Антон спустился по крутому склону к песчаному берегу. Вода пенилась у края, прибивала к берегу окурки, пластиковые стаканчики и ветки. На мели можно было рассмотреть волнообразное песочное дно, местами поросшее серыми водорослями, колыхавшимися словно приставучие пиявки на бледном теле. Прозрачные мальки сновали между мусора, заплывали в стаканы, пробовали на вкус окурки, а стоило занести над ними руку, как они сбивались в стайку и уплывали от берега. Дул слабый ветер, качались верхушки камыша и шелестели листья ивы, те, что не были погружены в воду.

Пахло улитками. Антон знал, что это запах ила, а не улиток, но именно с ними ассоциировался тяжелый, вязкий смрад, от которого долго не можешь отделаться. Он впитывается в одежду, волосы, оседает на коже. Со временем нос привыкает, перестает замечать, но запах никуда не девается. Если не постирать одежду, не помыться, то люди будут воротить нос, плеваться и называть вонючкой. Впрочем, смрад от ила был приятней вони от измазанной футболки.

В далеком детстве отец брал его на рыбалку, но вместо рыбы, Антон собирал по берегу улитки, складывал в зеленое ведерко, а потом строил для них замок из песка. В конечном итоге улитки оказывались под плотным слоем песка, а счастливый Антон бежал к отцу и рассказывал, как спас улиток, как построил для них дом.

Антон снял футболку и окунул в воду. Пусть уж лучше пахнет илом, чем собачьим дерьмом. Стайка рыб сначала отпрянула, но вскоре вернулась. Они осторожно пробовали футболку на вкус. Те, кто посообразительней клевали дерьмо, кусками отслаивающееся от футболки и всплывающее, словно пенопластовые кораблики.

– Держи её, а не то уплывет, – сказал Сашка. Он собрал горку плоских камней, размером не больше ладони, сидел на возвышенности и с прищуром смотрел на Антона.

– Да куда она денется, тут ведь нет течения, – ответил Антон с выражением, которым обычно объявляют важные новости по телевизору.

– Течения может и нет, а вот кикимора есть, – он замахнулся и швырнул камень в воду. Тот отскочил от поверхности всего один раз и утонул.

– Какая еще кикимора? – натянуто улыбнувшись спросил Антон.

– Не веришь? – Сашка ковырялся в куче, отбрасывая непонравившиеся камни.

– Кикимор не бывает, – выдержав небольшую паузу, словно обдумывая слова брата, сказал Антон.

– Как же не бывает, а кто тогда Настя, если не кикимора?

Антон усмехнулся.

– Знаешь, чем они занимаются?

Антон покрутил головой.

– Заманивают мальчиков в самые высокие и густые камыши, так чтобы не видно было с берега и топят в иле.

Он снова швырнул камень в воду. На этот раз он утонул после трех прыжков. Даже получилось сделать квакающий звук. Если не знать, что это камень, можно подумать на выпрыгивающую из воды рыбу.

– Не задумывался чем пахнет ил? – спросил Сашка.

– Улитками? – с сомнением ответил Антон.

– Ну да, ими тоже. Но вообще он пахнет перегнившей плотью, истерзанной в лохмотья одеждой, волосами и ногтями, а еще перемолотыми костями. Все это дело рук кикиморы.

– Фу! И зачем она это делает? – поинтересовался Антон.

– А зачем Настя измазала тебя дерьмом? Просто так! Потому что им доставляет удовольствие издеваться. Знаешь, как поступают в моем дворе с такими?

– Как?

– Склеивают волосы дегтем, а в каждый ботинок выливают по тюбику клея. Заставляют надеть без носка, на голую ногу. Если вздумается снять, то только с кожей.

– Так жестоко, – удивился Антон.

– Жестоко? – Сашка зло глянул на брата, в глазах блеснули искры, – сколько лет она издевается над тобой?

– Три, – робко сказал Антон и опустил голову.

– Вот где жестокость, а то, что делаем мы – это перевоспитание. Кстати, – Сашка вытянул шею, – где твоя футболка?

Антон ахнул, развернулся к воде. Футболка отплыла от берега на несколько шагов. Там вода темней, дно не проглядывалось. Антон даже не видел рыб и водорослей.

Недолго думая, снял обувь, носки, подтянул шорты и вошел в воду. Стайки рыб метнулись от ног, водоросли колыхнулись, словно желали сбежать вместе с рыбами, но вскоре качнулись в обратную сторону, коснулись ног. Антон поморщился, водоросли жесткие и колючие, словно лист розы.

– Холодная, – чуть ли не визжа сказал он. Мурашки покрыли кожу, а из носа потекло.

Шмыгнул и сделал маленький шашек, как раз до туда, где дно пропадало в темной воде. Под ногой лопнул пустой панцирь, и воткнулся в пятку. Антон зажмурил глаза, сжал плотно губы и простонал, сдерживая боль.

– Попробуй дотянуться, – крикнул Сашка, – не отходи далеко от берега.

Антон наклонился, потянул руку, но не смог ухватиться за футболку, не хватало совсем немного, каких-то полпальца, а может и того меньше.

– Не могу, – сказал он шепотом, – попробую чуть подойти.

Пальцами правой ноги перебирал песок, осторожно, словно первопроходец. Дно казалось плотным, устойчивым. «Ничего не произойдет, если сделаю еще один шаг, ну подумаешь чуть поглубже, в конце концов это ведь не Марианская впадина!», – шептал под нос, – «Всего один маленький шашог…». Он решил оставить левую ногу на мели, а правую постепенно опускать в темную воду. Если вдруг окажется, что там нет дна, то просто вернет ногу на мель. Поднял ступню, песок взметнулся клубами, словно дым от костра. Вода окрасилась в коричневый, ноги исчезли, а вместе с ними граница между мелью и глубиной. Антон растерялся, замер, всматриваясь в воду, пытаясь угадать куда ступать. Он подумывал вернуться на мель, подождать пока осядет песок, прежде чем ступать непонятно куда. Он бы так и поступил, если бы не футболка, отплывшая еще дальше. Антон понял, что она не остановится пока не покорит центр пруда.

