Александр Харченко, некогда офицер КГБ, а ныне рядовой пенсионер, лежал на спине, вытянувшись во весь свой немалый рост, и пусто глядел в потолок.

О смысле жизни рано или поздно задумывается каждый из временно пребывающих на земле. Александр стал размышлять над этой философской проблемой в последнее время много и часто. В молодости все было просто и ясно: он служил отчизне, причем служил в организации, которую знал и перед которой трепетал весь мир. В те давние годы он объехал полмира, в первую очередь Португалию и другие португалоязычные страны — Бразилию, Анголу, Гвинею-Биссау… А потом, в результате всех внутренних политических и экономических катаклизмов, которые мы организовали и провели с чисто российским размахом, он вдруг оказался не у дел. Ну а когда от него ушла жена, Александр надолго и тяжело запил… Потом его бывшую жену вдруг убили, причем убили по приказу его же бывшего сослуживца, который в отличие от Александра сумел сориентироваться в нынешней жизни и стал крутым мафиози. Тогда Харченко вдруг ощутил, что вновь обрел какую-то цель в жизни, что у него появилась некая миссия на земле. Он тогда провернул целую операцию, чтобы вычислить и покарать убийц… Вычислил и покарал… А после этого у него вдруг опять не стало дела, ради которого можно было бы жить. А это очень тяжело, жить без дела и без цели. Человек на старости лет должен знать самое главное: что у него есть дети, что с его старостью и смертью не оборвется ниточка рода, которая обязана бесконечно тянуться из прошлого в будущее… Детей у него не было. Во всяком случае официальных, законных… Ну а незаконных — кто ж его знает, за такие вещи никогда нельзя ручаться, быть может, он просто не знал о таких. Зато в его прошлом были убитые — те самые ниточки, которые он убежденно обрывал, выполняя чужие приказы или повинуясь своей совести… Кроме всего прочего, не было у него за спиной ни построенного дома, ни выращенного сада, ни выкопанного колодца…

Как-то старинный приятель и сослуживец Харченко, Василий Ставицкий, прочитал ему свое стихотворение, которое неожиданно запало Александру в душу.

Как же хорошо Василий Алексеевич прочувствовал это: "за преступления свои ты сам несешь вину"! Ведь совершал Александр преступления, искренне веря, что делает это во благо Отечества. А сейчас верил?.. Александр не мог бы ответить на этот вопрос откровенно даже себе самому. Потому что не знал на это ответа.

…И вот теперь он лежал в чужой квартире, в чужой постели, с чужой женщиной. И ничего и никого в жизни у него не было. Кроме этой чужой женщины… Впрочем, она чужая не в том смысле, что чужая жена — она просто чужая, не своя, не для твоего тела, не для твоей души… И опять неправильно — для тела, для твоего тела, она вроде бы и ничего. Но не для души…

Наташка что-то неразборчиво пробормотала, поерзала под одеялом, устраиваясь поудобнее. Не просыпаясь, во сне, она придвинулась поближе к Александру, обняла своей тяжелой, сильной и пухлой, жаркой рукой, прижалась, словно чувствуя, что он мыслями далеко от нее, — и снова умиротворенно засопела. Харченко провел ладонью по ее голому плечу. Что ж с того, что он ее не любит, никогда не любил и никогда, скорее всего, по-настоящему не полюбит? Она-то к нему всей душой прикипела, сама его выделила из множества мужиков, проходивших по утрам через ее «опохмелятор», приютила-приголубила, любое его желание, любую прихоть его выполняет не просто с подчеркнутой готовностью — с откровенным удовольствием. Даже не с удовольствием, а с радостью, как нечто должное, само собой разумеющееся. Такое всегда льстит… Истосковалась баба по мужику… И он ей искренне благодарен уже хотя бы за то, что она привносит в его жизнь ту толику доброты, ласки, заботы о нем и необходимости заботиться о другом, которой ему всю жизнь не хватало.

