Глава 1

Клер стояла около дома. На ней была светло-зеленая мужского покроя блузка, и она не защищала ее от холодного ветра. Она замерзла, сгорбила плечи и скрестила руки.

Это было в субботу, после полудня, двадцать минут спустя после телефонного звонка Генди Мак-Кея. Клер видела, как Паркер открыл дальнюю створку гаража и влез в машину. Как это он мог путешествовать без всякого багажа, даже без мешка со спальными принадлежностями? Она подумала: “Неужели мы столь же таинственны в их глазах, как и они в наших?”

“Понтиак” задним ходом выехал из гаража и вырулил на аллею. Когда машина остановилась, ее левая сторона была обращена к Клер. Паркер опустил стекло и крикнул:

— Я позвоню вечером, но не знаю когда.

— Хорошо.

“Понтиак” проехал по аллее, свернул на шоссе. Клер так и продолжала стоять около дома, она потирала озябшие руки и смотрела на машину, а когда та исчезла, она улыбнулась и внезапно подумала: “Теперь он действительно мой!”

Она отбросила эту мысль, снова улыбнулась и пошла в дом, чтобы согреться и немного рассеяться. Она приготовила чай. Но что означали эта ее улыбка и мысль, в глубине души она знала.

Они хотели сказать, что теперь дом стал “не таким, как прежде”. Она вошла и на минуту остановилась на кухне, прежде чем взяться за чай, и молчание дома тоже стало другим. Другим по сравнению с прошлой неделей, когда Паркер еще не приезжал сюда. В течение этих нескольких дней, между ее переездом и приездом Паркера, это был лишь дом, купленный одинокой женщиной. В течение четырех дней, которые он прожил тут, это стал “их” дом.

Теперь, когда Паркер поставил на него свою марку, но его самого больше не было, это был дом, в котором она ждала своего мужчину, это было явным различием.

Должен ли появиться незнакомец? Она старалась не думать об этом, потому что Паркер торопил ее и настаивал, чтобы она уехала из дома и перебралась в отель, но теперь, когда он уехал, она могла спокойно размышлять, почему он настаивал на том, чтобы она уехала, и о том, существует ли вероятность их появления здесь, и чем это угрожает Паркеру.

Она надела куртку, обошла дом, закрывая двери и окна, потом прошла в гараж, открыла ворота и задним ходом вывела синий “бьюик”. Тут она обнаружила, что нет никакой возможности запереть гараж. Засов существовал, но не было замка. Она почувствовала гнев против агента, который продавал ей дом, забралась в машину и уехала.

В пяти километрах от дома находился маленький городок, но он был слишком мал для осуществления ее плана. Город, который ей подходил, находился в двадцати километрах.

Первую остановку она сделала перед лавкой, в которой купила два висячих замка, по одному на каждую дверь гаража. В справочнике в магазине она узнала адрес торговца спортивными принадлежностями.

Сперва ей показалось, что она ошиблась. Повсюду виднелись лишь приспособления для рыбной ловли, висевшие на стенах и свисающие с потолка. Продавец — маленький толстяк, который подлетел к ней, лавируя среди всего этого хлама, сам был похож на рыбу, с его круглой плешивой головой и большими очками.

— Да, мисс? Что угодно?

У него была манера ежеминутно потирать себе руки, создавая впечатление, что он собирается надуть клиента.

— Мой муж хочет, чтобы я отправилась вместе с ним на охоту, — пояснила она, — так что мне необходимо ружье. Вы продаете ружья?

— Разумеется, вот сюда, прошу вас.

Дверь в глубине магазина, вся увешанная крючками, вела в другое помещение. Ружья и пистолеты были повсюду. Сгруппированные по принадлежности для охоты, для стрельбы в цель и просто спортивные. На стенах висели фотографии животных: серны, олени, кабаны.

— Мистер Амбервилл? Господин Амбервилл, эта молодая дама хочет купить ружье. Мистер Амбервилл займется вами, мисс.

Специалист по рыбной ловле вернулся в свой отдел, а мистер Амбервилл с улыбкой приблизился к ней. Чуть моложе коллеги, очень тонкий, с угловатыми чертами лица, он был любезен, но сдержан.

— Ружье? — поинтересовался он. — Для подарка?

— Нет. Муж хочет, чтобы я пошла с ним на охоту, так что мне необходимо приобрести ружье.

— Понимаю.

Она посмотрела вокруг и увидела ружья, стоящие в станке.

— Вот это, что это такое?

— Эти? Это “Ремингтон шестьдесят шесть”, оно дальнобойное. Вот для него пули, калибр тридцать восемь, полдюйма длиной. Для дамы оно довольно тяжелое.

— А что надо сделать, чтобы выстрелить?

— Ничего, оно заряжается автоматически.

— Я могу посмотреть?

— Разумеется.

Все остальные ружья, которые она осмотрела, были более легкими и короткими. Она слегка смутилась, когда ей пришлось двигать плечами и прицеливаться, но ей показалось, что это ружье она будет хорошо держать.

— Я беру его, — сказала она.

— Очень хорошо. А боеприпасы?

— Да, пожалуйста.

На обратном пути ей стало страшно: враги Паркера могут уже поджидать ее в доме, и в ней шевельнулось возмущение против Паркера: он поставил ее дом, ее жизнь под угрозу. Возмущение прошло, но страх остался, и, не доезжая трех километров до дома, она поставила машину на обочину и достала из коробки ружье.

С четверть часа ушло у нее на разглядывание ружья и на чтение данной ей инструкции, как пользоваться им, потом она зарядила его. Положив ружье на заднее сиденье дулом, направленным на правую дверцу, она тронулась с места и поехала теперь гораздо медленнее, часто и осторожно оглядываясь, опасаясь как бы случайный толчок не спровоцировал случайный выстрел.

В доме никого не было. Она заперла обе двери гаража на купленные замки, потом вошла в дом через кухню, прошла по коридору и вернулась в гараж через внутреннюю дверь, чтобы забрать ружье. Не зная, что с ним делать дальше, она положила его на диван в гостиной.

Потом посмотрела на телефон, но он молчал.

 

Глава 2

Ночью после двух часов зазвонил телефон, она спала в кровати. У нее было два аппарата: один стоял в гостиной, другой на ночном столике у ее изголовья. Она сняла трубку после первого же звонка и сказала:

— Алло!

Раздался голос Паркера:

— Это я. Как дела?

— Очень хорошо. А у тебя?

— Никаких посещений?

— Никого, — ответила она.

Из гостиной доносилось потрескивание догорающих в камине поленьев.

— Ты скоро вернешься?

— Мой друг умер от хронической болезни. Очень болезненной.

Его голос был плоским и равнодушным.

Ей понадобилась секунда, чтобы понять, что он хотел этим сказать. И когда до нее дошел смысл сказанного, это ей совсем не понравилось.

— О! — только и смогла произнести она. Она знала, какая просьба за этим последует, и попыталась воспротивиться этому.

Она была права. Он сказал:

— Ты должна на день или два взять отпуск. Поезжай в Нью-Йорк и немного развлекись.

Ее снова охватило возмущение, но она сжала челюсти.

— Я не хочу покидать дом.

— Но ведь это серьезно.

Его голос не выражал сильных эмоций, он только стал более жестким и настойчивым, но теперь ее это мало трогало.

— Я тоже говорю серьезно!

Оглядевшись кругом, чтобы найти что-нибудь, чтобы убедить его в сказанном, она прибавила:

— Завтра я куплю собаку.

Она ничего подобного не собиралась делать, но, может быть, иметь пса будет неплохо: он будет составлять ей компанию во время отлучек Паркера.

— Я говорю тебе об этой ночи, — сказал Паркер.

— Со мной ничего не случится. Я выходила и купила себе ружье.

Она не собиралась говорить ему об этом: во всяком случае, не раньше того, как он вернется.

На другом конце провода наступило молчание, и она поняла, что покупка ружья убедила его не больше, чем собака, и что он подыскивал аргумент, чтобы убедить ее переменить решение. Но он довольствовался тем, что сказал только:

— Я действительно считаю, что ты должна уехать. Это серьезнее, чем ты думаешь.

Ей не хотелось больше слышать об этом.

— Я знаю, что ты беспокоишься обо мне. Но ты не знаешь, что этот дом значит для меня. Я не могу покинуть его, ведь я только недавно в нем устроилась. Меня отсюда никто не прогонит. Это мой дом.

