Двое суток прошло в напрасных ожиданиях: капитан-механик «Коршун» а» даже не думал звонить. Несколько попыток связаться с ним по телефону ничего не дали. Женский голос отвечал, что мужа оставили на судне сверхурочно из-за болезни сменщика.

Между тем напарница не оставляла теперь меня в покое. Кажется, она решила совершить реванш. Телефон трезвонил через каждые полчаса. Я обещал, что скоро действительно прибуду к гостинице Советская, что постоянно помню о ней и ни за что не забуду и что вообще нас ждут великие дела. Она висела у меня, словно кирпич, на шее и постоянно тянула вниз. Наконец она поверила. Для пущей достоверности я сам несколько раз позвонил ей, задавая нелепые вопросы: когда она родилась и как писать о ней в рапорте об уже проделанной работе. Дама действительно была из нашего учреждения, но я не доверял ей – слишком долго она бродила между главным вокзалом и поповской усадьбой. Отец Николай подтвердил: «Была такая, пустил на ночь…»

Последний звонок донял ее. Я вновь напомнил о погибшем напарнике, и она окончательно отстала. Главное, между прочим, дошло до меня без труда. Напарница по-прежнему требовала акции возмездия, у нее просто чесались руки.

В перерывах между звонками я писал подробный отчет о проделанной операции, в конце которого добавил скромную фразу: «Оперуполномоченному Иванову полагал бы присвоить специальное звание – подполковник милиции – на одну ступень выше звания по должности. Внештатного оперативного уполномоченного Павлова – зачислить на службу в органы внутренних дел, несмотря на возраст, с учетом службы в Советской армии…» Пусть читают и восторгаются: в стране есть на кого положиться. Возможно, я превышаю собственные полномочия и не имею права просить, поскольку не являюсь их прямым или непосредственным начальником. Но написал я то, о чем думал. Без них было бы не справиться с вопросом, возникшим, будто чирей, на ровном месте. Благодаря бывшему прапорщику и местному оперу Первый благополучно взмыл в небо. Правда, никто об этом до сих пор не догадывался. Я готов свидетельствовать, участвовать в осмотре места происшествия – наверняка там остались следы от пуль. Я готов свидетельствовать и против местного олигофрена, пардон, олигарха, если это что-нибудь даст.

Как юрист, я верил в торжество справедливости. Однако другая часть мозга – та, где свил гнездо специальный агент, – сопротивлялась: – «Тебе хочется политического скандала под названием громогласный судебный процесс. А ты уверен, что уголовное дело в этих краях хотя бы возбудят? То-то и оно…»

«Бодливой корове бог рог не дает. Мы бы им дали, если бы они нас догнали…»

Если бы юрист был местным начальником, то все бы здесь сидели. Возможно, местный прокурор действует здесь свободно и даже демократично, насколько позволяет поводок.

После долгого молчания телефон вновь затрезвонил. Это могла быть напарница. Помощница моя дорогая. Век бы тебя не видеть. Начнет опять требовать, чтобы я куда-нибудь бежал с автоматом наперевес. А ведь я говорил, что не боец вовсе. Мое дело – собирать данные. По крупицам. Нехотя я включил аппарат.

– Да, дорогая…

– Это капитан теплохода «Коршун». У меня мало времени. Сегодня судно войдет в Моряковский затон. Можем встретиться у первого причала и поговорить. В шесть вечера.

– В Моряковке?

– Так точно. Будем в плавучем доке. Нам дали час, чтобы поставить заплату ниже ватерлинии.

– Хорошо, – согласился я.

Согласие получалось вынужденным. Этими условиями капитан сужал возможность маневра с моей стороны. Звонок застал меня врасплох, и соображать пришлось быстро. Вечер мог оказаться последним в моей жизни, если механик задумал крутить и выбрал при этом деньги. Тем хуже для него. Кожемякин устал притворяться, просить помощи и пойдет на встречу один, не поставив в известность даже местного опера.

Хорошо, однако, рассчитал наш капитан. Он дал на раскачку всего двадцать минут. Возможно, он рассчитывал, что в это время под рукой у меня никого не окажется. Двадцать минут слишком малое время, чтобы взять с собой кого-то еще. Вероятно, ему известно теперь, что я в настоящее время один. Либо у него действительно было мало времени.

Пришлось выгонять за ворота машину. Пешком поспеть к месту встречи уже было невозможно. Вскоре я уже находился у ворот местной пожарной части, позади которой располагалась поселковая котельная с высокой кирпичной трубой. Ни тебе КПП, ни ограждений.

Мне следовало изменить внешность. Вскоре из зеркала заднего вида на меня смотрел усатый лик с мутными от старости глазами. Большие очки в роговой оправе дополняли картину. Крякая, из машины вылез человек лет семидесяти, в серой штормовке. Я словно видел себя со стороны. У старика, кроме всего, был правосторонний горб. Нетвердой походкой дед вошел в кочегарку. Внутри сидел дежурный слесарь и читал газету. Деда интересовал мокрый док и первый причал.

Слесарь отложил газету, вздохнул и пошел показывать, попутно разъясняя, что на самом деле док называется не мокрый, а плавучий. Все лицо у меня было испещрено морщинами. Сунь, казалось, спичку – и не упадет, будет держаться между морщин.

– Вон, дедуля, причал. А напротив, справа, плавучий док стоит, пришвартованный к берегу. Вон он, причал. А рядом с ним «Коршун»…

– Спасибо, сыночек. Если можешь, посмотри за машиной у пожарки, а я тебе бутылку куплю.

– Не пью, деда…

– Зря. Я тоже раньше не пил, а теперь каюсь – здоровья нету.

Кашляя и шаркая ногами, я взобрался по широким сходням на дебаркадер и посмотрел на часы. Стрелки показывали без одной минуты шесть. Судно было пришвартовано. Капитан стоял на палубе, облокотясь на ограждение и поставив ногу на кнехт с намотанной чалкой. Он смотрел в воду между судном и дебаркадером. Он даже не обратил на меня внимания. Лишь взглянул на часы и вновь уставился в воду.

– Что же, товарищ капитан, пассажирские-то теперь не ходют? – спросил я скрипучим голосом.

– Перестали, – ответил он сухо.

Капитан неторопливо достал пачку сигарет, выбрал одну и сунул себе в рот. Затем также медленно вынул зажигалку и поднес пламя к сигарете. Он ждал эмиссара спецслужб, но тот задерживался.

Капитан докурил сигарету и бросил в воду. Еще раз мельком взглянул на часы, а потом, искоса, посмотрел вдоль берега и шагнул к рубке.

– Как наши дела, кэп? – остановил я капитана. – Всё так плохо, что нельзя надеяться?

Его точно прошило с головы до ног. Капитан замер и стоял секунду вполоборота. Еще через секунду он вспомнил, с кем имеет дело, и возвратился к перегородке. Я не завидовал его положению.

– Кажется, мы не знакомы. Вы представитель заказчика или кто?

– А кто вам больше по нутру? – решил я поиграть на нервах.

– Мы так не договаривались… Кто вы?

Пришлось включить для забывчивого «музыку», записанную под прицелом. Капитан сразу узнал свой голос, и я выключил «проигрыватель».

– Как я могу вам верить? – бормотал он жалостливо. – Если вы работаете на Политика, тогда мне конец.

– Это совершенно точно. Но если бы я работал на фармацевта, то капитан со шхуны под названием «Коршун» давно покоился бы на дне водоема в свинцовых ботинках. Ты жив пока что. Говори, зачем вызывал?

– Я надеялся, что придет другой, тот самый, который разговаривал со мной на пригорке. Он обещал помочь, чтобы выбраться из положения, если я сам этого захочу. Вы его связной? На вас можно надеяться?

– Надеяться нужно всегда. Потому что надежда умирает последней. Но я не связной. И не начальник. Я тот самый, с кем ты имел беседу.

Капитан смотрел широкими глазами. Я дернул кверху обеими бровями и вновь качнулся с пятки на носок. Кажется, он почувствовал в старике силу. Распахнув куртку, я двинул вперед из-за спины израильского «горбатого» и тихо спросил:

– Ты действительно один?

– Один. Команда должна возвратиться через час. К этому времени я должен закончить ремонт. Сейчас мне пора в док.

– Тогда пошли вместе, Костя…

Я шагнул на палубу. Вдвоем мы поднялись в рубку. Капитан нажал на кнопку пуска, и дизель послушно взревел за стальными переборками в трюме. Чалки были убраны заранее. Осторожно мы приближались к доку.

– Малый! Самый малый! – доносилось из колокола над плавучим сооружением. – Стоп машины! Слабый задний! Стоп!

«Коршун», продолжая идти, уперся носом у швартовочной площадки и замер. Двигатель замолчал. Уровень воды в доке стал резко убывать. Сооружение поднялось. «Коршун» плавно сел днищем на опоры. Двое рабочих, сидя в зарешеченной корзине на тросах, уже осматривали повреждение. Из отверстия в корпусе выглядывал затесанный на конус конец бревна.

– Где вам так повезло? – спросил я.

– У выхода с Северного. Вода упала – вот и налетели на затопленную баржу. В прошлом году затонула, а предупредительный буй сорвало. Немного не рассчитал, вот и налетел на угол кормы…

Рабочие тем временем уже приступили к ремонту. Один из них поднялся на борт «Коршуна», опустился в трюм, где, убрав укосину, выбил затем затычку. Зашуршало упругое пламя газорезки: рабочие убирали рваные края пробоины. Затем поставили заплату, проварив шов по всему периметру. Из бачка с водой через шланг остудили раскаленный металл, очистили шов от шлака и промазали его со стороны трюма керосином. Керосин по шву наружу не просачивался. Работа оказалась качественной. Несколько взмахов кистью, и на месте недавней дыры образовалось красное пятно свинцового сурика. Работа сделана и сдана заказчику.

