Ночь в родительском доме пролетела быстро. Во сне меня несло то покосами, то зарослями, то проселком, то тропкой, сплошь усеянной сухими сосновыми шишками. Чешуя у шишек от жары ощерилась и впивалась в стопы, но я продолжал бежать, превозмогая боль.

Утром я проснулся от тихого звяканья посуды: мать на кухне занималась своим обычным хозяйством. Ступни под одеялом не желали шевелиться. Я сел и уставился на них. Множественные рубцы и ссадины не прошли даром: ноги опухли и способны были нести меня разве что по дому. Мне едва ли подошел бы теперь самый последний номер мужской обуви. Я попытался натянуть хотя бы носок – просто так, ради эксперимента. Однако от этого пришлось отказаться: носок не лез, а нога просила о пощаде. Можно было сбегать в аптеку и обмазаться хоть по уши какой-нибудь мазью на пенициллиновой основе, но это могло привлечь к себе внимание.

Мать живет всё так же, как и много лет назад. Всё те же занавески тюлевые по окнам, фотокарточки на стенах да тяжелые шторы у входа в зал вместо дверей.

Штора вздрогнула. Собакевич, мой четвероногий друг, заметив, что со мной можно пообщаться, тихо фыркая, облизываясь и виляя хвостом, вошел в зал. Собаке шел пятый год. Я увидел ее лишь в этот приезд. Однако, странное дело, она не залаяла на меня, когда я постучал впервые в ворота.

– Она тебя узнала, – говорила мать.

– Но мы же с ней не знакомы, – смеялся я.

– Она поняла, что ты мой сын. Это сучка, но я зову её Тузиком. Назвала, не посмотрела. Теперь так и величаю. Какая ей разница…

Собака, обыкновенная дворняга, вздохнула и легла подле ног, косясь и принюхиваясь к ним. Запах запекшейся крови тревожил животное. Влажный нос у нее то и дело вздрагивал. Собака тянулась к ногам. Наконец, нетерпеливо посмотрев мне в глаза, она встала и начала обнюхивать стопы. Я поднял их над ковриком. Собака вздохнула и принялась их облизывать – ранку за ранкой. Экзекуция продолжалась около получаса. Я готов был обмочиться от боли, однако терпел, вдохновляя помощницу.

Но вот собака отошла, вновь легла и снова вздохнула, закрыв глаза. Я продолжал сидеть. Тянуло в туалет, однако нужно было терпеть, пока на стопах не высохнут собачьи слюни.

«Побыстрее бы отечность сошла», – думал я, помня об условии: в четверг у входа на железнодорожный вокзал назначена встреча – из Конторы ко мне ехал напарник, которого я, возможно, перед этим не видел в глаза. Так принято во внутренней разведке.

В принципе, ничего особенного в нашей работе нет. В стране, как и во многих других, давно существуют подобные подразделения, в задачи которых входит сбор данных об определенном круге лиц, местности или регионе. Обыкновенная работа обычного опера. Работать вот только приходится в условиях строгой конспирации. Причина банальна. Нет никакой гарантии, что местные органы искренне захотят нам помочь. Они будут заседать в бесконечных коллегиях, собирать справки и делать отчеты о проведенной работе. Внешне будут гореть желанием надорваться в присутствии человека из МВД. И тем не менее результат окажется все тот же. Объясняется это текучкой, прямыми или косвенными связями с преступным миром. Лишь единицы могут помочь, хотя не все имеют доступ к информации.

Как правило, ими оказываются офицеры милиции невысокого звания. И все же именно они временами располагают тем запасом информации, опираясь на который можно увидеть внутренность туземной «пещеры». Достаточно бывает одной спички, чтобы внутри ярко засверкало. Белое здесь сделается еще белее, темное окончательно поблекнет. Не нужно сильного освещения, иначе труд окажется напрасным. Яркий свет привлечет нежелательных гостей. Придумывай потом легенду, чтобы выйти из игры с достойным лицом. Это уже, как ни верти, будет очевидный провал. Обратно сюда тебе не будет впредь дороги. Сюда будет не войти, как нельзя дважды войти в одну и ту же реку: засветился.

Поднявшись с кровати и едва ступая «булыжниками» по половицам, я отправился во двор. Здесь все наглухо закрыто со всех сторон. Ворота заперты изнутри, а снаружи висит огромный амбарный замок: тетки Анны нынче дома нет. Уехала, как видно, в город по пенсионным делам и сына своего, недавно приехавшего, тоже с собой взяла. Это я попросил мать закрыть дом снаружи.