Ей показалось, что она слишком откровенно высказала ему свои сокровенные мысли, это было противно ее натуре. И она была просто испугана, задавая себе вопрос, что он может вывести из ее слов, и на этот раз молчание продолжалось дольше, и она нарушила его немного дрожащим голосом:

— Алло! Ты слушаешь меня?

— Да.

Он сказал это отсутствующим голосом, потом опять наступило молчание, и, когда он снова заговорил, его голос стал однотонным.

— Ты должна немедленно собрать все мои вещи и вынести их из дома. Положи их в один из пустых соседних домов. Но повторяю: сделай это немедленно, не дожидаясь завтрашнего утра.

— У тебя не так много вещей, — ответила она, оглядывая слабо освещенную спальню. Она увидела пару туфель на полу около открытого шкафа.

— Тем лучше, это не займет много времени. Если придут люди и будут спрашивать меня, то ты не должна ничего сообщать им. Понятно? И не оказывай им никакого сопротивления.

— А что же мне говорить?

— Скажи им, что ты только передаешь известия и послания, что ты видишь меня только два или три раза в год, что я плачу тебе за это. Ты им скажешь, что каждый раз, когда для меня приходит сообщение, ты звонишь в отель “Вилмингтон” в Нью-Йорке и там оставляешь послание для меня, на имя Эдварда Латана. Ты хорошо поняла?

— Да, но что это...

— Повтори мне имена.

Она не запомнила имена, не зная, как это важно.

— Это важно? — спросила она.

— Да. Эти имена ты должна им сообщить.

— Отель “Вилмингтон”, — сказала она, пытаясь вспомнить. — Эдвард... Прости меня, забыла.

— Латан. Эдвард Латан.

— Эдвард Латан. Это все?

— Не серди их, они очень опасны.

Такое простое заявление заставило ее поверить, что дело очень серьезное.

— Я умею играть в маленьких мышек, — сказала она, вспоминая, как ей приходилось иногда выкручиваться из положений, поэтому считая себя достаточно умной для этого.

— Отлично, — сказал он. — Я вернусь, как только смогу. Это было надеждой, таким образом он давал ей понять свою нежность.

— Я знаю.

— Сразу же унеси мои вещи.

— Обещаю.

Она услышала щелчок, когда он повесил трубку, но она еще какое-то время держала трубку, потом положила ее.

Вынести его вещи. Было уже за два часа ночи, она нехотя легла спать, и у нее было сильное искушение отложить все до завтра. Но она верила тому, что сказали ему люди, которые разыскивали его, и она верила ему, знала, что он правильно рассчитал все, что ей следовало делать и говорить. Приготовиться к их визиту. Она прислушалась к голосу разума и встала, зажгла свет и вынула чемодан из шкафа.

Одного чемодана было достаточно, и на сбор вещей ушло четверть часа. Потом она накинула поверх ночной рубашки плащ и потащила чемодан на кухню, потом на крыльцо.

Было очень темно, небо было покрыто тучами, и луны не было. Она на минуту задержалась на дорожке, поставила чемодан и вернулась в дом, взяла электрический фонарь в ящике на кухне.

Он велел отнести вещи в пустой дом. По обе стороны дороги были пустые дома. Почему бы не положить вещи в один из них? Она направила луч фонаря направо, потом налево и выбрала дом слева, потому что ей показалось, что по дороге к нему было меньше деревьев и кустарников.

Она оставила чемодан около двери, выходящей к озеру, обошла весь дом, толкнулась во все двери и окна, которые оказались запертыми. Наконец она разбила окно, которое выходило на противоположную сторону, а не на ее дом, просунула руку, откинула щеколду, потом подняла оконную раму и влезла. Электричество было выключено, и она, освещая дорогу фонариком, дошла до входной двери, отодвинула засовы, открыла и внесла чемодан. Шкаф в спальной комнате показался ей подходящим местом. Потом она вышла через дверь, но не смогла ее запереть, и вернулась к себе. После чего старательно заперла свою входную дверь.

 

Глава 3

Ни одна из собак ей не нравилась. Была суббота, и все лавки, торгующие животными, были закрыты. Выбор Клер был ограничен теми, о которых были помещены анонсы в городской газете воскресенья.

Три собаки, о которых говорилось в анонсах, были взрослыми. Клер позвонила их хозяевам, и ей показалось, что возможно кто-нибудь ей подойдет. Около полудня Клер в синем “бьюике” поехала посмотреть собак, но ни одна не показалась ей подходящей. Очень недовольная и в дурном настроении из-за впустую потерянного времени и того, что ей не удалось найти то, что ей было нужно, она вернулась домой, где вид двери гаража, запертой на висячий замок, еще ухудшил ее настроение.

Проблема состояла в том, что дверь нельзя было отпереть или запереть на ключ снаружи. Это было очень неудобно. Рано или поздно они будут вынуждены устроить металлическую дверь-занавес, но, к сожалению, было невозможно иметь хороший замок с обеих сторон.

Она отперла замок, потом отодвинула засов, ввела “бьюик”, вышла, заперла замки, задвинула засовы и направилась к входной двери, нарочито шумно заставляя трещать гравий под ее ногами. Другой ключ позволил ей открыть входную дверь, и она вошла.

Единственная вещь, которая угнетала ее в жизни, было молчание. Встав сегодня утром, она отнесла радио в кухню, и первое, что она сделала, это включила его. Потом она поставила на огонь воду для чая. В одной из скандинавских стран передавали музыкальную программу, и она с удовольствием слушала ее.

В ожидании пока закипит вода для чая, она съела пирожное. Основной ее едой в течение дня был плотный обед, в остальное время она ела всего понемногу, что попадалось ей под руку.

Она налила себе чашку чая и хотела отнести ее в гостиную, когда, проходя по коридору мимо открытой двери в спальню, она краем глаза увидела, что на ее кровати лежал на спине мужчина и спал. Голова его, лежащая на подушке, была повернута в сторону озера, и он улыбался во сне.

Она сделала еще шаг, прежде чем поняла, что это не мираж, потом остановилась. Ужас охватил ее и согнул плечи. Чай пролился на ее пальцы. Она обнаружила, что машинально хлопает веками, и заставила себя обернуться, чтобы убедиться, что все это ей пригрезилось, и никого там не было.

Она уже прошла мимо двери, а ей нужно было сделать шаг назад, шаг мучительный и страшный, и она увидела действительно его. Он снял туфли, и на ногах были черные носки. Брюки на нем были, как ноги слона, и доминировали цвета зеленые и желтые: они были очень грязными. Около кровати лежала кучка смятой одежды, похожей на грязное белье, и сверху на нем была надета только майка, вылезшая из брюк. На левой руке у него были часы на очень широком кожаном браслете. Ему было между двадцатью и тридцатью годами, у него были длинные редкие волосы, плохо причесанные. Он был тонким, довольно хорошо сложенным, но у него было жирное лицо с надутыми щеками и толстыми губами. Стоя на пороге, она, не двигаясь, рассматривала его.

Шум позади нее заставил ее быстро повернуться, и она разлила еще часть своего чая. Из ее горла вырвался глухой крик ужаса, когда она увидела другого, стоявшего на пороге гостиной. На нем была широкая куртка поверх рубашки. Голубая и покрытая грязными пятнами, как будто он вывалялся где-то. Низ его брюк был заправлен в сапоги. У него была невероятная прическа из светлых волос, торчащих ореолом вокруг головы, и он улыбался ей. У него были смеющиеся глаза. Вид был угрожающ.

Его тон был легким, манеры небрежными.

— Не тревожь Менни, он путешествует. Иди сюда. Что такое у тебя в чашке?

Она не шевельнулась. Сама не зная почему, она покачала головой. Он смотрел на нее, и внезапно его лицо стало злым, хотя он не переставал улыбаться.

— Ты знаешь, мне нужно, чтобы ты была способна смотреть трезво. Если ты можешь слушать и отвечать, то это все, что нам надо.

Она не отчетливо поняла угрозу, но она знала, что это угроза, и не сомневалась, что он может причинить ей зло. “Нужно, чтобы я шевелилась, — подумала она. — Нужно, чтобы я сделала то, что он говорит”. Она сделала шаг вперед с трудом, второй был легче, и она направилась к нему с округлившимися от страха глазами.

Он отстранился и с улыбкой поклонился, когда она вошла в гостиную. Когда она проходила мимо него, он поднял руку.