Через полчаса «Коршун» уже действительно бултыхался у дебаркадера. Я перепрыгнул на дебаркадер, принял от капитана чалку и быстро намотал ее на дебаркадерный кнехт. Капитан бросил трап, и мы вновь уединились в рубке. Капитана, как видно, радовало доверие спецслужб. Он выползет из ситуации чистым – ему обещали. Его радовало, что встреча все-таки состоялась. Он не узнал в старике недавнего молодца с винтовкой. Вероятно, после узнавания он чувствовал себя частью огромного механизма, способного перемолоть в муку не только Политика. Это вселяло в него надежду на лучшие времена, когда не надо будет лгать, изворачиваться и приспосабливаться, без конца меняя окраску под цвет среды обитания.

– Он прискакал на служебном «Метеоре», – продолжал капитан. – Нас обоих отвел, с директором, в сторону и давай мозги промывать. Сначала об обществе и государстве, потом о свободе предпринимательства, а потом – о личной инициативе, о праве зарабатывать, сколько можешь. Сегодня ночью у нас рейс. Я вынужден пойти, потому что не хочу кормить рыб. Он считает, что мы ему во всем обязаны и должны терпеть. Деньги, конечно, значат много. Без них мы все передохнем. Ночью будет погрузка в ручье. Насколько я понял, надо забрать сразу весь товар. Думаю, это лекарства. А может, наркотики. Не верится, чтобы такой человек, и вдруг… Но больше всего меня поразило вот что, – продолжал капитан. – Он сам во все это верит. Он словно не замечает, что находится под наблюдением. Он считает, что так и должно быть. Я тоже считал, пока под прицел не попал. Такой человек и вдруг…

– Какой человек?

– Все-таки политик – лицо государственное…

– Кто сопровождает груз? – спросил я. – Все те же ребята-акробаты?

– Об этом мы не говорили. Он не любит лишних вопросов.

– Что ж. И на том спасибо. Но мы не уточнили время прибытия. Во сколько часов «Коршун» будет в протоке?

Вопрос застал его врасплох. Он не знал на него ответа.

– Весь вечер у нас распределен – работа с экологами, – говорил он. – Освободимся лишь к ночи. Затем идем к заправщику. Потом у нас полагается отдых – в каютах до шести утра. А в девятом часу дня – очередная смена. Получается, что целая ночь.

Я вышел из рубки на палубу, перешел на дебаркадер и остановился, оглянувшись. Капитан стоял в любимой позе – подняв ногу на стальной кнехт и облокотившись на фальшборт.

– Запомни свой новый позывной, – произнес я. – В Иштанской протоке ты будешь для меня «Шлюзовой». Я для тебя – «Балтийск». Обыкновенные суда. Возможно, такие названия где-нибудь существуют. Будь на дежурном приеме, но не отвечай, иначе выдашь себя. Связь будет односторонней, этого достаточно.

– Какое у вас звание? – неожиданно спросил он.

– Полковник…

Я развернулся и пошел прочь, не останавливаясь. Навстречу спешили два мужика с сумками через плечо – члены команды. Будь я без грима, они узнали бы меня. Пусть себе идут, труженики тыла. Они успели попариться в бане и, возможно, справить еще какую нужду, в то время как их капитан занимался ремонтом…

Машина стояла на прежнем месте. Слесарь сидел в котельной, косясь в мою сторону через распахнутую дверь. Я махнул ему издали: «Все нормально, внучек, дедушка поехал». Подошел к машине, запустил двигатель и вскачь устремился к участковому пункту милиции – совершенно не по-стариковски, по кочкам, только щебень из-под колес.

В милиции, кроме дежурного сержанта, никого не оказалось. С сержантом мы не были знакомы, и я двинулся к выходу. Мимо, косясь, как Ленин на буржуазию, прошел Фролыч. Он в упор не желал узнавать во мне полковника Толика. Чтобы снять грим, нужна была вода и кусок мыла. Ехать домой? Но мне не хотелось пугать старух и без того насмерть перепуганных. Возвратившись в машину, я принялся смывать грим дезодорантом.

Время поджимало: шел десятый час вечера. Мне был нужен Иванов и вся его цветомузыка. Территория отнесена к его юрисдикции. Совсем не обязательно спрашивать разрешения у начальства на задержание наркобарона. На это нет времени, как не бывает времени на необходимую оборону. От начальства бывает один вред. Все равно самим придется «веники вязать». За нас никто это делать не станет.

Солнце, прыгая между сосен, быстро пряталось за парком. Я упрямо сидел в машине, поочередно набирая телефонные номера Иванова и Павлова. Сегодня я отправил почтой отчет с их данными. Они причислены чуть не к лику святых. Неужели меня накололи, как последнего лоха, и все это время я был под контролем? У меня был друг детства, и того в последний момент я лишился. Чачин, за что ты меня предал, Алешенька ты Попович? За что? Почему ты не сказал мне об этом прямо? Я перебежал тебе дорогу, но где и когда? Ты упрям как осел. Ты всегда был им – тупым и упрямым, даже тогда, когда проигрывал со всей очевидностью.

Я продолжал сидеть. На звонки никто не отвечал. Пора принимать решение, потому что потом станет поздно. Если я не успею, он будет здесь вечно, пришелец.

«Мы решим все ваши проблемы. Обращайтесь к нашим дилерам… или килерам…»

Надо же так случиться, что под рукой нет ни Иванова, ни Павлова. Виноват в этом я сам: плохо договорился и не поддерживал связь в последние сутки. Наступала пора выезжать, чтобы засветло подготовить место для наблюдения. Иванов не обязан передо мной отчитываться. Его могли неожиданно вызвать в город с отчетом – вот он и задержался.

В наступающих сумерках у забора за перекрестком мелькнула в зарослях полыни чья-то фигура. Человек будто прилег к забору. Время выходить, но тот не торопится. Живот, может быть, закрутило у человека. Я направил в его сторону прибор видеонаблюдения: из кустов в мою сторону торчали чьи-то подошвы. Возможно, я ошибся, и виновато не расстройство пищеварительного тракта. Просто человек решил отдохнуть – вот и прилег в траве… на вольном воздухе… среди козьих следов, полыни и лопухов. Воздух там действительно чудный.

С «горбатым» под курткой (приклад убран, поэтому автомат хорошо прятать) я двинулся в обход. Вошел во двор администрации, обошел пустынным двором, затем прошел мимо почты, пересек другую улицу и вышел к кустам со стороны школьного стадиона. В кустах за решетчатой изгородью лежал мужчина лицом вниз. Затылок у человека был в крови или жидкости, похожей на кровь.

Я перелез через изгородь и вновь нагнулся над человеком. Казалось, он не дышал. На затылке виднелась продолговатая широкая рана, будто от стального прутка. Он словно сунул свой затылок под наждачный круг – часть кажи снята вместе с волосяным покровом. Такое возможно при касательном ранении головы из огнестрельного оружия. Пуля прошла, сняв часть человеческой мякоти и не задев мозг. Ему повезло, если не разбита черепная коробка.

Под лицом у раненого большой лист лопуха размером с подушку. Я где-то уже видел этот затылок и эти густые, с кучерявинкой, серые волосы. Уши мне тоже знакомы. Надо было рассмотреть субъекта. Оглянувшись по сторонам и никого не заметив, я вновь нагнулся над ним. Конечно, человеку не повезло, он балансировал между жизнью и смертью.

Ухватив пальцами за височные кости, я слегка приподнял голову над травой и повернул в бок. Человек застонал и открыл глаза. Это был Чачин. Ошибиться было невозможно. Я сразу узнал знакомую физиономию с характерным заостренным подбородком и выбитыми зубами. Он намеревался сделать на мне деньги, но сам при этом сел на знаменатель. Кто-то провел под ним черту. Быстро, однако, списали товарища в тираж.

Чачин шмыгал носом и пытался подняться, но у него не получалось.

– Что, Чачин, – приехал? – спросил я. Заработал денег, но распорядиться не смог?

– Каких еще денег? – Он смотрел мне в ботинки.

– Я это, Алешенька. Толя Кожемякин.

Чачин напрягся телом, глядя снизу вверх, и вновь простонал:

– Вижу… Значит, судьба нам встретиться. Здесь и сейчас… Я ведь шел к тетке Матрене, чтобы застать тебя.

– Чтоб подороже продать?

Он молчал, не оправдывался. Затем продолжил:

– На этот раз ты опять выиграл… нашу войну.

– Какую?

– Сам знаешь… Я шел, хотел предупредить… В таком деле нельзя обманывать…

Он замолчал, теряя силы, однако вскоре опять продолжил:

– Они решили купить меня за пачку махорки… И я, дурак, согласился.

– Знаю.

– Но я просчитался… Не на тех поставил. Не в той команде сыграл. Слушай… – Он оживился. – У них сгорела машина, и там два трупа. С дырками в головах. Они подумали, что я обманул их, что предупредил тебя о налете. Меня опять посадили в джип и привезли в парк – туда, где раньше было стрельбище. Они пытали… Я ничего не сказал, потому что не знал. Они думали, я больше не жилец, и говорили с кем-то по телефону: – «Он, говорят, поедет туда, тот самый полковник-москвич. И это будет его последняя поездка, потому что капитан обвел его вокруг пальца. Капитан по-прежнему за них. Не надейся на него, Никита… Кожемяка. Они тебя возьмут… не ходи один… вообще никуда не ходи. Уезжай…

Он назвал меня как в детстве: Никита Кожемяка, сказочный богатырь.

