Вообще-то ощущение, испытываемое при таком способе секса, словами трудно, даже невозможно, передать. С одной стороны, на первом месте стоит, конечно же, то, что это очень приятно — настолько приятно, что тот, кто подобного ни разу не испытывал, не может себе даже представить такого кайфа. Да и то — не было бы приятно, никто не стал бы таким делом заниматься. На деле же стоит только разок попробовать — и потом не сможешь отказать себе в подобном удовольствии… Кроме того, это абсолютно безопасно, во всех отношениях стопроцентно безопасно, что очень важно в наше нынешнее венерически-неблагополучное время. И это ощущение безопасности тоже добавляет шарма, можно безбоязненно отдаться вкушению удовольствия… Но это только одна сторона. Ну а с другой… Все же в жизни нет совершенства. Как ни говори, а когда этим занимаешься с незнакомым потным мужчиной, в котором попросту взыграла похоть, которому приспичило, как они, эти кобели, говорят, «сбросить бомбу» с кем угодно… Торопливо, за ширмочкой, которую специально для этой цели Барабас поставил в углу зальчика…

Правда, надо заметить, имеется еще и зелененькая бумажка, которая осталась в нагрудном кармашке ее блузки, и которая, соответственно, снимает все мало-мальские сомнения. Она, такая вот бумажка, вообще во многих вопросах снимает все сомнения. Потому что за «деревянный» эквивалент такой бумажки мамашка вынуждена на своей фабрике горбатиться месяц. А тут — всего-то делов на пять минут. И, опять же, не без собственного удовольствия!

Любопытно, все-таки: секс, не вписывающийся в общепринятые стандарты — это норма или отклонение от нормы? Если отклонение, то почему же им заниматься так приятно? Если норма, то почему люди стесняются признаваться в том, что любят им заниматься, а всякие ханжи или ни хрена не понимающие в сексе дуры вообще пренебрегают какими бы то ни было сексуальными вольностями? Да и вообще, есть ли что-то запретное в том, что на нашем ханжеском языке образно именуется «постелью»? По-обывательски — есть. И не потому ли у нас в стране так много сексуально неудовлетворенных людей?

…Аня подняла глаза и встретилась взглядом со своим отражением в зеркале. Привычно оценила: все-таки хороша я, черт меня побери, в самом деле, и эта самая неудовлетворенность никак мне не грозит! Задорно подмигнула: в конце концов, кто и где определил, каким образом человеческой природе предписано заниматься сексом? Главное, чтобы было интересно, приятно и разнообразно, да к тому же тебе еще за это платят. Так в чем же тогда еще сомневаться?

Дураки все-таки мужики, право слово, полнейшие дураки! Она бы занималась ЭТИМ и так, причем с превеликим личным удовольствием — а они ей еще и платят! Деньги некуда девать? Ну что ж, почему бы их и не брать, коли дают?

Нюшка набрала в рот воды, запрокинула голову, погорчала горлом, еще раз прополоскала зубы. Тщательно вымыла складную зубную щетку, которую специально всегда носила с собой, сложила, спрятала ее в косметичку, которую уложила в кокетливую сумочку. Опытно провела по губам помадой. Все, теперь можно возвращаться в зал. Глядишь, может, повезет еще раз… Ну и даже если не получится сегодня, ничего страшного — будет еще завтра, и послезавтра, и еще много-много дней впереди. Денежных мужиков на ее век хватит!

А что, интересно, сказал бы Славик, если бы узнал, чем она занимается, на чем деньги делает? Хм… Скорее всего, не поверил бы — слишком уж он рафинированно правильный… И то — пусть не знает, ему же, дурачку, и лучше. Пусть ходит вокруг, глядит с вожделением, да по ночам ворочается, пуская слюни и во сне раздевая ее. Она его еще какое-то время подержит поодаль, потом только снизойдет, поддастся его неумелым ласкам, подпустит к себе. Да еще так подсуетится, чтобы он, телок неопытный, на всю жизнь запомнил, что она ему девочкой досталась — симитировать такое при желании не так уж трудно. И то — к тому времени у нее будет все: и квартира, и в квартире. Славку она приручит без труда, всю жизнь будет за ней как привязанный ходить, и не посмеет даже глянуть куда-нибудь в сторону. Ну а она сама тоже ему будет верной… Ну, по возможности, конечно, в основном. Наверное. А впрочем… Короче, как получится.

…В зале она сразу направилась к стойке бара. Это дело не мешало бы запить бокалом шампанского. Тоже шарм, между прочим. Тем более, что им, девочкам, после обслуживания клиента разрешается выпить за счет заведения.

