Будь у меня средства, то есть бабки, и будь я пенсионер, обязательно занялся бы исследованием феномена под названием Политик. И снял бы фильм под названием «Боярская рать». Пусть люди смотрят. Народ должен знать своих героев в лицо.

Вдоль набережной тянулись ряды крашеных синей краской скамеек со спинками. Я сел на одну, закинул ногу на ногу и сидел, блуждая взглядом по водной ряби. В некоторых местах темно-синяя вода бурлила на выступающих со дна каменистых косах… Мысли скакали в голове одна за другой: недостатки в планировании, недостатки в мышлении… Законы с двойными стандартами – одним нельзя, другим можно. Против одного мужика, например, возбудили уголовное дело только за то, что он, будучи внедренным в банду, посадил эту банду на скамью подсудимых. Мужика обвинили в том, что он спровоцировал бандитов на необдуманный, противоправный поступок. В зале суда адвокатов находилось больше, чем подсудимых. У некоторых бандитов было по три защитника. Адвокаты старались, и защита у них получалась. Нельзя их обвинять в передергивании фактов – они честно отрабатывали хлеб, они не сидели сложа руки. Кроме них, кто-то еще в том деле постарался. Как минимум, без судьи и прокурора тогда не обошлось. Мужика, то есть оперативника, не взяли под стражу и пока что не осудили, но в грязи извалять успели.

В здешних местах расцвела и похорошела мафия. Но против Политика ни у кого нет прямых улик. Зато множество косвенных. Не только в народе, но даже в милиции говорят об использовании административных ресурсов в пользу губернаторского окружения. Иванов не стал бы молоть чепуху. Он говорил, что Политик рвался во власть не из-за политических амбиций. Ему надо было продвигать собственный капитал, чем он теперь и занимается в окружении товарищей. Вот только что это за бизнес? О нем ничего не известно. Наверняка, бизнес насквозь криминальный. Иначе не понятна тяга борзых друг к другу.

Если они устранили физика, то это было для чего-то нужно. Он человек с Северного. А Северный – это город за колючей проволокой. Для чего человеку нужно попасть за ограждение? Не из спортивного же интереса. Ведь не зря же было написано и спрятано в банку из-под крема: «Странная вещь – политика. Она вездесуща и норовит вывернуть меня изнутри, – писал физик. – Если я соглашусь работать в связке с ней, то есть с Б., назад пути мне не будет. Это до конца. Видит око, да зуб неймет: руки коротки, территория ему не подчиняется, и кажется, они там уже сходят от этого с ума. Между тем, они абсолютно уверены, что теперь можно всё – подмаслил, кого надо запугал и дальше можешь ехать на скрипучей своей повозке. Собираюсь отдохнуть. Еду в деревеньку, подальше от этих постоянных наездов. Может, не вернусь. Может, кто-то прочитает эту бумажку. И тогда все поймут, что не так плох был кандидат наук».

Понятно, что физика собирались использовать как передаточное звено, посредством которого, может быть, Политик собирался манипулировать за оградой. Самому ему там делать нечего, все-таки запретная зона. А вот физик – это в самый раз, тем более на очистных сооружениях. Странно, почему этой команде вдруг понадобился цех по очистке сточных вод? Вот бы посмотреть на этот цех хотя бы со стороны. Он обязательно должен быть привязан к водоему. Все сбросы идут в реки. Или озера. Такова реальность, от которой не убежал пока что ни один крупный промышленный объект. Если физик – начальник главной помойки, тогда какова роль Политика. Неужели ему понадобилась помойка да еще за колючей проволокой. Туда никто не войдет, кроме физика, зато помои текут в реку. Не могут не течь. Наверное, это огромная, диаметром в человеческий рост, труба. А может быть, судоходный канал либо ручей. Не то ли это устье, мимо которого когда-то ходил пассажирский катер – из города по деревням, из деревень в город. С развитием автобусного сообщения теплоходы давным-давно порезали на лом. Взглянуть бы на то место.

Я поднялся и пошел в сторону пристани. Рядом с ней, около одной из моторных лодок, копошились двое.

– Здорово, ребята.

– Привет, – ответили те сквозь зубы. Ребята явно не хотели разговаривать.

– А что, местные теплоходы теперь точно не ходят?

– Ходят. В Нефтеюганск, например…

– Нет, ребята, вы меня не так поняли. Я имею виду местное сообщение, а не такую даль. Мне бы до следующей пристани и обратно. До Северного… Забыл у шкипера документы, а теперь не доберусь никак. Нельзя ли как-нибудь?

Мужики не поднимали голов от лежащего на песке подвесного мотора. И я решил действовать наверняка.

– Тогда я сбегаю, ребята?

– Куда?

– Тут не далеко. За литром в кафе.

– Ну, ладно, – согласился один из них. Они тут же подняли с песка тяжелый мотор и понесли к корме дюралевой лодки.

Через полчаса я сидел на дребезжащем сиденье и любовался окрестностями. Лодка билась носом о волны. Справа тянулась узкая береговая полоса, поросшая кустарником. Над полосой возвышался глинистый обрыв с бетонными столбиками и колючей проволокой по краю. За ограждением начиналась территория Северного. Некоторые из столбиков когда-то свалились в обрыв и так висели в обнимку с проволокой. За ними находились другие столбы с туго натянутой колючкой. На некотором расстоянии друг от друга виднелись пустующие вышки часовых. Охрана по периметру, по всей вероятности, теперь велась электронными средствами.

Вот и устье неизвестного ручья, перехваченного поперек бетонной дамбой. По средине виднелось подобие шлюзовых ворот. В этот момент они были открытыми. Через них выползал небольшой теплоход.

– «Коршун», – прочитал я вслух на борту, когда древняя посудина, плавно повернув, взяла курс в речной порт.

– Он самый, – подтвердил рулевой.

– Что он тут делает? – прикинулся я дурачком.

– Проверяют! Чтобы утечки не было! – добавил другой: – У них же там цех очистки. Бытовое добро! Короче, помои! В том числе производственные…

– А флот для чего?

– Положено! По инструкции!

– Выходит, что и с реки можно попасть в город?!

Я округлил глаза: ребятам нравилась моя неосведомленность.

– А эти?

Я указал на ряды лодок, лежащих вверх брюхом на песке.

– У этих, болтают, свои пропуска… Но это только из числа начальства.

– Название-то хоть есть у этой речки?

– А как же! Чернильщикова протока называется… Заплыть вот нельзя только…

– При желании всё у нас можно, – едва слышно буркнул рулевой, однако я расслышал слова в звуке мотора.

Пристань располагалась на километр ниже протоки. Вверх от нее на глиняный яр тянулась бетонная лестница, в конце которой вновь виднелся забор. Там же располагался КПП, и над всем этим возвышались за косогором жилые здания. Не было никакого желания смотреть на этот унылый пейзаж. В первый раз я увидел это место, когда с одноклассниками шел мимо на теплоходе. Мы ездили тогда с учительницей в городской цирк. Ничего с тех пор не изменилось. Разве что дома над обрывом стали выше.

Моторка ткнулась носом в берег. Я ступил на песок, поднялся трапом на дебаркадер. На стене висело расписание. Пароходы ни в Моряковку, на в Нагорный Иштан не ходили. Это я и без расписания знал. В прокуренном помещении сидел шкипер в клетчатой рубахе, лет тридцати.

Спросив у служивого, почему отменили маршруты в сторону родной деревни, и не получив вразумительного ответа, я развернулся и вышел. Откуда шкиперу знать, почему отменили местные рейсы двадцать лет назад…

Обратный путь, вверх по течению, занял больше времени. Всего, туда и обратно, ушло не больше часа. Лодка вновь пристала к берегу.

– Спасибо, ребята! Вы меня сильно выручили…

Я хлопнул себя по груди, ощутив пальцами тяжелую кобуру. Они честно заработали свой литр.