– Не надейся, – произнес я. – Тебе я никогда не верил. Особенно тогда, когда ты был Алеша Попович. Хитрый больно был богатырь, хотя и прославленный.

– Теперь нет. Не могу я больше врать – сил нет… Когда они поняли, что мне ничего не известно, решили покончить со мной прямо в парке. Сказали: «Быстрей найдут, в другом месте испортишься…» Один прицелился и выстрелил в живот. Пуля, кажется, в печень угодила. Другой снова стал говорить по телефону и как закричит: «Кончай его. Контрольный в голову – и уходим!» Они торопились. Я лежал на земле. Он не стал подходить и выстрелил от машины. После этого я отключился.

– Когда это было?

– Недавно… в восьмом часу.

– О каком капитане речь? Тут их бродит кругом… Ты тоже капитан.

– Не я и не Иванов. Они говорили о «Коршуне». Есть такое корыто, маневровое…

– Значит, капитан все-таки…

– Сделай их, Никита. Я на тебя надеюсь… Тяжко мне… В затылке лом торчит… Запомни, Никита. Среди них на «Коршуне» нет никого, кому можно верить, – продолжил Чачин. Он торопился. Голос начинал заплетаться. – Все до единого. От рубки до киля. От кормы до носа. Это лишь случай, что я выполз из парка. Посторонних на корыте нет никого, Никита. Сегодня они собираются вывозить крупную партию героина… Заодно они хотят покончить с тобой. Ты один. А напарник твой – пидорюга.

– Он погиб… – меня колотило.

– Ошибаешься… – Чачин отключился.

Мои руки работали у его головы. Я принес из аптечки бинт и делал повязку «чепчик». Бинт с двух сторон от темени к подбородку – на узел. Затем от ушей туда и обратно, через рану, пошла ходить упаковка бинта, ныряя под образовавшееся подобие крепежа, закрывая все большее пространство. Закончено. По крайней мере, в рану не попадут посторонние предметы. Входное отверстие в области живота располагалось в области печени. Выходного отверстия я не нашел. Кровь из раны не била фонтаном. Она даже не пульсировала. Значит, не были задеты большие сосуды. И все-таки пришлось наложить сдавливающую повязку, закрепив лейкопластырем…

Скорее всего, груз не собираются вывозить. К нему даже не притронутся. Он лежит на складе в подземелье, в аккуратных упаковках. Блошиные танцы организованы с одной целью – раз и навсегда отучить спецслужбы замахиваться на первых лиц местного государства. «Не трогай белого дяденьку, хам», – вот что хотят этим сказать. Капитан «Коршуна» вовсе не собирался со мной сотрудничать. Он получил за меня деньги и готов был действовать дальше.

В местной «Скорой» не брали трубку. Вероятно, весь персонал разом отправился на ужин домой. Деревня! Придется звонить в город. Но что это даст? Пока идет сюда машина, а потом назад, пройдет два часа.

Город ответил быстро и сразу пообещал, что свяжется с поселковой бригадой по рации, заодно назвав её позывной. Прошло еще пять минут, но машины все не было. Если увезти Чачина самому, то еще не известно, что для него окажется полезнее – лежать тихо в кустах или трястись на местных кочках.

Я бросился к машине, открыл багажник, вынул радиостанцию и, установив нужную волну, стал вызывать на связь местную «Скорую помощь». Никто не отвечал. Тогда я на машине вернулся к Чачину и быстро, сквозь брюки, ввел ему промидол. Через минуту Чачин пришел в себя.

– Может, тебе удастся сесть в машину?

Сесть в машину? Он попробует. Чачин не чувствовал боли и начинал улыбаться. Отворив правую дверь и поддерживая за плечи, я усадил его на заднее сиденье.

«С огнестрельными ранениями ему едва ли здесь могут помочь, – мелькнула запоздалая мысль. – И вообще, с простреленной печенью долго не живут…»

– В город поедем, Алешка.

– Не довезешь, Никита…

Машина летела поселком, таща за собой бесконечный и пыльный шлейф.

– Лягу, Никита, – произнес позади Чачин.

Я молчал, давя на педаль газа. Надо успеть. И надо надеяться на удачу. Если удастся попасть именно в дежурную больницу – половина будет сделана. Не всякая больница каждый день работает на прием. Пальцы искали кнопки телефона. Мне вновь понадобился город.

– Слушай, «Скорая»! – крикнул я. – Через двадцать минут я буду на старом мосту. Прошу встретить и принять больного. Огнестрельное ранение в голову и, кажется, в печень…

В городе не перечили. Больше всего их интересовал абонент – лицо, сообщившее о раненом.

– Кто вы? – спрашивали из города.

– Иванов! – ответил я. – Петр Сидорович! – И продолжил: – Машину разверните по направлению к городу на правом берегу. Нельзя терять время. – И тут же отключился.

Дизель ревел на пределах мощности. Машина ныряла в лога и вскоре выныривала с другой стороны. Скорость дошла до предела. Вскоре, наплывая, показался сосновый бор, а за ним пригородный поселок. Золотисто-паленые сосны мелькали вперемешку с бревенчатыми домами. Пришлось снизить скорость. Вылетел на прибрежные луга и снова пошел на пределе. Впереди маячил в вечерней дымке мост с редкими машинами.

На другом конце моста, рядом с низкими строениями вдоль берега, ритмично мелькали огни спецмашин. «Скорая помощь» прибыла с милицейским подкреплением. Только этого не доставало специальному агенту. Начнутся расспросы: откуда, для чего и зачем? Каким образом, в каком составе и во сколько? Расспросы агенту ни к чему – они ему противопоказаны по состоянию здоровья. Да и времени нет совершенно. Не может агент оставлять свои визитные карточки. Ему и пожрать-то времени нет, а тут – расспросы, очные ставки. Да самого же и в изолятор.

С правой стороны, по ходу движения, за мостом стояла машина «Скорой помощи» и две автомашины милиции. Издали виднелись фигуры в белых халатах. Я проехал мимо и остановился на обочине. Выскочив из машины, я открыл заднюю дверь: Чачин не подавал признаков жизни. Тело его, казалось, уже начинало коченеть.

– Бегом! Бегом! – торопил я людей, махая руками. В халатах спешили к машине, таща за собой носилки.

– Быстрее! – орал я, войдя в раж. Врачи, не раздумывая, подчинялись. Чачин уже лежал на носилках, когда один, нащупывая пульс, поднял руку. Он просил тишины. Ему это было необходимо для решения профессионального вопроса: «Скорая помощь» покойников не возит.

– Пульс слабый, – вымолвил, наконец, доктор. – Едем. Мы его теряем…

Носилки с Чачиным поднесли к машине «Скорой помощи», воткнули через заднюю дверь в гнезда, хлопнули дверьми и полетели в гору. Я остался один на один с пятерыми мужиками, трое из которых оказались в форме. В руках у них чернели короткие автоматы. Двое, в штатском и с папками в руках, спешили наперерез. У них была куча вопросов ко мне, но я опередил их.

– Полковник милиции, – сурово произнес я, протягивая в развернутом виде в самые глаза глянцевое удостоверение. – Остальное на месте, товарищи. «Штатские» согласно кивнули.

Я сел в машину и тихо тронулся, однако в гору машина у меня вновь набрала скорость, так что товарищи сразу отстали. Едва ли они волновались: на месте полковник все объяснит. Машина пересекла улицу Кирова, повернула влево, потом еще раз влево, вновь пресекла улицу Кирова и вернулась к реке по параллельной улице. Еще раз налево, и она уже вновь на мосту. Она словно сама катала меня только что по вечернему городу, а не я крутилу баранку, норовя открутить напрочь. Не открутил. Машина по-прежнему послушна. У поста ГИБДД я снизил скорость, тихо прошел мимо.

Будка скрылась из вида, и машина вновь пошла на пределе возможностей. Я не жалел этот механизм. Пусть его другие жалеют. Солнце спряталось, а впереди еще оставалось не менее пятидесяти километров пути, из которых четырнадцать – галечником и бездорожьем.

В Моряковке я притормозил у магазина со странным названием «Голубой Дунай» и купил в нем целый пакет продуктов. Это был хлеб и консервы. «Запас еще никому не мешал. Не помешает и мне, – думал я сосредоточенно. – К тому же еще неизвестно, когда придется возвратиться из неожиданной командировки…»

В машине я оглянулся назад: в темноте на заднем сиденье лежал окровавленный лопух. Чачин держал его, прижимая к раненому боку. Он не хотел испачкать сиденье.

«Ты выиграл, Никита, – звенело у меня в голове. – Сделай их всех! Оптом и в розницу… Верь мне… Сейчас мне трудно врать…»

Выехав из поселка, я выбросил скомканный лопух. Кровь на нем еще не успела засохнуть. На сиденье виднелось кровавое пятно. Пальцы щелкали по кнопкам телефона. Надо было узнать о состоянии Чачина. «Скорая помощь» сообщила адрес больницы и номер телефона.

– Оперируют, – произнесла дежурная медсестра приемного покоя. – Остальное мне неизвестно. Звоните часа через четыре, а лучше – к утру, – и отключилась.

На третьем километре я свернул с гравия на заброшенный проселок и углубился в лес, собираясь подобраться к Иштану с южной стороны. Нельзя появляться в деревне.

