Безнадежно глух тот, кто не хочет слушать, но подполковник Уляхин не страдает этой особенностью – он шагает в ногу со временем. Появилась возможность на чужом горбу, допустим, в рай въехать – он и едет. Заключил договор на срок жизни с организацией и в ус не дует, поскольку та деньги исправно чехлит – к пенсии прибавка внушительная. Он эти деньги направляет в нужное русло. В основном на горло, конечно.
Господа Гирины вне себя от подобного поведения: совершенно человек вышел из колеи. Напялил обмундирование, шинель и лазит по квартире. Шинель сидит на нем как на корове седло, портупея сбилась, пристяжные, времен войны, погоны с краповыми просветами топырятся в разные стороны, как крылья у плотоядной птицы. Дед специально такие себе приспособил на шинель: пришитые, более позднего времени, отпорол, сделал на плечах поперечные шлевки и нацепил. На ногах у него хромовые сапоги. Начищенные. Блестят. Темно-синие брюки-галифе с краповыми полосками разлетаются на стороны изогнутыми боками.
Гирины вместе с Лушниковыми, отцом и сыном, пришли с утра и запели старую песню: как ему только не стыдно да как не совестно, старому дураку.
– Погляди на себя в зеркало, на кого ты походишь!..
Однако тому хоть бы что – хоть кол на голове теши: на кого надо, на того и смахивает – это, между прочим, его собственное дело – никто не может вмешиваться в его личную жизнь.
Попугай никому ничего объяснять не собирался и вел себя грубо. Пошли к такой-то бабушке, нашли тоже мальчика…
– У тебя руки с похмелья трясутся! Посмотри сам! – указывал растопыренными пальцами Гирин. – Алкоголик! Сдохнешь! А твое имущество достанется государству.
– Ошибаешься, – тихо поправил его Уляхин. – Одной частной организации. Которая, между прочим, исправно платит мне рупь. И я этим рублем довольный…
Проговорил, нос задрал кверху и подошел к столику, заваленному посудой. Выбрал бутылку, опрокинул горлышком вниз, дожидаясь, пока остатки алкоголя вытекут в ребристую емкость. Уцепил узловатыми пальцами граненый стакан и залпом выпил. Крякнул, а потом надолго зажмурил один глаз, уставив другой в лицо Николаю Лушникову.
Николай шмыгнул носом и ничего не сказал. Опустил глаза книзу. А что он скажет, если он подполковнику во внуки годится.
– Скажи ему хоть ты, – чешутся с боков Гирины.
– Да! Скажи… – подхватывает отец.
– Вот этого вот не надо! – Глаз у подполковника открылся, стакан возвратился к столу. – Не надо меня учить, как на свете обитать.
– Помрешь! Раньше времени! – Гирина скрипнула на стуле. – Уйдешь в могилу, а те будут только радоваться…
– Ну и что, – посмотрел на нее мутными глазами подполковник. – Кажись, пожил уже – надо и на покой.
– Не знаю, не по-божески это как-то, – не соглашалась Гирина. – Такую квартиру мог бы сыну или, допустим, внукам подарить. Ведь есть же у тебя где-то, говоришь…
Уляхин вслух задумался:
– Вероятно, где-то есть. Но очень далеко… За границей теперь уж, в Западной Украине. Когда мы в лесу стояли…
– Вот и поговори с ним. У него вообще уже крыша едет, – сказал опять Гирин. – Теперь еще Украину приплел.
– А ты бы как думал, – тихо всхлипнул Уляхин. – Везде судьба носила…
– Нет, правда, дядя Коля, ты бы воздержался маленько, – произнес Лушников Николай, не отрывая глаз от пола. – Ведь ты же знаешь, что в таких случаях бывает. Кстати, соседи теперь тоже наверно все знают, что пьешь…
– Имею право! – Нос у подполковника снова взметнулся кверху. – Не смейте мне говорить, что это не так! Читали Конституцию?! И что в ней написано?! Запрещают?! Нет?! Тогда вас никто не задерживает…
Проговорил и тоже уставился в пол. Вот он каков – за дверь выпроваживает! Попугай и есть!
Народ поднялся. Пусть пеняет потом на себя. Его по-хорошему предупреждали.
Столпились у двери, оглядываясь на одинокого, как столб, подполковника, и взялись за ручку. Пока, ненаглядный ты наш.
Вышли втроем. Лушников Николай почему-то задержался – вероятно, решил произнести заключительную речь. Потом вышел на улицу, пряча глаза: майор полиции, а ничего с пьяницей сделать не может.
– Может, его в психушку… – высказала предположение Гирина.
