Народ в ближайшей округе опять удивлялся.
– Слыхали, а еще говорят, что он умный. Какой же он умный, если дурак. Правильно про него говорили. Еще с весны. Продаться решил с потрохами!..
Ругали Уляхина Николая. Не успел выпроводить жену, как тут же взялся направо и налево разбрасываться собственностью. Кому стул, кому кресло. Бутылок полон дом – сами видели. А тут, говорят, еще решился договор подписать, чтобы его содержали. Вывод простой: хочет сделаться абсолютным иждивенцем.
Попугай никому ничего объяснять не собирался и вел себя грубо. Пошли к такой-то бабушке. Он ни перед кем не должен вести отчет. Нашли тоже мальчика.
Действительно, никто ему теперь не указ. Ни Гирины. Ни Лушников – герой корейской войны. Ни даже сам Лушников Николай, которого недавно выписали из больницы. К Николаю в больницу ходила Казанцева. Посидит и уйдет. Хоть какие-то надежды у человека, потому что тот молод. А у Попугая? Кому он теперь нужен, если жена бросила. Да и какая это жена, если они не расписаны вовсе. Живут двадцать лет без свидетельства о браке. Вспорхнула и улетела к дочери. Зато вместо нее у бывшего работника органов двое хороших друзей появилось. Мужик с бабой. Надо сбегать в магазин – пожалуйста. Бутылку раздавить – тоже. Только «мани» отстегивай. Про них никому не известно – даже тем, кто от «организации» к нему наведываться обязан.
Попугай повел носом. Кажется, пахло из мусорного ведра. Подошел к нему, отворил крышку и плюнул внутрь – не ошибся. Пакостная жизнь человечья на самом деле. И человек подстать собственной жизни. Озлел. Некоторые совсем опустились, как сейчас опускается он сам, вторые включили повышенную передачу и летят, не разбирая пути. На морде у этих, последних, безразлично-брезгливое выражение, а в глазах загадочный блеск. Но куда летят, если самих того и гляди поймают и насадят на черешок. Вместо совковой лопаты.
Уляхин распрямился и отошел от ведра. Вероятно, такой же запах по всей квартире – любой человек учует. Особенно если тот со свежего воздуха. Поэтому надо бы вынести ведерко, пока пакость какая-нибудь не завелась.
Попугай взглянул на ведро с крышкой и отвернулся. Раздумал выносить. Вышел в зал, шагнул через порог на балкон и зафиксировался у ограждения, уперев локти в раму и поставив ноги на ширину плеч.
По улице бродит редкий народ. Место здесь такое. Элитное и тихое. Без транспортного шума. Самые в этой зоне дорогие квартиры в городе. Стены чуть не метр толщиной. И район престижный. Так что не напрасно народ богатый сюда стремится. И хрен с ним. Пусть. Жилья на всех хватит. И если Уляхин подписал договор, так это на весь срок жизни. Пока живет – ему причитается и помощь и уход. Что он теряет? Ничего. Тогда почему всех это так волнует? Может, потому что помнят его еще в офицерской форме? Когда мыслил он трезво и логично? Он и сейчас не потерял здравость рассудка. Голова вот стала только пошаливать…
Попугай вздрогнул, услышав звонок в двери. Мелодичный. Наподобие придавленной кошки. Жены идея была повесить такой.
Он подошел к двери и посмотрел в глазок: в коридоре стояла моложавая тетка лет сорока. В белой куртке и кожаной косынке. Моду взяли кожу на голове таскать. Придется открывать.
Женщина быстро вошла, бросив с порога профессиональный взгляд в лицо хозяину. Уляхин не упустил этого выражения – оценивающего и воровато-беззастенчивого. Попугай пока что в своем уме: сразу видно – воздух в квартире этой не нравится. Взяла бы тогда ведерко, да выкинула по пути. На то они и патронажная служба.
Тетка прошмыгнула в зал. Бросила взгляд по сторонам, сморщила личико – ну и бардак развел. Однако молчит. Вынуждена терпеть, потому что не для того сюда послана, чтобы мораль читать, а чтобы помощь оказывать.