Вместо того, чтобы оставить вес тела на левой ноге, он перенес его на правую и ушел под воду с головой. Вынырнул, глотнул воздух и поплыл к берегу, успев на прощанье попробовать дотянуться до футболки. Получалось не очень, вместо того, чтобы грести, он бил кулаками по воде, словно по барабану. Брызги поднялись такие, что Сашка с берега не видел голову брата. Слышны всплески, хлесткие удары и судорожное дыхание, но самого Антона не видно.

Сашка резко вскочил. Спуск к берегу напоминал мчащийся без тормозов грузовик, где-то в пустыне. Под ногами взрывался песок, градом падал на спину и голову, пыль вихрем кружилась, напоминая торнадо. Глаза выпучены и горели словно фары, пробивающие дорогу сквозь толщу пыли и песка. Он стягивал одежду и сбрасывал обувь. Собирался прыгнуть в воду, достать брата. Оставалось снять брюки, но замок на ремне никак не поддавался, пальцы не могли нащупать кнопку и суетливо, бездумно дергали ремень.

Он переминался с ноги на ногу у кромки воды, смотрел на тонущего брата, бормотал бранные слова и дергал ремень. Сердце колотилось словно разгневанный, пьяный сосед, колотящий в дверь среди ночи.

– А! Черт с тобой! – бросил попытки снять брюки и кинулся в воду.

Успел сделать два шага в холодной воде, прежде чем осознал, что помощь уже не требуется. Брат выбрался сам.

– Ну ты даешь, братец! Напугал так, что я чуть было сердцем не подавился.

Антон не мог ответить, он упал на колени и закашлялся, сплевывая воду. Сашка похлопал ему по спине, помог подняться и добраться до возвышенности. Усадил рядом со своей горой камней и пошел собирать, разбросанные вещи.

Теперь, когда голова прояснилась, спала пелена страха за собственную жизнь, Антон оценил свои действия со стороны. Словно часть сознания продолжала стоять на берегу и наблюдала за брызгами и стеклянными глазами тонущего Антона, того другого, который полез в воду за футболкой. Он отметил все погрешности, все огрехи, которые могли стоить жизни. Это и секундное раздумье прежде чем начать грести в сторону берега, это и глупые, позорные попытки дотянуться до футболки, будучи уже по горло в воде и самое главное – паника и страх, обуявшие рассудок и чуть было не погубившие его. Если бы в тот момент не отключилось чувство самосохранение, скандирующее словно лозунг: «Куда ты идешь? Ты ведь не умеешь плавать! Плюнь на эту футболку, ну подумаешь тетя Таня надерет задницу, зато останешься жив!», то он увидел, что футболка уж слишком далеко и её так просто не достать.

– А футболку так и не достал, – с досадой проговорил Антон.

– Да черт с этой футболкой, главное сам жив!

– Я думал утону, – Антон лег на спину, закрыл глаза. Дыхание восстановилось, кашлять больше не тянуло.

Сашка сидел рядом, глядел в воду, пытался рассмотреть очертания белого пятна на воде.

– А ты хотел прыгнуть за мной? – спросил Антон.

– Да, собирался.

– Ты умеешь плавать?

– Нет.

– Нет? – удивился Антон, приподнялся, – а как бы ты мне помог?

– Ну знаешь, в тот момент, когда ты тонул, я не думал, что сам не умею плавать. Мне просто нужно было помочь.

Антон проговорил про себя: «друзей не предают», с уважением и трепетом глянул на брата, ощущая, как в висках пульсирует кровь, сердце замирает, а в животе разливается тепло. Непроизвольно улыбнулся и сказал:

– Мы могли оба утонуть. Я ведь тоже не умею плавать.

– Да… – протянул Сашка. – Могли, но не утонули. Не получила нас кикимора.

– Думаешь это она утянула футболку в глубину?

– Определенно. Течения тут нет, сама она не могла уплыть, а значит ей помогли. Тебя никто не трогал за ноги?

– Нет! – выпалил Антон, а потом менее уверенно: – вроде бы нет.

– Ты бы запомнил ее прикосновение на всю жизнь. У кикиморы ледяные руки, от которых стынет кровь, задница немеет, как будто ты сидел всю ночь на полу с подогнутыми ногами.

– Ты ее видел? – спросил Антон.

– Нет. А хочешь я расскажу, как она появилась?

Антон закивал, так часто, будто голова была на шарнирах.

– Сто лет назад, а может и больше, на месте пруда был парк. Вон там, – он махнул на воду, – стояла беседка. Видишь, торчат макушки деревьев?

Антон и раньше видел два маленьких кустика, прижавшиеся друг к другу в центре пруда, похожие на потерявшихся, испуганных детей. Но только теперь, осознал, что это вовсе не кустики, а макушки больших, древних деревьев.

– Парень назначил свидание девушки в беседке, но не пришел. Девушка ждала его пять дней, а пока ждала плакала. Наплакала целый пруд.

– И утонула? – спросил Антон.

– Утонула, превратилась в кикимору, но продолжает плакать. Уровень воды каждый год прибавляется ровно на пять сантиметров.

– А почему она просто не ушла? Зачем оставалась в беседке, ведь было понятно, что парень не придет?

– Это тебе, Антоха, понятно, – улыбнулся Сашка, – а женщины так не могут. А вдруг бы он пришел, а её нет?

– А зачем она стала кикиморой?

– Чтобы топить мальчишек. Это месть за обман.