– Всегда рады, товарищ полковник, – сказал рулевой. – Если понадобится – вон я в том доме живу. В пятиэтажке… Первый подъезд, квартира четыре. Спросите Анатолия.

– Пошел я, ребята…

– А это? – показал он на две прозрачные бутылки с белыми головками, сиротливо торчащими в корзине.

– Пора. Меня ждут…

– Нам же не справиться с ними одним.

– Потом как-нибудь забегу, тёзка…

– Тёзка?! Тогда ладно! Ваше слово, товарищ полковник!

Оставив позади новых знакомых, я поднялся по привокзальным ступеням наверх. Мужики по новой снимали мотор. На них можно будет при случае положиться. Они помогут. Ведь не отказали же сейчас. Теперь почти точно известно, для чего Политику понадобился физик. Вывод напрашивался сам собой: физик командовал не только цехом очистки, но и воротами. Через них можно выйти в реку, и при этом тебя никто не станет проверять. В таком случае, Политик – это не просто тварь. Он прокуда, поскольку если из ворот можно выйти, то можно в них же и войти. И через ворота можно возить груз. Почему нет?! Не зря говорят, что власть без злоупотреблений лишена очарования. Но при таком раскладе мне тоже нельзя тянуть время, пока администратор не ожеребился новой идеей. Надо постоянно держать его под прицелом. Тогда у него не хватит времени. Он вынужден будет торопиться.

«Нельзя быть пластилиновым, – любил повторять профессор Перельман. – Боевой жеребец по-боевому настроен…» Профессор имел звание полковника и тридцать лет выслуги. Он выковыривал националистов из закарпатских схронов. Прости, господи, покойную душу. Учитель был точен в суждениях.

Я сел на ту же лавку, достал из кармана мобильник и краткий список телефонных абонентов. Это были все должностные лица области. За губернатором значилось сразу несколько номеров, в том числе один сотовый. Он-то мне и нужен. Политик наверняка не расстается с игрушкой ни днем, ни ночью. Привык держать пальцы на пульсе событий. Это хорошо: твой секретарь в таком случае не станет для меня помехой, а мой голос можно легко спутать с голосом Тюменцева. Я уже слышал его характерный медвежий рык.

– Да! – тявкнул губернатор. – Кто говорит?!

– Тюменцев беспокоит, – ответил я бодрым голосом.

– Что у тебя, говори!

– Я насчет Лешего опять. Вы говорите, что это агент, но тогда надо подключить ФСБ. Чо они там сидят, жопу мнут. Это их дело – шпионов ловить, потому что для нас – это все равно, что настоящего лешего поймать в лесу…

– Вот и поймайте мне его!

Губернатор перешел на крик. Возможно, он даже выпучил от вдохновения глаза, и они налились кровью.

– Что тебе для этого нужно?! – продолжал он. – Флот поднять?! Вертолетную группу?! Поднимем!

Он блефовал. Ничего, кроме МВД, Политик лично не мог использовать. Даже милицейские подразделения – и то с большими оговорками.

– Что! Ну! Говори! Не можешь, так и скажи! Мне некогда! По сотовому больше не звони…

Связь прервалась. Я сразу же повторил вызов.

– Слушаю, Безгодов, – вновь рыкнул скороговоркой Политик.

– Мы не закончили, – произнес я с расстановкой, понизив голос.

– Кто это? – спросил тот дрогнувшим голосом. Он не узнавал больше голос Тюменцева.

– Кто?! Вас спрашивают…

– Я.

– Но кто ты?!

– Я ржавый гвоздь в твоей попе… – ответил я и отключился. Этого достаточно.

Теперь до Безгодова дошло, что оба раза звонил не Тюменцев. Сейчас он связался с ним и взахлеб обсуждает проблему: «Терроризм! Прошу защитить от телефонного хулиганства! Не можете поймать одного-единственного Лешего!»

«Евгений Васильевич, я все для вас готов сделать, – впрок обещает Тюменцев и предлагает поставить в известность ФСБ. – Это ведь все-таки организация! У них сборник рецептов по борьбе с терроризмом…»

Я закурил и подумал: что бы такое еще натворить для пущей важности. Я встал и отправился на стоянку автомобилей. Казалось, прошла целая вечность, как я покинул Моряковку. Автомашина не должна стоять без действия. За нее заплачено. Поэтому вперед – ко вчерашнему дню! Может, даже ребят застать удастся у пивнушки.

Выехав с площадки, я повернул на Миллионную, а оттуда прямиком на мост через реку. Мысли, как и взгляд, по-прежнему скакали с пятого на десятое… «Не делайте из ребенка кумира: когда он вырастет – потребует жертв». Это о Политике. Теперь он вырос и требует для себя… «Совершенно расковались! Просто хочется рвать и метать!» – кричит Политик, в беспомощности бегая по просторному кабинету.

Это хорошо, когда преступник рвет и мечет. Еще лучше, когда он мечет икру. Нет прекрасней рыбной ловли во время икромета, хотя это и запрещено законом. Я включил приемник: «… в селе Моряковка, например, сгорел дотла дом. Спасти его не удалось. Причина пожара – собственная нерадивость хозяев. В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск… В управлении внутренних дел имеется все необходимое для борьбы с преступным элементом, в том числе служебно-розыскные собаки. Эти животные подготовлены и хорошо себя зарекомендовали. Они способны думать, размышлять и мыслить…»

Он так и сказал, отчего я чуть не выпал из машины: думать, размышлять и мыслить! Именно так! Какой могучий вывод…

«Благодарю слушателей за внимание, – сказал женский голос, – а также исполняющего обязанности начальника областного УВД подполковника Тюменцева, любезно согласившегося дать нам интервью о состоянии преступности и пожарной безопасности в нашем регионе…»

– Я прибавил оборотов. Слова Тюменцев звенели у меня в голове… сгорел дотла дом… В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск…

Машина проскочила мост, минула ошалевших гаишников и, засвистев шинами, повернула направо. Следом никто в погоню не кинулся – милицейская фуражка действовала отрезвляюще.

Наконец-то между сосен показалась Моряковка. В клубах пыли я повернул на перекрестке к дому. Сердце сжалось от тоски и безысходности: от прежнего дома осталась лишь печь со странной высокой кирпичной трубой. Печь осуждающе белела на фоне черных обломков. От пожарища все еще тянулся местами дымок. В городьбе вместо дома зиял теперь широкий и страшный проем.

Я вышел из машины, не выключая мотора. Тюменцев, давая интервью, имел ввиду дом моей матери. Ему безразлична хозяйка, как безразличен и сын. Но мать жила одна. Он считал, что в огне погибли двое. Почему? Неужели мать погибла так страшно, в огненном смерче? Ночью. Сонная. Она ничего не понимала. Может быть, она потеряла сознание и не мучилась. А если нет? Она металась в замкнутом пространстве, и никто не пришел ей на помощь. Дом сгорел после того, как я покинул Моряковку.

Вернувшись к машине, я переехал на соседнюю улицу к тетке Матрене. На встречу мне выбежала собака, материн Тузик с опаленной шерстью на морде. Собака расстроено виляла хвостом, нюхала брюки и фыркала.

– Толенька-аа!..

Открылись воротца. Мать выбежала в шерстяных носках на улицу и обняла меня. – Сожгли меня, Толенька…

Не плачь, мама, – пытался я успокоить ее. – Дом новый купим или срубим… Дом – дело наживное. Главное, ты жива…

– Жива? – она вздрогнула. – Какой мне дом теперь! Я не могу больше строить. Они подперли дверь и подожгли. Думали, одинокая старуха не выскочит. А я и не спала из-за астмы.

– Как же ты?

– Слышу, щелкает за дверью и шипит, а открыть не могу. Потом пламя к окнам как бросится. Бензином облили. Стены вспыхнули снаружи. Я оделась. Плеснула из бака на себя воды, топор в руки и к рамам. Еле выскочила…

Мать заплакала.