Она давно знала, что вместо военного училища сын угодил в высшую школу МВД, после которой его направили на какие-то курсы. Она догадывалась о моей работе, поэтому предпочитала даже с подругами держать свой рот на замке. Среди ночи она вышла на улицу, накинула на ворота замок и вернулась в дом через огородные ворота на задах. Продуктов и воды в доме было достаточно, так что прожить автономно можно было несколько дней. Ноги бы только пришли в норму, ведь не надеть на них даже обычные калоши.

Вечером, к моей большой радости, опухоль стала спадать. Несколько раз собака вновь подходила ко мне и принималась вылизывать раны, пока не потеряла к ним интерес. Для верности я еще раз сунул ей под нос стопу, но собака отвернулась. Она сделала свое дело, помогла сыну хозяйки. Пусть теперь топает себе в удовольствие. Оставалось изменить внешность, чтобы выскользнуть из поселка незамеченным.

Я подошел к умывальнику и, намочив голову водой, обильно смазал шампунем. Затем взбил на волосах пену и без сожаления взялся за бритву, глядя в зеркало. Матушка вздыхала позади, поминая господа и его родительницу. Возможно, ей чудилось, что полковник тихонько сошел с ума. Прибежал чуть не голый в потемки домой, с ободранными ногами, палец к губам прикладывает. Съел бифштекс и тут же уснул.

Мать, глядя на мое занятие перед зеркалом, пыталась вновь расспрашивать, но я молчал, орудуя бритвой.

– Военная тайна, – не выдержал я, стоя вполоборота.

– Вот теперь мне понятно, сынок, – прошептала она, садясь на табурет. – Опять в войну решил поиграть? С богом… Благословляю… – И непонятно было – то ли шутит она, то ли говорит всерьез.

Покончив с шевелюрой, а заодно и с бородой, я вынул из стола продолговатую коробочку: принадлежности были на месте. Здесь был мужской парик, усы, борода и очки. Я выбрал очки. Надев их, я окончательно убедился, что из зеркала смотрит совершенно другой человек.

– Ты их позабыл в прошлый раз. А я смотрю и думаю: это для того, чтобы в Новый год на елке выступать, и чуть не отдала ребятишкам играть, – сказала мать.

Я промолчал, сильно сомневаясь, что мать могла так бездумно обойтись с оперативным комплектом сына. У нее даже рогатка и деревянный пистолет до сих пор хранятся. Огромный черный маузер в деревянной кобуре на ремнях. От настоящего не отличишь, особенно ночью. Рогатка тоже в исправном состоянии, но резина истрескалась, так что исправность относительная…

Рейсовый автобус, ныряя в лога, летел в город. Позади раздавались материнские вздохи. Внешний вид у меня был теперь такой же, как у всех остальных, бритых наголо, без числа размножившихся в последнее время в сельском округе. Я не был похож на того, кто совсем недавно совершил дерзкий побег из местной милиции. Я никакого отношения не имел ни к затворам от пистолетов, ни к наручникам, ни тем более к меховым изделиям вроде тулупа.

Автобус несся шоссейной дорогой. Голова пыталась анализировать. С анализом, правда, пока получалось не очень. Одно было очевидным: спецагент оказался случайным свидетелем тяжкого преступления. Погибший жил в палатке у реки. Его утопили, обвинив в преступлении меня. В реке возникла минутная борьба. Парень не успел даже позвать на помощь. Его утащили на дно. На поверхности мелькнули две пары ласт. И тут подоспел я с коротким ножом в зубах, хотя отбиваться уже было не от кого. Ласты ушли на глубину и больше не появлялись.

Вытащив потерпевшего на берег, я попытался привести его в чувство. В этот момент на берегу собрался народ. Подъехавшие на иномарке парни показывали в мою сторону пальцами и говорили, что я несу бредятину. Работники милиции согласно кивали. Они почему-то сразу оказались на месте происшествия. Из этого следует, что о преступлении им сообщили заранее, когда физик-лирик был еще жив. По-другому не получается.

