Проснуться вперед остальных не удалось.

Суета началась с раннего утра, Антон не успел умыться, почистить зубы, а ему всучили звонкий таз и вонючую половую тряпку, бывшую совсем недавно штанами, купленными вместе с отцом на рынке. Коленки стерлись до дыр, а на заднице появилось огромное пятно от травы, не выводимое самыми сильными средствами. Ну и подумаешь, да даже если вырвать одну штанину, Антон продолжал бы их носить. Ему нравились штаны, глядя на них он вспоминал веселые глаза отца, добродушно наблюдавшие, как Антон переминался с ноги на ногу на картонке, постеленной заботливым продавцом.

Антон развернул тряпку и стряхнул, разбрасывая по комнате засохшие хлебные крошки и комки волос, похожие на морских ежей. Запахло застарелым, плесневелым куском хлеба и свежим цементом. Поморщился, словно только что съел кислую вишню, смял тряпку и с силой бросил в таз. Теперь уж одного желания мало. Стоит только сунуть ногу, как штаны развалятся в прах, а нога позеленеет и покроется плесенью, может даже отвалится.

Уборка затевалась для коллег дяди Миши, приглашенных пропустить по стаканчику чая – как говорила тетя Таня. У нее самой не было друзей, а из родственников остались только Антон, да его мать, запертая в лечебнице для психов. Уж так получалось, что все гости были для неё чужими. Но каждый раз, как приходили чужаки, тетя Таня называла их друзьями семьи и услужливо подавала хрустальные вазы с салатами.

Они должны прийти к обеду. Восемь человек, от которых останется куча мусора и грязи, а убирать придется Антону. Так бывало всегда – убирает Антон. Это правило переросло в традицию, тетя Таня и дядя Миша отправляли Настю спать, а Антона разгребать оставленный свинарник. В прошлый раз ему пришлось отдирать жвачку от паласа и собирать с дивана пепел с окурками. Но в прошлый раз было двое гостей, в этот же раз их будет в четыре раза больше. В четыре раза больше мусора, в четыре раза больше времени на уборку.

Эти мысли злили Антона, а когда злишься, невозможно целиком отдаться работе. Он халтурил, не мыл под кроватями и не заглядывал с тряпкой за батареи. Он исподлобья посматривал на Настю, протирающую окна белоснежной тряпкой, от которой наверняка пахло цветами.

Время-от-времени тетя Таня проверяла работу. Укоризненно указывала на те места, которые Антон пропустил или до которых еще не добрался. Она называла его свиньей и сравнивала с вонючей тряпкой для пола. Подходила к окнам, хвалила Настю, ставила её работу в пример. Когда она уходила, Настя слазила с подоконника и плевала на только что помытый пол.

– Убирай, мямля! – приказывала она.

Антон убирал и тогда она плевала снова. А стоило Антону возмутиться, как Настя повышала голос, так, чтобы ее было слышно с кухни, где тетя Таня готовила праздничный обед. Антон горько вздыхал, опускал взгляд и убирал свежий плевок, готовясь получить от тети Тани очередную порцию унижения. А уж она бежала, торопилась с ножом в одной руке и недорезанным помидором или огурцом в другой.

– Слушай сестру! И не выводи меня из себя! – строго говорила она, отвешивала подзатыльник, предварительно освободив руку, сунув огурец или помидор в рот.

– Она мне не сестра, – шептал Антон, так тихо, чтобы никто не слышал его возмущений и продолжал махать тряпкой.

После спальни тети Тани и дяди Миши Антон перешел в свою. Поставил таз на табурет, тряпку бросил на пол и закрыл дверь. Из приоткрытого окна тянуло пылью и выхлопными газами, слышен шум автострады. Антон вытащил из-под кровати аквариум с хомяком, поднес к лицу, вдохнул, поморщился.

– Ну ты, Хвича, вонючка. Только вчера убирал. – Достал хомяка. К шерсти приклеились изгрызенные кусочки газеты и засохшее черные испражнения. Потряс хомяка и опустил на пол.

– Побегай немного последний раз, – он тоскливо вздохнул и, умиляясь как хомяк переваливается с бока на бок, принялся убирать в аквариуме. Последний раз.

Пару раз заходила тетя Таня, молча стояла в дверях и уходила.

Он порвал старую газету и уложил в дальние углы, вернул на место изгрызенную корягу и железную банку, с вырезанной дыркой. Поднялся на ноги, оглядел комнату. Хомяка не видно. Сел на колени и заглянул под свою кровать, немного переполз и заглянул под кровать деда. Там было несколько коробок с вещами, которые тетя Таня пожалела выбросить. Между ними сидел хомяк.

Пока Антон возвращал его в домик, пальцы нащупали плотный предмет, спрятанный в левой щеке.

– Нашел что-то под кроватью? – Антон вертел аквариум перед лицом, наблюдая за Хвичей. Ждал пока тот вытащит припрятанное. Как бы не слопал какую гадость.