– Садись в машину, – сказал я ей. – Сейчас же уезжаем.

– Да ты что! Куда я с тобой! А здесь Нелюбин обещал… квартиру выделить как сгоревшей…

– Когда?

– Завтра собирался с Рюминым поговорить. Из-за тебя это, сынок. Они думали обоих сжечь, а получилось, что ты уехал. Бог отвел…

– Иванов, выходит, не зря вчера приходил…

– Его я не видела пока что. Вообще никого из милиции не было – одни пожарники. Сказали, милиции делать нечего на пожарах. «Выскочила, – говорят, – и будь рада…»

В воротах показалась тетка Матрена с заплаканным лицом.

– Сидим, плачем вдвоем, – вздохнула она.

– Собирайся, – вновь сказал я, отвернувшись к реке.

– Не поеду… Куда я с тобой. Ты будешь гоняться, а я трястись по ночам. Здесь тем более вся родня у меня.

– А разве я тебе не родня?

– Ты приедешь, навестишь когда. Они – нет…

Мать обернулась, раскинув руки, к тополям, словно призывая их в свидетели: она никуда не поедет, потому что здесь вся ее жизнь.

– Тем более что обещали дать… Завтра… Начальство…

– Оставайся пока. Я в милицию к Иванову.

– Ищут, говорят, какого-то шпиона. Северный хотел, что ли, взорвать. Лешим, говорят, прикидывается и людей с собой в леса заманивает.

– Чушь собачья. Идите домой. Может, заеду…

– Как же ты, сынок? На машине… Потихоньку бы ты. С богом. Как-нибудь…

Она крестила меня со спины. Я успел заметить боковым зрением.

В милицейском пункте, несмотря на поздний час, толпился народ: двое участковых, Молебнов и Богомолов, трое сержантов, один из которых – Гуща. Заметив меня, они вытянулись и отдали честь. Я проскочил мимо, едва ответив на приветствие. Им придется сегодня туго, если надумают меня задерживать. Сегодня я никому не советую.

Иванов говорил по телефону. Увидев меня, он встал и, не прекращая разговора, протянул руку, поздоровался и указал на стул. Я встал у окна. Отсюда виднелась лестничная площадка за приоткрытой дверью. Потолок и стены в кабинете выбелены мелом. Пыли будет много, если здесь начнут стрелять. За пазухой у меня висел «горбатый» – израильский «узи». Ребята внизу, да и сам Иванов, лягут под огнем этого «горбатого» героями. А я стану преступником, изгоем. Но сдаваться я не намерен.

– У вас глаза, словно выцвели после болезни, – вдруг заметил Иванов, опуская наконец трубку.

– Это от антибиотиков…

– Разве такое бывает?

– Вполне. Один негр американский, например, весь вылинял. Даром что знаменитость…

– Да…

Он сел, барабаня пальцами. Я стоял, не поднимая глаз.

– Что? – спросил я.

– Горим, – произнес он. – Женщина, у которой вы ночевали, сгорела.

– Это моя мать. Она жива…

– Знаю, что жива. Сгорел лишь дом. Но что она ваша мать – слышу впервые.

Он не поднимал головы, однако было видно, как бегают у него глаза. Он мог совершить непоправимое. Мой долг – опередить его.

– Даже не думай, – предупредил я его. – Не успеешь все равно. Ляжет вся ваша бригада.

Я вынул из-за пазухи «горбатого» и осторожно, будто тот был хрустальный, положил на подоконник, сняв с предохранителя. Патрон был дослан еще в машине.

– А теперь слушай. И, пожалуйста, не называй меня больше на вы. Я не тот, за кого вы меня здесь приняли. Но я не враг. И сейчас я тебе докажу.

Вынув из кармана мое настоящее удостоверение – на ту же фамилию, но с другим местом работы, – я бросил его перед ним на стол. Он осторожно протянул руку и открыл красную корочку, словно это была бомба.

– Полковник Кожемякин… МВД Российской Федерации…

– А теперь позвони и спроси, как здоровье Сергея Абрамыча? Последнее слово произноси так, как я тебе его произнес.

Я диктовал цифры, оперативник крутил диск. Пальцы у него заметно вздрагивали. Здоровая реакция. Не каждый день приходится сидеть под дулом еврейского автомата.

Дежурный ответил:

– ПНУ слушает…

– Как здоровье Сергея Абрамыча?

– Сергей Абрамович идет на поправку – ответил дежурный. Его голос разносился в пустом помещении.

– С кем я говорю? – спросил Иванов.

– С дежурным помощником начальника учреждения.

– МВД?

– В широком смысле, да.

– Могу я доверять полковнику Кожемякину?

Центр замолчал: чужой проник в родную епархию.

– Кто вы? Как на меня вышли и что с Кожемякиным?

– Я местный опер.

Пальцы у Иванова перестали трястись.

– Звоню по его просьбе…

– Вы можете его пригласить?

Оперативник протянул мне трубку.

– Слушаю, Кожемякин…

– Приветствую тебя, полковник. Что известно ему о тебе?

– Только то, что я работник МВД. Ему можно доверять.

– Рад слышать, что ты жив. Но ты должен понимать, что у нас нет никакой уверенности… Возможно, ты у него под прицелом…

Спорить с Конторой не было смысла.

– Поэтому, ты не можешь на многое рассчитывать, – произнес дежурный.

– Нужно лишь подтверждение полномочий перед этим человеком. Записывайте адрес. Там имеется факс и дежурный человек.

Я продиктовал адрес местной администрации и фамилию руководителя, отметив, что в прошлом это был наш человек.

– Ждите…

Связь прервалась.

«Только бы не тянули с подтверждением, – думал я напряженно. – Им там хорошо в прохладных кабинетах – мухи не пристают…» Дежурный обладал большими полномочиями. Только бы не пошел по линии бесконечных согласований.

– Хочешь, расскажу всю правду, пока там соображают? – спросил я.

– Давай…

– Перед тобой действительно полковник. Можешь не сомневаться и не дрожать. Оружие для того, чтобы ты не натворил глупостей. – Я покосился на автомат. – Сфера моей деятельности, как и твоя, – сбор информации. Но здесь я оказался совсем не для этого…

Я замолчал, напряженно следя за фигурой Иванова. От оперативника можно ожидать чего угодно. Он поднял глаза и выжидающе, с любопытством, смотрел. Кажется, его заинтриговали мои слова.

– Я приехал к матери в отпуск, – продолжил я. – Однако я так соскучился по родной деревне, что сразу же отправился туда и жил там, на берегу, в палатке. Хотел всего лишь нестандартно провести отпуск. Рядом находилась еще одна палатка. В ней оказался некий физик с почтового ящика. Мы познакомились. У меня возникло чувство, что нового знакомого что-то тревожит. Он не был склонен к откровенности. Я не расспрашивал его, тем более что скоро собирался возвращаться к матери. Возможно, думал я, ему изменила жена – вот он и кинулся в тайгу без оглядки. Еще я подумал, что через некоторое время он все-таки поделится со мной своей тайной. Но я не дождался, потому что вскоре у подножия Иванушкиной горы остановился джип. Он еле пробрался сквозь заросли кустарника. Из него вышли двое с биноклем и принялись наблюдать за нами. Физик сразу забеспокоился и от волнения полез купаться – так его лихорадило. «У человека могли образоваться финансовые проблемы, – думал я, – вот и мечется как угорелый». Расстояние до джипа составляло около трехсот метров, а может и больше. Кругом были заросли кустарников, однако наблюдение было заметно. Наблюдатели, совершенно не скрываясь, продолжали смотреть в нашу сторону. Один из них все время говорил по сотовому телефону либо по рации. Издали было трудно определиться. Физик тем временем все еще находился в воде. И вдруг в воде возникла борьба. Физик испуганно вскрикнул и, взмахивая руками, стал вдруг погружаться. Он словно соскользнул на глубину по крутому дну. Через секунду на том месте расходились лишь круги на воде. Затем мелькнули зеленые ласты. С ножом в зубах я кинулся в воду и почти сразу же наткнулся на неизвестный скользкий предмет, наподобие бревна-топляка. Физика нигде не было. Нырять пришлось несколько раз, пока, наконец, я не увидел его лежащим на самом дне. Он был утоплен и потому не всплывал. Думаю, человека специально придержали под водой, чтобы легкие заполнились водой.

