Откровение было ужасным.

Впрочем, трудно предугадать, не исключено, что, расскажи Валентин сразу всю правду, она для Ольги была бы еще более ужасна. Во всяком случае, Валентин так считал. И поэтому счел за благо поведать ей о происходящих событиях именно в такой интерпретации.

— Ты страшный человек, Валентин!

Ольга сказала это просто и искренне, без заблаговременно задуманного намерения обидеть. Впрочем, она и не могла бы придумать эти слова предварительно — потому что то, что она сейчас услышала стало для нее полнейшей неожиданностью.

Валентин и не обиделся. Он изначально настроил себя на то, чтобы не обижаться, что бы Олюшка ни сказала на его признание. Во всяком случае, парень ничего ей не ответил. Выговорившись, Валентин теперь просто сидел молча и улыбался. Потому что ожидал от Ольги каких-то подобных слов. Более того, он заранее настроил себя на нечто подобное.

Девушка поняла, что не только эти ее слова — вообще любые попытки пробиться к его разуму изначально обречены на неудачу. И от этого с еще большим напряжением следила за его выражением лица — словно бы надеялась, что Валентин сейчас встанет, подойдет к ней и скажет, что все, мол, хватит глупости говорить, я просто неудачно пошутил и ко всему этому кошмару никакого отношения не имею, просто в книжке вычитал, а тебе пересказал, как якобы происшедшее со мной… Ей очень хочется в это поверить — а значит, непременно поверила бы в любую ерунду, которую он счел бы нужным ей наплести.

Да, девушка поверила бы. Хотя Ольга и понимала, не могла не понимать, что все, что она только что узнала — абсолютная правда. Хотя бы уже потому, что такими вещами не шутят.

Валентин тоже молчал. Потому что считал, что время сейчас играет на него. Пусть осознает. Пусть проникнется. Пусть ужаснется. Только через ужас она придет к осознанию его правоты. И только когда истина проникнет в самую глубину ее души, только тогда она в полной мере станет ЕГО! Не просто физически, не одним только телом — самой душой, самим естеством своим. Только после этого можно будет ей рассказать полную правду о том, что он задумал и как хочет провести задуманное в жизнь.

В жизнь… Мрачненький, надо сказать, получается каламбурчик…

Ну а когда, когда-нибудь в будущем, он Ольге расскажет о происходящих событиях все, и если она тогда, когда-то в будущем, ему простит совершенное им, она простит и нынешнюю его недоговоренность, его нынешнюю ложь, его нынешнюю чушь.

И вот тогда они уж точно дальше по жизни пойдут рука об руку.

Да, когда-нибудь так и будет. Но когда-нибудь. Не сейчас. Хотя бы потому, что на данный момент Олюшке и в самом деле рано рассказывать о происходящем хотя бы даже половину правды. Так пусть же она и впредь остается в неведении — это ее неведение является ее же изначальной индульгенцией, а его, Валентина, предохраняет хотя бы от некоторых неожиданностей, которые могут оказаться у него на пути.

— Нельзя же так, Валентин! — не дождавшись ответа, опять, уже просительно, заговорила Ольга. — Ты что же, и в самом деле уверен, что прав?

На риторические вопросы можно не отвечать. А потому он лишь продолжал молча и спокойно улыбаться. Той самой улыбкой, ласковой, спокойной и немного отстраненно-мудрой, которую так любила Ольга.

Время — само время играло на него!

— Ну что же ты молчишь? — не выдержала она. — Скажи хоть что-нибудь!

Вот оно, начинается! Ольга хочет, стремится к тому, чтобы понять. Вопрос только в том, сможет ли она это сделать… Что ж, теперь можно и голос подать, попытаться хоть немного успокоить ее, любимую девочку. Нет, не раскрыться, просто чуть пригасить волну ее эмоций.

— Я, по-моему, уже все сказал, — мягко произнес Валентин. — Что же ты еще хотела бы от меня обо всем этом услышать?

Ольга словно бы не ожидала ответа, даже вздрогнула от этого голоса. Словно от испуга. Или от удара.

— Что услышать? — растерянно переспросила девушка. — Как это что?.. Я бы хотела, чтобы ты мне сказал, что все это неправда!

И снова Валентин только слегка улыбнулся и молча развел руками — хоти, мол, что хочешь, но я сказал то, что сказал: правду.

