Прошло несколько дней. Мы сидели на белой садовой скамейке и чистили картошку. Я — своей финкой, а Перси — складным ножом. Мы сами ее накопали, и теперь коричневые клубни отмокали в ведре с морской водой, чтобы глина отвалилась. С непривычки чистка картофеля давалась нам нелегко.

Раньше мы всегда варили картофель в мундире. Но после того как дедушке в ноги ударила молния, он требовал, чтобы картошку чистили.

Кастрюля медленно наполнялась белыми очищенными картофелинами.

— Смотри-ка, эта похожа на генерала де Голля, — сказал я.

— А эта — на Лекса Лютора, — подхватил Перси, указывая на круглую уродливую картофелину.

И впрямь одна была похожа на француза, а другая — на злейшего врага Супермена.

Так мы развлекались. Придумывали, на кого похожи картофелины. Потом пришел дедушка. Он ходил на скалу, чтобы поднять флаг.

— Не перетрудитесь, ребятки, — сказал он.

— Да нам даже нравится, — ответил Перси.

— Ну, есть занятия и поинтереснее, — сказал дедушка.

Его было не узнать. Он стал бодрее и веселее — не то что прежде.

Он снова ожил. Ходил повсюду и даже, казалось, перестал сутулиться. Он заделался щеголем — носил теперь жилетку и шляпу. А вот очки надевать отказывался, поэтому иногда забредал не туда. Но нисколечки из-за этого не огорчался.

— Кто не сбивается с дороги, тот никогда ничего не находит, — считал он.

Однажды он забрел к сапожнику, который жил за лугом. И по этому случаю заказал себе новые кожаные сапоги со скошенными каблуками и прошивкой на голенищах — ничего подобного в поселке не видывали. Да еще заплатил вперед, не торгуясь.

К тому же теперь он то и дело вставлял в свою речь английские словечки.

— Готфрид, иди домой! — позвала бабушка — она волновалась за него.

— Любимая зовет, — подмигнул нам дедушка. — See you later, boys.

И приложил два пальца к полям шляпы в знак приветствия. Но прежде чем зайти в дом, провел на ходу рукой по подбородку — проверить, в порядке ли борода. Все было как надо. Щетина уже отросла и была совсем белая.

— Soon, — пробормотал он. — Very soon.

Дедушка ушел, а мы с Перси продолжили молча чистить картошку.

Не знаю, о чем думал Перси. А я размышлял о том, с какой заботой стала бабушка относиться к дедушке в последнее время. Потом мысли мои как-то незаметно перескочили на Пию. Вот бы и она ко мне переменилась!

Я швырнул в ведро недочищенную картофелину, и вода брызнула во все стороны.

— Ты чего? — крикнул Перси.

— Никогда мне от нее не освободиться! Вот опять вспомнил о Пии. А я-то надеялся, что забыл ее. Видно, этому никогда не бывать.

— И что же ты вспомнил?

— Да всё. Как от нее пахнет. Как она шмыгает носом, когда у нее насморк. И как ездит на велосипеде.

— Тебе это нравится?

— А как ты думаешь? Конечно!

— Вот в этом-то и загвоздка! Надо тебе от этого отделаться.

— Спасибо за совет. И как же?

— Ну-ка, закрой глаза и подумай о ней. Посмотришь, что получится.

Я послушался. Сперва я ничего не видел. Но потом увидел, как Пия наклонилась надо мной, как в тот раз — целую вечность назад, когда я ловил ее щуку, упал и раскроил себе бровь. Я увидел ее озорные глаза. А потом — встревоженное лицо, мне показалось, что она вот-вот снова накроет меня розовым махровым полотенцем, пропитанным ее запахом.

— Ну, что — видишь ее? — тихо спросил Перси.

— Да, — прошептал я.

Это было как наваждение.

Тут Перси вылил на мою полную тяжелых дум башку целое ведро морской воды — вместе с очистками, генералом де Голлем, картошкой-Лютором и двумя килограммами увесистых клубней в придачу.

— Ты чего? Зачем ты это сделал? — заорал я.

— Для твоей же пользы, — объяснил Перси.

— Да ты просто придурок! — выкрикнул я.

— Вот и нет, — сказал он.

Перси объяснил мне, что это единственный способ избавиться от несчастной любви. Отныне всякий раз, как я ее вспомню, мне надо подумать о чем-нибудь неприятном. Тогда от одного взгляда на Пию мне будет делаться тошно.

— Я тебе помогу, — пообещал Перси.

— Спасибо, — буркнул я, чувствуя, как грязная вода стекает мне за шиворот.

Мы отправились на пристань и снова наполнили ведро, а потом дочистили картошку и отнесли ее маме на кухню.

— Обед будет готов через час, — предупредила мама.

— Тогда я пока схожу проведаю Чернобоя, — решил Перси. — А то еще подумает, что я о нем забыл. Пойдешь со мной, Уффе?

— Нет. Мне надо вымыть голову.

Я смыл с волос картофельные очистки и комья земли и надел чистую майку, а потом отправился к причалу, прихватив с собой восковые мелки, которые мне подарили на день рождения.

В расселине лежала щучья голова, скалила острые зубы и таращилась на меня пустыми глазницами. Это была та самая щука, которую потрошила Пия в самом начале лета, когда мы только приехали.

— Пия, — проговорил я и ударил себя по щеке — для острастки.

А потом пошел в будку у пристани и нашел там свою надпись на стене:

Я достал красный мелок из коробки и вывел здоровенными буквами:

Потом прикрыл дверь и посидел в темноте, чтобы никто не увидел моих слез.

В следующие дни Перси из кожи вон лез, чтобы излечить меня от любви.