Близко сойтись с потерпевшим мне не удалось. Парень рассказывал, что недавно защитил кандидатскую диссертацию, связанную с ядерной физикой, что работает на «почтовом ящике». Что за ящик, известно даже младенцам. Это закрытый город Северный, примыкающий к областному центру. У парня почему-то был затравленный вид. Я не придал этому значения.

Автобус приближался к автовокзалу. Рядом с ним располагалась и железнодорожная станция. Мой организм временами вздрагивал от пережитых испытаний, и я давал себе слово, что больше не буду. Я не стану впредь сумасбродно использовать то, чем так щедро наградил создатель. Сила, сообразительность и выносливость еще пригодятся. Казалось, до этого я использовал их безрассудно. Это не в войну в церкви играть, как когда-то. Могут убить в самом деле. Так что рассчитывай каждый шаг.

«Собственно говоря, о чем это тебе переживать, – подумал я, выходя из автобуса, – сейчас прибудет напарник. Вдвоем будет легче. Он привез кучу всевозможных вещей и полезных советов… не мог не привезти…»

Я не ошибся, изменив наружность. В зале ожидания пришлось столкнуться сразу с несколькими лысыми от природы мужиками. Остальные чуть не все оказались с бритыми черепами. «С ума они все посходили, что ли?» – подумал я, направляясь к выходу на перрон.

Поезд вынырнул из-за привокзальных строений, сразу закрыв собой всю станцию. По громкой связи звучало мое сообщение: «Сорокину Клару Евграфовну ожидает у главного входа сын Анатолий».

Сообщение будет повторяться неоднократно. За него заплачено. Сейчас ко мне подойдет «мама» и сразу узнает меня. В руках у меня ревиста – журнал.

Рядом собралась толпа встречающих. Станция тупиковая, и поезд дальше никуда не следует. Пассажиры с усталыми лицами и бесформенным багажом потекли вдоль состава. Рядом стоит мужик, тоже лысый. Картонку на грудь себе прилепил. Господи боже ж ты мой! На ней жирными буквами фломастером написано слово «ТОЛИК». Но Толик – это я, а не этот жирный баран. Выходит, что он тоже Толик. И тут до меня дошло: я же для них мертвый теперь. И если они перехватили мой разговор с центром, то вполне могут теперь «косить» под меня. Revista вот только оказалась им не по зубам, мозгов не хватило. Языки учить надо, господа бандиты. Тогда знали бы, как звучит на испанском русское слово «журнал».

Ничего не оставалось делать, кроме как ждать. К мужику никто не подошел. Он снял с груди картон и бросил его на ходу в мусорный бак. Что ж, бывает и такое. Ждал человек, да не дождался. Для кого-то это, может, достаточный аргумент, но не для меня: слишком много совпадений. Лысый, с бумажкой, по имени Толик. И никого не встретил. Его предупредили, что едут, но не приехали.

«Странно, – успел я подумать, запрыгивая в первый вагон, – неужели меня тоже обманули?» Напарник, отягощенный багажом, едва ли стал бы пользоваться общим вагоном. Хотя, с другой стороны, в общих вагонах всегда сутолока. А в ней легко скрыться.

Я бежал по вагонам, заглядывая в открытые двери купе. Все двери были нараспашку, и это облегчало работу. Повсюду лежал мусор, валялись бумажки, стояли бутылки из-под воды и горячительных напитков. В тамбурах проводники разгружали тару, набитую громыхающей посудой. Мне было не до расспросов. Я не знал напарника в лицо, не знал даже его имени, поэтому, задавая вопросы, лишь потерял бы время.

Я лететь сломя голову, не закрывая двери в тамбурах, пока, наконец, не наткнулся на него. Проводнице не было до него дела. Она занималась бельем и бутылками, а он лежал грудью на столе, в купе, словно только что прислонил голову, чтобы тут же встать, встряхнуться и выйти из вагона.

Он не встал и не вышел. И вообще никогда больше выйдет, потому что в груди у него торчала ручка ножа. Лезвие, выйдя со стороны спины, приподняло, но не прокололо рубаху. Я приподнял отяжелевшую голову бойца: изо рта сочилась кровь, человек не дышал. Вещей в купе не было. Бутылок тоже. Полки подняты, кроме одной, на которой сидел напарник. Окно открыто до отказа.