Мужик, которого она только что работала (любопытно, а как его зовут? Да какая, в принципе, разница…) скалился ей из-за своего столика нагло и самодовольно. Дурак и козел! Удовольствие-то мы получили вместе, а деньги — ты потратился, а я заработала!

Однако шампанское взять Анна не успела. Рядом бесшумно, как умеет только он, возник Барабас. Барабас здесь главный. Он подручный Хозяина, исполнительный директор этого питейного заведения, охранник девчат и их сутенер.

— Нюшка! — тронул он девушку за руку.

— Чего тебе? — с изрядной долей кокетства взглянула она на него.

В свое время Барабас пытался подкатить к ней — через его постель прошли, наверное, почти все девочки заведения. Да только она ему не поддалась. Не потому, что была категорически против — просто из кокетства и из хулиганского осознания, что она прелестна и непосредственна, а потому ей все сойдет с рук. Во всяком случае, пока. И с тех пор отношения у них сложились довольно своеобразные: с одной стороны, его, естественно, задевало, что она не уступила его домогательствам, а с другой, он ее за это уважал. Понятно, что при желании он мог бы без труда добиться, чтобы она сама к нему прибежала бы и уговаривала трахнуть ее, да только Барабас этого не хотел: у него и без нее баб хватало, а Нюшка ему по-настоящему нравилась, так что он просто выжидал, чтобы она сама, добровольно, ему отдалась.

— Тебя туда вызывают…

Он указал на дверь в задней стене кафе.

За ней располагались различные подсобные помещения и, в частности, личный кабинет Барабаса. Там, в этом кабинете, стояли диван и пара кресел — и туда иной раз приглашали девочек для того, чтобы они обслуживали личных гостей Барабаса или самого Хозяина. Попасть туда для персонального обслуживания означало существенное продвижение по внутренней иерархии, принятой в здесь. Кто туда попадал, после этого уже могли себе позволить выбирать клиентов, а не удовлетворять каждого, ибо и получали они уже куда больше своих подруг-товарок.

Нюшка как-то раз, довольно случайно, попала туда, на персональное обслуживание. Но клиент в тот раз был настолько пьян, что она, как ни старалась, не смогла сделать так, чтобы он ее запомнил. Так что вожделенная комната так и оставалась для нее недосягаемой.

И вдруг…

— Меня? — переспросила она, не смея поверить в свою удачу.

— Тебя-тебя, — скороговоркой подтвердил Барабас. — Именно тебя.

Только теперь девушка обратила внимание на его потухший, встревоженный вид. Что-то было не так.

— А кто? — спросила она уже иначе, настороженнее.

Барабас сделал едва заметный жест. Таким образом он всякий раз сигнализировал своим подопечным о том, что в зал вошел кто-то из тех, кого он ненавидел и отчаянно боялся: сотрудник милиции, налоговой полиции или инспекции, или же кто-то из рэкета — причем последних, к слову, страху ему внушали меньше всего, потому что «крыша» у него была надежной, а значит пытающиеся «наехать» могли оказаться только залетными «гастролерами» и их незапланированный визит грозил только тем, что кто-то из этих придурков расколотит что-нибудь, еще как-то набедокурит… Барабас был так уверен в своей безопасности, что даже охрану кафе свел к минимуму.

Теперь же жест Барабаса означал опасность и требование всем затаиться и строить из себя олицетворение целомудрия. Значит, это не гастролеры.

Анна почувствовала, как по спине прошел озноб.

— Так кто? — переспросила она, теперь уже шепотом.

— Там узнаешь, — так же бесцветно ответил Барабас. — Иди, он ждет. И смотри там… Не болтай слишком много! Думай, прежде, чем говорить…

Девушка поплелась в сторону заветной двери. Как давно она мечтала попасть туда — и как теперь ей не хотелось в нее входить!

…В кабинете за столом Барабаса сидел совсем еще молоденький парнишка. На его чистом и гладком, без морщинок, лице нелепо смотрелись очки в могучей оправе и с прямыми, скорее всего, без диоптрий, стеклами — надетые явно для солидности.

Увидев входящую в кабинет красивую девушку, парнишка подскочил было с места. Однако тут же вновь, подчеркнуто вальяжно, опустился на место. Очевидно, он посчитал, что не пристало в подобной ситуации столь явно демонстрировать свою галантность.

Прикрыв за собой дверь, Анна робко остановилась у порога. Она никак не могла взять в толк, кто же это такой, раз уж сам Барабас явно струхнул, и по какой причине он ее сюда вызвал.

— Анна Кабанюк? — сурово спросил парнишка.

Его подчеркнутая суровость настолько не вязалась с внешним видом, что Нюшка, которая не привыкла, чтобы мужчины с ней разговаривали подобным тоном, вдруг осмелела и с замиранием сердца сдерзила:

— А у нас в колхозе при знакомстве первым делом здороваются, — сказала она, по-прежнему изображая крайнее смущение. — А у вас?

