесистых горах, захватить многие из заблаговременно созданных продовольственных партизанских баз. Партизаны теряли силы и даже умирали от голода. Борьбу они продолжали и в этих страшных условиях, отвлекая на себя значительные силы гитлеровцев, однако казалось сомнительным, что они смогут оказать существенную поддержку нашим диверсионным группам. Я встретился с начальником Крымского штаба партизанского движения, секретарем Крымского обкома В. С. Булатовым, чтобы обговорить вопросы взаимодействия партизан и диверсантов, но ничего обнадеживающего Булатов не сказал.

— Партизанские отряды по-прежнему находятся в тяжелейшем положении, — то и дело поправляя очки, нервничая, сообщил Булатов. — С одной стороны море, с другой — степи с вражескими гарнизонами, а горы изрезаны дорогами, где курсируют фашистские патрули на танках и бронемашинах.

— Вы полагаете, морское десантирование наших групп вряд ли будет успешным? Партизаны помочь не смогут?

— Да. Думаю, не смогут. Лучше выбросить воздушные десанты. Может быть, одновременно появится возможность сбросить партизанам продовольствие?

— Разве его не сбрасывают?

— Очень мало.

— Странно. Судя по численности крымских партизан, им и нужно-то всего двадцать пять — тридцать тонн продовольствия в месяц! С вашим высоким положением, Владимир Семенович… Булатов быстро поправил очки:

— А вы знаете, каково просить самолеты? Мне всякий раз отвечают, что партизаны на то и партизаны, чтобы обеспечивать себя за счет врага. В лицо говорят, что не умеем "организовать партизанскую борьбу. Преодолевайте, говорят, трудности, а на аллаха не надейтесь! В том, как отвечали Булатову, я услышал знакомые мотивы, но все-таки не в состоянии был поверить, что ничего нельзя сделать для обеспечения крымских партизан продовольствием.

— Давайте обратимся к члену Военного совета Закавказского фронта товарищу Кагановичу! — предложил я. Булатов обрадовался.

— Илья Григорьевич, не откладывайте дело в долгий ящик! Я сумел лопасть на прием к Кагановичу. Но как только речь зашла о крымских партизанах, он резко прервал меня, заявил, что милостыню не подает, обругал и выставил из кабинета. Тем все и кончилось.

— Буду еще раз писать Сталину! — услышав подробности этого визита, вздохнул Булатов. — Боюсь, первое письмо не доложили… Одно твердо обещал Булатов — организовать надежную радиосвязь с нашими группами. В первых числах февраля стали выходить из вражеского тыла, соединяться с наступающими войсками многие группы наших диверсантов. Вышла и группа майора Баскуньяно. Обветренный, охрипший, он с чисто испанским темпераментом отозвался о летчиках, выбросивших ею бойцов около вражеского аэродрома.

— Против нас сразу выслали роту! — напрягая голосовые связки, хрипел майор. — Окружили! Что можно сделать? Только одно: повести солдат на прорыв! Повел. Прорвались, но разведчица Позднякова и младший сержант Базилевич пропали. Может, убиты. Не знаю. Не могли установить, ушли. А потом семь человек обморозились, и один из них ночью отстал… Не имея, подобно Лоренте, возможность подобрать сброшенный в расположение врага груз взрывчатки и мин, Баскуньяно стал двигаться навстречу — наступающим соединениям Северной группы войск. По пути нападал на отдельные группы вражеских солдат и офицеров, в одном месте удалось-разобрать железнодорожный путь…

— Если бы нас десантировали в указанное место, разве бы мы потеряли столько людей?! Разве так воевали бы?! — возмущался майор. Еще трагичней оказалась судьба групп лейтенанта Антонио Коронадо и младшего лейтенанта С. М. Фесюка. Мы узнали об этом сразу же после освобождения станиц Шкуринской и Кисляковской. Группу Коронадо выбросили рядом со Шкуринской. Гитлеровцы тут же прочесали район. Окруженные в открытой степи, парашютисты укрылись в большом. стоге сена. В неравном бою часть из них погибла, а раненых, но еще живых, гитлеровцы в том стоге и сожгли. Группу Фесюка сбросили прямо на Кисляков-скую. Случайно уцелел только минер Алексей Сидорович Делий… Винить в происшедшем одних летчиков и офицеров парашютно-десантной службы не стоило. Тем более что десантирование некоторых групп они провели блестяще. Так, группа лейтенанта Риоха, выброшенная западнее станицы Варениковой и на достаточном удалении от нее, сумела спокойно собраться, разыскала грузовые парашюты, благополучно выдвинулась в заданный район, минировала тамошние мосты и дороги, добыла ценные разведывательные данные, установила связь с местными партизанами из отряда Блинова, помогла им взрывчаткой и оружием, без потерь пересекла линию фронта и вывела к своим моряка-десантника В. А. Бовта и радиста с подбитого бомбардировщика К. С. Сергеева. Сброшенная в установленном месте группа лейтенанта Санчеса действовала также успешно и также не понесла потерь. Удалось установить, что удачное десантирование проводили пилоты, которые прежде служили в гражданском воздушном флоте, летали на сложных трассах, нередко вслепую из-за внезапных перемен погоды, или военные летчики из старослужащих, совершавшие ночные рейсы и в мирное время. Докладывая об этом командующему Черноморской группы войск Петрову, я просил дать указание назначать на десантирование только «ночников». Сообщил также, что тревожусь за переброску диверсантов наземным путем: по данным разведки у отступающего противника скопилось на Таманском полуострове большое количество войск, ими забиты все населенные пункты, движение по дорогам не прекращается, и при отсутствии надежных естественных укрытий это представляет для наших групп очень большую опасность. Петров обещал принять меры для подбора надежных экипажей самолетов, заметил, что войны без жертв не бывает, — но бессмысленные жертвы — преступны… Прошло седьмое, минуло восьмое, осталось позади девятое февраля. На море бушевал шторм, ветер гнул тополя и кипарисы, но не в силах был убыстрить медленное движение еле-еле ползущих, облепивших горы серых, сине-фиолетовых, иссиня-черных туч. Авиация бездействовала, флот работал, только на Малую Землю, где разгорались жестокие бои. В ночь на десятое, пользуясь непогодой, мы пробовали переправить через линию фронта две группы, но они были обнаружены еще на подходе к переднему краю противникам отошли. Неудачей закончилась и попытка переправить их через линию фронта на другом участке двенадцатого февраля: битые гитлеровцы проявляли предельную осторожность, оборона их была плотно насыщена пехотным частями. Наконец, 23 февраля, в День Красной Армии, удалось перебросить морем в тыл противника первую группу диверсантов. Затем, в течение двадцати дней, еще шесть групп. Среди них группы Хуана Лоренте, Хосе Виески и Кампильо. Действовали они на Таманском полуострове. Задание выполнили все. Без потерь — группы Лоренте и Виески. А вот на долю Кампильо выпали тяжелые испытания, Группа Кампильо состояла из пятнадцати человек. На выполнение задачи ей отводилось десять суток. Через десять суток диверсантов должен был подобрать в условленном месте катер. Первая неудача подстерегала при высадке: группу обнаружила береговая охрана гитлеровцев. Отрываясь от преследователей, лейтенант Кампильо вынужден был скрыться в плавнях, уйти далеко от района, где предстояло нанести удар по врагу. Ценой больших усилий группа выполнила приказ, однако территория была забита войсками противника, берег и подступы к нему охранялись очень сильно, выйти к месту встречи с катером в условленное время минеры не могли, а катер, приближавшийся к месту встречи, был встречен огнем зенитной артиллерии и пулеметов фашистов. Лежа среди прибрежных камней, бойцы Кампильо видели, как моряки, маневрируя, какое-то время держались вблизи берега, но потом ушли в открытое море… Итак, одни. А продовольствия нет, и надеяться, что катер вернется, не имеет смысла. Тем более что гитлеровцы понимают: катер курсировал тут неспроста, вот-вот начнут прочесывать район. Надо уходить. Надо немедленно уходить! Кампильо связался по радио с Чепаком, запросил продукты и взрывчатку и двинулся к поселку Греко-майский: там действовал партизанский отряд Блинова, про который сообщил лейтенант Риоха. Если не выручит авиация, выручат партизаны! За время скитаний по степи и плавням, не имея иногда возможности развести на дневке огонь, чтобы не привлечь внимание оккупантов и предателей к поднявшемуся в укромном месте дыму, ночуя в непросохшей одежде на голой земле, а потом вновь совершая длительные переходы, люди устали. До района, где действовал Блинов, идти оставалось вроде бы и немного, около ста километров, но самый безопасный путь пролегал по гористой местности, по каменистым, порою крутым тропам, и группа двигалась медленно. Последнюю банку сгущенки решено было скормить единственному бойцу, которому предстоит после появления самолета найти и притащить сброшенный груз. Самолет прилетел только на четвертый день. К счастью; сброшенные группе мешки с продовольствием и взрывчаткой упали всего в двухстах — двухстах пятидесяти метров от густого кустарника, где залегли бойцы Кампильо. Отдохнувшие, подкрепившиеся люди повеселели. Но если у многих истрепалась обувь, а несколько человек потерли ноги — быстро не пойдешь! За ночь удавалось преодолеть всего по восемь-десять километров. Сброшенных продуктов хватило всего на два дня. Последние две ночи снова шли голодными. А вышли… на засаду карателей: незадолго до этого отряд Блинова был обнаружен, разбит, его остатки ушли в горы.

Группа Кампильо не дрогнула, приняла неравный бой. Карателям не удалось окружить наших воинов, отрезать им путь к отходу. Но в жестокой схватке погибли радист отряда лейтенант Пичкаев, бесстрашный солдат, бывший секретарь испанского союза молодежи Хусто Родригес, умелый минер, человек величайшей отваги Баутиста… Кампильо и уцелевшие бойцы оторвались от погони. Питаясь водой и кореньями диких растений, добрались до линии фронта. Собрав остатки сил, ползком и перебежками, под огнем врага достигли наших траншей. Все, кроме Кампильо. До траншеи оставалось каких-нибудь двадцать-тридцать шагов, когда под ногой лейтенанта рванула противопехотная мина. Упавшего командира дотащили до своих, перевязали, к счастью, сразу появились санитары, фельдшер, и все пошло чередом: полковой медицинский пункт, медико-санитарный батальон, госпиталь. Узнав о ранении Кампильо, я приехал к нему.

— На этот раз и мне не повезло! — с горечью сказал лейтенант. — А как остальные, мой полковник? Вышли? Живы? Судьба товарищей по-прежнему беспокоила его больше, чем собственная. Навестил Кампильо и командующий Черноморской группой войск генерал-лейтенант И. Е. Петров. Пожелал героическому минеру полного выздоровления, вручил ему орден Красного Знамени, распорядился об усиленном питании лейтенанта и на прощанье сказал, что советские люди никогда не забудут подвигов испанских друзей. Внимание командующего к офицеру-испанцу взволновало всех курсантов нашей школы, находившихся на Кавказе. Мне остается рассказать еще об одном подвиге, о подвиге советских и испанских воинов, выполнявших в марте сорок третьего года особо важное задание командования Черноморской группы войск. Я писал уже, что главной магистралью противника, снабжающей немецко-фашистские войска в Краснодарском крае, оставалась в то время железная дорога Джанкой — Владиславовка — Керчь. Командование требовало от партизан и от наших отрядов держать ее под ударами. Вдобавок в начале марта понадобилось проверить сведения о прибытии в Крым, на один из секретных полигонов врага, новой техники. Для этого штаб Черноморской группы войск приказал создать из добровольцев небольшую, хорошо подготовленную группу минеров и разведчиков. Не было среди разведчиков и минеров человека, который не знал бы, каково приходится тем, кого забрасывают в Крым. А отбоя от добровольцев все-таки не было! Численный Состав группы определили в одиннадцать человек. Кандидатов отбирали очень тщательно. Учитывали физические и моральные данные, опыт действий в тылу врага, качество специальной подготовки, свойства характера, отдавая предпочтение жизнерадостным, находчивым, уживчивым людям с быстрой реакцией. К 10 марта отбор закончили. Командиром группы назначили тридцатитрехлетнего майора Мигеля Бойсо, его заместителем — тридцатипятилетнего майора Фусиманьо. радистом — лейтенанта Вадима Андреевича Тарновского. Кроме них в группу вошли Егор Кузакин, Алексей Кубашев, Хуан Арментерос, Родригес Бара, Луис Хосе, Педро Пен

,чало, Хосе Пераль и Хуан Поисо. Для десантирования группы в Крым выделили экипаж самолета Героя Советского Союза Кошуба, В ночь на 14 марта 1943 года группа Бойсо — Фусиманьо вылетела в глубокий тыл врага, выбросилась на парашютах неподалеку от села Шубина. Несколько дней и ночей радисты раэведотдела Черноморской группы войск напряженно прослушивали эфир, надеясь различить в хаосе морзянки позывные Тарновского. Он вышел на связь под вечер пятого дня. Передал ценнейшие сведения о подходах к секретному полигону противника, сообщил об уничтожении трех эшелонов на линии Джанкой — Владиславовка и торопливо отстучал: группа обнаружена, прижата к морю, ведет неравный бой. На этом передача оборвалась. Позднее узнали: минеры и разведчики сражались с многократно превосходящим по численности врагом до последней гранаты, до последнего патрона, а кончились патроны — оставшиеся в живых пошли на гитлеровцев с ножами. Они погибли в рукопашной. Переданные Тарновским сведения позволили следующей группе минеров и разведчиков без потерь пробраться к секретному полигону фашистов, обнаружить сосредоточенные там новые танки и самоходные артиллерийские установки, получить данные о вражеской новинке — самолете "Фокке-Вульф 190А". Окружить и уничтожить бегущие к Ростову-на-Дону и Азову фашистские войска Северной группе войск не удалось. Не получили достаточно времени для диверсионной работы и выброшенные на пути отхода группы минеров: уже на третий-пятый день после десантирования они оказывались в полосе действия наступающих советских войск. Не смогли войска Северо-Кавказского фронта освободить весной сорок третьего года Новороссийск, очистить от фашистов Таманский, Керченский и Крымский полуостров. Не удалось поэтому выполнить в полном объеме и план нарушения работы вражеских коммуникаций перед фронтом Черноморской группы войск. Действуя в тылу врага, группы минеров и смешанные отряды минеров и разведчиков понесли потери, а три группы погибли. Правда, в бою с разведчиками и минерами, а главным образом от взрывов мин под поездами враг понес потери, намного превысившие наши. Но гибель врагов не воскрешает Друзей.

 

Глава 24. Тверской бульвар, 18. В Украинском штабе партизанского движения

Утром 9 марта пригласил Колонии, ознакомил с постановлением ГКО от 7 марта 1943 года о расформировании Центрального штаба партизанского движения как выполнившего задачу. диверсанты и партизаны постоянно вели разведку противника. До сих пор радуюсь, что судьба свела с замечательным разведчиком полковником Михайловым, с командиром прославленного партизанского отряда Михаилом Трифоновым, носившим в подполье псевдоним Югов, с уполномоченным представительства УШПД в 5-й ударной армии капитаном Д. Б. Белых, молодым и дерзким, партизаном по призванию, ставшим после войны журналистом и ученым. Но мое пребывание на Южном фронте оказалось очень коротким, не более месяца, и я не хочу отвлекать внимание читателя от тех главных событий в партизанском движении, которые происходили весной сорок третьего года. Дело в том, что уже в середине апреля последовал категорический приказ по телефону немедленно вылететь в столицу, в УШПД, для работы в должности заместителя начальника штаба. На сборы мне дали только два часа. Через два часа я снова сидел в самолете, только теперь Ли-2 шел курсом на северо-восток… * * * Чем дольше длился полет, тем чаще я поглядывал в иллюминатор, пытаясь угадать приближение Подмосковья. Жирную черноту степей сменили прошитые белыми стежками заснеженные овраги, утыканные редкой щетиной перелесков рыжеватые поля, на них накатывались исчерна-зеленые волны боров, снег, хотя не сплошной и неяркий, лежал даже теперь на лугах и пашнях, а дороги, деревни и, поселки все теснее, словно от холода, жались друг к другу. Скоро, теперь уже скоро! Нетерпенье объяснялось просто. Предстояли веcенне-летние сражения, и никто не сомневался, что гитлеровцы снова попытаются наступать, взять реванш за Сталинград, вернуть стратегическую инициативу. Мы либо нанесем упреждающий удар, либо вы-етоим в преднамеренной обороне и лишь потом, намотав врага, перейдем в контрнаступление. Примерно так думали Толбухин и члены Военного совета Южного фронта. Не было у них разногласий и в том, где именно попытается наступать противник. Вое сходились в мнении, что решающие события развернутся в центре советско-германского фронта, весьма возможно — в районе так называемого Курского выступа, где немецко-фашистские войска занимают выгодные позиции. Разумеется, это были только догадки. Тем не менее все жили и работали в предчувствии надвигающихся грозных событий. Поэтому я и связывал вызов в Москву, назначение на должность заместителя начальника Украинского штаба партизанского движения с подготовкой к этим событиям и предполагал, что для партизан это будет подготовка прежде всего к ударам по железнодорожным коммуникациям врага. В самом деле, по территории Украины проходят многие коммуникации гитлеровцев, и от того, сумеет или не сумеет противник полностью их использовать, удастся ли нам сорвать стратегические, главным образом — железнодорожные перевозки вермахта, во многом будет зависеть если не исход, то ход боевых действий весной и летом сорок третьего года. А мы способны, мы можем сорвать перевозки врага! Я рассуждал примерно так: на территории Украины, еще оккупированной врагом, мы располагаем значительными силами. Украинский штаб партизанского движения имеет с ними устойчивую, надежную связь, а промышленность уже наладила выпуск замечательных инженерных мин, в том числе мин замедленного действия. Если удастся обеспечить к началу боевых действий этими минами и взрывчаткой украинских партизан, накопивших великолепный опыт действий в тылу врага, то под откос полетят сотни вражеских паровозов, тысячи вагонов, платформ и цистерн; не дойдут до линии фронта сотни фашистских танков и орудий, сотни тысяч снарядов; выйдут из строя, не повидав передовой, тысячи фашистских солдат, а захваченные гитлеровцами железнодорожные узлы окажутся блокированными. Последствия этого представить нетрудно!.. Украинский штаб партизанского движения размещался на Тверском бульваре, в одном из флигелей дома № 18, где работали тогда многие руководители Коммунистической партии и члены правительства Украины. Я приехал на Тверской бульвар прямо с аэродрома, не желая откладывать встречу с начальником штаба генерал-майором Тимофеем Амвросиевичем Строкачем. Мы были знакомы почти два года. Первый раз увиделись на совещании партизан и подпольщиков в ЦК КП(б)У в июле сорок первого. Потом, когда я работал в Центральном штабе партизанского движения, встречались очень часто. Начальник штаба УШПД Строкач Кабинет Строкача — на втором этаже правого чистенького, хорошо прибранного флигеля. Тимофей Амвросиевич выслушивает представление, крепко пожимает руку, поздравляет с прибытием, приглашает к себе заместителя по кадрам Л. П. Дрожжина и заместителя по оперативным вопросам полковника В. Ф. Соколова. С Леонидом Петровичем и Василием Федоровичем мы знакомы, представлять нас друг другу не требуется. Дрожжин дает прочитать приказ, которым я назначаюсь заместителем начальника Украинского штаба партизанского движения по диверсиям, протягивает ручку:

— Расписывайтесь, Илья Григорьевич. Этот порядок пока не отменен. Обстановка непринужденная. Усаживаемся. Узнаю, что план боевых действий украинских партизан на весну и лето фактически разработан.

— Полковник Соколов с планом вас ознакомит, — говорит Строкач. — Но время горячее, на счету каждый день, если появятся замечания, прошу доложить завтра же. Он интересуется, как я собираюсь строить работу. Я полагаю нужным создать в штабе диверсионный отдел. Люди для работы в отделе есть. В будущем, вероятно, привлечем и других конструкторов и инструкторов минноподрывного дела. Нужно совершенствовать способы диверсий, обобщать и распространять боевой опыт, наладить тесный контакт с учеными и производством. Вопрос о создании нового отдела, получившего название «технический», и вопрос о зачислении в штат отдела прилетевших со мной Бориса Федоровича Косова, Сергея Васильевича Гриднева, Федора Ивановича Павлова и бывшей ростовской студентки, надежной секретарши отдела Нины Владимировны Малых решается тут же.

— Василий Федорович, покажите Илье Григорьевичу его кабинет, — обращается к Соколову генерал — Для отдела тоже комнату подберите. И скажите администраторам, чтобы ключи людям сделали. Предназначенный мне кабинет находился тут же, на втором этаже, через три двери от кабинета начальника штаба и рядом с кабинетом Соколова. Показывая помещение, Василий Федорович спросил:

— Новость слышали?.. Центральный штаб партизанского движения создается заново.