Долго ждать не пришлось, Хвича сел в угол и лапками вытолкал красный леденец. У Антон мигом похолодели ступни и пальцы на руках, а в голове кольнуло, будто бы кровь резко отхлынула от конечностей и ударила в голову. Антон поставил аквариум на пол и чуть отошел. Он не чувствовал запах леденца, комната пропиталась пыльной улицей и автомобилями, но знал, что тот пахнет ванилью и корицей. Мысль, что леденец мог попросту упасть, закатиться за кровать еще при жизни деда, почему-то пришла последней. Сперва он подумал о пуговичном человеке. Антон медленно наклонился, заглянул под кровать деда. Ему подумалось, что коробки стоят слишком близко к краю кровати, что их можно было затолкать глубже. А еще ему показалось, что под кроватью кто-то был и этот кто-то смотрел на него через щели между коробок.

Антон подумал: «Если это пуговичный человек, то почему он пришел ко мне, ведь не я украл глаз». И тут же пришла вторая мысль: «А что если он уже был у Сашки?»

Открылась дверь. От неожиданности Антон подпрыгнул, а в груди больно сдавило, словно какая-то невидимая сила сжала сердце. Он обернулся, на пороге стояла тетя Таня в зеленом фартуке.

– Убрал в клетке?

Антон кивнул.

– А под кроватями помыл?

Антон покачал головой.

– Ну а чего ждем? Второго пришествия? Живо взял тряпку и залез под кровать.

Она смотрела на него как коршун на мышонка, брови сведены, а глаза прищурены. Расслабься, отвернись и она прыгнет, вцепится когтями и разорвет.

Антон не торопясь поднял тряпку и медленно опустил в таз.

– Живее давай!

Антон залез под кровать деда, растолкал коробки и убедился, что за ними не прячется пуговичный человек. Все еще находясь под кроватью, обернулся. Тетя Таня ушла и закрыла дверь. Антона вновь обуял страх, он решил, что его специально заманили в лапы пуговичного человека. Вот он сейчас обернется, а там будет изрытое морщинами лицо с пуговицами вместо глаз. Он схватит Антона за руку и утащит в подвал заброшенного дома у разрушенного пуговичного завода. Антон зажмурил глаза и ползком попятился. Как только левая нога коснулась ножки табурета, он поднялся, открыл глаза, взял таз и вышел в зал.

Дядя Миша лежал на диване, в руке полупустая бутылка, а по телевизору второсортный боевик, снятый как раз для таких тупиц. Свободная рука лежала на лбу, придавая дяди Миши вид какой-нибудь статуи мыслителя, времен античной Греции. У стороннего человека могло появиться ложное представление об умственных данных дяди Миши. Кто-нибудь, глядя на него в этот момент, мог с восхищением подумать: «лежит и размышляет». Но стоило ему открыть рот, как становилось понятно: руку положил на лоб чтобы почесать голову и забыл про неё. Именно про таких придумали высказывание: «голова нужна чтобы в нее есть».

Вода в тазу черней Настиной души, а на тряпку намотались длинные волосы и шерсть кошки. Подвинул стоявший рядом табурет к двери в Настину комнату. Таз поднял над табуретом и силой опустил. Раздался гулкий звон и всплеск воды. От удара вода будто бы сжалась в центре таза, поднялась цилиндром и плеснула на пол. Антон замер, с опаской огляделся, словно затравленный зверь, высматривающий охотника. Никто не увидел его выходки, Настя все еще мыла окно в своей комнате, а дядя Миша спокойно глядел в телевизор.

Упал на колени и энергично замахал тряпкой. Он хотел поскорей закончить, чтобы надолго не оставаться в компании дяди Миши. Болтун Мишка, – как его называл дед, – мог часами рассказывать о тренажерном зале, который он посещал в годы своей юности и о бандитах, с коими ему довелось вместе качать одну штангу. От одной бутылки он оставался спокойным и молчаливым, но стоило выпить вторую, как просыпался болтун. После третьей бутылки к болтуну присоединялся воспитатель. Он доставал из шкафа зеленые корочки младшего воспитателя, полученные еще в школьные годы и, тряся ими, доказывал окружающим, что только он может сделать из Антона человека. Ну а если выпьет больше, то в дело вступал боевик, махающий кулаками, демонстрирующий мышцы и затевающий споры, которые можно решить только силой.

Беда в том, что Антон не знал какую по счету бутылку сосал дядя Миша, а потому он мыл пол подальше от дивана, стараясь не попадаться на глаза. Если он пробыл на диване всю ночь, после разговора с Антоном, то вполне мог уже нахлебаться до последней стадии своего алкогольного развития. Он мысленно провел черту, разделил комнату на ту часть, где можно безопасно убираться и ту, где стоял диван и телевизор. Выкладывался по полной: мыл под шкафами, под тумбами и письменным столиком. Выгреб пригоршню пыли, даже нашел кошачье дерьмо, от которого несло последнюю неделю. А пока убирался косился на бутылку, зажатую в правой руке и медленно выскальзывающую из пальцев.

