Шел третий день, как я лежал в поселковом стационаре: ныряние на дно без маски не прошло даром. Глаза опухли и слезились. В них словно застряли битые кирпичи. Мне поднимают веки, осматривают, заливают в пазухи едкую жидкость и ничего не говорят.

Врач, абсолютный сухарь, едва разевает рот. Оттого он выглядит еще загадочнее. Зачастую этим способом пользуются профаны, чтобы скрыть некомпетентность. Так оно и есть, иначе он не сидел бы в глуши. Вероятно, он думает: «Полковник мог обратиться в поликлинику УВД, но не захотел. Так пусть терпит…» Он прав. Придумал, где купаться с открытыми глазами. Горожане в квартирах надобность справляют, и вся прелесть от надобности прямиком в реку, а оттуда – вплоть до Обской Губы… Ты и банку-то до сих пор не удосужился открыть. И всё потому, что гляделки не смотрят…

В больнице не хватает лекарств. Они делают примочки, однако нутром чую, что они мне будто мертвому припарки. Как текло из глаз, так и течет. Гной сплошной. Это меня совершенно не устраивает, потому что долго в этой богадельне нельзя мне прохлаждаться. Отлежу день-два и сделаю отсюда ноги, пока до смерти не залечили. Возможно, меня давно вычислили и только ждут нарочных, чтобы передать с рук на руки. Через полчасика, должно быть, вернется из аптеки матушка с лекарствами – я собственноручно выписал себе рецепт. В аптеке оно должно быть – за деньги у нас все есть. Сказал об этом врачу, тот ноздри раздул: своими средствами вылечим, не вмешивайтесь в лечебный процесс. Авиценна.

Тихий час. Я лежу и парюсь в душной палате. Мне бы на воздух, но нельзя. Выпишут за нарушение режима «содержания». Не выдержав, я встал с кровати и, спустившись со второго этажа деревянными ступенями, вышел-таки во двор и сел на лавочку.

Матушка задерживалась. По всем подсчетам ей давно следовало быть. Возможно, в аптеке не оказалось лекарств и она навострила лыжи в город. Антибиотик, уверен, мне помог бы.

Из-за угла стационара вывернулась фигура – мужик. Лицо у мужика помято, словно капот машины после аварии. На ногах ботинки с заклепками. На худых плечах спецовка. Как видно, слесарь из местных. Мужик опустил на тротуар стальной инструментальный ящик, положил рядом газовый ключ и, зажав между ног все это хозяйство, чтобы не убежало, принялся лазить по очереди в карманы. Однако в них не оказалось того, что он искал. Для верности мужик еще раз похлопал себя по карманам и тут, словно только что, заметил меня.

– Сигаретой не угостите? – с надеждой спросил он.

Мой ответ обескуражил его. Он вновь хлопнул себя по брючному карману и качнул головой: надо же так было случиться, брал с собой курить, а сигарет почему-то не оказалось.

На тропинку вывернулась из-за угла матушка и поспешила в нашу сторону. В руке она несла свернутый прозрачный пакет.

– Вот, купила, что ты просил.

Мужик округлил глаза, таращась в мою сторону.

– Так это он, Петровна? – спросил мужик, вскидывая брови. – Никогда не узнал бы. Что у тебя? Глаза болят?

– Чачин?

– Он самый!

– Сколько лет…

Я смотрел на друга и не узнавал. Напрочь стоптался человек: и рост не тот, и всё остальное, и выправка. Что с тобой стало, матрос?

– Никогда не узнал бы, – бормотал Чачин, качая головой.

Он будто хотел вызвать ответную реакцию, но я был сдержан. Приятно и даже радостно видеть знакомого живым и невредимым, но это как на войне: раздаётся команда «по коням», и мимолетная встреча позади. Чачин согнулся вопросительным знаком и трясет головой, словно маятником. Он вспоминает.

Я соглашаюсь:

– Да, да. Конечно, это невозможно забыть…

Мы учились в начальной школе. Переросток Миша Бянкин от скуки ронял на пол карандаш и в его поисках ползал потом возле учительского стола, заглядывая молоденькой Валентине Ивановне под подол. В классе вдруг раздавался смех. Белокурая учительница ничего не понимала.

