Хотя Генри и спешил выбраться из комнаты для палачей, он не успел добраться до освобождённого человека первым. Его опередили. Спускаясь по лестнице, он увидел в коридоре странную и в чём-то зловещую картину: толстяк стоял на коленях, прижав обе руки к груди, и смотрел перед собой. Губы беспрестанно шевелились, словно он читал молитву в церкви. Но вряд ли во время чтения молитвы полагалось иметь такое затравленное лицо. Он не отрывал взгляда от дальнего конца коридора, где висел сумрак. Генри машинально посмотрел туда. Поначалу ему показалось, что в коридоре ничего нет, и толстяк просто впал в прострацию… но затем он увидел. Мальчик в полосатой водолазке почти сливался с темнотой, но блестящие пуговкой глаза выдавали его. Он смотрел на толстяка, потерявшего дар речи от страха, и на его хмуром лице ничего не отражалось. Абсолютное спокойствие; казалось, мальчик даже не дышит. Генри остановился под лестницей, не зная, что делать. Заметив его, малыш едва заметно кивнул (Генри оценил этот жест как приветствие), с достоинством развернулся и ушёл за двустворчатую дверь в конце коридора. Хотя дверь была большой и тяжёлой, она считай что сама распахнулась под рукой мальчугана.

Толстяк застонал – то ли от облегчения, то ли от разочарования, – и закрыл лицо руками. На шее блестели прозрачные росинки пота. Генри осторожно спросил:

– Кто этот мальчик?

Он ожидал, что человек опять дёрнется и заорёт, но он даже не отнял ладоней с лица:

– Его зовут Уолтер. Уолтер Салливан.

Генри нахмурился. Этот мальчик? Он и есть гроза и ужас этих стен?

– Вы говорили, что он вас убьёт…

– И сейчас не поздно, – огрызнулся толстяк; на этот раз он всё-таки оглянулся на него и поднялся с колен. – Он так и так убьёт меня. Понимаете?

Человек обречённо взглянул в лицо Генри, бескровные губы перекосило слабое подобие улыбки. Это, решил Генри, от нервов. Нужно было сменить тему разговора, пока толстяк окончательно не свихнулся.

– Как вас зовут? – примирительно спросил он.

– Эндрю ДеСальво, – ответил толстяк, и тут его буквально прорвало. – Я знаю его… видел, когда работал в детском приюте, присматривал за детьми. Они пытались обустроить всё как забота о детях-сиротах, но на самом деле там был центр их гребаной религии. Понимаете?

Генри в растерянности кивнул. Правду сказать, он почти ничего не понял, кроме слова «приют». На ум сразу пришёл сгорающий на глазах Джаспер и дурная луна, плывущая над лесом.

– Этот мальчик… – ДеСальво облизнул губы и посмотрел назад через плечо, словно боялся, что Уолтер их подслушивает. – Он замешан во всей этой кутерьме. Какое-то «Пробуждение Святой Матери», или что-то такое. Я не силён в их бреднях, но… Чёрт возьми, мне страшно. Страшно…

– С чего ему вас убивать? – спросил Генри. ДеСальво бросил на него короткий осуждающий взгляд:

– Вы не знаете. Он с удовольствием меня прирежет, если сможет. Да и вас тоже…

Генри на мгновение похолодел, но взял себя в руки и произнёс со всей рассудительностью, на которую был способен:

– Тогда нам лучше выбираться из этой тюрьмы, пока он не сделал этого.

– Он нас не отпустит, – нервно заявил толстяк. Словно в подтверждение его слов, с потолка сорвалась крупная капля воды и со смачным звуком размазалась по полу. Мужчины вздрогнули.

– Но он же мальчик, – сказал Генри. – Что он может сделать?

– Многое, – ДеСальво опять боязливо оглянулся. – Этот культ… Они готовят из них настоящих убийц. Гадёнышей, которых надо давить ещё до рождения.

Его верхняя губа приподнялась, придав лицу чрезвычайное сходство со свиньёй. Кажется, он собрался плакать.

Он слишком напуган, подумал Генри. Пожалуй, не будет оказывать сопротивления, если этот Уолтер просто подойдёт и начнёт его душить.

– Обследуем этаж, – сухо сказал он. ДеСальво уставился на него, как на умалишённого. – Где-то должен быть выход, потому что на верхних трёх этажах только камеры и круговая лестница.

Собственный голос придал ему уверенности. Конечно, они выйдут, как же ещё? Где-то рядом лифт, на худой конец – лестница. Нужно только отыскать. Если единственная опасность, которая им угрожает – этот мальчик, которому нет и десяти, то они как-нибудь справятся.

Но живучий червячок, имеющий собственное мнение, сомневался в этом, и в качестве доказательства подсовывал картины из недалёкого прошлого.