— Выходит, ликвидировали его преждевременно?

— Выходит, так.

— А что, Украинский штаб будет по-прежнему…

— Нет, — не дал договорить Соколов. — Мы теперь даже в оперативном отношении Центральному штабу не подчиняемся. Нами руководит только Центральный Комитет партии Украины и Ставка. Две новости сразу, и какие! Дома ожидала третья новость. В первые минуты, здороваясь с Анной и детьми, выкладывая из вещмешка сэкономленные продукты, умываясь и перебрасываясь обычными после долгой разлуки фразами, я ничего не почувствовал. Лишь за ужином показалось: Анна о чем-то умалчивает. Пристально на нее посмотрел — сделала вид, будто не замечает взгляда. Значит, что-то серьезное. Подождал, пока уложит детей, спросил:

— Что? В глазах обычно решительной жены колебание. Накрыла мягкой ладонью мою руку:

— Ранен Гульон.

— Когда? Куда он ранен? — В живот. Пуля. При переходе линии фронта, — Они давно вышли?

— Еще в марте.

— А другие? Анна отошла к окну, уставилась в темноту нашего двора.

— Почему ты молчишь, Аня? Она резко обернулась. В глазах — невыплаканные, усилием воли сдержанные слезы:

— Приготовься… Все равно тебе скажут. И рассказала, что еще зимой погибли при выполнении заданий хорошо нам обоим знакомые Падильо, Лоренте и Хусто, а при переходе линии фронта Анхел Альберка, Хоакин Гомес и Бенито Устаррос. Каждое названное Анной имя падало на меня, как удар. Падильо — ночи Гранады, первые эшелоны франкистов. Лоренте — наступление под Уэской, первый взорванный вражеский грузовик. Хусто — первая фашистская бомбардировка Хаена, спасенная четырехлетняя девочка. Альберка — минные поля под Мадридом, "минированный валенок" на таганрогском льду. Гомес — Гранада, Уэска, Мадрид, Калинин. Устаррос — летчик-истребитель на «курносом» в небе Мадрида, Харьков, Ростов, Подмосковье… Я сидел, не поднимая головы. Мужественные, справедливые люди, опытные, выносливые, ничего не требующие для себя солдаты!

— Альберка и Устаррос посмертно представлены к награждению орденами Отечественной войны 1 степени, — услышал я голос Анны.

— А остальные?

— Не знаю. Первый после долгой разлуки вечер оказался для нас безрадостным. Он стал бы еще безрадостней, знай мы, что и Франсиско Гульон вскоре скончается от полученной раны. Но судьба пощадила, вперед заглянуть не дала. Заместитель начальника УШПД по диверсиям На следующий день я приступил к выполнению новых обязанностей. Начал с изучения объемного "Оперативного плана боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года", врученного Соколовым. В различных приказах и планах руководства партизанским движением, в особенности на первых этапах партизанского движения, призывы к нанесению ударов по вражеским коммуникациям нередко терялись в призывах к разгрому вражеских штабов, гарнизонов, отдельных фашистских подразделений, к поджогам складов, порче телефонной связи и так далее. Неопытные командиры партизанских отрядов и соединений распыляли силы, тратили их на выполнение второстепенных, а то и третьестепенных задач. Положение изменилось к лучшему после Приказа Наркома обороны от 5 сентября 1942 года, который ставил перед партизанами в качестве главной задачи закрытие путей подвоза противником к фронту резервов, техники, боеприпасов и горючего. "Оперативный план боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года" требование сентябрьского приказа учитывал. Он предписывал крупнейшим партизанским соединениям Украины выйти на территорию ее западных и юго-западных областей и нанести удары по двадцати шести важнейшим железнодорожным узлам. Предполагалось забросить в отряды и соединения до трехсот человек командно-политического состава и не менее ста тридцати девяти тонн различных грузов. Транспортным самолетам 101-го авиационного полка B. C. Гризодубовой, а также самолетам 1-й и 62-й авиатранспортных дивизий предстояло совершить минимум двести пятьдесят вылетов во вражеский тыл. Направленность и размах плана впечатляли. Однако, как я понял, под словосочетанием "удары по железнодорожным узлам" подразумевались прямые атаки на эти узлы, их захват, разрушение стрелок, водокачек, семафоров, пакгаузов и станционных построек. Сознание тут же подало сигнал опасности. Особенно сильный после вчерашнего рассказа Анны о неоправданных потерях и ненужных жертвах. Сразу после провала "молниеносной войны" фашистское командование стало уделять охране железных дорог самое пристальное внимание. Уже 16 октября 1941 года Геринг издал директиву, требующую расстреливать или вешать каждого русского, приближающегося к железнодорожному полотну хотя бы на километр! Позже подобные директивы от палачей всех рангов посыпались как из рога изобилия. Охрана железных дорог усиливалась врагом по мере того, как увеличивалось число диверсий. В ряде мест партизанам даже приблизиться к железнодорожному полотну стало крайне трудно. А уж об охране крупных железнодорожных узлов враг позаботился особо! Тем более что это были крупные города, где гитлеровцы держали сильные гарнизоны, располагающие артиллерией, а в ряде случаев танками. Командование такого гарнизона могло в критический момент вызвать на помощь и авиацию. Атаковать крупный железнодорожный узел, располагая лишь стрелковым оружием, двумя-тремя минометами, редко парой пушек, не имея возможности рассчитывать на подкрепления, — значило идти на огромный риск, нести очень тяжелые потери без надежды на полный успех. Все во мне восстало против этого! Пошел к Соколову. Услышав, что над планом следовало бы еще подумать и внести в него серьезные коррективы, Василий Федорович всплеснул руками:

— Илья Григорьевич, батенька, да мы уже два месяца только тем и занимаемся, что эти треклятые коррективы вносим! Взгляните на календарь, весна скоро кончится!

— Тем не менее поправки необходимы. Нельзя же сбрасывать собственный опыт. Я объяснил Соколову, почему, на мой взгляд, задача парализовать железные дороги противника на территории Украины не будет выполнена, если мы бросим отряды и соединения на захват железнодорожных узлов и их разрушение.

— Та-а-а-к! — протянул Соколов. — Что же вы предлагаете? Оставить эти узлы в покое?

— Да нет! Предлагаю ориентировать партизан на вывод из строя тех же самых железнодорожных узлов, только с помощью массовых крушений вражеских поездов, Василий Федорович. Тем более что на складах лежат десятки тысяч самых различных противопоездных мин и колесных замыкателей. Об этом я уже справился. Соколов задумался. Я обратил его внимание еще на одно немаловажное обстоятельство: цифры потерь украинских партизан в личном составе находятся в обратно пропорциональной зависимости к цифрам, показывающим количество совершенных на железных дорогах врага диверсий. Наибольшие потери партизаны понесли в сорок первом году, когда провели всего тридцать крушений поездов. В сорок втором году потери в людях сократились, а число диверсий возросло до двухсот двадцати. В феврале же и марте сорок третьего потери партизан вообще оказались мизерными, а под откос только за два месяца полетел уже сто двадцать один эшелон врага! Соколов вздохнул:

— Это, конечно, убеждает, Илья Григорьевич, да только тянуть с окончательным утверждением плана, чуть ли не заново его переписывать, нам нельзя. Нельзя!

— Но как же так, Василий Федорович?!

— А вы не горячитесь, вы послушайте. Сами же призываете считаться с реальностью. Так вот, наша с вами реальность такова, что каждый упущенный день неминуемо приведет к сокращению числа самолето-вылетов в тыл врага. А это значит, что штаб не забросит партизанам ни запланированного количества оружия, ни запланированного количества взрывчатки. Как тогда станете диверсии производить? Настал мой черед задуматься. Соколов успокоил:

— Для тревоги оснований нет. Во-первых, партизанские командиры народ ученый, за здорово живешь штурмовать железнодорожные узлы не кинутся. Вон Ковпак прошлой осенью как с Сарнами разделался? Не в лоб ударил, а мосты вокруг взорвал. Теперь и другие так действовать станут. Может, вышлют на дороги небольшие группы минеров, и конец! Сабуров, между прочим, за такую тактику в пример поставлен.

— Ну, это во-первых, а во-вторых?

— А во-вторых, план, конечно же, будет уточняться, — невозмутимо ответил Соколов. — Вот тогда нужные поправки и внесем. В рабочем порядке, как говорится. Поколебавшись, я сказал, что все же считаю необходимым доложить свои соображения Строкачу.

— Непременно доложите! — согласился Соколов. — Только на переделке плана не настаивайте! Времени у нас с вами нет! Тимофей Амвросиевич выслушал меня внимательно, но к предложению полностью отказаться от идеи захвата железнодорожных узлов, перейти к подрыву вражеских поездов отнесся осторожно. Прежде всего заметил, что некоторые специальные мины, скажем, ампульные (химические), противопоездные мины замедленного действия с вибрационными замыкателями партизанам совершенно незнакомы.

— Я и сам про вибрационные замыкатели впервые от вас слышу, — сказал Строкач, — А понятия о минах замедленного действия не имеют даже выпускники нашей спецшколы в Саратове! Что же про рядовых партизан говорить?

— Обучим их, товарищ генерал.

— Сотни-то людей? Для этого нужно инструкторов подготовить, товарищ полковник!

— Товарищ генерал, скоро в Москву прибудут с Кавказа инструкторы и выпускники бывшей Высшей школы особого назначения. Строкач все-таки колебался:

— А успеем вызвать людей из отрядов и соединений для учебы?

— Так давайте наладим обучение людей непосредственно в тылу врага! Пошлем инструкторов туда. Я сам могу вылететь!

— А если соединения уже уйдут в рейды?

— Учить и в рейдах можно, товарищ генерал! Строкач прошелся по кабинету:

— Сделаем так. Вы изложите свои соображения письменно, а я представлю их в ЦК КП(б)У.

— Но вы со мной согласны, товарищ генерал?

— Учитывая опыт Ковпака и Сабурова — согласен. Однако послушаем, что скажут сверху. К идее блокирования и вывода из строя железнодорожных узлов противника с помощью мин в ЦК КП(б)У отнеслись одобрительно. Не требуя немедленной перекройки плана весенне-летних боевых действий и полного отказа от захвата железнодорожных узлов, рекомендовали вместе с тем в кратчайшие сроки разработать, размножить и направить партизанам Украины инструкции по применению новейших мин, забросить в отряды и соединения инструкторов по минноподрывному делу, предусмотреть доставку партизанам одновременно со взрывчатыми веществами мин новой конструкции.

— Вот видите, — сказал Соколов. — Так мало-помалу все и утрясется.

 

Глава 25. Рельсовая война

Двадцать третьего апреля, во второй половине дня, генерал Строкач приглашает полковника Соколова и меня в свой кабинет. Тимофей Амвросиевич выглядит озабоченным. Сообщает, что утром у него состоялся очень серьезный разговор с начальником Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко. В Центральном штабе с полным основанием считают, что дезорганизация железнодорожных перевозок противника еще не достигла того размаха, чтобы существенно влиять на обеспечение немецко-фашистских войск людскими резервами, техникой, боеприпасами и горючим. Диверсии проводятся не одновременно, а вразнобой, и враг ликвидирует их последствия без особых затруднений. По мнению Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, крушения вражеских поездов и подрыв вражеских мостов, если даже мы увеличим их количество вдвое или втрое, нужного эффекта все равно не дадут. Нужен хорошо спланированный, одновременный массовый удар по вражеским коммуникациям. Медлить с этим ударом в предвидении ожесточенных летних боев нельзя. Центральный штаб партизанского движения задумал операцию под кодовым названием "рельсовая война". В ходе операции все силы партизан будут брошены на подрыв рельсов. По предварительным подсчетам ЦШПД за месяц можно подорвать примерно триста тысяч штук рельсов. По замыслу ЦШПД это должно полностью парализовать все воинские перевозки противника на временно оккупиро-"н ванной советской территории. Украинским партизанам предстоит подорвать примерно 85 — 90 тысяч штук рельсов. Я огорошен. Одновременный удар необходим, но взрывать рельсы?! Чушь какая-то!

— Выходит, весь наш план насмарку? — расстраивается Соколов.

— Одновременный удар можно нанести и с помощью мин! — добавляю я.

— Дискутировать не будем, — говорит Строкач. — По словам Пантелеймона Кондратьевича, идея "рельсовой войны" в принципе одобрена товарищем Сталиным. Садитесь за планы и расчеты, товарищи. Я замечаю, что подрыв названного Строкачем количества рельсов потребует значительно большего количества взрывчатки, чем намечалось израсходовать при совершении диверсий.

— Взрывчатка будет, — отвечает Строкач.

— А самолеты? — беспокоится Соколов. — Дополнительные самолето-вылеты для переброски этой взрывчатки дадут?

— Пономаренко сказал, что самолеты нам обещают. — Словом, за дело! — говорит Строкач. — Принимайтесь за корректировку плана, Василий Федорович. А вы, Илья Григорьевич, немедленно уточните, сколько рельсов находится на временно оккупированной территории Украины, вообще в каком состоянии там железнодорожное хозяйство противника. Торопитесь. Время не ждет. * * * Не знаю, жил ли на свете человек, имевший возможность спокойно заниматься каким-нибудь делом, не раздумывая об отложенных или ожидающих очереди. Среди моих знакомых таких не встречалось. Да и самому приходилось держать в голове и делать несколько дел сразу. На следующий день после разговора со Строкачем я поехал в Генеральный штаб, в Центральное управление военных сообщений. Подготовленный нами запрос, о состоянии железнодорожного хозяйства на временно оккупированной территории Украины принял знакомый полковник.

— Что, на Украине тоже собираетесь рельсы рвать? — осведомился он. — Мало вам, товарищи, того, что немец сам полотно при отходе корежит?

— Не затяните, пожалуйста, со справкой.

— Э, что справка? Справку получите в срок… От этого, пусть коротенького разговора на душе тяжелый осадок. Действительно, взорванные рельсы нам же самим восстанавливать придется. И потом, как же быть с развернутой техническим отделом работой? Мы же нацелили людей на совершенствование специальной техники, способов диверсий, обобщаем и распространяем опыт лучших партизан-минеров! Отдел уже подготовил к печати брошюры с описанием конструкции некоторых мин замедленного действия и рекомендациями по их установке, подготовил директивы по организации в отрядах и соединениях диверсионных служб, обследует склады с минами, определяет пригодность электрохимических замыкателей к использованию в летний период, установил контакты с некоторыми институтами Академии наук СССР, с рядом специальных институтов и конструкторских бюро, которые занимаются изготовлением новых взрывчатых веществ, созданием новой минноподрывной техники! Неужели все это — зря? Иду со своими сомнениями к Строкачу.

— Продолжайте работать как работали! — выслушав меня, говорит Строкач.

— Упразднять мины и борьбу с помощью мин никто не собирается. Эту борьбу мы и в плане предусмотрим. Слова Строкача и решительный тон, каким они сказаны, воодушевляют. В ожидании ответа на запрос в Главное управление военных сообщений вновь с головой ухожу в привычные дела. Очень помогает в те дни помощник уполномоченного ГКО по науке Степан Афанасьевич Балезин. Он делает все, чтобы просьбы и заявки технического отдела УШПД выполнялись в кратчайшие сроки, и уже настолько вник в тактику партизанской борьбы, в методы выполнения некоторых диверсионных задач, что даже уточняет наши заявки и сам вносит предложения по созданию и совершенствованию имеющейся техники. А в канун Первомая требуют первоочередного внимания прибывшие с Кавказа отряды расформированной ВОШОН. Командовавший отрядами капитан Чепак появился у меня в самом начале рабочего дня. Московское небо хмурилось, на газонах Тверского бульвара, на жухлой, грязной прошлогодней траве еще лежали кое-где тощие, ноздреватые лепешки серого снега, стволы и сучья лип после ночной мороси казались особенно черными, унылыми, а Чепак выглядел курортником: лицо загорелое, брови выгорели. Капитан доложил, что эшелоны с отрядами двигались медленно: пропускали встречные составы с войсками и техникой, несколько раз попадали под бомбежки. Я представил капитана Чепака генералу Строкачу и Дрожжину, Решили, что капитан возглавит школу особого назначения Украинского штаба партизанского движения, а личный состав отрядов бывшей ВОШОН частично вольется в новую школу, частично же будет направлен в партизанские отряды и соединения для обучения партизан обращению с новой техникой, для укрепления диверсионных служб. Решение ЦК КП Испании Предполагалось, что находившиеся в школе испанские товарищи тоже продолжат службу в формированиях Украинского штаба, хотя Строкач и посчитал необходимым согласовать это с Коминтерном.

— Поезжайте туда с Леонидом Петровичем, — приказал Строкач, — договоритесь. После майских праздников, когда погода расщедрилась, подарила Москве солнце и фисташковую зелень только-только лопнувших почек, мы с Леонидом Петровичем Дрожжиным, начальником отдела кадров штаба, поехали в Коминтерн. Принял нас товарищ Димитров. Он узнал меня, беседа пошла доверительная, дружеская. Мы рассказали об операциях диверсантов на Кавказе, о борьбе украинских партизан, а Димитров — о болгарских партизанах и подпольщиках, которые в тяжелейших условиях, теряя замечательных людей, ни на минуту не прекращают борьбу с фашизмом. Заговорили об испанских товарищах. Димитров сообщил, что несколько бывших испанских республиканских летчиков встретились в Москве со сражавшимся в Испании прославленным летчиком А. С. Осипенко, командующим авиацией ПВО. Осипенко решил взять испанских пилотов к себе. И они оправдали его надежды, принимая участие в отражении налетов фашистской авиации.

— Центральный Комитет Коммунистической партии Испании обратил внимание на этот факт, — сказал Димитров, — и считает необходимым использовать испанских воинов-добровольцев либо по их прямой специальности, либо готовить к предстоящей борьбе в Испании. Я тоже думаю, что так будет правильней. Да, пожалуй, это было правильней. Но мысль о предстоящем расставании с воинами-испанцами, с этими беззаветно мужественными, бесконечно скромными людьми, казалась невыносимо горькой. Испанцы были первыми и самыми многочисленными иностранцами, сражавшимися в отрядах советских партизан, первыми иностранцами в Красной Армии. Мы переживали вместе и трагедии поражений, и радости побед. Где бы ни пролегал путь — под Хаеном или Таганрогом, под Уэской или Харьковом, под Кордовой или Калинином, — всюду мы шагали плечом к плечу, бесконечно веря соседу… Димитров заметил мое состояние.

— Вы продолжите борьбу по одну сторону фронта! — сказал он. — А силы на войне надо использовать с максимальной пользой! На этом и закончилась беседа. Вскоре всех испанских воинов-добровольцев зачислили в кадры Красной Армии. С ветеранами партизанской войны мы простились отдельно. Обнимались до хруста в плечах, понимая, что расстаемся надолго, если не навсегда. Лишь один из ветеранов, Рамилес, доказал в испанском ЦК, что стал опытным минером-подрывником, возвратился ко мне и вскоре улетел в тыл врага, в соединение Николая Никитовича Попудренко, стал его заместителем по диверсиям… Накануне Курской дуги Вскоре после встречи с Димитровым мне пришлось вылететь в командировку на Воронежский и Центральный фронты. Там готовились, измотав противника в оборонительном сражении на Курской дуге, перейти в решительное наступление. Партизанам же и гвардейским минерам обоих фронтов предстояло до начала активных боевых действий нанести чувствительные удары по, железным дорогам Белгород — Харьков и Белгород — Сумы, применить мины замедленного действия на основных шоссейных дорогах в тылу врага. Я провел беседы с работниками штабов инженерных войск Воронежского и Центрального фронтов, а также с офицерами батальонов гвардейских минеров, поделился опытом применения МЗД и секретами тактики небольших групп минеров, направляемых во вражеский тыл. Упоминаю об этом, чтобы подчеркнуть: начиная с весны сорок третьего года, особенно в период подготовки к Курской битве, инженерные мины стали использоваться уже не только как оборонительные, но и как наступательное оружие. А в Москве ожидало новое спешное задание; ознакомить с новинками минноподрывной техники находившихся на излечении и вновь улетающих во вражеский тыл секретарей ряда обкомов, партизанских командиров и членов так называемых "организаторских групп", посылаемых УШПД главным образом в районы Правобережной Украины для создания новых подпольных групп и новых партизанских формирований. По-разному отнеслись к этим занятиям партизанские командиры. Герой Советского Союза В. М. Яремчук, имевший на счету двенадцать пущенных под откос поездов врага, посмеивался:

— Чи мы не знаемо, як крушения производить? Ще як знаемо! Пиймав того ворога на «удочку», тай и го-ди! Ловля поездов на «удочку», то есть подрыв их с помощью бечевы, привязанной к чеке взрывателя, из укрытия, находящегося в пятидесяти-ста метрах от железнодорожного полотна, была крайне опасным делом, стоила жизни многим партизанам. Однако Яремчук считал этот метод самым надежным, а в мины замедленного действия не верил. После занятий он резко изменил точку зрения. Улетая, забрал с собой столько МЗД, сколько позволил взять в самолет, и впоследствии успешно использовал их все до одной. Руководитель организаторской группы секретарь Каменец-Подольского обкома, депутат Верховного Совета СССР С. А. Олексенко, по специальности инженер, напротив, с самого начала отнесся к новым минам с огромным интересом, изучал их старательно и заставлял старательно изучать их своих товарищей. Сетовал только об одном: мин маловато, и неизвестно, как будут их доставлять за сотни километров в тыл врага. Тревоги Олексенко были понятны. Хорошо понял я и того коренастого, круглолицего, чубатого хлопца, который в один из теплых майских дней постучал в дверь моего кабинета:

— Разрешите, товарищ полковник! — и вытянулся на пороге. — Инструктор-минер спецшколы Воронько!

