Тетя Таня исполнила обещание. Утром поехали в больницу.

Моросивший всю ночь дождь оставил на дороге черные, глубокие лужи, а в воздухе удушливый земляной запах. Изредка, лениво громыхала ослабевшая гроза, да падали редкие и мелкие капли. Дядя Миша иногда поворачивал рычаг, дворники размазывали по стеклу капли, оставляя грязевые разводы.

– Я тебе много раз говорила, пора менять эти щетки! Они старые и лысые, – сокрушалась тетя Таня. – Не ровен час в аварию попадем.

Она сидела на переднем сидении, напряженно смотрела в лобовое стекло, словно штурман, высматривающий безопасную дорогу, прокладывающий маршрут между ухабами, глубокими лужами и посылающий мысленные сигналы водителю. Сухая, жилистая рука цепко держалась за ручку над дверью, а вторая придерживала бумаги, лежавшие на коленях. На верхнем листе размашистым шрифтом написано: «История болезни Антона Коляжного». На тете Тани джинсы, цвета затянутого серыми облаками неба и черная кожаная куртка, с вышитой розой на груди. Она запросто могла сойти за байкера, если бы не обвислые бока и толстая задница, которую не выдержит ни один мотоцикл.

Антон сидел на заднем сидении один. Рядом лежал небольшой чемодан с вещами. В багажнике не нашлось для него места, там были ящики с землей и цветами. После больницы они поедут на дачу и высадят молодые, не окрепшие цветы в теплицу, но это будет без Антона, его оставят с другими сумасшедшими. На ручке чемодана нацарапаны узоры, а на боку толстый порез из которого торчали розовые носки. Через порез не видно, что на одном носке дырка, через которую у Антона постоянно вываливался большой палец, напоминая хомяка, выглядывающего из норы. Антон подумал: «И почему я сначала надеваю этот носок на правую ногу, и только когда высовывается большой палец, переодеваю на левую? Ни разу не угадал.» Впихал палец в порез на чемодане и протолкнул носки поглубже, чтобы ненароком не вывалились.

Конечно Антон переживал за себя. Он понимал куда и зачем его везут. И он помнил слова маленького толстого дядьки, о том, что если попадаешь в больницу второй раз, то уже навсегда. Ему не нужно было напрягать память, чтобы увидеть образы двух братьев десяти лет, ходивших по больнице с опущенными головами, понурыми лицами и всегда держащими друг друга за руку. Они даже в туалет не ходили по одному. Врачи наряжали эту двоицу в голубые девчачьи платья, заплетали волосы в тонкие маленькие косички и ночами выпускали в коридоры пугать врачей из других отделений или охранников, глазевших в камеры. Врачи считали, что у них получается спародировать сестер-близняшек из фильма «Сияние». За все то время, что Антон пробыл в больнице к этим двоим ни разу никто не приехал, впрочем, к Антону тоже, но он то через четыре месяца выписался, а они остались. Толстый дядька говорил, что они в больнице уже второй раз. Антону представилось, что он хорошо впишется в их компанию, станет третьим братом, возьмет одного из них за руку и проживет с ним бок-о-бок до конца жизни. Вот только платье надевать не хотелось.

Хоть он и волновался за себя, свое будущее проведенное в больнице среди дураков, но паники не было, не было и того щемящего чувства в животе, которое появляется в минуты отчаяния и понимания безнадежности положения. Возможно сказывалась усталость от бессонной, мучительной ночи. Он вымотался и готов был уснуть прямо в машине, обнявши чемодан, вместо подушки.

Иногда проскакивали тревожные мысли. Например, найдет ли Хвича новую семью и если найдет, то какой она будет. Она обязательно должна быть дружной, любящей, заботливой и без кошки. Когда удавалось придумать подходящую семью для Хвичи, в мысли проникал Сашка, и тогда Антон переживал за него. Сашка несомненно потеряет брата, будет искать, волноваться. А в один из вечеров подойдет к дому, встанет под окном в комнату Антона и бросит камень. Окно задребезжит и колыхнется, как водная гладь от ветра. Сашка немного подождет, а затем кинет второй, третий и будет бросать до тех пор, пока не разобьет.