Чачин мог испортить мне всю погоду и перемешает карты. Он перевернет вверх тормашками всю колоду. Судя по трясению головы, не может не перевернуть. Жаль. Теперь в поселке будут знать: «Кожемякин явился в отпуск. Никого из друзей еще не навестил, но в больницу попасть успел. Реку носом бороздил – потому лежит теперь пластом… Сам полковник, но, говорит, генерала обещают дать…» С этой секунды Чачин страшнее мины замедленного действия. Для кого-то он, может, не мина вовсе, а клад бесценный. Наткнись на него заинтересованное лица, и Кожемякин – вот он, на ладони. Для деревенских ни для кого не секрет, что тетка Анна Аникина – это мать Тольки Кожемякина, парня из Москвы.

Я вынул из пакета глазные капли. Чтобы капать себе их в глаза – не так это сложно. Лечиться можно и амбулаторно. Вместо этого меня законопатили в стационар и не говорят, когда выпишут. Лечение тянется третий день, улучшений никаких, и это уже надоело. Тоска болотная в период лета.

Из стационара вышел к подъезду врач.

– Вы здесь? – сверкнул медик ядовитыми зубами. – Между прочим, вы нарушаете режим. Мы положили вас сюда только из необходимости…

– Больше не повторится, – дурашливо отчеканил я, неожиданно решив сегодняшним же вечером удрать в неизвестном направлении.

– Леша в ограде работает, – говорила мать, – при больнице. Я тебе, Толя, писала.

Чачин кивал, всё больше трясясь.

– Надо нам встретиться, как-нибудь посидеть, – повторял он. – Всё-таки друзья…были.

– А хоть сегодня, – осмелел я, заметив, что лечащий отправился в хозяйственный блок. – Приходи к нам домой. Я отпрошусь. Не такое у меня сильное заболевание, чтобы отлеживаться. И мужиков остальных прихвати. Можешь?

Чачин мог. Он достанет их хоть из-под земли и часикам к семи будет. Потом он вдруг вспомнил, что в хирургическом отделении течет кран.

– Пока, – сказал он и протянул руку.

– Тебе же лечиться надо, – хмурилась матушка. – У тебя же глаза…

Чачин ушел. Матушка вздыхала, глядя на половицы крыльца. Ей тоже пора.

– Иди, мама. Вечером поговорим, – сказал я и, забрав из ее рук медикаменты, ушел в стационар. Благополучие одиночества закончилось. Скоро пройдет слух: Кожемякин приехал, но почему-то всех избегает. Заелся, видеть никого не хочет…

Вечером в домик матери пришли мужики с Чачиным. Я оказался четвертым. Накрытый стол ждал гостей, а хозяин был выздоровевшим, он сам себя вылечил. Поднявшись в стационар, я сначала обработал глаза каплями. После того как слезы унялись, стеклянной лопаточкой положил мазь под веки. Вскоре, через какой-нибудь час, зуд прекратился. Удачным оказался диагноз, а также и рецепт, выписанный собственноручно. Зачем только в больницу обращался, время терял. Зато встретил там Чачина.

Мы выпили по первой и нехотя закусили, а закусив, налили по второй и по третьей, вспоминая теперь не только учительницу Валентину Ивановну, но и всех остальных обоего пола – кто и где живет, да и жив ли еще, чего в жизни достиг. Мало ли чего кто достиг! Так ли уж это важно! Главное – человеком будь и на чужое не зарься…

– Мужики, хотелось бы попросить об одолжении, – произнес я.

Ребята навострили уши – не денег ли намерен просить полковник. Долги по нынешнему времени – самое последнее дело. Дашь в долг, а потом сам чувствуешь себя должником. Я молчал. Ребята волновались.

– Просьба моя простая: вы меня никогда здесь не видели и вообще с Кожемякиным незнакомы, – произнес я с трудом.

Ребята сверлили меня взглядом с трех сторон.

– Ничего плохого, конечно, не думайте. Пока что всё хорошо. Так надо. Больше ничего не могу вам сказать.

– Военная тайна, что ли?

– Так лучше для всех нас. Я вас всех помню и люблю. Пожалуйста, не думайте, что я совершенно забыл товарищей. Мы еще встретимся и не раз. Будьте так добры, запомните…

Друзья обещали. Никто из них не знает парня по имени Кожемякин.