На нее покосились, но ничего не сказали. Можно бы и туда, но был бы толк. А можно и в наркологический диспансер – самое подходящее место для дурачка. Хватит, действительно, нервы народу тратить. Есть и еще один вариант, учреждение, с которым Попугай заключил свой дурацкий договор. Заключил, словно ему денег мало. Военная пенсия ему не нравится – добавки, гад, захотел.
– Они же меня самого чуть по миру не пустили… – припомнил Александр Сергеевич.
– Зато ты у нас женился. На молоденькой, – тряхнула кудряшками Гирина. – Хорошо с молодыми?… Чуть сына своего не лишился…
Александр Сергеевич отвернулся от подъезда к огромному тополю с чирикающими в его кроне воробьями. Словно не слышал слов, сказанных в собственный адрес. Всякое бывает в жизни, так что не надо…
Четверо гостей развернулись и пошли к себе домой. Нагостились, называется: даже чаем, попугайская морда, не угостил. Хлещет в три глотки с присвистом и не приставай!
Попугай дождался, глядя из окна, пока гости не уплывут из поля зрения и громко произнес:
– Отзовитесь, горнисты!
Шкаф в прихожей заскрипел и наружу вывалился, пропахший нафталином, бородатый тип. Утер с лица пот, распрямился. Косматому только в шкафах и прятаться.
– Ну как оно, Санек? – спросил Попугай. – Очко жим-жим?…
Бородатый предпочел не отвечать. Кашлянул в кулак и пошел в зал, встряхивая на груди мокрую клетчатую рубаху.
– У нее, у этой Гириной, прием одинаковый. – Уляхин шел следом. – Это такой ход у нее – воспитывать. Гирина своего вырастила – теперь за меня взялась. Ей кажется, что я совсем уже.
Бородатый продолжал молчать. Сел к столу и продолжил трапезу, прерванную перед этим внезапным звонком в дверь. Соорудил себе бутерброд из ветчины и стал поглощать, запивая газированной водой. Дед глядел на него в оба глаза, собираясь что-то сказать.
– Может, чаю? – спросил.
– Не надо. Мы привыкшие, – отказался бородатый.
– Бодливой корове бог рог не дает, – произнес хозяин. – А бодаться охота… Она думает, что у меня всего одна извилина. Даром что сама прочла за свою жизнь лишь справочник по геморрою. И этот… Сука кровожадный… Спит и видит…
Бородатый жевал, сопя в две дырки и слушал. Может, и сказал бы слово, да занят.
– Вечно чего-нибудь ждем – то революции, то второго потопа. Не нравится мне ждать, – бормотал Уляхин. – Чует мой клюв – пора шевелить рогами…
Подполковник внутренней службы вспоминал давно забытые жаргонизмы. Он подошел к журнальному столику, сел в кресло, придвинул к себе телефон. Потом водрузил себе на нос очки, поднял трубку, послушал и принялся тыкать корявым пальцем в блестящие кнопки. Он еще не совсем того, чтобы вдруг сразу нате вам.
– Я это! – вдруг заговорил он быстро, громко и размеренно. – Договор хочу расторгнуть! Который на срок жизни! Что значит не могу?… Что значит не имею права?… Как вас следует понимать?! Буквально или переносно?… Ах, вот даже как… Выходит, что он на срок жизни и назад ходу нет никакого?… Понятно.
Ответы были удручающими.
– Но я на этом не успокоюсь, – продолжал подполковник. – Завтра пойду к новому прокурору – пусть там мне объяснят. А вам сроку всего лишь до вечера. Присылайте агента – будем разговаривать. Разочаровался я в вас. Тем более мне уезжать надо…
Фирма не сдавалась.
– А мне вообще по хрену, кого пришлете – хоть юриста, хоть тракториста, – вышел из себя Уляхин. – Только не забудьте, что времени у вас нет.
Закончил говорить и быстро положил трубку.
Потом обернулся к бородатому:
– Вере своей звони. Пусть с работы не опаздывает. Живите теперь – вместо сына с дочкой, если у вас трудности с жильем…
Проговорил и мигнул хитрым, вдруг налившимся зеленью, глазом. Бородатый вдруг понял, что вовсе не выцветшие у деда зрачки – это только вначале казалось. При первом знакомстве.
Уляхин снова поднял трубку. Звонок на мобильный телефон сыну давнего товарища не повредит.