— Но так же нельзя, Валичек! — с отчаянием воскликнула девушка. — Для ЭТОГО, — она не решалась вслух произнести до этого момента такое абстрактно-простое и привычное, а теперь вдруг ставшее таким страшным для нее слово, — должны же быть другие причины!

О черт! — не удержался, подосадовал про себя Валентин. — Насколько же все происходящее сейчас выглядит банально и неинтересно!

— Какие, например? — спросил он намеренно тихо, так, чтобы подчеркнуть, что понимает, какие глупости сейчас будет говорить девушка. — Какие, на твой взгляд, могут веские причины для того, чтобы сознательно, заблаговременно задумав это, убить другого человека?

Ольга и в самом деле начала говорить именно то, что Валентин и ожидал от нее услышать.

— Ну я не знаю… Ревность, например… Хотя нет, даже она не дает права на ЭТО…

Валентин сидел и кивал на каждое ее слово, продолжая снисходительно улыбаться. Девушка видела, что ее слова не воспринимаются всерьез. А потому вспылила. Правда, как-то тихо вспылила, как будто не по-настоящему, как будто боялась его разозлить.

— Ну а ты что же, считаешь иначе? — негромко спросила она.

Что ж, похоже, пора прекращать этот беспредметный разговор. Хватит, в самом деле, довольно потворствовать ее причудам!

— Конечно, это вполне в твоем духе, — жестко сказал, уже не улыбаясь, Валентин. — Ты простые низменные человеческие чувства считаешь достойным оправданием для умерщвления себе подобных. А высшие идеалы, самые высшие, какие только могут быть у простого смертного — считаешь недостойными. Убить за кусок еды, убить за самку, убить за деньги — тебе такое понятно. А вот если у человека есть идея, духовная идея, которая возвышается над всем этим, и если ради этой высшей идеи он кого-то прикончит — причем, прикончит не просто кого-то отвлеченного, кого-то случайно, а именно мерзавца, настоящего мерзавца с точки зрения человеческой же морали — вот такое ты считаешь неестественным! Это попросту нелогично, Олюшка!

Нет, в спорах, когда речь идет о логике, Ольга с Валентином тягаться и не пыталась.

— Но почему ты самовольно решил присвоить себе такое право? — на ее глаза навернулись слезы — последний аргумент, против которого обычно мужчина устоять не может. — Кто тебе сказал, что только ты можешь этим заниматься?

— А никто! — опять улыбнулся мужчина. — Я сам так решил. Потому что законно наказать этих людей попросту невозможно… Точнее сказать, конечно, можно, только этим никто не занимается.

Ее слова он по-прежнему не воспринимал серьезно. И тогда у девушки прорвались наконец те слова, которые она боялась произнести.

— Валик, милый, но ведь ты хочешь убивать людей! — молила она. — Понимаешь? Убивать людей! Ну объясни, я не понимаю, кто тебе на это дал право?

— Высшее предназначение! — с некоторой патетической торжественной выговорил Валентин.

Он прекрасно понимал ее состояние. И тем не менее был убежден, что время раскрываться еще не пришло.

— И ты в это искренне веришь? — между тем продолжала Ольга.

— А почему же нет? — он пожал плечами и заговорил убежденно: — Как ты громко, с патетикой, говоришь: «Убить другого человека!..» Да, убить! Именно потому, что верю: только так и надо! Потому что если один человек убивает другого без веры в то, что так надо, что именно так предписано свыше, это уже не человек, не творение Божье, не арена сражения сил Божественных и Сатанинских, а на самом деле просто животное о двух ногах.

— Идиотизм какой-то…

Валентин и на это не обиделся. Пусть суждения, которые он сейчас высказывает, выглядят в ее глазах бредом, пусть! Потому что сейчас все это так и надо. Потом она, узнав всю правду о происходящем, примет его правоту, проникнется осознанием того, что сейчас он не мог поступить иначе. Иного быть не может, не должно.

Слезы уже текли из ее глаз. И даже несмотря на это, она была красива. Валентин ее любил. А потому не выдержал менторского тона, заговорил уже иначе, постепенно увлекаясь, излагая ей теорию, которая одним своим названием отпугивает от себя воспитанное на сахарном сиропчике человечество.