– Как мы дышим? – спросила заинтересовано. – Все так же? С перерывами? Таблетки пьете, которые вам прописали? А то давайте я вам все же сделаю инъекцию…
– У меня без вас всю изрешетили, – кашлянул Попугай. – Так что мне каждый укол – это хуже, чем через линию фронта. Хотите, чтобы я показал?…
Женщина «не хотели». Вынула пластиковую баночку и водрузила осторожно на стол, словно хрустальную вазу поставила.
– Пустую, пожалуйста, верните мне назад…
Ожидая, она уперла палец в стол. Сама неприступность каменная и холодная, что, кажется, тронь и замерзнешь немедленно.
«Где они такой экземпляр откопали? – неожиданно подумал Уляхин. – Она же всех стариков распугает…»
– Как мы себя чувствуем? – снова спросила дама. – Болит у нас голова? Говорите, не молчите…
Ответ старика был утвердительный. И нервы шалят. То сон, то бессонница. И хуже того, в последнее время стала сниться женщина лохматая. Голая вся. Ходит в лаптях, а на руках когти.
– А говорите, что регулярно употребляете. Выпейте при мне…
Женщина откинула огненно-красные волосы и полезла руками в баночку. Достала таблетку и двинулась к хозяину, раскинув руки, словно сплошной живой квадрат – что в ширину, так и в длину.
Старику пришлось согласиться. Принял из дамских рук на язык таблетку и стремглав кинулся на кухню запивать. Сунул рыло под кран, сразу зашуршав водой, потом присосался к крану. Глотнул пару раз и распрямился: красная тетка стоит позади. Наблюдает.
Старик показал ей язык. Та ничего не поняла. Дразнить намерился, что ли, дятел?
– Что-то у меня от них язык сводит, – пояснил Уляхин Попугай. – И в голове непонятность одна. Я бы сказал, тяжелый случай амнезии всего характера…
Настолько все запуталось, что он уже и не помнит, кто он теперь на самом деле – то ли Попугай, то ли Николай. Пробормотал и уставился даме между грудей мутными глазами. По всему видно – тот еще тип был по молодости.
«Ни одной юбки, чай, мимо не пропустил», – подумала Бачкова и не отвернулась, позволяя рассматривать себя. От фигуры не убудет. Вот бы захомутать себе. Он же как ребенок теперь на самом деле. В маразм старческий впал. Ему только дай клюв сунуть, он уже твой. Вроде бы все так, но невозможно. Не для того она ходит сюда, чтобы шашни с клиентами разводить. Директор узнает – голову вместе с титьками отвернет.
Развернулась и пошла к двери.
– Вы еще телевизор мне обещали, – крякнул позади Попугай, утирая мокрые губы. – И говорили, что в квартире будут убираться.
– Ну… – неопределенно ответила та.
– И прибавку к пенсии… – продолжать наезжать пернатый. – В договоре у меня все написано. А то ведь возьму и передумаю. Вы со мной лучше не шутите.
Огненно-рыжая развернулась. Синие глаза обожгли Уляхина изнутри.
– И вообще мне непонятно, почему вы сами ко мне ходите, – продолжал рассуждать Попугай. – Вы же технический директор все-таки, а мне нужна медсестра. Я думал, мне молоденькую пришлют.
– Вот он чего! – нервно всхлипнула Бачкова. – Молоденькую захотел, дедушка?! Это надо подумать. Моего возраста не подойдет тебе?
Дед хищно улыбнулся:
– Кроме смеха. По молодости, знаешь, какой я был? С некоторых, между прочим, чешуя летела. Вот какой я был…
– Гигант, в общем, половой, – согласилась Бачкова. – И неожиданно предположила: – Вдруг вы навредите кому?… Так что надо подумать сначала.
Взгляд ее вильнул деду между ног и отскочил в сторону.
Уляхин хотел сказать, что с некоторых «чешуя» летела в его собственном служебной кабинете, но замдиректора могла испугаться. Пусть себе думает в меру собственной испорченности. Про «чешую» это он лишнего, конечно, сболтнул.
– Вы меня извините, – продолжил он, встав рядом. – Одиночество никого не красит. От меня даже друзья все отвернулись. А что я могу? Квартира, видите, какая у меня. Три комнаты. Сталинка. Центр. А в семейной жизни не везет. Старуха не выдержала – ушла. Хочу, говорит, вольной жизни. Чтобы, говорит, по ночам меня никто не донимал.
