Секретарь валенсийского провинциального комитета коммунистической партии Испании остался доволен действиями группы под Теруэлем.

– Дело пойдет в гору! – сказал мне Рудольфо, когда мы возвращались на квартиру Доминго из провинциального комитета партии.

Жена капитана пригласила всех к столу.

Ждали Хуана. Он остался закрыть машину. Внезапно на улице прогремели выстрелы. Мужчины вскочили и побежали вниз. Слышались крики. Вышли и мы с Росалией.

Перед подъездом, возле «форда» лежал Хуан. Голова его беспомощно склонилась, по асфальту расползалось темное густое пятно. Правая рука как бы защищала пробитое сердце.

Росалия всплеснула руками и вскрикнула высоким, пронзительным голосом.

Убийц уже задержали. Они оказались анархистами и, отбиваясь, орали.

– Мы потребовали документы, а он схватился за пистолет…

– А чего же вы, сволочи, побежали, если вы правы?

Толпа собиралась и угрожающе гудела. Оба анархиста со скрученными за спиной руками замолчали.

– Им понадобилась машина! – крикнул кто-то из толпы. – На фронте воевать их нет, а в своем тылу грабить они могут.

– Пристрелить собак, пристрелить! – слышались крики возмущенных людей.

Но нашлись и заступники.

– А если шофер вместо предъявления документов вынул пистолет? – услыхала я дребезжащий сиплый голос, он показался мне знакомым. Проходившая машина фарами осветила толпу, где появился защитник, и я увидела высокую фигуру с черно-красной повязкой на шее. Это был тот самый анархист, который задержал нас на контрольно-пропускном пункте под Теруэлем. С ним была кучка анархистов, которые начали было защищать убийцу, но огромное большинство собравшихся было против этих незванных адвокатов, и они поспешили ретироваться.

Хуана хоронили на следующий день. Гроб отвезли к валенсийскому кладбищу – сементерию. Там его подняли на руки родственники и друзья. Трагическая смерть Хуана потрясла всех. К нему мы привыкли, как к отчаянному Рубио и к маленькому Пепе. Перед сементерием происходило последнее прощание. Высокий сутулый морщинистый старик – отец Хуана – медленно подошел к открытому гробу. Он держался твердо, но, коснувшись высокого лба Хуана, задрожал. Сухая стариковская рука судорожно растрепала чуб покойного сына.

– Бандиты! Убили!.. – вырвалось у него.

За ограду прошли только мужчины, женщины, кроме меня, остались перед воротами в колясках траурного кортежа. Таков обычай в Испании – женщинам не разрешалось входить в сементерий, где хоронят умершего.

Гроб вдвинули в глубокую нишу в стене сементерия, отверстие заложили кирпичами и замазали цементом.

К нам подошел брат покойного. Он был ниже ростом убитого, черноволос и круглолиц.

– Висенте, – назвался он. – Возьмите меня к себе. Хочу заменить брата.

Доминго взял Висенте вместе с его машиной.

На другой день Рудольфо уже занимался с группой Доминго на железной дороге Валенсия – Куэнка – Мадрид. Дорогу никто не охранял. Ставили различные мины под рельсы и под шпалы, ставили сбоку рельса. Проходили поезда, запалы взрывались, но машинисты этого не замечали. Все шло благополучно.

После обеда стали тренироваться в применении мин «рапидо», то есть скоростных. Установка их производилась непосредственно перед проходом поезда, и наиболее ловкие минеры ставили мину с колесным замыкателем меньше, чем за 30 секунд.

Вот вдали появился поезд. Диверсанты бросились к железной дороге, заминировали ее и быстро отошли. Скорый пассажирский приближался. Мы заметили слабые вспышки запалов «мин». Внезапно донесся не то выстрел, не то взрыв, и машинист, заметив что-то неладное, остановил поезд.

Из вагонов начали выбегать военные с винтовками и пистолетами в руках, вылез и машинист. Все пошли к тому месту, где произошел взрыв, и там нашли остатки нашей «мины».