— Слушаю вас. Чем могу быть полезен?.. Садитесь. Хлопец снял пилотку, присел:

— Я с просьбой, товарищ полковник. От группы курсантов.

— Продолжайте. Заметно волнуясь, непроизвольно вкрапливая в русскую речь украинские слова и выражения, мой посетитель сказал, что их семеро: шесть парней и одна дивчина, все — диверсанты со стажем, один парень — радист, нельзя ли направить их во вражеский тыл, в отряд, где можно хорошо поработать по военной специальности? Собеседник выглядел так молодо, что я невольно улыбнулся:

— А у вас и мирная специальность есть? Парень покраснел:

— А как же? Строителем до войны был, мосты строил. Ну а еще — в Литературном институте учился. Стихи пишу, товарищ полковник.

— Поэт, значит. Как же в диверсанты попал?

— Случай. В первый день войны у нас в районе сейф с мобилизационными документами вскрыть не могли. А тут я подвернулся: мостовик, со взрывчаткой знаком. Вскрыл сейф, да так и пошло. Направили учиться, потом в фашистский тыл посылали, потом сам людей обучал и перебрасывал… Мы с товарищами и мины делать умеем, товарищ полковник! Я раздумывал, как поступить. Воронько скомкал пилотку:

— Помогите, товарищ полковник! Война же не кончена, а мы не в свой тыл просимся!

— Хорошо. Подождите. Я позвонил Строкачу, попросил нас принять. Побеседовав с молодым человеком, Тимофей Амвросиевич отправил его в коридор и развел руками:

— Поэт, строитель, диверсант! Такому разве откажешь? Куда бы его группу определить, Илья Григорьевич?

— Инструкторы везде нужны, товарищ генерал.

— А пошлем-ка ребят к Сидору Артемьевичу! Этот Воронько в рейдах не только поезда подорвет, но еще и песни сложит, стихи напишет, а ковпаковцы стоят поэм, верно? Так решилась судьба Платона Никитича Воронько и судьба его боевых друзей. Генерал Строкач не ошибся. Молодежь сражалась во вражеском тылу отважно. Платон Воронько написал о партизанах стихи и поэмы, которые знает сегодня весь народ. В те дни в УШПД вообще приходило много добровольцев, просивших, даже требовавших отправить их в тыл врага. Удовлетворить все просьбы мы не могли" но все же весной сорок третьего штаб перебросил во вражеский тыл сто двадцать хорошо подготовленных минеров: шестьдесят семь полетели в качестве инструкторов, а пятьдесят три — в качестве командиров и штабных работников. Забрасывались тогда во вражеский тыл и радисты, и шифровальщики, и медицинский персонал. Рельсовая война — абсурд? В конце первой декады мая мы получили ответ на запрос в Центральное управление военных сообщений. Нас информировали, что на временно оккупированной территории Украины находится более четырех миллионов штук рельсов, недостатка в них гитлеровцы не испытывают, даже отправляют часть на переплавку. Острый недостаток противник испытывает в паровозах; годных для работы паровозов на всей оккупированной территории СССР в настоящее менее пяти тысяч. Строкача эти цифры озадачили. Он, наконец, убедился в правоте нашего технического отдела: запланированные для подрыва украинским партизанам рельсы составляют всего два процента от их количества на оккупированной территории УССР, а израсходовать на эти два процента придется всю взрывчатку, которую мы сможем доставить в отряды и соединения. Да и неизвестно еще, удастся ли такое количество взрывчатки доставить: в мае мы уже не получили обещанного числа самолетов, а в июле следует ожидать сокращения рейсов: летние ночи коротки!

— Запросите Центральный штаб партизанского движения, даст ли он дополнительные самолеты! — приказал Строкач. — И подготовьте справку для ЦК КП(б)У. Надо поставить ЦК в известность о положении вещей. Справку для ЦК КП(б)У технический отдел подготовил к 23 мая. Из Центрального штаба партизанского движения ответили, что могут выделить нам в мае дополнительно один самолет.

 

Глава 26. Через линию фронта. Строкач отказывается от рельсовой войны!

Шифровки, поступавшие в Украинский штаб партизанского движения, становились день ото дня тревожнее. Против партизан готовились крупные карательные операции. В ряде мест гитлеровцам удалось оттеснить партизан от железных дорог, захватить сооруженные ими посадочные площадки для самолетов, а площадки расположенных далеко на запад партизанских соединений стали недостижимы из-за сокращения ночного времени и нехватки самолетов с дополнительными баками для горючего. Сохранился, по-прежнему принимал самолеты один-единственный партизанский аэродром. Находился он в Лельчицком районе Полесской области. Туда, к базе партизанского соединения А. Н. Сабурова, и потянулись для получения взрывчатых веществ, мин, оружия, боеприпасов и медикаментов партизаны Украины. Между тем из-за нелетной погоды и нехватки самолетов материальное обеспечение партизан затягивалось, выход партизанских соединений в рейды откладывался. Это крайне беспокоило Строкача. Поэтому уже при разработке плана подрыва 87 000 штук рельсов, «записанных» за партизанами Украины руководством ЦШПД, Тимофей Амвросиевич согласился с предложением Технического отдела осуществлять массовой подрыв рельсов только в сочетании с широким использованием мин замедленного действия. Тем более что к середине мая мы полностью разработали систему минирования, исключающую применение противником мало-мальски эффективных контрмер. Я упоминал о справке, подготовленной к 23 мая Техническим отделом по указанию Строкача для ЦК КП(б)У. В ней говорилось о возможностях украинских партизан по срыву стратегических перевозок противника и указывалось, что при недостатке взрывчатых веществ целесообразнее производить крушения вражеских поездов, выводить из строя поезда противника, а не подрывать рельсы. Технический отдел предлагал подрывать рельсы исключительно с целью маскировки поставленных мин, прежде всего — новейших мин замедленного действия. Утром 30 мая Тимофей Амвросиевич сообщил заместителям, что в ЦК КП(б)У рассмотрели эту справку, тщательно взвесили все «за» и «против» и согласились с нашей точкой зрения.

— Иными словами, принимать участие в так называемой "рельсовой войне" украинские партизаны не будут, — подвел итог Строкач. — Начинаем совсем другую войну — "войну на рельсах". Станем, как и намеревались, уничтожать вражеские поезда с помощью МИН. Мне же приказал готовиться к вылету с ним в тыл врага. Строкач хотел лично довести изменения в плане боевых действий до каждого партизанского командира и комиссара, лично проверить боевую подготовку партизан, а заодно вручить людям награды. Мне предстояло проконтролировать подготовку минеров, проверить обеспеченность соединений минноподрывным имуществом и сохранность этого имущества.

— Решение принято крайне ответственное, его и выполнять надо со всей ответственностью! — сказал Тимофей Амвросиевич. Валентина Гризодубова… Строкач запаздывал. Догорал закат, наступало время вылета — генерала нет. Совсем стемнело, звезды проклюнулись, и только на западе, над черными зазубринами дальнего леса чуть брезжит в просветах туч белесовато-зеленый отсвет ушедшего дня — нет Строкача! Пришел дежурный офицер от командира авиационного полка B. C. Гризодубовой:

— Товарищ полковник, полет отменяется: к рассвету до партизан не дотянуть! Летящие с нами адъютант Строкача, офицеры связи, инструкторы минноподрывного дела обступили тесным кольцом, ждут моего решения.

— Будем ждать Тимофея Амвросиевича, — говорю. Офицер пожимает плечами, уходит. Раздумываю, не пойти ли за ним следом, но тут доносится шум идущей на большой скорости машины, шум приближается, нарастает до предела, стихает, слышен скрип тормозов. Резкий хлопок дверцы. Из темноты быстрым шагом появляется Строкач:

— Вы еще не в самолете?!

— Вылет отменяется, товарищ генерал. Поздно.

— Как это «отменяется»? Что значит — "поздно"?

— Где Гризодубова? Пойдемте к ней, Илья Григорьевич! Валентина Степановна Гризодубова, высоколобая, с широкими разлетистыми бровям, выслушала Стро-кача сочувственно.

— Нет, нет, лететь, конечно, можно, — сказала она. — Только придется изменить маршрут. Полетите через Липецк, товарищ генерал. Там ночь на сорок минут длиннее, а путь по вражеским тылам оттуда короче. Но Строкач запротестовал:

— Помилуйте, Валентина Степановна, дорогой товарищ полковник! Ведь до Липецка пять сотен километров, если не больше.

— Пять, — согласилась Гризодубова. — Ничего. Я же говорила: выиграете при полете в тылу врага.

— Но вылетать-то из Липецка придется уже завтра!

— Само собой.

— Нет, — отрезал Строкач. — Никаких «завтра». Погода может испортиться, еще что-нибудь случится, а на счету каждый день. Мы должны лететь сегодня. Немедленно! И Гризодубова уступила. Поколебалась, но уступила:

— Будь по-вашему. Через линию фронта Транспортный самолет с ревом и гулом набирал высоту. Сумерки отставали. Стали видны круглые заклепки на могучем сером крыле машины. Ну вот, свершилось, после долгого перерыва я снова направляюсь в тыл врага! Возбуждение, владевшее мною, было, наверное; иным, чем возбуждение молодого адъютанта Тимофея Амвросиевича и офицеров связи штаба. Их могли волновать необычность ситуации, чувство опасности, необходимость испытать и показать себя. Очень давно, под Вильянуево дель Кордовой, я ощущал нечто похожее. Теперь же мозг горячечно проверял, не допущена ли какая-нибудь, пусть мельчайшая ошибка при планировании предстоящей "войны на рельсах". Я думал, прикидывал, проверял в уме расчеты — ошибки не обнаруживал. Сомневаться же в замысле самой операции не приходилось. О возможности массированного удара по коммуникациям врага, о массовых крушениях вражеских поездов, уничтожении подвижного состава противника мы до сих пор могли только мечтать. Теперь массированный удар — реальность. Достаточное количество самых современных мин появилось, и получает их поднявшийся на борьбу с оккупантами народ! Катастрофы гитлеровцам не избежать! К линии фронта вышли на значительной высоте: дополнительный бак с бензином, установленный в фюзеляже машины, как бы кипел, выделяя пары бензина. А внизу, в окутавшем землю мраке, бушевала беззвучная световая морзянка: розоватые, алые, золотистые тире и точки. Если бы не знать, что это орудийные вспышки и разрывы снарядов!.. Внезапно слева от самолета загорелись и зависли «фонари» — осветительные ракеты противника. Почти одновременно вздыбились, пошли блуждать в ночи расширяющиеся столбы дрожащего света — лучи фашистских прожекторов. Приближались, нащупывали, нацеливались… Я надеялся, что проскочим. Позже и Строкач признался, что надеялся на это. Не проскочили. В фюзеляже сделалось светло, словно зажгли люстру в пятьсот свечей. Резко, отчетливо выделились из темноты металлические ребра самолетных конструкций, лица и фигуры тесно сидящих на бортовых скамьях людей. Кто зажмурился, кто прикрыл глаза рукавом. В иллюминаторах вспыхнули близкие разрывы зенитных снарядов. В минуту смертельной опасности нет ничего хуже пассивного выжидания. Но ничего, кроме такого выжидания, нам, пассажирам, не оставалось. Надеяться мы могли только на летчиков, а не на самих себя! Командир корабля капитан Слепов резко бросил машину вниз. Скамейки рванулись из-под нас, пришлось вцепиться в металл, друг в друга. Удержались не все, кто-то упал, покатился к кабине пилота. А самолет ревел и мчался вниз, и в ушах ломило невыносимо. В фюзеляже снова стало темно, в иллюминаторах уже не сверкало, и самолет не падал, наоборот, рев его становился ровнее. Уже не требовалось напрягать силы, чтобы удержаться на скамье. Пронесло! Слепов перешел на горизонтальный полет, внизу опять мрак: жуткая морзянка исчезла, а это значит, что линия фронта далеко позади! Тронул за плечо Строкач, пригласил взглянуть в иллюминатор. Что это? Появляются дрожащие красные и желтые точки, соединяются в квадраты, в конверты, в буквы. Иные фигуры при нашем приближении Гаснут, другие перемещаются, на смену погасшим вспыхивают новые. Вот, значит, как выглядят с самолета партизанские костры-сигналы! Впрочем, весьма возможно, что иные костры зажжены фашистскими карателями, пытающимися заманить в ловушку неопытных летчиков. Ну-ну! С нашими этот эсэсовский номер не пройдет! После пережитого я, да, похоже, и все остальные пассажиры полностью доверяют капитану Слепову и его помощникам. К тому же бесконечные партизанские костры веселят: непрочен фашистский тыл, велик размах народной борьбы с захватчиками! Люди ожидают, сквозь шум моторов слышны шутки и смех. Смеха и шуток хватило ненадолго. Короткая июньская ночь кончилась, а мы все шли и шли над Полесьем. Строкач поглядывал на часы. По расчетам, давно пора долететь до Сабурова! Неужели заблудились! Тогда худо дело. В светлое время одинокий, беззащитный Ли-2 находка для вражеских истребителей! В I случае прямой опасности придется садиться, но куда? Стало совсем светло. Вот-вот и солнце покажется… Никто не переговаривался, не улыбался. Все напряженно всматривались в плывущую под самолетом местность. И условные посадочные знаки наконец нам открылись. Не помню, кто заметил их первым. Помню, однако, что вместе с облегчением ощутил усталость. Толчок, другой, самолет легонько трясет, покачи-вает, яркая трава в иллюминаторе перестает бежать к хвосту машины, останавливается. Слышится затихающий свист винтов. Мимо нас, пригибаясь, проходит второй пилот, отдергивает дверцу, пристраивает железную лесенку:

— Можно выходить, товарищ генерал! В проеме дверцы обдает светом, свежим запахом утренней земли, ласковым шумом листвы. Перед нами — обширная поляна. На краю поляны — березняк, изба с дымящейся трубой, с жердочкой огорожей и привязанной к колышку, равнодушной к самолету козой. От березняка бегут партизаны. Кто в гимнастерке, кто в немецкой трофейной куртке, кто в ватнике. Крепкий русоволосый боец в куртке, в зеленых бриджах, кирзовых сапогах и шапке-кубанке лихо козыряет Строкачу:

— Командир роты Смирнов! Прислан для встречи и сопровождения! Слышна команда: "Самолет в укрытие! " Облепившие Ил-2 партизаны сноровисто страгивают тяжелую машину с места. Она неторопливо, но послушно ползет в противоположную от избы сторону, под сень раскидистых, могучих дубов. Примятую самолетом траву ворошат, поднимают, и вот уже нет ни самолета, ни аэродрома, остались только большая поляна, да изба какого-то лесовика, да коза… Нам со Строкачем подали коней, наши спутники разместились на подводах.

— Далеко база? — спросил Строкач обладателя кубанки.

— За полтора часа доедем, товарищ генерал! Дорога вела то лесом, то полем. Безмятежно шумели молодой листвой деревья, издалека, будто из простодушного детства, доносилось гаданье кукушки, среди медных стволов сосен текло синее серебро речки Уборти, колыхалась, брызгала в глаза радугами непрокосная сочная трава, торчал бурьян на полях, и редко-редко отыскивал взор среди бурьяна и репья тощую полоску жита. Въехали в сожженную деревню. По сторонам заросшей травой улицы только дворы да закопченные печные трубы. Чело уцелевшей печи — как разинутый в крике черный рот.

— Каратели, — скупо пояснил командир конво. Мало кто успел схорониться. Остановились у голубого от старости колодезного сруба. Пили по очереди из деревянной, окованной железом бадейки. Позвякивала мокрая ржавая цепь. Пришел мой черед. Запрокинул бадейку, пил, а когда опустил бадейку, увидел мальчика, стоявшего рядом. Мальчику лет десять. Он бос, одет в длинную обтрепанную рубаху. Смотрит на меня, выставив вспученный живот, держа в тоненькой руке хворостинку. На костистом лице, под спутанными, нестриженными волосами — голубые, ничего не забывшие глаза… Я почувствовал себя виноватым перед ним.

— Дяденька военный! — неожиданно сказал мальчик робким голосом. — Дайте звездочку, дяденька военный! Я торопливо нашел запасную звездочку для погон, протянул пареньку. Он схватил звездочку и вприпрыжку побежал прочь…

 

Глава 27. Встречи в Полесье. У Сабурова

Остановленные несколько раз партизанскими дозорами, мы приблизились к штабу Сабурова. Среди деревьев горбились накаты землянок, тянулись веревки с развешенным для просушки бельем, запахло дымом, слышались голоса людей. В прогалах стволов засветилась под ранним солнцем полянка с большим рубленым домом. На полянке перед домом народ. Издали узнаю Демьяна Сергеевича Коротченко, Алексея Федоровича Федорова, Сидора Артемьевича Ковпака, Степана Антоновича Олексенко. От группы встречающих отделяется осанистый человек в генеральской форме, идет навстречу. Видимо, Сабуров, с которым я прежде не встречался. Спешиваемся. Сабуров начинает доклад Тимофею Амвросиевичу. Выслушав доклад, Строкач обнимает Сабурова, а к нам уже подошли собравшиеся, и объятиям с рукопожатиями, кажется, не будет конца. Осматриваюсь. На командирах генеральская или офицерская форма с полевыми погонами, лица у них веселые, движения и голоса уверенные. Это не загнанные в леса и урочища, измотанные люди, это властные хозяева своей земли! Чтобы увидеть такое, стоило пережить любые огорчения и неудачи. У Сабурова ожидал завтрак. Столы стояли прямо на поляне. Строкач оглядел снедь и только руками развел:

— Вижу, не по карточкам живете! Откуда это?

— Реквизируем у врага, обмениваем в деревнях на соль и керосин, — ответил Сабуров. — Прошу, товарищи! За столом я нет-нет да и поглядывал на сидящего наискосок загорелого черноусого комиссара ковпаковского соединения Семена Васильевича Руднева. Среди знакомых человека с такой фамилией, с таким именем-отчеством не было, но я не мог отделаться от ощущения, что встречал Руднева раньше, и встречал не раз, только где и когда? Похоже, и Руднев ко мне присматривался, пытался вспомнить что-то. Я улучил момент, наклонился к комиссару:

— Семен Васильевич, извините, мы с вами виделись прежде? Руднев тронул ладонью усы:

— Понимаете, я в свое время учился у инструктора, носившего фамилию Григорьев… И сразу все стало на свои места! Ну, конечно же, Киев, тридцать третий год, партизанская школа! Я преподавал в ней, фамилия Григорьев — один из тогдашних моих псевдонимов!

— А какую фамилию вы десять лет назад носили? В Киеве? — рассмеялся я, — У Григорьева не было слушателя Руднева!

— Илья Григорьевич, вы?! — Руднев даже с места встал. — То-то я смотрю, вроде вы, но говорят — Старинов, и в толк не возьму, ошибаюсь или опять конспирация?! Мы трясли друг другу руки.

— Что, оказывается, давние знакомые? — окликнул Строкач.

— Еще какие давние, Тимофей Амвросиевич! — Отозвался Руднев. Предаваться личным воспоминаниям среди малознакомых людей неловко.

— Будете в нашем соединении, тогда и поговорим, — предложил Руднев.

* * *

Скатерть убрали, курильщики зачиркали спичками, зажигалками, запахло табачным дымом. Сабуров уступил место в торце стола Демьяну Сергеевичу Коротченко. Тот постучал по столешнице костяшками пальцев:

— Начинаем совещание, товарищи! Сказав, что страна и народ живут в канун чрезвычайных событий на фронте, Коротченко разъяснил" (Стратегическую обстановку: немецко-фашистское командование готовит удар в районе Курского выступа, советским войскам предстоит измотать противника и перейти в решительное наступление. Ставка Верховного Главнокомандования, лично товарищ Сталин требуют от партизан активизации. Украинским партизанам предстоит нанести удар по. железным дорогам, находящимся в тылу группы фашистских армий «Юг». Пропускная способность дорог должна быть сведена к нулю. Это облегчит задачу регулярных войск Красной Армии.