— Что у тебя в чашке?

Он взял ее у нее, глотнул и весело расхохотался.

— Чай, Господи Боже мой! Это просто прелестно, крошка. Ты кладешь в свой чай сахар?

Под словами, которые он говорил, она подразумевала другие, которые он не говорил. Она покачала головой.

— Нет, я не кладу.

— Жаль, но ведь у каждого свой вкус. Садись на диван, крошка, и мы немного побеседуем. Вот, возьми свой чай.

Она взяла чашку, подошла к дивану и села. Перед ней был камин, полный вчерашнего пепла, но он был холодный.

Он не сел. Он подошел к двери и оперся о полку камина, напротив нее: локоть одной руки опирался о полку, другая рука уперлась в бедро.

— Мы ищем одного нашего друга, — сказал он. — По правде говоря, мы надеялись застать его здесь. Когда он вернется?

“Хладнокровие, — подумала Клер, — и спокойствие”. Она вспомнила то, что она сказала Паркеру, прошлой ночью. “Я умею играть в маленьких мышек”. А что она знала? Она снова судорожно заморгала ресницами и испугалась, что это может выдать ее: он заметит, как она моргает, и поймет, что она лжет. Но это не остановило ее.

— Я не понимаю, что вы хотите знать, — сказала она. — Я сожалею, что вы пугаете меня, но...

Она подняла свободную руку и стала энергично тереть веки глаз.

— У вас нет оснований бояться, — сказал он. Но голос его был полон скрытой угрозы.

— Мы только хотим повидаться с нашим другом и, может быть, получить от него небольшие деньги, которые он хранит.

У нее разболелись глаза после такой энергичной терки. Чтобы отвести от него глаза, и из страха не разлить остаток чая, она наполовину повернулась, поставила чашку на низкий столик около дивана.

— Я живу совсем одна, — сказала она, справляясь с волнением.

— Такая красотка, как ты? Не лги. Это глупо, моя красотка, это тебе даром не пройдет, — хихикнул он.

Она посмотрела на него, ведь то, что она собиралась сказать ему, было теоретически правдой.

— Я вдова, — сказала она. — Мой муж был пилотом.

Выражение лица мужчины стало неопределенным. Он спросил:

— А Паркер?

— Мистер Паркер? Я...

“Мистер Паркер? Боже мой, я не хочу, чтобы издевались надо мной!”

Она испугалась, ей казалось, что он бросится на нее и начнет бить ее кулаками по голове.

— Я принимаю только для него извещения, — закричала она. — Это все, я вам клянусь, это все, я почти никогда не вижу его здесь, он никогда не приходит сюда!

— Что ты врешь! Если он никогда сюда не приходит, то как он получает твои сообщения?

— Я вызываю один отель в Нью-Йорке, а потом он мне звонит. Время от времени он приходит, чтобы оплатить мне эту услугу, но это бывает лишь два, три раза в год.

— Ты вызываешь отель в Нью-Йорке? Там он живет, ты хочешь сказать?

— Я не знаю.

— Ты с ним говоришь?

— Нет, я только оставляю для него поручение служащему отеля.

— И сообщение ты передаешь служащему?

— Нет. Я вызываю и говорю, что имеется сообщение для мистера Эдварда Латана. Я только сообщаю свое имя, и позднее он мне звонит, и я передаю ему поручение.

Он нахмурил брови.

— Это чрезвычайно усложнено.

— Он так просил передавать все для него сообщения. По-прежнему в том же положении, левая нога на решетке камина, правая рука на бедре, левый локоть на полке камина, он задумчиво сосал свой палец. Она смотрела на него, видела, что он размышляет, и спрашивала себя, убедила ли его ложь, которую придумал Паркер, или нет. А если он решится позвонить в отель?

— Возможно, — наконец проговорил он, отходя от камина. — Как называется этот отель?

— “Вилмингтон”.

— Отойди в сторону.

Телефон находился около нее. Она встала и села на другой конец дивана.

— Какой номер?

— Мне нужно посмотреть в справочник.

— Посмотреть в справочник? — Он с подозрением посмотрел на нее, наморщив лоб. — Ты все время звонишь по этому телефону и не знаешь его наизусть?

— Совсем не все время. Сообщений немного. И у меня плохая память на цифры.

— Плохая память на цифры? Я считаю, что ты лжешь так же легко, как дышишь, моя красавица. И если ты лжешь, это тебе дорого обойдется.

Он повернулся к ней спиной, снял трубку с телефона и собрался набирать номер.

Совсем тоненьким голосом она сказала:

— Нужно сперва набрать первый.

Он нахмурил брови.

— Что?

— Если вы вызываете Нью-Йорк, то нужно...

— Городской индикатив, я знаю.

— Нет, сперва местный индикатив. Понимаете, здесь у нас ведь совсем маленькая деревенская телефонная компания, это не...

— Заткнись...

Он холодно бросил эти слова и сел, глядя на нее краем глаза с еще большим подозрением. Он больше не имел вида приятного парня.

— Когда я не получаю того, что хочу, мне это не нравится. Я быстро расправляюсь с теми, кто мне неугоден. Будет лучше, если ты будешь об этом знать.

Она склонила голову, как большая испуганная птица, не смея больше ничего сказать.

Он повернулся к телефону, набрал первый, потом городской индикатив, потом номер Нью-Йорка. Ожидая соединения, он нервно хлопал ладонью по колену.

— Алло! Отель “Вилмингтон”? У вас числится некий Эдвард Латан? Эдвард Латан? Я подожду ответа.

Его толстые пальцы продолжали стучать по грубой материи его брюк. Он сидел к ней спиной, и его торчащая грива ничего ей не говорила, разве что она должна бояться его.

— Алло! В четверг? Не вешайте трубку, тут есть человек, который хочет передать ему сообщение.

Он встал, сделал полукруг и протянул ей телефонную трубку.

— Скажи, что у тебя есть для него срочное сообщение.

Она нагнулась, взяла трубку, стараясь размышлять. Какое сообщение будет звучать правдоподобно в ушах этого человека? И каким именем назвать Паркера? Самым осторожным будет назвать имя, записанное на почтовом ящике, наверное?

— Алло!

Безразличный голос телефонистки, сидящей в сотне километров от нее, прозвучал в ее ушах.

— Да?

— У меня сообщение для мистера... Латана.

— Да?

— Передайте ему, чтобы он позвонил миссис Виллис, как только сможет.

— Миссис Виллис, я правильно поняла?

— Да. Он знает номер.

— Очень хорошо. Пусть позвонит миссис Виллис, как только сможет.

— Да, спасибо.

Она собиралась встать, чтобы повесить телефонную трубку, но он взял трубку из ее рук л сам повесил ее, потом уселся около нее на диване.

— А теперь нам осталось лишь ждать, — сказал он. Его глаза снова стали веселыми. Он опять похлопал себя по колену.

— Мы будем ждать терпеливо и во время ожидания немного познакомимся, — проговорил он. — Нам необходимо получше узнать друг друга. Верно?

 

Глава 4

Он не переставал прикасаться к ней маленькими похлопываниями по колену, по руке, по локтю. Это было эротично, вся ситуация была эротичной, и вместе с тем было что-то сдержанное и безразличное в его манерах. В воздухе чувствовалось насилие, но так, как будто он собирался насиловать ее без желания. Немного позднее он бросится на нее и не потому, что он хотел именно ее, но просто потому, что ситуация располагала к этому.

В ожидании подходящего момента он сидел рядом с ней на диване, расспрашивая ее о родителях, ее существовании, об умершем муже и другом, и, пока она говорила, он не переставал ее трогать маленькими похлопываниями по колену, руке и локтю.

Через некоторое время она предложила развести огонь, чтобы встать с дивана, и он ответил, что согласен, хорошая мысль. Он не предложил ей помочь, но смотрел на нее, как она рвала бумагу, положила в камин и отправилась в сени за поленьями, и все время он смотрел на нее со счастливой улыбкой на губах, как будто то, что она делала, было для него очень приятным зрелищем.

Она зажгла огонь, и он посмотрел на нее с сияющей улыбкой.

— Ты, по крайней мере, — сказал он, — ты научилась жить далеко от суеты и всего прочего.

— Да, здесь очень приятно.

Она надеялась, что он не заметит, что она осталась стоять около камина вместо того, чтобы сесть рядом с ним на диване.