Машинист жестикулировал, показывая в нашу сторону. Возможно, он издали заметил, как отходили с железнодорожного полотна минеры. Такой оборот событий нам ничего хорошего не предвещал. Мы находились в 250–300 метрах от остановившегося поезда, за невысокой каменной оградой, а наши машины стояли в 200 метрах от нас. Раньше, чем кто-либо из пассажиров организует поиски диверсантов, мы могли бы сесть в машины и уехать, но это могло вызвать печальные последствия: начнется следствие, может подняться вредная шумиха, доберутся тогда и до нас. Надо было опередить события. Между тем из вагонов вышли почти все пассажиры, и большая группа военнослужащих скопилась в том месте, где была установлена злополучная «мина».

– Слушай, Доминго, надо спасать положение, чтобы не было большого переполоха, – перевела я слова Рудольфо. – Идите к поезду и докажите, что никаких диверсантов не было и нет, что это занимаются саперы.

Доминго не ожидал такого предложения и, вопросительно глядя на Рудольфо, спросил:

– А если они заберут нас и увезут в Валенсию, а там передадут в комендатуру?

– Не дожидайтесь, чтобы забрали, а сами попроситесь доехать до Валенсии, но прежде убедите старших командиров, которые едут в эшелоне, что это не диверсия, что диверсанты кирпичи не ставят.

– Пойдемте, товарищ капитан! – предложил сообразительный Маркес.

– Ладно, пойдем! – согласился Доминго и, взяв с собой еще четырех человек, направился к толпе, собравшейся у середины поезда, где нашли остатки нашей «мины “рапидо”».

Издалека мы не могли расслышать, что произошло в толпе с приходом Доминго, но, к нашему удовлетворению, минут через пять пассажиры стали расходиться по вагонам. Вместе с ними исчез и Доминго со своими людьми.

Мы сели в машины и поехали в школу. По пути выяснили, что Буйтраго-младший, вопреки приказу, не прикрыл электрозапал балластом и получился сильный звук. Эта «шалость» молодого Буйтраго могла нам дорого обойтись.

К нашему прибытию в школу Доминго еще не возвратился. Мы рассказали о печальном инциденте и с нетерпением ждали капитана. Наконец он явился, и по виду его и его людей было понятно, что все обошлось благополучно.

– Все хорошо, – начал капитан Унгрия. – Правда, подходить к толпе было страшновато. Мы слышали такие выражения, от которых у нас мурашки по телу пошли: «диверсанты», «пятая колонна», «фашисты».

– Что случилось? – спрашиваю я, и мне наперебой стали рассказывать о взрыве и найденной мине, которую, однако, никто не решался извлечь. Действительно, макет взрывчатки производил впечатление. Тут Маркес раньше, чем успели опомниться, наклонился и вынул «мину».

– Да то не взрывчатка, а какие-то кирпичи! – сказал он громко, показывая на шашку «тротила», и сразу разбил мину о рельс. Все обрадовались открытию.

– По вагонам! – скомандовал находившийся тут майор, и все стали расходиться по своим местам.

– Подождите! – обратилась я к Доминго, – дайте я переведу Рудольфо, который не понимает, в чем дело.

Доминго сделал паузу и, когда я закончила переводить, продолжал:

– Я решил ехать в поезде и рассказать майору о том, что я видел, как саперы занимались и уехали на грузовике. Майор оказался не из паникёров и согласился с тем, что действительно республиканским саперам следует учиться минировать.

Позже Доминго рассказывал, что он однажды встретил этого майора на фронте, под Сарагосой, и тот, уже зная о крушениях поездов в тылу мятежников, сказал:

– А не зря практиковались саперы тогда под Валенсией!

– Да, не напрасно! – подтвердил капитан Унгрия.

А тогда Доминго нашел виновного и долго его отчитывал, предупредив, чтобы в другой раз такой «удали» никто не проявлял.

После возвращения с Теруэльского фронта в Валенсию я жила в квартире капитана Доминго. С ним Рудольфо вечерами беседовал по тактике действий в тылу противника, рассказывал о борьбе советских партизан в годы войны против белогвардейцев и иностранных интервентов. Изучали обстановку на фронтах и в тылу мятежников, говорили о предстоящих походах на южном фронте, куда намечалось перебросить нашу уже выросшую группу, получившую боевое крещение под Теруэлем.