Произошло это внезапно. Антон надеялся, что успеет закончить и уйти из зала до того, как бутылка со звоном упадет, и призовет тетю Таню с Настей, словно церковный колокол, собирающий прихожан. В уме он рассчитал, что бутылка должна упасть не раньше, чем через пять минут после его ухода, это при условии, что скорость выскальзывания бутылки не измениться. И она не менялась до самого падения. Вот только Антон не учел в своих расчетах храп, начавшийся так не вовремя. Грудь болтуна Мишки вздымалась как парус в ненастье, дрожала, колыхалась, и передавала волнения в руку. Пальцы разжались, и бутылка полетела на пол.

Она упала на пепельницу, доверху набитую окурками, перевернула её и покатилась к батарее. Черный пепел рассыпался по полу, навеивая мысли о недавнем извержении вулкана, окурки походили на скрюченных людей, заваленных смертоносной лавой. Бутылка кувыркалась, выплескивала из горла пену, по запаху не отличающуюся от котиной мочи, натыкалась на торчащие в полу шляпки гвоздей, подпрыгивала словно сани бобслеиста и с гулким звоном приземлялась.

На шум выбежала Настя. Она до того перепугалась, что зрачки в выпученных глазах носились словно бильярдные шары по столу. С открытым ртом она смотрела то на Антона, то на своего отца, поднимающегося с дивана, то на бутылку неподвижно лежащую у батареи и исторгающую последние капли белой, вонючей пены. Она видела все, за исключением того, что стояло у нее перед носом. Подняла руки, сжала кулаки и, угрожающе выдавив бледными, дрожащими губами: «Ну, Антон, держись!», сделала шаг и наткнулась на табурет с тазом.

Перед тем, как черная волна залила пол, сметая на пути пепел и скрюченные окурки, Антон услышал беспомощный, растерянный писк Насти. Страх и ожидание неминуемой расправы будто бы ушли на второй план, он смотрел на падение Насти, ее неуклюжие попытки подняться, на вымоченное платье и ликовал, словно болельщик команды, забившей первый гол за последние пять лет. Нет, он не кричал торжествующе и не выплясывал, празднуя маленькую победу, руки все еще были опущены, а ноги бездвижно стояли в воде, и лишь легкая улыбка и блеск в глазах выдавали внутреннее ликование.

С кухни донесся крик, удар ножа о стол и тяжелые приближающиеся шаги. Вернее, так: полноценный шаг правой ноги – волочение левой – снова шаг правой – и вновь волочение левой. Её хромота особенно заметна, когда приходилось торопиться, когда нужно было успеть дойти до Антона, чтобы дать заслуженный подзатыльник. Тетя Таня встала в дверном проеме, удивленно разведя руки в стороны и чуть присев, напоминая деревенского плясуна. Дай в руки гармонь, натри щеки до красна и точь-в-точь плясун Ванька – первый парень на деревне.

Улыбка тут же стерлась, а блеск в глазах угас. Сердце Антона готово было остановиться, лишь бы не участвовать в дальнейшем.

Настя стояла, опершись о стену и стонала, имитируя боль, ее отец сидел на диване и безумными глазами глядел на бутылку.

– Да что ты себе позволяешь! – закричала тетя Таня, схватила Антона за шею и придавила к полу, словно нашкодившего щенка.

Пол был влажный и теплый, от него пахло испортившимися штанами с дыркой на колени. Антон попытался подняться, но тетя Таня не позволила. Надавила сильней, так, что щека Антона растеклась, словно тесто по столу, глаз заплыл, а рот приоткрылся.

– Ты будешь языком все это убирать! – орала она.

Антон видел Настю, стоящую у стены, уже не ноющую от боли. Она не улыбалась злорадно и не стреляла ненавистным взглядом. Большие, влажные глаза напомнили Антону мультфильм про маленькую девочку, впервые увидевшую деда Мороза. Но если та девочка смотрела с интересом и любопытством, то Настя скорее с завистью. Скулы выпирали, губы лихорадочно подергивались, а пальцы сжимались в кулаки. Вполне возможно, она представляла себя верхом на Антоне, прижимающей его лицо в грязный вонючий пол.

– Отпусти, – прошипел Антон и дернулся в сторону.

Получилось выбраться, он выскользнул из хватки, словно намасленный перстень с пальца.

– Ты еще огрызаешься! – удивленно сказала тетя Таня и наотмашь ударила его по голове.

В ушах зазвенело, а из глаз посыпались искры. Антон сделал неуклюжий шаг в сторону своей комнаты, но не устоял и упал на колени. Тряхнул головой, поднялся, держась за стену.

– Не, вы поглядите, у нашего щенка прорезались зубки! – возмущалась тетя Таня.