– Алле. Это я… Тот самый, который… Нерв у меня больше не выдерживает, так что с этим делом хочу покончить. Короче говоря, в услугах фирмы больше не нуждаюсь… Позвонил этим только что, от услуг отказался… А как же, конечно, я молодец. Другого выхода не вижу… Думаю, там поймут… Куда они денутся, должны сообразить… Я ведь тоже не пальцем деланный…
Решетилов сидел в кабинете у Гноевых, когда раздался звонок. «Главный Геронтолог области» поднял трубку, стал говорить и сразу покрылся пятнами. Потом побледнел, словно бурая водоросль. Анатолий Семенович сразу понял, что у Бориса Валентиновича надумал соскочить с крючка очередной клиент. Наслушаются всякой ереси по телевизорам, а потом названивают.
Гноевых бросил трубку и снова покраснел. Квартира в самом центре города неожиданно уплывала из рук. Казалось бы, дело в предприятии только что пошло в гору, но кому-то взбрело в голову заронить в чужую душу искру сомнения. Как холодной водой окатил из ведра, мерзавец. Однако директор знает себе цену и просто так не отступит. С клиентом надо работать. Естественно, что теперь это придется делать самому. Потому что нет у него больше отчаянной помощницы Бачковой – по делу о взятке сидит вместе с тестем на нарах в следственном изоляторе. Того как глухаря взяли. Натурально впихнули в руки тысячными рублевыми купюрами – тот и схватил от жадности. Теперь всем известно, что тесть у Бориса сидит – знакомые лица отворачивать стали. Зато раньше, бывало, на ходу подметки рвали. Хитер был лис. На кой хрен наживку клюнул – совершенно не понятно. Может, от старости соображать перестал?
«Но выходить из себя тоже не надо, как и хоронить заживо, – подумал о себе Гноевых, косясь в сторону Решетилова. – Иначе из седла быстро вышибут. Хорошо этому. На холостяцкую ногу живет. Ни жарко ни холодно человеку…»
Но тому оказалось как раз жарко. Быстро понял, что у шефа фирма идет ко дну. Решетилов и раньше, бывало, хватал на лету информацию. И сейчас быстро понял. Так что делать хорошую мину при плохой игре вовсе не собирался – дело надо решать.
– А давай его кокнем, старого пенька, – вдруг предложил он. – Он же в НКВД раньше служил. О нем же никто не заплачет… А? Как ты думаешь по этому поводу?
Проговорил и сквозь землю не провалился. Видать, устал в узде ходить, на маневры захотел.
Борису сидеть бы да помалкивать, но он вдруг ответил согласием, слушая отзвук словно бы чужих слов в кабинете. Казалось, Решетилов видел его насквозь. Вероятно, о многом догадывался юридический выкидыш, но не мог пока что облечь в словесную форму. Некоторые, например, ресторан Мандалай открывают. Средства Коробаева продают: Постин, Моросин, Суматон. А этого тянет туда, где знойнее. Где деньги просто так лежат – только руку протяни и возьми себе, сколько унесешь.
– Он наверно укололся – слишком быстро говорит, – сказал Гноевых, стараясь вызвать в памяти образ старого подполковника. – Вбил себе в голову! Прописант долбанный…
– Вот и я про то же самое… Не может он отказываться от договора. Он же читал бумагу, когда подписывал… Сейчас у меня переходный период, так что я весь твой, Боря.
Умолк на секунду, потом ни к селу ни к городу спросил, есть ли еще варианты. Ведь сам же знает, что нет, так для чего спрашивать, душу выворачивать…
Звонок в дверь заставил старого гэбиста вздрогнуть, несмотря на то что перед этим позвонили по телефону и предупредили, что придут решать вопрос «по существу дела». Распространяться о «существе» не стали, лишь осторожно спросили, нет ли у деда в квартире посторонних. Подполковник напрягся, торопливо вспоминая моменты – все ли предусмотрел. Так ли все гладко на самом деле, как в начале ему казалось. Не так это просто в действительности – из договора выскочить. Обоснований почти никаких. Не станут те выходить за просто так. Скажут – возвращай бабки, пенек осиновый. А у него денег тоже в обрез. Остается лишь надеяться на то, как было первоначально задумано. Остается полагать, что все так и будет, как он вначале наметил.
Подполковник встал, оглядел стол, просторный зал. Над сводчатым проемом, ведущим в другую комнату, все еще покачивались тонкие стекляшки разноцветных бус, висящих на крепких нитях. Дождался, пока те перестанут качаться, и двинулся открывать дверь. Присмотрелся для начала сквозь дверной глазок и констатировал факт: за порогом стояли двое. Один походил на кандидата медицинских наук Гноевых.
– Входите, пожалуйста, – проговорил подполковник, распахивая настежь дверь. – Прямиком в зал – можете не разуваться. Ковров не держим, а паркет можно и натереть.