Здесь я подружилась с женой командира группы – Росалией и, как своих детей, полюбила ее маленькую дочь Терезу и сына, восьмилетнего Антонио. Девочка увлекалась «хозяйством». То заводила стирку, то подметала, то перестанавливала игрушки. Она была спокойной и послушной. Хотя ей не было шести, она уже помогала матери.

Восьмилетний Антонио был не по годам смышленым, добрым и смелым. Росалия часто горько плакала. У нее в занятой мятежниками Севилье остались мать и две дочки. Ничего она о них не знала. Случилось это так.

В середине июля она с Антонио и Терезой поехала в Валенсию, а в это время начался мятеж, и фашисты захватили Севилью.

Прошло уже полгода с начала фашистского мятежа. Много тысяч детей стали сиротами, много матерей и жен потеряли своих детей и мужей, да и многие тысячи детей погибли в результате фашистского мятежа от налетов авиации интервентов. Росалия переживала разлуку с дочерьми и матерью, и все искала среди беженцев тех, кто был в Севилье. Но долго ей не удавалось узнать о судьбе своей семьи.

Группа росла. Обучалась, ее могли внезапно направить на фронт, но взрывчатки у нас не было. Рудольфо узнал, что в Картахене есть устаревшие глубинные бомбы. Он получил записку от Березина на имя товарища Николаса с просьбой помочь взрывчатыми веществами.

– На фронте – сражения, а в Валенсии – коррида, – возмущался Рудольфо, когда я в воскресенье провожала его в Картахену к Николасу за толом, а навстречу на корриду валили целые толпы празднично одетых людей.

По улице с вокзала шли беженцы, а рядом – добровольцы, будущие интербригадовцы. Их мы узнали по будничной одежде, по тому, как они удивленно смотрели на нарядную толпу.

Преодолевая все преграды, со всех концов земного шара, из 54 стран в Испанию устремились антифашисты, полные решимости помочь испанскому народу в его борьбе.

– Да, среди них есть братья-славяне, – заметил Рудольфо, – прислушиваясь к их говору. – Вот это здорово! Они могут говорить по-испански! – добавил он.

Тогда я не придала значения его словам, но если бы я знала, что он имел в виду, то моя судьба сложилась бы иначе.

Работать с Рудольфо было очень тяжело, иногда он явно высказывал свое недовольство моими переводами.

Беседы с капитаном Доминго Унгрия и членами его группы, занятия, переводы сводок отдельных сообщений и очерков о делах на фронте. И так с раннего утра до позднего вечера. Иногда я настолько уставала, что не могла переводить содержание очерков и сообщений об обстановке на фронтах.

После первой вылазки в тыл мятежников под Теруэлем отношение Рудольфо ко мне сразу резко изменилось, он уже не просил меня переводить сводки и очерки из газет и не посылал будить меня, а чтобы я не опаздывала к завтраку, купил мне маленький будильник.

За два месяца трудной работы у меня не было ни дня свободного времени. И только после отъезда Рудольфо в Картахену я встретилась с подругами по Институту иностранных языков и Международной ленинской школе.

На следующий день Рудольфо возвратился и привез большие металлические бочки, полученные им у Николаса, которые назывались глубинными бомбами.

Сальвадор с помощью провинциального комитета партии достал два больших котла, и Рудольфо начал выплавку тротила из бомб.

Занятие не только опасное, но и утомительное. В котлы, наполненные водой, укладывали большой зловещий цилиндр весом около полтонны. Плавили под Валенсией, вдали от жилых зданий, и когда в первый день под котлом с бомбой и водой запылал костер, полный, всегда веселый лаборант Санчо Састре заметил:

– Опасно работать с динамитом, а тол выплавлять, может быть, еще опаснее и тяжелей.

Два дня плавили тол, разливали его в формы, наконец, закончили. На третий день Рудольфо и Доминго вызвали в штаб и приказали срочно выезжать на южный фронт в Андалузию. Все обрадовались. Доминго уже давно просился туда со своей группой, он там родился, там зима теплая и местность ему знакомая, да и очень ему хотелось вырвать из оккупированный мятежниками Севильи своих дочерей и мать жены.