— Учитывая требования момента, Центральный Комитет партии Украины и Украинский штаб партизанского движения пересмотрели летний план боевой деятельности, внесли в него изменения и уточнения — сказал Коротченко. — Подробней доложит о них начальник штаба генерал Строкач. Изменения, внесенные в план летних боевых действий, были весьма Серьезные. Соединение Ковпака освобождалось от задач по выводу из строя железнодорожных узлов Жмеринки, Казатина и Фастова, ему предписывалось выйти в Черновицкую область для действия на тамошних коммуникациях и организации борьбы в Прикарпатской Украине. Воздействовать на железнодорожные узлы Жмеринки, Казатина и Фастова, а кроме того на железнодорожные узлы Коростеня, Шепетовки и Киева должно было теперь соединение Сабурова, чей переход в Станиславскую область отменялся. Соединению С. Ф. Маликова предписывалось сосредоточить усилия на нарушение работы железнодорожных узлов Бердичева и Житомира, соединению М. И. Наумова — совершить вместо рейда в Черновицкую область рейд на южные части Житомирской, Киевской и северной части Кировоградской областей, нарушая с тамошними партизанами работу железной дороги Фастов — Знаменка, а соединению Я. И. Мельника — Д. Т. Бурченко, которое раньше нацеливалось на железную дорогу Здолбутов — Полонное, приказывалось совершить рейд в Винницкую область, нанести удары по железным дорогам Жмеринского и Казатин-ского узлов. Задачи соединений А. Ф. Федорова, И. Ф. Федорова и В. А. Бегмы оставались прежними. Партизанам Алексея Федоровича Федорова нужно было нарушить работу железнодорожных узлов Ковеля, Луцка и Ровно, а партизанам Ивана Филипповича Федорова и Василия Андреевича Бегмы — работу узлов Ровно, Здолбунова и Сарн. Строкача слушали, иногда бросая на него и друг на друга быстрые взгляды. Ковпак, как всегда, щурился, косясь то на Вершигору, то на Руднева; Сабуров, сложив на груди руки, глядел в какую-то точку на столешнице; Мельник полуприкрыл глаза… Видимо, что-то осталось неясным, тем более что воспринималось на слух, а кое-что вызвало сопротивление. Сабуров, например, сразу обратил внимание Коротченко и Строкача на то, что ему придется разбить соединение на малочисленные отряды. Действовать эти отряды станут далеко друг от друга, снабжать их будет трудно, оказывать сопротивление противнику в прямом бою отряды не смогут. Мне показалось, что Тимофей Амвросиевич ждал подобного возражения.

— План является приказом! — твердо сказал он. — О том, как его лучше выполнить, будем говорить с командованием каждого соединения особо. Тогда во всем и разберемся, Николай Александрович. Есть вопросы, товарищи? Вопросы, конечно, были. На какое количество вооружения и взрывчатки можно еще рассчитывать? Определены ли точные сроки начала операций каждого соединения? Пришлют ли еще радистов?.. На одни вопросы Строкач ответил, на другие обещал ответить позже, побывав в соединениях. На этом совещание закрылось. Правда, партизанские командиры и комиссары разъехались не сразу, но я при неофициальных разговорах не присутствовал: пригласили на занятия с сабуровскими минерами. Среди новых учеников оказалось немало пожилых людей: оказывается, не только молодежь стремилась попасть в диверсанты! Но поскольку это были все-таки пожилые люди, к тому же крестьяне, вряд ли имевшие за плечами что-либо кроме ликбеза, я сократил теоретическую часть занятий и увеличил практическую. Я считал, что, подержав мину в руках, научившись устанавливать ее на тот или иной срок замедления практически, а потом многократно повторив изученные приемы, люди сумеют действовать и без знания законов физики и химии. Иллюзий относительно того, как прочно усвоят материал новички, я не питал, но полностью полагался на сабуровских инструкторов; они доделают то, чего не успею я. Тем более что инструкторами-то были хорошо известные читателю С. П. Минеев и ставшая его женой Клава Минеева, та самая Клавочка со спичечной фабрики, которая рвалась в партизаны еще в сорок первом! Занятия закончили в полной темени, когда уже ничего нельзя было различить. У Ковпака Следующий день провели у ковпаковцев, расположившихся лагерем в трех-четырех километрах от сабуровского соединения. На торжественном построении первого батальона, или, как его обычно называли, Путивльского отряда, Строкач вручал ордена и медали "Партизану Отечественной войны" тремстам " ковпаковцам. Потом проходил смотр соединения. Позже Коротченко, Строкач, Ковпак, Руднев, Вершигора, командиры и комиссары ковпаковских отрядов начали совещание, а я проверял, как хранится в соединении минноподрывная техника, как работают инструкторы, как усваивают их уроки десятки новых минеров. Провел и сам занятие с инструкторами, показал некоторые новинки подрывной техники. За ужином Ковпак спросил, доволен ли я минерами. Ответил, что доволен.

— Слышал, Тимофей Амвросиевич? — поднял палец Ковпак. — Ваш заместитель доволен, а вы нам ни мин, ни толу не даете.

— Как не даем? Дали же, Сидор Артемьевич!

— Мало.

— Распределяли справедливо.

— А кто казав, что не справедливо? — сощурился Ковпак. — Ни! Я казав, что мало! Лишь поздним вечером удалось нам с Рудневым остаться наедине. Сидели в ночном лесу на стволе поваленного дерева, вспоминали довоенный Киев, общих знакомых, говорили о том, как готовились когда-то к партизанской войне. Руднев рассказал, что воюет вместе с сыном, которого зовут Радием. Мальчик смелый, даже чересчур, может, потому, что не хочет и не смеет уронить авторитет отца. Голос Семена Васильевича звучал хрипловато; минувшей осенью вражеский осколок царапнул горло, задел голосовые связки. Я поинтересовался группой Воронько. Руднев сказал, что и сам Платон Воронько, и Варейкин, и Лира Никольская, и Саша Кузнецов, и остальные ребята группы пришлись ко двору, обучили минеров, подготовили более ста человек, а сейчас ушли на задание: не терпится пустить под откос вражеский эшелон.

— Меня тревожит, что в рейде не хватит мин и" взрывчатки, — признался Руднев. — Ведь окажемся вне досягаемости авиации.

— Только в том случае, если фронт на запад не двинется, Семен Васильевич. А он двинется! Меня окликнул Строкач:

— Илья Григорьевич, прошу ко мне! Есть дело.

— Да, да. иду. Мы с Рудневым пожелали друг другу спокойной ночи, расстались. Позже, укладываясь на ворохе пахучего сена в палатке из парашютного шелка, я неожиданно и с горечью подумал, что имен некоторых прежних знакомых, репрессированных в середине тридцатых годов, мы с Рудневым так и не произнесли. Эта мысль долго мешала уснуть, и слышно было, как тягуче шумит лес, как ходят часовые и шуршит кто-то близ самого полога, то ли мышь, то ли ночной жук. У Федорова Ранним утром Коротченко, Строкач, их адъютанты и офицеры связи поехали в соединение Алексея Федоровича Федорова: дорога предстояла неблизкая, километров семнадцать, они хотели попасть к Федорову до наступления жары. Я поехать вместе со всеми не мог: среди доставленной последним самолетом партии химических взрывателей были обнаружены неисправные, следовало разобраться, что случилось. Только в одиннадцатом часу удалось справиться с этим делом, и в красивое, широко раскинувшееся над Убортью село Боровое, в штаб партизанского соединения Алексея Федоровича Федорова, я попал лишь к часу дня. Накормив и позволив отдохнуть с дороги, Алексей Федорович предложил поехать в лес, на партизанский полигон. Я внутренне усмехнулся. Ближайшая железнодорожная линия проходила в тридцати пяти километрах от Борового, какой же тут «полигон»? Но я знал, что командир соединения любит разыгрывать людей, досадуя, если розыгрыш не удается, и подыграл ему:

— Конечно, на полигон. Прежде всего — на полигон! Шли недолго. На очередной лесной поляне открылась моим глазам… Немыслимо! Железнодорожная насыпь! Со шпалами. С рельсами. С балластом. Насыпь никуда не вела, она начиналась и оканчивалась на поляне, протяженность ее была невелика — метров двадцать пять — тридцать, но она существовала! А над поблескивающими рельсами, над черными от мазута шпалами копошились минеры-партизаны и виднелась высокая, тонкая, хорошо знакомая фигура моего бывшего начфина, теперь капитана, заместителя Федорова по диверсиям Алексея Семеновича Егорова! Я был ошеломлен. Ведь понадобилось добыть и доставить сюда песок, возить за десятки километров рельсы и шпалы и успеть в короткие сроки… Федоровский голос за спиной прозвучал со знакомыми лукавыми интонациями:

— Конечно, не подмосковное кольцо, мы понимаем, но хоть что-то… И я вынужден был признаться:

— Опять ваша взяла, Алексей Федорович! Я подумал, что разыгрываете… Спасибо. Мелькнула мысль что полигон можно использовать для обучения минеров из других соединений.

— Не возражаю, — сказал Федоров. — Тем более что мы через двое суток уходим. Оставались на полигоне часа три. "Я расспросил Егорова о подробностях сооружения насыпи, убедился, что все без исключения минеры отлично усвоили тактико-технические данные новых мин, а потом своими глазами увидел, как работают ученики капитана. Работали они быстро, сноровисто, обнаружить установленные мины было нельзя. Особенно запомнился бывший московский студент Володя Павлов.

— Сколько человек подготовлено? — спросил я.

— Триста двенадцать, — спокойно, как о чем-то обыденном, ответил Егоров. Возвратясь в Боровое, я сразу заговорил со Строкачем о необходимости собрать на федоровском полигоне минеров из других соединений.

— Да, тут у них настоящая партизанская академия! — Согласился Тимофей Амвросиевич. — Поработали на славу, есть чему поучиться. Только — поздно. И сообщил, что поступили сведения о сосредоточении немецко-фашистским командованием значительных сил регулярных войск и карателей в районах Мозыря, Ельска, Овруча, Олевска и Петрикова.

— Численность вражеских частей близка к шестидесяти тысячам, — сказал Строкач. — Судя по всему, задумана крупная карательная операция против собравшихся здесь соединений. Нужно поскорее отправить их в рейды, Илья Григорьевич. Нельзя позволить противнику втянуть партизан в оборонительные бои. Сообщение в корне меняло дело. Оставалось лишь пожалеть, что уникальный полигон, созданный федо-ровцами в тылу врага, не использован на полную мощность. Через сутки соединения Федорова и Ковпака отправились в рейд. Провожать федоровцев высыпало все Боровое. Меня разволновало прощание с Рудневым.

— Не удалось поговорить, как хотел, — с сожалением сказал Семен Васильевич, — Столько передумал, столько наболело. Да что уж теперь? Видно, после войны поговорим. И протянул руки:

— Обнимемся, Илья Григорьевич! Мы обнялись. Спустя час ковпаковцы двинулись в дорогу. Больше я Руднева не встречал… У Бегмы Переночевав в покинутом ковпаковцами лагере, наша оперативная группа поехала в соединение ровенских партизан, которым командовал В. А. Бегма. Тридцать километров лесных дорог одолели только к вечеру. Партизаны отужинали. По всему лагерю звучала музыка: там аккордеон, там скрипка, там гармоники.

— Не соединение, а филармония! — пошутил Строкач. Весело живете, Василий Андреевич!

— Не жалуемся, не жалуемся, — в тон ответил Бегма — Надо же людям культурно отдохнуть. Наступивший день был похож на предыдущие: вручение партизанам наград, совещание с командирами и комиссарами отрядов, входивших в соединение Бегмы, смотр минноподрывного имущества, проверка работы инструкторов и подготовленных минеров. В район аэродрома Строкач решил возвращаться ночью. Усталые, ехали неторопливо. Вдруг захрустели в стороне ветки: кто-то уходил от дороги, ломясь сквозь чащобу. Молоденький офицер связи подъехал поближе, нервно кашлянул:

— В такой темени, товарищ генерал, знаете, даже плохонькая засада, две-три автоматные очереди…

— Ну, какая там засада! — мягко прервал Строкач. — Это мы зверя потревожили, вот и пошел трещать валежником. Какая может быть в партизанском краю засада. И ласково, успокаивающе похлопал по шее стригущую ушами лошадь. * * * Через несколько дней по приказу Строкача я покинул партизанский край, чтобы вернуться к московским делам и заботам. Дождаться выхода в рейд всех соединений и отрядов не довелось. Но улетел я успокоенный и полный надежд: люди получили около тридцати тонн тола, более пяти тысяч мин новой конструкции, достаточное количество запалов, взрывателей, замыкателей, бикфордова и детонирующего шнура, в каждом соединении имелись уже не десятки, а сотни хорошо подготовленных минеров. Можно было начинать!

 

Глава 28. Начало битвы на Курской дуге. Партизанские удары по врагу

Над Тверским бульваром, над Бренными и Гнездниковскими плавал густой дух цветущих лип. Сводки Совинформбюро говорили о боях местного значения, о поисках разведчиков и артиллерийских дуэлях. Чувствовалось: жестокие сражения не за горами… Собираясь по утрам в кабинете Строкача, старшие офицеры штаба с надеждой глядели на начальника связи подполковника Е. М. Косовского. Он отмалчивался. Отряды и соединения по-прежнему еще только выдвигались в назначенные для их действий районы. Первым доложил о выполнении приказа А. Ф. Федоров. Это произошло 29 июня. Четверо суток спустя Алексей Федорович радировал, что план диверсионной работы для каждого из пяти отрядов соединения разработан, и они направлены к местам будущих диверсий. Мы знали; на каждом участке железной дороги, оседланной тем или иным отрядом, минеры Федорова установят более 30 мин замедленного действия новейшей конструкции (МЗД-5) с разными сроками замедления. Все неизвлекаемые. Для охраны этих сложных мин будут поставлены другие, взрывающиеся при первом прикосновении щупа вражеского сапера. А для маскировки МЗД-5 партизаны станут подрывать отдельные эшелоны минами мгновенного действия. Сможет противник противопоставить что-либо такой системе? Удастся ему использовать дороги Ковельского железного узла? Ответ могло дать только время. Через двое суток, 5 июля, началась Курская битва. Вечернее сообщение Совинформбюро слушали в кабинете Строкача. Зашла речь о том, что, сумей бы мы обеспечить партизан минами и взрывчаткой хотя бы в мае, враг наверняка не успел бы осуществить все необходимые перевозки, вынужден был бы оттягивать сроки наступления, и это создало бы для гитлеровцев роковые трудности. Помнится, я даже пытался доказать, что парализовать все железные дороги в тылу врага можно было еще в сорок втором году. Даже привел сделанные наскоро расчеты, где указывал на громадные возможности мин.

— Ваша приверженность минам известна, Илья Григорьевич, — дружелюбно охладил Строкач. — Возможно, вы и правы. Но давайте будем реалистами. Сейчас нужно думать не о том, что могло случиться, а о том, чтобы все соединения и отряды, все подполье как можно скорее приступило к уничтожению вражеских эшелонов. И приказал Соколову подготовить текст радиограмм в соединения, запаздывающие с выходом в районы действий, потребовать ускорить движение, чтобы в ближайшие дни начать диверсии на всех перечисленных в плане железных дорогах. Прошло еще два дня. В ночь на 8 июля А. Ф. Федоров сообщил о взрыве первой МЗД-5. Она сработала днем 7 июля на перегоне Повурск — Маневичи. Под откос пошел вражеский состав с танками и боеприпасами. Тогда же начали поступать радиограммы от Ковпака, Наумова, Малика, Мельника, И. Ф. Федорова и других командиров соединений о продолжении рейдов, о выходе в назначенные районы, об установлении связи с местными партизанами, о начале минирования. Как передать наше тогдашнее состояние? Грандиозное сражение в районе Курского выступа продолжалось. Ценой колоссальных потерь противнику удалось пусть медленно, но продвигаться вперед, и мы хорошо понимали, чего стоит задерживать врага. На Центральном и Воронежском фронтах самоотверженно сражались, погибали, истекали кровью от ран не сотни и тысячи, а сотни тысяч советских воинов. Они стояли насмерть. Помочь! Как можно скорее помочь им! И в глубоком тылу фашистских войск, сделавших ставку на Курскую битву, начинается небывалая в истории мировых войн партизанская операция по массовому выводу из строя крупнейших железнодорожных узлов. Если удастся осуществить ее, движение по железным дорогам на временно оккупированной территории Украины прекратится, противник лишится сотен паровозов, его сражающиеся армии не получат в нужном количестве ни людских пополнений, ни боевой техники, ни боеприпасов, ни продовольствия. И невольно завидуешь тем, кто сейчас за сотни километров от Москвы, от нас, в урочный час незримым выходит на магистрали, точными, привычными движениями вынимает грунт или балласт, сноровисто устанавливает грозные мины и скрывается так же незаметно, как появился. Завидуешь, потому что успех задуманной операции зависит сейчас в значительной степени от таких невидимок — рядовых минеров!.. В критические дни Курской битвы, когда в сводках Совинформбюро танковыми траками громыхали названия Грезное, Прохоровка, Ржавец и Маслова Пристань, ко мне в комнату зашел полковник Соколов:

— Есть новость. Разговаривал с товарищами из Центрального штаба партизанского движения. Они отдали приказ о начале "рельсовой войны". Новость была из ряда вон выходящая! Значит, Центральный штаб партизанского движения сумел запастись огромным количеством взрывчатки и доставить ее партизанам, которыми руководил! Я жадно расспрашивал Василия Федоровича о подробностях. Но ему было известно лишь, что к рельсовой войне привлекаются партизаны Белоруссии, партизаны Ленинградской, Смоленской и частично Орловской области. Численность их — почти сто тысяч человек, предстоящая операция делится на три этапа. Каждый этап будет длиться от пятнадцати до тридцати суток. По словам тех, с кем беседовал Соколов, уже в первые пятнадцать суток должны быть разрушены практически все железнодорожные пути в тылу группы фашистских армий «Центр». Я поинтересовался, запланированы ли Центральным штабом подрывы вражеских эшелонов с помощью мин.

— Об этом речи не шло. Похоже, все брошено на подрыв рельсов. Хотят ошеломить немца и воодушевить народ!

— Пожелаем белорусским партизанам успеха, Василий Федорович!