– Может, помочь чем? – спросил, жмурясь, Колька Михеичев.

– Вот именно, – подтвердил Пашка Федин.

– Не надо! – отказался я решительно. – Сам справлюсь. Я на службе у государства. У него не один я такой. У нас целая система, – прихвастнул я. Пускай думают: нас в здешних местах притаилась целая дивизия.

– Но если надо – поможем, – вновь сказал Колька, улыбаясь. Берданка до сих пор шариками бьет. Помнишь?

– Ничего не надо…

Для них же лучше. Они предупреждены. Им известно всё и ничего. Они не должны болтать лишнего ни с кем, кто бы ни спросил. Несомненно, это лишь подогревает любопытство, поскольку неизвестна причина. Для чего-то вдруг Тольке Кожемякину понадобилось играть в шпионы. Странно. Несколько раз друзья попробовали настроить меня на откровение, но это им не удалось. Я лишь по-рыбьи раскрывал рот и качал головой: не пытайтесь, ребята.

После пятой рюмки я как-то сразу потерял им счет, и разговор перешел на «политику». Вначале ругали «мирового жандарма», затем беззубое наше правительство и, наконец, приступили к местной олигархии. Местное начальство обвиняли во множестве грехов. Друзья говорили о том же, что и ребята в милиции. Это был гротеск: впереди всех на белом коне в серых яблоках сидел Сухофрукт – олигарх № 1, банкир. Вторым медленно выступал Политик. Это был пеший человек, вооруженный мечем и щитом. Далее следовали три второстепенные фигуры, без которых, однако, гротескный орнамент терял причудливость.

Мы продолжали сидеть. При необходимости друзья могли у нас заночевать, чтобы с утра сразу же похмелиться, не отходя, как говорят, от кассы. Всё так и было бы, не залай во дворе собака. Кого-то несло на ночь глядя. Я вышел в сени: на крыльце стоял Иванов.

– Михалыч, надо поговорить, – произнес он тихо. – Без свидетелей…

– Да хоть здесь, – указал я на дверь. – У меня от товарищей тайны нет.

Но оперативник спустился с крыльца, косясь в проем приоткрытых ворот. Гуща сидел за рулем. Иванов позвал меня в глубь двора и остановился.

– Пришла телефонограмма за подписью Тюменцева. Требуют информацию о работниках милиции, не подчиненных управлению, – об отпускниках, командированных и так далее. В случае подозрения, написано, можно применять оружие на поражение. Свихнулся на радостях, что начальником сделался. Хотя, конечно, какая от этого радость… Воз на себе тащить. Поэтому лучше уехать вам от греха…

Я молчал, согласно кивая.

– Вчера сообщили по линии РОВД: Тюменцев назначен временно исполняющим обязанности начальника УВД. С учетом недавних событий лучше действительно уйти. Я вас ни в чем не подозреваю…

– С какой стати, – прикинулся я, пряча глаза.

– Есть информация, что в нашем округе действует чей-то агент. Немец, что ли. Так что под горячую руку можно нажить неприятности.

– Может, зайдешь на минуту?

– Даже ни на секунду. Сижу в кабинете, как сыч в дупле, третьи сутки. Приказано сидеть, пока убийство Сухова не раскроем.

– Значит, действительно спятил…

– Так что я пошел. А на счет агентов я не верю. Кому нужен поселок с судоремонтным заводишкой… Пока!

Иванов вышел. Мотор фыркнул за воротами и вскоре затих.

«Дело пахнет керосином», – размышлял я, возвращаясь в дом.

– Ну, кто там? – спросили ребята.

– На работу отзывают, – сымпровизировал я на ходу. – Утром надо быть в конторе.

– Завтра? Ну, так это же не сегодня. Завтра еще когда наступит, а мы вот они… Сидим здесь и сегодня, – улыбался Михеичев Николай, владелец одноствольной берданки.

– Спасибо, ребята. Я очень вам благодарен, что помните меня. Но мне действительно пора.

До отправления автобуса оставалось тридцать минут. Надев фуражку и взяв в руку китель, я достал из-под кровати контейнер, подошел к двери. Мать трясло в испуге у косяка.

– Неужели так и поедешь прямо сейчас? – Она не верила в мой стремительный отъезд.