Антон очень хотел, чтобы именно так и было. Он положил голову на чемодан, ладони сложил лодочкой и просунул под щеку. Сашка обязательно его найдет, вытащит из больницы, и они сбегут далеко-далеко, может даже в другой город, где-нибудь на берегу моря. В это мгновение, Антон больше всего на свете хотел оказаться на берегу теплого моря. Чтобы голые ступни утопали в нежном песке, а накатывающие волны щекотали лодыжки. Чтобы шумели чайки, перекатывались крупинки песка от напора воды, а справа стоял Сашка, глядел вдаль и рассказывал удивительную историю про затонувшее золото пиратов.

Перед закрытыми глазами начали появляться красочные, живые кадры. Они сменяли друг друга, словно кинопленка, оживляя неподвижные картинки. Вот Сашка бросает канат с крючком в окно палаты. Вот Антон ловит канат, цепляет за батарею и словно ниндзя из мультфильма про черепашек спускается со второго этажа. А дальше море… Но Антон видел его только по телевизору и не мог в полной мере насладиться его образами, а потому он раз за разом просматривал кинофильм про побег из больницы, пока не уснул.

Проснулся от хлопков по щеке. Тетя Таня нервно вздохнула и резко сказала:

– Просыпайся. Почти приехали.

Они стояли на светофоре, за которым поворот во двор больницы. Машинам горел красный свет, а пешеходом мигал зеленый человечек. На дорогу вышла горбатая старушка с синим зонтиком в горошек.

– Ну, старая колоша, – сказала тетя Таня, – куда ты лезешь? Не успеешь!

Антон пододвинулся к боковому окну, протер запотелость и через прилипшие к окну капли посмотрел на старушку. Шла она медленно, даже детсадовец смог бы понять, что с такой скоростью никак не успеть перейти дорогу. У нее подрагивала рука, державшая зонтик. Редкие капли падали на брезентовое покрытие, разбивались и ручейками скатывались с краев. Во второй руке у нее была трость, перевязанная синей изолентой посередине, и толстая сумочка.

– Посигналь ей! Пусть идет обратно, – тетя Таня придвинулась к краю кресла, протянула руку к рулю и вдавила клаксон.

Её примеру последовало еще несколько водителей. Под канонадой из разнообразных, но одинаково мерзких сигналов, старушка продолжала идти. Она даже не изменилась в лице, словно не слышала гневна водителей.

– Вот, старая кобыла, – тетя Таня крутила рычаг открывания окна обеими руками.

– Не надо, Таня, – сказал дядя Миша, – вдруг кто услышит из врачей.

Тетя Таня оставила рычаг и повернулась. У нее горели уши.

– Ты что же, меня стесняешься? – она судорожно качала головой и это походило на метание маятника, не знающего как остановиться.

– Нет, – тихо сказал дядя Миша, – просто не удобно перед коллегами.

– Не удобно ему! Может мне вообще из машины выйти? – Её руки метнулись ввысь, почти дотронулись до крыши машины. Она ёрзала на сидении, словно ей что-то мешалось, словно в задницу вцепилась блоха. – Так ты скажи, я выйду.

– Уже почти приехали, – сказал дядя Миша как-то грустно и подавлено.

– Вот и молчи, крути баранку! Поехали, чего встал?

Пока тетя Таня закатывала истерику, кто-то из водителей, помог старушке перейти дорогу. Теперь она стояла на тротуаре, копошилась в сумочке, а зонтик висел за спиной, напоминая шляпку мухомора. Синего и старого.

Старенький Фольксваген Жук резко остановился, разбрызгивая лужу на парковке двора больницы для душевнобольных. Антон ударился лбом о спинку кресла, тетя Таня дернулась вперед, но ремень безопасности натянулся, словно струна и вернул её обратно. Если бы она не пристегнулась, то наверняка расшибла лицо, сломала нос и лишилась пары зубов.

Так дядя Миша показывал свой характер и недовольство поведением своей жены.

– Ты что дурной? – сказала она и хлопнула его по плечу.

На дощечке, приколоченной к стене, черной краской начерчена фамилия дяди Миши. Это его персональное место. Такие были почти у всех врачей. Рядом с дощечкой, на стене, красным фломастером дописано: «мразь». Антон улыбнулся. Третий раз он видел эту надпись и третий раз слышал, как дядя Миша в полголоса бранился.

Тетя Таня сказала:

– Ну а чего ты ругаешься? Наверное, тем, кто это писал, виднее. Они-то точно знают, что ты из себя представляешь.

Дядя Миша злобно глянул на нее, но ничего не ответил, зато хлопнул дверью, выходя из машины. Антон подумал, окажись сейчас у дяди Миши в руке зонт, а рядом бездомная собака, то он выместил на ней злобу и недовольство тетей Таней. Но зонта и собаки не оказалось, дядя Миша молча пошел к крыльцу.