Настя дрожала, но не от страха, а от нетерпения. Она походила на разъяренную львицу, мечущуюся по клетке в поисках выхода, но не находящая его. Своего рода мука: видеть жертву и не знать, как до нее добраться. Она не смела тронуть Антона при своей матери.

Тем временем дядя Миша подобрал бутылку, допил и вступил в разговор.

– Я его научу, что значит быть человеком, – сказал он заплетающимся языком. – Я знаю, как воспитывать детей!

Он расстегивал ремень и, шатаясь, шел к Антону.

– Да сядь ты, пьянчуга! – выпалила тетя Таня и толчком усадила дядю Мишу на диван.

Она сдула прядь со лба, уперла руки в бока и сказала:

– Значит так, сейчас же брысь на улицу. – Она дышала громко и часто, так как это делают умирающие от излишнего холестерина сердечники. – А не то я за себя не ручаюсь. Руки так и чешутся.

Антон побрел в свою комнату, придерживаясь о стену. А Настя оставалась на месте и непонимающе хлопала глазками, поглядывая на мать.

– Тебя это тоже касается, – чуть мягче сказала она.

– Но ведь я тут не при чем… – защебетала Настя.

– Будешь следить за своим братцем. – С издевкой сказала она, делая акцент на последнем слоге последнего слова. Получилось похоже на крик голодной птицы. – Не дай бог ему натворить что-нибудь во дворе.

– Ну мам… Я не хочу на улицу, – закапризничала Настя.

– До вечера чтоб я вас не видела. Не хватало еще перед гостями опозориться.

Настя топнула ногой и скорым шагом ушла к себе в комнату, одеваться на прогулку.

Голова кружилась, глаза резало от боли, а в виске, куда пришелся удар тети Тани, пульсировало словно гейзер под землей, готовый в любой момент извергнутся. В добавок вновь заболел зуб. Антон обхватил голову, крепко зажал глаза и безмолвно прокричал. Рот открывался, шея напрягалась, уши краснели, но из горла, кроме еле слышного стона, ничего не вырывалось. За дверью все еще возмущалась тетя Таня:

– Каков подлец, огрызаться он еще будет.

Антон открыл глаза. На мгновение их заволокло пеленой, быстро испарившейся, оставившей после себя одиночные белые пятна, мелькающие перед глазами. Он резко обернулся на дверь, проверяя плотно ли она закрыта и опустился на колени.

Хомяк спал в железной банке, когда Антон бесцеремонно поднял домик и вытряхнул его на ладонь. У него была переноска, стеклянная баночка из варенья или джема, в крышке проделано несколько отверстий гвоздем, чтобы хомяк мог дышать. Антон сунул трепыхающееся, пытающееся вырваться и издающее смешные стоны возмущения мягкое тельце в банку и закрыл крышку. Угроза расправы над беззащитным животном нависла слишком низко. Как бы озлобленная тетя Таня не выплеснула гнев на хомяке и не утопила его в унитазе или скормила кошке. Если ночное решение сдать друга в зоомагазин можно было считать поспешным, то нынешнее было обдуманным и взвешенным. Если до него не доберется тетя Таня, так это сделает Настя. Вновь появился внутренний голос, говорящий словами Сашки: «друзей не предают». Но ведь он не предает, он спасает! Ведь даже если это предательство, то оно во благо.

Перед тем как выйти из квартиры, Антон бросил взгляд в зал. Тетя Таня ползала по полу, убирала воду и грязь, в углу валялась некогда белоснежная тряпка, которой Настя мыла окна. Уж наверняка она больше не пахла цветами, да и цвет изменился на серый.

Перепрыгивая по несколько ступенек, спустился на улицу.

Во дворе стоял шум от жигуля, двигатель тарахтел прерывисто, напоминая кашель умирающего туберкулезника. Чирикали птицы и лаяли бездомные, вечно злые собаки. На лавочке у соседнего подъезда сидели три старушки, молча щелкали семечки. В воздухе витал крепкий запах моторного масла и бензина.

Наметанный взгляд бегал по двору, выискивал парней, встреча с которыми всегда заканчивалась для Антона пинками и насмешками. Футбольное поле и детский городок из полуразвалившихся домиков пустовали.

– Ну и чего встал? – из подъезда вышла Настя.

– Хочу и стою, – огрызнулся Антон.

– Хочет он… Сядь и жди, пока я вернусь, – она толкнула Антона и ушла.

Он проводил Настю взглядом до куста, за которым она уже не могла увидеть, как Антон уходил со двора, в сторону арки. Шел и оглядывался, проверяя не следят ли за ним и не вышел ли на футбольное поле кто-нибудь из дворовых мальчишек. Пакет с банкой держал подмышкой, собираясь сдернуть пакет, как только выйдет со двора.