А этот м-мальчик… он, согласись, и п-правда какой-то с-странный.

О да. Этого Генри не мог отрицать при всём желании.

Увидев, что ДеСальво по-прежнему таращится на него в оба глаза, он решил подать наглядный пример и зашагал к ближайшей двери. Но за ней обнаружилась лишь тёмная каморка, полная пыльных шкафов. Генри не стал в них копаться – просто оставил дверь открытой и пошёл дальше. Краем глаза с удовлетворением ответил, что ДеСальво тоже направился к двери на противоположной стене, что-то тихо выговаривая сам себе. Генри услышал только одно слово: «Напрасно».

За следующей дверью был какой-то короткий коридор. Генри увидел, что в его конце есть люк наподобие канализационного, и туда спускается красная лестница. Он подошёл к люку и заглянул вниз. Было темно.

… ему показалось, или там действительно слышится тяжёлый шипящий звук, похожий на дыхание?

– Эндрю, – позвал он, наклонившись над дырой. – Подойдите сюда… Я что-то нашёл.

Из люка отдавало сыростью и неприятным запахом застоявшейся воды. Было что-то ещё… слабая, но сбивающая все остальные запахи вонь, от которой нос сворачивался в трубочку. Что это? Очередной подвал? Что-то их тут много…

И снова проблески догадки замаячили в голове, и снова Генри нашёл их слишком ужасными, чтобы верить в них. Достаточно было только спуститься вниз и проверить всё на деле, но уж этого он бы не стал делать ни за какие коврижки.

– Эндрю! Мистер ДеСальво!

И этот звук. Размеренное дыхание большого существа – ничем иным оно не могло являться. Генри сделал шаг назад, руки непроизвольно сжались в кулак. Ладонь была потной.

И тут до него дошло, что товарищ по несчастью слишком долго не откликается на зов.

– Чёрт…

Он пулей вылетел в коридор, в душе радуясь подвернувшемуся поводу. Коридор был пуст, все двери закрыты. ДеСальво исчез.

– Эндрю!

Генри кинулся к двери, куда шёл незадачливый толстяк, и схватился за ручку. Из бетонной коробки размером шесть на шесть футов вывалилась гора тюремной одежды, пропахшая хлоркой. Он метнулся к соседней двери. Клозет, которым никто не пользовался со времён потопа. На бачке кто-то нарисовал синим маркером кучу соответствующих выделений. Генри громко выругался и закрыл дверь. Как он мог так попасться – после того, что уже происходило раньше?..

Он толкнул третью дверь. Мгновение она стояла на месте, будто раздумывая, открываться или нет, затем медленно ушла внутрь.

Комната была полна воды. Видимо, часть воды с крыши стекала сюда через решетчатые отверстия на потолке. Помещение было почти утоплено, и лишь круглый выступ, на котором оказался Генри, гордо возвышался над этим незапланированным бассейном. Но он не обратил на это внимания: его взгляд был прикован к устройствам, которые заполняли комнату. Вначале он подумал, что попал в мастерскую. Потом он понял, что ошибся.

Круглое зазубренное лезвие, насаженное на ось. На нём засохли капли крови. Рядом – точно такое же, только поменьше. Электрические клеммы, свисающие с потолка. Железный крест, усеянный шипами. И ещё множество других орудий. Это была камера смерти. Всё заржавело и истерлось за долгие годы, но Генри наяву почувствовал запах человеческой крови, витающий внутри стен. Он впитался сюда навечно – как несмываемая печать Каина.

Вода капала, и капала, и капала, пополняя и без того приличные запасы. Генри стало дурно. Он схватился за колонну, которая вырастала из бетона перед ним. Взор опустился вниз, на бетонный настил, чтобы увидеть цепочку кровавых мазков – совсем свежих. Он проследил взглядом за этой вереницей, обрывающейся у края выступа. В воде, доходящей до колен, плавал человек. Почему-то Генри этому не удивился. Не удивился он и тогда, когда узнал его. Эндрю ДеСальво лежал, широко раскинув руки, словно хотел напоследок заключить своего убийцу в смертные объятия. Невидящие глаза источали ужас, но вместе с тем смирение. Тело покачивалось, то погружаясь, то всплывая снова. На животе, прямо сквозь рубашку, были вырезаны цифры, окрашивающие воду в розовый цвет. 18121. Восьмёрка обрывалась, не замкнув круг. Тот, кто его чертил, явно спешил, и произведение осталось незавершённым.

Генри смотрел на убитого, вслушиваясь в пронзительный хор капель. Когда умерла Синтия, он ощутил ярость и жажду отмщения. Когда умер Джаспер, им овладел животный ужас. Теперь же он не чувствовал ничего.

То есть совсем.