Бачкова качнула головой. Еще раз бросила на деда сомнительный взор и взялась за ручку двери.
– Всего хорошего. Таблетки не забывайте употреблять. От них вам счастье будет…
– А я и чувствую. Как выпью, так и летаю по комнате, – подтвердил дед. – Откуда все берется…
– Вот видите. А на счет вашей просьбы мы подумаем. И по поводу остальной части договора, которая пока что не исполнена, – тоже должны решить. Фирма слов на ветер не бросает. Так что вы не сомневайтесь.
Толкнула дверь и вышла.
На лестничной площадке остановилась, ловя себя за левую грудь. Слов нет никаких, чтобы описать этот смрад в квартире. Быстро, однако, рехнулся дед. Прямо на глазах гаснет у него психика. А еще через какое-то время станет этот тип похожим на ребенка. Перестанет реагировать на время суток. Ведь перестал же убирать в квартире. И, что характерно, ничего поделать никто не сможет. Старость. Выход один, и он лишь под крышкой гроба. Ничего, кстати, странного: все там будем. Кому ни скажи, каждый с этим соглашается, так что не надо лохматить бабушку.
Людмила Николаевна спустилась по широким мраморным ступеням в просторный вестибюль и вышла на улицу, чуть не столкнувшись с какой-то дамой. Тощая, с накрашенными подглазьями, лезет напролом в подъезд. Где-то Людмила ее видела, но где – не припомнит. На лавочке бродяга сидит. Бородатый, косматый. Неопределенного возраста. Нигде от них спасу нет.
Бачкова вырулила к тротуару, села в машину и громко хлопнула дверью.
– Вези меня, Анатолий Семенович, к другому объекту. Ох! Сил моих больше нет!..
Решетилов включил передачу и пошел потихоньку с одного переулка к другому. Адвокат с некоторых пор стал подрабатывать в фирме водителем. Юридические услуги его почему-то вдруг стали невостребованными. Чувствуется, кто-то стремится подмять его под себя. Конкуренты. Да он и сам не хочет больше скакать с процесса на процесс. Лучше уж с этой фирмой работать. Юрист-водитель – это даже интересно.
– Не понял, – сказал, едва слушая, Решетилов.
– Это надо видеть, говорю!.. Гадючник в квартире устроил!.. И еще говорит, чтобы мы у него убирались…
– Так мы же убираемся. Раз в месяц выгребаем лопатами – пусть говорит спасибо. Зато никто потом не скажет, что мы работаем с нормальными людьми…
Бачкова согласилась с его доводами:
– Нас самих после этого назовут ненормальными. У меня такое впечатление, что он гадит теперь по углам. Забудет про унитаз и навалит где-нибудь. Разве же за ним уследишь!..
Она замолчала. Поправила волосы и отвернулась к окну.
Следующей оказалась старуха лет восьмидесяти. Та забывала, как ее зовут. Раньше помнила, теперь забыла. О детях тоже ничего абсолютно не помнит. Идеальная мишень для мошенников в области недвижимости. Однако поговорить до сих пор любит.
– Здравствуйте, проходите, – говорит она вежливо. – Присаживайтесь. Но что-то я вас не помню. В прошлый раз была другая. Худенькая такая. Тамара Борисовна, кажись, зовут.
– Это же когда было! – Бачкова смотрит на нее, разинув рот. – Целый месяц прошел, как вас другие обслуживают…
– Ах, да! Вы совершенно правы, – быстро та соглашается. – Простите, пожалуйста, старушку. А как вас зовут?…
«Да какая тебе разница, рухлядь ты старая. В субботу сто лет, а все туда же, в знакомые метишь…» – чуть не вырывалось у Бачковой. Смотрит на клиентку снисходительно и называет свое имя и отчество. Потом протягивает бумажку, где компьютерным принтером выбито: «Бачкова Людмила Николаевна».
– Это не тот ли Бачков, который…
– Не тот и не другой, – прерывает поток Бачкова. – И не третий. Нас здесь вообще никогда не жило.