Иванов слушал, не проронив ни слова.

– Я вытащил его на берег и положил на песок. Кинулся делать искусственное дыхание. Изо рта пошла вода, но оживить организм не удалось: мне помешали два брата-акробата из джипа. Они метнулись в мою сторону на машине – в той стороне можно опуститься к воде и ехать песком. А еще через секунду меня повязала милиция.

– А дальше что?

– Дальше ты меня пришпилил наручниками к трубе отопления, и я решил убежать.

– Но для чего?

– Неужели не догадываешься? Ты считаешь, что мне позволили бы остаться в живых в областном изоляторе? Если так, то ты сильно заблуждаешься. Убийство физика повесили бы на покойного Кожемякина. Проще простого.

– А ласты? Ты же видел ласты. Следовало лишь об этом заявить, как после этого все бы пошло по-другому.

– Извини, но это бред сивой кобылы! С ластами никто не стал бы разбираться: человека взяли на месте преступления, поэтому какие могут быть речи по поводу мифических ласт…

Иванов не верил собственным ушам.

– И все-таки, что у вас с глазами?

– Вылиняли…

– Нет. Кроме смеха.

– Контактные очки из мягкой пластмассы. Для лета. Их иногда используют такие товарищи, как мы с тобой.

Он хлопнул себя по лбу и в первый раз улыбнулся. На ступеньках послышались чьи-то тяжелые шаги, затем блеснула лысина главы администрации. Я напрягся. Нелюбин впопыхах протянул мне руку, кивнул Иванову и сунул тому с рук на руки свернутую в рулон бумагу.

– Только что по факсу пришло. Напрямую. Минуя управление внутренних дел.

Иванов развернул бумагу и принялся читать, а прочитав, повторил вслух:

– Главе администрации Моряковского сельского округа Нелюбину Юрию Фроловичу. Главное управление стратегических исследований МВД Российской Федерации. Полномочия полковника милиции Кожемякина подтверждаем в полной мере. Просим оказывать означенному деятелю всяческое содействие, вплоть до предоставления статистических данных закрытого характера, а также оказания помощи собственными силами и средствами…

Я вытаращил глаза: вот это завернули. Умеют в Центре пудрить мозги.

Фролыч сидел напротив, гордо блестя вспотевшей лысиной. Именно к нему, бывшему начальнику отделения милиции, обратились из Москвы. Истинная причина была понятна только мне: Москва обрубила лишние звенья, лишив местное УВД возможности контроля. Молодцы!

– А что это за управление? – спросил Фролыч.

– Новое, – ответил я. – Вроде прежнего отдела борьбы с бандитизмом.

– Понятно, – сказал Фролыч и вытянул губы: ничего ему не понятно. Однако больше он ни о чем не спрашивал, продолжал блестеть лысиной и дергать бровями.

– В обстоятельствах, когда человек не виновен, можно ли его обвинять в побеге либо в преступлении против работников милиции, когда он, уходя от преследователей, превышает пределы необходимой обороны? – как бы между прочим спросил я.

– Вряд ли, – произнес Фролыч. – Это бывает довольно редко. В моей практике была лишь одна бытовуха, и та вся доказанная, без этих самых проблем. Как ни странно, мне попадались одни виноватые.

Он нервно цыкнул языком и вновь дернул бровями.

– Спасибо, Фролыч, что занес, – поблагодарил я ветерана. – Поздний час, а тебе бегать приходится…

– Сторожа благодарите. Это он позвонил и рассказал про бумагу. «Затрещала, говорит, и полезла из телефона».

– Но это еще не все, – сказал Иванов, косясь в мою сторону. – Надо нам обсудить кое-что… Петровна, у которой ночью сгорел дом, – мать его родная.

– Вот те раз! – Фролыч задрал брови. – Так ей же негде жить теперь. И что вы намерены делать?

– Ничего, – ответил я. – Ее отсюда трактором не вытащишь.

– Как это?

– Родные тополя милей московских улиц…

– Вот оно что…

Фролыч жевал губами.

– Выручай, администрация, – проговорил Иванов.

– Сковала по рукам и ногам, – прибавил я, – а у меня дел невпроворот. И ехать со мной не желает…

– Но я уже говорил ей. Пусть подойдет и сразу вселяется. Правда, там требуется ремонт… Как случилось-то хоть?

– Поджог. Спасло то, что она засыпает только под утро.

Иванов насупил брови.

– Приходил запрос из УВД о родителях Кожемякина, – проговорил он. – Я ответил, что людей с подобной фамилией у нас не значится. С бухты-барахты невозможно объединить две разные фамилии в одну семью. Возможно, ниточка тянется из вашей деревни.

Нелюбин елозил глазами по столешнице, и когда Иванов замолчал, вдруг заявил:

– Видели вчера вечером джип. По улицам, между прочим, кружился. Говорят, искали какого-то военного. Мальчишкой якобы знали его, но с тех пор не виделись, как тот убыл в военное училище. К мужикам пьяным липли, а одного с собой увезли.

Иванов настороженно спросил:

– Где же он теперь, тот мужик?

– Не пришел, говорят, до сих пор. В ограде, говорят, работает. При больнице…

– Это может быть только Чачин, – догадался я. – Надо съездить к нему…

Пока мы ехали к дому Чачина, пришлось рассказать Иванову, кто такой был для меня Чачин. Оперативник выслушал меня, не перебивая, затем вдруг сказал, что знает его, но совершенно с другой стороны. Друг детства любитель был заложить за воротник, а также и утащить, что плохо лежит.

– И это несмотря на то, что человек в недалеком прошлом ходил командиром на плавучей рембазе, – говорил Иванов. – Скурвился в одночасье. Спился и потерял элементарную человеческую совесть. Если застанем его в живых, имейте ввиду, что пожар, очень может быть, произошел не без его участия.

Слова оперативного уполномоченного больно ударили: друг детства – предатель. Но я молчал.

– Не могу утверждать, что это именно его рук дело, но с его участием, – подтвердил Нелюбин.

Чачин вместе с матерью жил за парком на улице Некрасова. Вскоре, свернув с Иштанской улицы, мы остановились перед его домом.

Ворота изнутри оказались запертыми. На стук никто не выходил. Однако я был настойчив и продолжал в них настукивать. То кулаком, то, развернувшись к улице, ногой. У соседей с перепугу надрывались лаем собаки. Неужели можно спать дома и не слышать весь этот стук? Нельзя такой шум не слышать. Значит, он слышит, но не хочет открывать. С похмелья у обычного человека болит голова, он никого не желает видеть. Такое возможно, если с похмелья страдает трезвенник, а если это закоренелый алкаш? Станет алкоголик, лежа на диване, испытывать собственное терпение? Сидеть взаперти – это чересчур и даже слишком, когда снаружи стучат друзья-товарищи, у которых за пазухой, может, притаилась «литра или две». Он откроет, чтобы убедиться. Тем паче, что граненый стакан в доме и головка лука всегда найдутся…

Этот не открывал. Так поступают лишь те, кто знает свою вину, кому надо отсидеться до лучших времен. Еще так поступают покойники.

Открыв дверцу в палисадник, я вошел внутрь и прильнул к стеклу, стараясь рассмотреть изнутри помещение. Иванов обогнал меня и смотрел в окно спереди.

– Ну вот что лазят, а?! – донесся раздраженный женский голос за стеклом. – Лег человек отдохнуть, так ведь нет! Нету ему нигде покою! Чо надо-то?!