— Пожелаем! Результаты летней 1943 года деятельности Украинских партизан События на фронте, достигнув критической точки, развивались стремительно. Брянский и Западный фронты 12 июля перешли в наступление, прорвали глубокоэшелонированную оборону противника и двинулись к Орлу. Гитлеровское командование вынуждено было бросить против наступающих войск Брянского и Западного фронтов часть своих войск, действующих против Центрального фронта. Немедленно перешел в наступление Центральный фронт. И тогда враг начал отвод к Белгороду даже те армии, что еще двое суток назад с бешенством рвались к Курску. Гитлеровская операция «Цитадель» потерпела полный крах! В те незабываемые дни ЦК КП(б)У принял постановление "О состоянии и дальнейшем развертывании партизанской борьбы на Украине". Постановление вновь и со всей категоричностью указало, что важнейшей задачей украинских партизан является срыв железнодорожных перевозок врага путем крушений его эшелонов с войсками, техникой, горюче-смазочными материалами, боеприпасами и продовольствием. Постановление передали по радио во все отряды и соединения, всем подпольщикам Украины, имевшим рации. А украинская земля уже в те дни буквально взрывалась под ногами захватчиков, под гусеницами их танков, под колесами их поездов! Начиная с десятого — одиннадцатого июля радиограммы об уничтоженных эшелонах и взорванных мостах радиостанция Украинского штаба партизанского движения стала получать ежедневно. В июле чаще всего они приходили от Алексея Федоровича Федорова. С 7 июля по 1 августа на минах замедленного действия, установленных федоровцами вокруг Ковеля, подорвались 65 вражеских эшелонов. Такое количество соединение смогло в прошлом подорвать лишь за шестнадцать месяцев, почти за полтора года! Но и этим не кончилось. С 1 по 10 августа под откос полетели еще 58 фашистских эшелонов, рискнувших двинуться по линиям Ковельского железнодорожного узла! Удара такой силы враг не ожидал. Бессильный предотвратить взрывы на участках Ковель — Сарны и Ковель — Брест, он попытался продвигать составы по линии Брест — Пинск. Федоров, предваряя попытку гитлеровцев, направил на дорогу Брест — Пинск группу минеров. С помощью белорусских партизан, базировавшихся в зоне Днепре-Бугского канала, минеры Федорова заложили 40 МЗД-5. Взрывы этих мин заставили противника бросить на охрану дороги целую дивизию, сформированную из предателей Советской Родины. Отщепенцы вырыли по обе стороны железнодорожного полотна окопы, засели в них, установили круглосуточное патрулирование пути, но окопы и патрули не способны обезвредить мины замедленного действия, взрывы продолжались. Взбешенные гитлеровцы заподозрили своих пособников в содействии партизанам, дивизию расформировали, загнали предателей в концентрационные лагеря, прислали им на смену эсэсовский батальон. Но никакой батальон из-за своей малочисленности обеспечить постоянную и надежную охрану значительного участка пути не способен. Партизаны получили хорошую возможность установить новые мины, а Алексей Федорович Федоров — возможность доложить 14 августа нашему штабу о том, что "железные дороги Ковель — Сарны, Ковель — Брест, Кобрин — Пинск полностью парализованы". Значение действий соединения А. Ф. Федорова в июле — августе 1943 года для срыва вражеских перевозок и дальнейшего хода войны на коммуникациях врага было оценено сразу же. По поручению Т. Д. Строкача я написал Алексею Федоровичу: "Ваши июльские и августовские успехи открыли новую веху в деле воздействия на железнодорожные коммуникации врага. Ваше соединение первый раз за все время мировой истории нанесло такие мощные удары по сильно охраняемым коммуникациям врага. Достаточно привести хотя бы такие факты, что одним Вашим соединением в августе пущено под откос поездов больше, чем всеми партизанскими отрядами Украины в течение мая и июня месяцев. В разгроме врага и его изгнания с Левобережья Украины, безусловно, одним из крупных факторов является фактическое закрытие Вами таких важных магистралей, как Брест — Ровно, Брест — Пинск и Ковель — Сарны… В ближайшее время мы будем иметь возможность доказать, что в действительности Ваши успехи были больше, чем Вы доносили в своих докладах. Уже теперь из показаний пленных ясно, что для переброски войск из Гамбурга в Харьков (противнику) приходилось пользоваться румынской дорогой, т. е. удлинять путь еще на тысячу километров". Учитывая опыт А. Ф. Федорова, начальник Украинского штаба партизанского движения потребовал, чтобы во всех крупных соединениях за отрядами закрепили определенные участки железных дорог для минирования минами замедленного действия. В частности А. Н. Сабурову было приказано закрепить за отрядами участки Сарны — Лунинец, Сарны — Коростень, Коростень — Житомир и Овруч — Коростень. Результат сказался быстро. Если в июле диверсионные группы соединений Сабурова и Маликова совершали лишь эпизодические диверсии на участках Сарны — Коростень — Новгород-Волынский, то в августе только на участке Сарны — Коростень они уничтожили сорок один эшелон врага. Важнейшая для противника дорога Ковель — Сарны — Коростень, находящаяся к тому же под непрерывным воздействием отрядов А. Ф. Федорова, также была выведена из строя. Затем настал черед магистралей, проходящих южнее. В июле и августе партизаны пустили там под откос двести вражеских эшелонов. Отличился, в частности, Платон Воронько, взорвавший мост через реку Гнездечна. В то время мы не знали, конечно, что уже 26 августа командующий войсками оперативного тылового района группы армий «Юг» докладывал в Берлин, что "постоянно растущее количество диверсий, совершаемых на железнодорожных магистралях, приводит к чрезвычайному положению всей транспортной обстановки и катастрофическому положению со снабжением войск". Но мы догадывались, что дело обстоит именно так. И настроение у работников штаба было приподнятое. Вечером 5 августа темное столичное небо расцвело радужным фейерверком. От залпов орудий вздрагивала земля и звенели стекла. Москва салютовала войскам, освободившим Орел и Белгород. Это был первый за войну салют. Второй прогремел-просиял 23 августа. Выйдя на центральную аллею Тверского бульвара, смешавшись с жителями окрестных домов, мы ощущали, как сотрясают землю орудийные залпы, смотрели, как рассыпаются над липами и зданиями алые, зеленые, фиолетовые, оранжевые огни, славя освободителей Харькова. Фейерверк расталкивал тени деревьев и строений, высветлял запрокинутые ввысь лица: детские, худенькие и восторженные, немолодые, со слезами радости и горя. Партизанским соединениям тогда не салютовали. Но мы считали, что салют гремит и в их честь.

 

Глава 29. Правда о легенде

В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил, что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и передислокации туда Украинского штаба партизанского движения.

— Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам первому и отправляться туда, — сказал мне Строкач. — Организуйте поиски мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас. Сформированная за считанные дни оперативная группа УШПД выехала в Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач выделил пикап. Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице «Коммуналь», взлетели на воздух от взрыва какой-то большой мины. Рассказывали, склады и гаражи оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал "орловских пожарников" — подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней "школе пожарников" летом и осенью сорок первого года. За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей — навсегда застывшие «тигры», "пантеры" и «фердинанды» вперемешку с родными нашими тридцатьчетверками… На следующий день прибыли в Харьков. Результаты взрывов радиомин Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы, забытые тревоги ожили, овладели всем существом… Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья — все говорило, что бои Здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе, на который он не рассчитывал. Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что стало с особняком, числившимся под номером 17. Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой яма. Вокруг ямы — бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы умерших каштанов. В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер 15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого года. Это были мать и дочь — Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна Беренда. Они рассказали, что после Октябрьских праздников в доме 17 поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда. Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара, висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки рояля, а на забор клочья обмундирования… Взвыла сирена, примчались фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но никого из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в обломках дня два… Это были первые сведения о последствиях взрыва. установленной в доме № 17 радиомины. С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и выехал в штаб Степного фронта: в ЦК КП(б)У мне поручили найти среди пленных кого-либо из вражеских саперов, которые принимали участие в минировании города. Во фронтовом управлении СМЕРШа имелось немало интересных документов, захваченных при бегстве гитлеровцев из Харькова. Тут я заручился и обещанием помочь в поисках саперов среди пленных. Прошло три или четыре дня. Разместившись в двух домах, оперативная группа работала, обследуя здания, предназначенные для правительственных учреждений Украины, и другие объекты. Мин мы не обнаружили. Сначала это настораживало, а потом даже удивлять перестало: враг явно не предпринял усилий, чтобы ответить на удар, полученный от советских минеров в сорок первом году. Не до минирования было фашистским «сверхчеловекам», думали только о том, как шкуру спасти! На третий или на четвертый день разыскал посланный из горкома партии товарищ: звонили из штаба фронта, просили приехать, у них для меня сюрприз! Встреча с немецким «коллегой» "Сюрпризом" оказался немецкий капитан Карл Гейден, служивший в саперных частях, прибывший в Харьков с 68-й пехотной дивизией генерал-майора Георга фон Брауна и непосредственно занимавшийся разминированием дома № 17 по улице Дзержинского. В комнату, где я ожидал пленного, ввели долговязого, сухопарого человека в измятом кителе без погон и нарукавных нашивок, в растоптанных сапогах с широкими голенищами. Усталое лицо, рыжеватые, с проседью волосы, рыжеватая щетина на впалых щеках. Я предложил пленному сесть. Он опустился на указанный табурет, скользнул по мне взглядом и опустил глаза на сцепленные руки. Он не знал, конечно, с кем предстоит разговаривать, а может быть, ему уже безразлично было, с кем. Я разглядывал вражеского офицера, который два года назад стал волею судьбы моим соперником в искусстве минноподрывного дела и от которого два года назад в очень большой степени зависели не только моя репутация, но и мое будущее. Вид, что и говорить, унылый. А ведь два года назад Карл Гейден наверняка не опускал глаз перед русскими! Два года назад такие как он, входили в Харьков фертами, им сам черт был не брат! Победителем подъехал к Харькову и пятидесятичетырехлетний генерал-майор фон Браун, назначенный начальником гарнизона "второй столицы Украины". Наверное, счастлив был. Еще бы! Фортуна сначала ему долго не улыбалась: в первую мировую войну карьеры не сделал, до тысяча девятьсот тридцать четвертого года, до сорока семи лет, тянул служебную лямку в чине майора, и лишь с приходом к власти нацистов впереди что-то забрезжило: сначала сделали подполковником, а в 1939-м, за участие в интервенции в Испании, полковником. И вот теперь, 1 ноября, фюрер присвоил ему звание генерал-лейтенанта, сделал хозяином советского города! Ко-лоссаль! Война вот-вот завершится полной победой, он, Георг фон Браун, останется жив-здоров и сможет, наконец, насладиться плодами триумфа! Надо полагать, в Харькове он останется надолго: в России дел хватит! Необходимо пояснить: не отличаясь полководческими талантами, Георг фон Браун обладал талантом, который ценился гитлеровской кликой особенно высоко: талантом палача. Никто из немецко-фашистских генералов, служивших в 6-й полевой армии, не исполнял так ревностно приказ командующего армией фон Рейтенау от 10 октября, как Браун. А в приказе Рейтенау говорилось: "Борьба против противника в прифронтовом тылу ведется еще недостаточно серьезно. Вероломных и жестоких партизан и дегенеративных женщин все еще продолжают брать в плен. С фанатиками и бродягами, одетыми в полувоенную форму или полностью в гражданском платье, возятся, как с порядочными солдатами… Если в тылу армии будут обнаружены партизаны, взявшиеся за оружие, против них будут применены жестокие меры. Они будут применяться также по отношению к той части мужского населения, которая могла бы предотвратить предполагавшиеся налеты или вовремя сообщить о них". Выполняя процитированный приказ, фон Браун сначала создал в 68-й пехотной дивизии специальное подразделение для "борьбы с партизанами", а потом и пехотные полки превратил в карательные. Захват Харькова генерал ознаменовал тем, что на балконах домов главных улиц повесил мужчин и женщин, заподозренных в принадлежности к Коммунистической партии. Днем 28 октября в Харькове подорвался на мине замедленного действия фашистский генерал-лейтенант артиллерии Вернекер. Мины взрывались и на дорогах, и на железнодорожных станциях, и на аэродромах, и в зданиях. Браун неистовствовал, но мины взрывались. Палач побоялся въехать в город, поселился в плохоньком домишке на окраине, где туалета не было, приходилось в непогодь бегать под охраной в дощатый щелястый нужник. Честь и самолюбие "их превосходительства" подвергались унижению и осмеянию, и фон Браун требовал без промедления найти хороший дом, разминировать, устроить там его резиденцию. Немецкие саперы из кожи лезли, разыскивая что-нибудь подходящее и безопасное. Увы! Куда бы они не сунулись, везде обнаруживались следы работы советских минеров: и в доме, где жил когда-то Г. И. Петровский, и в других «привлекательных» зданиях Вот только мин не видно было. И это пугало: сообщишь, что особняк разминирован, Браун в него въедет, а там, "русские Иваны" какую-нибудь пакость и учинят! Поначалу не обнаружили гитлеровцы никаких мин и в доме № 17 на улице Дзержинского. Но хотя они знали, что в этом доме до самого последнего дня обороны Харькова жили члены украинского правительства и Политбюро ЦК КП(б)У, хотя понимали, что в короткие сроки после выезда правительства и Политбюро установить и надежно замаскировать мощную мину практически было не возможно, осваивать особняк побаивались. Повезло капитану Гейдену. Он разыскал предателя, который поведал, что в доме № 17 перед оставлением Харькова появлялись военные и что-то делали. Гейден приказал подчиненным методично обследовать дом, разыскать возможную мину. В конце концов саперы добрались до подвала, до котельной и до груды угля в углу. И… разглядели еле приметный загадочный проводок! Гейден был достаточно опытен и осторожен. Он понимал, что если в куче угля заложена мина, то взорваться она может и при ничтожном сотрясении пола, и при обрыве проводочка, и при малейшем его натяжении. Словом, одно неосторожнее движение, и конец… Для начала капитан приказал обследовать кучу угля миноискателем. Никакого результата. Тогда нашелся смельчак, предложивший выяснить, куда тянется проволочка. Гейден принял предложение. В помощь смельчаку он выделил еще двух солдат и того самого доносчика, который навел его на дом. Всех остальных солдат капитан из особняка удалил и выставил у ворот часовых. Фашистские саперы работали медленно. Видимо, их «смельчак» сообразил наконец, чем может кончиться начатая авантюра. Во всяком случае, в первый день гитлеровцы не докопались. Гейден, решив, что солдаты устали, приказал отложить работу до утра. С утра саперы снова полезли в котельную. И через три часа действительно добрались до мины! Ее извлекли к вечеру. Огромную, сложнейшую, с уймой различных дублирующих и подстраховывающих друг друга взрывателей и замыкателей! Торжествующий капитан немедленно поехал на окраину города, в домишко фон Брауна. Начальник харьковского гарнизона выслушал взволнованный рапорт сапера, с чувством поблагодарил за службу и распорядился готовиться к переезду. На следующий день фашистский палач проследовал в бронированном «хорьхе» на улицу Дзержинского. Кроме него, в особняке разместились под надежной охраной и старшие штабные офицеры 68-й пехотной дивизии. Видимо, все они считали, что теперь получили жилище, полностью отвечающее их положению в рейхе и боевым заслугам. Вечером 13 ноября капитан Гейден вновь прибыл с докладом к фон Брауну. На этот раз он доложил, что сработал электрохимический замыкатель "русской мины", за которой велось наблюдение. Браун, конечно, знал, что в городе взрываются главным образом мины замедленного действия, наверняка не удивило, что в подвале особняка находилась мина замедленного действия, и он снова похвалил Гейдена. Обитатели улицы Дзержинского рассказывали, что по вечерам генерал Георг фон Браун обязательно прогуливался по саду. Потом возвращался в особняк, и вскоре окна на втором этаже, где он спал, гасли. Так происходило и вечером 13 ноября. Только проснуться фашистскому палачу было не суждено…

— Нас сбила с толку мина в куче угля, — признался капитан Гейден. — разве можно было предположить, что под ней. находится еще одна, куда более опасная?

— А то, что эта вторая, куда более опасная мина управлялась по радио, вы могли представить?

— Нет, господин полковник. Даже немецкая армия таких мин не имела!

— Вы что же, по-прежнему убеждены, что немецко-фашистская армия была во всех отношениях оснащенной советской? — усмехнулся я. Гейден мигнул, сообразил, что выразился крайне неудачно, глухо выговорил:

— Извините, господин полковник. Привычка… Я вспомнил о приказе № 98/41 от 8 ноября 1941 года по 516-му пехотному полку 68-й пехотной дивизии гитлеровцев и спросил, руководствуясь какой привычкой немецкое командование лгало и своим собственным солдатам, и населению Харькова.

— Неужели вы, капитан, и ваше начальство не знали, что легко снимаемые мины были не чем иным, как корпуса мин с балластом? Неужели не знали, что мины замедленного действия, как правило, остаются необнаруженными, а обнаруженные не могут быть обезврежены и подлежат уничтожению?

— Нет, конечно, мы очень скоро поняли, что находим не настоящие мины, а деревянные чурбаки и корпуса с сюрпризами, — нехотя признал капитан — Но версия о небрежном минировании считалась… как бы лучше выразиться… наиболее удобной…

— В чем это удобство выразилось для вас? — сыронизировал я. Гейден глянул исподлобья; — Для меня, господин полковник? Понижением в звании, отправкой на передовую и — вот! Он коснулся рукой поседевших раньше времени волос… Среди харьковчан долгое время ходила легенда о таинственном уничтожении фон Брауна то ли подпольщиками, то ли партизанам. Легенды из ничего не рождаются: партизаны и подпольщики действовали в городе с первого до последнего дня оккупации, и действовали героически. Украинский штаб партизанского движения поддерживал с ними тесные контакты. Но правда есть правда. И сама заслуживает того, чтобы стать легендой. Легендой о советских ученых и минерах, создавших первые в истории радиомины. Из показаний Гейдена и других пленных, из захваченных вражеских документов, из писем и дневников фашистских солдат и офицеров вырисовывалась достаточно ясная картина действия наших мин в Харькове и Харьковской области. В городе и его окрестностях погибло много автомашин и несколько поездов, наскочивших на мины. Из 315 МЗД, установленных подразделениями 5-й и 27-й железнодорожных бригад, противник обнаружил лишь 37, обезвредил 14, а 23 вынужден был подорвать, смирившись с неизбежным в таких случаях разрушением пути. На третьем километре железной дороги Белгород — Волчанок мина замедленного действия взорвалась под эшелоном с войсками. Убитых и раненых вывозили автомобилями на станции Белгород, Микояновка и Казачья Лопань. На станции Прохоровка двухсоткилограммовый заряд с МЗД взорвался под стоявшим поездом. Снова жертвы. Вблизи станции Томаровка, на участке Готня — Белгород, очередная МЗД взорвалась под воинским поездом, проходившем по мосту двойной тягой. Мост рухнул, ^орок два вагона и оба паровоза — за ним. Участок железной дороги вышел из строя на очень длительный срок. Перечислить все мины, взорвавшиеся на железных дорогах и мостах, не хватит страниц… Не смог враг использовать и шоссе Чугуев — Харьков, где были поставлены МЗД. Пришлось гитлеровцам строить параллельно шоссе грейдерную дорогу. Надежды гитлеровцев сразу после захвата города использовать харьковские аэродромы, имевшие самые совершенные по тем временам взлетно-посадочные полосы из бетона, увяли, не успев расцвести. Взрывы МЗД на стоянках самолетов, мощных осколочных МЗД на летном поле и в ангарах не позволили оккупантам пользоваться харьковскими аэродромами вплоть до поздней весны сорок второго года. Узнавая это, я с волнением и благодарностью вспоминал создателей замечательных радиомин — инженеров В. И. Бекаури и Миткевича, генерала Невского, военинженера Ястребова, воентехника Леонова, молодых харьковских лейтенантов, командиров железнодорожных бригад Кабанова, Павлова и Степанова, сержантов Лядова и Шедова, Лебедева и Сергеева, минеров Сахневича и Кузнецова — всех, кто готовил грозное минное оружие и смело, самоотверженно работал в Харькове тяжкой осенью сорок первого, превращая город в ловушку для заклятого врага. Их ратный труд не пропал даром.

 

Глава 30. Днепр

Разгромив на Курской дуге тридцать отборных фашистских дивизий, советские войска в сентябре рвались к Днепру и Молочной: врагу не давали возможности превратить Донбасс и Левобережную Украину в пустыню. Мы с нетерпением ожидали прибытия в Харьков Строкача: обстановка могла потребовать уточнений и даже изменений в оперативном плане усиления партизанского движения на Украине, и делать это без Тимофея Амвросиевича было бы затруднительно. Строкач прилетел десятого или одиннадцатого сен Я дважды перечитал текст. Он не укладывался в сознание. Центральный штаб работал всего девять месяцев, оккупанты все еще хозяйничают под Ленинградом, в Белоруссии, на большей части Украины… Колонии мягким движением взял постановление из моих рук:

— Не ломайте голову. Сверху виднее.

— Да, но как же наши отряды?!

— Пока будете выполнять задания фронта, а там решат. Решили быстро. Одиннадцатого числа из Москвы поступила радиограмма: "Ваша школа расформирована полностью. Предлагаем со всеми людьми перейти в распоряжение начальника Украинского штаба — тов. Строкача. Вам предлагается должность представителя УШПД[19] и члена Военного совета Южного фронта. Дела и должность принять от временно исполняющего обязанности представителя УШПД майора Перекальского, находящегося в Ростове. Для ознакомления с обстановкой и предстоящей Вашей работой в этом направлении в Ростов выедет представитель Украинского штаба. Ваше согласие телеграфируйте. Тимошенко, Соколов, Строкач. 11. 03. 43. № 800. Я телеграфировал в Москву о своем согласии с полученным предложением и через два дня вылетел к новому месту службы. С пребыванием на Южном фронте у меня связано немало добрых воспоминаний. Приятно было убедиться, что противник так и не рискнул приблизиться к Ростову через минные поля, что фашисты даже разминировать их не рискнули. Приятно было встретить моего бывшего помощника майора В. В. Артемьева, служившего в отдельной инженерной бригаде особого назначения, и познакомился с командиром этой бригады, горячим сторонником действий на коммуникациях врага полковнике И. П. Корявко. Остались в памяти встречи с командующим Южным фронтом генералом Ф. И. Толбухиным, вдумчивым, внимательным. С аэродрома поехали в штаб. Я доложил о работе, проделанной оперативной группой, сообщил, что командующий Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутин ждет звонка Тимофея Амвросиевича. Строкач позвонил в Военный совет Воронежского фронта, сказал о своем прибытии в Харьков, выслушал командующего и, положив трубку, поднял на нас с Соколовым глаза:

— Завтра ознакомлюсь в штабе фронта с оперативной обстановкой, выслушаю пожелания членов Военного совета, и доработаем план. Времени в обрез. Надо успеть к четырнадцатому числу. Доработка плана помощи войскам Красной Армии при форсировании Десны, Днепра и Припяти началась на следующий же. день. Этот план предусматривал захват и удержание партизанами до подхода наших армий двух существующих севернее Киева переправ через Днепр, двух переправ через Десну, а также паромных и недавно построенных противником переправ через эти реки и через Припять. Намечалось и создание партизанами плацдармов на западных берегах Десны, Днепра и Припяти, нанесение партизанами ударов с северо-востока и запада в направлении Киева, чтобы способствовать освобождению столицы Украины. Главная роль отводилась партизанским соединениям и отрядам, находящимся в партизанской зоне между Десной и Днепром. Учитывались возможности и других соединений и отрядов, также державших под контролем многочисленные и достаточно обширные территории в тылу врага. В предстоящих операциях должны были участвовать соединения и отряды численностью в 17 000 человек. Предполагалось, что уже на первом этапе боевых действий они смогут выделить для захвата переправ примерно 12 000 хорошо вооруженных бойцов, а затем, получив вооружение и боеприпасы, в течение 10–15 суток доведут численность действующих на реках частей до 25 000 человек. Партизанам предполагалось выбросить 286 тонн оружия и боеприпасов, 20 орудий и 100 человек прислуги к ним. Для этого требовалось сделать с 17 по 30 сентября 125 самолето-вылетов Си-47., Предложенный УШПД план Военный совет Воронежского фронта утвердил 15 сентября. Уже 17 сентября передовые части советских войск с помощью партизан форсировали в нескольких местах Десну, а партизанские соединения и отряды, получившие приказ УШПД, двинулись или вышли в указанные им места боевых действий. Первые радиограммы с докладами о выполнении приказа начали поступать 19 сентября. Между тем Т. А. Строкачу утром 23 сентября предстояло убыть во главе оперативной группы из пятнадцати человек в расположение Военного совета Воронежского фронта, покинувшего Харьков и двигавшегося за войсками.