— Да, бывают дни, когда мне особенно недостает всего этого. Именно такой дом, огонь, словом, все. Иди посиди около меня.

Она держала кочергу. Сможет ли она ударить его?

— Сейчас время принять мою пилюлю, — сказала она. Она положила кочергу к наклонилась к углям камина.

— Пилюлю? Осталась от дня рождения?

— Нет, это лекарство. Я должна принимать его каждые четыре часа.

Она посмотрела на свои часы: было как раз около четырех часов.

— Сейчас время.

— Лекарство?

Он нахмурил лоб, все его лицо напряглось.

— Какое лекарство?

— Я не знаю, как оно называется. Это изготовлено на заказ.

— Против чего?

Она смутилась, не скрывая своей нервности и стараясь не смотреть на него.

— Я предпочитаю не говорить об этом.

Он встал, и его брови еще сильнее нахмурились.

— Но о чем ты говоришь, Боже мой? Где это лекарство?

— В ванной комнате.

Она пошла по коридору, который вел на кухню. Другой, которого он назвал Менни, все еще спал, повернувшись лицом к свету. Казалось, что он ни разу не шевельнулся в течение этих двух часов.

Она вспомнила, что ее флакон с лекарством находился в шкафчике с лекарствами, ну а вдруг она его выбросила? Месяца два назад, когда, возвращаясь из Флориды, она подхватила грипп, врач прописал ей это лекарство. У нее была привычка сохранять вещи, на всякий случай, если она опять подхватит грипп, и она решила сохранить этот флакон.

Слава Богу, он был тут. Она открыла зеркальную дверку шкафчика и сразу же узнала его: маленький, пластиковый флакон с белой пробкой, в углу на верхней полке. Этикетка имела характерный рисунок. Она достала флакон, закрыла дверцу, а он протянул руку, чтобы посмотреть.

— Дай.

Она стояла около умывальника, а он стоял между ней и дверью и, нахмурив брови, читал этикетку. Она знала, что было написано: “Миссис Виллис, по одной пилюле через каждые четыре часа. Доктор Миллер”.

Он посмотрел на нее, потом на флакон.

— Это из аптеки Нью-Йорка, — сказал он.

— Я не хотела, чтобы кто-нибудь из местных узнал о моей болезни.

Это было большим облегчением для нее оправдать свою нервность и использовать свою действительную нервозность, чтобы оправдать ложь, которую она ему старалась внушить.

— Каждые четыре часа, — сказал он, перечитывая этикетку. Потом:

— Эй, эта штука датирована двумя месяцами назад! Дата. Внизу этикетки был номер приготовления препарата и дата, она забыла про это. Она пролепетала:

— Нужно время, чтобы вылечить это.

— Вылечить это?

Он снова нахмурил брови, и она видела, как старательно продумывает он все в голове, подозревая, но не понимая, к чему она ведет, но инстинктивно не доверяя ей. “Невозможно обмануть его, — подумала она. — А если он догадывается, что я попробовала сделать это, он убьет меня”. Она вспомнила то, что сказал ей Паркер, когда звонил по телефону: его друг умер от очень мучительной болезни. И внезапно она пожалела. Она должна была последовать совету Паркера и уехать. Она не должна была пытаться обмануть его с этим лекарством. Все это выяснится в две минуты, и тогда — конец.

Она еще похлопала глазами, заставила себя посмотреть на него, ей очень бы хотелось не моргать, это выдавало ее ложь.

Наконец он опустил взгляд на флакон.

— Вылечить это? — пробормотал он.

Он вытащил пробку и высыпал три или четыре пилюли на свою ладонь. Они были маленькие, кругленькие и голубоватые. Он встряхнул пилюли в своей руке, посмотрел, как они перекатываются, потом поднес флакон к носу и понюхал, как знаток нюхает вино.

Она смотрела на него, напряженная и полная страха. Она хотела, чтобы он сам догадался бы об этом, но что же он думал в эти мгновения? Что могло прийти ему в голову?

Он опустил флакон, еще раз посмотрел на этикетку, покачал головой, бросил пилюли обратно, кроме одной, и сказал:

— Я хочу знать, к чему все эти трюки. Довольно вертеться вокруг горшка.

— Я была больна. Это препарат для излечения этой болезни. Она не хотела говорить ему одно слово: она хотела, чтобы он сам сказал его, тогда он сам поверит ей.

Он медленно повернул к ней голову и посмотрел на нее, и во второй раз она увидела его пустые глаза, полностью лишенные выражения.

— Я начинаю терять терпение, моя красотка, — сказал он. — Что ты хочешь сказать этим?

Потом глаза его сузились.

— Минуту. Ты хочешь сказать — венерическая болезнь?

Наконец-то он додумался. Но существовала другая проблема: дата на флаконе. Она немногое знала о гонорее, но она смутно вспомнила, что, чтобы вылечиться от нее, нужно было более двух месяцев.

— Что-то вроде этого, — осторожно ответила она. — Потому я и не хотела говорить сразу.

— Что-то вроде этого?

— Требуется долгое время, чтобы вылечиться.

На лице у него выразилось отвращение, но у нее было ощущение, что это отвращение было следствием известного смущения, она еще раз убедилась, что он не по-настоящему настроен изнасиловать ее.

— Для этого я ездила в Нью-Йорк, — сказала она. — Потому что я не хотела, чтобы все здесь узнали об этом.

— Как ты подцепила это? Как это случилось? — спросил он.

Она не нашла сразу нужного ответа и промолчала. Он покачал головой.

— Не рассказывай мне про свою жизнь. Я не хочу ничего знать. Вот, забирай свою пилюлю.

Ее рука дрожала, когда она брала у него флакон, она оставила одну пилюлю на ладони, поставила флакон на место в шкафчик, наполнила водой стакан и проглотила пилюлю. Он смотрел на нее и, когда она ставила стакан на подставку, приказал:

— Идем.

Он заставил ее пройти вперед него, и они вышли из ванной, пересекли кухню и снова вышли в коридор. Теперь он не мог видеть ее лицо, и она могла придать ему любое выражение и была очень удивлена, когда почувствовала, что улыбается.

Она улыбалась. “Я могу обманывать его”, — подумала она. То, что у ней получилась комедия с болезнью, внезапно дало ей уверенность, что то, что она сказала Паркеру прошлой ночью, ей удалось. Эти люди были сильными, опасными, это были убийцы, и, конечно, они были вооружены, но она была хитрее их. Маленькая хитрая мышка. Она могла играть в опасную игру, жонглируя словами и заставляя верить себе.

Они входили в гостиную, когда зазвонил телефон. Он мгновенно схватил ее за локоть сзади и сказал на ухо голосом, низким и угрожающим:

— Дай ему прозвонить три раза. И не забывай, что он далеко, а ты здесь.

— Понятно.

Он больно сжимал ее локоть.

— И не вздумай говорить глупости.

— Я все понимаю.

Он отпустил ее локоть и толкнул с гостиную. Не оборачиваясь, она слышала, что он пошел в другую комнату: в спальне находился другой телефон.

Телефон прозвонил во второй раз, когда она подходила к дивану. Был ли это Паркер? Если нет, то мог позвонить Генди Мак-Кей или кто-нибудь другой, кто знал, что Паркер живет здесь, и не допустят ли они ошибку. А если это Паркер, не допустит ли он тоже ошибку?

Во время паузы, наступившей между вторым и третьим звонками, она прижала фаланги пальцев к векам: это хлопанье глазами — признак панического состояния, ее ужасало: она боялась, что он поймет-таки ее состояние.

Третий звонок. Потерев веки и почувствовав, что все плывет перед глазами, она подождала, пока прекратится звонок. Ее надежда на благополучный исход исчезла внезапно, как будто никогда и не существовала. Ее эмоции находились между двух крайностей: экзальтацией и подавленностью, не находя спокойствия посредине их.

Молчание. Она сняла трубку и сказала:

— Алло!

Паркер:

— Алло! Это я.

Она закрыла глаза, сильно сжав веки, прекратилось их хлопанье, и темнота немного успокоила ее.

— Мистер Паркер? — спросила она. — Да, я ждала вашего телефонного звонка.

На другом конце провода не было сделано никакой паузы: он немедленно откликнулся на ее заявление:

— У вас есть для меня сообщение?

— Да.