– Да, мама, – ответил я непреклонно. – В самом деле пора. Никого к себе не пускай. А лучше всего отправляйся-ка ты сегодня ночевать к кому-нибудь, хотя бы к тетке Матрене. Ты меня поняла?

Я подмигнул ей. Мать едва заметно качнула головой. Друзья поднялись с насиженных мест. Чачин ухватил со стола бутылку. Мать завернула в газету хлеб, копченых чебаков и колбасу. Пора. Мы вышли гурьбой на улицу и через пятнадцать минут уже стояли у зала ожидания. Касса была закрыта. Обычно она начинала работать лишь по прибытии автобуса. Придет ли он?

Чачин распечатал бутылку и пустил по кругу стакан.

– Сразу же напиши, как приедешь, – наказывала мать. – А я пойду к Матрене, как ты сказал, все веселее будет.

С центральной дороги, подняв тучу пыли, свернул автобус, подошел к нам и остановился. Чачин подал в автобус чемодан. Друзья махали руками. Лицо у матери сморщилось, она плакала. Наверно, она переживала, что ей достался такой сын. Все живут как люди, а этот дурак – не дурак и умным не назовешь.

По салону быстро прошлась кассирша. На мое служебное удостоверение она едва взглянула. Автобус взревел и, гудя нутром, покатился к центральной дороге…

…Шел третий час ночи. Специальный агент Кожемякин, пропитанный злостью, валялся в чужой машине. По прибытии в город я тут же позвонил по 09, попросив номер телефона предприятия по прокату автомобилей. Оказалось, это предприятие работало круглосуточно. Через некоторое время две автомашины подъехали к автовокзалу и остановились под фонарем, мигнув дальним светом. В одной из машин сидели двое парней. Я подошел к ним и, спросив через едва опущенное стекло, кого они представляют, сел в открывшуюся кабину.

Пересчитав деньги и предъявив для подписания договор, оба они быстро, без лишних разговоров покинули салон, сели в другую машину и уехали. Ключ зажигания находился в замке зажигания. Автомобиль «UAZ Hunter» с дизельным двигателем был в моем полном распоряжении. В киоске рядом я купил пачку «Мальборо», зажигалку, коробку спичек и затянулся первой в этом году сигаретой. «Потом заново брошу, – пообещал я себе, – если жив останусь…»

Под утро похолодало, меня трясло, как в лихорадке. Из организма выходили остатки алкоголя. Управлять автомашиной в нетрезвом состоянии не входило в мои планы. Я вынул из кармана тюбик с глазной мазью и вновь занялся самолечением. Затем, опустив спинку сидения, попытался уснуть с намазанными глазами.

В седьмом часу утра, громыхая, по улице Кирова пошли трамваи. Я запустил двигатель и двинулся за город к бывшим обкомовским дачам. В семь часов там тоже начиналась жизнь. Прибыть туда нужно было чуть раньше, чтобы успеть осмотреться. Оказалось, дачи со всех сторон окружены внушительным забором, набранным из вертикальных металлических прутьев на бетонном основании. Ворота у центрального входа открывались электрическим приводом из небольшой белой будки под красной черепичной крышей. Кнопкой привода командовала дежурная смена из двух милицейских сержантов. Подходит машина – шлагбаум поднимается. Машина проходит через ворота – шлагбаум вновь опускается.

Моя машина стоит в отдалении, среди кустов рябины и молодых лип. Рядом стоят еще несколько машин, возможно, не имеющих допуска в запретную зону. Настроение мое прекрасно, хотя я пока что ничего не ел. Да мне и не хотелось после вчерашней вечеринки. Расположение духа просто замечательное, потому что аппаратура подслушивания исправна. Всё до последнего словечка слышно, о чем говорят охранники.

Вот один из них потянулся, хрустнув суставами. Ждут не дождутся, когда смена прибудет.

– Сколько же их расплодилось! Как свиньи размножаются… Едут и едут… – произнес вдруг один.

– Не говори плохо о свиньях. Они гораздо лучше людей, – возразил другой.

Я радовался, как ребенок, слушая диалог: устройство работало на все двести процентов. Я повернул ручку в режим радиосвязи, совместив тонкую нитевидную стрелку с зеленой светящейся точкой, и в наушниках зазвучала другая речь – говорила служба сопровождения.

