Ботинки скользили на влажной глине. К подошве приклеилось так много листвы и желтых сосновых иголок, что их можно было сдать в качестве домашнего задания по естествознанию. Промыть, приклеить в альбом и получить заслуженную пятерку. И никого не будет волновать, что материал раздобыт не в лесу, а на городском кладбище. Мария Петровна примет альбом из мертвых листьев и вежливо улыбнется Антону, а может даже приведет в пример остальному классу.

Антон угрюмо бродил среди могил, словно бездомный пес, рыщущий пропитание, оставленное родственниками умерших на надгробных плитах. Вот уже третий час он не мог отыскать место, где похоронили отца. Он даже не представлял, что кладбище может быть таким большим и бескрайним, сродни какой-нибудь деревни или даже немногочисленному городу где-нибудь в забытом всеми месте.

Он читал фамилии, смотрел фотографии и вычитал год жизни из года смерти. Попадались долгожители, но были дети. Когда натыкался на могилу ровесника, по телу пробегал легкий озноб, в груди словно что-то обрывалось и ледяным комком падало в ноги. В голову лезли страшные картины, он представлял себя бездыханно лежащим в деревянном ящике, заколоченном ржавыми гвоздями. Один из них непременно погнулся, когда забивали. Но никто не стал вытаскивать испорченный гвоздь, просто вбили рядом другой. Ведь в конце концов не табурет сколачивают для выставки.

Он лишь однажды был на похоронах, когда умер дед со стороны отца. На всю жизнь запомнил печальные лица родственников, потухший взгляд отца, хвойный запах, рыжий песок вперемешку с глиной, деревянный крест, сколоченный наспех, белую подушечку под сухой головой и цветную фотографию, с улыбающимся молодым дедом. Антон с другими детьми разбрелись по кладбищу, они придумали игру: «найди самого молодого мертвеца». Тогда он впервые ощутил озноб и ледяной ком в груди, разглядывая фотографию умершего ровесника. У девочки был голубой бант под цвет глаз, довольная улыбка, а в руках кукла. Именно тогда Антон понял, что смерть не выбирает стариков или безнадежно больных, а охотится на всех. Будь ты самым здоровым и молодым, бесконечно любимым и богатым, если понравишься старухе с косой, она наложит на тебя костлявые руки.

Он поднял взгляд. Сквозь ветки деревьев проступало голубое небо и белые облака. Кричали вороны и шелестела листва. Ночью прошел дождь, превратил тропинки в склизкую кашу и оставил стойкий запах влаги и размокших сосновых иголок. Не смотря на подходящие условия: влага и лес, под ухом не жужжали надоедливые комары, а мошки не лезли в глаза.

Антону хотелось есть и пить, он не взял с собой ничего съестного, собирался впопыхах, ведь не думал, что придется несколько часов бродить среди мертвецов, выискивая нужную могилу. Он все еще надеялся управиться до заката, чтобы не пришлось выбирать: идти домой или оставаться ночевать здесь. И даже так сразу не скажешь какой из вариантов хуже.

Дорогие, высеченные из мрамора надгробия давно позади, Антон бродил среди погнутых крестов, ржавых оград и поросших травой могил, похожих на болотные кочки, за которыми прячется кикимора или водяной. Отец где-то здесь, среди бедных людей с жадными родственниками. Все чаще попадались фотографии, пожелтевшие от времени и влаги либо вздутые и черные, словно после пожара. Он устал, ноги ныли, плечи отяжелели, словно на них носили ведра с водой, в горле пересохло, а в животе сосало. Он все чаще посматривал на яблоки и яйца, лежащие у надгробий. Но чем глубже пробирался, тем реже встречались скоропортящиеся продукты, их сменяли растаявшие конфеты и черствые куски хлеба. Людей видел всего два раза и оба раза издалека. Хотел подойти, спросить не видели ли, не натыкались ли на могилу его отца, но понимал, что вряд ли кто-то способен запомнить все фамилии, прочитанные на надгробиях. Даже он не помнил какую фамилию прочитал последней. Вроде это была Марунова или Тарасов… А может вовсе Салатова. За прошедшие три часа прочитано столько фамилий, что хватило бы на толстый телефонный справочник.

Антон подумывал вернуться ко входу, к избе охранника, спросить у него про отца. Возможно он ведет журнал, в который записывает покойников, а может у него есть даже карта кладбища, с начерченными крестиками и фамилиями. Было бы здорово! Да, так он и сделает, но для начала дойдет до той сломанной сосны с висящим на ветвях пыльным венком, а затем пойдет обратно, другим путем, мимо других могил.

Справа хрустнула ветка. Антон резко повернулся, сердце заколотилось быстрей, в позвоночнике кольнуло, как от акупунктурных иголок. Он поежился, словно снова ощутил на спине прикосновение холодных пальцев врача и, на удивление, теплых иголок. Так давно это было, лет шесть прошло, но лицо улыбчивого доктора с глазами разного цвета все еще не стерлось из памяти.

Среди деревьев стоял худой парень, ростом чуть выше Антона, может на полголовы или даже четверть. До него было около пятидесяти шагов или, если считать в могилах, то восемь надгробий и крестов. Он стоял спиной и не замечал Антона. Можно было пройти мимо, но Антон почувствовал, что непременно должен подойти. Это чувство появилось на кончиках пальцев и разрядом пронеслось по телу, ударило в голову и направило ноги совсем в другую сторону от намеченного маршрута, от сосны с висящим венком. Он пробирался по раскисшей земле, поскальзывался, падал на колени, хватался за оградки или ветви деревьев, подымался, но через шаг снова падал. Эти пятьдесят шагов дались сложней всей трехчасовой прогулки. Возможно сказалась усталость или же в этом месте особая земля, такая которая отталкивает, роняет, не позволяет сбиваться с первоначального курса.

Антон остановился у треснувшего ствола березы в двух шагах от парня. Он собирался с мужеством, чтобы заговорить. Хотя можно было не начинать разговор первым, а вынудить парня повернуться, обратить внимание на Антона. Для этого достаточно хрустнуть веткой или пнуть по оградке.

У него короткая стрижка, с выбритыми висками. О такой мечтал Антон, но никак не решался озвучить желание, садясь в кресло бесплатного, школьного парикмахера. Черная футболка с наклеенной на плече символикой клуба за который болел его отец и продолжал болеть Антон. На ногах белые кроссовки. Так не практично, но вместе с тем смело. Ведь сколько сил и времени придется вложить, чтобы отмыть глину и въевшийся песок, вдобавок ко всему получить хорошую взбучку от матери или тети. Антон рассматривал парня, а тот стоял не подвижно, словно статуя или памятник. «А вдруг на самом деле это памятник?» Антон на мгновение растерялся от такой мысли, но удостоверившись, что парень не стоит на надгробной плите, а грязь на кроссовках – это не цемент или бетон, склеивающий памятник с мраморной плитой, а глина с налипшими листьями и иголками, сказал:

– Привет. Ты что тут стоишь?

Он повернулся сразу, как только Антон произнес первое слово, а может даже раньше – как только открыл рот, чтобы произнести первое слово. Возможно парень слышал шмякающие шаги и тяжелое, сбивчивое дыхание, а потому был готов к тому, чтобы резко повернуться при приближении Антона. А может у него просто хорошая реакция, такая, как у боксеров или автогонщиков и он повернулся тогда, когда услышал первый звук первого слова. Как бы там ни было, он приветливо улыбался, щуря глаза.

– Я разговариваю с отцом, – ответил он.

Взгляд Антона забегал по сторонам, он даже обернулся, но никого больше не увидел. Кругом только деревья да молчаливые могилы.