Я обернулся, толкнул дверь – замок послушно защелкнулся. Положил убитого на бок. Ему около сорока. Кровь изо рта хлынула еще сильнее и тут же перестала течь. «Прости, товарищ, – говорил я. – Но так надо…»

Стащив его на пол, я поднял полку: контейнер на месте. Там же была и его сумка. Руки метнулись к его карманам, но они оказались пустыми. Там лежал лишь билет на скорый поезд № 38, следовавший с Казанского вокзала города Москвы. Этот самый поезд.

Я подхватил тяжелый контейнер с сумкой, вышел из купе, захлопнув за собой дверь, и пошел вдоль вагона в другую сторону от проводницы. Лучше выйти через другой вагон, чем еще раз сталкиваться с этой бестией – у нее может оказаться профессиональная память на лица. Еще неизвестно, что хранится внутри сундука. Могут задержать с вещами, мне не принадлежащими, и предъявить обвинение в убийстве.

Выбравшись из привокзальной территории, я отправился трамваем на речной вокзал. Здесь можно, предполагал я, снять номер в гостинице. Так оно и случилось. Администрацию не интересовали мои документы. Им нужны были деньги. Поэтому через минуту я уже лежал на кровати в одноместном номере и смотрел в потолок.

На потолке была люстра. Мысли путались, бегая вокруг данного потолочного предмета. Мне предстояло открыть контейнер и осмотреть сумку погибшего. Я не испытывал интереса, прикасаясь к чужим вещам. Беда прошла рядом. Одним краем она задела меня. Следовало сообщить о гибели агента, но не в местный орган. Здесь и без меня узнают об этом происшествии. Сообщить нужно в Центр. Но это потом. Вначале нужно осмотреть контейнер, чтобы знать, что же в нем находится.

Большая сумка-чехол из грубой материи с «молнией» обтягивала пластмассовую емкость, закрытую на нутряной замок. Края емкости плотно входили друг в друга, так что едва ли она могла затонуть либо отсыреть изнутри. Это был контейнер. Я снял с него чехол и вывернул наизнанку. Ключей от замка внутри не оказалось. Это осложняло задачу: не хотелось ломать чужое изобретение.

Сумка напарника оказалась на «молнии», с широким ремнем для носки через плечо. В нее мог бы войти оперативный автомат Калашникова и запас патронов на полчаса. Однако там не было патронов. Это были личные вещи, ничего общего не имевшие с моей проблемой. Вытряхнув их на кровать, я принялся их рассматривать: бритвенный прибор, мыльница, небольшое полотенце, зажигалка, карманный складной ножик со множеством лезвий и приспособлений, а также большое шило, непонятно зачем здесь оказавшееся.

Сумка была осмотрена с особой тщательностью. Была поднята подкладка на днище, проверены боковые карманы, исследованы швы, ощупаны внутренние полости в ложных кармашках – все напрасно. Ничего не обнаружено. Швы никто не распарывал и не зашивал туда ключи от контейнера.

Оставалось как следует приглядеться к замку, изучить его и, может быть, даже сломать. Никелированный фланец крепился посредине, около разъема. Тонкое отверстие – в него и ключ-то не войдет – темнело на поверхности металла. Я раскрыл все приспособления карманного ножа и принялся примерять их поочередно к отверстию. Само собой, ни одно из них не подошло. Тогда я взял шило и, повертев бесцельно в руках, с силой вогнал в отверстие. Замок только и ждал этого: внутри у него что-то щелкнуло, и в разъеме появилась щель.

Почему-то я не боялся, что это могла быть ловушка и меня разнесет на мелкие кусочки. Я открыл контейнер. Это оказался чемодан из металлопластика, о чем свидетельствовала надпись на английском языке. Из надписи следовало, что чемодан оперативного назначения изготовлен предприятием МВД Российской Федерации и предназначен для использования в особых условиях. Как будто об этом было трудно догадаться. Мне такой, правда, ни разу не выдавали.

Между тем радоваться пока было нечему. Оперативный сундук, раскрывшись надвое, не был еще раскрыт окончательно. Обе его половины оказались закрытыми изнутри внушительными крышками с ребрами жесткости и номерными замками. Шестизначные цифры могли означать дату моего рождения. И я набрал ее: сначала дни, потом месяц, а потом год. Недостающие цифры даты заполнялись нулями. Одна часть открылась. Со второй половиной подобный номер у меня не прошел. Я не знал, когда родился напарник. Что ж, остановимся пока на достигнутом.