Старая дорога заросла мелким осинником. Про нее забыли с момента отсыпки новой. Сколько же по ней пробежало конских копыт и человеческих ног, а также козьих, овечьих и коровьих? На кедрах до сих пор видны отметины тележных осей. Дорога так и осталась продавленной по колеям с довольно большим возвышением посередине. Этот хребет тянулся почти постоянно. Дорога заросла мхом и подлеском. Машина могла сесть на брюхо, после чего пришлось бы двигаться известным способом – на своих двоих, таща на себе груз, в абсолютных потемках. Поэтому я двигался, пропуская колею между колес. Осинник упирался в бампер, скреб днище и выскакивал позади, стараясь выпрямиться, но это у него получалось лишь наполовину. Деревца по-прежнему стояли наклоненными. Через неделю выпрямятся. Мне нужен был последний лог – тот самый, от которого шло ответвление к Бариновой горе. Местность была знакомая, и это успокаивало. Главное – не проткнуть бы сучком радиатор и не разбить на пнях масляный поддон.

«Хантер» уперся в лог. Трясучий мост. Здесь так трясло на лежащих поперек бревнах, что возницы обычно слезали и шли рядом. Мост обомшел и тоже ощетинился прутьями. Без рывков я вошел на него – было некогда рассуждать – и тихо вышел с другой стороны. Сразу же за мостом от дороги шло ответвление – так себе, тропа лосиная, чтобы можно было таежному жителю подойти позади к деревне, нанюхаться вдоволь дыма из труб и вновь уйти восвояси.

Я повернул именно сюда. С кедров тянулись в разные стороны сучья. В свете фар они казались при движении живыми. Длинные тени деревьев обегали машину по бокам и пропадали сзади. Под тяжестью машины громко щелкал валежник, и все так же скреб по днищу кустарник. Брошенная дорога. Покосы здесь тоже брошенные. Копна сена у дороги – это лишь как приятное исключение. Не копны здесь накашивались – стога.

Дорога вскоре резко пошла вниз. По обочинам стояли теперь лишь ели и пихты. Они были все теми же. Они медленно растут и почти не изменились. Не будь их, местность была бы неузнаваемой. Я остановился, включил пониженную передачу и продолжил путь, едва двигаясь. Дизель работал без нагрузки. Впереди темнела лощина. Я прибыл на место. Двигаться дальше не было смысла, поскольку на ключевых постах, возможно, уже стояли чужие люди.

Небольшой затравеневший участок земли. Отсюда в разные стороны расходились сразу четыре пути, один из которых едва ли пригоден для езды на автомашине – слишком крут. Когда-то с него катались на санях и лыжах. Лощина, незаметно опускаясь, выходит к реке – как раз туда, где течет ручей да временами ползает в изуродованных берегах наемный крейсер господина губернатора.

Я сдал назад и остановился между пихт. При необходимости, отсюда можно добраться в деревню. Для этого нужно повернуть налево и подняться взвозом метров на триста. Едва ли там успели вырасти непроходимые дебри.

Всё! Приехали. Под колеса не угодил даже трухлявый пень. Такое случается раз в жизни. Дверные стекла были подняты: не хотелось, чтобы кровососущие раньше времени дырявили кожу. Выключив двигатель, фары и подфарники, я сидел, прислушиваясь к звукам леса. Осязаемая тьма. Она налипла вокруг, проглотив и меня, и машину, и деревья.

В багажнике меня дожидался контейнер. Одежда с москитной сеткой лежала рядом в салоне. В подобной экипировке, по словам бывалых, можно держаться в тайге хоть месяц и чуть ли не спать прямо в болоте. При этом влага не должна проникать внутрь, а тело не должно потеть от переизбытка влаги и тепла. Странное сочетание несочетаемого. Так говорили на семинарах по боевой подготовке. Оставалось на собственной шкуре убедиться в справедливости чужих высказываний. Однако, прежде чем напялить на себя эту чертову шкуру, нужно было обсохнуть.

На коленях лежал автомат Калашникова со спаренными магазинами, так что девяносто патронов калибра 5,45 были постоянно при мне. Закрыв дверь на защелку, я слегка опустил спинку и так лежал с закрытыми глазами. Следовало успокоиться и собраться с мыслями. Глаза постепенно привыкнут к темноте. После этого можно переодеться. Лежу, временами открывая глаза, но все так же ничего не вижу.

Задремав, я вдруг увидел людей и тут же проснулся. Вверху едва различимы кроны деревьев. Извиваясь в неудобном пространстве, сбросил с себя одежду и надел костюм специального назначения. Он совершенно не отражает свет, в том числе инфракрасные лучи, так что меня не должны видеть в приборы ночного видения. Опустив спинку пассажирского сиденья, я выбрался из машины. Затем открыл багажник и, растворив контейнер, словно огромную книгу, стал рассматривать его содержимое. Нужно было все, что в нем находилось, за исключением, может быть, видеокамеры и типографского набора.

«Все мое со мной!» – вспомнился вдруг главный лозунг бродяг, и содержимое контейнера почти полностью перекочевало наружу. Пустой контейнер оказался необычайно легким. Я сложил его и стал распределять боеприпасы по карманам. Кусок пластида я положил в нагрудный карман. Детонаторы – в другой. Наконец натянул тонкие перчатки с отверстиями для фаланг, накомарник. Осталось отключить автомобильный аккумулятор.

Пахло сыростью. В вершинах ветер играл с хвоей, а внизу гудели комары. Они чуяли добычу. В контейнере не оказалось средства против злобного насекомого. Если бы я собирал контейнер, не забыл бы об этом обстоятельстве. Оставалось надеяться на прочность спецназовского комбинезона.

Дверь щелкнула. Она останется незапертой. Ключ лежит под ковриком – нельзя рисковать даже в этом. Темная машина едва ли заметна в пихтовнике. В двух метрах ее уже не видно. Под ногами высокая трава. Недавний дождь нагнал сюда влаги. Ноги задевают за крохотные елочки.

Я не бывал здесь так давно, что забыл, когда это было. С отвесного склона летали мы когда-то на санях. Однажды притащили наподобие конских и, усевшись гурьбой, полетели вниз. Мы прилетели бы, может, в деревню, однако помешал кедр. Девчонки положили меня посредине горы и прикладывали снег к разбитому носу. Склон зарос. В темноте стоят косматые силуэты. Некому больше кататься и бередить землю, ломая юные побеги.

Лощина опускалась к реке. Вдоль левой стороны тянулась тропа, а справа блестел в темноте ручей. Некогда здесь тоже проходила дорога. От пилорамы по взвозу опускали брус и плахи. Теперь не опускают. Под ногами, будто в звездном небе, густо рассыпаны светлячки и щетинится прут. Краснотал. Из него хорошие получались корзины, а также же корчаги для ловли рыбы.

Шаги раздаются громко. Приходится сбавить ход. Лучше уж ползком, но живым, чем бегом, но с пулей между ушей. Противник вовсе не дурак. Он давно выставил дозоры и успел приморгаться к темноте. Каждый кустик у него теперь на примете. Одно спасение – тьма египетская. Возможен и другой вариант: меня пропустили вперед и теперь ведут чуть не под руки, передавая друг другу, как эстафету. Здесь есть где спрятаться: по бокам сплошные дебри – пихтач вперемешку с кедрами. Кедровые лапы нависают над тропой и приходится иногда нагибаться.

Дорога тянется не более километра. Она упрется в болотце, миновав губернаторскую лестницу. За болотцем – рукотворная гавань. Возможно, красавец крейсер по имени «Коршун» давно вошел в нее и ждет дальнейших указаний, погасив огни и выключив двигатель.

Я прижался спиной к кедру. Дерево росло отдельно от других. От него шло дневное тепло. Впереди маячил в темноте просвет – то место, откуда нужно начинать щупать местность. Прибор ночного видения работал исправно, однако я не собирался злоупотреблять им. Аккумуляторы быстро слабеют, и заряжать их здесь негде.

Ручей оказался пуст. Виднелся противоположный берег протоки. Ничто не напоминало о присутствии постороннего: обыкновенная природа среди ночи. Даже заячьих глаз не видно. Не заметно и наблюдателей с такими же приборами, иначе на экране давно мелькнула бы надпись: «Выключить прибор. За вами наблюдают».

За мной могли наблюдать по-другому. Существует множество способов вести человека, не вызывая подозрений: на мне мог быть «жучек», испускающий сигналы. Возможности у противника нескудные. Следовало давно проверить себя. Сделать это можно было с помощью многофункциональной системы прослушивания и радиосвязи. Переживая потерю напарника и предательство друга, я посчитал лишним ощупывать себя самого, хотя прибор находился рядом. Вот она, кнопочка. Сиреневая точка показывает, куда следует нажать. Прибор отозвался пульсирующей стрелкой. Теперь нужно поднести его к одежде или другим предметам, находящимся со мной, – стрелка начнет вибрировать.

Одежда оказалась в порядке, пластид тоже. Стрелка вдруг дернулась, когда прибор коснулся мобильного телефона, обнаруженного в контейнере, – того самого, ресурсы которого я обязан был экономить. В памяти тут же всплыло напутствие: «Аппарат имеет роуминг по всей стране, однако пользуйся им, товарищ, осмотрительно и экономно». Теперь до меня дошел смысл напоминания: «жучек» нуждался не столько в деньгах, сколько в электрической энергии. С его помощью за мной могли очень просто следить. Этим человеком мог быть кто угодно. Однако мобильником я не пользовался, в тот же день отключив питание. Теперь он работал, я был виден врагу на большом расстоянии.