– Волга, Волга, я Затон – прием…

– Слушаю, Затон.

– Стоим на месте. Какие будут указания.

– Стой, где стоишь! – резко ответила Волга. – Идем прежним маршрутом и чтоб у нас без эксцессов! Прием…

– Вас поняли, я Затон.

– Сегодня шеф выходит рано, – повторила Волга. – Будьте готовы. Сразу же трогаемся и на большой скорости вплоть до набережной… Будьте на дежурном приеме. Эфир не засорять…

Наступила тишина, изредка нарушаемая слабым шипением передатчика. Время потянулось тугими минутами. В желудке начинало подсасывать: надо было прихватить по дороге хотя бы парочку пирожков.

В девятом часу шлагбаум вновь открылся. Изнутри по аллее приближалась на высокой скорости вереница автомашин с мигающими на крышах фонарями. Первым за ворота выскочил белый «Мерседес» с синей полосой на боку, притормозил на секунду у перекрестка, затем повернул направо и, лая командным голосом на редкие автомашины, понесся в сторону города, монотонно мигая фонарем.

– Дорога перекрыта! – проорал по рации «Мерседес».

– Вас поняли, я Затон.

И мимо на приличной скорости, свистя резиной на повороте, на малой дистанции, почти вплотную, проскочили пять автомобилей иностранного производства, включая две машины сопровождения. За тонированными стеклами ни черта не было видно.

Пропустив колонну, я выехал со стоянки и направился совершенно в другую сторону. Совсем не обязательно тащиться на хвосте у «Тарзана». Номер его тачанки остался в моем мозгу на всю оставшуюся жизнь. Обогнув дачи с северной стороны, я выехал на приличный асфальт, прибавил скорость и минут за десять до прибытия шефа был около его резиденции. Мне было нужно его лицо. Но больше всего интересны были его речи. Цифровая видеокамера, закрепленная изнутри к стеклу на резиновые присоски, смотрела на объект, а звуковая труба, моя любимая свистулька, уже слушала воздух.

Вот и он, наш объект, легок на помине. Выполз из машины задом наперед и поколбасил на полусогнутых в окружении высоких мужиков, оглядываясь, к парадному подъезду с квадратными колоннами.

– Милый вы мой! Да неужели! Ни за что не поверю, что одного агента нельзя поймать, – крякал он на ходу, словно селезень.

– Стараемся, Евгений Васильевич, – оправдывался медвежьего вида спутник.

– Не оправдываете. Нет, – продолжал первый. – Поймать Лешего, между прочим, ваша наипервейшая задача, – и скрылся за колонной.

В груди защемило: вот оно, для Политика Леший и агент – одно лицо. Но это слишком много для одного человека, пусть даже этот человек – губернатор. Законопослушный чиновник не станет вычислять на своей территории человека Москвы. Это ему не с руки. Так действуют только абсолютно безбашенные.

Минут через пять я вышел из машины и отправился пешком через площадь. Подошел к колонне, закурил, бросил спичку в урну и, наклонившись, подобрал у основания микропередатчик – «блоху» в овечьей шкуре. Она еще сгодится. Шерсть у «блохи» липучая, как у репейника. Ко всему цепляется, чтобы ветром случайно не сдуло.

Утро оказалось удачным. Стало понятным, кто больше всех интересуется Лешим. Это так меня утешило, что я решил поступить туда на работу – в заведение, у которого стоял, облокотясь о панель, куря и смотря в урну.

Докурив сигарету, я вошел в здание. В руках у меня был совершенно безобидный «дипломат». То есть, конечно, на самом деле каждый «дипломат» выглядит угрожающе. Некоторым кажется, что в нем можно спрятать, например, складной танк. Но когда его осмотрят изнутри, то, естественно, это окажется всего лишь сумка с прочными бортами.

Навстречу кинулся, отдавая честь, молодой старшина. Что полковнику нужно? Какие у него вопросы? Перевод по службе? Но разве этим занимается администрация губернатора? Хорошо, полковник может пройти к окошечку и оформить пропуск.

Старшина быстро потерял ко мне интерес и теперь разговаривал с дамой, фривольно расставив ноги и сцепив руки на груди.