Осторожно приоткрыв крышку, я отметил, что от нее не тянется никаких проводов. Значит, меня не хотели подорвать. Хотя, с другой стороны, если человека действительно хотят отправить к праотцам, провод ему едва ли удастся заметить.

Под крышкой в специальных углублениях находились: пятнадцатизарядный пистолет «беретта» итальянского производства, российский пистолет «ТТ», автомат Калашникова на сорок пять патронов, а также американский револьвер «Магнум» пятидесятого калибра, стоимостью в тысячу долларов, с длинным стволом и барабаном на пять больших патронов. Здесь же, в просторной нише, лежали пачки патронов и запасные обоймы.

На внутренней стороне перегородки, в кармашках, лежали: удостоверение на имя Кожемякина Анатолия Михайловича с моей фотографией. Эти данные поразили меня. Я никогда ими не пользовался, поскольку они целиком совпадали с моими анкетными данными. Толик – мое настоящее имя. Владелец удостоверения якобы служит старшим следователем в Новосибирске. Это было рядом, поэтому вполне объяснимы мотивы чиновника, выписавшего документ на мое лицо. В Центре предполагали, что на месте можно сориентироваться и действовать под видом работника УВД Новосибирской области. Здесь же лежало разрешение на хранение и ношение перечисленного оружия, командировочное удостоверение и тоненькая пачка денег пятисотрублевого достоинства. В Центре, вероятно, полагали, что суммы вполне достаточно для подпольной работы «в тылу врага». Хорошо, что хоть пачка состояла не из сотен. Это предназначалось для вербовки агентов, для найма помещения и на все остальное.

Другая половина сундука оставалась закрытой. Что ж, можно начать действовать и с тем, что добыто. «Дай бог обойтись без этого арсенала, – подумал я как обычно. – А также без кровопролития. И чтобы окаянные дни на родине, не оказались для меня последними…»

Отправив удостоверение следователя в кармашек рубахи, а пистолет в карман брюк, я вышел в коридор. Коридорная дама сидела за столиком и разговаривала с кем-то по телефону.

– Совершенно верно, – повторяла женщина – Только что расположился. Конечно. Могу пока. Но только вы приезжайте скорее. Может, действительно он, но только он лысый, а не… – Она положила трубку.

Я шел по коридору, разглядывая облупленные стены и пугая тараканов.

– Мне бы позвонить…

– Пожалуйста…

Сама сидит, не дышит и смотрит во все глаза. Наплели женщине про бандита, вот она и трясется от страха.

– Как вызвать такси?

Женщина произнесла шестизначную цифру. Мой палец тут же набрал номер. Ответили быстро. Меня интересовало время, через которое такси может прибыть к гостинице. Ответ был удручающ: как только освободится машина. Это меня не устраивало. И я решил действовать открыто.

– С кем вы разговаривали?

Она молчала. И тогда я вынул фальшивое удостоверение и, раскрыв новенькую корочку, протянул женщине. Та прочитала трясущимися руками несложный текст.

– Так кто же вы?

– То самое, что здесь написано. Но те, кто сюда звонил, совсем не те, за кого себя выдают.

Она кивала.

– Они назвались работниками милиции… – тихо сказала она.

– Очень может быть, – согласился я. – Весь вопрос в том, кому они в этот момент служат.

Она продолжала кивать. Ей было лет за тридцать. Умирать не входило в ее планы.

– Останусь живым, расскажу о причине, – обещал я. – А сейчас мне надо уйти… Помогите…

Она вскочила и повела меня все тем же коридором – мимо комнаты в обратную сторону. Я тащил с собой тяжеленный контейнер. Наверняка в другой его половинке спрятан складной гранатомет новейшей модификации и ящик гранат. Я не мог бросить здесь это добро, доставленное напарником. Напарник старался. Я должен был отработать здесь за него. По полной программе. Еще посмотрим, кто кого…

Мы опускались по истертым ступеням. Кажется, это был подвал. Коридорная открыла дверь с висящими на ней красными пожарными ведрами и загнутым ломом.

– Я верю вам. Бегите… – зашептала она.

– Я позвоню… Вы замужем?

Это удивило ее: экий дурак. При чем тут «замужем», когда надо бежать во все лопатки. И все-таки она сказала: нет, она не замужем.

– Прощайте. И спасибо… – Я успел поцеловать ее в губы, прежде чем тяжелая дверь, прогремев ведром, замкнулась перед моим носом.