Антон поежился:

– Не справедливо. Обманул один, а расплачиваться должны все.

– Вот ты пойди зайди в камыши и скажи кикиморе, что она не права. – Сашка легонько толкнул брата в плечо.

Антон фыркнул, дернул плечом и сказал:

– Еще чего.

– Струсил? – подначивал его брат.

– Нет, чего мне трусить, – огрызнулся Антон.

– А спорим, твоя футболка уже в камышах? – Сашка протянул ладонь.

– Если ты пойдешь со мной проверять, то я готов спорить, – Антон махнул рукой с намерением закрепить уговор рукопожатием, но в этот момент Сашка отдернулся, плюнул на ладонь и резко, словно плеткой, ударил о ладонь брата.

– Фу, – завопил Антон, – это еще зачем?

– Чтоб уговор запомнился надолго.

Под ногами хрустели пустые панцири черных, вонючих улиток. Песок, подернутый высохшей на солнце тиной, трескался и проваливался, поглощая обувки, словно пасть монстра из фильма ужасов. Они ступали осторожно, боясь наткнуться на змею или водяную крысу. Сашка говорил, что водяные крысы злопамятные, если разрушить ее гнездо или нечаянно наступить ей на хвост, то она непременно оттяпает полноги. А яд водных змей убивает моментально, не успеваешь даже крикнуть. Но кроме этого, в болотистой местности живут мухи, которые чувствуют кровь и летят на ее запах, находят ранку, заползают под кожу и откладывают яйца. А затем, когда яйца вылупляются, личинки мух расползаются по телу и медленно поедают. Но самое страшное и опасное существо ждало их в глубине болотистого островка, плотно засаженного камышами. Если Сашка говорил правду, то кикимора знала о их приближении, наблюдала зелеными глазами и посасывала чешуйчатые губы, представляя, что глодает косточки смельчаков, посмевших явиться в ее владения.

Камыши были выше Сашки почти в полтора раза, а стволы толщиной в два пальца. Антон попробовал сломать один камыш, но не смог даже погнуть. Он пнул его, но тот сначала накренился, а затем резко выпрямился, напоминая о волоске, который он крепил между дверью и косяком. Антону пришлось отпрянуть, чтобы не получить полбу от камыша. Над головой летали стрекозы, но Антон не слышал их стрекота, в ушах звенел комариный писк. Целый рой комаров облепил Антона, острые хоботки нещадно впивались во все части тела. Сашка шел впереди и даже не отмахивался от надоедливых кровопийц, можно было подумать, что его вовсе не кусают. А может быть он подготовился и намазался какой-нибудь гадостью, отпугивающей комаров. Антон сделал широкий шаг, нагнал брата, подался вперед головой, чуть не прикоснулся к спине носом и глубоко вдохнул. Комариной отравой не пахло, но помимо запаха ила, Антон почувствовал еще какой-то еле различимый. Настолько тонкий, что на ум полезли запахи леденцов с корицей, а вместе с тем по спине прошелся морозный испуг, поднял волоски и пощекотал под коленкой. Он нервно оглянулся, боясь наткнуться на взгляд черных пуговиц, прятавшихся в камышах. Он вдруг осознал, что завел сам себя в ловушку, а заодно и брата. Уже сейчас он не понимал в какой стороне выход, вокруг одинаковые коричневые стебли и рой комаров. «Нужно было оставлять засечки» – пришла запоздалая мысль – «чем глубже идем, тем сложней будет выбираться». Он еще раз втянул воздух. На этот раз вышло шумно. Сашка повернулся и поинтересовался, что тот делает.

– Ты не чувствуешь запах?

– Да какой же это запах? Это вонь! – усмехнулся Сашка. – Дышу через раз, чтобы не задохнуться.

– Я не про ил. Вдохни глубоко и резко.

Сашка остановился и со свистом втянул воздух.

– Ну? – вопросительно уставился на него Антон.

– Вроде корица. – Задумчиво протянул он. – Помнишь, как пахло в доме пуговичного человека?

Теперь Антона объял настоящий страх, он оцепенел от ужаса. Конечно он помнил про пуговичного человека и каждый раз вздрагивал от неожиданных звуков, боясь, что к нему тянуться сухие длинные руки. Но пока брат не подтвердил догадки, он надеялся, что корица ему причудился.

– Но тут не может быть пуговичного человека, – тихо сказал Антон, сглотнул и снова нервно обернулся.

– Почему же. Ведь пуговица его до сих пор со мной. – Сашка говорил спокойно. В нем не чувствовался страх. Сунул руку в карман брюк, чуть пошарил и достал черную квадратную пуговицу.

– Зачем ты взял ее с собой? А вдруг он хочет вернуть её и преследует нас? – его голос дрожал и срывался, словно от плача. Но Антон не плакал, слезы не текли по щекам.

– Не успел убрать в тайник. Да ты не бойся, пахнет не пуговичным человеком.

– А чем же тогда?

– Это запах кикиморы. Говорят, так пахли ее духи.

– Духи со вкусом конфет? – с сомнением глянул на брата Антон.

– Не конфет, а корицы. Плохо же ты в школе учишься, братец. У тебя по истории какая оценка? – Сашка глядел на Антона вроде бы надменно, но в то же время во взгляде не было злости, а только добро и забота.

– Тройка, – не уверенно сказал Антон.

– Ну вот и понятно, – улыбнулся Сашка, оторвал от ствола камыша сухой лист и сунул в рот.

– Но это твердая тройка! Почти что четверка, – сказал Антон, – в следующем году точно будет четверка.

– Это кто тебе сказал?

– Раиса Васильевна, учитель истории.