Он почти добрался до арки, как услышал задорный смех, шепелявый голос одноклассника Ваньки и удары мяча об асфальт. Хлопки разносило эхо, смех двоился, а шепелявый голос походил на зловещий рык какого-нибудь монстра. Антон остановился, прижал пакет крепче, выпученные глаза уставились в проход между домами. Только там было эхо, только там могли идти ребята, которые не упускали случая поиздеваться над Антоном. Прежде чем юркнуть за куст ежевики он увидел две большие тени на стене арки. Пробежал до своего подъезда и спрятался за дверью. Поднялся по лестнице до окна между этажей и припал к стеклу. Здесь они его не увидят, даже если всем троим вздумается встать у подъезда и задрать головы. Стекло отражало листву деревьев и солнечный луч, к тому же Антон держался на небольшом расстоянии от окна, чтоб в случае чего можно было спрятаться под ним.

Они прошли мимо, даже не взглянув в сторону подъезда. Ванька что-то рассказывал, а Макс смеялся и перебрасывал мяч с одной руки в другую. К футбольному полю они не пошли, а разбрелись по домам. Антон спрыгнул с подоконника и вышел на улицу. Теперь то ему никто не мог помешать сдать хомяка в зоомагазин.

Как обычно, выходя из подъезда, Антон поднял взгляд. На втором этаже серые пластиковые окна кухни и комнаты Насти, а выше деревянные окна его бывшей квартиры. Отец говорил: «Пластик мертвый материал. Взгляните! Да разве за такими окнами может быть счастливая жизнь?» Тогда Антон не понимал, о чем говорил отец.

– Эй, мужик, в футбол играешь? – раздался голос, от которого Антон вздрогнул.

Перед ним стояли трое незнакомых парней, примерно одного возраста с ним. У того, что впереди, в руке мяч. Желтый, волейбольный.

– Чего? – растеряно переспросил Антон. Ему не верилось, что с ним могут начать разговор. Вот так, просто, без насмешек и издевательств. Должно быть они его с кем-то перепутали. Вряд ли они не слышали о «дурачке Антоше», как его звали здешние ребята, одноклассники и еще добрая половина школы.

– Нам нужен вратарь, – сказал другой, в желтой бейсболке с нарисованной английской буквой «S». У него не было передних зубов, он не выговаривал некоторые буквы. Его речь показалась смешной, и Антон невольно улыбнулся.

– Чего смешного? – снова сказал парень без зубов.

– Ты так забавно говоришь, – добродушно ответил Антон, не заботясь, что слова могут обидеть.

– Вот выбью тебе зубы, посмотрим, как заговоришь, – огрызнулся беззубый и сделал угрожающий выпад.

– Стой, мужик, – придержал его тот, что был с мячом, – нам ведь нужен вратарь.

– Да, Пашка, остынь, – подал голос третий. На нем желтая футболка с вышитым красными буквами словом: «Славик».

– Он и без зубов сможет ловить мяч! – выпалил Пашка и вновь дернулся вперед.

– Так ведь ты не можешь. – Сказал тот, что с мячом и засмеялся, следом засмеялся Славик. А Пашка опустил смущенно глаза и тихо, но все так же забавно сказал: – могу, но не хочу.

– Ну так что, ты играешь?

Антон глянул на зажатую подмышкой банку, почувствовал, как хомяк перебирает лапками по стеклу, улыбнулся и сказал:

– Нет, меня ждет друг.

Парни переглянулись вопрошающе и собрались было уйти, но появилась Настя.

– Вы кто еще такие? – накинулась она на парней. – Чего хотите от него?

– В футбол играть позвали, – чуть помедлив, сказал Пашка.

– И он согласился? – она смотрела на Антона, а Антон смущенно перебирал пальцами по пакету с банкой.

– Нет.

– Ну и хорошо, можно сказать вам повезло.

– Чего так? – спросил главный, тот, что был с мячом.

– Его никто не зовет играть. Он псих. Запросто может съесть мяч или ударить по голове палкой. Да если ему в голову взбредет, может убить. Он уже убивал. А его мать свихнулась и лежит в психушке. Он сам тоже там лежал, – выдала она.

Троица вновь переглянулась, но в этот раз удивленно и рассеянно. Подозрительно глянули на Антон, а Пашка протяжно выдал: «Круто…»

– Вот будет тебе круто, когда он откусит тебе нос. Тогда разговаривать будешь еще смешней, – злобно сказала Настя. – Ну, пошли отсюда!

Беззубый сплюнул и все трое пошли к футбольному полю. Оборачивались, шушукались и смеялись.

– Ты зачем это наговорила? – спросил Антон.

– Заразишь еще психической болезнью. Тот блондин – брат моей подруги по танцам. Как мне ей в глаза смотреть, когда её братцу вдруг взбредёт в голову принести домой отрезанную голову собаки?

– Я такого не делал и не сделаю! – выпалил Антон.

– Это пока. Папа говорит, что твоя болезнь прогрессирует. А это значит, будет только хуже.

– Врет все твой папа! Ничего не прогрессирует.

– Да ты успокойся, Антоша, а то вон слюнями забрызгал весь асфальт, – она махнула головой.

Антон опустил взгляд, асфальт был сухой.