Изобретатель давно получил свой гонорар, а я мог получить пулю. Мороз продрал меня с головы до ног: надлежало давно почистить перышки. Ведь этому учили и об этом неоднократно предупреждали. Плохо усвоил урок, ученик! Теперь ступай к бетонной лестнице, к гнезду ястреба, и примени его же насадку. Наверху она будет работать еще лучше. Там нет естественных преград. Пусть радуются, что получили очередной сигнал.

С винтовкой наперевес я двинулся дальше, беспрерывно пользуясь прибором ночного видения. Один раз мне даже показалось, что позади кто-то крадется. Но это было лишь раз и могло оказаться следствием физического перенапряжения. Для исключения необоснованной подозрительности, следовало затаиться и ждать, но я не стал останавливаться. Впереди уже виднелись бетонные ступени. Ступить на них – значит, выдать себя. На них могло быть что угодно – от мин до сигнальных ракет. Придется вернуться и пойти другим путем. Позади должна быть тропка, ведущая почти туда же.

Я вернулся по кромке дороги вдоль зарослей мышиного гороха и никого не обнаружил. Раздвинул кусты и полез в гору, сосредоточенно хрустя валежником. Так могли ходить лишь равнодушные ко всему медведи. Вскоре, однако, удалось добраться до тропинки, наискосок пересекающей откос. Кругом стояли все те же кедры, пихты и ели. На сучьях висел клочьями древесный мох, словно его специально перед этим развесили. Приходилось извиваться всем телом, чтобы пробраться сквозь переплетение сучьев, прутьев, валежника и мха вперемешку с паутиной. Встречались заросли крапивы и папоротника – близость деревни давала о себе знать. Однако даже ночью было видно: здесь давно не ступала нога человека.

Тропа по касательной вышла к забору. Вскоре показалась и губернаторская ограда. У стальной подвальной двери никого нет. Камера наблюдения на столбе уставилась в сторону протоки – ждет, не появится ли хозяин. Я подошел ближе и, прячась за кедром, прислушался: за дверью монотонно шумели механизмы. Возможно, гудела вытяжная вентиляция. Настроив аппарат подслушивания, я направил его в сторону двери. В подземелье работало сразу несколько агрегатов, изредка раздавались голоса: «Давай… Ага… Конечно… Всю партию враз, говорил. Если будет шум, то выключить все системы и сидеть, не разговаривать. Дверь танком не вышибить…» – «А ты не пробовал его никогда?» – «Да ты чо! Стопроцентное привыкание…» – «И я нет».

Работающих за дверью, как видно, было двое. Они знали о собственном промысле абсолютно все, что нужно знать взрослым дядям. Страна о них не заплачет, даже если их заживо замуруют. Они хотели круто жить и круто ср… Выковырнуть их оттуда – наша задача. Но сделать это удастся лишь в том случае, если ударная волна будет направленной в дверь, а не в атмосферу.

Труба служила одновременно вытяжной вентиляцией. Вокруг витали запахи, словно я находился не где-нибудь в диком лесу, а у ворот фармацевтической фабрики, где все насквозь пропитано препаратами.

На трубу трудно подняться и еще труднее опустить в нее взрывчатку. Однако забросить на земляной накат паршивый мобильник было нетрудно. Избавившись от жучка, я присел у двери и стал осматривать железобетонную плиту: здесь, ближе к воротам, имелось четырехугольное углубление, перекрытое решетчатым скребком для очистки подошв от грязи. От плиты вели в лощину бетонные ступени. Видеокамера, как и сама труба, отсюда не были видны.

Подняв решето, я положил под него пластит и вновь опустил на место. Затем осторожно вставил в него электродетонатор. Он должен сработать от дистанционного управления. Пульт лежал у меня в кармане. Его работоспособность была мной проверена заранее. Без взрывчатки и детонатора, естественно. Он исправно замыкал электрические контакты на значительном расстоянии, даже если рядом находились препятствия.

Камера наблюдения по-прежнему дремала, глядя из-под козырька в ночную лощину. Лишь слабый оранжевый свет датчика напоминал: камера исправно работает. Комары плотным столбом возвышались надо мной. Возможно, они предчувствовали дождь и желали перед этим подкрепиться. Они умудрялись пить из меня кровь, впиваясь в незащищенные фаланги пальцев. Это меня не устраивало. Это мешало наблюдению. Не помогал и накомарник. Кровожадные твари каким-то образом проникали под него, приходилось давить их через сетку. Даже странно, почему я их не замечал, когда ночевал в палатке вместе с физиком у реки. Над пихтовником за оврагом мутнела куполами церковь.

Я снял маску, потому что уже начинал в ней задыхаться, и двинулся наискосок от забора, забирая в сторону ложбины. Выйдя из пихтовника, я оказался на свободном пространстве. Когда-то в этом месте был более короткий подъем в деревню, перехваченный теперь наверху кусками труб, ржавого листа и колючей проволоки.

Одноцилиндровый двигатель Ванкеля, продолговатый, будто человек, с двумя огромными колесами-маховиками по бокам картера, лежал на том же месте. Его пытались увезти в Орловку при слиянии двух артелей в одну. Чугунина вывалилась тогда с конских колесных пар и легла в жидкую глину. Артельные мужики, извозившись в жиже и окончательно обессилев, отказались в тот день от подъема. Так и лежит это чудо прогресса в обнимку с дорогой. Его даже глина не засосала.

Опустившись в низину, я прошел краем до оврага и вошел в него. Здесь уже приходилось бегать от преследователей. Слишком много было поставлено на карту. Не просто карьера, а собственная жизнь. Инстинкт тянул меня вверх – туда, откуда недавно едва удалось унести ноги.

Низом оврага, не торопясь и оглядываясь по сторонам, я поднялся наверх и выглянул из оврага. По спине текли струи. Пахло полынью. Рядом темнел угол церкви. В соседней даче непрерывно тявкала собака. Потом она замолчала. Я поднялся над травой и пошел к церкви. Дверь оказалось подпертой. Все та же надгробная плита серого цвета с отбитым низом: «Юлия Александровна Захарова скончалась 26 декабря 1916 г. Мир праху твоему».

Я протиснулся внутрь, отодвинув мрамор. Глыба скользнула по двери, встав на прежнее место. Слегка надавив на дверь изнутри, я обнаружил, что она не подается на мои усилия. Возможно, из церкви нельзя будет выйти. Это лишало возможности маневрировать на местности, но давало и преимущество: церковь была господствующей высотой над Иштаном, не говоря о лощине, ручье и протоке, лежащих внизу. Главное – не выдать себя раньше времени.

Внутри пахло застарелым ладаном, мукой и мышами. Оборванный пролет лестницы лежал на полу, вдоль стены. Я поднял его за свободный край, поднырнул под него спиной и потянул к верхнему пролету. У пола лестница оказалась оторванной, так что этот маневр удался. Удивляло то обстоятельство, что омоновцы не проделали то же самое. Вероятно, им не платили за подобную работу. Подъем на веревках – другое дело. Там и ставки выше.

Подъем на колокольню на этот раз прошел без осложнений. Как в далеком детстве. Комары больше не донимали. Легкий ветерок быстро сдул их в сторону. Хотелось пить. Есть тоже хотелось. Раньше я не думал, что во время специальных операций человек может чего-то хотеть. Впрочем, дело может закончиться простым сидением на колокольне и беспробудным сном на рассвете. Где гарантия, что меня не обведут вокруг пальца.

Тело успокоилось, но мысли роились, словно пчелы. В этот момент в меня могли целиться из безоткатного орудия. И, возможно, лишь ждали команды «огонь». Один против банды наемников. И никого рядом. В конце концов, это мое личное дело. Мне неизвестен оперативник по фамилии Иванов и его внештатник Павлов…

Сидеть удобно. Подо мной небольшое возвышение из толстых досок. Спина прижалась к простенку между окнами. По возвышению когда-то ходили ноги звонаря. Как его звали? И сколько их всего за всю историю было? Теперь здесь сидит полковник с не совсем здоровой психикой и строит тактические планы. Совсем по-американски: «У вас есть план?!».

Жрать между тем захотелось не на шутку. Пришлось вынуть припасы и отрезать хлеба и колбасы. Минералка оказалась кстати.

Тянуло в сон. Прибор связи молчал. Чачин успел рассказать о «Коршуне», о его капитане. Спасибо Чачину. Надо бы связаться с больницей. Интересно, будет ли отсюда связь. Телефон больницы долго молчал. Наконец мне ответили:

– Кто спрашивает?

– Дежурный из УВД.

– Но вам уже сообщили. Его мертвого привезли. Некого оперировать. Еще будут вопросы?

– Но вы говорили, чтобы я перезвонил позже, что назначена операция…

– Произошла ошибка. У того больного фамилия Чащин. Какие еще вопросы?

У Никиты не было вопросов…

Чачин бегал по зданию церкви. В ней раздавался его голос: «Всё, Никита, я первый! Ты убит наповал!.. А! Хитренький! Так не бывает, что из последних сил живой!.. Я первый выстрелил!..»

За пазухой неожиданно запищал телефон. Звонила выпускница циркового училища. Битый час она не могла на меня выйти и потому нервничала. Понятное дело, какая может быть связь, если абонент только что выполз из-под земли. Как я живу? Нормально! Только что поел и собираюсь отойти к праотцам. Шутки? Полковник обязательно расскажет о ее заслугах в собственном рапорте, так что карьера еще не закончена. Она продолжается. Очень может быть, что выпускнице упомянутого училища присвоят даже звание генерал-майора. Какие могут быть шутки! Любовь? Странное слово. Наверно, оно из поповского лексикона. И вообще, Никита Кожемяка больше не член ее кружка.

Пришлось отключить телефон, но через минуту тот вновь зачирикал.