– А вот что я скажу. – Сашка остановился, обернулся, чуть наклонился, чтобы глаза были на одном уровне с глазами Антона. – Не будет четверки, если не знать, что сто лет назад у девушек популярностью пользовались духи с запахом корицы. Считалось, что именно корица приманивает мужчин, словно неприятности на непоседливую задницу.

Так же резко обернулся и пошел дальше, разводя в стороны толстые стебли камыша.

– Это правда? – Антон заикался. Это с ним происходило всякий раз, как он узнавал что-то новое, что-то невероятное. Правда последний раз это было так давно, что из памяти уже стерся тот случай, когда Антону поведали, что кошка может дружить только с кошкой, а собака только с собакой.

Так вот почему отец ушел к другой женщине! От нее пахло корицей! А что же, мама не знала, как надо пахнуть, чтобы от нее не ушел отец?

– А сам то ты как думаешь? Почему по-твоему кикимора утопила много мальчишек, но ни одной девчонки?

– Из-за того, что корица приманивает только мужчин! – выпалил Антон и от этого умозаключения у него закружилась голова.

– Конечно! Ни одна девчонка не пойдет в камыши, даже если учует запах корицы.

Легче не стало, скорей наоборот. Этот запах лишь подтверждал существование кикиморы.

– Значит она существует, – тихо, как бы убеждая сам себя, сказал Антон.

– Конечно, что же я по-твоему вру? – Сашка вновь резко остановился, так, что Антон чуть было не влетел в него. – Думаешь я врун? – Он смотрел строго.

– Нет, – замялся Антон.

– А почему тогда ты сомневаешься в моих словах? Если я говорю, что кикимора существует, значит так оно и есть.

– Да.

– И прекрати отвечать, как мямля, как будто жуешь язык. Ты ведь мужик, говори четко и смотри в глаза.

– Хорошо, – ответил Антон, но глаз не поднял.

– Посмотри на меня.

Антон поднял глаза, на мгновение их взгляды пересеклись. Но вскоре Антон снова опустил глаза.

– Эх, братец. Учить тебя и учить. Ладно, пошли дальше.

Еще минут пять они пробирались через плотно насаженные стволы. Антон отбивался от комаров и внимательно исследовал почву прежде чем ступить. Он не хотел остаться без ноги или умереть от укуса змеи.

Первой вещью, попавшейся на пути, были красные шорты, намотанные на ствол сломанного камыша, словно ткань на факеле.

– Это предупреждение, – сказал Сашка.

Антон тяжело сглотнул. А Сашка продолжил говорить:

– Если хочешь жить, это последний шанс развернуться. Дальше ждет погибель.

Сашка усмехнулся:

– Мы ведь не струсим, братец?

– Нет, – выдавил Антон. Хотя сказать он хотел другое, вернее хотел до тех пор, пока Сашка не задал столь провокационный вопрос. Он бы предложил остановиться и не ходить дальше, черт с этой футболкой, плевать даже, что получит от тети Тани, ведь главное остаться живым.

– Хорошо, так я и думал, – сказал Сашка, сделал шаг, наклонился и поднял маленькую варежку, поросшую тиной и с прищуром сказал, – а она все ближе.

Дальше попадалось больше одежды и обуви, раскиданной по земле или свисающей с камышей. Были шорты и футболки, кроссовки и сандалии, даже встретилась зимняя шапка из собаки, одиноко лежащая на зеленом кирпиче.

– Твой нож убьет её? – спросил Антон.

– Оружие тут не поможет. Думаешь за сто лет не нашлось смельчаков, пытающихся убить кикимору?

– Зачем тогда туда идем мы? Как мы с ней справимся?

– А нам это ненужно. Мы заберем твою футболку и убежим.

Почва становилась вязкой, все сложней вытаскивать ногу из топи. Следов не оставалось, ямки быстро заполнялись водой и заползали тиной.

– Если мы пропадем, нас не найдут, – с испугом в голосе проговорил Антон.

– Я никому не нужен, меня даже искать не будут. А тебя?

Антон услышал в вопросе нотки сарказма. Да, Сашка над ним посмеивался, он задал вопрос, на который прекрасно знал ответ. Никому Антон не нужен. Его, конечно, поищут несколько дней, а может только пару часов, а затем объявят официально пропавшим, спишут на психическое заболевание и забудут. Тогда у Насти появится вторая комната, в которой она сможет хранить косметику. Дядя Миша купит ей обещанное большое зеркало, поставит его в комнату Антона, а его вещи, вместе с кроватью вынесут на помойку. Может тогда и кровать деда выбросят.

– Стоп! – скомандовал Сашка. – Слышишь?

Антон прислушался. Комары все еще пищали, но даже они не смогли заглушить нежное женское пение. До слуха доносились мелодичные слова:

«Милый мальчик, проходи, будешь другом мне в ненастье,»

Антон затаил дыхание, вслушиваясь в слова. В голове вдруг появилось приятное покалывание, сначала в области лба, а вскоре и на затылке. Пение продолжалось:

«Я хочу тебя спасти от издевок и насмешек.»

Антон не заметил, как перестал слышать и различать какие-то другие звуки, кроме женского голоса. Исчезли писки комаров и шуршание макушек камыша. Приятный голос вливался в уши, словно мед в рот, теплый, приятный и сладкий:

«Раздевайся поскорей, сбрось оковы словно гири,»

Он уже не шел, вообще не двигался, стоял посреди островка, заросшего камышами и слушал мягкий голос, а по шее растекалась приятная волна, словно по коже водили пуховым пером.

«Я иду к тебе сквозь тени, сквозь года и сквозь миры,»

Он очутился посреди ромашкового поля, над головой голубое небо, а напротив стоял белый щенок с черным носом. Антон знал, что щенка зовут «Лейла», он сам так назвал.

«Будь же милый верным мне, будь послушным и безвольным.»

