Майор милиции Сергей Абрамов шел по Детскому проезду родного городка, однако не замечал вокруг ничего. Ни старого, дореволюционной еще постройки, здания из темно-красного, сгладившегося от времени на стыках, кирпича, обнесенного старинной кованной решеткой — так называемого Приходского дома; ни красивой, лишь недавно отремонтированной церкви Иконы Смоленской Божей Матери; ни дореволюционной же постройки дачи фабриканта Лыжина; ни относительно нового угловатого длинного жилого желто-кирпичного здания с рядом магазинов в цоколе… Он просто шел — и не мог примириться с тем, что нынче произошло.

Как же все-таки бренна и ненадежна наша жизнь на этом свете… Что происходит на том, другом, свете, быть может его и вовсе нет, а может и существует и там тоже все не менее бренно, нам знать не дано. Пока. Побываем — узнаем.

Чушь какая-то в голову лезет. Еще тут, на этом свете, нужно разобраться с теми, кто убил друга, а потом уже… Потом уже узнавать, что дано нам познать в мире ином.

Сергей пересек улицу по серому, потрескавшемуся, в рытвинах, асфальту, подошел ко входу в здание библиотеки. Здесь на втором этаже располагался местный художественный музей. И тут раза два в месяц собирались местные поэты. Абрамов к поэзии всегда относился скептически. Никогда ее не понимал, называл рифмоплетством.

Миновав вход, постарался как можно более приветливо (сегодня это ему удалось с трудом) улыбнуться гардеробщице.

— Где моя супруга?

— Наверху, — охотно кивнула ему старенькая седенькая женщина.

К Абрамову она всегда относилась подчеркнуто благожелательно. Даже как-то сказала жене: скинуть бы мне, мол, годков тридцать, не видать бы тебе своего Серегу как собственных ушей… Жена, рассказывая об этом, посмеялась, и тем не менее попросила мужа приходить к ней на работу пореже. И Сергей тогда тоже посмеялся: да не собираюсь я пока тебя менять, а уж если и надумаю, то на кого-нибудь помоложе… В общем, пошутили, попикировались, да и все. Но только Абрамов с тех пор на всякий случай и в самом деле стал заходить на работу к жене пореже; и не потому, что боялся ревности, тем более к женщине весьма почтенных лет, просто подумал, что просьба жены может иметь совершенно иное объяснение. Где конкретно он работает, хоть кто-то, да знал — городок маленький, всем обо всех все известно… Ну а где "хоть кто-то", там и все остальные. Ведь кто его знает, как люди относятся к жене "мента"…

Абрамов поднялся на второй этаж, вошел в помещение музея. На стенах висели в основном картины Анатолия Петушкова, уроженца Ивантеевки, художника, профессора Международной Славянской академии. Его творчество Сергею нравилось. Однако сегодня он прошел мимо них, даже не взглянув на полотна — было не до того.

Из задней комнатки музея доносились голоса. Значит, опять поэты заседают. Просто непонятно, кому сейчас это все нужно… Что, времени лишнего у них настолько много? Так им еще и в местной газете "Пульс Ивантеевки" регулярно предоставляют целую полосу под эти творения.

Впрочем, с другой стороны, может, кому-то невмоготу жить, не занимаясь рифмоплетством? У них, у людей, которые считают себя поэтами, в душе есть стремление к самовыражению путем складывания слов в определенном порядке, а это уже образ жизни, и подобные встречи для них крайне важны… Так что редактор, быть может, напротив, молодец, что дает им такую возможность… Вот только кто читает эти рифмованные строки — это вопрос!

Сергей осторожно заглянул в комнату. Н-да, знакомые все лица… Вовка Кошелев, Коля Михеев, Илья Грехов, Александрина Суровцева, еще кто-то… А читала свои творения Стаська Ершова. Она, конечно, со своими закидонами, не без того, но девчонка классная… Она, кажется, обожает только три вещи: свое имя Анастасия (не уставая напоминать, что это имя по-древнегречески значит "Воскресшая"), Россию и Володьку Кошелева.

Сейчас она читала, судя по всему, свою поэму "Анастасия".