– Не трогай меня, Маруся, – тихо, но внятно проговорил я. – Ты мешаешь мне стать героем… посмертно.

– Ты спутал, я Надежда.

– Тем более, Надежда. Впрочем, если тебе так хочется, скачи в местную ФСБ. Пусть вылетают, хоть на метлах, в Нагорный Иштан. Им будет, чем заняться. Пусть не забудут разбудить прокурора. Кажется, скоро здесь будут трупы.

Мой блеф должен был подействовать успокаивающе.

– Так ты не в городе? Где же ты?

В ее голосе слышалась тревога. Я так и не понял, кому она в действительности служит.

– Будь на связи. Я перезвоню.

– Ты уже обещал однажды.

– На этот раз буду точен, Мария.

– Гад ты все-таки, Никита…

Она отключилась. С наступлением утра меня здесь не будет. Я уеду в Москву, прервав отпуск, и вряд ли когда вернусь. Я сыт по горло приключениями и борьбой. Здесь накатанная дорога. Местный прокуратор на кривой объехал остальных и на всех парах летит в первобытный капитализм. Уеду. Хотя, с другой стороны, не хотелось быть найденным в постели, заеденным клопами, как не хотелось бы умереть от объедения. Чтобы неустанно бегать, нужны силы.

Я дремал, прислонившись к остывшей древесине. Прибор радиосвязи лежал рядом. Громкость убавлена почти до нуля. Длинный ряд кнопок темнел на нем. Переменный конденсатор стоял на нужном диапазоне.

«Этот пещерный капитализм имеет вегетативный способ размножения. Просто берет и прорастает в самом непредвиденном месте – без почек и семян, делясь на клеточном уровне…» Закончить мысль не удалось: радио слегка пискнуло и послышался капитанский голос:

– «Коршун» вызывает «Шлюзового».

Он ошибался позывными. Или не хотел их запоминать.

– Слушаю, я «Шлюзовой».

– Прохожу через ворота. Буду через час. Как меня поняли? Прием…

– Понял вас отлично.

– На чем вы, «Шлюзовой»?

– На быстром катере…

– До связи…

«До связи!..» Убедился, что я на катере, и успокоился. Они все там теперь успокоились: мент на крючке, один-одинешенек и положиться ему не на кого. Откуда такая уверенность? Боже! Они отозвали Иванова, поручив ему какую-нибудь мелочевку в другой местности. Причем сделали это таким образом, что тот не смог со мной связаться. Помимо этого, среди них есть еще кто-то, кому известно, что я действительно один. Этим «кто-то» мог быть напарник – тот самый, о котором я лил слезы, – мужик с ручкой ножа в груди. Но это бред сивой кобылы. Мужик не дышал…

«Ты один. А напарник твой – пидорюга», – шептал до сих пор голос Чачина.

«Он погиб…» – не верилось мне.

«Ошибаешься…» – говорил Чачин.

Потом он потерял сознание, и я его больше об этом не расспрашивал.

Оставалась еще одна персона. Напарница. Артистка оригинального жанра. Вот, откуда у них уверенность. Они покончат со мной раз и навсегда. Без шума и пыли. Каким образом? Вызовут на палубу? В любом случае со мной сначала еще раз свяжутся. Я должен был ей сразу сказать: «Иди ты в жопу, коза тощая!» – и до свидания. Вместо этого я назвал ей свой адрес. Болтун – находка для шпиона… Скоро они подойдут…

Со стороны города показалось ярко освещенное судно и стало быстро приближаться. Это оказался быстроходный «Метеор». Он миновал протоку, скрылся внизу, и все опять стихло. Вскоре, однако, вновь послышался отдаленный гул. В верховьях показалось еще одно судно. Оно медленно приближалось. В оптический прицел виднелась надпись. Буксирный теплоход «Коршун». Он шел с явным опережением графика, хотя разговор по радио состоялся только что. Было сказано, что судно только что вышло из ворот – и на тебе! Выходило, что капитан связался со мной уже около мыса. Что ж, прекрасно! Это подтверждало слова Чачина: «Капитан по-прежнему за них. Не надейся на него, Никита…»

Сбавив обороты, «Коршун» сунул нос в ручей примерно на полкорпуса и остановился, словно раздумывая, стоит ли дальше туда заходить. На рубке вдруг вспыхнул ослепительно белый свет и принялся шарить большим пучком по прибрежным кустам, косогору и противоположному берегу. Мне удалось скрыться за простенок, прежде чем быстрый, как молния, свет чиркнул по колокольне. Прожектор оказался настолько мощным, что охватывал всю лощину.

«Коршун» по-прежнему не торопился, расположившись у грозного объявления «о праве собственности», и снисходительно, словно сытый кот у мышиной норы, размеренно урчал двигателем. На палубе было пусто. Виднелась также пустая каюта, закрытая с обеих сторон. Лишь временами кто-то невидимый, стоя за прожектором, слегка поправлял его. Рация на буксире молчала. С низовьев возвратилось проворное судно, «Метеор», и остановилось рядом с «Коршуном». Двое человек прыгнули на его борт с буксира и быстро опустились в трюм. Им было о чем беседовать. Им осталось совсем немного – получить меня. Они уверены: я один и ни на что не способен. Так себе – мент! Собиратель разной пакости на добрых людей.

На всякий случай у автомата был выставлен прицел. Они не дождутся от меня долгих очередей, предохранитель стоит на «одиночных». У меня нет базы снабжения. Возможно, в настоящий момент ребята определяют мое местонахождение с помощью прибора. Они уверены: никто не поднимет на них даже палец. Они в собственной стране. Кроме того, они на собственной территории, которая мечена всеми возможными способами. Сейчас они радуются, определяя по карте-километровке, что объект их внимания торчит в лесу за луговиной. Причем где-то чуть ли не рядом с губернаторским забором. Каков наглец! Торговаться, вероятно, надумал, вот и приперся к воротам. Ненормальный! В его положении надо выйти с поднятыми руками, прося пощады.

Я молчал. Молчали и они, хотя, уверен, у них давно чесался язык. Они так и не увидели здесь моего «быстрого катера», и это их сильно смутило. Они не знают, где противник. В этом деле выиграет тот, у кого психика окажется в норме. Пусть молчат. Никто их сюда не приглашал. Сами приехали. Пока они на воде, мне ничто не угрожает. Внизу они – как окуни на сковородке.

Второй час ночи, а совещание у «главного механика» по-прежнему продолжалось. Прослушивание на таком расстоянии ничего не давало. Голоса заглушались шумом дизеля.

«Коршуну», наконец, надоело стоять в бездействии. Он вздрогнул и, сбросив чалку «Метеору», торопливо, словно злясь, пошел в ручей, тычась мордой в глинистый берег. Следом вошел «Метеор». С бортов опустили трап, и пятеро человек, вооруженных автоматами, перебрались на берег. Я начинал терять терпение.

– Костя, – позвал я капитана «Коршуна».

– Слушаю, – отозвался тот.

– Ты один?

– Как договорились, – соврал он. – Со мной лишь экипаж. А ты?

– И я один. Кроме тебя, у меня никого. Я подвернул ногу и лежу на бетонных ступеньках у какого-то забора. Передо мной железные ворота. За ними кто-то разговаривает, но мне не открывают. Помоги мне, Костя. Правительство тебя не забудет…

– Конец связи, – пробормотал капитан, вместо ожидаемого мной ответа. Он выскочил из рубки и, нагнувшись через борт, передал сообщение. Пятеро борзых, периодически светя фонарями, устремились в лощину и вскоре скрылись в зарослях. Лишь изредка блистал свет в проемах между деревьями. С высоты виднелся губернаторский особняк, длинный забор, видеокамера, закрепленная стальным хомутом на столбе, а также часть лестничного марша у задних ворот. Расстояние вполне достаточное для ведения прицельного огня из винтовки.

На ступенях промелькнули один за другим все пятеро и столпились в нетерпении у входа, тяжело дыша после быстрого подъема. Камера повернулась в их сторону. Самих ворот не видно – они расположены торцом в мою сторону. Двери открылись, и в этот момент раздался оглушительный взрыв. Пятеро с автоматами сброшены со счетов.

В особняке во всех окнах вспыхнул яркий свет: видно, как в помещении мечутся сразу несколько человек. У каждого в руках автомат. Они бы рады стрелять, да не знают, в кого.

Вытянувшись на звонарном помосте и положив винтовку на подоконник, я прицелился. Охрана ослеплена электрическим светом и никого не видит, кроме себя. Молодцы, охранники. С реки меня тоже никто не заметит. Там тоже ослеплены собственным светом. Дойдет и до них очередь.

На груди молодого охранника загорелась едва видимая точка, и сразу же брызнуло в электрическом свете стекло. Второй попытался вести огонь, прячась за подоконник, но только облегчил мне задачу, высадив сразу все стекла в доме. Приклад в очередной раз толкнул меня в плечо, и второй охранник с разбитым черепом упал навзничь. Третий метался где-то в прихожей, а когда вбежал и увидел лежащих товарищей, пытался бежать назад. Это привело к моей ошибке – пуля попала охраннику в печень. Он будет долго мучиться, но все равно умрет, как умер вечером Чачин.

Больше никто не выбегал на линию огня. Лишь однажды мелькнуло перекошенное от страха лицо старухи. Она меня не интересовала. Я не охотился на женщин.

Внизу, на «Метеоре», еще не знали всей трагедии происшедшего. Был всего лишь взрыв и автоматная очередь. Там ждали доклада команды, посланной к особняку.

В руках у меня теперь находилась «муха» – гранатомет, чудом уместившийся в контейнере. Напарник любил держать оружие про запас, царствие ему небесное.