Тот, который теперь слушал ее разговор из другой комнаты, днем задал ей определенный урок, прежде чем позвонил в “Вилмингтон”. Уверенная, что он не пропускает ни одного слова, она повторила все, что он приказал ей сказать.

— Это ведь не обычное сообщение, это пакет. Некий мистер Киган приходил и оставил его для вас. Он сказал, что вы немедленно захотите его увидеть.

— Мистер Киган? Какого рода пакет?

— Небольшой чемоданчик. Я его не открывала. Вы можете приехать за ним сегодня вечером?

— Нет, сегодня я не могу, в настоящий момент я нахожусь в Сиэтле и вернусь не раньше четверга.

— Но мистер Киган сказал, что это очень важно. Что по договоренности с вами, вы должны сразу же взять его.

— В настоящий момент я связан с Сиэтлом.

Он замолчал, чтобы подумать, а она пыталась мысленно передать ему свою просьбу: “Приезжай немедленно”.

— Я постараюсь приехать завтра вечером, — сказал он. — Около одиннадцати часов.

Сидя с закрытыми глазами, она задавала себе вопрос: “Говорит ли он правду? Нет, он не станет ждать так долго, зная, какая здесь ситуация. Он был вынужден сказать так, чтобы усыпить бдительность людей, которые слушали их разговор, и он знал об этом!”

— Хорошо.

— Завтра вечером в одиннадцать часов. “Его голос мне очень дорог”, — подумала она и удивилась той нежности, которую она к нему почувствовала. В сущности, она и он были в ее глазах двое отдельных индивидуумов, связь между которыми создавал общий интерес, у них были обязанности по отношению друг к другу, их соединяли физические, эмоциональные, психические отношения, но не сентиментальность. У каждого была также и своя жизнь, и они не контролировали друг друга и не пытались нарушить тот образ жизни, которым каждый жил до сих пор. Но вместе с тем она поняла, что не хотела бы, чтобы такая жизнь прекратилась, хоть в его голосе она никогда не слыхала нежных нот, она чувствовала, что он тоже привязан к ней. Но теперь, в этой тяжелой и опасной ситуации, в которой она сама не могла бы найти выход, она почувствовала, как нежность, которую она скрывала глубоко в себе, теперь вырвалась наружу.

“Нужно повесить трубку, — подумала она. — Ведь я лишь секретарша и передаю поручение”.

— В таком случае, до свидания, — наконец произнесла она.

— Завтра вечером, — повторил он.

Его голос был обычным, спокойным, и вообще все было, как обычно. Если она хорошо провела свою роль, то он ничем не испортил ее. Он тоже играл роль.

— Да, завтра вечером. Добрый вечер.

— Добрый вечер.

Она стояла с закрытыми глазами, все еще держа трубку около лица, и она услышала щелчок, когда прекратилось соединение, потом наступило молчание. Второй щелчок, менее громкий, подсказал ей, что слушающий в другой комнате, тоже положил трубку.

Настало время узнать у бандита, как она провела свою роль, узнать, выдержала ли она экзамен.

Она наконец с трудом открыла глаза и хотела повесить трубку, как вдруг в нескольких сантиметрах от своего лица увидела жирную физиономию. Он смотрел на нее блестящими глазами с идиотской улыбкой на жирных губах.

Она завопила и стремительно отступила к дивану, бросив ему в голову телефон, не думая, что делает. Она промахнулась, и телефон упал на плечо мужчины, шнур закрутился вокруг его правой руки. Он с улыбкой смотрел на нее, сжавшуюся около дивана, с клоунской неожиданностью упал навзничь и оказался сидящим на полу. Он сидел так, немного согнув ноги, положив руки на колени, и глядя на нее, громко расхохотался.

Первое впечатление ужаса быстро прошло, и Клер присмотрелась к нему. Это был Менни, который в течение двух часов спал на ее кровати. Его лицо было одновременно и откровенным и идиотским, как у счастливого идиота. Было ли возможным, что другой путешествовал с умалишенным. Другой вошел в гостиную.

— Что здесь происходит? Боже мой!

Менни освободил свою руку от телефонного шнура и радостным, удивительно мягким голосом объяснил:

— Она бросила мне телефон в голову.

— А что означают ее вопли?

— Я очень огорчена, — сказала Клер. Ее крики потрясли ее, и ей опять стало страшно, как тогда, когда она увидела их в первый раз в своем доме.

— Я не... я закрыла глаза, и я не знала, что он был здесь. Менни наконец совсем освободился от шнура и, повесив телефонную трубку, сказал:

— До чего она была хороша. Ты не поверишь, Жезуп, как она была хороша. Как будто она была мертва и вдруг очнулась.

— Черт возьми, что ты делаешь на полу?

Менни улыбнулся Клер, внезапно его выражение резко изменилось. Он протянул руку и положил ее на левое колено Клер, потом его рука скользнула по бедру.

— Ты хочешь пойти со мной?

Жезуп подошел, и на губах его появилась улыбка отвращения. Он сказал:

— Забудь ее, Менни. Она запломбирована.

Менни сделал гримасу, как обиженный ребенок, посмотрел вокруг себя, потом поднял глаза на Жезупа. Его рука осталась там, где была, между бедрами Клер.

— Как это случилось? Это неприятно.

— Ты сделаешь лучше, если уберешь руку, ты можешь подхватить эту неприятность своими ногтями.

Менни нахмурил брови, как капризный ребенок, у которого отобрали игрушку, и снова посмотрел на Клер.

— Такая красивая дама! Я не верю в это.

— Ну, действуй!

Клер стояла молча, перенесла свой взгляд на Менни и смотрела, как он боролся с проблемой. Жезуп был сам с приветом и мог его обманывать. И Менни решил выяснить.

— Ты подхватила грязную болезнь?

Она почувствовала себя смущенной, вынужденной ему лгать.

— Да, — ответила она и невольно отвела взгляд.

Еще более глупое положение: по ее щекам покатились слезы.

— Ну, ну...

Менни убрал свою руку и, поднявшись, сел на диван. Он неловко похлопал ее по руке.

— Не нужно стыдиться. Это может случиться с любым. Она молчала: ситуация была слишком невероятной, слишком смущающей. Она вздрогнула, покачала головой, по-прежнему отвернув от него лицо.

— Послушай, — сказал он, — не хочешь ли сыграть в сюрреализм? Ты умеешь играть?

Она повернулась, посмотрела на него и увидела его детскую физиономию, полную беспокойства, внушающую симпатию.

— Нет, я не умею играть, — ответила она.

— Ты называешь какого-нибудь знаменитого, — сказал он. — Как Ампрей Вогар или Филло, или кого угодно. И тогда ты говоришь: если эта персона была машиной, то была ли машиной так или иначе. Или цвет тот или иной. Или каким временем года эта персона была бы, если бы была временем года. Внимание, какой машиной они “хотели” быть, но какой машиной они “стали”? Сюрреализм, ты понимаешь?

— Да, мне кажется.

Менни повернул жирное лицо к компаньону.

— Жезуп! Ты хочешь играть?

— Я голоден, — ответил Жезуп. — Я пойду поищу что-нибудь поесть.

— А почему не послать за едой ее?

— Я не хочу, чтобы она дотрагивалась до моей пищи. Ты хочешь что-нибудь?

— Для чего? Ты хочешь сказать, что-нибудь съестное? Для чего?

Жезуп пожал плечами.

— Присмотри за ней, — сказал он. И он вышел из комнаты.

Менни повернулся.

— Согласен, я нашел кого-то. Задай мне один вопрос. Ты знаешь, какой машиной я буду, или каким цветом, или придумай что-нибудь.

Клер попыталась сосредоточиться. Страх и усталость одолели ее, а теперь она должна еще участвовать в дурацкой игре. Она потерла себе лоб и сказала:

— Какая машина? Мне кажется, это то, что я хотела бы узнать. Какой машиной станете вы?

— Одной “датсун”, — ответил он, и по тому, как он улыбнулся, ясно, что он вспомнил уже эпизод, который играл. — Ты мне скажешь, когда найдешь, что это значит, — сказал он. — Задавай мне другой вопрос.

“Как будто она умерла и вдруг очнулась”. Эта фраза Менни вертелась у нее в голове каждый раз, когда она слышала его голос. Не был ли это возможный союзник против Жезупа, или это была настоящая опасность?

— Ну-у, — протянул он, как нетерпеливый и счастливый ребенок. — Ну, задавай.