Старуха между тем, оказывается, живет здесь уже не в одном поколении. И прадеды жили на этих территориях, и деды, и внуки. Да только в разных местах все теперь. Кто там, а кто и не там. Трудно сказать, конкретно где, учитывая, что старуха всю жизнь учительствовала. Оттого и память плоха. От беспрестанного напряжения коры головных полушарий. Плоскостопие извилин теперь у нее.
Бабушка отошла от двери и села на диванчик в просторной прихожей. Мужа у нее тоже теперь нет. Одна. Кто и где живет, один бог знает.
Бачкова еще раз для верности потянула ноздрями воздух. Уловила отдаленный запах старушечьего жилища – выходит, что хозяйка квартиру проветривать пока что не забывает. Эта еще поживет, потреплет нервы в свое удовольствие.
– Таблетки у вас не закончились? – запела о своем Бачкова. – Употребляете? Регулярность для вас должна быть на первом месте. Не забываете, пожалуйста.
– Что ты, милочка, – проблеяла старушка. – Уж это-то я не забуду… Мне телевизор заменить бы, потому что тот, который вы мне привезли, не идет. Кинескоп весь черный, как это… у негра задняя часть. Как, впрочем, и передняя…
Хозяйка хихикнула.
– Где мои семнадцать лет? – Неожиданно спросила. И тут же ответила: – Убей, не помню…
Она откинулась на спинку дивана и принялась разглядывать пальцы. Потом проговорила:
– Вот, опять позабыла. Как зовут вас, позабыла. А ведь только что помнила. Наполеона помню. Гитлера тоже. Шикельгрубером звали. Сталина помню, а вас нет. Бычкова, что ли…
Людмила Николаевна поправила. Вынула из дамской сумочки таблетки и поставила перед старухой на стол.
– Пустую принесите мне!
– Так она же еще не закончилась…
– Не важно. Несите. Мы сейчас в эту остатки пересыплем. Мне для отчета требуется.
Хозяйка повиновалась. Принесла с кухни пластиковую баночку и протянула «начальнице».
Та быстро пересыпала остатки таблеток в новую, убрала пустую емкость в сумку и поднялась, взглянув на часы.
– Засиделась я у вас. А меня ведь еще ждут несколько человек.
Поправила прическу – и за дверь. Только ее и видели. Одинокий человек вновь остался один. Но что может поделать Бачкова, если не она придумала такую жизнь. Кто-то другой виноват, что существует подобная несправедливость. Один родится, растет и становится под конец матерым. Второй на глазах дряхлеет и превращается в немощного старика, за которым нужен уход. В старину эту функцию выполняли дети. Теперь дети все больше ускользают от своих прямых обязанностей. Вот и появляются на белом свете бабы Глашы, деды Шуры и прочие другие…
Бачкова машинально взглянула вдоль улицы и ничего не отметила про себя, кроме двух одиноких лиц разного пола. Ходят и заглядывают по мусорным бакам. Бутылки ищут, скорее всего, а ведь тоже когда-то имели недвижимость. Теперь они могли бы рассчитывать на помощь благотворительной организации под названием «Небесные дали».
Решетилов покорно ждал. Куда мадам пожелает ехать?
Мадам желала в офис. Устала. Надо отчитаться перед директором. Нашел тоже девочку. Вместо медицинской сестры с некоторых пор эксплуатирует.
Приехали в ЦГБ, обогнули вокруг громадного пристроя из красного кирпича и у бетонных ступенек остановились. Прибыли. На табличке золотистыми буквами выведено: ООО «Небесные дали». Гноевых лично название придумал. Под тонким руководством адвоката Решетилова А.С. Если скрупулезно подойти, станет понятным, кто на самом деле в организации директор. Другое дело, что разбираться некому. У Гноевых с Репетиловым все схвачено. До такой степени, что цепенеют скелеты у некоторых любопытных. Таких, например, как любопытные менты из Заволжского РОВД.