Мы спрятались за камнем высоко на скале у сигнального костра и следили за дорогой в дедушкин бинокль — ждали, когда Пия на полной скорости прокатит на своем велике к магазину.

— Вон она, — шепнул Перси. — Смотри, не забудь, что надо делать.

Он протянул мне бинокль. Дрожащими руками я поднес его к глазам и перевернул задом наперед, как он велел, чтобы Пия казалась лишь маленькой мошкой далеко-далеко. Но сердце все равно щемило. — О чем ты думаешь? — спросил Перси.

— О Пии.

— Да возьми же себя в руки! Соберись хорошенько с мыслями. Ну?

— Печенка, — сказал я. — Печенка и пригорелая картошка.

— А еще?

— Мясные фрикадельки в белом соусе.

И вдруг мне немного полегчало. Вместо симпатичного лица перед моим внутренним взором возникала клейкая белая жижа с дрожащими жирными кусками. Мне и вправду стало не по себе. Я даже смог перевернуть бинокль и еще раз посмотреть на нее, когда она возвращалась из магазина.

— Ну как? — спросил Перси, когда Пия скрылась из виду.

— Пока не очень. Но я уже на пути к выздоровлению.

Перси одобрительно похлопал меня по плечу.

— Молодчага! Завтра мы подползем поближе. Только вспомни что-нибудь похуже.

Когда мы пришли домой, оказалось, что звонил папа Перси. Они с мамой вернулись из похода. Отлично отдохнули, даже дождь им не помешал, и теперь ждали, когда их сынок приедет домой. А еще папа спросил, научился ли Перси плавать и может ли проплыть двадцать метров.

— Черт! — буркнул Перси.

— Неужели тебе не хочется их увидеть? — удивилась моя мама.

— Ну ясное дело.

— Да ладно, спешки особой нет, — вмешался дедушка.

— Что скажешь, Перси? — спросил папа. — Здорово будет вернуться домой?

— Да, — кивнул Перси и покосился на меня. — Но мне надо пробыть здесь еще четыре дня.

Это выдались горячие денечки.

Перси должен был научиться плавать — так, чтобы проплыть двадцать метров. Мне тоже нужны были тренировки — чтобы излечиться от любви.

По утрам я плавал с Перси у нашей пристани. А по вечерам мы тайком следили за Пией, я учился смотреть на нее и думать о всяких ужасах и гадостях: вспоминал, как разбил дома окно и как папа рассердился, решив, что я это нарочно. И как упал с качелей и ударился затылком, так что новый белый свитер, связанный мамой, испачкался в крови, и меня пришлось везти к врачу накладывать швы. Как я в гостях у приятеля из вежливости съел салаку, которую терпеть не могу, и меня после этого стошнило на платье его мамы.

Чего со мной только не случалось!

На этот раз мы стояли за кустами у танцплощадки и ждали, когда Пия промчится мимо на своем велике. Я смотрел на ее загорелые ноги, которые что есть силы вертели педали, и блузку, раздувавшуюся на ветру.

Меня подташнивало.

Потому что я вспоминал о той старой рвоте из моего детства и вдобавок прижимал к животу холодную мокрую жабу — ее мне дал Перси.

— Это поможет, — заверил он. И оказался прав.

Меня снова чуть не вырвало.

— Отлично, — сказал Перси. — Завтра повстречаешься с ней мельком. Сможешь?

— Ну не знаю. Это непросто.

— Это твой последний шанс.

На следующий день после обеда мы спустились в поселок. Пии во дворе не было. Ее мама понятия не имела, куда она подевалась. Мы всю округу обыскали и наконец заметили ее у старого маяка. Там были еще Данне, Классе, Биргитта и Кикки. Они купались. И развели костер на берегу, хотя это и запрещено.

Пия только что вылезла из воды и сидела на камне у огня, завернувшись в полотенце. Мы остановились за ольхой.

— Ну давай же! — шепнул Перси.

— А может, наплюем на все это?

— Ну уж нет! Помни: ты должен с ней заговорить. А сам все время вспоминай всякие гадости.

— Ладно, — кивнул я и направился к Пии. Хотя на самом деле мне хотелось дать деру и никогда больше сюда не возвращаться. Перси шел за мной и следил, чтобы я не сдрейфил. Классе, Леффе и все остальные молча проводили меня взглядами. Я остановился перед Пией.

— Привет.

— Привет, — ответила она, даже не посмотрев на меня. — Чего тебе?

— Просто хотел поздороваться.

Я застыл на месте, смотрел на нее и чувствовал, как живот сжимает судорога, мне даже пришлось сглотнуть и крепче стиснуть губы.

— Что ты на меня уставился? — рассердилась она. — И зачем корчишь рожи? Что у тебя на уме?

— Вареные рыбьи глаза, — сказал я.

Классе ухмыльнулся. Я еще раз сглотнул: вареные рыбьи глаза — самое отвратительное на свете. Когда бабушка выковыривала глаза у отварной трески, совала их в рот и причмокивала, я не мог на это смотреть. И вот теперь я представлял, как она пережевывает эти белые маленькие комочки с черными зрачками.

— Класс, — сказала Пия. — А ты, Перси? Ты о чем думаешь?

— О том, что скоро вернусь домой. Но я рад, что мы познакомились.

— И я.

Потом мы с Перси пошли к дому. На прощание Классе показал мне два поднятых вверх пальца — знак победы. Но кто победил? Высоко в синем небе сновали ласточки. По дороге скакал чибис. Перси обнял меня за плечи.

— Молодец! Видишь, у тебя получилось! Ну, как ты теперь себя чувствуешь?

— Меня до сих пор тошнит.

— Значит, самое худшее позади.