Впереди были задворки какого-то учреждения. Вдоль стен валялись старые колеса, лежали истертые об асфальт метлы, и даже старая телега, задрав на забор оглобли, стояла здесь. В конце двора виднелись ворота. Подойдя к ним, я осторожно выглянул: улица была пустынна. Одним концом она упиралась в реку, а другим выходила на оживленную магистраль. Там мелькали автомобили. Через секунду по ней, мерцая маяками и оря сиренами, пронеслась вереница милицейских машин. То была погоня по мою душу.

Тяжело шагая с ношей в руке, я вышел на трассу, остановил такси и быстро ушел от опасного места. Почему-то мне было безразлично, каким образом на меня вышли в гостинице. Путей много. У противника огромный аппарат. Возможно, лысый заподозрил во мне настоящего Толика, возможно, обо мне рассказала проводница, возможно многое другое. Нельзя терять контейнер. Нужно уходить надолго и вновь отращивать волосы. Нужна хата, чтобы отсидеться.

Такси было частным. Мы выехали за город. У придорожного кафе я попросил водителя остановиться: хотел проверить, нет ли за мной слежки. Шоссе было прямым и чистым. Все автомашины следовали мимо, не останавливаясь.

Пистолет в кармане брюк оттягивал книзу ремень. Если бы меня вновь настигли работники милиции, я не вступил бы с ними в бой. Они ни в чем не виноваты. Им не известно, кого они на самом деле пытаются задержать. И вдруг, как озарение, в голову пришла чудная мысль. Подобным способом пользовались всегда. Почему бы и мне не употребить его во благо?! Никто точно не знает, кто я на самом деле. На меня пытались повесить преступление, которого я не совершал. Я пытался изменить внешность, в то время как следовало изменить общественное положение. Изменив общественный статус, можно действовать официально.

Расплатившись с водителем, я попросил его развернуться и ехать назад в город. Мне срочно понадобился гарнизонный магазин. Говорят, если повернуть с дороги назад, то пути не будет. Посмотрим, насколько это верно.

Таксисту было все равно, в какую сторону ехать, лишь бы исправно платили. Минут через тридцать-сорок такси оказалось перед широкой дверью Военторга – гарнизонного магазина. Осталось войти внутрь и выбрать для себя полковничью форму.

В магазине было пустынно. Девушка за прилавком скучала. Ей следовало потребовать у меня удостоверение. Она нехотя встала: что клиента интересует? Клиента интересовала форма высшего начальствующего состава органов внутренних дел, но не внутренней службы, а чисто милицейская – цвета серой мыши, четвертого роста, пятьдесят четвертого размера в плечах. В талии на пятьдесят второй размер или даже ниже. Фуражка с синим околышем, как у следователей. Просвет на погонах – тоже такого же цвета. Эмблемы – щит и меч.

– Вам подгонят в нашем ателье, – оживилась девушка, вовсе не желая напоминать об удостоверении. Форму теперь можно купить хоть на базаре, но без чека и, естественно, без гарантии.

Форма сидела замечательно, я выглядел в ней словно швейцар у гостиничного вестибюля. Фуражка с козырьком закрывала всю верхнюю часть лица. Вот только брюки не держались, сползали.

Закройщица, она же портной, с зажатыми меж губ булавками, крутилась вокруг, поддерживая штаны: «Ничего. Как раз хорошо… Это ничего, что они просторные. Зато не тесно и будет проветриваться в жару. Позади специальный шов предусмотрен – чик, и готово. Всех дел на десять минут всего-то…»

Пришлось мычать в ответ: жена выстирала единственный комплект в концентрированном растворе хлорной извести. Вместе с погонами и удостоверением. В результате получился не офицер, пугало. А завтра – строевой смотр. Сам генерал будет проверять экипировку…

Брюки принесли в примерочную. Я запрыгнул в них. Они сидели на мне как влитые. К форме я приобрел также полуботинки и черную кожаную куртку на «молнии» со съемными погонами.

Заплатив за одежду, ремень, звездочки, эмблемы, нагрудную оперативную кобуру, а также за нашивку погон, я присел у входа. Таксист покорно ждал на улице, упершись задом в багажник и скрестив на груди руки.

Коробку с новенькой курткой и гражданской одеждой поставили у моих ног. Я был в фуражке и форме.