– А где он?

Вместо ответа, парень жестом пригласил Антона подойти. Всего три секунды он колебался, считая про себя: «один, два, три», а потом оттолкнулся от березы и подошел.

– Вот он, – показал парень на могилу.

Антон прочитал имя, высеченное на плите, и непроизвольно отступил. Прочитал еще раз, вчитываясь в каждую букву, проговаривая фамилию, имя и отчество по несколько раз. Еще и еще, до тех пор, пока наконец до него не дошло: это могила его отца, Коляжного Андрея Николаевича.

– Тебе не хорошо? – спросил парень.

Антон отступил еще на шаг, обратно к березе. Чуть было не упал, неуклюже наступив на старый, размокший кирпич. После почти четырех часов скитаний, какой-то незнакомый парень находит могилу его отца и заявляет, что это вовсе не отец Антона. Он почувствовал сильное волнение, почти такое же как в тот вечер, когда родители закрылись на кухне и кричали. Он затыкал уши руками, прятал голову под подушку, но все равно слышал крики из кухни. А когда утром проснулся, отца не было, а мать сидела на полу, у плиты с опухшим лицом и размазанной тушью.

– Это мой отец, – голос подрагивал и звучал тихо. В горле пересохло и свербело, он закашлялся и попытался смочить голо слюной, но во рту было как в пустыне в самый засушливый сезон.

– Так значит ты Антон? – он все еще улыбался, а Антон беззвучно хлопал губами и все шире и шире открывал глаза, словно рыба в руках рыбака.

– А я Сашка, твой брат, – он сделал шаг и протянул руку, приглашая поздороваться по-мужски, по-взрослому.

Антон смотрел то на широкую улыбку, то на протянутую руку, соображая, как правильно реагировать. Он видел его впервые, кроме того мать никогда не говорила про брата. Да если бы у Антона был брат, то они должны были встречаться по утрам за завтраком, вместе ходить в школу, играть в футбол, а возвращаясь домой залазить в ржавую телефонную будку и вспоминать раннее детство. И уж наверняка Антон бы помнил совместные ночные вылазки на кухню за шоколадом и купание на одном матраце в лесном озере, ночевки в палатках, сидение у костра и страшные рассказы брата. В общем все то, чем обычно занимаются братья. Но Антон ничего этого не помнил, мало того он начинал подозревать, что вся эта история обман. Наверняка этот Сашка родственник Насти. Она подослала его к Антону, чтобы свести с ума невероятной историей про брата. А может это кто-то из дворовых парней решил над ним подшутить? Если так, то это самая злая, самая изощренная шутка. Эта шутка из разряда запретных, касающихся не только Антона, но его отца. Тот, кто решил так пошутить подлый, ничтожный человек. Прямо как Настя.

– Ты знаешь Настю? – зло выпалил Антон. Горло уже не горело, словно песок под палящим солнцем, слюна вновь вырабатывалась, голос вернулся.

– Нет, а должен?

Антон не умел определять по выражению лица, когда ему врут, а когда говорят правду, если конечно у вруна не краснели уши и щеки, а глаза начинали бегать, словно солнечный заяц по стене. Но это обычно происходило с неопытными врунами, если же попадался матерый, закоренелый, то не один мускул, ни одно движение не выдавало его. Сашка не покраснел, чуть свел брови и отрицательно покачал головой. Если окажется, что он врет, то он из разряда профессионалов.

– Так ты не пожмешь мне руку? – задорно спросил он.

Антон еще раз заглянул в его глаза и решительно сжал ладонь.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Отец часто про тебя говорил, – Сашка махнул в сторону могилы.

– А мне про тебя ничего не говорил.

– Да, я знаю, – сказал он с сожалением, – он не хотел, чтобы обо мне узнала твоя мать. Ведь я мог разрушить твою семью.

Антон вновь вспомнил тот вечер, когда родители закрылись на кухне, а он прятал голову под подушкой. Это был последний вечер, когда он слышал голос отца. Тогда он и предположить не мог, что именно Сашка стал причиной криков на кухне и опухшего от слез лица матери.

– Сколько тебе лет? – спросил Антон.

– Двенадцать, на год больше чем тебе.

– А мне одиннадцать, – сказал Антон и почесал затылок, чувствуя, как жжет уши. Он мысленно бранил себя: «Дурак! Зачем это? Он ведь только что сказал тоже самое».

– А я знаю, – улыбнулся Сашка.

– Ты жил с отцом? Теперь живешь с матерью?

– Он жил с нами, после того, как ушел от вас. Мама умерла за год, до отца.

– Так ты остался один? – спросил Антон и тут же ощутил неприятное покалывание в затылке. Такие вопросы нельзя задавать, обычно от таких вопросов становится мерзко на душе. Он бы не хотел, чтобы ему задавали подобные вопросы, ведь тот, кому приходится отвечать, ощущает на душе мерзость, помноженную на сто.

– Да, в точку! До сегодняшнего дня я был один, – он все улыбался, – но теперь у меня есть ты.

Антон перевел взгляд от довольной физиономии Сашки на фотографию улыбающегося отца. Нет, Сашка не родственник и не друг Насти, он не имеет никакого отношения к ребятам со двора или школы. Антон смотрел на отца и видел улыбку Сашки, его глаза, его прищур. Ему вспомнились слова, которые отец произнес в один из последних дней, прежде чем навсегда исчезнуть. «Знай, сын, в мире нет никого ближе родни. Однажды настанет момент, когда всё будет против тебя и тогда на помощь придет родня». Так вот что имел ввиду отец, вот про кого он говорил. Но почему он не сказал прямо, что у Антона есть брат? Почему он утаил это от него? Ведь достаточно было взять клятву не рассказывать матери! Если бы Антон узнал о брате раньше, то жизнь была другой.

У Антона засвербело в горле, глаза резало. Подступали слезы, а он старался их сдержать. Он не думал о Сашке или о смерти его матери, он не жалел брата, в тот момент его не волновали чужие проблемы, он был занят своими. Он жалел себя, ругал отца, за то, что бросил его, за то, что не рассказал про брата и ненавидел мать, за то, что не удержала отца.

– От чего он умер? – спросил он тихим, вот-вот сорвавшимся от слез голосом.

– Автокатастрофа. – Сашка вздохнул и в деталях рассказал все, с момента как отец сел за руль и до момента как тот самый руль пробил ему грудную клетку. Отец свернул на объездную, его подрезал черный джип, отец обругал водителя, закурил сигарету и отпил минералку из стеклянной бутылки, а потом проехал на красный сигнал светофора, не заметив приближающегося грузовика, едущего в детский магазин на разгрузку ящиков, набитых куклами и плюшевыми медведями. Сашка рассказывал в подробностях, словно сидел в машине на соседнем кресле и видел последние минуты жизни отца собственными глазами.

«А ведь он не курил», – думал Антон, – «Я не видел отца с сигаретой, от него никогда не пахло табаком».

Руки Антона лежали на зеленой оградке, пальцы цепко сжимали тонкие прутики, словно желали свернуть. Он силился сдержать слезы, а верный способ это сделать – отвлечься на физическую боль. Указательный палец нащупал острую каплю засохшей краски и теперь Антон давил подушечкой пальца на каплю, царапал по ней. Было больно, но недостаточно, чтобы не думать об отце. Слезы наворачивались, обжигали щеки и щекотали нос. Фотография отца расплылась, задвоилась и покрылась блестящими пятнами, палец кровоточил, но уже не болел, щемило в центре груди и сжимало горло. В ушах звенело, вернее жужжало, словно в голову забралась огромная навозная муха и не могла найти выход. А может даже не одна муха, а целый рой. Назойливое жужжание не мешало слышать Сашку, он уже закончил рассказывать про автокатастрофу и теперь спрашивал почему Антон раньше не приходил на могилу отца.