А ты расстреляна в подвале В семнадцать сероглазых лет. Тебя любовь тогда искала, А пуля ей, как видно, вслед. С двух рук стрелял палач Юровский. Залп… Торжествующий оскал… А город нарекли Свердловском. И в ночь конь бледный проскакал…

Что за конь бледный? Наверное, это из Апокалипсиса, поначалу решил Абрамов. Решил так, потому что как-то по настоянию жены прочитал эту книгу и был покорен мрачной поэтикой прогноза грядущего. В самом деле, убеждался он, мир почему-то устроен так, что стоит только где-то кому-то о чем-то протрубить, кто-то где-то сломает роковую печать — и все беды мира обрушиваются, причем исключительно на бедную многострадальную Русь…

Хотя нет, в Апокалипсисе, кажется, нет коня именно бледного. "Конь бледный" — это, кажется, Савинков, отец русского эсеровского террора. Его книга так называется, книга, за которую Георгия Валентиновича исключили из партии, потому что он, по мнению классических эсеров, изобразил террориста не так как полагается. Значит, думал Абрамов, Стаська намекает в своем стишке на то, что пора уже возродить террор? Так он уже и без ее намеков возродился. Не то что дома взрывают — вон что сегодня, гады, натворили…

Нет, погоди, остановил себя Абрамов. А с чего бы это Савинков назвал свою книгу именно так?.. Все правильно, есть в «Апокалипсисе» конь бледный, есть, точно. Именно на нем ехал всадник, имя которому Смерть, и за ним следовали все силы ада, и дана была власть истреблять человечество всеми возможными способами. Точно, так и было!..

Аплодировали Стаське вяло. Не в том смысле, что не одобряли — просто людей в помещении было не так много. Ну а кроме того, Сергей уже давно подметил, творческие люди так устроены, что каждый себя считает (может, в данном случае и по праву, тут Абрамов не признавал за собой абсолютного права на окончательную оценку) Поэтом с большой буквы. Так что аплодисменты, полученные от коллег по творческому цеху, — это не овация как таковая, а лишь показатель того, что коллеги признали поэму за состоявшееся произведение.

Ершова положила на столик страницу… Странно, почему это все поэты и юмористы, за небольшим исключением, читают собственные произведения с листа? Это оттого, что они боятся сбиться, или же оттого, что нечем руки занять?

— А теперь я хочу прочитать свое новое, из наболевшего… — продолжала Стаська. — Только хочу пару слов сказать для пояснения. У Руси, как и у любого другого государства, издревле был свой тотем…

— Сокол, — попытался проявить эрудицию кто-то из присутствующих.

— Сокол — это был тотем киевских князей, да и то не всех, а только Рюриковичей, — поправила Анастасия. — А тотемом Руси была рысь.

— Рысь? Никогда не слышал…

— Мало ли что мы не слышали, — философски заметил кто-то другой. — Ты давай, Анастасия, читай.

— Сейчас. Только еще одно: дело в том, что некоторые прорусские, в первую очередь казачьи, именно казачьи, обращаю внимание, о чем у меня, кстати, тоже в стихотворении говорится, в основном сибирские, где все русское на сегодняшний день еще наиболее сильно, военизированные формирования тоже избрали себе символом рысь… А теперь стихотворение. Оно посвящено нам, русским…

Анастасия подобралась, сжала перед собой руки и словно преобразилась. Стала резкой, жесткой, колючей… И читала так же: с вызовом, с напором, рубленными фразами.

— Ах, Русь-Рысь! Схрон — Отец-лес. Ай, Русь — высь! Спустится Рысь с небес. Ой, Отец-лес! Рысий горит взгляд. Ох, Отец-лес, Жизнь на Руси — ад! И редка, редка — рысь: Порезвился браконьер — всласть. Только рыжий камуфляж "рысь"… Скоро будет и у нас власть. Встанет и у нас шерсть. Приготовится к прыжку Рысь. Не забыли мы свою честь. Клич "По коням!", ну а аллюр — рысь. Скоро будет и у нас власть. Затрепещет, задрожит высь. И потеха будет здесь — страсть! Скоро прыгнет, ждите, Русь-Рысь!

Теперь ей аплодировали не коллеги-соперники-поэты — теперь аплодировали люди, завороженные чеканными строками стихотворения.

Скоро прыгнет Русь-Рысь…

И в самом деле, не пора ли, с тоской подумал Абрамов. Вон сегодня бандиты сколько понатворили, а за спиной у этих отморозков были черномазые кавказцы — это точно известно… Именно за спиной, потому что по их указке русские убивали русских… Русские — русских! С княжеских усобиц, во время всех бунтов, смут, восстаний, "крестьянских войн", революций — на протяжении веков русские убивали русских! На радость соседям и врагам.