На лице появляется безмятежная улыбка, приятные фантазии заполонили мысли, вытесняли опасения и тревоги.

«Раздевайся поскорей, я иду, встречай меня!»

Последние слова сказаны громко, с злостью. Щенок неожиданно превратился в Настю. У нее в руке палка, она угрожающе размахивает ей перед лицом Антона, открывает рот и высовывает длинный, раздвоенный язык. Кричит, но вместо слов слышно только шипение.

Антона словно кипятком окатили. Он вышел из гипнотического состояния, часто заморгал, не понимая почему стоит в зарослях камыша, вместо ромашкового поля.

Запах корицы стал таким сильным и отчетливым, что затмевал даже смрад ила. Во рту было сладко, словно после съеденной конфеты.

Песня повторялась сначала, снова и снова, как заклинившая пленка в магнитофоне, как повторяющееся изо дня в день тарахтения жигуля под окном, как похожие друг-на-друга дни Антона.

А между тем, кроме пения, Антон слышал еще один звук. И этот звук был основным, пение же маскировало его, старалось скрыть за нежным женским голосом. Но Антон услышал. Он уже не разбирал слов песни, он уже не слушал женщину, а вычленял, пробирался через завесу к основному звуку. Это походило на хруст ломающихся веток старых сосен, на множество лопающихся панцирей улиток и на бесконечный шелест листвы, когда тащишь по ней толстый и длинный поливочный шланг. Антон еще раз потряс головой и только теперь осознал, что стоит со спущенными шортами, обувь лежала рядом, а его босые ноги по щиколотку утонули в иле. С него окончательно спало оцепенение, навеянное песней. Он дернул ногами высвобождая их из плена, натянул шорты, схватил ботинки и подбежал к брату. Там, впереди, за Сашкиной головой трещали камыши от натиска чего-то большого и тяжелого, земля потрясывалась, а песня все лилась и лилась, как вонючая, застоявшаяся вода из позабытого ведра.

Сашка стоял чуть впереди, футболка небрежно валялась на земле, кроссовки рядом, но брюки все еще на нем. Пальцы беспорядочно, бездумно теребили заевшую бляху. А еще Антон увидел на камыше, рядом с плечом брата свою белую, мокрую футболку. Он сдернул её и ударил Сашку по руке.

– Ты… ты чего? – Сашка смотрел на него безумными, непонимающими глазами, словно только что очнулся от сна.

– Бежим скорее! Там кикимора! – махнул головой, но и без этого жеста Сашка услышал её приближение. На мгновение обернулся, оценил примерное расстояние, подобрал свою одежду и, вместо того, чтобы бежать, принялся натягивать на себя содранную футболку.

Наконец песня смолкла. То существо, что стремительно приближалось догадалось, что ребята перебороли гипноз. Теперь отчетливо слышны звуки ломающегося тростника и камыша. А еще стрекот и щелчки, но не от стрекоз, а от языка ящерицы или змеи. Большой, водяной змеи, такой, которая не просто кусает ядовитыми зубами, а проглатывает за раз.

Антон уже отбежал на несколько шагов, но заметил, что Сашки позади нет. Развернулся и увидел, как толстый чешуйчатый хвост обвился вокруг талии Сашки и чуть приподнял над землей. Это была не просто водяная змея, а гигантская доисторическая тварь. Таких размеров, которые показывают в фильмах ужасов про анаконд убийц. Хвост, толщиной с тело Антона лоснился, как блин на сковороде. Антон оцепенел от ужаса. Он никогда в живую не видел змей таких размеров. И ведь это только хвост! Он поднял глаза, за голову брата, скользнул взглядом по хвосту, уводящему в камыши. Там, в зарослях висела в воздухе женская фигура, покрытая чешуей. Туловище плавно переходило в змеиный хвост. Она покачивалась, словно водоросли от легкого течения. Раздвинула руками тростники и показалась Антону во всей красе. Зеленые глаза, напоминающие болотную жижу, две дырки вместо носа, безгубый рот и трепыхающийся раздвоенный язык. Темные волосы, больше похожие на собранную в кучу тину, на руках между пальцами перепонки, как у лягушки, а все тело покрыто темно-зеленой чешуей, как у рыбы или змеи. Она надвигалась, а гладкий, серый язык приближался к лицу Сашки.

Антон запаниковал и подумал, что скоро умрет, что это создание проглотит его целиком, как делают змеи и будет переваривать живое, трепыхающееся тело несколько месяцев. Он попятился, не выпуская из виду зеленых глаз. Нога угодила в яму, Антон упал, но встать не смог, пополз, натыкаясь спиной на стебли камыша и ощущая задницей, как втыкаются сломанные панцири улиток. У него было одно желание: поскорее убраться, спрятаться от страшного монстра. Он собирался бежать домой, прыгнуть в кровать, закрыть голову подушкой и пролежать бездвижно несколько дней. Каким-то чудом, неимоверным усилием он смог подняться и побежал, но вскоре вновь упал, лицом в землю. Ил забился в ноздри, попал в рот, запеленал глаза. Антон сплевывал мерзкие комки грязи, продирал глаза. За спиной слышны стоны брата и шелест змеиного тела в камышах. Кикимора не гналась за Антоном, ей хватило одной жертвы.

Антон поднялся на ноги. Последнее падение отрезвляюще подействовало на его мысли. Он задумался, почему Сашка не кричал, а лишь стонал, словно в рот засунули кляп? Возможно ли такое, что хвост кикиморы пропитан парализующим ядом? А может Сашка не кричал потому, что увидел убегающего Антона и подумал, что брат его бросил и не придет на помощь, хоть заорись до потери пульса. Второе больше походило на правду, Сашка разочаровался в нем. Горькая слюна застряла в горле комом, загудело в ушах, а глаза налились кровью. Неужели он действительно готов бросить брата, лишь бы спастись самому? Он затаил дыхание и закрыл глаза, собираясь с силами, чтобы признаться самому себе насколько он паршивый друг. Крепко сжал челюсть, так, что молочный больной зуб надломился и вывалился на язык. Сначала Хвича, а теперь Сашка. Два друга за день. А ведь они единственные, кто оставался у него в жизни. И что делает он? Сдает одного и отворачивается от второго!