– Я не знал… – это все, что смог выдавить Антон. В горле стоял плотный ком, он давил, мешался, и продолжал увеличиваться от нарастающих горьких дум. А сказать он хотел, что не знал о смерти отца, а узнал только несколько часов назад, когда тетя Таня в порыве гнева сравнила Антона с отцом и порадовалась, что того уже нет в живых. Три года он жил в неведении, жил в мечтах, что когда-нибудь отец вернется, заберет Антона из квартиры тети Тани, вытащит маму из больницы, обнимет, улыбнется Антону, потреплет его по голове и скажет, что теперь все будет как прежде, теперь все будет хорошо.

Сашка положил ладонь на плечо Антона и проговорил тихо и серьезно, так как говорят взрослые в серьезных фильмах:

– Ничего не бойся, теперь у тебя есть я.

Антон вдруг почувствовал, что больше не нужно сдерживать эмоции, не нужно казаться сильным. Он отпустил оградку, обнял Сашку и бессильно закричал, освобождая горло от назойливого кома, а голову от надоедливой мухи.

– Когда ты последний раз плакал? – спросил он, одна рука все еще лежала на плече у Антона, а второй он шарил в кармане своих брюк.

– Сегодня, – сквозь слезы ответил Антон.

В памяти всплыло утро, завтрак на кухне, холодная манная каша с комками, тетя Таня в фиолетовом халате, покрытом катышками и Настя с леденцом на палочке. Тетя Таня наблюдала как Антон доставал тарелку из шкафа, накладывал кашу и выходил с кухни. Она спросила, куда это он собрался? Антон ответил, что пошел кормить деда. Тетя Таня приказала вернуться, сложить кашу обратно в кастрюлю и ждать пока проснется и поест дядя Миша, а только после, можно будет накормить деда. Если конечно что-то останется. Он не послушал, не вернулся на кухню, но и в комнату к деду не пошел. Стоял в коридоре с холодной миской в руке и понурым взглядом глядел на выступающий бугор склеившейся каши. Тетя Таня повторила требование, Антон не сдвинулся и даже не повернулся на ее голос. Тогда она со скрипом отодвинула табурет и зашагала по коридору. Он слышал легкие шаги и неровное дыхание, как скрипят половицы и трещит линолеум. Он поднял плечи, чуть согнулся и прищурил глаза. Пахло кошачьим туалетом и пеной для бритья, свежезаваренным кофе и духами Насти. Тетя Таня подошла так близко, что Антон видел подол халата и ноги в розовых тапочках. Она дала подзатыльник, наклонилась к уху Антона и прокричала, что он тупой, как его отец и добавила, что была несказанно рада его смерти. А затем ударила по рукам, Антон обронил тарелку, каша растеклась по полу, а тетя Таня шипя и скрипя зубами проговорила, что это была порция Антона и деда.

– Почему ты терпишь это? – спросил Сашка.

– А как иначе? – Антон обрызгал слюнями и слезами Сашкину футболку, но только теперь обратил внимание на это.

– Почему бы тебе не послать куда подальше тетю Таню, а Настю хорошенько отлупить?

Антону эта мысль показалась забавной, он усмехнулся и сказал:

– Когда-нибудь так и сделаю.

– Когда-нибудь – это целая вечность и когда оно настанет, тебя уже не будет в живых.

– Наверное, – выдавил Антон.

– Тебе следует научиться обращаться с такими людьми.

– Но они же сильней меня.

– Нет, братишка, сильней тебя никого нет, – он присел на корточки, обхватил руки Антона, смотрел в лицо и говорил: – я научу тебя, если конечно ты хочешь изменить свою жизнь.

Антон кивнул, слезы больше не лились и не потому, что закончились, а потому, что Антону больше не хотелось плакать. Он смотрел на брата и клялся сам себе, что больше никогда не заплачет, теперь у него есть брат. Теперь Антон не слабак и не плакса, теперь он сильный и решительный. Вот бы еще мама вернулась из больницы, забрала Антона и приняла Сашку. Тогда бы они зажили почти как прежде, когда был жив отец.

Он вытер глаза ладонью, почесал нос и улыбнулся.

– Пойдем со мной, – он взял Антона за руку и повел по скользкой тропинке, – твоя тетка напомнила мне одну женщину, она была женой смотрителя за кладбищем.

– Чем напомнила? – поинтересовался Антон.

– Она тоже была ведьмой.

Сашка тащил Антона между могил и рассказывал про жену смотрителя кладбища. Она умерла десять дней назад, а смотритель с того времени только и знает, что пить, разговаривать со стенами и выть вечерами на луну и первую звезду.

При жизни она была ещё той стервой, кричала на всех без разбору, гнала метлой бездомных собак и кошек. Закрывала ворота ровно в семь вечера и не пускала никого. Её не волновало, что, хромая, еле живая бабушка тряслась в автобусе целый день, чтобы побывать на могиле сына, но не успела до закрытия. Не волновало, что люди ехали с другого города, чтобы полчаса постоять над могилой родственника, а потом вынуждены ехать назад, чтобы успеть утром на работу. Она не пускала детей без взрослых, потому-то Сашке приходилось перелезать через забор. Не пускала женщин в юбках, словно тут храм или церковь. Вечерами обходила все кладбище с ружьем на плече. Если ей попадались люди, то она, угрожая ружьем, выгоняла с территории, если же попадалась собака, то стреляла на поражение и её не волновало, что дробь попадала не только в собаку, но и в надгробия и кресты.

Смотрителем был её муж, но работала она. Однажды Сашка видел, как она тыкала дулом ружья в лысину мужа и приказывала вернуться в избу, закрыться и не выходить до утра. Тот безропотно, повесив голову, уходил в дом, задергивал занавески и гасил свет, а жена исчезала среди могил, в сгустившейся темноте. Сашка думал, она роет свежие могилы и пьет застывшую кровь мертвецов. Еще он был уверен, что она бьет мужа прикладом и держит на цепи, словно пса. А кормит протухшим мясом, пахнущим сырой землей и личинками мух, а может и вовсе не кормит, и тогда смотрителю приходится побираться по могилам, собирать то, что оставили родственники умерших.

– Она ведьма, не иначе, – твердил Сашка, – и ни черта она не умерла.

– А такое бывает?

– Конечно, те, кто пьют чужую кровь – бессмертны.

Он назвал её ведьмой семь раз. С того момента, как Сашка взял его руку, и вел неизвестно куда Антон считал каждое сравнение жены смотрителя с ведьмой. Семь раз, это, не считая тех двух случаев, когда Сашка называл ведьмой еще и Настю, не забывая при этом добавить, что она еще пока не такая сильная, но через пару лет станет невыносимой. Антон смотрел по сторонам, читал фамилии на крестах и камнях, смотрел на фотографии, но не мог припомнить ни одного знакомого лица. Либо его память вычеркнула все прочитанные ранее фамилии, посчитав эту информацию лишней, либо Сашка вел его по другой дороге.

Пока Антон пытался сориентироваться, Сашка продолжал рассказ.

Три дня назад он запоздал на кладбище у могилы отца. Он знал, что уже больше семи вечера, но раз бояться некого, раз жена смотрителя мертва, был спокоен и не спешил покинуть территорию.

Он сидел на трухлявой скамейке, ссутулившись и подумывал о том, чтобы принести банку краски и перекрасить оградку в белый цвет. Любимый цвет отца. Он занимался подсчетами объема банки, как краем глаза заметил движение.