Женщина спрашивала у Иванова, решив, как видно, пойти ва-банк. Она никому не откроет, потому что это ее дом. Я подошел к Иванову и увидел за тюлевой занавеской тетку Катерину.

– Свои это, тетя Катя, – крикнул я. – Помнишь меня? Я Толя Кожемякин.

Сняв фуражку и отойдя на шаг от окна, я выпрямился в полный рост.

– Нечего! Нечего тут лазить! Идите своей дорогой, куда пошли! Ишь! Ходят тут, кто попало! Говорю: забей калитку, так нет. Вон же лазиют все подряд…

Она никого не хотела знать. Обычно так себя ведут после тщательного инструктажа.

– Лешка! – крикнул Иванов. – Вон же ты лежишь за печкой – ноги торчат. Вставай, поговорить надо…

Я подошел и тоже заметил в глубине комнаты ступни, лежащие на кровати. Вот одна нога, нехотя шевельнувшись, почесала другую и опустилась к полу. Чачин приподнялся, сел в кровати и, сидя, принялся смотреть в окно, словно впервые его видел. Затем встал и, тряся косматой головой, двинулся к нам.

Тетка Катерина сразу умолкла: ее миссия на этом окончилась. Чачин, приветствуя нас, поднял руку, зевнул и направился к двери – открывать запоры. Ничего странного, вполне понятная ситуация. Человек перебрал и никого не хотел видеть.

– Ты же уехал вчера, – подал он руку, дыхнув перегаром.

– А теперь опять приехал. Ты нам нужен.

– Зачем?

Вопрос озадачил. Еще вчера он горячо вспоминал, как мы дружно жили и дружно росли. Теперь Чачин вдруг охладел. С чего бы это? Наверное, с похмелья. Тоже бывает, так что не следует обижаться.

– Ты ничего не слышал? – спросил я.

Тот отрицательно качнул головой, напряженно икнув.

– Говорят, вчера на джипе кого-то катали… Правда, что ли?

Чачин кивнул: довезли до дома. Хорошие мужики попались – не то ночевал бы где-нибудь в канаве.

– Ты же не один был, когда меня в город провожали…

Чачин задумался, скребя в волосах. Действительно, было такое дело. Надо же так случиться, даже забыл о них. Он тряхнул головой, выпустив очередную порцию ядовитого воздуха. Стоял и молчал. Что с пьяного взять, тем более что это было вчера, а не сегодня.

– Дом, Алешенька, сожгли у меня, – сказал я как можно спокойнее, не спуская глаз с друга. – Одни головешки остались.

– Сожгли?…

Чачин, похоже, не особо-то удивился. Впрочем, это могло быть не так. Хуже нет, когда домыслы занимают место доказательств.

– Говорят, тебя расспрашивали вчера обо мне, – продолжал я.

Чачин смотрел отсутствующим взглядом то в пол, то мне в грудь, судорожно скреб в голове. Сколько человеку нужно выпить, чтобы так отравить себя?

– Спрашивали или нет? – пришлось повторить еще раз.

– Вроде нет. А может, спрашивали… – отвечал тот, зевая.

Он сложил губы скобой, наклонив голову на бок. Откуда человеку знать про вчерашний день.

– Вот даже как?! – удивился я. – Ну хорошо… Иди, отдыхай…

Я развернулся и шагнул к машине, оставив Чачина одного зевать у ворот.

Остальные друзья, Федин и Михеичев, жили на краю поселка, в районе двухэтажных брусчатых домов под названием «Шанхай». Мы подъехали туда, Иванов вызвал их из дома на улицу и, когда все уселись в машине, я подступил к ним с расспросами.

Мужики сидели, нахохлившись. Они оказались в курсе событий. Утром быстро прошла молва, что Петровна чуть сама не сгорела. Конечно, несчастье, горе. Что и говорить. Никому не приведись: вор стены оставляет, а пожар… Все сгорело. Они в стороне стоять не будут, помогут – силой и техникой, какая найдется. Странно, однако, что Чачин какой-то неадекватный… Выходит, вчера добавил и теперь в себя не придет. Мужики в джипе? Хрен их знает, кто они такие. Остановились и давай расспрашивать о каком-то военном. Самым знающим оказался Чачин, потому и оказался в машину. Он махнул рукой на прощанье, паразит. Пришли вместе, а его, как царя, на джипе повезли. Фамилию военного не называли. Сказали, что полковник…

Друзья перебирали версии случившегося. Учитывая, что дверь дома подперли снаружи, получалось, что кто-то пошел на заведомое убийство. Однозначно, это не житель поселка, потому что сгореть мог весь поселок, а вместе с ним и дом поджигателя. Это кто-то со стороны.

– Ты, Анатолий, плохо о нас не думай, – уверяли друзья. – Мы тебе не враги и матери твоей поможем, даже если ты скоро опять уедешь…

– Мы ей квартиру выделим, – оживился Нелюбин. – Она у нас, как ни говори, а ветеран труда все-таки.

– На счет Чачина тоже не думай, – сказал Михеичев. – Это у него от пьянки заклинило. Он же того. С головой не дружит в последнее время…

Друзья вылезли из машины и пошли по домам в разные стороны – каждый к своему брусчатому «гнезду».

Они ушли, еще раз заверив, что Чачин не опасен. Беседа многое прояснила. Итак, двое в джипе – не миф. Они действительно интересовались неким полковником. Федин и Михеичев даже пытались описать их приметы. По описаниям, двое из внедорожника похожи на людей, которые свидетельствовали против меня по убийству физика. Они это были. Кроме них, некому интересоваться моей персоной. И если после этого запылал дом моей матушки, так это еще одно подтверждение, что интересовались именно мной. Возможно, им стал известен мой точный адрес. Они были уверены: полковник живет у матери и будет ночевать дома. Кому нужна одинокая безобидная старушка? Не может быть, чтобы пожар возник по неосторожности. Мать не спала. Она, слава богу, в своем уме…

Подъехав к зданию администрации, я остановился: Нелюбин выбрался из машины, решив навестить сторожа. Сумерки сгущались. У милицейского пункта я высадил Иванова.

– Если что, я буду внутри, а этих, – он указал на дверь, – я отпущу домой. Какая может быть операция, когда убийцы генерала давно известны. Постучишь – я открою…

– Хорошо, – согласился я, – постучу по мобильнику. Но ты тоже имей в виду: я буду у тетки Матрены. На соседней улице. Как раз за нашими огородами.

Я назвал адрес. Оперативник махнул рукой и скрылся в подъезде…

Тетка Матрена с матерью сидели на лавочке возле заросшего декоративной ромашкой палисадника. В старом ведре курился дымком сухой навоз, разгоняя комаров. Заметив машину, они вскочили.

– Где тебя носит…

– Мне бы машину поставить…

Не успел я загнать машину, как в проеме ворот увидел фигуру Чачина. Его словно подменили. Откуда только бодрость у пьяниц берется. Успел, как видно, к ночи слегка отойти – и в путь.

– Здорово, братан! – сказал он фамильярно.

Мы никогда раньше не обращались с такими словами друг к другу. Я заглушил мотор и затворил ворота. Мать с теткой ушли в дом. Чачин вынул из-за пазухи плоскую бутыль виски и пакет с закуской. Из пакета торчали куски хлеба и рыбьи хвосты.

– Горячего копчения… По дороге купил, – торопился он. – Я чо думаю. Ты опять уедешь, и мы не посидим…

Удивлению моему не было предела. Кажется, до него так и не дошло, что у меня сгорел дом, но он вдруг сказал: – Пожары у многих бывают. Как-нибудь отстроитесь… Все-таки ты полковник. Поможешь матери и деньгами, и всем остальным…

Я сидел на скамье, наблюдая за движением его пальцев. Они тряслись. Он наливал жидкость, поднимая стакан к свету из окон. Мы чокнулись. Он поднес стопку к губам и закатил глаза. Я проделал то же самое, незаметно выплеснув спиртное в траву. Копченые ельчики оказались в пору.