– Пошли я тебя познакомлю с подругами. Они хотят с тобой подружиться.

– Никуда я не пойду, у меня дела, – сказал Антон, поправил выскальзывающий пакет и направился в сторону арки.

– Какие еще дела? – крикнула Настя и ударом руки выбила пакет.

Он звонко ударился об асфальт и покатился. Банка вылетела из пакета, словно мотоцикл из гаража. Антон оцепенел на долю секунды, наблюдая как хомяк кувыркался и бился о стекло, а затем побежал за банкой. Но Настя оказалась проворней, схватила, подняла, потрясла и злорадно улыбаясь сказала:

– А что тут у нас, хомячок?

– Отдай, – попытался выхватить банку Антон, но Настя ловко вывернулась и отбежала на несколько шагов.

– Стоять! – крикнула она. Подняла банку так высоко, как только позволяла рука, да еще встала на цыпочки.

– Если сделаешь хоть шаг, то я шмякну твоего хомяка о землю. Банка разобьется и стекло располосуют его в клочья.

Антон остановился, боясь шевельнутся, смотрел на руку Насти словно собачонка на кость, которую нельзя достать.

– Теперь будет так: ты пойдешь со мной. И может быть тогда я отдам это мохнатое чудище.

Она потрясла банку, так опасно, что она чуть было не выскользнула из руки. Сердце Антона сжалось от страха.

Она взяла Антона за руку и повела, словно щенка на поводке.

Шли мимо старушек, щелкающих семечки, мимо умирающего жигуля и, не оставляющего попытки его оживить, толстого соседа по лестничной площадке. Пара собак увязалась за ними, лаяли и виляли хвостами. С футбольной площадки наблюдали парни, Пашка что-то говорил двум другим. Антон готов поспорить, что они гадали отрежет ли Антон головы этим несчастным собакам.

Подошли к последнему подъезду. Настя постучала по двери три раза.

– Это код, – пояснила она Антону.

Дверь открыла высокая, косоглазая девчонка с худым лицом, покрытым веснушками.

– Заходите, – она посмотрела через головы Антона и Насти, словно проверяла не увязались ли лишние люди. Но кроме собак никого не было, да и те остались в палисаднике.

В подъезде темно и пахло дымом от сигарет с ментолом. Такие сигареты называют женскими. Антон давно догадывался, что Настя курит, но еще ни разу не видел её с сигаретой в зубах. Однажды он застукал её за кражей начатой пачки из куртки дяди Миши, тогда Настя пригрозила, что убьет, стоит только обмолвиться об этом.

Чиркнула зажигалка, метнулись три искры, а потом зажегся огонек. Маленький, как от свечки на торте. Огонь осветил лица Настиных подруг. Кроме косоглазой тут была толстая с заплывшим подбородком, её Настя называла царевной. И только дома, когда знала, что подруга ее не слышит, добавляла к прозвищу «лягушка». Настоящих имен Антон не знал, только прозвища, придуманные Настей: царевна-лягушка и каланча. Лучшие и верные подруги, как она говорила.

Каланча выудила тонкую сигарету, поднесла к огню, затянулась и выпустила густой дым, видный даже в темноте. Зажигалка снова чиркнула и в этот раз закурила Настя.

– Расскажешь кому, убью, – сказала она и затянулась.

Антон разглядел рядом с ней на лестнице очертания банки, оставалось только придумать как забрать и уйти нетронутым.

Настя не кашляла и не сплевывала, выпустила клубы дыма из ноздрей, как курильщик со стажем.

– Кажется кто-то спускается, – шепотом сказала кто-то из подруг и они, как по команде, поднялись с лестницы. Красные точки тлеющих сигарет метнулись вверх.

– Никого там нет, дура! – голос Насти. – Кури меньше, от сигарет тупеют. Будешь вон, как мой братец.

Она хихикнула. А та, которой предназначались эти слова, недовольно цокнула языком.

Следующую порцию дыма Настя выпустила в лицо Антона. Он зажмурился, закачал головой и зачихал. Девчонки засмеялись.

– Затянись, – Настя передала ему сигарету. В этот же момент кто-то из её подруг чиркнул зажигалкой, Антон разглядел на фильтре сигареты отпечаток губной помады, а в банке на лестнице хомяка, стоящего на задних лапах и тянущегося к крышке.

– Я не курю, – сказал он и выставил вперед ладонь, как бы отстраняясь от предложения.

– Мы тоже не курим, так, балуемся, – сказала Настя, а её подруги почему-то засмеялись.

– Не хочу, – Антон отступил на шаг.

– Слушай сюда, мямля, – Настя надвинулась на него, крепко схватила за футболку у горла, – если сейчас не возьмешь у меня эту чертову сигарету, я засуну её тебе в рот целиком, зажжённую.

Эта угроза подействовала, Антон знал, что Настя не шутит, да если придется она целую пачку сигарет засунет ему в рот. Он решил подыграть, а как только Настя потеряет бдительность, схватить банку и выскочить на улицу. Он осторожно взял папиросу, покрутил в руке.