— Какого... какого цвета. Какого цвета вы будете?

 

Глава 5

Когда около девяти часов позвонили в дверь, они обедали, сидя за столом на кухне. Жезуп настоял на том, чтобы самому приготовить обед, потом, чтобы Менни и Клер пообедали вместе с ним, хотя ни у того, ни у другого аппетита не было.

Клер находила Менни одновременно и обаятельным и ужасающим. Соблазн был велик относиться к нему, как к упрямому, но очаровательному ребенку, но Менни совсем не был ребенком, у него, казалось, не было ничего взрослого, и Клер обнаружила, что в конце концов смотрит на него, как на приятного зверька, от которого не знаешь, чего ожидать в следующий момент. И, как у животного, умственные процессы в голове у Менни каялись и примитивными и вместе с тем необъяснимыми. Клер понимала, что было бы бесполезно спорить с ним, если он окажется против нее: с таким же результатом можно было бы спорить с пумой или другим диким животным. Усилия, которые она употребляла, чтобы сдерживать себя, следя за своим настроением в его присутствии, страшно действовали ей на нервы, но вместе с тем отвлекали ее от проблемы гораздо более важной, которую поставил Жезуп, являющийся шефом и держащим в руках ситуацию.

Какова бы не была причина опьянения Менни, а было очевидно, что он принял какой-то наркотик, он, очевидно, выслал его в ее комнате и теперь находился в состоянии туманной эйфории и все время улыбался, его мозг работал медленно, и многое казалось ему извращенным. Эта игра в сюрреализм у него принимала вид извращенной и искаженной действительности, образы Менни принимали вид очень странный, и время от времени он высказывал совсем невразумительные вещи.

Но всегда речь шла о мертвых. Они по очереди задавали вопросы, и, когда Клер выбрала одну жену сенатора, еще живую, Менни долго размышлял и пытался догадаться, потом страшно разозлился и закричал:

— Это не честно, она ведь живая!

— Вы мне не сказали, что...

— Ты не должна выбирать живых людей! У них нет “ауры”!

После этого, она стала выбирать только мертвых. Жезуп отказался принять участие в игре. Теперь, когда его собственная игра, и очень опасная, достигла наивысшей фазы, он весь был в ожидании Паркера. Тридцать один час Жезуп был замкнут и сдержан. Его глаза возбужденно блестели, но теперь он и не пытался скрывать своего нетерпения и плохого настроения.

Обед, который он приготовил, отвечал его плохому настроению. Это было блюдо по-мексикански, полное томатов и перца, очень острое, и лежало на тарелках в виде полужидкой неаппетитной массы. Жезуп смотрел на них недовольным взглядом и требовал, чтобы они ели, и они безропотно подчинялись его приказам и ели. Менни превратил еду в игру, посмеиваясь над кулинарией Жезупа, в то время как Клер машинально переносила вилку с тарелки в рот и обратно на тарелку и в рот.

Звонок заставил ее вздрогнуть, но вместе с тем ей стало легче. Она совершенно не представляла себе, кто бы это мог быть? Но этот визит, по крайней мере, позволил ей остановиться есть.

У Жезупа сразу стал страшна раздраженный вид. Он прошипел тихим голосом:

— Кто это?

— Не знаю.

— Ты ждешь кого-нибудь?

— Нет, клянусь вам, что нет.

— Если ты попытаешься нам...

— Нет, — запротестовала она. — Я клянусь вам. Она почувствовала, что сейчас расплачется: придумать столько лжи и уверить их, а потом оказаться в угрожающем положении из-за того, чего не делала, было несправедливо. Жезуп встал.

— Мы будем достаточно близко, чтобы все слышать, — сказал он. — Пойдем, Менни.

Они оба пошли в левый угол кухни, откуда их не будет видно с порога входной двери.

— Иди открой, — приказал Жезуп. — Если кто-нибудь, кого нужно будет впустить в дом, то мы твои друзья и пришли к тебе повеселиться и поужинать по-мексикански вместе с тобой.

Клер пошла открывать дверь. О, что ей не нравилось в этом доме, когда в первый раз она вошла сюда, это отсутствие прихожей: входная дверь открывалась прямо на кухню. Теперь она подумала, что в данный момент ей безразлично — есть прихожая или нет. Все равно это не дало бы ей возможности предупредить визитера о том, что здесь происходит.

Невозможно было предпринять что-либо, вход в дом был один. Она открыла. На пороге стоял молодой человек, с полудлинными волосами, причесанный а-ля паж, как говорили раньше. На нем была кожаная куртка, руки в карманах, он улыбался.

— Салют, — сказал он. — Меня зовут Моррис, и я ищу парня, которого зовут Паркер.

Моррис. Она вспомнила, что слышала, как Паркер упоминал его имя в связи с ограблением: это был тот, который сторожил их на крыше.

— Мистера Паркера здесь нет, — пролепетала она, внезапно испугавшись, не зная, по какой причине Паркер ввел в курс дела этого парня и не выдаст ли Моррис ее, разоблачив ложь.

И пока она это говорила, она услышала, как из угла Жезуп прошептал:

— Пусть войдет.

— Не хотите ли войти, мистер Моррис?

— Я ищу Паркера. А его здесь нет?

— В настоящий момент. Входите же, не оставайтесь снаружи.

— Спасибо.

Моррис, по-прежнему улыбаясь, перешагнул через порог.

— Когда он должен быть? — спросил он. Подошли Жезуп и Менни, оба улыбаясь.

— Салют, — сказал Жезуп. — Меня зовут Жезуп. Мы остановились здесь, чтобы приготовить обед по-мексикански.

Моррис продолжал улыбаться, но глаза насторожились, и он вынул руки из карманов куртки.

— Жезуп? Вы друг Паркера?

— Пожалуй, скорее друг миссис Виллис, — пояснил Жезуп.

Моррис взглянул на Клер, которая пыталась казаться естественной и проговорила обычным голосом:

— Да, это мои старые друзья, — сказала она. — Они знали, что я здесь совсем одна, и пришли развлечь меня. Я вам представлю Менни.

Менни счастливо улыбнулся.

— Салют, мой дружок, — сказал он. — Вы на самом деле сказали, что вас зовут Моррис?

— Точно.

Менни стал ухмыляться и дружески толкнул Жезупа.

— Это совпадение, а?

— Точно, — ответил Жезуп, хотя и не высказал так же откровенно, как Менни, своего удовольствия.

Он пояснил Моррису:

— Не так давно мы искали одного парня для одного дела, его тоже звали Моррис. Но не нашли его. Дальше, в Оклахоме.

— В Оклахоме?

Моррис повернулся к Клер:

— Вы когда ожидаете Паркера? Скоро?

— Это означает, что мистер Паркер здесь не живет, — ответила она.

Если он знал правду, то она надеялась, что у него достаточно сообразительности, чтобы понять происходящее. У парня был смышленый вид.

— Но я надеюсь, что он приедет...

— Позднее, вечером, — сказал Жезуп. — Мы, ожидая его, собрались поиграть в карты.

— Или в сюрреализм, — добавил Менни.

Он обратился к Моррису:

— Вы уже когда-нибудь играли в сюрреализм?

— Один раз.

— В самом деле? О, вот это замечательно! И эта дама хорошо играет.

— Не так хорошо, как вы, — возразила Клер. Ей удалось даже улыбнуться.

— Но почему мы не едим? — спросил Жезуп. — Моррис, вы голодны? Вы любите мексиканскую кухню?

— Я с удовольствием съем кусочек.

— Садитесь, я подам на стол.

Она попыталась сесть так, чтобы ни Жезуп, ни Менни не видели ее лица, чтобы иметь возможность предупредить Морриса жестами, но Жезуп все время вертелся на своем стуле, спрашивал ее, не может ли он помочь ей. Она видела, что Моррис разглядывал Менни и Жезупа, слегка сощурив глаза, видимо, что-то заподозрив, но еще не будучи уверенным, что здесь ловушка.

Моррису дали тарелку, и все сели за стол. Теперь Клер сидела напротив Морриса, Жезуп по левую сторону от нее, Менни — по правую.

— Почему вы разыскиваете Паркера? — спросил Жезуп. — По делу?

— Можно сказать так, — ответил Моррис. — Мне дал адрес его друг.

— Друг?

— Парень, которого зовут Киган.

Моррис с приветливым видом оглядел присутствующих.

— Кто-нибудь из вас знаком с ним?