Антон сам тащил чемодан. Волок по сырому асфальту, оставляя серую дорожку и две неглубокие полоски от металлических ножек. Он не думал, что у него так много вещей и считал, что достаточно было взять футболку, шорты да кеды, чтобы ходить по длинным коридорам больницы. Он даже не подумал о зимней одежде, скомканной и скиданной в чемодан жесткой рукой тети Тани.

На стене у крыльца нарисован доктор Айболит и зайчик с перевязанной головой. Картинка казалась бы вполне подходящей для детского отделения больницы умалишенных, если не знать, что Айболит лечил исключительно зверей. А поскольку художники не могли не знать о специализации Айболита, сомнений не было – эта картинка насмешка над больными. Антон еще в прошлое посещение отметил, что у зайчика оторвано одно ухо, а у Айболита из кармана халата торчал серый ремешок, уж очень похожий на второе ухо бедного зайца.

Глядя на табличку, с названием клиники, Антон подумал: «зачем разделять детское отделение от взрослого, если в итоге всех держат в одной больнице?»

С дядей Мишей поздоровался охранник и разрешил не надевать бахилы. Взглянул на Антона и с сочувствием покачал головой. Антон показал ему язык.

Они подошли к ближайшему кабинету, всего в десяти шагах от каморки охранника. На двери написано: «Старший врач отделения – Чехов Петр Борисович». Дядя Миша поправил галстук, выпрямил спину, поднял подбородок и вошел не стуча. Антон с тетей Таней остались в коридоре, сидеть на коричневой кушетке, напомнившей Антону историю, приключившуюся много месяцев назад.

Дядя Миша в белом халате встречал их у порога. Охранник делал вид, что читал газету, сам же украдкой наблюдал за Антоном поверх газеты. Тетя Таня в то утро нервничала, от нее пахло валерьянкой, а на голове, в волосах торчал гусиный пух из подушки. Дядя Миша проводил их до кабинета старшего врача и велел ждать. Кроме них тут была женщина с синими мешками под глазами, взъерошенными волосами и измазанными помадой губами. Она сидела на кушетке, махала ногами и держала за руку бабушку в очках.

Антон с тетей Таней ждали стоя – кушетка всего одна и только на двоих. Не прошло и минуты, как бабушка решила заговорить.

– Вот не знаю уже куда её вести. Во взрослом отделении отказываются принимать, говорят, что несовершеннолетняя.

Тетя Таня нахмурила брови и взглянула на бабушку исподлобья.

– Можно подумать, такое понятие как «совершеннолетний» применим для таких. – Бабушка вяло хихикнула, так словно оправдывая свои слова.

Тетя Таня молчала, а Антон с интересом смотрел на странную женщину, напомнившей ему джокера из супергеройского фильма.

– Вы вот тоже привели сына, – решила бабушка, а затем запричитала, словно молитву, – эх, я бы ни за что её не сдала, если бы не соседка. Ей вздумалось обвинить мою дочурку в убийстве кошки. Да каком убийстве! – она подняла палец и помахала им в пустоту, – ритуальном!

Тетя Таня прищурилась, открыла рот и вздохнула, хотя больше это походило на зевоту. Достала из кармана куртки носовой платок и вытерла нос. Антон решил, что она это сделала только для того, чтобы хоть чем-то занять руки, без конца елозившие по карманам.

– Надо же такое придумать! – разгорячилась бабушка и теперь говорила с возмущением, – чтобы моя дочурка оторвала голову кошке голыми руками!

Тетя Таня вздрогнула и покосилась на руки Антона, словно оценивая их силу.

– Да она самый безобидный человек на земле! – выпалила бабушка на одном дыхании и топнула ногой по полу.

Одновременно с топотом приоткрылась дверь старшего врача и из нее выглянул дядя Миша. Махнул рукой, приглашая войти без очереди. Уже заходя в кабинет, Антон почувствовал прикосновение к ладони. Он обернулся и встретился взглядом с отекшими глазами женщины. Потрескавшиеся губы кровоточили, а десна и язык были черными, словно плесень на хлебе. Она улыбалась так широко, что казалось ей в рот легко бы поместилась ладонь.