— Останетесь за меня. Приказ подписан, — сказал Строкач. — В случае чего, действуйте решительно. Но думаю, ничего непредвиденного не произойдет. Непредвиденное в таких случаях происходит непременно. Уже 24 сентября, когда соединение Наумова вело жестокий бой у Майданровки с крупными силами вражеской пехоты, поддержанной танками, поступили радиограммы от B. C. Ушакова, Г. Ф. Покровского и А. Н. Сабурова. Ушаков и Покровский докладывали, что вышли к указанным приказом вражеским переправам, Сабуров же донес непосредственно Военному совету Воронежского фронта, что не смог преодолеть железную дорогу Овруч — Мозырь и отступает в исходный район. Наумов, израсходовав боезапас и не получив поддержки со стороны мощной ударной группы Сабурова, также был вынужден отойти на запад от Киева. Таким образом, первоначальный большой успех не был развит, а помочь чем-либо Сабурову и Наумову мы из Харькова не могли. Но этим не кончилось. На помощь десантникам! В первых числах октября, работая в штабном кабинете, я услышал громкие голоса в приемной. Открылась дверь. Дежурный офицер едва успел произнести: "К вам командующий воздушно-десантными войсками генерал Затевахин", — как на пороге возник, отодвинул дежурного, решительно вошел в комнату и быстро направился ко мне очень высокий и очень бледный генерал-лейтенант. Появление в партизанском штабе командующего воздушно-десантными войсками само по себе было чрезвычайным событием, а крайне напряженный, взволнованный вид И. И. Затевахина без слов говорил: случилось из ряда вон выходящее. Я пригласил генерала садиться, дал знак дежурному выйти, но спросить ни о чем не успел. Первым заговорил Затевахин:

— Вы замещаете Строкача?

— Да, товарищ генерал.

— Выручайте! Надежда только на партизан! Затевахин сообщил, что 25 сентября началась выброска десантов в правобережные районы Черкасской области с целью создать ударную группу советских войск в тылу двух пехотных и одной танковой дивизии противника западнее так называемого Букринского плацдарма. Десантирование в ряде случаев производилось неудачно, многие десантники оказались в расположении немецко-фашистских войск, часть групп погибла, другие либо ведут тяжелые бои с гитлеровцами, либо рассеялись. Связь с ними утрачена.

— Есть в тех районах партизаны? — спросил Затевахин.

— Конечно, товарищ генерал.

— А связь с ними держите?

— Держим.

— Можно что-нибудь сделать для наших ребят? Найти и собрать рассеявшиеся группы, поддержать, связаться с ними?

— Все сделаем, что в наших силах, товарищ генерал! Говоря командующему воздушно-десантными войсками, что сделаем все возможное для выручки десантников, я первым делом подумал о партизанском отряде «Истребитель» и его командире Д. А. Корши-кове. Отряд сформировало представительство УШПД при Военном совете 1-го Украинского (бывшего Воронежского) фронта как раз для выброса на западный берег Днепра. С 26 сентября отряд ожидал команды на вылет. Я попросил Затевахина немного подождать, вышел в приемную и осведомился у дежурного, где Коршиков. Оказалось, в штабе.

— Вызовите его! Дмитрий Александрович Коршиков, коренастый, спокойный, уверенный в себе, явился минут через пять. Узнав о создавшемся положении, осведомился, когда нужно вылететь.

— Места хорошо знаете? Найдете моих? — тревожился Затевахин.

— Не беспокойтесь, товарищ генерал, все будет в порядке, — твердо сказал Коршиков. Партизанский отряд «Истребитель» десантировали в нужный район той же ночью. И уже на следующий день Коршиков известил, что обнаружил и вывел из-под вражеского удара подразделение десантников старшего лейтенанта Ткачева. Впоследствии Коршиков нашел и присоединил к отряду еще несколько подразделений воздушно-десантных войск, с которыми успешно действовал в тылу врага до середины ноября. К оказанию помощи воздушным десантникам Украинский штаб партизанского движения немедленно подключил также отряды партизан, действующие в Каневском, Миргородском, Ржищевском и Смелян-ском районах Черкасской области. Выполняя приказ УШПД, партизанский отряд Г. К. Иващенко 9 октября объединился с обнаруженными ими группами десантников, отряд Д. Ф. Горячего поддержал огнем и спас большую группу десантников, окруженных на Мошнянских холмах, а отряд К. К. Со-лодченко собрал и включил в свой состав других парашютистов. К середине октября партизанские отряды, пополненные десантниками, сосредоточились по приказу УШПД в районе Тагачанского леса. Тут они наголову разбили посланных против них карателей, а позднее, в ноябре, были передвинуты ближе к Днепру, помогли войскам Красной Армии захватить важный плацдарм, облегчили их действия на Кировоградском направлении. Помогли партизаны и тем частям Красной Армии, которые после форсирования Днепра оказались отрезанными противником от реки. Командиры этих частей поступили разумно: двинулись на соединение с партизанам. Подразделения двух полков 148-й стрелковой Черниговской дивизии, 8-й стрелковой дивизии и приданные им артдивизионы с помощью партизанского соединения Салая вышли в урочище Бовицы — Кливины, связались оттуда по партизанской рации с командованием 15-го стрелкового корпуса, а затем были выведены партизанами к Припяти, где и соединились с корпусом.

 

Глава 31. "Дайте взрывчатку!"

Хотя Сталин и его подручные и уничтожили в тридцатые годы хорошо подготовленные кадры специалистов по ведению боевых действий в тылу врага, хотя и игнорировали ленинские положения о партизанских действиях, наши партизанские отряды и соединения к лету 1943 года представляли грозную силу, наносили фашистским армиям ощутимые удары. Более того. При умном и тщательном планировании партизанских операций, при должном обеспечении партизан материальными средствами командование Красной Армии уже летом 43-го года могло отсечь вражеские войска от источников снабжения, поставить противника в катастрофическое положение. Ведь даже при огромных недостатках в обеспечении взрывчаткой и минами одни только украинские партизаны подорвали во второй половине 43-го года 3143 вражеских поезда, почти в два раза больше, чем за два минувших года войны! Увы, единого плана ведения партизанской борьбы не существовало, да и разрабатывать его никто не собирался, а минновзрывных средств партизанам доставляли очень мало. Партизаны же требовали взрывчатку постоянно! Особенно настойчив был А. Ф. Федоров. Его тогдашние радиограммы — настоящий крик души. Он прямо радировал, что нет сил смотреть, как безнаказанно идут к фронту фашистские поезда, и ежедневно требовал тола и мин замедленного действия. Тола и мин! В штабе хорошо понимали Федорова. Подорвать в августе 209 эшелонов, а в сентябре всего 28, и лишь потому, что не снабдили взрывчаткой — тут не то что каждый день, тут каждый час начнешь теребить вышестоящее начальство! А взрывчатки и мин мало сбрасывали и Ковпаку, и Бегме, и Грабчаку, и Мельнику, и Наумову… Строкач обращался в ЦК КП(б)У, в военные советы Украинских фронтов, мы связывались по его указанию с Москвой, с Генеральным штабом, с командованием Военно-Воздушных Сил, объясняли, просили, но положение стало выправляться лишь к концу октября. Зато едва нам начали выделять больше самолетов, число диверсий на железных дорогах в тыл к врага выросло: Федоров подорвал в октябре уже 75 эшелонов, а Бегма, Андреев, Кто и Скубко — 135! Однако мы считали, что этого мало, настаивали на увеличении числа самолето-вылетов, а это отнимало силы и время, прежде всего — время, которого и так-то было в обрез. Разумеется, партизаны сами делали все возможное, чтобы восполнить дефицит мин и взрывчатки: уменьшали вес заряда в минах, применяли механические способы крушений, выплавляли взрывчатку из неразорвавшихся вражеских бомб и снарядов. Их изобретательность поражала! Но сильнее всех удивили партизаны A. M. Грабчака, сумевшие без потерь и совершенно неожиданно для врага подорвать железнодорожный мост через реку Уборть. Железнодорожная торпеда Произошло так. Несколько попыток партизан подобраться к мосту окончилось неудачей. Мост охраняли четыре дзота, пулеметчики, три полковых миномета и батарея зенитных орудий. Открытая местность и высокая железнодорожная насыпь, на которой располагалась охрана, позволяли фашистам вести круговой обстрел. Берега Уборти враг густо заминировал, минные поля обнес колючей проволокой в четыре ряда, а путь при въезде на мост с обеих сторон перекрыл металлическими воротами. Как говорится, мышь не проскочит. А партизаны проскочили! Разведка Грабчака установила, что дважды в неделю к мосту приезжает на дрезине местный фашистский комендант, проверяет, как несут службу подчиненные. Это и натолкнуло на мысль провести неординарную диверсию… Работа шла две недели. Из двух колесных вагонеточных скатов партизаны соорудили платформу дрезины, установили на ней мотор, нагрузили дрезину пятью неразорвавшимися авиабомбами и укрепили среди бомб длинную жердь, чей нижний конец соединили проволокой с чекой взрывателя в подрывном заряде. Коснувшись верхним концом мостового пролета, жердь неминуемо отклонилась бы, и натянувшаяся проволока вырвала бы чеку… Затем на авиабомбы усадили «коменданта» и «моториста» — набитые травой и ветками трофейные вражеские мундиры. К четырем часам 31 октября дрезину-торпеду установили на рельсы вблизи деревни Тепеницы, примерно в километре от моста, завели мотор и подтолкнули. Охрана моста не сделала по приближающейся дрезине-торпеде ни единого выстрела и не закрыла металлические ворота. Грянул мощнейший взрыв! Несколько раскосов и ветровых связей ближней мостовой фермы, нижние и верхние пояса других ферм были смяты или пробиты. Ошарашенные гитлеровцы открыли бешенный огонь лишь десять минут спустя после диверсии. Исключительно для очистки совести или от страха. А для того чтобы кое-как отремонтировать мост и с великими предосторожностями, медленно пропихнуть к нему очередной состав, им понадобилось целых четверо суток! Оскандалившиеся оккупанты сочинили легенду о некоей сверхсложной торпеде, доставленной на Уборть якобы "из самой Москвы" и управлявшейся "красными камикадзе" — советскими офицерами-смертниками, которые-де и погибли, ворвавшись с «торпедой» на мост… В УШПД мимо изобретения Грабчака не прошли. Собрали небольшую конференцию по технике, обсудили возможность создания более портативных и надежных торпед для разрушения крупных искусственных сооружений. Группа энтузиастов во главе с капитаном М. М. Тихомировым вскоре разработали опытный образец, его испробовали, внесли улучшения и стали изготовлять торпеды на предприятиях Харькова. В конце ноября на вооружении партизан поступили первые десять таких устройств; (Современные портативные железнодорожные «торпеды», оснащенные реактивным двигателем, умещаются в рюкзаке и переносится одним человеком. Прим. ред. А. Э.) Коль скоро речь пошла о технике, надо обязательно сказать о наших поисках в области усовершенствования различных типов МЗД; некоторые взрыватели при понижении температуры капризничали, давали отклонения в сроках замедления, а зимой, в мо-" роз, могли отказать вообще. Мы добивались работы взрывателей — и работы надежной! — при любых погодных условиях. Крайне напряженной и сложной стала с октября и работа по сохранению и направлению в глубокий вражеский тыл наиболее боеспособных партизанских формирований. Сама обстановка обуславливала иногда ведение партизанами боевых действий в зоне тактического воздействия войск противника, нередко — совместно с частями Красной Армии, и при стремительном продвижении Красной Армии немалое число партизанских соединений оказывалось… в нашем тылу. Мы же стремились к тому, чтобы численность партизанских соединений в тылу врага не уменьшалась, а возрастала, чтобы закаленные в боях, обладающие прекрасным опытом партизанской борьбы отряды и соединения сохранялись для дальнейших действий. Поэтому, не ограничиваясь приказами по рациям, штаб направлял во многие соединения своих представителей, добивавшихся, чтобы эти соединения, выполнив задачу по оказанию помощи наступающей Красной Армии, немедленно уходили на запад, в глубокий тыл врага, вели разведку и боевые действия там, а не вблизи линии фронта. ЦК КП(б)У целиком и полностью поддерживал Украинский штаб партизанского движения в этом вопросе. В частности, всех опытных партизан, соединившихся с наступающими войсками, ЦК направлял либо снова в глубокий вражеский тыл, либо в школу УШПД для повышения их боевой квалификации. Однако, несмотря на принятые штабом меры, некоторые отряды и соединения так и не смогли выйти в тыл противника, очутились на освобожденной территории и были расформированы. Часть их личного состава направили в армию, часть — на партийную, советскую или хозяйственную работу в освобожденных районах. Вершигора: "Желаю совершить рейд по Германии! " Закончился в октябре и знаменитый карпатский рейд соединения С. А. Ковпака. Самого Ковпака повидать не удалось, но в Харьков приехал П. П. Вершигора. Командуя группой отрядов, он вышел из рейда наиболее организованно. На беседу с ним Т. А. Стро-кач меня и пригласил. Четыре месяца назад, в июне, я видел Петра Петровича, слышал отзывы о нем Руднева, и у меня сложился вполне законченный образ Вершигоры — образ отчаянно смелого, хитрого, прямо-таки рожденного для приключений человека. Я и рассказов от него ожидал соответствующих. Однако, докладывая Стро-качу о рейде, Петр Петрович неожиданно предстал передо мной совсем в ином свете. Я увидел хладнокровного, расчетливого, прекрасно понимающего специфику партизанской борьбы военачальника. Напомню читателю, что рейд оказался тяжелым. Дойдя до Карпат, партизаны столкнулись с многократно превосходящими силами противника. Неравные бои пришлось вести, не имея опыта боев в горных условиях и удобного снаряжения. Соединение вынуждено было взорвать и бросить тяжелую технику, отрываться от врага, выходить в партизанский край отдельными отрядами и группами… Вершигора случившееся не драматизировал, но и правды не скрывал и свою точку зрения на причины неудач изложил откровенно. Вывод же сделал на первый взгляд неожиданный, но совершенно верный: партизанские рейды следует продолжать, не медля с ними, и совершать рейды не только по территории Советского Союза, но и за его пределами, вступая во взаимодействие с партизанами Польши, Чехословакии, Болгарии, Румынии и Югославии. Вершигора предложил даже при соответствующих условиях совершить рейд по самой фашистской Германии! Говорил Петр Петрович громко, живо, доводы приводил убедительные, и Строкач лишь изредка взглядывал на меня, но собеседнику не возражал. Я же слушал Вершигору с удовольствием. На следующий день Тимофей Амвросиевич и Вершигора ездили в Военный совет 2-го Украинского фронта; по словам Строкача, Вершигора и там настаивал на проведении глубоких рейдов. Вскоре стало известно, что Сидор Артемьевич Ковпак по возрасту и состоянию здоровья от командования соединением освобожден, уходит на советскую работу. Соединению, которым он командовал, присваивается наименование партизанского соединения имени дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака. Командиром соединения назначен П. П. Вершигора. Он готовится к новому рейду. * * * В конце ноября штаб передислоцировался в Киев. Ехали машинами. Ночевали в сильно разоренном, полусожженном гитлеровцами Конотопе. Киев выглядел опустевшим, Крещатик и Прорезная лежали в развалинах, на них не осталось ни одного целого здания. Но город моей командирской молодости был наконец освобожден и начинал новую жизнь>

 

Глава 32. Снова в тылу врага. "Овручский коридор"

Высокое бледное декабрьское небо нехотя роняет редкий сухой снежок на черный радиатор «эмки», на бесконечные поля и болота, не оступившиеся в глубокий снег придорожные кусты и неподвижную синеву лесов вдоль окоема. В машине пятеро: представитель разведывательного отдела УШПД капитан Я. Т. Кравчук, командир соединения А. З. Одуха, шофер Володин, ординарец Валуйкин и я. Нас то и дело подбрасывает на мелких выбоинах, клонит то в одну, то в другую сторону: гравийное шоссе на Овруч порядком разъезжено, а мы то обгоняем попутные грузовики и обозы, то уступаем дорогу встречным машинам, норовящим проскочить по осевой… Форсировав Днепр, советские войска подошли к границе партизанского края, раскинувшегося до западных рубежей государства. Отряды и соединения партизан, находящиеся в северных районах Правобережной Украины, непрерывно взаимодействуют с Красной Армией. Уже 17 ноября Житомирское соединение под командованием А. С. Сабурова и войска 13-й армии освободили город и железнодорожный узел Овруч, прервав связь между центральной и южной группировками немецко-фашистских войск. Во вражеской линии фронта образовался разрыв шириной в восемьдесят и протяженностью около двухсот километров, прозванный "овручским коридором". Через него днем и ночью движутся на запад партизанские отряды, обозы с минновзрывными средствами, оружием и боеприпасами, а на восток — транспорты с ранеными, разведчики и связные. В ноябре враг попытался, сосредоточив значительные силы в районе Коростеня, нанести контрудар. Однако войска 60-й армии генерал-лейтенанта Черняховского, отряды партизан М. Г. Салая, А. Н. Сабурова, С. Ф. Маликова и отвлекавшие на себя значительные силы врага отряды под общим командованием М. И. Наусова сорвали вражеский замысел, хотя гитлеровцам и удалось на время захватить Житомир. Продолжая бои, 1-й Украинский фронт ведет подготовку к Житомирско-Бердичевской операции, чтобы разгромить 4-ю танковую армию врага и выйти на рубеж Любар — Винница — Липовая. Украинские партизаны, как всегда, должны оказать помощь войскам Красной Армии и непосредственным участием в операции, и мощными ударами по коммуникациям врага в его глубоком тылу. Поздним вечером 14 декабря Тимофей Амвросиевич Строкач приглашает в кабинет своих заместителей. На коротком совещании решено проверить подготовку партизанских соединений к новым рейдам по глубоким тылам противника, а заодно обследовать состояние дороги Овруч — Словечно — Собычин — Сновидовичи, убедиться, что она пригодна для прохождения наших тяжелых танков. Строкач глядит на меня:

— Не соскучились по партизанским краям, Илья Григорьевич?

— Сильно соскучился!

— Вот и отлично. Поедете с капитаном Кравчуком в Овруч, выполните эти задания штаба. Выезжать нужно немедля. Завтра с утра в путь! К утру мы с Кравчуком готовы. Я прихватываю в дорогу несколько улучшеных техническим отделом взрывателей, чтобы проверить их действие на морозе в боевых условиях. Овруч встретил деловитым многолюдьем, непрерывным движением транспорта по заснеженным улицам. Колеи побурели от навоза и тавота. В уцелевших домах " штабы, госпитали, склады, от дома к дому — провода телефонной связи, там полощется белый флаг с крестом, там горой навалены ящики, мешки, бочки, цистерны и притопывает возле добра часовой в тяжеленном тулупе. Рычат моторы, громыхают на выбоинах кузова грузовиков, цокают копыта закуржавленных лошадок, полозья саней скрипят… Разыскали штаб Сабурова. Командир соединения встретил без особой приветливости. В боях за Овруч его отряды понесли потери, но передышки не получили, были двинуты на север, под Ельск, и держали оборону по северной границе "овручского коридора". Задерживаться у Сабурова не имело смысла, простились с ним и А. З. Одухой, двинулись к южной границе "овручского коридора", в соединение С. Ф. Маликова. Маликова застали в штабе неподалеку от Гамарни, в лесу. Он казался похудевшим, лицо стало темным от "зимнего загара" — холодов и ветра.