Чачин продолжал наливать. Мы чокались. Все остальное продолжалось в том же духе, пока я не почувствовал, что должен опьянеть. И я «опьянел». Крепкое виски оказалось у товарища, но почему-то он трезвее, а я нет. Откуда взялось виски у безработного? Но лучше об этом не спрашивать. Пусть сам расскажет, если захочет.

Бутылка закончилась, и Чачин почему-то вдруг запросился домой. От Небережной улицы до Некрасова ему топать минут сорок. По дороге без освещения. Смелый пошел народ.

– Провожу! – твердо решил я, поднимаясь на шатких ногах.

– Куда тебе, Толя, – остановил он меня.

– Молчать! – дурачился я. – С кем споришь!.. Я могу даже машину вести с завязанными глазами…

Мне вдруг вспомнилось, что я мент и могу качать здесь права. Только это должно было заставить Чачина согласиться на проводы – темным парком, среди корабельных сосен, где можно остаться без каблуков на выступающих из земли корневищах.

– Но ты не дойдешь назад, – бормотал он. – А у меня спать там негде. Даешь слово, что вернешься?

– Даю, – соглашался я и тут же спрашивал: – А тебе для чего мое согласие? Ты не веришь мне, Лешка?

– Мать твоя будет потом ругаться. Переживать будет…

– Не будет. Я вернусь… Она у меня с пониманием!

И вот мы бредем, качаясь, среди деревьев. Какие, однако, твердые корни у сосен. Казенные подошвы того и гляди отлетят.

Выйдя из парка, мы поднялись по Иштанской улице. Маневрируя между свежими коровьими лепешками на белесом песке, прошли мимо магазина с темными окнами и остановились на перекрестке.

– Ты, давай иди! – учил меня Чачин. – Но только чтобы до дому и нигде не свались. Кажется, в сон тебя клонит.

– Нет! Не клонит! – выпячивал я грудь.

– А я пошел. Иди…

– Нет, провожу… – куражился я. – До дома. Повернем сейчас, и я дальше так и пойду по вашей улице. Понял? А потом сверну к парку. Понял?

Мы простились в ворот его дома, словно уезжая в разные края. Он эмигрировал на Запад, я – на Восток…

– Давай, Толя, иди…

Он вильнул было за дверь, но я продолжал стоять: не стая волков гонится за нами. Можно и подождать. Он с нетерпением взглянул на часы.

– Мне пора, – великодушно согласился я.

– Иди, я посмотрю, как ты пошел…

– Так и пойду…

Я развернулся и, махнув на прощание рукой, зашагал бодрой походкой прочь.

Через секунду я услышал, как позади закрылись ворота. Я обернулся: на крыльце никого не было. Мне оставалось лишь прыгнуть к забору, чтобы не было видно из окон. От забора – назад, к воротам. Здесь я прислушался: во дворе слышалось журчание. Обоссался наш Чачин – вот и торопился, задрав хвост, домой. Но это он мог и по дороге где-нибудь сделать.

Чачин в дом почему-то не торопился.

Из глубины двора вдруг послышался голос: Чачин с кем-то разговаривал. Он говорил, но ему почему-то никто не отвечал, и Чачин замолчал.

– Алло! – послышалось отчетливее, и вновь наступила тишина.

Дружок мой говорил по телефону, хотя я точно знал, что у него нет мобильника. Оказывается, у него в доме телефон. Они теперь у многих стоят после ввода в действие радиорелейной станции. Но не во дворе же у него стоит аппарат. Да и провод телефонный к дому не подходит. Его нельзя не заметить.

Чачин молчал.

– Алё, – вновь услышал я над самым ухом. Чачин бродил по двору с сотовым телефоном. Неплох гусь… – Это я, Лешка из Моряковки. Вы мне дали телефон, чтобы я позвонил! Ну, вот… В общем, я ему сегодня подсыпал, и он будет спать теперь мертвым сном. Точно. Абсолютно. Еле ходит наш генерал… Ну, полковник. Я сразу понял вчера, про кого речь. У нас один только был в деревне из военных. Он самый и есть… Хорошо… Понял… Спасибо…

Справа скрипнула дверь и раздался раздраженный женский голос:

– Лешка, Лешка-а! Эх! Отвернет он тебе голову, как гусю. Вот посмотришь, отвернет. Доиграешься ты с огнем. Думаешь, я не слышала, как ты сейчас говорил? И телефон тебе сунули, чтобы звонить. Зачем ты связался?

– Молчи, мама! Ты не знаешь. Он всю жизнь меня обыгрывал. Он полковник, а я кто?

– Не пил ба-а! – прокричала визгливо тетка Катерина. – Не порол ба-а! И жизнь была ба-а! А так ты себе зарабо-о-ташь! И меня боля не проси, чтобы прятала под подол!.. Сам думай теперь!.. Уйду завтра к Тамаре, а ты живи здесь, как хочешь!

Раздался громкий сигнал мобильника.

– Да! – крикнул расстроено Чачин. – Да! На улице Набережной, дом номер восемь! Там у них номер висит на углу, а машина стоит у него во дворе! Именно! И заперся изнутри! – И к матери: – Оставь ты меня в покое! Без тебя знаю, что мне делать и чем заниматься, училка проклятая…

Скандал набирал обороты; в любой момент из ворот мог выскочить Чачин либо его мамаша. Я быстро отошел вдоль забора в глубь улицы, часто оглядываясь, не отворились ли ворота.

«Чачин. Милый мой дружочек. Да ты, оказывается, подколодный змей. Тебя в чащобе лесной не видно было, но ты там всегда был. Ты все время там лежал под упавшим деревом и только ждал, чтобы насмерть укусить… Ты уже меня тяпнул своим кривым ядовитым зубом… Я тебе его выбью вместе челюстью и остатками мозга. Он тебе все равно теперь не нужен…»

На всех прах я пролетел парком, держа палец на спусковом крючке. «ТТ» лежал в кармане с передернутым затвором. Нужно лишь снять с предохранителя – и заказывай отпевание. Дорогой никто не встретился: у народа здесь давно отпала мода слоняться темными улицами. В парке не горело ни одной лампочки. Окна сельской администрации (бывший поссовет) были также темны. За окнами милицейского пункта стояла все та же кромешная тьма. Не стоит беспокоить Иванова по пустякам. В любом случае происшествие касается только меня – мне и разбираться. Пусть отдыхает Иванов. Потом расскажу ему об услышанном. Чачин – сука, предатель…

На стук в дверь открыла тетка Матрена. Она заметно нервничала: никому не понравится скакать с кровати в первом часу ночи, в то время как по всей округе рыщут шайки головорезов. Ведь подперли же Аннушку…

Ничего. Пусть не ругается. Кожемякин ляжет спать во дворе, в машине, чтобы им обеим было спокойнее. Так и договорились.

Дверь передо мной закрылась. Я остался один. Сон не шел в голову: днем выспался, еще в городе. Не до сна, если на твоих глазах передают секретные депеши. В городе, возможно, уже снаряжается бригада. В запасе оставалось не так много времени: с учетом расстояния до города гости должны пожаловать примерно через час, максимум – полтора, потому что завтра, они догадываются, объект может вновь исчезнуть – ищи ветра в поле. Их «дятел» сделал «наколку» – значит, надо спешить. И уже летят вольные каменщики, собранные по тревоге, на ловлю зверя. Это им даже нравится, поскольку они – команда, где действуют законы, построенные на крови…

В контейнере томилась от бездействия портативная снайперская винтовка, совмещаемая с прибором ночного видения. Оставалось надеяться, что и винтовка, и прицел, и прибор пристреляны на стенде: лишние выстрелы здесь никому не нужны.