– Как ты там, Костя? – поинтересовался я вежливо.

– Нормально! – он почему-то кричал. – Что там за взрыв?!

– Да пятеро тут… Наступили на мину. А ведь я предупреждал: не играй, Костя, с огнем. Но ты не поверил. Ты решил, что малость можно вашим и нашим и еще кому-нибудь другому за пять копеек в долг отдаться…

– Где ты?! – он почти рыдал.

Двигатель «Коршуна» взревел. Выход из ручья закрывал «Метеор». Я поднял «муху», прицелился и, не дыша, выбрал слабину крючка. Граната, оставляя огненную дугу, ударилась в корму «Метеора». Красное гигантское облако тут же поднялось и ударилось в небо – взорвался топливный бак. Более тонны горючего, взорвавшись вместе с гранатой, оплеснуло собой катер, мгновенно превратив в факел. Корма стала оседать. По трапу с «Метеора» пробежали, пряча лица от огня, двое. Они устремились в мою сторону, под косогор, – в кусты, к прыгающей темноте.

– Теперь ты знаешь, что бывает, когда людей сердят, Костя…

Тот молчал. Пучок света дернулся и полетел в мою сторону, но я успел спрятать глаза. Я не хотел воевать на ощупь. Быстро опустив светофильтр, я вновь прильнул к окуляру: капитан прятался за большим прожектором, стоящим над рубкой. В прошлый раз на «Коршуне» не было такого приспособления.

«Что ж, Костя, ты сам выбрал себе тропинку», – подумал я и вновь перестал дышать. Пуля прошла сквозь прожектор. Человек махнул обеими руками и выпал за борт…

По косогору ко мне могли подкрадываться двое. Я постоянно помнил о них. Им было за что драться. Из рук ускользал налаженный бизнес, а в этих случаях, говорят, даже о матери родной забывают. В приступе отчаяния, конечно. Ради денег. Говорят, но я в это не верю.

В деревне тем временем загорались огни. Неожиданно в сторону лощины из губернаторского подземелья, словно из печи во время растопки ее бензином, ударило громадное плотное пламя. Так взрываются пары керосина, бензина или спирта. Пламя опалило верхушки деревьев, оставив на кронах отдельные языки. Затем они скоро погасли. Сырой лес сам себя спас.

В буквальном смысле запахло жареным. Настала пора уходить. Я стал виден в свете многочисленных огней. «Отзвонил – и с колокольни долой», – сказал кто-то давным-давно. Не хотелось оставлять после себя кучу металлолома. Размахнувшись, я швырнул гильзы далеко в овраг. Туда же отправилась и труба от использованной «мухи». Пусть ищут, кому охота.

Собрав снаряжение, я опустился вниз. Отвел лестничный пролет и положил возле стены. Лишь после этого подошел к двери, изо всех сил нажал на нее. Камень нехотя двинулся по шершавой поверхности двери, затем упал, глухо ударившись о землю. Выйдя наружу, я поднял его, вновь приставил к двери и лишь после этого скользнул за северный угол церкви.

На северо-востоке обозначилась тонкая полоска зари, однако вокруг по-прежнему стояла плотная тьма. Вдоль стены я подошел к восточной стороне и остановился. Из деревни доносился собачий лай. Где-то истошно вопила женщина. Ей подвывали еще два голоса. Мне было не до них.

Слева, у подножия старых елей, темнели надгробные плиты супругов Векшиных. Он – потомственный почетный гражданин. Она – его супруга. Остальных хоронили в другом месте, понятно…

Выстрел оглушил меня. Острая щепка, отколотая пулей, вошла в щеку и торчала в ней, будто нож. Я валялся на земле и быстро перебирал ногами, оставаясь на месте. Ремень автомата зацепился за торчащее из земли корневище. Вторая пуля задела ботинок.

Освободившись, я подкатился к «потомственному гражданину» и вынул пистолет. Винтовка с автоматом висели на спине. Я не успел их повесить на грудь после прыжка с лестницы. Вновь автоматная очередь. Пули, словно отбойный молоток, бьют в гранит. Звеня, они уходят вбок и вверх.

С трудом содрав с себя автомат, я положил его рядом. Стреляли со стороны косогора. До него не более ста метров. Вспышки выстрелов льнули к бугру. Значит, стрелявшие находятся в лежачем положении, за бугром. Я никуда не торопился.

Однако лежать до рассвета было еще опаснее. Медленно сняв с себя винтовку, я стал пятиться от надгробий и уперся ногами в ель. Потом обогнул ее и затаился. Несколько пуль ударило в сырую древесину. Любая из них могла оказаться моей и единственной. Я был слеп. Прибор ночного видения оказался потерянным. Он лежал в пяти метрах от меня, но я не рискнул бы до него дотянуться. Можно было метнуть в противника гранату, но у меня ее не было. Заленился и оставил пару «лимонок» в машине.

Тем временем за бугром окончательно решили лишить меня жизни. Огонь велся сразу из двух стволов. Один стрелял очередями, другой – одиночными. Неужели до них не доходит, что я, возможно, давно убит. Ведь с моей стороны не последовало ни одно выстрела. Но вот стрельба заметно утихла. Очереди прекратились, и лишь одиночный продолжал донимать.

Я выпрямился за елью и выглянул: двое стояли на коленях и целились в мою сторону. У одного вспыхнуло на груди пятнышко, и тут же он, вскочив, опрокинулся навзничь под гору, ударившись в молоденькую сосенку.

– Евгений Васильевич! – закричал испуганно второй. – Евгений Васильевич, что с вами?! – Он кричал голосом, полным отчаяния. Вероятно, со смертью Евгения Васильевича рухнуло дело всей его жизни.

– Ах ты, сука! – он обернулся ко мне. – Кожемяка ты драный!

Он встал во весь рост, но после двух продолжительных очередей автомат у него замер. Он присел, шаря в траве. Ему казалось, что можно найти в косматой траве потерянный в спешке магазин.

Прислонив винтовку к дереву, я сдернул с плеча автомат.

– Лапки! – крикнул я, приближаясь. – Кверху и без фокусов!

Он бросил автомат в траву и медленно поднял руки.

– Говори, – приказал я. – И считай, что это последнее твое слово.

– Кто ты такой? Суд, что ли? – По его физиономии промелькнула ехидная улыбка. – Не имеешь права.

– Я хуже, чем суд…

Он блестел в темноте глазами. Он ждал.

– Я суд и исполнитель наказания в одном лице.

От удивления он разинул рот.

– Значит, контора сама все организовала? Сама все это подстроила?

– Какая контора?

– Наше учреждение… Меня вели из самой Москвы, чтобы прикончить на этом гребаном косогоре.

– Нет, – ответил я, цепенея от услышанного. – Тебя не вели. Ты сам забрел сюда и сдохнешь немного ниже. Это место для почетных граждан.

До меня наконец дошло, кто передо мной стоит. Это был напарник – живой и невредимый. Напарник, по которому я лил слезы и чуть не заказал по нему молебен. Он живехонек, как никто другой – стоит передо мной и погано ухмыляется.

– Рассказывай, – потребовал я, целясь в колено. Он не дрыгался, стоял, как истукан. – Но если хочешь – беги.

– Ты хочешь облегчить себе задачу…

– Тогда рассказывай. Кто ты по званию?

Он мотнул головой. Кто он? Полковник. Чего ему не хватило? Да все того же, как и всем остальным, – денег и немного славы. У него была любимая женщина – физкультурница. Она недавно покинула его.

– Знал бы ты, какая это женщина! Какая женщина! Ей требовалось соответствующее содержание, как алмазу – подобающая оправа.

– Тощая? – спросил я со знанием дела, но он не понял вопроса.

– Что значит тощая?! То есть да, она, конечно же, стройная. У нее такая талия! У нее не было детей… А как она со мной трахалась!.. Это надо видеть!..

Я не видел. Стоял и смотрел на него, как на дурака. Может, он и впрямь незаметно шизанулся на почве необузданной любви.

Он продолжал:

– Потом она ушла и сказала, чтобы я искал себе дуру среди школьниц. А через неделю мне подвернулся этот тип. Нас свели с ним случайно в ресторане, недалеко от МВД…

– Мне кажется, ты слишком гладко врешь, – перебил я, прицеливаясь. – Ты знаешь, как больно бывает коленям? Может, ты ушибал их хоть раз во время борьбы?

Его морозило при виде лазерного прицела.

«Ничего, – подумал я. – Тебя сейчас вообще будет трясти…»

– Как ты с ним познакомился? И сколько наших успел продать?

– В начале мая месяца… Ты у нас первый…

– Спасибо. Утешил… Но для чего тебе понадобился весь этот концерт? Ножик в спине… Покойник…

– Чтобы определить степень твоей осведомленности. Мы договорились с другим агентом, приданным мне в помощь, – ты с ней уже встречался, – что инсценируем мое убийство. Ты клюнул на этот дешевый трюк. Но ты прихватил с собой контейнер… Агент, приданная в помощь, стала работать по собственному плану. О тебе никто ничего не знал. Это точно. Поджог дома, убийство мужика в Моряковке – все этот устроил… Его знали по кличке Политик.

Его уже трясло. У него началась лихорадка. Еще немного и он начнет проситься – отпустить его на свободу, с чистой совестью. Надо опередить его.

– Ты ведь знаешь… Я не могу тебя отпустить…

– Да, знаю…

– Не обижайся.

– Нет, нет…

– Ничего личного. Только служба. Ты знаешь, что хороший предатель – это мертвый… Он не будет выскальзывать из рук правосудия, словно змей из-под коряги. Застрелись. Я никому не скажу. В том числе, о твоей измене.