— Указание готовиться к рейду мы получили и вое возможное для этого делаем, — доложил командир соединения. — Лошадей и волов собираем, повозки ремонтируем. Правда, дело идет не так быстро, как хотелось бы. Мы же сейчас вроде стрелковой части. Действуем вместе с 77-м стрелковым корпусом 60-й армии. Маликов нас не отпустил, оставил ночевать. За ужином много и подробно рассказывал о недавних боях, о мужестве людей, а под конец спохватился:

— Вы послушайте, послушайте, да и решите, чего доброго, что мы стрелками заделались! Нет. Спим и видим, как скорее вырваться немцу в тыл, на простор выйти. Партизанское место там. Там! И попросил передать Строкачу просьбу освободить соединение от обязанности держать оборону на южной границе "овручского коридора", дать возможность скорее уйти в рейд. Уполещуков На следующий день поехали к Вершигоре. Ехать предстояло по партизанской магистрали, ведущей на Словечно и Пергу. Именно состояние этой магистрали и состояние мостов через Уборть беспокоило и Украинский штаб партизанского движения, и Военный совет 1 — го Украинского фронта. Край западнее Овруча, раскинувшийся на площади более тысячи квадратных километров, давно находился под контролем партизан. Органы Советской власти работу здесь не прекращали. Здесь даже школы работали всю войну. А колхозники минувшей весной провели сев, осенью убрали урожай, и оккупантам не досталось из него ни зернышка. Сейчас, в зимнюю непогодь, население вышло к партизанской магистрали, засыпало воронки, колдобины, ремонтировало мостики, устраивало из бревен объезды в узких местах дороги, чтобы могли разминуться встречные транспортные потоки, не возникло «пробок». Раза три Володин останавливал машину, мы с Кравчуком выходили и проверяли, как ведется засыпка ям, укладка и крепление бревен. Нужно сказать, что капитан Кравчук в мирное время был архитектором, строительство являлось для него знакомой областью, а за годы войны он вообще во многих вопросах поднаторел, стал и в прокладке дорог хорошо разбираться. Наблюдали мы за работой населения придирчиво, но промахов и недочетов не обнаружили. Чувствовалось, дело направляется опытной рукой. К Уборти подъехали вечером, обгоняя конные упряжки, волокущие к реке сосновые хлысты и бревна. По берегам Уборти, соединенным временным мостиком, ало-желтыми пятнами светились костры. Человек пятьдесят партизан и колхозников дружно забивали сваи под предназначавшийся для тяжелых танков мост. Картина была слишком необычной, чтобы не врезаться в память: как партизаны взрывают мосты, я видел неоднократно, но как они строят мосты в тылу противника — не наблюдал никогда и предполагать не мог, что увижу. Заметив остановившуюся «эмку» с красным флажком на радиаторе, работавшие стали подходить к дороге. Нас окружили, начались расспросы: откуда мы, что слышно о положении на фронтах, как жизнь на Большой земле. В тыл врага без свежих советских газет и журналов ни один человек не ездил, мы запаслись целой кипой номеров «Правды» и октябрьскими номерами «Крокодила». К газетам и журналам сразу потянулись десятки темных от холода, заскорузлых от тяжкой работы рук. Партизаны не советовали ехать ночью, да и в наши расчеты не входило переутомляться, искать в темени поворот на Собычин.

— Деревню-то, Пергу-то, немец сжег, но можно у людей в лесу заночевать, — сказали нам. — Эй, Данилыч! Слышь? Поди-ка! Приблизился немолодой, в потертом кожушке и овчинной шапке конусом колхозник, помигал красными от дыма веками:

— Проводить-то? Могу. Он привел в просторную землянку, где жил председатель колхоза и размещалось колхозное правление: у стен топчаны с пестрыми одеялами, в углу жестяная печка, на широком столе большая лампа из обрезанной снарядной гильзы, конторские счеты, вокруг стола лавки. Председатель, выслушав доклад Данилыча, подал нам руку. Был он невысок, сух, сед, бородат. Повесил счеты на стену, на гвоздик, кивнул жене, тоже не молодой, рыхлой и пригласил к столу. Шаркая валенками, председателева жена поставила возле лампы чугунок остывшей картошки в мундире, соль, крынку молока, нарезала черного хлеба. В землянку набивался народ. Пристраивались на лавках, топчанах, у порога. И как убрали со стола — пошли расспросы: далеко ли Красная Армия, когда она сюда, чего союзники так долго телились, да и нынче не больно торопятся, ай хотят на чужом горбу в рай въехать? Обида людей была понятна. Сами они не выжидали, когда будет сподручнее начать, а как пришел фашист, так и стали против. Сначала и винтовок всего несколько было, какие подобрать удалось. А потом пошло пошло! Отряд «Бати» [Речь идет об отряде Г. М. Линькова] поблизости объявился, Сидор Артемьевич Ковпак пришел, "Буйный"[Буйный — партизанский псевдоним A. M. Грабчака] страху на фрицев нагнал. Молодежь, окруженцы, мужики, какие покрепче, сразу к партизанам подались, обучились минному делу, стали вражьи эшелоны под откос пускать, а деды, хлопцы и бабенки побойчее — те свой, пергинский отряд организовали. Поначалу для обороны, а как переняли у партизан науку, начали и сами на «железку» захаживать, три фашистских состава на свой счет записали. Люди говорили об этом не кичась, просто чтоб показать, что даже не прошедшие армейской подготовки селяне и те могут воевать с врагом не без успеха, стало быть, английским и американским войскам сам бог велел! Мы с Кравчуком лучше пергинцев знали, каким в действительности был вклад полещуков в борьбу с оккупантами. Еще весной попал в руки наших разведчиков документ, свидетельствующий о беспокойстве врага за ту самую железную дорогу Олевск — Коростень, где действовали и пергинцы. Фашистское командование доносило по инстанции, что здешние партизаны хорошо вооружены, совершенно затерроризировали немецкую администрацию, уже в пяти-семи километрах от железной дороги появляться опасно, а взрывы мин продолжаются. И это было написано до летних ударов! Теперь же оккупанты даже на версту от железной дороги не рисковали отходить, засели на станциях, как в крепостях, окружив каждую деревню земляными валами, десятками огневых точек, усилив оборону артиллерией и пропуская составы крайне редко… Колхозники жили в землянках. Вместо дверей — маты из прутьев и соломы, окна — махонькие прорубы, заделанные кусками стекла, бычьими пузырями, бутылками. Скот стоял в утепленных лапником и снегом жердевых загонах, рядом с загонами высились стога сена. Тянуло запахом навоза, сухой травы, животных. Возле каких-то щитов председатель остановился:

— А это стенды. Завтра с утра газеты вывесим, почитают люди. И провел рукой по доскам:

— Может, скоро уж и радио слушать будем, как до войны. Коли мост-то для своих строим… Особенно бабы радуются. У каждой ведь там либо муж, либо сынок. Чем скорей кончится, тем надежды больше, что возвернутся… Когда проснулись, в жестяной печке гудел огонь, опахивало теплом. Попив чаю, простились с председателем и его женой, с оказавшимся поблизости от землянки колхозником, вернулись к Уборти. Работа шла своим ходом, клали настил. А нас ожидал стройный, в длинной шинели офицер — заместитель Верши-горы по диверсиям инженер-майор Сергей Владимирович Кальницкий. Он был предупрежден радиограммой.

— Решил встретить на полдороге, чтобы время не тратили, — сказал Кальницкий, — Участок для испытаний подобрали между Олевским и Белокоровичами, отсюда поближе будет.

— А диверсионная группа?

— В Замысловичах ждут. Мы оставались у моста, пока партизаны не забили в настил последний гвоздь и не замаскировали сооружение. Убедившись, что теперь мост невозможно будет обнаружить даже с низко летящего самолета, я дал знак Володину: заводи! ** Дорога от Уборти до Юрлова, где предстояло свернуть на проселок, шла местами летних боев. По обочинам валялись помятые, разбитые или сгоревшие вражеские грузовики и легковые машины. На капотах и на бортах «круппов», "спелей" и «даймлер-бенцев» чернели еще не смытые дождями партизанские эпитафии: "Партизанская мина угробила сукина сына!", "Подарунок от диверсанта Ковпака поломав гитлеровцам бока! " и другие, невоспроизводимые, но хлесткие. Добравшись до Замысловичей, попали на ужин.

— Не опоздаем с хлебосольством вашим? — спросил я Кальницкого.

— Ничего, время не позднее, а лошадки сытые, домчат живо! Учебно-боевая, диверсия. Испытания новой МЗД Перед выездом я сам установил в минах замедленного действия улучшенные электромеханические взрыватели, предупредил минеров, которым предстояло работать на железной дороге, что эксперимент крайне важен, нужна осторожность. В путь двинулись на двух парных конях и кошевке. Кальницкий не ошибся: лошадки бежали дружно, и близко к двадцати двум часам доставили на опушку старого леса. До железной дороги оставалось всего ничего — километра полтора, противник сам обозначал ее, пуская осветительные и сигнальные ракеты. Далеко слева глухо, отрывисто простучал пулемет. Мы с Кальницким и двумя разведчиками остались на опушке, а партизаны, разбившись на две группы, двинулись в поле. Вскоре их маскхалаты слились со снегом и темнотой. Одна группа должна была отвлечь внимание врага, другая — установить мины замедленного действия. Прошло минут двадцать. Внезапно на железной дороге, прямо перед нами, ракеты стали взлетать одна за другой, раздался лай собак, тут же заглушенный пулеметным грохотом. Я взглянул на Кальницкого. Инженер-майор оставался спокоен. Да и партизаны врагу не отвечали. А ракеты взлетали уже и справа, и слева, и пулеметы гремели на километр в обе стороны. Неужели обнаружил наших? Я хотел заговорить с Кальницким, но пулеметы стали бить реже, иллюминация потускнела, а потом и вовсе наступила полная тишина. Прошло еще десять или двенадцать томительных, выматывающих душу минут. И вдруг там, откуда взлетели первые осветительные ракеты и вгрызались в ночь первые вражеские пулеметы, сверкнуло, будто дальняя зарница вздрогнула, и через секунду-другую ударил взрыв. Сработала, как мы знали, первая граната замедленного действия. И уж тут враг запаниковал! Ракета одна за другой, пулеметы взахлеб, наперегонки, осатенело. А на дороге еще два взрыва. И ракеты догоняют друг друга, пулеметы опять колотит непрерывная дрожь, они снова пытаются отыскать и не могут отыскать партизан.

— Так. Первая группа задание выполнила, — удовлетворенно констатирует Кальницкий. Подтверждая его слова, над железной дорогой вспыхивает еще одна зарница и слышен еще один взрыв, вызывающий новый прилив ракетного неистовства и пулеметной трескотни. А новая зарница — в другом месте… Взрывы гранат замедленного действия продолжались с разными интервалами еще минут тридцать-сорок. На каждый взрыв враг отвечал десятками ракет и ливнями пулеметного свинца. Возвратилась группа отвлечения. Ее командир, невысокий минер, доложил, что задание выполнено, заброшены тринадцать гранат. Мы насчитали до этого только девять взрывов, но как раз грянул десятый. Но вот — стихло. Даже собак не слышно. Лишь изредка вспорет морозную тишину выпущенная фашистами для собственного успокоения пулеметная очередь. Вторая группа возвратилась ровно через час двадцать минут. Она установила обе МЗД, сделав все, что требовалось. Усаживаясь в кошевку, услышали взрыв одиннадцатой гранаты. Оставались еще две. Заниматься с ними гитлеровцам предстояло, пожалуй, еще долго. В Замысловичах нас отвели в просторную теплую землянку.

— Поспим, разбудят, — сказал Кальницкий. Разбудили затемно, принесли чаю, и едва забрезжило, мы снова поехали на давешнюю опушку. При дневном свете лес оказался не таким густым, плотным, как чудилось ночью, а до железной дороги с нашлепками бункеров и пулеметных гнезд и вовсе было рукой подать. Свистел утренний ветерок, колыхал в поле одинокие сухие стебли бурьяна, заносил партизанские следы.

— Глядите, — сказал Кальницкий. Я поднял бинокль, подкрутил окуляры. Мощные линзы придвинули высокую насыпь с запорошенным гарью снегом, лухлую нашлепку бункера и троих умывающихся снегом немецких солдат.

— Даже не догадываются, какой сюрприз им приготовлен! — усмехнулся Кальницкий. Окончательно рассвело. День настал пасмурный, унылый. Ладно еще снег с дождем не сыпал. Гул идущего поезда донесся со стороны Олевска. Повернули бинокли направо. Долго ждать не пришлось. Показалось восемь фашистских солдат с двумя ищейками и катящиеся за солдатами под уклон две железнодорожные платформы с балластом. В первую минуту я даже удивился: а если платформы возьмут разгон, что тогда? Но тут в поле зрения появился тянущийся за платформой канат, а там и бронепоезд показался, удерживающий платформу на канате. Вот оно что! Сначала, значит, пускают собак, чтобы вынюхивали тол, и если собаки идут спокойно, то пропускают платформы (они потяжелей, под солдатами мина могла не взорваться, а уж под платформой-то рванет наверняка!), и лишь в случае полной безопасности движется вперед бронепоезд… Солдаты и собаки остановились внезапно. Тут же и платформы замерли, удержанные бронепоездом. Донесся лай: ищейка обнаружила «мину», которой, разумеется, на этом месте не было: заменяли ее несколько неприметных для человеческого глаза крошек тола. Гитлеровцы засуетились, принялись устанавливать заряд взрывчатки. Расчет был прост: подорвать заряд, уничтожив коварную русскую мину. Заряд установлен, солдаты разбегаются, валятся в снег. Двадцать, тридцать, сорок секунд — взрыв! Выбит кусок рельса. Солдаты бредут к насыпи, поднимаются на нее, продолжают путь. Еще три раза ищейка предупреждала об опасности, и еще три раза гитлеровцы подрывали рельсы и убеждались, что мин нет. Тогда вражеские саперы решили, видимо, что пройденный участок уже не опасен, сняли с привезенных ими платформ и положили на выбитые участки дороги так называемые "рельсовые мостики", и махнули машинисту бронепоезда: можно! Бронепоезд тяжело, уверенно прополз над нашими минами замедленного действия в сторону Коростеня, где шел напряженный бой… Первая не обнаруженная противником мина должна была стать на боевой взвод примерно в четырнадцать часов, а первый вражеский состав появился со стороны Коростеня в 11 часов 40 минут. Волочил платформы с подбитыми танками и орудиями. Через рельсовые мостики состав еле полз. За ним, через двадцать минут, проследовал к Олевску поезд с классными вагонами и теплушками. Наверное, везли раненых. За поездом с ранеными появилась вагонетка: гитлеровцы привезли куски рельсов, сняли "рельсовые мостики" и залатали поврежденные участки полотна. Следующие поезда, один за другим, бодро проследовали к Коростеню из Олевска около 13 часов. Потом так же уверенно, уже на хорошей скорости, проследовали еще три состава: два из Коростеня и один из Олевска. Противник осмелел. Урочный же час приблизился. Вот и четырнадцать часов. Первая мина «проснулась». Очередной вражеский состав, появившийся со стороны Коростеня, толкая перед собой две платформы с балластом, идет со скоростью не менее пятидесяти километров в час. Спешит засветло добраться до Сарн. И все вагоны в составе — классные, офицерские! Ну!!! Мощный взрыв разметал снег, гравий, песок, шпалы и рельсы. Обе платформы и паровоз, увлекая за собой вагоны, поползли и рухнули под откос. Скрежет рвущегося железа, треск дерева, пламя… Из неупавших еще вагонов стали выпрыгивать на нашу сторону гитлеровцы: с противоположной стороны близко к дороге подходил лес, оккупанты боялись обстрела.

— Все в порядке. Поехали, товарищ полковник? — спросил Кальницкий.

— Поехали, товарищ инженер-майор! Беспорядочную стрельбу возле места крушения мы слышали еще долго: оккупанты отчаянно воевали с пустым придорожным лесом. Пограничная застава… в тылу врага Часа через два, воротившись к Перге, мы свернули на юго-запад и поехали вдоль Уборти к Собычину, где размещался штаб П. П. Вершигоры. Кальницкий с нами не поехал, у него имелись дела под Юрловом и Белокоровичами, приходилось руководствоваться картой. На шестом километре пути раздался негромкий хлопок, и машину повело влево. Володин затормозил, вышел на дорогу, почесал в затылке:

— Придется менять скат, товарищи! Пока он возился возле левого переднего колеса, вышли из леса два парнишки лет шестнадцати-семнадцати. Из-под облезлых шапок ушанок — длинные, давно не стриженные льняные волосы, жидкие ватнички стянуты немецкими ремнями с металлическими пряжками, с готическими надписями "Готт мит унс". Ребята подтвердили, что едем мы правильно, спросили, не Буйного ли ищем.

— А вы откуда его знаете?

— Мы-то?! И парнишки наперебой пустились рассказывать, как почти год назад, в марте, кто-то свалил недалеко от Олевска под откос два железнодорожных фашистских состава, а потом появился в их деревне партизанский отряд, а в нем командир и комиссар — пограничники, и среди бойцов много пограничников, а комиссар речь говорил, сказал, что это они два эшелона взорвали и что теперь все время будут рвать, а уйти — никуда не уйдут, а снова будет вроде погранзаставы. И еще сказал, чтобы люди от немцев не скрывали если те спрашивать станут, какой отряд здесь действует, кто в нем командир, сколько людей, как вооружены и куда ушли. Мол, советские партизаны детками и матками прикрываться не станут. И еще сказал, чтобы к ним на заставу по всем вопросам обращались, чтобы всех туда направляли, хотя бы полицейских переодетых: партизаны разберутся…

— И комиссар действительно сказал, где будет стоять застава? — не поверил я.

— А сказал! В Перге. Да там она и стояла. Володин сменил скат, мы попрощались с ребятами и двинулись дальше, но странный рассказ их не выходил из головы. Ехали медленно: Володин опасался повредить еще один скат. Дорога свернула в лес. Лапы елей под тяжестью снега опустились до наста, тонкие березки то тут, то там сгибало дугой. Миновали чащобу, когда до Собычина оставалось, по нашим подсчетам, не более семи километров. И вдруг…

— Остановите машину! — приказал я Володину. Мотор перешел на тихое урчание, мы распахнули дверцы. Так и есть: слух не подвел: со стороны Собычина доносились глухие разрывы снарядов и мин. Проехав еще три километра, снова остановились. На этот раз редкая артиллерийская стрельба и минометы слышались совершенно отчетливо, резко. А тут еще отрывистые пулеметные и автоматные очереди. И теперь определенно в самом Собычине, в расположении штаба Вершигоры. Мы не знали, что и подумать. Неужели бой?

— Конные! — крикнул Валуйкин. Верно из сероватой мглы, затягивающей собы-чинскую дорогу, вытемнились, с каждой минутой обретая более четкие контуры, трое всадников. За ними — санная колонна. В бинокль я разглядел на шапках всадников кумачовые полосы. Свои! Вышли на дорогу. Конные оказались походным охранением обоза с ранеными из Ровенского соединения партизан, которое возглавляли И. Ф. Федоров и Л. Е. Кизя.

— Что за стрельба в Собычине? — спросил кавалеристов Кравчук.

— Это-то? — Старший из всадников оглянулся. — Так ковпаковцы к рейду ж готовятся, оружие проверяют. Он произнес эту фразу равнодушно, его, видимо, не удивляло, что партизаны проверяют тяжелое вооружение всего в двенадцати километрах от Олевска, где противник держит крупный гарнизон. А ведь всего месяц назад Ковпак нанес по скоплению вражеских эшелонов в Олевске мощнейший удар, уничтожил все застрявшие на станции составы. Диверсанты-ковпаковцы и после этого чуть ли не каждый день пускали под откос фашистские поезда! Казалось бы, враг должен ответить карательными мерами, бросить против партизан большие силы, оттеснить их от железной дороги, уничтожить партизанский лагерь в Собычине. Не тут-то было! Нынче не партизаны, а оккупанты чувствовали себя находящимися в окружении и держали вокруг Олевска оборону, не помышляя ни о чем ином. Как жаль, что два года назад было иначе.