Я открыл контейнер и, отодвинув одну из вертикальных полок, принялся вынимать из плотных гнезд узлы оружия. Несколько движений, и винтовка собрана: ствол, приклад, затвор, магазин с длинными патронами. Прицел с оптикой и прибором и, наконец, мощный, похожий на огрызок трубы, глушитель. Приличная получилась дубинка. Ею издали хлестать сподручнее. Во дворе она неудобна. Здесь хорош был бы «ТТ» с глушителем, а также «узи», переведенный на стрельбу одиночными, и тоже с глушителем, чтобы не пугать старух.

Я вышел в огород. Темная безлунная ночь овладела округой. Солнце взойдет в пять часов, а до этого будет долго лежать над лесом заря вполнакала. Совсем недавно здесь стояли белые ночи. Теперь они прошли.

На соседней улице, за двумя огородами, сиротливо белела высокая печь сгоревшего материнского дома. Там же, в стороне от пожарища, темнела баня – пожарным удалось ее отстоять.

Мундир поблескивал пуговицами, поэтому пришлось переодеваться. В тонком спортивном костюме, сетке от комаров и черной куртке я вновь вышел в огород. Надо было закрыть ворота, чтобы никто из посторонних не мог проникнуть внутрь. Вдруг я усну. Возвратившись, я запер огородные ворота изнутри на задвижку. На поленице лежала деревянная лестница. Поставив ее к стене летнего домика, я поднялся на крышу, отошел по ее отлогой поверхности к краю. До земли оставалось не более двух метров, однако прыгать не стал. Ни к чему нам эта эквилибристика. Сложил оружие у края и опустился вниз на вытянутых руках. Затем снял с крыши оружие.

Густым малинником двинулся вдоль городьбы к своему огороду, перешагнул через трухлявые жерди и двинулся дальше. Пожарище. Запах горелого дерева. К нему не примешивался запах горелой человечины. Это радовало меня безмерно. Мать была жива. Был жив ее пес Тузик женского пола. Другой скотины она по старости лет не держала.

– Мяу, – раздалось со стороны бани.

– Люська, – зашептал я, подойдя ближе. – Кис, кис, кис…

Животное ткнулось шершавой мордочкой в ноги. Я наклонился и погладил кошку. Непривычно твердая шерсть цеплялась за пальцы.

– Обгорела ты, Люська… Иди ко мне.

– Мяу…

В бане пахло вениками и мылом. Недавно я здесь парился. Дом тетки Матрены едва виднелся из-за малинника. Плохая позиция для обороны. Зато на стене в предбаннике висели нетронутыми материн халат, полотенце, старая фуфайка и клеенка. Я собрал весь этот скарб и, забравшись наверх, под крышу, принялся «вить» гнездо: расстелил клеенку, халат и свернутую валиком фуфайку. Полотенце положил рядом – на случай, если окончательно доймут комары.

Кошка жалобно мяукнула внизу. Пришлось спускаться за ней: не даст покоя и будет стоять над душой. Наконец я улегся. Люська терлась о мою голову, мурлыча. «Люська, – подумал я горестно, – тебе и заботы нет, что у хозяйки дом сгорел…» Люська взглянула на меня маслянистыми темными глазами и отвернулась. Свернувшись в комок, она умиротворенно пела, впуская когти передних лап в хозяйкин халат.

Положив винтовку на фуфайку, я стал разглядывать окрестности в прицел: Матренин дом, соседские дома, часть улицы, столбы, черемуху по углам, – все видно как на ладони. Ничто не напоминает о присутствии вблизи хоть какой-нибудь живности. Все тихо и спокойно. Даже собаки не лают.

Часы показывали третий час. Наступало время убийств, краж и поджогов. Человек ничего не слышит, окончательно разомлев к утру в любимой постели. Преступный элемент помнит об этом с давних времен, передавая из поколения в поколение накопленный опыт.

Я продолжал наблюдать за Матрениным домом, изредка припадая к оптике. Глаза надо беречь от усталости, иначе может померещиться что угодно. Я их не напрягал: собаки все равно залают, почуяв чужого. Однако на меня они тоже почему-то не лаяли, хотя вокруг, чуть не в каждом дворе, сидят на привязи и бегают на воле не одна пара.

Прошел еще час. Веки начинали слипаться. Нет ничего страшнее, чем спать под шорох спичек в чужих руках. Огромным усилием воли я размыкал глаза и осматривался. Однако вскоре опять просыпался, пугаясь от мысли, что вновь дремал – с открытыми глазами. Дремать нельзя, потому что на рассвете надо незаметно сняться и уйти. Никем не замеченным… Никем не…

Зуммер мобильника мгновенно вывел из оцепенения. Он словно удар весла по мокрой заднице. Я забыл его отключить, и теперь он гудел на всю округу. Около теткиного дома было по-прежнему пусто. Палец быстро нажал нужную кнопку.

– Спишь? – услышал я женский голос. Какая-то дура ошиблась номером и могла испортить всю кашу. Палец быстро отключил абонента, однако через секунду вызов повторился.

– Спать, между прочим, вредно, когда ты в гнезде кукушки.

«Видит она меня, что ли?» – содрогнулся я, шаря глазами по кустам.

– Не верти башкой, – тихо сказала она. – Тебя заметно.

– Кто ты?

– Я твой напарник…

– Но его убили…

– Потом расскажу. Выйду к тебе по прямой от перекрестка. Оглянись назад и посмотри. Видишь меня?

За столбом посредине улицы мутнела в темноте чья-то фигура. Фигура едва заметно махнула мне рукой.

– Вижу, – подтвердил я. – Но я не знаю тебя и не могу тебе верить, тетка?

– Верить ты не можешь, а вот надеяться просто обязан. Тебе привет от полковника Перельмана.

– Старик еще жив?

– Он так жив, как дай бог каждому. Борьба с послевоенным национализмом пошла ему на пользу…

– Иди, – милостиво согласился я, – но не делай быстрых движений, Маруся.

– Меня зовут Надеждой.

– Наденька? Это хорошо. Иди ко мне, Надя. Если тебя не купили, будешь жить и размножаться.

– Не груби женщине, Толя…

Сердце у меня трепетало: оказывается, меня даже знают по имени. Я лежал как на ладони. С помощью простенького гранатомета наблюдательный пункт превратится в щепки.

От столба отделилась фигура стройной женщины. На ней был брючной костюм. Скорее всего, это была одежда спецназовца. Оптика сильно приближала. Фигура казалась стоящей рядом, освещенная со всех сторон необычайно ярким лунным светом. Перекрестье прицела упиралось в середину лба. Если слегка нажать на спусковой крючок, то на лбу должно засветиться красное лазерное пятнышко. Я так и сделал. Женщина погрозила издали пальцем, и я убрал фалангу с крючка. Жизнь у человека одна. Нельзя ею рисковать, даже если это чужая жизнь. Рискуйте собственной. Ставьте ее на карту или продавайте за понюх табака.

Она остановилась у обгоревшего тополя. Возможно, она лишь наводчица, корректировщик. Она хитра: шаг в сторону, и пуля будет для нее не страшна за громадным и сырым стволом. В нем застрянет и не такая болванка.

– Еле тебя нашла, – щебетала дама. – Неделю кручусь, и все без толку, пока случай не помог. – Она указала рукой на головни…

– Где ты остановилась?

– У местного попа…

Я замер, прислушиваясь: за бугром, на соседней улице, двигался автомобиль. Электрический свет прыгал по огородам. Напарница быстро приблизилась и уже ухватилась за край сруба. Я не шевельнул пальцем. Через секунду она улеглась рядом, дыша мне в грудь. В руках у нее был израильский автомат.

Сеанс телефонной связи закончился, мы спрятали мобильники. Кошка недовольно открыла глаза. Я сгреб ее за шиворот и посадил у карниза.

Автомашина приближалась. Вот она выехала и остановилась на бугре, сразу потушив фары. Это был джип, внедорожник.