В темноте, среди крестов и деревьев, слонялась фигура. Первая мысль – крупная собака. Но вскоре, а именно тогда, когда фигура, шарахаясь от дерева к дереву и натыкаясь на оградки, подошла ближе, обрела человеческие черты. Сашка сполз со скамейки, спрятался под столиком. Отчего-то он был убежден, что это не просто заплутавший родственник одного из умерших и не бабушка, уснувшая на могиле деда. Внутренний голос или интуиция кричали, заставляли спрятаться или убежать. Он услышал шмякающие звуки. Даже не шмякающие, а скорее плюхающиеся, похожие на удар голой ступни о мокрую глину. Звенели тонкие прутики, а подступы голых ног становились громче и четче. Промежутки между ударами три секунды, достаточно долго, если просто передвигать ноги, так медленно ходят пьяные или калеки. Из-за столешницы обзор был ограничен, Сашка не видел даже ближайших крестов, что уж говорить о приближающейся фигуре. Но он все равно смотрел в ту сторону, напряженно ждал и надеялся, что его не заметили, что пройдут мимо. «Плюх, плюх», звучало в ушах. От этих звуков ему становилось дурно, вдобавок появился запах, отдаленно напоминающий горький шоколад, совсем не типичный для кладбища. Плюх, плюх… фигура подошла к столу, Сашка видел голые ступни, измазанные глиной, а на уровне щиколотки начинался рваный подол черного балахона. Сашка замер, не смел даже вздохнуть. Фигура остановилась, секунду постояла, а затем, с шумом всосала воздух. Так громко, что у Сашки заложило уши. Тяжелая рука легла на столешницу, длинные, костлявые пальцы свисали с края. Заостренные, кривые когти походили на птичьи. Он прижался к ножке стола, обнял ее так, как обнимают мачту терпящие бедствие моряки. Можно подумать, что существо с такими когтями не сможет отодрать столешницу от ножки! Да такими когтями можно стол выдрать с корнем и вытащить Сашкино сердце из груди.

Когти поползли вверх, скрылись за краем стола. Раздался протяжный скрежет, такой как от соприкосновения ножа о точильный камень. У Сашки похолодели и взмокли ладони, ножка стола завибрировала и начала заваливаться. Он напряг руки и изо всех сил вдавливал стол в землю, пытаясь сдержать его падение. Скрежет продолжался и как казалось Сашке стал настырней. Ножка ходила ходуном, еще немного и стол вылезет из земли, словно выкорчёванное дерево. Руки дрожали от напряжения, спина устала, а зубы скрипели, как стволы старых сосен. Сашка сравнивал себя с мышью, попавшей в лапы кота. Еще не мертвой, но испуганной до такой степени, что сердце чуть ли не лопается от страха. Кот играет, ему не интересно просто убить, он знает, что мышь обречена. А мышь надеется на спасение, хоть и знает, что никому из ее семейства не удавалось уйти от кота.

Сашка не знал ни одной молитвы, а если бы и знал, то ему это вряд ли помогло, ведь он не был крещен, да и в церквях никогда не был. Но оказавшись рядом с неизвестным существом, он просил высших сил, обратить внимание на его ничтожную персону и помочь с монстром. Ножка стола выдралась из земли, и теперь только Сашкины силы не давали столу упасть.

«Уйди, тварь! Уйди, тварь!» – крутилось у него в голове. Силы покидали, руки одеревенели, а ноги размякли, стол медленно, но верно кренился к земле.

И тут произошло чудо. Или случайность. Но Сашка решил, это именно чудо, спасение, посланное высшими силами. Как иначе можно назвать внезапное появление кота с облезлым хвостом. Он стоял у могилы отца и шипел на фигуру в балахоне. Скрежет прервался, давления на стол больше не было, Сашка осторожно вонзил ножку в дыру в земле, чуть расслабил руки, дав возможность мышцам отдохнуть.

Голые ноги на мгновение утонули в глине по щиколотку, словно на них надавили чем-то тяжелым, а затем вылетели, разбрызгивая глину. Несколько капель попали на лицо Сашки, но большая часть на ноги. Фигура взметнула в воздух. Сашка не видел, но слышал, как ломаются ветки деревьев над головой. Она приземлилась бесшумно на могилу отца, скрючилась. Кот издал короткое мяуканье и исчез под балахоном. На стол и на землю попадали сломанные ветки и иголки. А следом за ними под ноги Сашки упал обглоданный до костей труп кота.

Оцепенение, приковавшее его к ножке стола, спало, словно оковы с рук заключенного. Сашка вылез и пополз на коленях к ближайшей могиле, подальше от монстра, дожевывающего кота. Он припал к земле, спрятался за поросший травой холмик и украдкой выглядывал, посматривая на скрюченную фигуру. Она чавкала, словно свинья, жадно глотала и шумно втягивала воздух, так будто боялась задохнуться. А когда трапеза окончилась, выпрямилась и в один прыжок очутилась у стола. В этот раз прыгнула не высоко, не достала до веток, будто боялась растрясти поздний ужин. Вцепилась когтями в столешницу и выдрала из земли. Стол подлетел, сделал несколько кувырков и брякнулся о надгробную плиту отцовского соседа.

Сашка вновь подумал о игре в кошки-мышки, но на сей раз кот насытился и не хотел играть с жертвой, а желал поскорей убить.

Сашка решил, существо придет в бешенство, узнав, что под столом никого нет, будет крушить кресты и надгробия, будет кричать и носиться по округе, непременно найдет Сашку, разорвет на части и сожрет, оставив только скелет. Но оно повело себя иначе. Зашипело, напоминая съеденного кота, развернулось и ушло, натыкаясь на деревья и оградки, словно пьянчуга.

Следовало полежать еще какое-то время, убедиться, что существо ушло и больше не вернется, подняться на ноги и бежать с кладбища подальше. Но Сашка не из робких. Кроме смелости в нем есть любопытство, которое терзает разум и всегда выигрывает у здравого смысла. Раз уж довелось повстречаться с неизвестным, то нужно узнать о нем побольше. Так он твердил себе, следуя за фигурой в балахоне.

Он шел полуприсядем, но даже так не отставал от фигуры, шмякающей голыми ступнями по глине. Шли долго, у Сашки устали ноги и пересохло горло. Давно стемнело, на небе сверкали звезды и сияла полная луна. Слишком большая и близкая, протяни руку и коснешься. Сашка поглядел на часы, без пяти минут двенадцать, а значит он бродили по кладбищу больше полутора часов. Куда она идет, уж не заблудилась ли? А может она знает, что Сашка следит и намеренно водит кругами, запутывает, заманивает, а когда Сашка потеряет бдительность и силы, наброситься и сожрет, как кота с облезлым хвостом. От рассуждений и дум он действительно потерял бдительность и не обратил внимание, как фигура остановилась. Подошел так близко, что сделай еще пару шагов и воткнешься в спину. Он отступил, спрятался за кривой, поросшей мхом березой.

Фигура вышла на пустырь, напоминающий форму утиного яйца. Голая, черная земля, без единой травинки, а вокруг могилы и деревья. Фигура встала в центре яйца и теперь, под светом луны, Сашка смог разглядеть ее получше. Черный балахон до щиколоток ног, голова и лицо спрятаны под капюшоном, руки длинные, свисают ниже колен, если конечно у этого существа есть колени. Кисти тощие, костлявые, а длинна когтей почти в полпальца. Еще бы косу в руки и точь-в-точь смерть. Сашка заметил алую кровь, стекающую с когтей, наверняка еще и мясо застряло между зубов. Он попытался представить какое на вкус котиное мясо. Должно быть кислое и жесткое, как кожаный ремень, попробованный однажды, после прочитанной книги о моряках, умирающих с голоду в дальних путешествиях. Он поморщился, ощутив на языке кислятину.