Решетилов выбрался из машины и пошел позади технического директора, буравя взглядом квадратную фигуру. Даже намека на талию не предвидится. Зато волосы сделала огненно-красными. Гноевых зовет ее не иначе, как красавица ты наша. Но сегодня вновь послал вместо медсестры. Проветриться. А Решетилова прикрепил к ней водителем. Следят друг за другом – это же так очевидно. Гноевых за технической директрисой, а та за ним. Один Решетилов за ними обоими. С дуру согласился тогда с Филькиной съездить в Крестовые Городищи. Под самый вечер приехали. Филькина – шельма оказалась баба! – взяла в руки сверток и подалась в сумерках к церкви.
Ушла и с концами. Тот час тянулся, словно сутки. Потом с колокольни раздались неясные хлопки. Затем одинокие выстрелы со стороны дач и торопливые очереди из автоматов Калашникова совсем рядом.
Анатолию Семеновичу сделалось так страшно, что остальное он помнил отрывисто. Торопливо ловил пальцами ключ зажигания и все не мог поймать. Потом давил на газ, колотясь на заросших кочках. Позже стало известно, что Филькину привезли в труповозке. Пришлось хоронить за счет предприятия. Со старого места работы помогли одними соболезнованиями. Недолюбливали Тамару на работе.
Гноевых сидел в кабинете. Кивнул лысиной и снова уставился в бумаги. Смотрит, кому из клиентов и сколько исполнилось, кому и как должны, щелкает калькулятором.
Потом поднял глаза:
– Съездили, рассказывайте…
Бачкова подобралась. Поправила через платье лямку лифчика и стала подробно излагать. Ситуация в пределах допустимого. Правда, тот, который ведет разгульный образ жизни, окончательно опустился. Короче говоря, есть опасение, что может загреметь в Карамзинскую психбольницу.
Гноевых внимательно слушал. Допустить, чтобы человек попал в лечебное учреждение, значит, подставить учреждение под очередной удар. А ведь оно существует для того, чтобы оказывать помощь бедным и одиноким. Другое дело, что этот старикан вовсе не бедный, хотя и одинокий. Пенсия у него раз в пять побольше будет, чем у некоторых социальных пенсионеров. Так что если начнут разбираться… То опять же ни к чему не придут. Потому что и военный пенсионер может рассчитывать на помощь по договору пожизненной ренты с иждивением. Об этом в Гражданском кодексе прямо написано.
Директор встал, подошел к двери и прикрыл ее плотно, лишив секретаршу любимого занятия – подслушивать служебные разговоры.
– Значит, опустился, говоришь, окончательно? А лекарства? Употребляет?
Он вернулся в кресло и продолжил говорить.
– Страшная вещь – старость. Здесь никто не может помочь. Все разговоры о достигнутом – чушь собачья. Это я вам как ученый-медик говорю. Нет пока что в природе лекарства от старости.
Решетилов с Бачковой слушали, переводя дух. Надоел. Умудрился защитить кандидатскую в области геронтологии и рад.
– Лучшее средство от перхоти, – продолжал директор, – это гильотина. Так, к сожалению, и в нашем случае. По-моему, спорить с этим бесполезно…
Решетилов с Бачковой опять согласились. Молча. Работодатель всегда прав. Тем более что у этого нового русского кругом все схвачено. Начиная от прокурора района и кончая председателем федерального районного суда Царапкиной Валентиной Петровной. Та пудрит мозги и тем и другим. И одинаково никого не боится. Нельзя в отношении судей вести оперативное наблюдение, вот она и старается изо всех сил, пока новый президент судейский иммунитет под самое некуда не обрезал.
– Сорок дней скоро будет Филькиной, – проговорила Бачкова и нахмурилась. – Нельзя забывать… Все там будем.
Решетилов оживился:
– Старалась все-таки тоже для предприятия…
– Уже сорок дней?! – удивился Борис Валентинович. – Ужас прямо какой-то… А что с ней на самом деле случилось? Ясно, что пулевые ранения, но оттуда они взялись? И синяк на правом плече – величиной с каблук, будто она перед этим стреляла…
– Кто ее знает, – уклончиво ответил Решетилов. Он был просто уверен: не подошло еще время рассказывать о том случае, когда несся на внедорожнике сломя голову по темному лесу. Брякнешь лишнего – даже лучшему другу, например, – и сам уже сидишь в местном «обезьяннике». А рассказывать много есть о чем. Накопилось неожиданно.