Зайдя в кабинет обнаружил зажатый в ладони черный овальный предмет. Тогда он не придал значение, просто бросил на пол, но теперь, по прошествии времени и после пережитого кошмара в доме пуговичного человека, он мог предположить, что то была пуговица. Возможно он ошибался и то была просто конфета или камень, а может деталь от какой-нибудь сломанной игрушки. Да это могло быть все что угодно, даже зуб той сумасшедшей женщины. Но перебирая все возможные варианты, Антон не мог отделаться от мысли, что там была пуговица. Черная, овальная, такая же лежала на тумбе возле зеркала перед которым пуговичный человек пришивает глаза…

Дверь открылась, тетя Таня соскочила с кушетки со словами: «ну наконец» чем и вернула мысли Антона из прошлого.

Первым делом, как вошли в кабинет, Антон осмотрел пол, вспоминая куда укатилась пуговица, когда вывалилась из его ладони. У стены стоял шкаф, а под ним узкая черная щель. Даже если встать на колени, положить голову на пол не получится разглядеть что под шкафом. Тут нужен фонарик, такой как у Сашки, мощный, распугивающий мрак. Антон мысленно выругался и поднял взгляд.

За столом сидел толстый мужчина, с пучками светлых волос по бокам головы. Глаза маленькие, заплывшие жиром и походившие на свинячьи, уши красные, словно их только что трепали. Он нисколько не изменился за то время, что Антон его не видел – от него так же несло гвоздикой, а улыбка вызывала отвращение.

– Присаживайтесь на диван, – сказал он.

Антон бросил чемодан у двери и плюхнулся на мягкий, потрепанный диван.

– Не красиво себя ведешь, – прошипела на него тетя Таня, а толстый врач рассмеялся, хрюкнул и утешающе сказал: – Ничего, ничего, им можно.

После непродолжительного молчания, в ходе которого тетя Таня умещала свою задницу рядом с Антоном, доктор продолжил говорить:

– Ну-с и как у нас дела? – он смотрел на Антона.

Ответил дядя Миша, хотя рот открыла тетя Таня, желая поскорей рассказать зачем они снова привезли Антона.

– У него ремиссия. Кроме того, проявляется агрессия к…

– Да? – перебил толстый врач и нахмурил брови. Взял ручку, поднял ее на уровень глаз и глядел на Антона через ручку. – И как же она проявляется?

– Вчера, например, – он напал на сестру. – Влезла в разговор тетя Таня.

Врач поднялся с кресла и подошел к Антону.

– Зачем же ты, Антон, это сделал?

– Затем, что она кикимора! – закричал Антон, да так громко, что врач невольно отступил и запрокинул голову, словно боясь, что на него могут попасть слюни Антона. Тетя Таня отреагировала молниеносно – влепила такой подзатыльник, что у Антона из глаз пошли искры, а в шеи что-то хрустнуло.

– Вот, видите, – сказал дядя Миша и протянул ладонь к Антону, так, словно указывал на того, кто виноват во всех его бедах и бездумных решениях, в том числе решении жениться на тете Тани. Рука напряжена, пальцы плотно прижаты и потрясываются.

– Зачем же так кричать, Антон. У нас так не принято, ты ведь знаешь правила. – Доктор вернулся на рабочее место, залез в ящики под столом, немного пошарил и вытащил красный ежедневник. Сунул ручку в рот, полистал ежедневник, поднял взгляд на дядю Мишу, – а таблетки принимаете?

– Так нет, – растерянно произнес он, – месяц пропили после лечения, как договаривались и прекратили.

– А ведь я говорила, – укоризненно сказала тетя Таня, зло посматривая на мужа.

– Вы должны понять, у меня сейчас нет свободных коек. – Он слюнявил палец и перелистывал листы. – Вот, всё занято.

– Посмотрите еще раз, может все же найдется? Хоть самая захудалая. Нам подойдет даже матрац в каморке, – заискивающе сказала тетя Таня.

Врач пальцем зажал лист и посмотрел на тетю Таню всего несколько секунд, но Антон успел взмокнуть и испугаться за свою жизнь. Ни в машине, ни дома он так не боялся, как в этот момент. Именно таким задумчивым взглядом – что был у врача – смотрят, когда обдумывают важное решение. Антон почувствовал, что в этот момент решалась его судьба. Не тогда, когда его, вместе с чемоданом, затолкали в машину и не тогда, когда он выливал на Настю ил, а теперь. Его судьба, его жизнь в руках этого толстого, маленького врача.

– Ну хорошо, – улыбнулся он. – В пятой палате лежит парень. Он совсем плох, со дня на день должен отдать концы. Ты ведь у нас не из брезгливых? – усмехнулся он, переведя взгляд с тети Тани на Антона.

