Сперва я не понял, зачем нам морковь.

— На что она нам сдалась? — спросил я.

— Шшш! Ты что, сам не догадываешься? — прошептал Классе.

И тогда до меня дошло, что Перси хотелось еще раз испытать себя. Морковь мы выкапывали на огороде у Эриксона. А про него всем было известно, что он никому спуску не дает. Да и жена его вечно пялилась из окна. Мы вырыли шесть самых крупных морковок прямо руками, а потом смыли с них землю водой из колонки.

Перси сунул морковки под свитер.

— Может, теперь в дверь позвоним? — предложил Классе.

— Зачем? — не понял Перси.

— Шутки ради, — объяснил я. — А потом убежим.

Перси не возражал. Мы подкрались к входной двери, нажали на кнопку звонка и долго не отпускали. А потом, хохоча как ненормальные, помчались прятаться. Выскочили в калитку, пробежали мимо почтового ящика и дома Пии и свернули к Эстерману.

У Эстерманова дома Перси остановился и выдохнул.

— Ты что встал? — спросил я.

— Нельзя разговаривать с лошадью, пока не отдышался, — ответил он.

Перси решил навестить Чернобоя — попрощаться и рассказать, сколько он проплыл.

— Нельзя уезжать, не попрощавшись. Так с друзьями не поступают.

На этот раз Чернобой ходил в загоне перед конюшней. Завидев Перси, конь тихо заржал, подошел к изгороди и ткнулся мягким носом ему в ухо.

— Здравствуй-здравствуй, коняшка, — сказал Перси и протянул коню морковку. — Вот, угощайся! Это тебе от Эриксона. Первый сорт! Знаешь, сегодня особенный день — и радостный, и печальный. Радостный, потому что я смог проплыть сорок метров. А печальный, потому что мне надо возвращаться домой. Вечерним пароходом. Так что больше я не смогу тебя навещать. Но буду думать о тебе каждый день ровно в три часа. Я тебя никогда не забуду. И ты меня тоже не забывай. Никогда.

Мы стояли там, пока не кончилась морковь.

А потом пошли по домам. Нам с Перси надо было вернуться к дедушке. А Классе обещал помочь отцу поменять масло в лодочном моторе.

— Я приду провожать пароход, — пообещал он.

Когда мы вернулись домой, дедушка уже встал. Он вышел из дровяного сарая, когда мы уже почти поднялись по тропинке.

На усах у него была простокваша с имбирем. На голове — фетровая шляпа, а кожаные сапоги скрипели при ходьбе, ведь они были еще совсем новые. Дедушка улыбнулся нам загадочной улыбкой настоящего героя.

В руках он держал винтовку.

— So there you are, boys! — сказал он. — Если хотите пострелять, надо идти не мешкая.

Мы направились к школе, но прошли всего метров двести, как вдруг дедушка пошатнулся. Мы поспешили поддержать его. Так повторилось несколько раз.

— Всё эти чертовы сапоги, — ворчал дед. — Никак их не разношу.

Я вызвался сбегать за табуреткой, чтобы он мог присесть отдохнуть по пути, когда захочет.

— Отлично придумал, Ульф! — похвалил дедушка. — Только бабушке ничего не говори.

Я сгонял домой и стащил из прихожей белую табуретку, на которой стоял телефон, а заодно прихватил и синее одеяло со своей кровати, чтобы у дедушки не мерзли ноги, пока он будет сидеть: лето все-таки подходило к концу.

Я уже собирался прошмыгнуть на двор, но тут бабушка схватила меня за плечо.

— Вы с Перси собрались на прогулку вместе с дедушкой, так? — спросила она.

— Да, — кивнул я, так как по ее глазам понял, что хитрить бесполезно.

— Я сразу догадалась, как только увидела, что он пошел в дровяной сарай.

Я думал, бабушка велит нам вернуться. Но она этого не сделала. Только попросила, чтобы мы приглядывали за дедушкой.

— Ноги его плохо держат, — сказала она. — А в его годы, если упадешь, можно кости сломать. — И не ходите долго, обед скоро будет готов, — добавила она с улыбкой. — Да смотри, не проболтайся дедушке, о чем я тебя просила.

— Не проболтаюсь, — пообещал я.

Бабушка поцеловала меня в лоб, и я побежал догонять Перси и дедушку. Они недалеко ушли. Вместе мы медленно поднялись на скалу, где был сигнальный костер. Дедушка часто присаживался: делал вид, что нашел какую-то необычную шишку и хочет нам показать. Или слышал незнакомую птицу. Или хотел рассмотреть, куда торопятся муравьи.

— Ишь как стараются, чертенята! — бормотал он. — Ну ладно, насмотрелись — двинулись дальше.

И мы проходили еще немного.