— Пойми же, Олюшка, самую простую вещь: у каждого на земле, у каждого в этом бренном мире имеется свое предназначение. В зависимости от того, кто как его выполняет, каждый потом, после смерти, попадает в рай или ад… Погоди, не перебивай! Рай и ад, понятно, понятия более чем условные, это так, для глупцов, все сложнее, просто это привычные понятия, которыми мы оперируем для простоты… Речь сейчас о другом… Ты спрашиваешь, кто мне дал право кого-то убивать… Право на такие дела не дают, такое право присваивают себе сами. Потому что я хочу обеспечить себе будущую, загробную, жизнь не в котле со смолой или на сковородке… Понятно, повторяюсь, я надеюсь, что ты это осознаешь: я привожу эти примеры только для общепринятого образа.

Ольга даже взвыла — правда, негромко, не в полный голос. Просто в отчаянии.

И ведь было от чего! Молодой, умный, здоровый и — главное! — любимый мужчина пытался с ней объясняться о потустороннем мире! У него ведь еще вся жизнь впереди! А он рассуждает, словно древняя старушка…

— Ну ладно, — делая над собой усилие, попыталась она перейти на предложенный ей язык. — Допустим… Значит, ты считаешь, что убивать других — это путь в рай? Ты же тогда точно попадешь в ад!

Девушка никогда не предполагала, что ей придется говорить на такие темы с молодым мужчиной. До сих пор она считала, даже не считала, а просто знала, что подобные разговоры — из лексикона пенсионеров.

Когда они с Валентином познакомились, у него подобных мыслей, как говорится, и близко не было. Во всяком случае, он их не высказывал. Правда, Ольга еще тогда замечала за ним некоторые странности: у нее было ощущение, что он постоянно что-то носит за пазухой, что он все время о чем-то думает, что он постоянно нацелен на то, чтобы кого-то отыскать, что он не хочет допустить ее в некоторые уголки своей души. Валентин поначалу производил впечатление обыкновенного молодого мужчины, куда больше озабоченного ее телом, чем состоянием ее души. А потом вдруг познакомился с этими… И с тех пор его словно подменили. Он еще больше замкнулся в себе, о чем-то все время напряженно думает… Даже во сне иной раз начал разговаривать.

Верно говорят, что самые оголтелые фанатики идеи получаются из людей, поначалу не верящих ни в кого и ни во что. Такой был добрый парень — а тут это убийство, в котором он сегодня признался. Раньше Ольга была убеждена, что он и мухи не обидит.

Хотя он ведь, Валентин, из детдома… Может, и в самом деле, все это правда, что про детдомовцев рассказывают, будто у них там жестокость едва ли не культивируется?..

— Так ты понимаешь, в чем смысл: в рай вообще невозможно попасть! — торжествующе улыбался Валентин. — Это пункт, который старательно умалчивают все эти фарисеи в сутанах! В Библии четко сказано, что в рай попадут только сто сорок четыре тысячи избранных — и все они сплошь евреи! И все!

— Ну и пусть! — девушке сейчас было не до схоластических споров. — Мне на это наплевать. Ты-то что и зачем хочешь сделать?

— Я хочу еще здесь, на земле, на этом свете, завоевать право на то, чтобы попасть в гвардию Сатаны! — внешне торжественно и усмешкой в душе произнес Валентин. — Это куда веселее, чем целую вечность ничего не делать и только хвалу Богу возносить, как то положено праведным. Я убежден, что те люди, которые своим кумиром избрали Сатану, столь же необходимы и угодны Мирозданью, как и поклоняющиеся Господу.

Ольга не знала, что ему возразить. Она чувствовала, что он в чем-то неправ, в чем-то лукавит или заблуждается, однако в чем именно — не могла понять.

— Поймают ведь тебя, Валечка, — девушка с безнадежной тоской попыталась вернуть разговор к вопросам более прозаичным. — И расстреляют… Зачем тебе это? Ты же не маньяк какой…

— Меня поймают только в одном случае, — высокомерно усмехнулся мужчина.

— В каком?

— Если это будет угодно Богу и Сатане. А пока, я думаю, им обоим выгоднее держать меня на земле.

Он кощунствовал. А Ольга ничего с этим поделать не могла.