– А можно я сяду? – спросил он, поднося фильтр к губам, показывая, что настроен серьезно.

Каланча хихикнула, а Настя с усмешкой сказала:

– Да, пожалуйста. Можешь даже лечь.

Антон присел на лестницу, крепко сжал банку, оттолкнулся, резко соскочил, бросил сигарету на пол и побежал, успев толкнуть одну из подруг Насти. Загорелись лампы, реагирующие то ли на громкий звук, то ли на движение. Антон успел подумать: «почему-то до того пока не вздумал бежать лампы не горели».

Далеко убежать не успел, его схватила каланча, а царевна ударила кулаком в живот. У Антона перехватило дыхание, он скрючился, словно червяк на крючке и застонал.

– Эх ты, Антоша, а ведь если бы не вздумал спасать хомяка, то смог убежать, – улыбалась Настя. – Сдался он тебе.

Банка лежала в шаге от его ног.

– Вот я бы бросила, – сказала она, – да что хомяка, я бы хоть кого бросила если мне угрожали. Дурачок все-таки ты, правильно про тебя мама говорит.

– И я бы бросила, – поддакнула каланча, а царевна энергично закивала головой.

– Что будем с ним делать? – спрашивала царевна.

– Тащите его сюда, – скомандовала Настя, поднимая выброшенный Антоном окурок.

Они положили его на холодный пол. Толстая надавила на грудь коленом, а косая держала ноги. Антон закричал, но тут же получил кулаком в челюсть.

– Молчи! – заорала Настя, – еще один звук и будешь всю пачку жрать.

Антон примолк.

– Молодец, вот так и надо. А теперь будь добр, открой рот.

Антон сжал губы так сильно, как только смог. До белизны, до боли.

– Значит не хотим по-хорошему? – Настя глянула на царевну и махнула головой.

Сначала она ударила его по лбу, а затем надавила на щеки толстыми, сильными пальцами. Губы разжались сами собой, Антон потерял над ними контроль.

– Ну а теперь, жри! – выдавила Настя зло и сунула в рот окурок.

Толстая ладонь легла на губы и плотно зажала, так, что рот не открывался. Антон задрыгал руками и ногами, словно на электрическом стуле. Но тех, кого садят на стул привязывают ремнями, а Антона, вместо ремней, держали верные подруги Насти.

– Глотай! – завопила Настя, а за ней повторили остальные: – Глотай! Глотай!

Горечь быстро заполнила рот и горло, слюна стала вязкой и вонючей. Антон тут же вспомнил как однажды на спор съел прогоревшую спичку. Пепел скрипел на зубах, а вата, впитавшая смолу и никотин, напоминала гору самых горьких таблеток. Он накопил полный рот слюны и проглотил окурок.

Свет погас, в подъезде снова стало темно. Дрыгаться Антон перестал и тогда царевна сползла с груди, а каланча отпустила ноги. Он лежал на полу, смотрел в темноту и думал: «может ли быть такое, что никто из жильцов не слышал, как его заставляли есть сигарету?». У него текли слезы. Не от горечи в горле и вязкости во рту, а от того, что его уложили на пол девчонки, избили и унизили. Не так было бы обидно будь вместо них парни.

– Вставай! Я ж слышу, как ты дышишь, – голос Насти и слабый пенок по ноге. – Вставай и проваливай. Дружбы у нас не получилось.

Она бросила банку с хомяком ему на живот. Антон поймал и крепко прижал.

Дальше Настя обращалась к подругам:

– Смотрите, что я урвала у папаши.

– Это то, что я думаю? – удивленно, на выдохе прошептала каланча.

Звякнули бутылки, а затем раздались хлопки и свистящие звуки срывающихся жестяных крышек.

– А что у тебя с Колькой? – спросила царевна.

– Да ничего, – вяло проговорила Настя, – разбежались.

Каланча хихикнула, от чего тут же получила от царевны:

– Не смейся. Настя красивая и умная, найдет себе порядочного парня.

Антон поднялся и побрел к двери. А пока шел решал: умереть или попытаться избавиться от проглоченной сигареты? Умереть проще. Раз и нет боли, унижения, слез. Нет Насти и её подруг, тети Насти с дядей Мишей, одноклассников и ребят со двора. Но ведь тогда не будет и Сашки. А что бы он сказал, окажись рядом? Наверное, ругал Антона за такой выбор. Да, уж наверняка ругал и говорил: «А кто же накажет всех этих тварей, если ты умрешь?»

Он вышел на улицу и сунул два пальца в рот. Поглубже, так, чтоб дотронуться до корня языка. Даже не отошел от подъездной двери, склонился, натужно закашлял, издал несколько утробных рычащих звуков и выплеснул желтую жижу с черным пеплом и оранжевым фильтром.

Дверь открылась. Они его услышали.