Он глянул на циферблат. Без одной минуты двенадцать. Существо стояло неподвижно и безмолвно, даже не слышно тяжелого дыхания, сопровождающего Сашку все то время, что он следовал за фигурой. Но не только существо молчало, теперь Сашка осознал, что не слышно скрипов веток и задувания ветра, не слышно шуршание травы и отдаленных криков птиц. Он слышал только свое дыхание и постукивание секундной стрелки на часах.

Оставалось пять секунд до двенадцати, как кладбище ожило. Зашуршала трава и заскрипели деревья. Сашка озирался, словно загнанный зверь, ему казалось, из темноты за ним наблюдает множество глаз. А может и раньше наблюдали, да он не замечал. Он ощутил холодок на спине и легкое головокружение. Вот он и попался, вернее загнал себя в лапы кота. Сашка прижался к дереву лицом, губами утонул в мху, ощутил на языке привкус мокрой коры. Еще один хруст, совсем рядом. Впервые в жизни Сашка почувствовал страх, необъяснимый, животный, вдавливающий его губы все глубже в мох. Краем глаза он уловил движение. Кто-то прошел в паре шагов от него, не заметив, не обратив внимание. Еще одна фигура в балахоне! Со всех сторон в центр выжженного овала, напоминающего яйцо, стекались одинаковые фигуры в одинаковых балахонах.

Сашка насчитал одиннадцать. Они встали в круг, воздали руки ввысь и зашипели на непонятном языке или наречии. А затем они замолчали, выстроились в линию, лицом в противоположенную от Сашки сторону.

Там, за черными капюшонами, блестело дуло ружья и лысая голова смотрителя за кладбищем. Он стоял на границе выжженной земли. Сашка вытянул голову, чтобы лучше видеть его лицо. Взгляд опущен, а ружье висит на плече. Он поднял ногу, с намерением переступить невидимую черту, заступить в овал, но осекся и вернул ногу на место.

– Она мертва, – сказал смотритель. В его голосе была досада и отчаяние, но ни капли страха.

– Мы знаем, – ответил ему стальной голос, словно высеченный из куска древнего железа, сохранившего отпечатки доисторических животных. От голоса в ушах зазвенело, а из глаз будто посыпались звезды.

– Она исправно служила вам, – продолжал смотритель.

– Мы знаем, – отвечал стальной голос.

– Неужели она не заслужила второй шанс?

– Говори, что ты хочешь, – сказал другой голос, не такой звонкий, но такой же древний, от которого смердит детскими страхами: призраком в шкафу, мертвецом под ванной и лохматым чудовищем под кроватью, ждущим когда можно схватить свисающую ногу и утянуть в царство кошмаров.

– Верните ее! – потребовал он.

– Это возможно. Но от тебя кое-что потребуется. – Без колебаний ответил третий голос и в воздухе повис запах горького шоколада. У Сашки перехватило дыхание, это то существо, которое он преследовал. Это его монстр!

– Говори, я сделаю все! – залепетал смотритель и упал на колени.

– Нам нужны две вещи: подушка под головой мертвеца, пропитанная ее запахом и фотография, на которой она счастлива.

– Подушка? – переспросил смотритель.

Фигура не ответила на его вопрос, продолжила вещать:

– Это все надо принести через четыре дня, когда красная луна окрасит небо.

– Я все сделаю, – сказал смотритель, поднялся с колен и побрел прочь.

– Я все сделаю, – повторял он, пробираясь через колючие ветки кустарников, натыкаясь на оградки, падая и подымаясь вновь. – Я все сделаю, – звучало у Сашки в ушах.

Он оставил фигуры, решил не досматривать чем закончится собрание, прикрывшись шумом удаляющегося смотрителя, отдалился от дерева, за которым прятался, обогнул голый участок земли и побрел. Он шел за смотрителем.

Сашка быстро нагнал его, следовал по пятам, слушая заезженную пластинку: «Я все сделаю». Дошли до избушки, смотритель вошел, включил лампу, но вскоре вышел с лопатой в руке. Ружье по-прежнему висело на плече.

Он шел, не оглядываясь и не сбавляя шагу. Не блуждал, точно знал куда идти. Сашка пытался запоминать дорогу, читал фамилии на надгробиях, делал засечки на деревьях, но вскоре понял, что занимается бесполезным занятием. Фамилии быстро забывались, а от насечек толку мало, в ночной темноте видно не дальше двух надгробий. Сашка держался близко к смотрителю, боялся потерять его и заблудиться. Смотритель походил на зомби, рыщущего среди могил и твердивший без умолку одну фразу: «Я все сделаю».

Сашка вдруг подумал, что на кладбище могли оставаться посетители. Он представил изумление какой-нибудь бабушки, если вдруг окажется, что путь смотрителя проходит мимо неё. Может даже взвизгнет и потеряет сознание. Сашка улыбнулся и хихикнул, но тут же прикрыл рот ладонью, опасаясь, что его могли услышать.

На часах было два ночи, когда смотритель воткнул лопату в холмик свежей могилы. Сашка догадывался кто лежит под крестом, он буквально чувствовал злую энергию, излучавшую тело покойницы.

Смотритель рыл быстро, без остановок на отдых и перекур, он походил на солдата, чья жизнь зависит от того как быстро он сделает окоп. Сашка сидел на скамейке, сколоченной совсем недавно, и наблюдал, как смотритель уходил под землю. С каждым ударом лопаты, с каждым скинутым за спину комом песка, смотритель погружался глубже и глубже. От скамейки пахло свежесрубленной березой и клопами. Сашка морщился, ему не нравилась вонь от клопов, но слезть со скамейки он не торопился. Лучше уж терпеть вонь, но сидеть, чем лежать на сырой земле.

Вскоре разрезающий землю звук сменился тупым ударом метала о дерево, Сашка подошел ближе. Он не волновался, что смотритель его заметит, ведь тот занят важным делом и даже думать не мог, что за ним кто-то наблюдает. Сашка взобрался на гору из песка и заглянул в черную дыру. На гробе стоял смотритель и лопатой стучал по крышке гроба, стараясь проделать дырку на уровне головы покойной. Лопата звенела, отскакивала от свежих досок, словно пули от стены. Но смотритель не отступал, стучал снова и снова, пока, наконец, звон не сменился хрустом.

– Анжела, – залепетал он сладострастно, – любовь моя, потерпи еще немного.

Лысая голова скрылась, смотритель нагнулся. Сашка не видел его, но слышал надрывистое дыхание, шмыгающий нос и стон. Смотритель плакал. Сидел на коленях рядом с лицом жены и плакал. Возможно он даже поцеловал её в лоб, просунув мокрое от слез и соплей лицо в выковырянную дырку. Да, скорее всего так оно и было, Сашкины догадки подтверждало пятисекундное молчание, прервавшееся очередной порцией стонов и шмыганья носа.

– Прости за это, Анжела, – выдавил смотритель. Слова дались тяжело. С такой интонацией говорят перед тем, как сунуть слепых котенков в ведро с водой.

Раздался хруст, как от Сашкиной спины, когда он резко поворачивает корпус, а затем шуршание. Лысая голова снова появилась. Сашка отступил, вернулся к скамейке, но не сел, а спрятался за ней.

Смотритель выбрался из могилы, воткнул лопату в песок и побрел в темноту. Сашка следовал за ним. Обратная дорога к избушке показалась значительно короче, возможно шли другим путем. Наверное, так оно и было, Сашка не пытался вспоминать фамилии мертвецов, прочитанные на первом пути.