— Богу или Сатане, я не знаю, — повторила она. — Но только тебя ведь обязательно поймают. Люди поймают и будут судить по людским законам.

— Кто это сказал?

Девушка глядела на Валентина с отчаянием. А он только слегка улыбался своей мягкой, доброй, такой знакомой и любимой улыбкой.

— Но ведь тех, кто убивает, обязательно ловят!

Как много она готова была бы сделать, как много согласна отдать, от чего только ни согласилась бы отказаться, только объяснить ему, удержать его, остановить… И при этом видела, понимала, чувствовала, что Валентин не остановится. И дело не в упрямстве, не в его патологическом стремлении к насилию. Дело в том, что он искренне верил, что поступать необходимо именно так, как делает он. Она не могла только понять, зачем.

Где-то она уже слышала, что самые ревностные фанатики идеи получаются из слабохарактерных людей. Но ведь Валентин не был человеком слабохарактерным. Так откуда же у него эта идея-фикс?

Господи, и зачем он познакомился с сатанистами?.. — в который раз за нынешний вечер подумала она об этом.

— Это только в книжках, да в кино обязательно побеждает добро, — Валентин продолжал говорить как человек, который много размышлял над этим вопросом и уверился в своей правоте не только душой, но и мозгом. — В жизни все не так просто. Ты почитай газеты, посмотри телевизор — «Дорожный патруль» тот же… Убийства происходят каждый день. А раскрываются? Если два соседа выпили, из-за соседки поссорились и один другого топором рубанул, вот это будет раскрыто. Или когда что-то случится очень уж громкое, когда МВД, ФСБ и Генпрокуратура объединяются, чтобы совместно раскрутить какое-то дело, как в случае с «афганцами», например… А когда убийство заказное, заранее продуманное, спланированное — его раскрыть можно только по случайности. Если же при этом погибают люди, связанные с мафией, средней руки, милиция особенно и искать не будет… У того вала преступности, который сейчас обрушился на нас, есть и свое положительное: все эти МУРы не успевают тщательно разбираться со всеми делами.

— Ты это знаешь или ты так думаешь?

Валентин пожал плечами:

— Знаю или думаю — какая разница? Главное, что так оно и есть…

Ольга вдруг поняла, что они говорят не о том, о чем надо говорить. Валентина нужно убедить вообще прекратить заниматься этим делом. А она выясняет, насколько велики шансы попасться.

— Погоди-погоди, Валик! — она наморщила свою юный гладенький, пока еще не привыкший к морщинкам, лобик, прижала кулачки к лицу. — Погоди! Скажи, только коротко и ясно: чего ты хочешь добиться? К чему стремишься? Чего добиваешься?

Улыбка словно приклеилась к его губам. Он по-прежнему сидел в своем любимом кресле у окна.

Он ей говорил неискренне, он ей врал — только чтобы Ольга не попыталась последовать за ним.

Ольга втайне мечтала, чтобы они поженились и чтобы такие вот тихие вечера были у них часто-часто. Только чтобы разговор у них шел о других, более спокойных и приятных вопросах. Он очень умный, ее Валентин. Куда ей до него! И он так интересно говорит, рассказывает… И он бы рассказывал ей всякие истории или книги, они смотрели бы вместе фильмы, куда-нибудь ходили… Это и было бы счастьем!

Все это было бы, если бы Валентин, по его словам, вдруг не воспылал этой жуткой идеей. Остановить! Его нужно обязательно остановить!

Но как?

— Я тебе уже рассказал, — тихо напомнил он.

— Ну так повтори еще раз, — попросила она. — Я не все поняла.

Он кивнул. Протянул руку, взял стакан с чаем, сделал глоточек. Аккуратно поставил его на место.

— Олюшка моя, скажи откровенно: ты в Бога веришь? — вдруг спросил у нее.

Девушка растерянно уставилась на него.

— С чего ты это вдруг?

— Вдруг — не вдруг… — мягко возразил он. — Ответить, пожалуйста.

— Не знаю, — она и в самом деле не знала, как ответить на этот, такой простой, казалось бы, вопрос. — Наверное, верю, — наконец сказала не слишком уверенно.

— Вот видишь, не знаешь… — чуть укоризненно обронил Валентин. — В том-то и дело, что не знаешь… А ведь крещена…

— Да, покрестилась года три назад… — она не понимала, почему он перевел разговор на эту тем. — Но причем сейчас это?