Ну уж нет! Пальцы сами собой сжались в кулаки до белизны костяшек. Еще оставалась частичка эгоистичного сознания, которая шептала «зато останешься цел» и подталкивала бежать. Но Антон яростно и безжалостно давил её. Он развернулся, сплюнул под ноги гнилой зуб, наступил на него, вдавил в ил и пошел спасать брата.

Сашка все еще висел в воздухе, только теперь вверх ногами. Брошенный, преданный взгляд бегал по камышам, ища Антона.

– Я тут! – крикнул Антон и побежал к брату.

Сашка заулыбался, глаза заблестели.

– Антоха, найди нож. Он выпал, где-то подомной! – прокричал брат.

Кикимора увидела его, зашипела и подняла Сашку еще выше, так, что теперь до него не достать. Антон быстро нашел нож, обхватил ржавую рукоятку и, прогоняя сомнения, побежал на кикимору, яростно крича, как учил его Сашка.

Один сильный удар вогнал нож по рукоять в толстый хвост. Кикимора взвизгнула, прямо как человек, как Настя, сломавшая ноготь или заметившая на носу красный прыщ. Ослабила хватку и метнулась в заросли. Сашка упал на спину, плюхнулся словно мешок картошки в грязь. Черные брызги ила окропили ноги Антона и стволы камыша.

Они бежали босиком, не обращая внимание на острые панцири улиток, безжалостно впивающихся в ступни. Толстые стволы камыша били по лицам, по плечам, по рукам. Синяки появлялись прямо на глазах. Кикимора не долго горевала о проткнутом хвосте, чуть поскулила в зарослях и решила вернуться, отомстить обидчикам, прихлопнуть хвостом, вогнать по шею в ил и отгрызть головы.

Выскочили из зарослей, Антон споткнулся о корягу, так не кстати торчащую из земли. Упал, растелился на пузе, лицом уткнулся в вонючий ил. Попытался подняться, но ноги не могли найти опору, скользили, оставляя толстые разводы. Он походил на черепаху, застрявшую в грязи, безнадежно перебирающей лапами, но не способной сдвинуться с места. Сашка даже не попытался обогнуть или перепрыгнуть брата, он запнулся о его ноги и упал рядом, обрызгав и без того грязное лицо Антона. Цепляясь друг за друга им удалось перевернуться на спины.

От камышей отделяло несколько шагов, если бы Антон в тот момент мог соображать, не думая о преследующем монстре, то непременно оценил расстояние в три с половиной шага.

Они смотрели в заросли, а оттуда наблюдали за ними. Два зеленых огонька почти у верхушек камыша, почти там, где летали стрекозы, чей стрекот не слышно за комариным писком.

– Вот так! – завопил Сашка, – сюда ты уже не пройдешь!

Кикимора щелкнула языком, прошипела что-то на своем кикиморском языке, бессильно махнула хвостом, срезая верхушки стеблей и исчезла. Шум ломающегося камыша еще какое-то время стоял в ушах. А запах корицы постепенно улетучивался, оставляя зловонию ила.

– Ты видел, как толстый хвост? – первым подал голос Сашка.

– Да, – коротко ответил Антон.

– Никакая это не кикимора, – говорил Сашка, помогая брату подняться. – Змеюка! Женщина-змея! Я видел такую по телевизору, ее держат в клетке в цирке.

Сашка, помимо своих кроссовок и футболки, держал в руке варежку, покрытую илом.

– Ну хоть трофей унес. В коллекции прибыло. – Он не улыбался, в глазах все еще просматривалось застывшее опасение, что кикимора может вернуться, зайти за линию отделяющую островок камыша и сожрать их.

– Выбрось его, вдруг это принадлежало мальчику, съеденному кикиморой.

– Так и есть. От этого трофей еще ценней.

– А вдруг призрак того мальчика будет преследовать нас? – спросил Антон.

– Но ведь пуговичный человек или жена смотрителя кладбищем нас не преследует. Так почему этот мальчик будет? – он выдавил скудную улыбку, – смотрю ты все же вернул свою футболку.

Антон перевел взгляд с варежки на футболку, крепко зажатую в кулаке. Она в черно-зеленых пятнах и воняла илом. «Ну хоть не дерьмом», – подумал Антон и развернул футболку.

– И вот еще что, возьми-ка это. Обмажешь платье Насти.

Сашка поднял грязную банку, валяющуюся под ногами, набрал в нее жидкий черный ил и подал Антону.

– Что сделать? – ошарашено спросил Антон.

– Надо наказать, отомстить. Да так, чтобы запомнила, чтобы на всю жизнь, – он держал наполненную до краев банку на вытянутой руке.

– Она меня убьет! – воскликнул Антон и замахал руками, а для пущей убедительности закрыл глаза.

– Антоха, ты только что сразился со страшной кикиморой, а боишься какую-то там девчонку? – усмехнулся Сашка.

– Тут другое, тебе угрожала опасность.

– Ну а там угрожает опасность тебе! Если не проучишь ее, то она до конца жизни будет издеваться над тобой.

Антон уже не противился, но и банку не спешил хватать.

– Моя философия простая: каждому по заслугам. Бери эту чертову банку, я так долго не могу держать. – Он подался вперед и вложил банку в руки Антона. Она была холодная и скользкая, словно груша без кожуры.