Сашка прильнул к окну избушки и наблюдал, как смотритель роется в шкафу, в альбомах, выискивает нужную фотографию. Их было много, но та, на которой жена улыбается, всего одна. Смотритель положил подушку на стол, а сверху фотографию и лег спать.

– Чем все закончилось? – спросил Антон.

– Пока ничем, четвертый день сегодня. Сегодня смотритель понесет фотографию и подушку ведьмам.

– И что произойдет, когда ведьмы получат эти предметы?

– Я полагаю они оживят его жену.

– Кошмар, – залепетал Антон.

– Я так же думаю, а потому мы с тобой помешаем этому случиться.

– Как? – удивился Антон.

– Очень просто. Залезем в избу и украдем подушку и фотографию.

– Но как мы это сделаем? Ведь смотритель в избе. Он нас поймает и что тогда?

– Если поймает, то непременно закопает в одной из вырытых могил. Забросает землей, а сверху положат гроб с мертвецом. Водрузят плиту с чьим-нибудь именем, но не нашим и никто никогда нас не найдет.

– Я не пойду, – запротестовал Антон.

– Как это не пойдешь? – удивился Сашка. – Ты ведь сам сказал, что веришь мне и доверяешь.

– Да, но ты сказал, что научишь как обращаться с людьми.

– Верно, и это первый урок. Злые люди никогда не должны жить среди добрых. Мертвецы не должны возвращаться к живым.

Они вышли на асфальтированную дорогу. В этой части кладбища, у главных ворот, у сторожки смотрителя, лежали самые богатые и именитые люди города. Тут политики и бандиты, певцы и писатели, журналисты и бизнесмены. Создавалось впечатление, что родственники умерших состязались, кто поставит самый большой и самый дорогой памятник. Здесь были каменные люди в креслах, рядом с мраморными собаками и львами, но всех перещеголял цыганский барон верхом на огромном коне. Изба смотрителя казалась ничтожно маленькой и нищей в окружении огромных, дорогих памятников. Синяя дверь прикрыта, у порога стояла пара грязных сапог.

– Он дома, – сказал Сашка и заставил Антона пригнуться. Они спрятались за спину бывшего мера города, убитого в какой-то бандитской разборке пятнадцать лет назад. У его ног лежал букет красных роз, бутылка водки и пачка сигарет.

Свет в избе не горел, но у порога мерцала грязная лампа, а возле нее крутился мотылек.

– Наверное спит, – предположил Антон, но Сашка так не думал, он покачал головой и указал на ворота, они все еще были открыты. Сашка глянул на часы и задумчиво произнес:

– Если бы была жива его жена, то закрыла ворота еще два часа назад.

Антон только теперь обратил внимание на Сашкино запястье и на циферблат механических часов с подрагивающей секундной стрелкой. Такие часы он видел раньше, только не мог вспомнить где. Может быть в каком-нибудь фильме у одного из героев или у директора школы. Он погрузился в воспоминания, припоминая какие часы носил Аркадий Сергеевич.

– Наверное ты прав, и он спит. Напился и уснул, – прошептал Сашка, – подойдем ближе.

Антон взглянул на Сашку выпученными от страха глазами и пробормотал:

– Ближе?

Он считал, что они и так подошли слишком близко, до избушки их отделял мужчина с тростью, женщина в окружении маленьких псов и большой красный крест. А что если их заметят? Что если смотритель очнется от пьяного сна с мыслью, что срочно нужно закрыть ворота? Выйдет на улицу в заношенных до дыр трусах в горошек, с папиросой в зубах и увидит Антона с Сашкой.

– Не бойся, он спит так крепко, что не услышит, как гремят копыта того коня, если ему вдруг вздумается ожить.

– Откуда ты знаешь? – с недоверием поинтересовался Антон.

– Знаю и все тут! – заявил Сашка и дернул брата за руку.

Они двигались полуприсядем, огибали могилы, старались не наступать на сухие сосновые ветки и шишки. Почти добрались до домика, как за воротами раздался противный, громкий писк клаксона проезжающего автомобиля. Они спрятались за крест. Коленки Антона ходили ходуном, дыхание участилось, а страх бил кулаком в сердце, предлагая сбежать вместе с ним, покинуть слабое, трусливое тело.

– Надеюсь он не проснулся, – сказал Сашка и дернул Антона за руку.

Добрались до стены и прижались к ней спинами. Сашка вновь глянул на часы, а Антон вспомнил директора школы и его часы, совершенно не похожие на эти. Те были желтые с прозрачными камнями, кто-то из класса уверял, что это бриллианты, что директор школы ночами грабит ювелирные салоны.

– Мы шли семь минут, – объявил Сашка.

Антону же показался этот путь бесконечно долгим, ноги устали, а сердце стучало как та игрушка из рекламы. Заяц, бьющий в барабан. Если зарядить новую батарейку, то энергии хватит на целую неделю, говорил закадровый голос.

– Подними меня, – скомандовал Сашка, встал под окном и вытянул руки вверх. Дотянулся до карниза, но подтянуться не смог, не на что было поставить ноги.

Антон обхватил талию брата, пыхтя и скрипя зубами, приподнял его на высоту чуть выше своих колен.

– Еще немого, – попросил Сашка.

– Больше… не… могу… – от натуги глаза покраснели, щеки надулись, вот-вот лопнут.

Антон разжал руки и скрючился, тяжело дыша.

– Ну ты что, каши не ел сегодня? – с досадой спросил Сашка, этим вопросом оживляя неприятные воспоминания Антона о сегодняшнем утре. – Ладно, давай я тебя подниму, ты легче меня.

Сашка обнял Антона и резким движением, с воплем: «Вух!», поднял его так высоко, что карниз окна уперся в грудь.

– Ниже, ниже, – взволновано шипел Антон, старался выкрутиться из объятий, изогнуться так, чтобы его не было видно в окно.

– Ну что там? – спрашивал Сашка. Его не заботило то, что вздумай смотритель кладбища проснуться и взглянуть в окно, то непременно увидит Антона.

– Я не вижу, там темно. Отпусти, – взмолился Антон.

– Присмотрись, и скажи, где фотография и подушка. Пока не скажешь, не отпущу, – пропыхтел Сашка.

Антон прислонился лбом к окну, приложил ладони к вискам и всмотрелся в темную комнату. У дальней стены стояла кровать на высоких ножках, на ней лежал лысый мужчина. Одна рука свисала к полу, где валялась пустая бутылка. Он не шевелился, как и предположил изначально – смотритель спал. Посреди комнаты стол, а на нем белая подушечка.

– Вижу! – выпалил Антон и в тот же момент опустился на землю.

– Ты хоть и не тяжелый, но долго я тебя не удержу. Видел то, за чем мы пришли?

– Да, на столе подушка.

– А фотография.

Антон молчал и изумленно смотрел на Сашку, словно только сейчас, впервые услышал про фотографию.

– Не видел… – выдавил он виновато.

– Так, сейчас девять часов двадцать минут. Есть план?

Антон уже отмел директора, но все еще думал о школе, теперь он перебирал запястья всех учителей. Он совершенно уверен, что где-то видел точно такие же часы.

– Раз нет плана, то действуем как в американских боевиках, – выпалил Сашка и направился к двери.

Она была не заперта, Сашка обрадовался, а Антону показалось это подозрительным, словно мышеловка. Вроде сыр лежит на видном месте и стоит только протянуть к нему мордочку, как тут же сработает скрытный механизм и захлопнется на шее. Антон переживал, что стоит им войти в избу, как дверь тут же закроется, смотритель поднимется с кровати, схватит ружье и…

– О чем задумался, братец, – прервал фантазию Сашка, – давай за мной!