Пропустил обоих в квартиру. Зачем-то выглянул в коридор, и только после этого снова закрыл дверь.
Решетилов смотрел на старого пенсионера снисходительно, с высоты своего юридического образования и профессионального опыта. Старый конспиратор выглядел комично: человек думает, что поймал рыбу и способен ее съесть.
– Проходите, садитесь, – шелестит он в ногах у гостей, скрипя хромом.
Те сели, раскинули ноги в разные стороны, лица натруженные утирают. Затем быстро вспомнили, для чего пришли и стали без промедления наезжать. Однако дед оказался тоже не простым. Голова болит, а помощи можно сказать никакой.
– Голова… – пробормотал Гноевых. – Голова болеть не может – она же кость!
– Болит! Вот вам и кость!.. – вскрикнул голосом тропической птицы Уляхин. – Ломит вторую неделю. В вашу фирму звонил, но все бесполезно, так что давайте… Я уже решил – разойдемся, как в море корабли. И с питанием никакой подмоги, а ведь говорили, что будете оказывать помощь.
– И что?…
– Ну, как же: «Пельмени на плите, плита в пельменной…!» – вот и вся ваша помощь. Так что я не согласен.
– О чем это вы?…
– Впиндюрьте кому-нибудь теперь свой договор… В рот мне чих-пых!
– Ты краски-то не сгущай, – налился темной кровью Решетилов. – У нас тоже люди работают и знают… Чо ты хочешь, дед? Хочешь из договора сойти? Но так не бывает… Это не трамвай. Ты же сам подписывал и должен знать – там черным по белому написано: не имеешь права расторгать договор. На тебя деньги потратили, и ты, получается, у нас теперь иждивенец. Нахлебник, по-другому…
– Драть мои старые костыли! – Подполковник вскочил с диванчика. – Кто нахлебник?! Я?! Здорово мыслите… Еще не поймали, а уже ощипали…
Гноевых опять пошел пятнами. Наверняка внутри у того бушевала целая буря страстей. А ведь врач тоже и мог бы, кажись, держать себя в норме. От внимания подполковника это не ускользнуло.
– Голова, говоришь? – прошептал Гноевых – Если хочешь, можем сделать инъекцию – недавно из заграницы поступили несколько ампул. Но лекарство дорогое. Можно сказать, что это новый дефицит в нашей стране.
– Не-е, – отказался дед. – Никаких инъекций. Я для себя давно решил, так что только разрыв всех отношений. Только это меня успокоит.
– Но тебе придется проигрывать.
– Это ничего, – махнул ладошкой тот. – В суде разберемся как-нибудь. Говорят, у них там недавно поветрие случилось, и некоторых смыло начисто, хе-хе… Будто с обрыва.
– Теряешь, старик, остатки. – Решетилов побагровел. – Это был твой последний шанс. Смотри сам…
Договаривать не стал. Лишь выразительно посмотрел в сторону Гноевых и моргнул обоими глазами, тяжело, с упором, как моргают от усталости.
Уляхин не заметил, как в руках у директора вдруг образовался пистолет – из-за пазухи, кажись, вытащил. Дед попятился, запнулся и сел на диван, напротив столика. Темный зрачок пистолета замер, заглядывая в душу. Гноевых большим пальцем снял пистолет с предохранителя и снова прицелился.
«Значит, еще до этого на убийство решились, если патрон загодя дослан, – подумал Уляхин, рефлекторно падая в бок. – Значит, решились…»
Капсюль в патроне приглушенно хлопнул, но это даже отдаленно не напоминало выстрел, и затвор не отбросило назад. Гноевых передернул затвор – негодный патрон покатился по полу, и снова нажал на курок. Потом еще несколько раз. Золотистые патроны с тупыми пулями шлепались на пол.
Звук стального устройства вызвал в старике усмешку. Рука скользнула в карман, сразу нащупав ребристую ручку, и потянула наружу тяжелый дареный «ТТ» с памятной гравировкой.
Пистолет у бедра, готовый в каждую минуту плюнуть огнем. Смотрит прямо в лицо директору. Борис Анатольевич отказывался понимать: жертва целилась ему прямо в лоб, а свой пистолет раз за разом делал осечки.
Сознание отказывало Геронтологу, зато Адвокат чувствовал себя превосходно. Он не видел себя на краю пропасти или пойманным с поличным. Пистолет – очередная блажь престарелого идиота, у которого руки с похмелья дрожат. И вообще это может быть всего лишь игрушка, зажигалка.