Зашло солнце и выглянула луна, похожая на белое яблоко. Они расстались у некогда красной телефонной будки. Но перед тем достали в расщелине между будкой и асфальтом железную прямоугольную коробку, бывшую когда-то пеналом. Теперь он больше походил на мятый ржавый кирпич, а раньше в него легко помещалось штук пятьдесят фломастеров, столько же ручек и еще можно было впихнуть тетрадку, предварительно свернув ее в трубочку. Антон держал коробку, а Сашка бережно, чтобы не сломать старый механизм, проворачивал замочек. Там лежала фотография с улыбающейся красивой женщиной. Антон не хотел впадать в воспоминания, а потому отвернулся, прогоняя из мыслей образ жены смотрителя кладбища. Сашка сложил в коробку глаз пуговичного человека и варежку, съеденного кикиморой мальчика. Так же бережно закрыл замок и велел Антону убрать коробку под телефонную будку.

Он сунул руки в брюки и, посвистывая, пошел в сторону луны, а Антон домой, через вонючую арку.

Двор опустел, поднялся ветер, небо внезапно заволокли тучи. Горел всего один фонарь, у его подъезда. Антон огляделся, поежился и ускорился. Ему померещилось будто из темноты двора за ним наблюдали неподвижные черные глаза. За спиной зашелестела листва, потревоженная порывом ветра, а фонарь у подъезда заморгал и беспокойно затрещал. Мысленно он все же переместился в далекую ночь, проведенную на кладбище. За спиной гулкие шаги смотрителя, а впереди, маячил тусклый свет луны. Луна часто пряталась за тучи и стволы деревьев, а Антон думал только о том, чтобы она поскорей появилась вновь и больше не исчезала, ведь тогда он мог потерять брата, наткнуться на дерево или на надгробную плиту, скрывающуюся в ночной темноте. В те моменты, когда луна пряталась, темнота резко сгущалась, словно стая мух, облепившая дохлую крысу. У Антона появлялось ощущение, что за ним и за Сашкой наблюдают. И это не смотритель, а кто-то намного опасней. Страх прикасался ледяными пальцами к затылку, пробирался под кожу и зудил, словно рана, покрытая свежей коростой. Подсознательно он знал, что кроме смотрителя их преследуют существа в капюшонах. Они двигались быстро, прыгали по старым крестам и сухим веткам.

Вот и теперь, оглядываясь, всматриваясь в темноту двора, Антона пронизывал страх. Только теперь ему казалось, что за ним наблюдает одно существо, чью фотографию они спрятали под телефонную будку. Если жена смотрителя смогла преодолеть кладбищенскую ограду и найти двор Антона, то ей ничего не стоит выскочить, преградить путь и сжать шею костлявыми пальцами.

В тот момент, когда Антон добежал до подъезда, фонарь ярко вспыхнул и потух. Если бы год назад все жильцы проголосовали за установку железной двери с ключом, а не электронным домофоном, то сейчас, Антону пришлось рыскать по карманам, судорожно выискивая ключ, если бы конечно ему его выдали. Он набрал код, дернул ручку, юркнул в проем и побежал по лестнице. Опасность еще не миновала, чудища могли поджидать под лестницей или на подъездных площадках. Протянуть черные, безжизненные, крючковатые руки, пахнущие сырой землей и утащить. Под ногами хрустели осколки от лампочек, сердце бешено колотилось, а в ушах стоял монотонный гул, как от телевизора, включенного на несуществующий канал, показывающий рябь. Он барабанил по двери так громко и так часто, что у соседей на два этажа выше, залаяла собака.

Дверь открыла тетя Таня. Схватила Антона за плечо и затащила в коридор. Сначала влепила подзатыльник, а уже потом сказала, что стучать так громко нельзя. Говорила в свойственной ей манере: гневно и нетерпимо. Дождалась пока Антон снимет обувь, втолкала его в зал. Свет был выключен, но от работающего телевизора расплывалось голубое свечение, достаточное, чтобы видеть сидящего на диване дядю Мишу. Косые глаза глядели на Антона.

– Иди в свою комнату, и чтобы я не слышал тебя до утра, – сказал он заплетающимся языком.

На столе стояли пустые бутылки и грязные тарелки. Стоял тягучий, горький запах от сигаретного дыма.

– А о том, что ты убежал от сестры, поговорим завтра! – грозно сказала тетя Таня и влепила еще один подзатыльник, немного слабее предыдущего.

Антон зашел в комнату, поставил на стол банку, обернутую пакетом, найденным там же, во владениях кикиморы. Эти двое были на столько пьяны, а ярость так сильно захлестнула головы, что они даже не обратили внимание на странный пакет в руках Антона.

Крышка открылась с хлопком, по комнате быстро распространился смрад ила, улиток и дохлой рыбы. Или как бы сказал Сашка гнилой плоти ребят, разорванной одежды, ногтей, волос и перемолотых костей. Он закупорил банку, открыл окно и вдохнул запах улицы. Луна окончательно скрылась за тучами, а вдалеке, где-то над недостроенной городской больницей искрились молнии.

Антон лег в одежде. Раздеваться рано, ему предстояло исполнить задуманное. Пока Настя спит в чистой постели и розовой любимой пижаме. Он дождется пока замолкнет телевизор, захлопнется дверь в комнату тети Тани и дяди Миши, а пружина в их кровати протяжно скрипнет и тогда выйдет вершить правосудие.