Таксист ошалело таращился на подошедшего к нему полковника в фуражке с огромным козырьком. Он совершенно не хотел узнавать недавнего пассажира. Пришлось и ему рассказывать историю о нерадивой жене, сгубившей одну-единственную форму, которую полковник берег исключительно для строевых смотров.

Наконец до него дошло. Такси рявкнуло мотором и понеслось к Главпочтамту. Получив на руки очередную порцию «утешительных», водитель снова ждал «командира» у входа.

Звонок с Главпочтамта, кажется, ничуть не расстроил людей в Москве. Там лишь переспросили, действительно ли погиб напарник.

– Да, погиб, – подтвердил я.

– Но, может, это не он? – продолжали не верить там.

– Контейнер на месте. Все сходится. Не могу открыть вторую половину, не знаю кода.

– Записывай: двенадцатого, ноль восьмого, семидесятого года рождения. Остальные данные внутри. Желаем удачи. Выходите на связь регулярно, согласно инструкции…

В Центре почему-то промолчали, узнав, что я, оставшись в одиночестве, собираюсь работать один и не требую поддержки. Кажется, это их устраивало. Может быть, у них сейчас не хватает людей и послать некого. Один уже погиб. Зачем еще рисковать. Связист в Центре почему-то спросил, где меня можно найти. Я ответил, что выйти на меня можно будет обычным порядком, и второпях пообещал в следующий раз сообщить свой точный адрес. Связист порадовал: говорить можно открыто, приборы не зафиксировали подслушивания.

– Понятно, – ответил я и повесил трубку.

«Выйти на меня… Выйти на меня?!» Странно… Такой проблемы никогда перед Центром не стояло. Даже если бы она возникла, решать ее пришлось бы самому агенту либо руководителю направления. Оперативный дежурный, которого мы именуем связист, вовсе не обязан ломать голову над тем, как меня найти.

Убийца напарника не успел завладеть контейнером, вдруг понял я. Его спугнули, и он ушел через окно… Вот почему была полностью опущена рама в купе. «Я должен их отвлекать, – пришло вдруг простое и ясное, как божий день, решение. – Они должны работать на два фронта. Это расстроит им планы и даст возможность выйти на них самих». Однако случайно ли бандиты вышли на моего напарника? В целом поезде среди множества мужчин был выбран именно тот, кто был нужен. На него могли выйти еще на Казанском вокзале. Все верно, так все и произошло. Парня вели от самой Москвы, выбирая лишь момент устранения. Наносить удар сразу они не решились. Это навело бы на определенные размышления. Следствие могло решить, что интересы заказчика убийства кроются в столице. Кроме того, убийство в начале пути – это много шума. А так они поступили профессионально, и никто не заметил. Улита сделала свое дело, спрятала рожки и тихо уползла.

Память продолжала выдавать все новые сюрпризы. В первый мой сеанс связи работал тот же дежурный ПНУ – помощник начальника учреждения. Этот тембр я никогда не забуду. Нам не приходилось встречаться. Мне неизвестно, молодой он или старый, выносливый или слабый, но я знаю теперь его тембр. И, учитывая даты связи, точно теперь знаю, когда его очередное дежурство. Надо облегчить ему задачу. Ему не нужно будет самому придумывать небылицы и расспрашивать у других смен, звонил ли такой-то из такого-то региона. Там могут подумать, с чего бы эта заинтересованность. Чтобы установить, действительно ли он болен педикулезом, то есть вконец обовшивел, нужно дать ему свой адрес и наблюдать со стороны. Только после этого можно связываться напрямую с куратором, когда будет выяснена истинная причина провала моего напарника.

Правильно говорили в закрытой спецшколе: излишнее любопытство хуже болтовни. Болтают – по призванию, а любопытствуют – за деньги. Болтун – находка для шпиона. Любопытный – находка вдвойне. Вот ты как будто и созрел, плод запретной любви. Кажется, ты сам себя выдал, мой далекий московский иуда…О моем местопребывании во время отпуска известно одному лишь руководителю. О командированном агенте знали тоже лишь в Москве. Значит, обо мне здесь по-прежнему никому не известно. Иначе дом моей матушки давно раскатали бы по бревнышку.

Куратор, прочитав мой рапорт о предоставлении отпуска, понял, где я прохлаждаюсь, и принял решение. Он уберег меня, не сообщив дежурному ПНУ мое точное местонахождение. Напарника спасти он оказался бессилен.