Ну а любовь… Да черт бы с ней, с этой любовью! Уж как он любил свою покойницу-жену, а что толку? Принесла ли та давняя любовь, которая до сих пор живет в душе, ему то, что именуется семейным счастьем? Нет, нет и нет… Зато теперь у него в жизни полная определенность. Даже когда тоска совсем уж скрутит его, когда он вдруг задурит, рванет к старинной своей симпатии Юленьке в район Живописной улицы, когда забурится к приятелям-собутыльникам — потом непременно возвращается сюда, к Наташке, в эту устроенную ею, устоявшуюся определенную жизнь. И она принимает, ни одного слова упрека, ни одного вопроса… Только смотрит всякий раз тревожно и настороженно — насовсем, мол, вернулся или же вещи начнет собирать? Она-то лет на десять старше Александра, стесняется своего рыхлого тела, дряблых складок на шее и на животе, обмякшей, повисшей груди, синих пятен на ногах… Даже место работы хотела одно время сменить, опасаясь, что Харченко будет ее стыдиться (она работала буфетчицей в пивной и приторговывала из-под полы водкой в розлив), да только он ей не позволил — как-то у них дальше пойдет дело, никто не знает, а ей верный доход нужен, который не зависел бы от их отношений.

…Трель телефонного звонка ворвалась в его привычные тягостные раздумья. Александр хотел дотянуться до трубки осторожно, чтобы не потревожить спавшую женщину. И тут же почувствовал, как она мгновенно пробудилась, напряглась, задержала дыхание, не открывая глаз. Наташа всегда так реагирует на каждый звонок, хотя вида старается не показывать. Будет вслушиваться в каждое слово, в каждую интонацию, стараясь определить характер звонка. Нашла кого обманывать — профессионального разведчика… Он представил, как у нее сейчас внутри сжалось в тревожном ожидании: кто это звонит? зачем? кому? уж не позовет ли кто-нибудь куда-нибудь Александра? Эта Стаська-стерва, например, никак не угомонится, от нее всего ждать можно. И еще у него кто-то есть — Наташка не могла это не чувствовать женским чутьем… Или дружки-собутыльники, хотя это, по ее мнению, было бы самым безобидным; впрочем, они звонят сюда очень редко…

Да, она уже не спит. А потому Александр не стал выходить из комнаты, чтобы не заставлять женщину терзаться неизвестностью.

— Да, — коротко бросил он в трубку.

— Сало?

Сало… Старая его кличка-прозвище, под которым Александра Харченко знали очень немногие. Например, убитый им же Борисевич.

— Да, — еще раз, столь же коротко, подвердил он.

— Нам нужна ваша консультация.

Ага, как же, консультация!.. У вас консультантов сейчас более чем достаточно. Ну да ладно, пусть будет так, коль уж условились в качестве пароля использовать именно такую формулировку.

— Да, — в третий раз сказал он.

— Я с вами говорю из машины. Мы уже подъезжаем к вашему дому…

Значит, надо куда-то ехать…

На его душу словно дохнуло чем-то сладостно-тревожным, отголоском полузабытой тревожной молодости, когда его вот так могли поднять и отправить прямиком в Африку. Славное было времечко! Только как же давно это было, словно в некой другой жизни…

— Понял. Сейчас выхожу.

Он опустил трубку. Делая вид, что не заметил ее женской безыскусной хитрости, осторожно убрал с себя ее руку, ласково поцеловал в жирненькую щечку и решительно поднялся с дивана.

— Ты надолго? — делая вид, что спросонья, спросила Наташа.

Харченко постарался ей подыграть как можно более искренне, хотя и не смог скрыть усмешки.

— Не знаю, — сказал он, натягивая брюки. — Как получится.

— Постарайся поскорее, — по-прежнему не открывая глаз, задержав дыхание, попросила женщина.

— Хорошо.

Теперь он не наклонился, не поцеловал ее, даже не шлепнул в грубоватой ласке по пышному заду, хотя и догадывался, что она об этом страстно мечтает. Он уже включился в другую жизнь, в которой только и чувствовал себя комфортно, от которой теперь был отлучен и которая врывалась в его существование слишком редко, вот такими неожиданными звонками.

…Когда он вышел на улицу, машина его уже ждала. Он тут же шлепнулся на заднее сиденье, и автомобиль сорвался с места.

— Куда едем?

— Сейчас все расскажу, — отозвался дожидавшийся его на заднем сиденье человек. — Здавствуйте, Александр Михайлович.

— Bon dia, — привычно по-португальски отозвался Харченко.

— Вы угадали, — усмехнулся спутник. — Мы вас пригласили именно по вопросу ваших старых португальских связей.

Это было что-то новенькое!

— Я слушаю.

— Дело в том, Александр Михайлович, что в Москве неожиданно объявился один ваш старый знакомый… — начал рассказ сопровождающий.