Прыгнет Русь-Рысь…

Только мы-то знаем, что если Русь-Рысь прыгнет, никому мало не покажется. Те, кто станет стрелять, не будут разбираться, кто что делал, скажем, в августе девяносто первого или в октябре девяносто третьего, — всех на фонари без разбора. (Абрамов, кстати, в том непонятном октябре стоял в оцеплении и был как будто бы за Президента, а тот же Кошелев, который сейчас сидит в кругу поэтов, сам будучи тогда в аппарате Президента, в ту ночь хряпнул стакан коньяку, да и провозгласил: "Не хочу и не буду служить под президентом-убийцей!" — и в самом деле ушел со Старой площади… Сейчас ничего, здороваются, камень друг на друга за пазухой не держат…) А потом, когда дров наломаем, когда по чужой указке перебьем друг друга выше всякой мерки — насколько, конечно, слово «мерка» подходит к человеческим трупам — уцелевшие опять будут спорить, кто виноват и что делать… Ну начнем, допустим, сейчас крушить всех подряд кавказцев и жидов… Как встарь: "Бей жидов — спасай Россию"… В каком-то фильме прозвучала фраза, что, мол, "всех жидов повыбили, а Россию все равно не спасли". Надо бы сказать по-другому: и жидов не выбили, и Россию не спасли… Ну а больше всего сами себя намолотим, хотя и так народу в стране уже почти не осталось… Гибнет Россия, вымирают русские!..

Как-то сын, вспомнил Сергей, услышав, что какая-то малочисленная республика собирается отделяться от России, высказался, что, мол, пусть все отделяются, мы, мол, и без них проживем — вы без нас попробуйте… Сергей тогда ему сказал: да, мол, ты, несомненно, прав, пусть все отделяются. Только предварительно ответь на пару-тройку вопросиков… Итак: пусть отделяются чукчи со своим золотом, ненцы с нефтью и газом, якуты с алмазами, Россель с неисчерпаемыми кладовыми Урала… Они ведь все к России когда-то были присоединены… А ты-то, говорю, за счет чего собираешься жить? За счет лозунгов, что, мол, Россия — для русских?.. Ну так это слишком уж ненадежный источник доходов… Он мне: мол, когда изгоним всех инородцев… Я ему: мы это уже проходили! Когда разваливали Советский Союз, тоже говорили, что каждый в одиночку лучше проживет, а что на практике вышло? Всем стало хуже, даже прибалтам, хотя их-то уж Запад подкармливает и содержит — будь здоров… Главное, говорю, это экономика; будет она работать — будет у нас все, не будет… Он: порядок нужно навести, железный порядок, тогда и экономика заработает, мы найдем, кого и как заставить работать… Ну а я: экономику из-под палки мы тоже проходили, но только работать-то должны сами же люди, добровольно и с удовольствием, получая за это эквивалентный доход… А он засмеялся и говорит: вот и ты перешел на мои рельсы — каждый должен трудиться на своей земле… Я: а ты определил, что такое Россия?.. Сибирь, Северный Кавказ, Дальний Восток, Сахалин… Любое государство всегда образовывалось в результате завоеваний и переселений… И кого вы будете числить русскими, если у нас испокон веков происходило смешение наций?..

И вот теперь думаешь, кто из нас двоих прав, прервал Абрамов воспоминание о том бесконечном и бесперспективном споре. Раньше я считал, что формула предельно проста: все люди равны, все имеют равные права… В жизни все оказалось сложнее. Может, не так уж и неправ сын, когда говорит о необходимости подчистить Москву, Подмосковье, да и вообще Россию?.. Но подчистить от кого? Как будто наши, свои, русские бандюки добрее и порядочнее, чем остальные, с другим цветом кожи… Вон сегодняшний день показал, кто стрелял, отрабатывая деньги кавказцев, — свои, "бледнолицие"…

В зале наконец заметили стоявшего у двери задумавшегося Абрамова.

— Зина, там твой супруг пришел, — услышал майор.

Потом торопливо и приглушенно простучали по покрытому ковром полу каблучки. Жена выглянула в зал.

— Ты чего? — спросила она чуть недовольно.

— Пошли, — мотнул головой в сторону выхода Сергей.

— А что случилось?

— Потом скажу…

Зина мгновение смотрела в мрачное лицо мужа.

— Сейчас, погоди немного.

Абрамов кивнул:

— Я подожду на улице…

Выйдя на свежий воздух, он прислонился к стене, глядя вдоль улицы. День клонился к вечеру, тени удлиннились, потянуло желанной прохладой… Однако Абрамову было не до того. Жена знала Жерара Моисеева, а потому сейчас сильно расстроится, когда узнает, что он погиб. И опять начнется: уходи из этой конторы, все люди как люди — и день нормированный, и деньги неплохие… Ты что, работы не найдешь, вон, в банке в каком-нибудь охранником, или в магазине, сутки отдежурил — трое дома… Он знал весь ее репертуар и в то же время понимал, что и она знает набор аргументов, которые он будет приводить ей в ответ… И главный аргумент сейчас — он, майор милиции Сергей Абрамов, не сможет спокойно жить, пока не отомстит тем ублюдкам, которые убили Жорку…