Напарница замерла. Почему-то я уже верил ей. Выходит, моя беготня по вагонам и все остальное – мартышкин труд. На кого же тогда я в вагоне наткнулся?

– Кстати, цела ли моя косметичка? – зашептала соседка, касаясь моих колен упругими бедрами. Господи, в такой момент ее интересовала пустяковая вещь.

– Цела, – пробурчал я недовольно, косясь в прицел.

Господа на бугре между тем, опустив стекло, нехотя жестикулировали в салоне. Пассажир показал в мою сторону пальцем, и водитель в ответ кивнул. Затем стекло поднялось до конца, оба субъекта вышли из машины, после чего громко квакнула сигнализация. Оба субъекта уверенно двигались в нашу сторону. Возле пожарища они остановились, затем, лавируя между обугленными досками и бревнами, приблизились к огороду.

– Приятно? – спросил один. – Смотреть на дело рук своих?

Наверно, он любил эту фразу и казался себе суперменом.

– Если честно, то не очень… – ответил другой.

– Идешь туда. Закладываешь термичку сроком на пять минут, подпираешь двери и возвращаешься. Короче, делаешь все так же, как и в прошлый раз. Усек?

– Скоро здесь не останется домов, – недовольно проговорил другой.

– Не твое дело. Термички должны быть расположены по всему периметру. На этот раз мы с ним покончим. Шеф будет доволен…

– Кто он? Можешь ты наконец сказать?

– Политик – вот кто. Иди и сделай для него это, чтобы не пришлось переделывать в третий раз. Скоро рассвет, а нам еще надо успеть вернуться.

Распоряжался старший по возрасту. Молодому приходилось исполнять чужие прихоти. Он ничего уже не мог поделать. Он подписался на облигацию займа, и жизнь у него после этого стала как сплошной заём. В руках он нес темную сумку с широкими ремнями.

Его покровитель остался на месте, тыча кнопки мобильника.

– Все нормально, – наконец произнес он, глядя в мою сторону. – Стоим на месте. Молодой пошел и сейчас повторит задание. Он исправит ошибку, Политик. Я лично контролирую.

До меня дошло: в огороде стоял не рядовой бандюган. Первым на мушку следовало брать именно его. Я показал в его сторону пальцем и ткнул в грудь даме. Та согласно кивнула и прицелилась из «узи». Шума будет много. Я положил ей руку на прицельную рамку, затем поднес палец к своим губам. Она опять кивнула. Выстрел из винтовки оказался беззвучным и почти без отдачи. Тупой кусок металла, безжалостно проскочив сквозь упрямый мозг, вошел в землю в чужом огороде. Руководитель операции, недавно говоривший по телефону, упал навзничь в крапиву. У него мелко тряслись ноги. Через секунду он затих.

Мы развернулись в другую сторону: фигура «брандмейстера» замерла в картофельной ботве у противоположной изгороди. Сейчас он перешагнет жерди и через минуту будет у цели. Дом тетки Матрены запылает, как свечка. Я коротко прицелился и положил любителя острых ощущений в картофельную ботву. Он и осознать не успел, что убит.

Поначалу я не думал его убивать, собираясь расспросить о людях, пославших его. Но его шеф проболтался раньше времени.

У меня слегка дрожали колени.

– Что с тобой, полковник? – прошептала напарница.

– Я впервые убил человека…

– Двоих…

– Я всю жизнь собирал информацию…

– Может, ты заплачешь? – проговорила она. – Это же мафия, Толик. Наркокартель, а ты кукситься вздумал.

– Откуда тебе известно?

– Я же не вчера сюда приехала…

Она не переживала о случившемся. Лежала спокойно, сосредоточенно глядя на восток. На горизонте, под бесконечной темной полосой, моргал крошечными огнями далекий город. Вероятно, напарницу можно было обнять за плечи, талию или чуть ниже, но я воздержался. Вдруг она неправильно поймет.

– Пора, – встрепенулся я. – До утра осталось совсем ничего. Надо избавиться от трупов.

Она согласилась одними глазами, мигнув обоими враз. Мы опустились вниз. Я подошел к убитому, нагнулся и обшарил карманы. Вынул ключи зажигания. В нагрудном кармане лежал тяжелый «магнум» – револьвер с длинным стволом пятидесятого калибра. Их совсем недавно стали выпускают в штатах – по тысяче баксов за штуку…

Рискуя провалиться в подполье сквозь обгоревшие половицы, мы вышли с пожарища на улицу. С ключами в руках я подошел к машине, сел в нее и запустил двигатель. Спустившись с пригорка, остановился возле поваленного забора, открыл заднюю дверь.

Вдвоем мы подошли к первому и, ухватившись за конечности, подтащили к машине и кинули в багажное отделении. Кинули – слишком громко сказано. Труп оказался невыразимо тяжел. Не дамское дело – покойников таскать, но женщина молчала. За вторым я отправился один. Взвалил на плечи труп и, спотыкаясь в ботве, двинулся назад. Превосходная позиция для стрельбы по мне. Меня же потом и обвинят в убийстве, коли пытался скрыть следы преступления. Наверняка на моей одежде обнаружат кровь. Тем не менее, напарница стояла около машины, ни малейшим движением не высказывая намерений сдвинуться хотя бы с места. Ей это было не нужно.

Покойник брякнулся рядом с приятелем. Машина дернулась и пошла, набирая скорость. Дама управляла машиной, я подсказывал, куда ехать.

Мы выехали за поселок и летели теперь вдоль речной гавани. Почти весь флот находился в плавании. Следовало удалиться подальше от Затона, однако на излучине оказался земснаряд. Утопить внедорожник не удастся. Мы развернулись, полетели поселком в обратную сторону и вскоре въехали в лес.

Напарница проворно выбралась из машины, достала из сумки убитого термические шашки и принялась разбрасывать по разным углам салона. Одну из них она расположила в горловине топливного бака, предварительно выставив на таймере самое короткое время. Этого хватит, чтобы скрыться в лесу. Шашка загорится и подорвет собой топливный бак. Мы ничего не взяли с собой из машины. Улики нам ни к чему. Все их оружие вместе с патронами осталось внутри салона.

Безжалостное устройство быстро отмеривало время. Мы торопились, чтобы не быть замеченными рядом с машиной, с каждой минутой удаляясь в лес. Вскоре раздался слабый взрыв, потом стали вразнобой стрелять от жары патроны…

Минут сорок ушло на возвращение к дому тетки Матрены. Напарница осталась на улице, у ворот, а я, перебравшись через забор, поднялся вначале на сарай, потом опустился по лестнице во двор и лишь после этого открыл изнутри ворота.

«UAZ Hunter» стоял на месте. Темнота сгущалась с каждой минутой, горизонт теперь не был виден. Казалось, что темноту можно пощупать руками.

Закрыв ворота, мы сели в машину. Не успели мы опустить спинки сидений, как с неба упали первые капли дождя и раздался оглушительный гром. Наконец-то! Жара спадет, и природе станет легче. А еще говорят, что бога нет. Плюньте тому в глаза, кто это придумал: я молил о дожде, и он уже набирал силу. Слава богу, следы будут смыты.

Я снял с себя трико и, открыв огородную дверь, отправился прежним путем в баню. Она у матери с теткой была одна на двоих. Сунул одежду в печь, облил керосином из лампы и поджег. Пусть горит. На помощнице следов быть не должно, она бралась руками лишь за ноги трупов.

Дождавшись, когда сгорит одежда, я пошел назад. Дождь хлестал как из ведра. Я подставлял лицо невидимому небу и наслаждался. Едва ли после подобного натиска влаги что-нибудь останется. Всё уйдет в землю.

Возвратившись, я надел на себя форменные брюки и рубаху. Напарница поджидала, сидя в машине и выставив из салона руки. Кажется, она тоже их умывала. Мы расстелили теткино ватное одеяло и улеглись, не снимая одежды.