 

Глава 33. В отрядах

В селе Собычин, у Петра Петровича Вершигоры, мы оставались до утра 5 января нового, 1944 года. Тут и праздник встречали. Соединение Вершигоры первым из партизанских соединений уходило в дальний рейд. Затем должны были двинуться М. И. Наумов, С. А. Олексенко, А. З. Одуха, С. Ф. Маликов, Н. И. Мельник, A. M. Грабчак, И. Ф. Федоров, В. М. Яремчук, В. П. Чепига и другие прославленные партизанские командиры. Им предстояло взять под контроль железнодорожные коммуникации Станиславской, Львовской, Тернопольской, Черновицкой, Волынской, Ровенской и Дрогобычской областей. Для противника эти коммуникации имели первостепенное значение: на Юго-западном направлении, в группе немецко-фашистской армии «Юг» и «А», находилось более половины пехотных дивизий, сражавшихся на советско-германском фронте. В Украинском штабе партизанского движения не сомневались, что наши отряды и соединения нанесут по железным дорогам противника на территории западных областей Украины удар, не уступающий по силе удару прошлого лета… Штаб Вершигоры дислоцировался в Собычине, а другие части были разбросаны по округе. И Верши-гора, и его помощники в последние дни декабря и первые дни января надолго покидали "главную квартиру", проверяя обеспеченность батальонов всем необходимым для предстоящего марша, их вооружение, состояние боевой техники, выучку бойцов и командиров. В освобожденных партизанами населенных пунктах Олевского, Ракитянского и других районах ковпаковцы провели огромную работу по мобилизации населения в Советскую Армию. По призыву ковпаковцев в Собычин повалили толпы призывников с котомками. Напряженно работала партизанская призывная комиссия, производилось медицинское обследование призывников, из них формировались отделения, взводы, роты и батальоны. Они проходили строевую и даже огневую подготовку, занимались с ними и по тактике. Подготовленную пятитысячную колонну пополнения направили в Овруч. Вся эта мобилизация и подготовка пополнения производилась ковпаковцами буквально под носом у оккупантов, скованных действиями партизан на вражеских коммуникациях, В Собычине встретился я с Платоном Воронько. Бывший командир диверсионной группы командовал пятым батальоном соединения. Служебный рост был налицо, подчиненные (это и невооруженным глазом мы видели!) уважали своего командира, да и сам Воронько держался уверенно. Воронько полагал, что новая должность не помеха для диверсионного призвания. Мы разговорились о карпатском рейде. Воронько потерял в нем четырех людей. Одной из первых погибла задорная, золотокосая Лира Никольская. При минометном обстреле. Вспомнив товарищей, Платон отошел к оконцу, надолго замолчал… Провожали ковпаковцев в рейд ранним утром 5 января. Штабная колонна — кавалеристы головного дозора, боевое охранение, повозки со штабным имуществом, рота охраны, артиллеристы и минометчики — проходила мимо избы, где еще вчера размещался штаб. Над крыльцом уже не бился на зимнем ветру красный флаг. Местные жители стояли вдоль улицы, иные шагали обочь колонны. Партизаны весело перекликались с провожающими. Вершигора вскочил в седло, поскакал догонять своих. Вовремя успел уйти Вершигора, и не зря спешил. Каждый день-приносил новые известия об успехах партизан и Красной Армии. Вал наступления катился по пятам движущихся на запад партизанских соединений. Были освобождены Коростень и Олевск, настал черед городов и сел на Случи и Горыни. Из Киева, от Строкача, пришел приказ обследовать результаты действий партизанских отрядов на железной дороге Коростень — Сарны. Мы приступили к обследованию: объезжали дорогу, опрашивали местных жителей, железнодорожников. Приехав 10 января в Олевск, узнал уж и не помню от кого, что соединение Вершигоры три дня назад пыталось с ходу форсировать Случь, застать врасплох и истребить вражеский гарнизон города Столина, но потерпело неудачу, вынуждено было отойти и форсировать Случь севернее.

— Вы, кажется, хорошо знали комбата Воронько? — спросили меня, — В бою за Столин его ранило.

— В каком он госпитале?

— Кажется, отвезли в Собычин.

— Да какой же там госпиталь?! Минут через двадцать мы с Володиным и Валуйкиным уже катили в Собычин. По той самой дороге, которую еще не так давно прочно блокировали ковпаковцы. Платона Воронько разыскали в одной из собычинских изб. Военфельдшер расположившейся тут тыловой части делала ему перевязку. Открытая рана кровоточила. Губы у Воронько были бледные, глаза усталые-усталые.

— Вы? Здравствуйте, — сказал он. — Вот, не повезло… В самом начале…

— Лежите спокойно. Все будет хорошо… Выйдя с военфельдшером в сени, я шепотом спросил, выдержит ли Воронько перевозку.

— Рана нехорошая, еще бы миллиметр-другой, и конец, — сказала военфельдшер. — Но везти можно. А кто вы? Служебное удостоверение успокоило девушку. Я попросил еще несколько часов позаботиться о поэте-диверсанте, лично взорвавшем четыре эшелона, три вражеских танка, пять автомашин и одиннадцать мостов.

— Мне нужно связаться с железнодорожниками, товарищ военфельдшер, организовать немедленную эвакуацию Воронько в Киев.

— Все сделаю, товарищ полковник! Все! Она неотлучно просидела возле постели Платона до моего возвращения. Воронько со всеми предосторожностями перенесли в сани, доставили в Олевск и оттуда первым же составом повезли в Киев. Обидно было, что соединение Вершигоры лишилось такого замечательного диверсанта. Очень обидно! В соединении Грабчака Заканчивая обследование действий партизан на дороге Коростень — Сарны, я получил известие об окончательной ликвидации Центрального штаба партизанского движения и новый приказ Строкача: выехать под город Городницы, в соединение A. M. Грабчака, установить боевые качества соединения, изложить соображения о возможности его дальнейшего использования.

— Стой! Пропуск! — раздался громкий оклик. Повозочный остановил лошадь. Я откинул тяжелый ворот тулупа. Слева от саней — нетронутая, сверкающая белизна зимнего поля, справа — неподвижный, склонивший до сугробов отягченные снежными пластами зеленые лапы еловый лес. От елей отделились две фигуры в белых маскхалатах с автоматами. Из-под капюшонов маскхалатов виднелись козырьки зимних шапок. Такие шапки с козырьками, по рассказам, носили бойцы Грабчака. Я назвал пароль, услышав отзыв, сказал, что ищу штаб. Один из партизан сел боком на сани рядом с повозочным; — Вон за той елочкой сворачивай, и в лес! За "той елочкой" обнаружилась дорога не дорога, но довольно ровная просека, и этой просекой сани медленно поползли в глубь чащи… Провожатый доставил прямехонько к большой землянке командира соединения. В землянке находилось пять или шесть человек, все в военном, в меховых безрукавках, не разберешь, кто же из них Грабчак. Заметив, что я перевожу взгляд с одного командира на другого, один из военных, среднего роста, сухощавый, с глубокими складками возле губ, настороженный, представился:

— Майор Грабчак. С кем имею честь?.. Я назвал себя. Выражение настороженности исчезло с обветренного лица командира соединения:

— Проходите, проходите, товарищ полковник! Давно ждем. Из Киева сообщили, что едете.

… 17 января 1943 года два транспортных самолета полка Гризодубовой поднялись с подмосковного аэродрома и взяли курс на озеро Червоное в лесах Белоруссии. На борту самолета находились хорошо подготовленные для действий в тылу врага десантники, в основном бывшие пограничники. Командир группы, ее комиссар и начальник штаба тоже были пограничниками. Группа приземлилась на костры Ковпака на льду озера Червоного. С этого и начинается история партизанского соединения Андрея Михайловича Грабчака, известного в народе под именем Буйного: таким псевдонимом Андрей Михайлович подписывал листовки, которые разбрасывались и расклеивались в оккупированных городах и селах. Первое пополнение в группу поступило из при-озерского села Ляховичи: жители провели добровольную мобилизацию и привели к десантникам семнадцатилетних и восемнадцатилетних парнишек. Во главе «депутации» стоял древний ляховичский дед.

— Ты, командир, не гляди на наши лапти! — сказал дед Грабчаку. — Ты в глаза ребят гляди! Они, внуки мои, не подведут. Только дай им, чем фашиста бить! «Новобранцам» велели нарезать из парашютного шелка портянки, обернуть как следует ноги, и выдали автоматы:

— Пройдете обучение — примете присягу! Потом в отряд влилась группа диверсантов под командой старшего сержанта Вячеслава Антоновича Квитинского. Квитинский был артиллеристом, в начале войны попал в окружение, с такими же смельчаками, как сам, ушел в белорусские леса, участвовал в засадах на гитлеровцев, вступил в один из партизанских отрядов, а когда тот был разбит в бою, возглавил группу уцелевших бойцов и действовал самостоятельно. В начале марта отряд Грабчака появился под Олевском, пустил под откос два фашистских эшелона. В отместку гитлеровцы налетели на село Юрлове, подожгли его, убили несколько жителей, а остальных собрались угонять в Германию. Крестьяне сообщили о беде Грабчаку. Партизаны устроили засаду, часть карателей перебили, часть обратили в бегство, захваченное у врага оружие раздали освобожденным юрловчанам, посоветовали им создать собственный партизанский отряд. Крестьяне так и поступили. Юрловский отряд постепенно окреп, принимал участие в боях с гитлеровцами, совершили две диверсии. Эхо взрывов на железных дорогах и пулеметных партизанских очередей расходилось далеко в лесу, " Грабчаку тянулись и тянулись люди… К моменту нашего приезда соединение состояло из пяти отдельных отрядов, организованных наподобие погранзастав, и кавалерийского эскадрона, державшего под седлом отбитых у гитлеровцев чистокровных скакунов. В отрядах и эскадроне служили и русские, и узбеки, и белорусы, и туркмены, и казахи, словом, оно оказалось многонациональным. На счету соединения было 106 пущенных под откос вражеских эшелонов, бронепоезд, немало автомашин противника с солдатней и грузами, подорванные мосты, в том числе уже упоминавшийся мост вблизи Олевска, уничтоженный с помощью торпеды. Я вспомнил пареньков, встреченных по дороге к Перге.

— Скажите, верно, будто вы советовали жителям Юрлова не скрывать ни численности вашего отряда, ни путей вашего отхода? — спросил я Грабчака и его комиссара Н. М. Подкорытова. Командир и комиссар переглянулись:

— Да, было такое… — весело ответил Подкорытов — Понимаете, важно было показать людям, что мы сюда пришли надолго и будем хозяевами. Мы ж себя даже не отрядом, а погранзаставой называли.

— Тоже не случайно, — вставил Грабчак-Народ по традиции привык пограничникам во всем помогать!

— Точно! — продолжил комиссар. — Эту традицию мы и хотели воскресить! А еще — хотели показать, что приковали врага к коммуникациям и не боимся его. Пусть идет по следу. Ему же хуже: в засаду попадет.

— И все же вы рисковали… " — Ничуть, товарищ полковник! — живо возразил Грабчак. — Охраняя дороги да поднимая паровозы, противник не может бросить против партизан крупные силы. А мелкие подразделения уничтожать не трудно. Мы ж не сидели и не ждали, когда догонят, мы кое-какие меры предпринимали: профессионалы все-таки!

— Значит?..

— Значит, били немца там, где не ждал. И на мины враг нарывался, и на засады напарывался, быстро отучился наши следы вынюхивать. Но у нас претензии к штабу есть, товарищ полковник!

— В чем?

— Мало даете тола и мин. Приходится очень много времени и сил тратить на добывание взрывчатки. Больше, чем на использование! А между прочим, чем больше мин мы ставим и подрываем эшелонов, тем меньше у фрицев возможностей для проведения карательных операций! Они тогда дни и ночи, как псы, у железных дорог сидят, подступы к ним охраняют да завалы из вагонов и платформ растаскивают. Зато чуть снизишь диверсионную активность — наглеют, даже прочесами занимаются! Николай Михайлович Подкорытов поддержал командира:

— Без мин и взрывчатки — беда! Ведь их широко использовать можно! И, смеясь, рассказал, как применяли они минно-подрывную технику для устройства разного рода сюрпризов: то денежный ящик заминируют, то «посылку» пошлют, то, зная пристрастие оккупантов к куриному мясу, пожертвуют каким-нибудь курятником… Особенно отличался смелостью и умением применятьминнуютехникукомандиротряда "Красный фугас" В. А. Квитинский. В городе Городница располагался гарнизон немцев, который часто беспокоил партизан. Было решено уничтожить этот гарнизон не вступая с ним в бой. Нашли двух крестьян, которые согласились на площади напротив школы, превращенной в казармы, продавать кур. Один крестьянин испугался, а второй поехал. Он с подводой остановился напротив нужного здания. Солдаты, увидев товар, бросились к подводе. Крестьянин, сказав, что у него важный заказ, взял несколько клушек и поспешил скрыться. Немцы на-бросилиь на кур. К ноге одной из них была привязана чека взрывателя. Сработал 50 килограммовый заряд, от которого пострадало много солдат. Гарнизон решено было эвакуировать, но пути эвакуации партизаны также успели заминировать. Таким образом вывозить гарнизон пришлось самолетами. Рассказали и о подпольной работе в Олевске, где смело действовал партизан-пограничник Семей Андреевич Апарнев. Кроме соединения A. M. Грабчака, мы посетили в то время и соединения Каменец-Подольской области, которыми командовали С. А. Олексенко, А. З. Одуха и Ф. С. Кот. Это происходило уже в середине февраля. Действовали названные соединения в основном в тактической зоне обороны противника, оказывали непосредственную помощь частям наступающей Красной Армии, а до этого удачно проводили операции на железной дороге Шепетовка — Тарнополь, которая приобрела исключительно важное значение после того, как гитлеровцев вышибли из Киева. Разрушая небольшие мосты, широко применяя мины замедленного действия, партизаны с сентября сорок третьего года не позволяли гитлеровцам осуществлять по этой дороге сквозное движение, а при отступлении не дали оккупантам возможности сильно разрушить ее. После отступления противника на участке Шепетовка — Тарнополь остались неподорванными все рельсы, сохранился ряд мостов и станций. Оккупанты не сумели вывезти, бросили на станциях горы зерна, сахарной свеклы и других продуктов. Начиная с лета, партизаны нанесли противнику огромный урон, главным образом в паровозах, вагонах, платформах, боевой технике и выведенных из строя во время перевозки солдатах и офицерах. Сами партизаны потерь при этом почти не понесли. Зато очень тяжело пришлось партизанским соединениям в открытых боях с врагом. Мне пришлось стать свидетелем одного такого боя — за Изяславль. Утром 16 февраля, когда мы подъезжали к Изяс-лавлю, партизаны двенадцати отрядов численностью около двух тысяч трехсот человек, действуя совместно со стрелковым полком Красной Армии, ворвались после артподготовки в город и вели бой на улицах. Противник дрался ожесточенно. Узнал от раненых, где ближайший командный пункт. Добрался до окраины города, до полуразрушенной хаты, среди командиров сразу узнал Степана Антоновича Олексенко. Замечательный это был человек, скромный, мужественный командир и опытный партийный вожак, возглавлявший подпольный Каменец-Подольский обком партии, обком, который нигде и никогда не конспирировался, а стоял во главе вооруженной партизанской борьбы и вынуждал конспирироваться оккупантов и их прислужников. Не виделись мы месяцев восемь. Олексенко, как мне-показа-лось, осунулся, загорел.

— Сидайте, сидайте, будь ласка! — пожал руку Степан Антонович. — Почекайте одну хвилину. Это ж ни диверсии. Ни! Разобрался с чем-то на карте, отправил связного к Одухе. поднял глаза:

— Як армия працуемо! Вот тильки без пушек и танков! Часа через три противник был выбит из города, но из отрядов донесли о больших потерях, и Олексенко помрачнел. Тем более что дальнейшее продвижение стрелкового полка и партизан противник задержал.

— Почнет контратаковати! — беспокоился Степан Антонович, — Непременно почнет! А у нас же одни автоматы да винтовки с пулеметами! Он отдал приказ окапываться, беречь боеприпасы, по возможности минировать подступы к передней линии обороны. Противник действительно предпринял несколько контратак. Они были отбиты, но с новыми тяжелыми потерями среди партизан. Гибель людей Олексенко переживал мучительно. Особенно потрясла его смерть четырнадцатилетнего Вали Котика, пионера из села Хмелевка Шепетовского района Каменец-Подольской области. Валя Котик выполнял задания подпольщиков и партизан с сорок первого года, при выполнении заданий был дважды ранен, и Степан Антонович втайне от мальчика приказал беречь его, но Валя принял участие в бою.

— Як сына ридного жаль! Як сына! — восклицал Олексенко. — Такой хлопец, а загинув, колы и война закинчуется! Э-эх! Возвратившись через два дня в Киев, я доложил Т. А. Строкачу, что все проинспектированные отряды боеспособны, рекомендовал не использовать их в открытом бою, а довооружить, снабдить в достаточном количестве взрывчаткой и минами замедленного действия и как можно скорее направить в глубокий вражеский тыл. Рекомендации были приняты. Тогда же штаб отклонил ходатайство командиров некоторых партизанских соединений о передаче их в состав Красной Армии и преобразовании в стрелковые дивизии: война во вражеском тылу продолжалась. А самым приятным было, что начальник УШПД, и ранее высоко ценивший деятельность A. M. Грабчака, представил его к званию Героя Советского Союза. Представление было поддержано ЦК КП(б)У, и звание Героя Советского Союза A.M.Грабчаку вскоре присвоили

 

.

Глава 34. Весна 1944 года

Вскоре после нашего возвращения в Киев Строкач приказал создать группы для обследования действий партизан на освобожденной территории Украины, прежде всего — на железных дорогах в тылу врага.

— Обследование по горячим следам необходимо для правильного выбора средств и способов дальнейшей партизанской борьбы, — сказал Тимофей Амвросиевич.

— В нашем штабе сомнений на счет этих средств и способов, кажется, нет, товарищ генерал!

— В нашем — нет. Но у других товарищей могут появиться. Отстаивать же свою точку зрения надо с фактами в руках. Тем более что предстоит оказывать помощь зарубежным партизанам: граница близко! Руководить обследованием Строкач приказал мне. Работа предстояла огромная. Мы смогли завершить ее в относительно короткие сроки лишь благодаря помощи воссозданных на освобожденной территории партийных и советских органов. Группы технического отдела УШПД осмотрели в общей сложности 15 800 километров железнодорожных участков. Опрашивали оказавшихся в оккупации путевых обходчиков, стрелочников, машинистов поездов, кочегаров, жителей расположенных вблизи магистралей населенных пунктов, изучали захваченные у врага документы. Наибольший интерес представляли журналы немецких восстановительных поездов. В этих журналах скрупулезно записывалось время совершения диверсии, время вызова восстановительного поезда, время его выхода на линию и прибытия к месту диверсии, время окончания восстановительных работ и начала движения поездов, данные о характере повреждений пути и подвижного состава, а также сведения о раненых и убитых во время диверсии немецких солдат и офицеров. Свидетельства очевидцев и данные документов противника показывают высокую эффективность действий партизан на коммуникациях. Несмотря на сильную и все возрастающую охрану, диверсионные группы продолжали пускать под откос поезда и подрывали автомашины с живой силой и боевой техникой врага. Уже зимой 1941/42 года небольшая молодежная группа К. С. Заслонова и А.Е.Андреева пустила под откос 6 вражеских поездов и вывела из строя 170 паровозов, умело применив угольные мины, созданные еще до войны. Удары партизан по коммуникациям оккупантов нарастали и летом 1943 года достигли своего апогея. Действиями на коммуникациях оккупантов советские партизаны нанесли им урон, в десять раз превышающий тот, который нанесла нашим путям сообщений фашистская авиация, сбросив свыше 100 тысяч авиационных бомб. Изучив доклады групп обследования, Строкач сказал:

— Теперь есть неопровержимые факты, подтверждающие правильность позиций штаба в вопросах войны на вражеских коммуникациях. Это очень хорошо. Очень! В боевых операциях на коммуникациях оккупантов отличились тысячи советских патриотов. Многих наградили орденами и медалями, а лучших удостоили звания Героя Советского Союза: А. Азончика, В. Бондаренко, В. Квитинский, ф. Кухарева, В. Клокова, А. Исаченко, Э. Лавриновича, Г. Линькова, Ф. Малышева, В. Парханевича, Г. Токуева, Д. Резуто, В. Павлова, М. Петрова, В. Яремчука и других. Удлинялись дни, дули теплые южные ветры, окутывались зеленым дымом листвы леса, чернели отваленные плугом пласты чернозема, армия сбрасывала шинели — наступала весна. Войска 2-го Украинского фронта 8 апреля перешли границу с Румынией, часть войск 1-го Украинского фронта вышла на границу с Румынией и Чехословакией, а другая часть войск 1-го Украинского фронта и войска левого крыла 1-го Белорусского фронта вплотную приблизились к границе с Польшей. В мире веяло новой весной — весной грядущей Победы.