Его внимание вдруг привлекла машина, притормозившая возле коммерческого ларечка на углу. Вернее, не сама машина, а вышедший из нее человек, который быстро пересек тротуар и исчез в двери магазинчика. Уж очень его фигура и особенно куртка напоминали облик одного из нападавших на райотдел милиции — видеозапись, которую через окно из здания администрации Рузского района сделал один из сотрудников, они прокручивали, с максимальным увеличением, несколько раз, фиксируя изображения на тех кадрах, где можно было разглядеть лица нападавших, их особые приметы.

Неужели это и в самом деле кто-то из боевиков?

…Когда подобные эпизоды показывали в каких-нибудь фильмах про преступников и милицию или полицию, Сергей всегда смеялся. Потому что свято верил в то, что поймать преступника помогает не случайное везение, не слепая удача, а исключительно ум следователя и мастерство оперативника. А тут… Неужто и в самом деле бывает, что бандит сам натыкается на того, кто его ловит?.. Наверное, бывает, коль народ придумал поговорку про ловца и зверя…

Абрамов решительно оторвался от стены и зашагал по направлению к остановившейся машине. На всякий случай поправил под пиджаком кобуру.

Сзади хлопнула дверь.

— Абрамов, ты куда? — окликнула его жена.

Он приостановился только на мгновение, оглянулся и торопливо проговорил:

— Если что, звони Михалычу, вызывай его!..

В первое мгновение Зина его не поняла. А потом вдруг соотнесла его мрачно-расслабленный вид несколько минут назад, целеустремленную собранность, с которой он теперь направился к крутой иномарке, стоящей у магазина, "если что" и "звони Михалычу"… Михалыч — это какой-то местный милицейский чин, которого они оба хорошо знали, потому что жили по соседству…

— Сергей, стой!.. — рванулась за мужем Зина.

Своим криком она привлекла внимание редких прохожих. А главное — водителя иномарки, который сидел, высунувшись в открытое окно машины и подставив лицо под прохладный ветерок. Тот тоже мгновенно оценил ситуацию: рванувшегося по направлению к нему крепкого коротко стриженного мужчину, которого пытается удержать женщина… У водителя нервы были на взводе, а потому он сорвался тут же. Машина рванулась с места прямо на бегущего к ней Абрамова. Тот едва успел отпрыгнуть в сторону. Споткнувшись о бордюр, он упал, однако сумел выхватить пистолет и несколько раз выстрелить по пролетевшему мимо автомобилю. Машина вильнула, однако выровнялась и скрылась за углом.

— Вот черт! — выругался Абрамов.

При прыжке он подвернул ногу и, падая, почувствовал острую боль, которая на миг отвлекла его от действительности.

Из магазина выскочил человек, который ранее привлек внимание Сергея. Он тоже разом охватил всю картину в целом: исчезнувшую за углом машину, на которой скрылся его компаньон по криминальным делам, лежащего на асфальте человека с «макаровым» в руке, бегущую к нему женщину… Смуглый боевик отшвырнул в сторону пакет с только что купленными продуктами, из которого вылетела и звонко разбилась бутылка, выхватил из-под куртки короткий пистолет-пулемет. Он успел выстрелить раньше неловко, из-за подвернувшейся ноги, переворачивавшегося в его сторону Абрамова. В майора впилось несколько горячих пуль. Сергей выронил пистолет и опрокинулся на землю. На пыльный асфальт часто закапала кровь, сворачиваясь в ало-серые катышки.

— Сережа-а!..

Следующая очередь сшибла с ног Зину. Она словно наткнулась на стену — только что бежала вперед и мгновенно опрокинулась на спину… Боевик уже исчез с места преступления, а ноги женщины еще какое-то время подергивались, елозили по шершавой мостовой, раздирая колготки и царапая смуглую загорелую кожу.

Сам же убийца забежал за новый, только недавно построенный торговый павильон, швырнул в кусты оружие, сорвал с себя модную броскую куртку, которую, рассудил он, скорее всего, заметил хоть-нибудь из прохожих, бросил ее туда же. Оставшись в модной среди жителей Кавказа черной, с серым узором, рубашке с воротничком-"стойкой", неторопливо пошел в сторону площади. Там он сядет в первый попавшийся автобус и поедет куда придется: в Москву, в Пушкино, на любую из двух платформ Ивантеевки — куда угодно, только бы подальше от этого места, где он так глупо подставился…

И дернул же его черт зайти именно в этот магазин, как будто других по пути не было!