Они вошли, под ногами тут же скрипнула половица, как в коридоре утром, когда Антон стоял с миской каши и ждал пока подойдет тетя Таня и даст затрещину. Но смотритель не проснулся, казалось он спал так крепко, что не проснется ближайшую неделю.

Запах стоял странный, смесь торфа с сигаретным дымом. Если спросить Антона что напоминает ему этот запах, то он без запинки ответил – коридор в библиотеке, куда он часто заходил после школы, чтобы посмотреть на картинки на стенах. Там были нарисованы животные и море. Больше всего на свете Антон хотел побывать на море.

На пороге, близко к стене, так, чтобы не мешаться, стояла еще одна пара сапог, но эти были чистые.

– Наверное на выход, – усмехнулся Сашка, – в театр или цирк.

А Антон подумал о другом. Он представил, как кричит жена на смотрителя, когда тот забывал убирать сапоги с порога.

До кровати было пять шагов, а может и меньше. Антон взглядом смерил расстояние и решил, что пяти шагов, пожалуй, не будет, от силы четыре. А до стола и того меньше, сделать полтора шага и можно будет дотянуться до подушечки с фотографией. Антон чуть сдвинулся, он даже не поднял ноги, а скользнул, словно стоял на льду. На пол он не смотрел, его взгляд сфокусирован на столе и его содержимом, а мысли направлены на то, чтобы не разбудить смотрителя случайным скрипом пола. Он тянулся к подушечке, как раздался металлический грохот и плеск воды. Сердце почти остановилось, замедлилось на долю секунды, но этого хватило, чтобы Антон успел попрощаться с жизнью. Дыхание перехватило, он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Повернулся к Сашке и увидел на полу перевернутую миску и лужу воды. Вода быстро впитывалась в цветной палас и просачивалась в щели между досок. Сашка скривил лицо, подтянул неуклюжую ногу и выдавил:

– Упс.

Антон качнулся в сторону двери, но Сашка остановил его намерение сбежать:

– Он даже не шевельнулся. Спит как медведь в берлоге.

Но Антон заметил движение на кровати, под одеялом. Это нога смотрителя! Он проснулся, но продолжал притворяться спящим, медленно освобождает ногу из-под одеяла, чтобы рвануть к двери, схватить его и Сашку за горло и поднять к потолку!

Антон ощутил давление на виски, руки с ногами онемели, а перед глазами появился туман. Всё, ему пришел конец! Рука Антона поднялась и медленно двигалась к Сашке. Он следил за ней застывшим взглядом, не понимал, почему рука двигается сама по себе, ведь он не отдавал ей команд. Вялые пальцы коснулись спины Сашки.

– Смотри, – Сашка показывал на кровать.

Антон перевел оцепеневший взгляд и увидел маленький рыжий комок, сидящий у головы смотрителя.

– Что это? – выдавил Антон глухим, утробным голосом.

– Ты что, братец, котенков никогда не видел? – задорно спросил Сашка.

Только теперь Антон разглядел у рыжего комка острые, торчащие уши и виляющий маленький хвост, больше напоминающий извивающуюся древесную змею. Он видел таких по телевизору в программе о животных. Туман перед глазами рассеялся, однако остались неприятные мутные пятна, похожие на мушки. Они мешались, и даже с силой зажмурив глаза, Антон видел их.

– Он еще спит? – спросил Антон дрожащим голосом.

– Все так же, как медведь.

– Давай заберем то, за чем пришли и поскорей уйдем, – взмолился Антон.

– Погоди, давай погладим котенка.

Он присел на корточки и позвал котенка, выставил руку и потирал пальцы, словно держал что-то вкусное.

Котенок спрыгнул с кровати, ударился мордой о пол и резво побежал к Сашке. Хвост стоял трубой, а глаза горели любопытством.

– Смотри, какой он хороший, – сказал Сашка и взял котенка на руки. Тот мурлыкал и терся маленькой головкой о Сашкину щеку.

– Ты ведь говорил, что жена смотрителя не любит животных, – сказал Антон, поглаживая кота.

– Так и есть. Видать он завел его в тот же день, как померла жена. Может он всю жизнь хотел завести котенка, а жена не давала. Я думаю он добрый человек.

– С чего ты так решил? – спросил недоверчиво Антон. Он косился на ружье, стоящее у кровати. На полу разбросаны патроны, некоторые гильзы были пустые.

– Злые люди не заводят котенков. Котенки – это не собаки, которых посадил на цепь и корми раз в день. Котенок требует ласки и ухода. Злой скорей заведет собаку, чем кота. Понимаешь? – спрашивал Сашка, прижимая кота к щеке.

Антон кивнул и подумал, что у него никогда не было кота, даже собаки. Но он всегда мечтал именно о собаке. Но не для того, чтобы посадить ее на цепь. Отец обещал подарить ему собаку, но не успел. Котенок перебрался с Сашкиных рук на плечо Антона и теперь терся о его голову.

– А ты ему понравился, – улыбался Сашка. – А хочешь мы его заберем?

Антон серьезно взглянул на брата и сказал:

– Как это заберем? А как же смотритель без котенка. Нет, так нельзя.

Сашка утвердительно кивнул, а Антону показалось, что в глазах брата сверкнула гордость за слова и решение Антона.

– Ладно, бери подушку и фотографию. Пора уходить, а то скоро… – он не успел договорить. Заиграла мелодия. Громкая и противная. Так же звенит будильник на телефоне дяди Миши. Антон всегда закрывал уши подушкой, как слышал мелодию с телефона дяди Миши.

Смотритель издал громкий рык, пошевелился, потянулся рукой к тумбе, задел ружье. Оно с грохотом повалилось на пол, котенок спрыгнул с плеча Антона и побежал на улицу.

– Уходим, – скомандовал Сашка и потащил брата за ворот.

– Эй, вы кто? – заспанный голос смотрителя. Он поднимался с кровати.

Они бежали не оборачиваясь. Если их остановить и спросить, почему они бежали именно в ту сторону, то ни за что бы не ответили. Они просто бежали туда, куда их вели ноги, а ноги вели их в глубину вечернего кладбища. Им стоило остановиться у входа в избу и немного подумать, тогда пришло верное и единственное решение – бежать надо с кладбища, через открытые ворота. Но страх принимает необдуманные решения. А потому братья бежали от выхода, загоняя себя туда, где смотритель ориентировался лучше хищного зверя.

– Стой, – выпалил Антон. Он склонился у какого-то надгробия, дышал тяжело, храпел и стонал. – Он за нами бежит?

– Не знаю, – ответил Сашка. Он тоже запыхался, но казалось, что сил хватит еще надолго.

– Я его не слышу, – сказал Антон, – давай отдохнем.

– Правильно, ты его не слышишь. Я тоже не слышу. Потому что слышу только твое дыхание, да бешенные удары своего сердца.

– Дай отдышаться, – умоляюще стонал Антон.

– Но только недолго. Я думаю смотритель не отпустит нас с его вещами.

Сашка поднял над головой подушку.

– А где фотография? – спросил Антон.

– Тут, – Сашка хлопнул по карману брюк.

– Что будем делать? – спрашивал Антон, он все еще тяжело дышал, но уже не стонал и не храпел.

– Надо это спрятать.

– Но куда?

– Туда, где смотритель не найдет до утра. Сегодня единственная ночь, когда ведьмы смогут оживить его жену.

– Может закопаем рядом с могилой? – Антон поковырял носком кроссовка в глине.

– Нет, найдет, – сказал он, а в следующее мгновение пригнулся, дернул Антона за штаны, приказывая последовать его примеру: – тихо… ты слышал это?