Предложение ошеломило его. Он смотрел в мою сторону и молчал. Потом как-то странно улыбнулся. Наверняка он страдал шизофренией в скрытой форме.

– Пистолет «ТТ». Как раз для тебя.

– О чем ты говоришь?

– Будешь дергаться – нажму первым.

Он молчал, часто кивая. У него начинали зудеть руки. Он был готов действовать.

– Теперь я понял, чего тебе не хватало, – сказал я. – Не денег – это однозначно…

– Чего?

– Искры божьей…

Он тупо смотрел перед собой. Длинные черные волосы были всклокочены. Приближался рассвет.

– Бери, пока я не передумал…

Вынув пистолет, я положил его на траву и отступил назад.

Напарник. Эх, напарник… Он присел на колено, уперся о землю запястьем и поднял с земли оружие.

– Патрон дослан…

Он опять кивнул, разворачиваясь в обратную сторону. Плечи у него опустились. Обыкновенный агент, порядочно обколоченный жизнью. Жертва безудержной страсти. Он прогорел дотла, ему больше нечем платить.

Он опустился к подножию елей, когда-то давно съехавших книзу на горизонтальном участке земли. Я ночевал там недавно, накрывшись старым тулупом. Под ними, еще ниже, блестело все то же болотце.

– Ты обещал! – крикнул он из зарослей. Я промолчал, наблюдая за ним.

Агент, пристально глядя в мою сторону, передернул зачем-то затвор. Затем быстро шагнул за толстую ель и сразу выстрелил в мою сторону.

Заря разгоралась. Река внизу начинала блестеть в редком тумане. Вольный стрелок был хорошо виден. Я лежал в траве, проклиная себя за психологический опыт. Издевательство над человеком – вот и весь опыт. Надо было прикончить стервеца – и дело с концом. Не мог ведь я его отпустить. Думал, сам сведет счеты с жизнью. Пожалел, называется. Чтоб тебя самого так всю жизнь жалели. Теперь лежи и считай выстрелы. Сделал он их уже три. Да еще один патрон выбросил, не глядя, при перезарядке. Как видно, он думал о чем-то другом, когда ему говорили о пистолете.

Не целясь, я произвел длинную очередь в его сторону. Он тут же откликнулся одним выстрелом. Еще очередь – и еще выстрел. После того как он выпустит еще одну пулю, можно будет спокойно идти на сближение… И на задержание. Его надо доставить в учреждение живым. Надо это сделать сегодня. Я поднял кверху ствол и, прицелившись, ударил по макушкам. С деревьев посыпалась хвоя и шишки. Патроны быстро кончились. Я громко выругался, несколько раз передернув затвор и щелкая курком. Внизу раздался еще один выстрел.

– Что, парень, патроны кончились? – ехидно спросил агент. – Они быстро кончаются, когда стреляют очередями…

Об этом я знал без него. Не поднимаясь, я тихо вынул спаренный магазин и, повернув его другой стороной, вставил в гнездо и дослал патрон в патронник.

– Кончились! – крикнул я.

Повторный лязг автоматного затвора не напугал его. Он был уверен, что в запасе у него точно есть еще один патрон.

– Пошел я, хлопчик! – крикнул он снизу. – Передавай привет своему лешему.

– Стоять! Ни с места! – приказал я и заскользил по крутизне на ягодицах. Я спешил вниз. У деревьев я притормозил.

– Стоять! – потребовал я, целясь из автомата.

– У тебя же нет патронов! Отстань!

Он улыбался, пронзая наглым взглядом и поднимая пистолет. Оружие смотрело мне между глаз. Я давил на курок, но выстрела не следовало. После перезарядки я поставил его второпях на предохранитель, чтобы не подстрелить себя самого.

Агент улыбался во весь рот.

– Ближе, – велел он. – Иначе я промажу, а ты будешь мучиться…

Я сделал шаг к нему. Металлический щелчок ударника прогремел как гром. Потом еще раз щелкнул, и еще. 0шибки не было: у него кончились патроны. Схватив автомат за ствол, будто дубину, я попытался ударить агента, но тот уклонился. Автомат, вырвавшись из рук, улетел в можжевеловый куст.

Агент выхватил из рукава нож с коротким и широким лезвием и, нагнув корпус и расставив руки, двинулся ко мне. Блестящий клинок уже летел в живот, когда мои ладони перехватили жесткое запястье. Удар ботинка в голень заставил агента согнуться. Нож выпал. Свободной рукой он ударил меня снизу в лицо, но получился всего лишь толчок, и ладонь попала мне в рот. Я поскользнулся и упал на спину. Длинные волосы свисали сверху. Я уцепил их в пригоршню. Полковник, называется! Надо вовремя стричься. Он вырывал изо рта руку и не мог. Было слышно, как он визжит. Я сомкнул изо всех сил зубы и, вращая головой, откусил кусок мякоти и выплюнул ему в физиономию.

Сцепившись, мы полетели отвесно в болото. Агент по-бычьи ревел. Я молчал, набирая в легкие воздуха. Болото сомкнулось над нами. Я продолжал удерживать его. Он не рассчитал: ему не хватило воздуха, и он инстинктивно попытался вздохнуть. Вместо воздуха в легкие попала вода. Человек стал биться, стараясь подняться на поверхность. Я отпустил его и, развернувшись, обеими ногами с силой ударил в корпус. Казалось, он перестал дышать.

Жижа едва держала на поверхности. Будь она гуще, из болота было бы не выбраться. Под ногами колыхалась разбухшая субстанция, напоминающая шкуру вымокшего косматого животного.

На четвереньках я выбрался на берег и в таком же положении, не поднимаясь на ноги, обессиленный полез вверх. Автомат лежал в кустах. Я снял его с предохранителя, положил на сук и, стоя, стал осматривать болото. Агент вдруг принялся пускать пузыри и всплыл на поверхность, кашляя и отдуваясь. Вероятно, он был способен надолго задерживать дыхание. В противном случае ему не удалось бы обвести меня в вагоне, когда он представился зарезанным насмерть. В таком виде он меня не устраивал. Он никого такой не устраивал, в том числе Учреждение. Я не боялся теперь ошибиться, поэтому вновь задержал дыхание. Одиночный выстрел отозвался эхом из ложбины. Тело дернулось и замерло лицом вниз. Я не стал делать контрольный выстрел: на такое дерьмо было жалко еще одной пули. Наверняка агент испустил дух, потому что в таком положении, лицом вниз и по шею в болоте, дышать нельзя даже задницей.

«Он думал объехать меня на кривой, но просчитался, – мелькнула холодная и расчетливая мысль. – Так что, пожалуйста, не будем больше рыдать…»

Заря вовсю горела над горизонтом. Наступала пора сматывать удочки. Я поднимался наверх. Политик, повиснув поперек молоденькой сосны, лежал на земле, глядя вниз выпученными глазами. На лысом черепе виднелся серповидный шрам.

«Жаден без меры, потому и повис, – вновь мелькнули, словно чужие, черствые мысли. – На чужом горбу в рай мечтал въехать…»

Собрав наверху оставленные вещи, я подошел к надгробиям Векшиных: «Что за жизнь пошла – даже здесь покоя нет…» Потом развернулся и, широко шагая, вновь ступил под гору – мимо желтого креста, в сосняк. В лощине утробно ворчал «Коршун», зажатый, будто в капкане, затонувшим от взрыва «Метеором».

Обойдя понизу болотце, я подошел к протоке, опустился к воде по песку и, не раздеваясь, вошел в воду. Несколько раз окунулся с головой и вышел. Возвращаться лощиной я не собирался. Там могли поджидать сюрпризы. Идти можно было только вперед. Деревня оставалась за косогором. Виднелись лишь несколько крыш. Достигнув другого ручья, я перебрался через него по широкому стволу талины и поднялся в гору, углубляясь в лес. Через час, обойдя лесом деревню, я опустился в верховья лощины. Машина стояла на прежнем месте. Темно-зеленый кузов был почти не виден среди пихтовых лап.

Переодевшись в сухое, выжал одежду, бросил ее на заднее сиденье. Тем же путем поднялся в гору, но старой дорогой не поехал. Повернул налево и, виляя заросшими покосами, стал удаляться в сторону Моряковки – Хантер был предназначен именно для такой работы. Не зря же его назвали Охотником. Вокруг стояли в неподвижности старые сучкастые сосны с широкими кронами. Лес был здесь реже, и это позволяло, хотя и с трудом, но пробираться без ущерба для машины. На пути попадались гигантские муравейники.

У одного такого я остановился. Затем, загнав машину в укрытие, достал из багажника лопату и стал резать крепкий дерн. Вырезав квадратный пласт, я отложил его в сторону и принялся копать яму. В образовавшуюся полость я опустил контейнер. Присыпал землей, утрамбовал ногой, еще раз подсыпал земли, разровнял и положил сверху дерн. Полковник никакого оружия в глаза не видел. Пусть оно покоится здесь. Чует сердце, не последний раз из него стреляли…

Машина стояла по-прежнему в кустах, в тени пихтовой кроны. В небе периодически барражировали вертолеты. Возможно, это был один и тот же. Я не смотрел вверх. Я находился в салоне в лежачем положении и досасывал бутылку водки.

Бросало в дрему. Напарница сообщила, что будет ждать и что, по предварительным данным, в Иштане изъято центнер наркоты, закамуфлированной под медикаменты. Там же была и промышленная линия для розлива пищевого спирта в аптечные бутылки с аптечными же этикетками. Безакцизная торговля. Благодать для бизнесмена.