– А если оклемается? – встревожено спросил дядя Миша.

– То я назову это чудом и побегу в церковь неистово молиться, – он засмеялся, хрюкнул и замолк.

Тетя Таня и дядя Миша переглянулись, кивнули друг-другу, и дядя Миша осторожно спросил у врача:

– Можно как-то ускорить процесс освобождения койки?

Даже не задумываясь он ответил:

– Это как же? – чуть склонил голову.

– Ну, – замялся дядя Миша, – как обычно поступаем, когда нужно место.

– Ты это на что же меня подбиваешь? – спросил он.

Дядя Миша тупо уставился на него, а заем перевел непонимающий и бессильный взгляд на тетю Таню.

– Ну вот что, – Он засунул блокнот в стол, поднялся с кресла и подошел к ним. – Я думаю вы потерпите. Там ждать не больше двух дней. – Он похлопал дядю Мишу по плечу и пошел к двери, – За это время не только койка освободиться, еще мы выбросим одежду покойного из шкафчика и заменим простыни. А пока попейте таблетки, что я выписывал в прошлый раз, они его успокоят, снимут напряжение, сделают безвольным.

Он открыл дверь, встал на пороге и, улыбаясь, указал на выход.

Уже на улице, еще не дойдя до машины, тетя Таня высказала свои возмущения:

– Ну что помог твой друг? – интонация была насмешливая.

– Я не думал, что он такой прогнивший. Всегда же освобождал койки, когда кому-то надо, – рассеяно сказал он.

– Так там не простым людям, не таким как ты. Дурак, правильно про тебя написали. – Она кивнула на стену.

– Ну ладно тебе, поживет пару дней с нами. Чего так не терпится избавиться? – он разблокировал двери машины.

– А ты забыл, что он вчера с Настей сделал? С твоей дочкой, а? А если бы это не грязь была, а нож? – опершись на дверь машины, нервно высказывала она.

– Это был ил, – поправил её Антон.

Тетя Таня злобно глянула на него, потом на дядю Мишу:

– Вот! – взмахнула руками, словно раскидывала пшеницу по полю, – как разговаривает со старшими!

Она поддала подзатыльник и приказала сесть в машину.

Антон стерпел удар, забросил чемодан на заднее сидение, забрался и захлопнул дверь.

– Ну и куда теперь? – спросил дядя Миша.

– Завезем этого домой, а потом на дачу. Не хочу, чтоб он под ногами путался. – Скомандовала она.

Ехали молча. Антон смотрел в окно на пешеходов и на бездомных собак, сидящих на всех перекрестках.

Его высадили около старой телефонной будке, во двор заезжать не стали, чтобы лишний раз не крутиться – как выразился дядя Миша.

Антон подождал пока машина скрылась за поворотом и поволок чемодан к арке. Не успел он до нее дойти, как услышал знакомый голос:

– Эй, братишка, что у тебя там?

– Сашка! – обрадовался Антон, бросил чемодан и застыл с глупой, бесхитростной улыбкой.

Он стоял у телефонной будки, на нем вельветовая кепка, черные брюки и белая футболка. За ухом папироса, а в пальцах серебристая зажигалка.

– Да так, вещи мои, – Антон пнул чемодан.

– В психушку сдают? – Сашка подошел ближе, он смотрел на чемодан.

– Ага, – Антон горько вздохнул, продолжая улыбаться.

– А чего лыбишься, как будто тебя в цирковую труппу приняли, и ты уезжаешь на гастроли в Париж?

Сашка поднял чемодан, потряс и отбросил к стене.

– Не много у тебя пожитков, – заключил он. – Что думаешь делать?

– Не знаю, – сказал Антон и пошел подбирать вещи, выпавшие из чемодана.

– Оставь их, – одернул его Сашка, – это все мелочь. Как думаешь, когда вернутся твои родственники?

– Они на дачу поехали, а значит не раньше, чем через четыре часа.

– Пойди домой, собери самое необходимое и выходи сюда. Я буду ждать тут. Достану пока трофеи.

– А зачем? – поинтересовался Антон.

– Будем сбегать, – сказал Сашка и закурил сигарету.

Антон выпучил глаза, улыбка стала шире. Он побежал в арку, но вернулся:

– А с этим что делать? – спросил он, указывая на чемодан.

– Отдай бомжу. Тебе это больше не нужно.