Антон прислушался, но ничего не услышал.

– Вот, снова! – прошипел Сашка, маленькая капля слюны попала Антону на руку.

Теперь Антон услышал. Это были звуки шелеста листвы и треска веток. Это походило на звуки, когда медведь пробирается через лес в поисках пропитания.

– Надо идти дальше, он идет по нашему следу, – сказал Сашка и не распрямляясь засеменил по скользкой, размоченной дождем тропинке. Антон последовал за ним.

– Только бы не выйти на пустырь с ведьмами. – Сказал Антон.

Сашка обернулся, в его взгляде было что-то похожее на недопонимание. Как будто он впервые услышал про ведьм, как будто еще несколько часов назад он не рассказывал, как скрывался под столом от существа в черном балахоне, сожравшего кота. От взгляда брата, у Антона даже закралось сомнение: а точно ли Сашка упоминал в своем рассказе ведьм, а не просто людей в черных балахонах. Живая фантазия Антона вполне могла дорисовать несуществующее. Может быть Сашка только сравнивал тех людей с тетей Таней, а Антон, считавший её злой, как ведьма, услышал вместо «тетя Таня» «ведьма».

«Нет», – подумал Антон, – «я не мог отключиться, когда Сашка рассказывал свою историю, не мог навыдумывать лишнего».

Еще Антон отметил, что во взгляде брата не было ни капли страха, казалось он точно знал, что смотритель их не догонит и никто не попадется на пути. Кто и боялся в этой ситуации, так это он, Антон. Если бы утром сказали, что он будет убегать от мужика с ружьем и стараться не попасться на глаза ведьмам, то он, пожалуй, остался дома и слушал крики тети Тани и терпел издевательства Насти. Но ведь тогда бы он не встретил брата. Антон помотал головой. В ушах звенело, а во рту чувствовался медный привкус крови.

Подушечка у Сашки, а фотография у Антона за поясом. Сашка решил не рисковать, не держать все у себя и передал фотографию Антону. Если кого-нибудь из них поймают, то получат только один предмет, а без второго обряд не состоится. Но по плану Сашки, смотрителю не должен достаться ни один из предметов. Если он все же нагонит, то Антон должен разорвать фотографию, а Сашка избавиться от подушки. Но как он это сделает, Антон не знал, да и Сашка не смог придумать. Отшутился, что в случае чего просто съест подушку. Подумаешь, и не такое приходилось есть.

На какое-то время звуки преследования пропали, а может их и не было, а то действительно ходил медведь среди могил, собирал оставленную еду. Но вскоре Антону стало казаться, что он слышит сбивчивое дыхание за спиной и дополнительную пару шагов. Он оборачивался, но взгляд натыкался только на темноту и торчащие из нее голые ветки сосен, похожие на паучьи лапки.

– Похоже мы заблудились, – сказал Сашка, упершись руками в колени и сплевывая вязкую слюну на старый, ржавый венок, оказавшийся под ногами.

– И что теперь делать? – в голосе Антона проступало волнение.

– Надо прятаться, – Сашка озирался по сторонам, в поисках надежного укрытия. Но сколько не смотри кругом только могилы, кресты и деревья.

– Может залезем на дерево? – предложил Антон.

Сашка оценивающе задрал голову.

– Не, – покачал головой, – он услышит, как мы лезем.

– Ну тогда… – не успел договорить Антон, его прервал взволнованный голос брата.

– Тихо! – он насторожился.

Антон инстинктивно пригнулся и сдвинулся к сосне.

– Он нас догнал! – спокойным голосом сказал Сашка, а затем закричал как резанный: – Беги Антоха!

Антон оттолкнулся от дерева и помчался, подымая клочья глины, огибая могилы, падая, барахтаясь в грязи, подымаясь и снова падая. Он бежал и думал, как бы спастись, как бы выбраться с кладбища, как бы спрятаться, затаиться и не выглядывать до утра. А там, утром, появятся люди, и он попросит их помочь.

Остановился только тогда, когда перестал слышать какие-либо звуки, кроме своего тяжелого дыхания, своих плюхающих шагов и шелеста кустов. Он развернулся и всмотрелся в темноту, надеясь увидеть очертания брата.

– Саша, – позвал он тихо. Так тихо, что сам себя не расслышал.

– Саша, – повторил, чуть громче.

Между деревьев мелькнула фигура, затем раздался легкий звон оградки, словно по ней ударили чем-то твердым, но в то же время тонким. Чем-то наподобие плотного прутика или костяной руки! Он увидел высокую темную фигуру, суетливо двигающуюся, натыкающуюся то на оградки, то на кресты, иногда врезающуюся в деревья. Движения пьяницы или сильно больного, умирающего человека. Вскоре он услышал плюхающие звуки шагов, прерывистые, не частые. Фигура двигалась, но звуки шагов раздавались с промежутком в три секунды. Плюх. Один, два, три. Плюх. Антон сделал шаг назад, еще один и еще. Фигура не ускорялась, но и не останавливалась, шла, не сворачивая на Антона. Плюх, плюх. Антон зажмурил глаза, думая, что ему пришел конец. Но в тот момент, когда он придумывал последнюю молитву для бога удачи, справа раздался голос брата.

– Эй, ведьма! Помнишь меня? Помнишь мой запах?

Сашка открыл глаза и увидел, как в нескольких шагах от него стоял Сашка и махал белой подушечкой, словно флагом, отвлекая существо в балахоне. И это подействовало, ведьма громко втянула воздух, так словно закипал чайник со свистком и изменила направление. Теперь она шла за Сашкой. Плюх. Один, два, три. Плюх. Звонкий удар о оградку, гулкий удар о сосну. Плюх. Сашка непроизвольно сделал еще шаг назад, оступился и упал. Летел не долго, но достаточно чтобы успеть досчитать до трех, услышать очередной плюх голой ступни и подумать о том, что Сашка его спас, отвлекая ведьму на себя. Ударился головой о твердый песок и потерял сознание.

Его нашли под утро, лежащего в свежей могиле. Нашли тогда, когда чуть было не спустили гроб, обшитый красным бархатом. Помогли выбраться, напоили горячим чаем, накормили блинами и указали дорогу к сторожке смотрителя. Фотография была на месте, он нащупал её через грязную футболку.

Сашку встретил за забором. Он был чистым и веселым. Вертел в руке белую подушечку, чуть измазанную песком и подмигивал. Антон успел обрадоваться тому, что брат жив, а уже потом обратил внимание, что он стоял почти у сторожки смотрителя и демонстративно подбрасывал подушку. Он восхитился его спокойствию и бесстрашию. При желании его можно было увидеть в окно и выскочить с ружьем наперевес. Нет, решил Антон, не мог Сашка испугаться каких-то там ведьм, не мог он дрожа прятаться под столиком и трясущимися руками придерживать ножку. Все же Антон нафантазировал лишнего, спроецировал Сашкин рассказ на себя и представил, как бы он себя повел, окажись в подобной ситуации. Антон мечтал когда-нибудь стать таким же бесстрашным как брат, а пока он озирался на сторожку и медленно, полуприсядем шел к брату, придерживая вспотевшей рукой футболку в том месте, где была спрятана фотография.

Уже когда шли в сторону центра города, бросили подушечку в гору подожженного мусора. Она сгорела быстро, один раз пшикнула и испарилась. Фотографию оставили в качестве трофея, и как напоминание о прошедшей ночи.

– Как же ты не напугался отвлечь на себя ведьму? – задал Антон вопрос мучавший его с момента как выбрался с могилы.

– Если бы я тебя бросил, то до конца жизни ненавидел себя, – сказал он, – друзей не предают.