Клер узнала имя человека, которого Паркер отправился навестить, того, который при помощи Генди Мак-Кея узнал номер его телефона, того, который умер такой мучительной смертью.

— Киган? Киган? — повторил Жезуп. — Нет, не знаю.

— Некоторое время я знавал одного Кигана, — сказал Менни.

— А где скрывается этот Киган? — спросил Жезуп.

— Он нигде не скрывается, — ответил Моррис. — Он мертв. Скажите-ка, как здорово вкусна эта штука. Он говорил о содержимом своей тарелки. Жезуп положил себе огромную порцию.

— Да-а, это вкусно. Одно из моих любимых блюд. Вы сказали, что этот Киган мертв?

— Ну что ж, я объясню вам ситуацию, и, может быть, вы сможете мне помочь, — сказал Моррис. — Понимаете, Киган, Паркер, другой парень и я, мы были вместе на прошлой неделе, а потом каждый пошел по своему пути. А потом один из моих друзей сказал, что Киган спрашивал, где я, и что он хотел видеть меня. Так как я знал, где он находился, я поехал его повидать. И он был мертв, черт возьми. Кто-то прибил его к стене.

Фраза была до такой степени абсурдна, что сперва не дошла до сознания Клер, только, когда Жезуп повторил ее, до нее дошел смысл сказанного.

— Прибит к стене?

— Это просто отвратительно, — сказал Моррис, — прибит к стене! Вот это да! Я всегда находил, что Киган брюзга, но он не заслужил такого!

— Проклятие! — сказал Менни, — прибит к стене. Неужели?

Он не играл комедию так же хорошо, как Жезуп, бросивший на него угрожающий взгляд, чтобы заставить замолчать.

— Я обшарил весь дом, — продолжал Моррис. — Кто-то обшарил его до меня, но я тем не менее тоже обшарил его, и я нашел имя Паркера и один номер телефона в Нью-Джерси на клочке бумаги. И я сунул его в карман и отправился к этому парню, которого зовут Берридж.

— Берридж? — спросил Жезуп. — Кто это?

— Это еще один парень, который умер, — ответил Моррис. Потом он посмотрел на Клер и добавил:

— Я надеюсь, что вы не знаете этих людей, миссис Виллис. Прошу прощения за то, что так много говорил о мертвых за вашим столом.

— Нет, это меня не беспокоит, — пробормотала она. — Я... я ведь их не знала.

Она не знала Берриджа.

— Берридж, — продолжал Моррис, — был стариком, и он должен был работать вместе с Паркером, Киганом, еще одним и мной, но он считал, что он слишком стар для такой работы, и потом мы обнаружили его убитым. И так как Берридж был первым убитым, я подумал, что, может быть, кто-то, кто знал Берриджа, знал, что произошло. Тогда я отправился к нему, и я поговорил с людьми, которые знали Берриджа, и я узнал, что у Берриджа было немало неприятностей с его внуком. Этот внук не переставал тянуть из него гроши. Кажется, он употреблял наркотики.

Атмосфера в комнате изменилась. Никто больше не ел и не делал вида, что ест. Моррис говорил спокойно, как будто в воздухе не повисла угроза, но, судя по его лицу, по тому, как он ворочал глазами, Клер видела, что он весь настороже.

Она скосила глаза, не поворачивая головы, она почти боялась повернуть голову, и констатировала, что Менни смотрит на Морриса с недовольным видом, наклонив голову, как бык, готовый броситься в атаку.

Жезуп проговорил равнодушным голосом:

— Вы считаете, что этот внук имеет что-либо общее с тем, что случилось с Берриджем и Киганом?

— Я полагаю, что Берридж обещал своему внуку дать денег после того, когда они вместе проделают работу, — ответил Моррис. — Но, когда старик потерял голову или педали, внук остался с разинутым клювом. Тогда, я полагаю, внук решил отобрать фрик у остальных, у меня, у Кигана, другого парня и Паркера. И я думаю, что Берридж пошел к нам, чтобы предупредить об этом. Но Берридж рассказал своему внуку, где мы будем находиться в определенный момент, тогда внук притаился в углу до нашего ухода оттуда, и проследил за одним из нас. Случаю было угодно, чтобы это был Киган.

— Чтобы обокрасть его, вы хотите сказать? — спросил Жезуп.

— Точно. И для того, чтобы узнать, где могут находиться остальные трое. Но то, чего я не понимаю, это почему его пытали?

— Пытали? — спросила Клер.

Она не хотела говорить, и звук ее голоса удивил ее и испугал. Смутные образы пыток пронеслись перед ее взором: огонь, удары, электричество, как в немом фильме.

— Прошу прощения, миссис Виллис, я не хочу описывать вам это. Но это то, чего я не понимаю, почему они сделали это?

— Может быть, этот Киган хотел сохранить для себя часть этого фрика, — предположил Жезуп. — Может быть, он не захотел сказать внуку Берриджа, где это находилось, или хотел утаить его часть.

Моррис покачал головой.

— Киган не был сумасшедшим. Он предпочел бы быть лучше бедным и живым, чем богатым и мертвым. А потом у него не было такого уж большого количества фрика.

— Сколько? — спросил Менни.

— Я полагаю, что у Кигана было что-то около шестнадцати тысяч долларов, — сказал Моррис.

У Менни вырвался возглас удивления, а Жезуп быстро подхватил:

— Не больше? После такой работы, какую вы проделали?

— Если подумать о том, что это был результат одного вечера, который нужно было разделить на четыре части, и что было еще нужно вычесть из суммы издержки, то это было совсем немало.

Жезуп смотрел на Морриса с недоверием.

— Вы верите, что все это произошло именно так? Вы верите, что Киган отдал эти шестнадцать тысяч внуку и что тот не поверил, что это все? Вы верите, что они пытали Кигана и замучили его до смерти, чтобы заставить отдать то, чего у него не было?

— Это ужасно, — сказала Клер, у нее не было возможности убедить их перестать говорить об этом.

— Он мог умереть, — ответил Жезуп.

Хотя он ответил Клер, но смотрел только на Морриса.

— И потом?

— Я пришел сюда, — ответил Моррис. — Я нашел адрес по номеру телефона. Я решил, что нужно, чтобы Паркер был в курсе того, что происходит, и что, может быть, я обнаружу этого внука в этой местности.

— Ну, он еще не появился, — ответил Жезуп. — Может быть, потому, что Паркера здесь нет, или потому, что видел, что у миссис Виллис друзья.

— Которые ее охраняют, — добавил Менни.

Интонация в его голосе была странной и неуверенной, как будто он сам не понимал, что говорит, и как будто говорил заранее приготовленные фразы.

— А как зовут этого внука? — спросил Жезуп.

— Берридж, как и его дедушку.

Моррис улыбнулся:

— А вас зовут Жезуп?

— Да.

Моррис повернул голову и посмотрел на Менни.

— А вас, вас зовут Менни. Но это ведь ваше имя, а не фамилия.

То, что произошло потом, было очень быстрым и неожиданным.

Руки Морриса шевельнулись, и в мгновение ока из его куртки появился пистолет, Жезуп кинул свою тарелку в лицо Морриса, а Менни схватил нож, которым они резали хлеб, прыгнул и погрузил его в правый бок Морриса, над поясом.

Все вскочили, стулья Морриса и Клер опрокинулись, пистолета больше не было в руке Морриса, теперь он сжимал деревянную ручку ножа-пилы для резки хлеба, а другой рукой судорожно смахивал пищу, залепляющую его лицо и глаза.

Клер отступила, широко раскрыв рот. Ее лицо судорожно подергивалось, она старалась не кричать. Жезуп слегка наклонился на одно колено, чтобы поднять пистолет, а Менни схватил вилку и воткнул ее в лицо Морриса, вытащил и воткнул ее в губы, снова повторил свой маневр, громко смеясь и крича:

— Посмотри на это! Я ем! Посмотри сюда! Я ем!

Моррис пытался избегнуть вилки, не упасть на стул, опрокинутый позади него, вытереть пищу с лица, которая залепляла и, вероятно, щипала ему глаза, но в оставшиеся минуты своей жизни ничего ему не удалось сделать.

Жезуп встал с пистолетом в руке, Моррис опрокинулся на лежащий стул, Менни, истошно хохоча, бросился на него. Клер повернулась и побежала в свою спальню.