Он взял из рук Бориса пистолет, и двинулся к дивану – надо лишь опустить тяжелый металл на голову полудохлому иждивенцу, и все будет опять в порядке. Приблизился и завис над телом. Дело решали какие-то доли секунды.
Удар автоматного патрона, применяемого в системе «ТТ», сломал Решетилова пополам и бросил на пол. Несчастный юрист ухватил себя обеими руками за живот и замолчал.
– Что ты с ним сделал, – шевелил ватным языком Гноевых.
– Сядь на место и не шевелись, – вместо ответа приказал старик. Потом вдруг спросил, хищно улыбаясь: – Хочешь, я тебе дырку в голове просверлю?
Борис не хотел. Черный ствол действовал угнетающе.
– Что придумал? – вновь шевельнулся у него язык. И до слуха в этот момент вдруг донеслось, как скрипнула входная дверь, и зашуршали бусы над входом в другую комнату. Одновременно.
Гноевых затравленно оглянулся к спальне и увидел там бородатую физиономию. Рядом стояла женщина с обведенными синей краской веками. Позади громко кашлянули, так что пришлось снова обернуться: в коридоре стояли сразу несколько человек и осторожно заглядывали в зал.
Уляхин поднялся с дивана. Вынул обойму и передернул затвор. Патрон покатился по полу. Он поднял его и вставил в магазин. Потом протянул оружие Лушникову.
– Обыщите обоих, – тихо промолвил. – Этому скорую… Может, останется жить… Понятые, подойдите ближе, пожалуйста.
Старик знал, о чем говорил.
Гноевых не верил своим глазам. До него с трудом доходило, что его без затей заманили, а потом взяли на деле, от которого отвертеться будет невозможно. Взяли, как недавно тестя. А ведь чувствовал: тучи собираются. И все равно сунул голову в петлю. За компанию. Для очистки совести. А этот, что прокуратуру обнес недавно, стоит, улыбается. Как пить дать, информаторов своих припахал, науськал, теперь дырку под новую звездочку колоть себе будет. У них так…
Рывок у Бориса получился молниеносный, как в фильме. Раньше он видел, что от преследования можно запросто уйти. Тестю не удалось: слишком тяжел на подъем оказался, разжирел. Борис на лету вскочил на диван и, оттолкнувшись со всех сил ногами, полетел плашмя в оконное стекло, пряча лицо руками. Однако вывалиться наружу не смог – скорость достаточную не набрал, чтобы выбить два толстых стекла, внутреннее и наружное. И сразу осел, бороздя лицом о бесчисленные осколки.
Кровь брызнула из раскромсанной физиономии.
– Артерии, гад, перережешь! – вскрикнул дед. – Держите его!
Бориса ухватили за шиворот, как блудливого кота, и вернули на место, за стол. На лице мелкие прилипшие к изрезанному лицу и горлу осколки. Из нескольких ран струилась, наплывая за ворот рубахи, кровь. На руках позади щелкнули наручники.
– Не беспокойтесь, – учил дед. – Не сдохнет. Чуток дурнина сойдет и схватится – это вам не вены и не аорта.
Лушников однако вызвал скорую помощь. Через пять минут прибыла бригада в белых халатах и увезла несчастного прыгуна – врач решил, что нужно сшивать кожу. Рядом с задержанным неотступно следовали капитан Драница и старший лейтенант Порошин. Нельзя отпускать «голубя» в свободный полет.
На полу в скрюченной позе под звон стекол тихо скончался самоуверенный тип сорока с лишним лет. Глумлив по отношению к закону. Наверняка из цыган. Лицо черное, опухшее от пьянки. Кудряв с проседью. Судимость в прошлом за мошенничество.
– Решетилов Анатолий Семенович, адвокат, – проговорил следователь Ким Ли Фу, развернув вынутое удостоверение. – Понятых попрошу ознакомиться, – и протянул удостоверение. – Видите?
Понятые видели. Их трясло и знобило обоих от внезапности происходящего. Кое-кто кое-кому вбил только что осиновый кол, а они при этом почти что нечаянно попали в свидетели. И, что характерно, выкрутиться из подобной ситуации не было никакой возможности. Впрочем, лихорадило в основном Веру Шабулину. Бородатый сожитель, казалось ей, вел себя уверенно. Нечистая сила толкнула Веру связаться.
Под конец покойника осмотрели. Составили протокол и дали понятым расписаться. Вера ткнула ручкой в бумагу и написала знакомое: ВШабла…
Для обоих только что начинался длинный и изнуряющий путь, называемый уголовным процессом, о котором они могли только догадываться, – путь с очными ставками, допросами и снова со ставками, с бесконечной болтовней об одном и том же и насмешками адвокатов.