Под кроватью не было привычной суеты хомяка, зато перед глазами появился его образ. Он лежал в куче других хомяков, в большом чистом аквариуме, улыбался и думал об Антоне. Ему стало до того тоскливо, что сполз с постели и вытянул из-под кровати пустой аквариум, пахнущий хомяком. Опустил в него руку, провел пальцем по изгрызенной коряге и по домику с вырезанной дыркой. На душе стало скверно, он убрал аквариум и достал из дальнего угла коробку с игрушками. Порылся и выудил плюшевого медведя, в чьей спине зашита маленькая лампочка-спасительница электриков. Дальше бы он заплакал, погрузился в воспоминания, начал опять себя жалеть и, уткнувшись в подушку, проревел всю ночь, но за дверью раздались шаги. Тетя Таня волочила больную ногу, шаркая по полу. Телевизор замолк, а вскоре захлопнулась дверь спальни тети Тани и дяди Миши и скрипнула кровать. Антон слышал эту последовательность звуков каждый вечер, перед сном. Пока это не произойдет он не мог уснуть, сжимал подушку, закрывал уши, думал о прошлом и мечтал о будущем. Он знал, что уже через пять минут они будут спать как хорьки.

Тихонько, бесшумно вошел в спальню Насти. У нее включен ночник, на потолке светятся желтые звезды, в комнате тепло и пахнет полевыми ромашками. Она спала на спине, простыня скаталась в ноги. Антон навис над ней, загораживая свет ночника, уставился ей в лицо. Никогда еще он не смотрел на неё спящую, безобидную, не ворчащую. Открыл банку. Кошка подняла голову, услышав хлопок, потянулась, свернулась клубком, упершись головой в левую ногу Насти.

«Проучу обеих», – решил Антон и наклонил банку.

Первая, большая капля упала на кошку. Шмякнула, словно только что сваренная манная каша о тарелку. Кошка вскочила и молча убежала. Антон слышал, как она бегала по квартире, пытаясь освободиться от липкой, зловонной массы. А дальше ил равномерным слоем лег на Настины ноги, живот, грудь и только когда жижа прикоснулась к лицу, она проснулась.

Лежала бездвижно, выпученными глазами наблюдая за банкой в руке Антона. А когда последняя капля упала на лоб, Настя поднялась, села на кровати и беспомощно завопила, вытирая руками лицо. Но от ила не так-то просто избавиться, это конечно не мазут и не клей, но дрянь еще та. Она терла рукавами по лицу, но только размазывала грязь.

В комнату забежали её родители и застыли у порога. Полоумные взгляды вперились в кричащую Настю. Антон тихонечко стоял у окна, в шаге от Насти и торжествующе глядел на содеянное, словно художник на законченную картину, угробившую три года его жизни.

Первым очнулся её отец. Он медленно перевел взгляд на Антона, затем на банку, лежащую под его ногами. Из нее все еще вытекала черная жижа. Толкнул плечом тетю Таню, выводя её из состояния транса и выдавил заплетающимся языком:

– Похоже он свихнулся окончательно.

Тетя Таня громко сглотнула, сделала нерешительный, короткий шаг и пролепетала тоненьким голоском, словно Дюймовочка только что осознавшая, за кого её выдали за муж.

– Что это? Чем ты облил мою доченьку?

Губы у нее дрожали, словно лепестки хризантемы на ветру, шея набухла и походила на толстый, жилистый пень. Антон видел, как у нее надулись вены на висках и шее. Огромные, синие, пульсирующие, словно живые мерзкие черви, копошащиеся в банке.

– Да это же ил, ты что не чувствуешь? – говорил дядя Миша. Его голос был спокоен, сдержан, хоть и пьян. Антон отметил, что он говорил ровней и понятней, нежели утром, когда грозился воспитать Антона ремнем. Неужели вид Насти отрезвил его? Или это сделал её дикий, противный визг? А может резкий запах ила, выпущенный из банки, словно джин из лампы. Зловонный джин. Антон хихикнул, да так, что это не укрылось от взгляда дяди Миши.

– Погляди-ка, он ещё и смеется. Подлец! – все так же спокойно сказал он, протягивая звук «е» на последнем слове, словно какой-нибудь певец на распевке.

– Ил? – тихо, все еще не придя в себя, проговорила тетя Таня. Испуганный взгляд бегал по телу Насти, будто проверяя, все ли части тела на месте, не отрезал ли чего Антон.

Она макнула палец в жижу, растекшуюся по ночной рубашке и поднесла к носу.

– Ил! – утвердительно, но все еще растерянно сказала она.

Настя кричала, слезы текли по щекам. Тонкие, соленые ручейки пробивали дорогу в начавшей застывать темной маске. Тетя Таня села на кровать и обняла дочь. Так крепко, что у Насти хрустнул позвоночник, а из горла вырвался звук, напоминающий хрип или задыхающийся кашель.

– Доченька моя, миленькая, – залепетала она, качаясь из стороны в сторону и качая Настю, – не плачь, ты у меня красавица. Сейчас пойдем в ванну и вымоем тебя под душем. А ночную рубашку постираем три раза.

Она грозно взглянула на Антона, через Настино плечо.

– А братца твоего накажем. Да так, что он на всю оставшуюся жизнь запомнит. А потом сдадим в психушку, где он проведет остатки никчемной жизни.

Антон слышал её, но не слушал. Он думал лишь о том, что наконец отомстил кикиморе за все годы издевательств. Улыбка не спадала с лица, а блеск в глазах не тускнел. Даже когда его пороли ремнем и ставили в угол на колени на сухой горох, он не проронил ни звука, а улыбка нет-нет, да проскакивала через скупые слезы физической боли.

Когда отмыли и успокоили Настю, она потребовала забрать у Антона хомяка и скормить его кошке. Тетя Таня исполнительно залезла под кровать, небрежно толкнула аквариум, да так, что он перевернулся и разбросал по полу разорванную газету. Настя держала на изготовке кошку и улыбалась, представляя, как Антон взвоет, когда хомяк лишится головы. Но кошке суждено было остаться без позднего ужина, а Насти засыпать без удовлетворенного чувства мести. И только Антон в эту ночь засыпал радостным.