В конце концов дедушка решил, что хватит. Он уселся на белую табуретку посреди ровной лужайки, почти на самой вершине. Я накрыл небесно-голубым одеялом его больные колени. Он сидел, переводил дух и смотрел на море, корабли и все прочее, пока бледно-серое небо не превратилось в цирк шапито.

— Скоро, — прошептал дедушка.

— Что? — не понял я.

— Everything, — сказал он. И помолчав немного, торжественно произнес: — Ladies and gentlemen… Снял шляпу и поклонился во все стороны.

Вдруг мне показалось, будто ножки табуретки выросли, у нее появилась шея с развевающейся гривой и высоко поднятая голова — она словно превратилась в гордого скакуна Буффало Билла. А дедушка сидел, выпрямив спину, и смотрел по сторонам — на камни, кусты и деревья, которые колыхались на ветру. Я догадался: он видит перед собой индейцев с яркими перьями, метких ковбоев, солдат, повозки, катящие по прерии, и бизонов с понурыми головами. Это был «Цирк Дикого Запада», о котором я прочитал в конце книги.

— And now… — сказал дедушка и махнул шляпой. Он достал из кармана брюк узелок — это был носовой платок. А в нем — полным-полно больших блестящих пятиэровых монет.

— Бросайте, — велел он. — Бросайте как можно выше!

Мы стали подбрасывать в небо монетки одну за другой, а дедушка, сидя на табуретке, стрелял по ним. Он приладил винтовку к плечу и нажимал на курок. Удивительное дело: хотя глаза у него были уже слабые, он почти все время попадал в цель!

— Next! — командовал он.

И мы кидали еще.

Представление закончилось так же внезапно, как и началось. Дедушка опустил винтовку и поклонился. В последний раз. Потом встал и протянул винтовку мне. Земля вокруг была усеяна простреленными кругляшками, они сверкали, как маленькие солнца.

— Вот и всё. А теперь пора домой, ребятки, — сказал он. — Котлеты, поди, давно уже готовы.

Он оказался прав.

Но нам понадобилось немало времени, чтобы дойти до дому. Каждые пять минут дедушка присаживался отдохнуть. Дольше всего он сидел у школьного окна, потому что ему понравилась мелодия, которую играл учитель. «Снова восходит ясное солнце».

Он даже похлопал, когда она закончилась.

Наконец мы вернулись домой. Дедушка велел мне прокрасться через кормовой салон и спрятать винтовку в гардеробе. Сам он бросил шляпу в свою каюту, стянул сапоги и напустил на себя самый невинный вид. Когда бабушка спросила, где мы были так долго, он ответил, что показывал Перси чудеса природы.

— Знаете, почему хорошо иногда побыть вдалеке от дома? — сказал дедушка, когда мы сели за стол.

— Нет, почему же? — спросила мама.

— Потому что потом так славно вернуться домой, — ответил дедушка, пытаясь выковырять кусок мяса, застрявший в зубах. — Снять сапоги, снова стать самим собой и плевать на всех.

— Ты тоже так думаешь, Перси? — спросил папа.

— Не знаю. Я-то еще домой не вернулся.

— Да, конечно, — согласился папа.

А дедушка рассмеялся.

— А ты не дурак, черт меня подери! — сказал он Перси.

Когда все было съедено и обед закончился, дедушка сходил в свою каюту и принес серебряный доллар, который хранил в ящике письменного стола. Перси как раз заканчивал собирать вещи; последними он положил в сумку свои плавки. Они были еще мокрые.

— Вот, — сказал дедушка и протянул ему блестящую монету. — Just keep it. Мне она больше не нужна.

Тогда Перси обнял его.

— Здорово, что я с вами познакомился, — сказал он. И мы отправились на пристань.

Там нас уже поджидали. Вся наша компания пришла попрощаться: Классе, Бенке, Данне, Леффе с младшей сестренкой на плечах, Биргитта, Марианна, Кикки. И еще Пия.

— Может, еще встретимся когда-нибудь, — сказала Пия, когда причалил катер.

— Поживем — увидим, — ответил Перси.

Прежде чем подняться на борт, он помахал нам.

Я ничего ему не сказал на прощание. И он мне тоже. Это было лишнее. Мы знали, что скоро увидимся.

Потом пароход отошел от берега. Классе стоял справа от меня. А Пия слева.

— Отличный парень этот Перси, — сказала она.

— Да, — кивнул я.

Пия приподняла руку и махнула мне.

— Ну, до свидания.

— До свидания, — сказал я. — Скоро я снова смогу с тобой разговаривать.

Мы с Классе остались на пристани одни.

А чуть дальше на берегу, у расколотого черного камня стоял дедушка — в фетровой шляпе и новых сапогах — и палил из винтовки в честь проходившего мимо корабля. Он стрелял прямо в бледное солнце, словно это был сверкающий серебряный доллар.

Но солнце крепко держалось на небе и не падало.