– Ты чего это делаешь? Разве тебе разрешалось? Ну-ка девчонки держите его!

Они снова схватили, но на этот раз не стали скармливать сигареты, избили и поволокли в палисадник. Согнали собак, нашли свежее дерьмо и уложили животом на кучу.

– Вот мама разозлиться! – радовалась Настя. – Похоже сегодня твой последний день на этом свете, братец-дурачок!

Подруги смеялись, от них несло сигаретами и алкоголем. Даже через запах собачьего дерьма, размазанного по футболке, Антон ощущал смрад этой троицы.

Он поднялся и прихрамывая поковылял подальше от них. Он не торопился, хуже быть уже не могло. За спиной смеялись девчонки, громче и противней всех Настя. Через истеричный смех, проскальзывали выкрики: «Дурачок! Вонючка!»

Добрался до своего подъезда, набрал на домофоне код и вошел. На ручке остался коричневый, размазанный след. Ступени не считал, голова занята другими мыслями. Смешалась злоба и отвращение, жалость и ненависть. Хотелось плакать и бить кулаками по стене. Зубы скрипели, как ржавые цепи, в горле плотный ком с грецкий орех, а в ноздрях запах дерьма. Если бы он видел себя со стороны, то ужаснулся выражению бледного, гладкого как мрамор лица. Брови подняты высоко, глаза широкие, блестящие, а губы растянуты в злорадной, безумной улыбке.

Он стоял у входной двери в квартиру с занесенным кулаком. Вонь от футболки будто усилилась, сконцентрировалась и потоком лилась в ноздри, словно говно по канализационным трубам. Все еще с занесенной рукой прислонился ухом к двери и услышал смех и множество веселых голосов. Гости пришли. Если бы он постоял еще немного на лестничной площадки, то услышал, как дядя Миша предлагает помериться силами какому-то Алешке.

Показываться на глаза тете Тани не стоит, особенно в таком виде. Футболку не поменять, не помыться, а значит Антон пойдет в зоомагазин такой, вонючий и чумазый.

Он развернулся, спустился, вышел из подъезда и побрел со двора, через арку с живущим в коробке бомжом. Даже от него пахло не так скверно. Миновал телефонную будку, прошел лужу – в этот раз не по траве и даже не по тропинке, а нарочно по кромке, надеясь, что из мутной воды покажется рука в зеленой чешуе и утянет Антона за ногу – миновал одинокий куст сирени, ларек с фруктами и завернул за угол трехэтажного дома, с нечитаемой табличкой на углу.

Прохожие удивленно смотрели, оборачивались. Кто-то шушукался, а кто-то смеялся. Антон сжимал челюсть, прятал глаза, прижимал банку к груди, словно ища защиты у хомяка, но не сворачивая шел к своей цели.

В зоомагазине не было покупателей, Антон облегченно выдохнул, подошел к продавцу и поставил банку на стойку.

– Денег мы не даем, принимаем безвозмездно, – сказал худой парень в очках и в красной футболке с нашитой эмблемой магазина – желтой рыбкой.

Антон утвердительно кивнул. Парень только теперь унюхал зловонию, занесенную Антоном в магазин. Даже тут, в душном подвале, пропитанном запахами животных, их испражнений, лекарствами и сухим рыбьим кормом, вонь от футболки Антона выделялась.

Он взял банку, вышел из прилавка в зал, подошел к большому аквариуму, на котором висела бумажка с надписью: «хомяки не мертвые, они спят» и небрежно вытряхнул Хвичу пятого на желтые опилки.

– Тут мы держим тех, от которых отказались, – сказал парень, и вернулся за прилавок. Антону послышались нотки укоризны в его голосе, и решил сказать, что непременно вернется за Хвичей, как только жизнь наладится. Но промолчал.

Хвича быстро освоился, залез в домик, набитый хомяками и пропал из жизни Антона навсегда.

Антон положил ладонь на стекло. В голове звучал голос брата: «друзей не предают». Попрощался, вытер глаза ладонью, с удивлением отметил, что они сухие и вышел из магазина.

– Эй, братишка! – окликнул знакомый голос, как только Антон вышел на улицу, – воняешь как дохлая псина.

Антон улыбнулся. Сашка стоял в нескольких шагах, руки в брюках, а во рту зубочистка. Он был свеж и чист, волосы зачесаны, как у Ван Дамма в фильме «двойной удар».

– Куда путь держишь? – спросил он.

– Да так, никуда. Вот только что друга сдал, – махнул рукой на вывеску с нарисованной золотой рыбкой и горько вздохнул.

– Ну, не расстраивайся. Не сдал, а спас. – Сашка подошел, с намерением обнять, но вовремя передумал. – А с близи ты воняешь еще хуже.

– Ага, – согласился Антон.

– Пойдем. Я знаю тут недалеко одно прекрасное место. Там сможешь футболку промыть и отдохнуть от людей.

Антон кивнул, и они пошли к озеру в старом лесу, за городом.