— Погоди, не торопись, сейчас поймешь… — снова перебил ее парень. — Значит, крещеная… Ну а в церковь ходишь? Посты соблюдаешь? Причащаешься? Исповедуешься?..

— Ну, не всегда… Редко… Забываю…

Валентин не стал заострять внимание на том, что она вообще никогда — уж кому же, как ему, не знать — не соблюдает ни один из православных праздников — разве что именины, его, Валентина, да свои, Ольги, не подозревая даже о том, что святая равноапостольная княгиня Ольга в крещении была Еленой… И на то, что сказала «покрестилась» вместо «окрестилась» или, что правильнее, «приняла крещение», заострять внимание не стал. А Ольга глядела на него трепетно, тщетно стараясь понять его мысли.

— Так вот, — продолжил разглагольствования Валентин. — Религия — заметь: не одно лишь христианство в любом своем проявлении, а любая из мировых религий — утверждает, что мир сотворен Богом. Тем самым подчеркивается, что Бог первичен, а значит и судить каждого из нас на том свете будет именно он. Так?

Ольга неопределенно передернула плечами.

— Ну… Не знаю… Наверное, так…

Однако Валентин тут же оборвал ее:

— Нет, это совершенно не так. Прежде всего потому, что это нелогично. Если бы это было именно так, в мире все было бы именно так, как Господь хотел, как он завещал, как он хотел раньше и хочет теперь. Однако на практике мы видим совершенно иное. Лев Николаевич Гумилев в своих книгах приводит старинный уйгурский текст, в котором еще сколько-то веков назад старинные уйгуры подметили в религии такие несуразности: если Бог, считали они, создал мир вне себя, значит он ограничил себя в пространстве и, соответственно, не может быть вездесущим; если Бог создал время, значит, и себя ограничил во времени, а значит он не может одновременно пребывать в прошлом и в будущим, а соответственно, он не может знать того, что еще не произошло… Ну и так далее. Продолжая эту мысль, скажу, что если Господь наделил человека способностью сомневаться и совершать нелогичные поступки, с его стороны было бы попросту нечестно осуждать и наказывать человека за реализацию заложенного в него права и способности… На деле же мы знаем, что за сомнение в вере церковь нас осуждает очень сильно. Почему? Вариантов ответа несколько. Господь создал нас, как утверждается, по образу и подобию своему… Но тогда получается, что либо Господь у нас подл, или он попросту не владеет ситуацией. Или, еще один вариант, ему все, происходящее на земле, попросту по фигу… Что ты можешь возразить?

Ольга не знала, что она может возразить.

— Но ведь мы же христиане, Валик, — попыталась подойти она с другой стороны. — Мы же православные христиане! А ты кем хочешь стать?

— Христиане, говоришь? — подчеркнуто пренебрежительно хмыкнул Валентин. — Знаешь, не так давно мне на глаза попалось стихотворение Надежды Дробышевской, где как раз речь идет об этом.

Кстати, поэтесса в конце последней строчки ставит точку. А я бы поставил вопросительный знак. Потому что я не больно-то верю в святость, проклюнувшуюся вдруг в душе у всех подряд мгновенно, едва этой святости разрешили проклюнуться. И где ты сейчас найдешь настоящих, подлинных, без показухи, православных христиан? Ты только посмотри на церковь и наших церковников повнимательнее! Священники грызутся между собой, у них там борьба за власть, свары за вполне материальные блага, склоки из-за приходов… Знаешь, Олюшка, в Эфиопии, например, как это ни странно, большая часть населения — православные христиане, а, значит, соответственно, там тоже служат наши, русские, священники. И в то же время православная христианская церковь, скажем, Германии по своей вертикальной иерархии также подчиняется Москве. И в Штатах, в том числе и на Аляске, в Канаде, в Иерусалиме, в Японии, в Австралии, в том же Париже на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где похоронено много наших белых эмигрантов — невозможно перечислить все страны и приходы, куда едут служить русские священники по окончании Духовной Академии. Так что же, ты думаешь, что они безропотно отправляются в любую из них с равным удовольствием? Думаешь, что они, подобно средневековым миссионерам, устремляются в самые дальние дебри самых диких уголков нашего голубенького шарика, дабы обращать тех аборигенов, что съели Кука, в свою веру?.. То-то же! Прошли те библейские времена — в цивилизованных местах, культурным и цивилизованным гражданам и слово Божье нести как-то сподручнее… Ну ладно церковники, в конце концов, я никогда не понимал, зачем для истинного верующего нужны дополнительные промежуточные люди для общения в Богом… Ну а сами-то верующие? На словах окрестились — только почему-то это таинство у нас перековеркали в «покрестились», наверное, потому, что для них и в самом деле этот обряд имеет разовое значение — а в душе-то, в душе всем эта вера и Бог, как говорится, по барабану. И Господь смотрит на все это — и терпит… Нет, Олюшка, что ни говори, сатанисты искреннее! Сатане поклоняются только истинно верящие в него! И в этом они честнее.