 

Глава 6

— Выходи оттуда, красотка, — закричал Жезуп, громко стуча в дверь ее комнаты.

В течение последних минут все смешалось в ее голове. Она побежала в свою комнату, заперлась там и придвинула комод к двери, чтобы забаррикадировать ее. Но существовала дверь в ванную комнату. Из кухни они могли войти в ванную комнату и через эту дверь к ней в спальню, так что надо было подумать и об этой двери: она закрепила ручку двери при помощи стула. Существовала еще застекленная дверь на веранду и наружу. И окна с каждой стороны.

Паркер был прав. Не было никакой возможности запереться надежно в этом доме. Слишком много дверей, слишком много окон.

А теперь еще и слишком поздно. Она поняла, что должна была немедленно выйти из дома любой ценой, а не прятаться в своей комнате. Она должна была пробежать через сад и убежать отсюда подальше.

Послышался вопль, только один, очень хриплый, менее чем через минуту после того, как она побежала в свою комнату, когда она баррикадировала первую дверь, но после этого она не слышала больше голосов. Где они были в этот момент, и что они делали?

Было слишком поздно, чтобы бежать. Она находилась в невменяемом состоянии, когда добежала до комнаты, и она потеряла тот свой единственный шанс, пока те оба были заняты Моррисом.

Но почему они не преследовали ее? Или они играли с ней в кошки-мышки, давая возможность подумать, что они и не думали, что она попытается от них убежать? Это было очень похоже на них, это было бы в их стиле. Дать ей возможность подумать, что у нее еще есть шанс спастись, а потом приняться за нее.

До этого дня, один раз в самом начале ее связи с Паркером, люди из его окружения появлялись в ее жизни, каждый раз принося с собой беспокойство и опасность, но в тот раз эти люди были деловыми и говорили только о делах. Они что-то хотели от Паркера, чего он не хотел, и они пытались воспользоваться присутствием Клер, чтобы подействовать на него. Ей и тогда было страшно, но не так, как теперь, потому что на этот раз она имела дело с людьми, лишенными человеческих качеств и способными наделать ужасные вещи. Жезуп и Менни лишь прикинулись деловыми людьми, а на самом деле — они дикие звери, спущенные с цепи. Никакой возможности уговорить их, догадаться, что они сделают, никакой возможности убедить их.

Хлопая глазами, она продолжала неподвижно стоять посредине комнаты. Две забаррикадированные двери. Третья дверь и окна полностью уязвимы. В течение нескольких минут она была не в состоянии пошевелиться. Потом Жезуп закричал, стал стучать в дверь из коридора, и она автоматически сделала шаг вперед, который никуда ее не привел.

Дверь на веранду! Выйти из нее и блокировать ее? Но как забаррикадировать стеклянную дверь? И как забаррикадировать окна?

Жезуп, раздраженный, злой, снова постучал в дверь.

— Не будь дурой, или ты пожалеешь об этом, красотка. Открой дверь и выходи.

А что, если она спрячется? Что, если она спрячется, и они подумают, что она убежала из дома?

Но где? Где в этой комнате, такой маленькой и простой? В шкафу, плохо. Позади штор, плохо. Под кроватью, плохо.

Под кроватью.

Потрясая ручкой двери, Жезуп кричал:

— Я не люблю физическую работу, дура! Сейчас же открой!

Что он кричит? Она встала на колени и судорожно посмотрела под кровать. Ружье было на том месте, куда она его положила, длинное и тонкое. Она протянула руку к оружию, потом внезапно поняла, что в комнате было светло, тогда как снаружи уже темно, и что ее комната освещена, как сцена в театре.

А были ли зрители позади окон в темноте веранды? Жезуп, колотивший в дверь из коридора, и Менни, на веранде, улыбающийся, надеющийся, что она попытается убежать. Это было совсем в их стиле.

Она положила ружье на место и встала. Теперь все ее движения стали неловкими, неуверенными. Она почему-то была уверена, что есть глаза, наблюдающие за ней.

Лампа на ночном столике у кровати была единственным источником света. Она подошла к лампе неуверенными шагами, хлопая глазами, и, резко нагнувшись, выключила ее. Во внезапно наступившей темноте она бросилась плашмя на кровать, потом опустила руки и стала шарить под кроватью оружие. Вскоре руки ее коснулись холодного металла. И в течение всего этого времени, она, сжавшись, ждала шума от разбиваемой стеклянной двери на веранду, уверенная, что Менни бросится оттуда.

Но ничего не произошло. Она притянула ружье к себе, села на пол по-турецки с ружьем поперек колен и прислонилась к кровати. Забаррикадированная дверь в коридор была с левой стороны, застекленная дверь на веранду — с правой.

Ничего не произошло.

Были ли это голоса, были ли это движения?

Голос Жезупа, хриплый и угрожающий, раздался позади забаррикадированной двери.

— Менни сказал, что ты погасила свет. Ты собираешься лечь спать? Но ты должна прежде закончить ужин.

Значит, она правильно догадалась. Менни караулил дверь на веранду: это была единственная возможность узнать, что она погасила свет.

Она хотела крикнуть им, что она вооружена и чтобы они убирались, но испугалась, что они станут еще более сердитыми и придумают какой-нибудь план, чтобы обмануть ее, тогда ей будет труднее. Опять она подумала о рыси: ведь ее не испугать, сказав, что у тебя есть оружие.

— Ты можешь теперь выйти, моя красотка, — противно говорил Жезуп, — и все будет хорошо, никаких бобо. Но если ты не выйдешь, ты пожалеешь об этом.

У нее было сильное искушение поверить ему. Было бы до такой степени просто спрятать снова ружье под кровать, оттащить от двери комод и выйти, как будто ничего не случилось. Если бы только она могла ему верить.

Она не шевельнулась.

В течение некоторого времени ничего не случилось. Она оставалась сидеть на полу, она чутко прислушивалась к любому звуку, который пояснил бы ей, где они?

Где же Паркер? Уже прошло пять часов с тех пор, как он позвонил.

Шум. Стук и шаги в гостиной. Менни и Жезуп о чем-то спорили. Она не могла разобрать слов, но они, видимо, проделали какую-то работу и теперь обменивались мнениями и советовались.

Ее глаза привыкли к темноте. Сегодня была темная ночь, звезды блестели сквозь тучи, двери и окна выделялись более светлыми пятнами и через регулярные интервалы, она замечала на них отблеск воды озера, отражающего свет.

Шум шагов приблизился: они проследовали через дверь на застекленную веранду из гостиной. Разве они несли что-то тяжелое, чтобы утопить в озере?

“Мне нельзя терять сознание”, — подумала она в отчаянии, потому что она боялась, что не сможет выдержать этот ужас. Ее руки дрожали, живот подводило, глаза заморгали еще чаще, чем раньше.

Что они там делают? Снаружи, около двери, она уловила движение. Они были снаружи, по крайней мере, один из них.

Нужно ли ей выстрелить в них через стекло? Но то, что она видела, было таким смутным. Во всяком случае, там должен был быть один человек, и существовало много шансов, что она не попадет в него в таком сумраке. И они тогда узнают, что она вооружена.

Шум оттого, что кого-то тащат, волочат, неясное движение у двери. И больше ничего. Между тем казалось, что имеется еще кто-то или что-то снаружи, какая-то смутная фигура перед застекленной дверью, но она не могла различить, что это было.

Включить свет? Но это осветит ее, а не то, что она хотела увидеть.

На веранде были две лампочки, которые можно было включить или из спальни, или из гостиной. Она могла теперь доползти до двери, — встать, пойти было выше ее сил, — протянуть руку и включить свет на веранде, и тогда она узнает, что там находится. Но действительно ли она хочет узнать это?

Она переменила позицию, сделала полукруг на полу, чтобы дверь на веранду была бы у нее слева. Она подняла ружье и наставила его на неопределенную форму перед застекленной дверью.

Ничего не произошло. Она подождала, но ничего не произошло.

А потом, внезапно, лампы на веранде загорелись, и она завопила, увидев то, что было снаружи и смотрело на нее.

Это был Моррис. Мертвый и голый, с изорванным телом, привязанный к одному из кухонных стульев, с руками, висящими вниз, с головой, склоненной направо, с глазами, устремленными на нее.

Она выпустила в него все заряды, но раздался хохот, и она продолжала палить, а кончилось тем, что иссякли патроны, а Жезуп и Менни появились из двери ванной комнаты.