Получив пропуск в учреждение, я рысцой вбежал по ковровой дорожке на второй этаж. Налево и направо от лестницы пролегал широкий коридор. Тут же висел на стене перечень должностных лиц, часы приема, а сбоку, чуть выше, – пресловутая схема эвакуации людей на случай пожара, утвержденная губернатором. «Е. Безгодов», – значилось на ней. Отдел кадров помещался в правом крыле. Губернаторское гнездо – в левом.

Пройдя сотню метров, я уперся в стену с широкой двустворчатой дверью. Створки больше походили на ворота. По дереву шла резьба, ручной работы. У ворот сидел за столом, развалясь, краснолицый мужик лет тридцати. Ему подошел бы спортивный костюм, однако одет он был в оливковую полувоенную форму, а-ля «US Army». Его напарник торчал у окна, наблюдая за природой на улице.

– Неприемный день, – громко произнес сидящий. Он умудрялся говорить, не раскрывая рта.

«Собственная охрана. Следовательно, шеф не доверяет милиции, – сделал я быстрое заключение. – Но в офисе должна находиться охрана от местного УВД. Вместо этого Политик поставил здесь личную охрану – значит, есть чего бояться…»

Взглянув на часы, я молча развернулся и пошел в обратном направлении. По потолку от кабинета тянулся кабель. Он поворачивал на лестничный проем и опускался вниз. Единственный кабель, который выходил почему-то наружу. Во дворе у них, возможно, разъемный щит. Туда же должен подходить и весь остальной провод. Либо у них там стоит теперь мини-АТС. При необходимости можно воспользоваться ее услугами. Кадры? Придется идти и туда. Надо отметить пропуск.

Я нашел в правом крыле небольшую дверцу со скромной табличкой «По кадровым вопросам с 8-00 до 17–00». Внутри сидела столетняя старуха. Наверное, она пережила бесчисленное количество первых секретарей бывшего обкома и не менее двух губернаторов. Одного – в начале прошлого века, другого – в начале нынешнего. Её держат здесь как реликт, ради эксперимента: сколько времени человек может провести безвылазно на рабочем месте?

Перебросившись со «службой персонала» парой слов и произнеся «пардон», я протянул для отметки бумажку. Любопытный экземпляр эта бестия. У нее не оказалось места для отставного юриста. Может, самому придется нанять ее к себе в сотрудницы.

Выйдя от старухи, я спустился в вестибюль. Старшина сделал вид, что не заметил полковника – так не хотелось ему еще раз козырять. Толстые дубовые двери с трудом выпустили меня на свободу и вновь затворились. Я летел наискосок через площадь – вперед, к тачанке. Я буквально скакал от радости: мне известен вольный охотник, который решил добыть себе Лешего. А ведь это дело не только неблагодарное, но и опасное – охотиться на реликтовых. Охотник не слыхал историю о ночном попутчике, сапожных клещах и пригоршне золотых зубов. Он вообще, может быть, не из местных, потому и не в курсе.

Запустив мотор, я задумался: над головой необходимо было иметь, как минимум, крышу. Автомобильная крыша мне почему-то не нравилась, я привык к ночлегу в кровати. Желудок требовал пищи и, кроме того, надо было почистить зубы и побриться, чтобы не пугать граждан.

Рука сама собой включила передачу, дизельное чудо потащило меня к речному вокзалу, к гостинице. На мгновение машина показалось живой. Она словно чувствовала собственное стойло.

На часах было около десяти. Машину пришлось сдать на ближайшую платную парковку, чтобы не оказаться без средства передвижения. К сожалению, в гостинице речного порта вместо моей знакомой сидела старушка. Свет клином сошелся сегодня на этих старухах. Вторая по счету за одно утро.

Я шевелил пальцами, вспоминая имя коридорной дамы, что помогла недавно убежать от преследователей.

– Она будет только завтра, – догадалась сменщица. – Она мне о вас говорила. Какая хорошая у вас получится пара.

Она улыбнулась, показав два ряда крепких и ровных пластмассовых зубов. Внимательная старушка, следит за своим пищеварительным трактом.

– Так, значит, завтра, – мялся я на месте.

– Завтра, товарищ полковник, – сказала старушка, продолжая улыбаться. – Однако я предупреждена, – она сомкнула губы, словно растягивая удовольствие, – что если вы приедете, то должна вас поселить в двухместном номере без оплаты. Так просили…

– Кем предупреждены? – я насторожился.