Ольга смотрела на него со слезами.

— Но Валик, они же детей, младенцев убивают!

Он остановился, печально покивал головой:

— Да, ты права. Именно поэтому я к ним больше не хожу. Убивать нужно взрослых. Только взрослых, да и то только тех, кто этого заслуживает. Потому что убить ребенка грешно в любом случае. Убивать нужно только тех людей, которые по-настоящему грешны перед Богом!

Слово царапнуло. Оно словно внушало надежду, что Валентин еще может одуматься, отойти от своего жуткого замысла.

— Перед Богом? — встрепенулась Ольга. — Почему перед Богом? Ты же говоришь о Сатане…

И снова он улыбнулся ее наивности.

— Это же очень просто. Лишать жизни хороших людей — значит их души попадут в рай. А какая от этого польза Сатане?.. Нет, ему и его подручным нужны такие души, чтобы за целую вечность от грехов не отмылись.

Он поднялся. Глядел в стену напротив.

— И я сделаю это! А потом… Потом буду готов к тому, чтобы уйти к Нему!

Ольга не выдержала, разрыдалась в голос. Рыданья словно вырвали Валентина из другого мира, в который он, по его словам, так хотел попасть.

Чтобы отогнать эти мысли, Валентин обнял девушку за ее худенькие плечики. Она с готовностью еще теснее прижалась к его груди. И заплакала, уже не пытаясь что-то говорить и не сдерживая рвущиеся рыдания.

Ольга поняла, что он не остановится.

— Я уйду, Валик…

Он ничего не ответил. Только ослабил руки, которыми обнимал девушку.

Тогда она решительно отстранилась, поднялась на ноги. Отступила на два шага.

Глаза красные, заплаканные… Косметика размазана по всему лицу.

— Ты не хочешь меня удержать? — спросила скорее с удивлением, чем с горечью или с обидой.

— Хочу, — не стал отрицать Валентин.

— Тогда почему же ты молчишь?

И снова он слегка усмехнулся. И опять снисходительно. Хотя и почувствовал, как у него внутри все сжалось: а вдруг и в самом деле уйдет?.. Ее в таком состоянии просто нельзя отпускать, она сейчас что угодно может натворить. Может, он и в самом деле переборщил в своих разглагольствованиях?

Впрочем, быть может, сейчас и в самом деле ее не стоит удерживать специально. Куда важнее было бы сделать так, чтобы она сама не ушла.

— Почему молчу?.. Потому что ты и сама не хочешь уходить! — брякнул Валентин.

Напрасно он это сказал. Потому что Ольга от этих слов сразу вспыхнула, подобралась. Она напряглась, гордо вскинула подбородок.

— Хочу или не хочу — неважно. Но только теперь я уйду точно.

Она и в самом деле направилась к двери.

И лишь тогда Валентин заговорил по-другому. Без этой своей бравады, без показного апломба, без подчеркнутой снисходительности.

— Не уходи, Олюшка, — попросил он, не поднимаясь со своего места. — Что ж ты так-то?.. Неужели не видишь, что ты мне необходима?

Девушка словно споткнулась у самой двери. Остановилась. Замерла, не оборачиваясь, ожидая, провоцируя его на активный поступок.

И тогда Валентин опять поднялся и подошел к ней. Обнял подругу за открытые плечи.

Она почувствовала, что ладони у него слегка влажные. Наверное, это был пот. Но она вздрогнула. Вздрогнула так, словно руки были в крови.