Старуха опять улыбнулась:

– О ком же мы говорим-то! Сменщицей… Какой вы не догадливый. И вообще, мужчины народ такой робкий, что просто диву даешься. Простая, казалось бы, история – сделать даме предложение, но нет. Не тут то было…

Старуху понесло. Сейчас она вспомнит старые времена и героев-любовников.

– Мне бы это… – я шевельнул большим и указательным пальцами, – ключик. А то я устал.

Женщина недовольно поднялась, вздохнула и открыла застекленный шкафчик с висевшими там ключами.

– Вот, – сказала она и демонстративно отвернулась. Она исполнила долг. Больше ее никто не интересовал.

Приняв ключ, я отправился в комнату, быстро разделся и лег в кровать, несмотря на притязания голодного желудка. Я твердо знал, он непременно успокоится. Известно, что лучше спать голодным, чем бегать в поисках пищи с опухшей от бессонницы головой. Следовало вновь обработать глаза мазью, что я и сделал. И вскоре действительно уснул.

Проснулся в четвертом часу дня. За это время никто не беспокоил. Было бы слышно, если бы в коридоре кто-то шумел или хотя бы издавал шорох. Бритье и умывание заняли еще около часа. Спешить было некуда. Я был уверен, что форма полковнику к лицу и вновь надел ее, нахлобучив фуражку по самые уши. С пистолетом под мышкой и деньгами в кармане, я вышел из гостиницы, направляясь к Миллионной улице – бывшей имени Ленина. Старое название возвратили в надежде на лучшие времена. От Миллионной улицы теперь зависела судьба целой губернии. Повернул на Дворянскую (бывшую имени Кирова), опустился в погребок «У Яноша», заказал двойной шницель и принялся ждать, будучи абсолютно уверенным, что все у полковника милиции будет отныне хорошо. И если вдруг кончатся деньги, тот без зазрения совести займется экспроприацией, но от задуманного не откажется. Тем более что грабить награбленное – не такое уж постыдное дело.

Через минуту кельнер поднес заказ и удалился. Зал был наполнен примерно наполовину. Скрипач с пианистом исполняли заунывную мелодию. Рядом с ними, на возвышении, трудилась, виляя задом и держась за вертикальную трубу, стриптизерша. Трудилась – это слишком громко сказано: она даже не вспотела, слегка приседая и поднимая по очереди обнажение ноги. «Мне эту шельму стройную, например, за просто так не надо, – думал я вяло. – Притворяться мы и сами умеем. Кому нужна барышня со стальным инструментом меж ног… Мозоли ведь натрешь о трубу», – хотелось громко сказать.

Девица оказалась закаленная, и всё мельтешила передо мной – наверно, она разминалась, дикая лань с трепетными ноздрями. Бьет копытами перед не менее диким и матерым козлом. Горный винторогий козел! Действительно, в этом безумном мире лучше быть неистовым и бешеным козлом, чем благородным оленем…

Шницели были прекрасны. К ним стопка водки была бы как раз. Но секундное замешательство тут же пропало – не для того прибыл в город полковник Кожемякин.

Расправившись с пломбиром, заправленным ложкой варенья, я расплатился и выбрался из погребка – ближе к свежему воздуху, подальше от млеющей девицы.

Я остановился у вокзала. Взгляд прыгал с одного предмета на другой, пересчитывая их количество. Двадцать столбов по набережной. Два моста через реку. Шесть грузовых теплоходов и две самоходных баржи. Восемь кранов, из которых работает лишь один… Скука и лень. Лишь временами пробивается в сознании тревога. Как там дела в Моряковке? В спешке я позабыл взять с собой отчет для Центра. Он до сих пор покоится у матери под скатертью. За отчетом, само собой, нет смысла ехать специально.

Я развернулся и пошел в обратном направлении. Мне вдруг понадобился главпочтамт. Прибыв к нему, я вошел внутрь, попросил бумаги и принялся вновь писать отчет. К закрытию учреждения отчет был готов. Он был отправлен в Москву по факсу. Пусть там читают и расшифровывают. По крайней мере, будут знать, что я по-прежнему жив и продолжаю действовать. Скука вот только одолела. Это от однообразия и оттого, что утром сделалась известной основная фигура на здешней шахматной доске.