— Да-да, конечно, извините, добрый день, — скороговоркой, покраснев от смущения, выпалил парнишка. — И присаживайтесь, пожалуйста.

Девушка несмело приблизилась к столу и присела на краешек полукресла.

Почему-то не к месту вспомнилось, ЧТО тут происходило во время ее предыдущего, того самого, памятного, визита в кабинет. Она невольно покосилась в сторону дивана, потом перевела взгляд на стол… Интересно было бы взглянуть на реакцию этого парнишки, если бы он увидел ее на этом столе или вон в том кресле… Наверное, он бы густо покраснел и в смятении отвернулся, стыдливо подглядывая за происходящим исподтишка…

— Меня зовут Вадим Вострецов, — представился парнишка. — Я следователь. Вот мои документы.

Он протянул ей раскрытую «корочку». Анна опять испуганно уставилась на нее, видя пугающие надписи и тиснение, герб, печати, фотография в форме…

— Ну а вы — Анна Кабанюк? — опять сурово спросил Вадим. — Правильно?

— Да, — выдавила из себя Анна. И только после этого несмело поправила: — Кабанчук.

— Да-да, конечно, Кабанчук, — кивнул Вадим. От резкого движения у него чуть не свалились с носа очки. — У меня к вам будет несколько вопросов.

Нюшка пожала плечиками, стараясь, чтобы по этому ее движению не было заметно, насколько она боится этого застенчивого паренька.

— Спрашивайте, — тихо сказала она.

— Итак, — начал Вадим, — приступим. У вас был знакомый по имени Леонид, которого иначе называли Ленька-Бык.

…У экрана монитора за беседой в кабинете напряженно наблюдал Барабас. Объектив камеры был направлен на диван, поэтому происходящее в кабинете было видно не слишком хорошо — Нюшка-дура уселась спиной к объективу, а сыщик был виден вполоборота. Правда, это было сейчас не столь уж важно — куда важнее было сейчас слышать беседу.

Едва он понял, о чем пойдет речь, вытащил из кармана пиджака коробочку сотового телефона, торопливо потыкал пальцем в слабо попискивающие кнопки.

— Да-да, вас слушают, — голос в трубке лучился благодушием.

Это был Самусь — подлинный Хозяин этого заведения и непосредственный шеф Барабаса. На кого работает Самусь, Барабасу знать было не дано.

— Добрый день, Хозяин. Извините, что беспокою… Это Барабас… Шеф, у нас, похоже, намечается небольшая проблемка, — исполнительный директор постарался, чтобы его голос не выдал охватившее его волнение.

Самусь требовал неукоснительной конспирации всегда и особенно при разговоре по телефону. Даже по сотовому, хотя считается, что его подслушать очень трудно, почти невозможно. Однако одно дело иносказательно сообщить о том, что на притончик пытаются «наезжать» некие «гастролеры» — и совсем иное попытаться рассказать о сложившейся нестандартнойситуации.

— Вот как?

Самусь не мог не понимать, что по пустяковому поводу Барабас звонить не стал бы, однако ничем не выдал свое волнение.

— Да, проблема, — подтвердил Барабас. — И по-моему довольно серьезная.

— Помощь нужна?

Под помощью могло подразумеваться что угодно — как простая консультация, так и команда стриженных ребят с крепкими кулаками и кастетами, а то и с пистолетами. Случалось, что это помогало. Однако в данной ситуации такая команда была бы не к месту.

— Не знаю. Вряд ли, — с сомнением произнес Барабас. И добавил с затаенной надеждой: — Если бы только вы сами приехали…

В самом деле приехал бы Самусь сам — насколько все проще было бы. Он подлинный хозяин, его деньги — так пускай бы сам и разрешал свои проблемы с так называемыми правоохранительными органами!

Однако надежда Барабаса не оправдалась.

— Я сейчас никак не смогу, — по-прежнему благодушно проговорил Самусь. — У меня много других дел. Да и потом, в конце концов, ты у нас исполнительный директор, живешь с дивидендов, а потому принимай меры сам… — корректно расставил точки над «i». И только после этого поинтересовался: — Но ты можешь хотя бы намекнуть, что у тебя происходит?

— Дело касается нашего знакомого любителя «Колец Плутона», — начал Барабас.

Это был более чем откровенный намек на Леньку Быка. И Самусь должен был это понять. Он и понял.

— Парнокопытный, — подтвердил тот после секундной паузы. — Что с ним?

«Что с ним…»- с неожиданным раздражением на шефа едва не брякнул в микрофон Барабас. Однако на деле сказал иное, правда, довольно откровенно:

— Он нас покинул навсегда.

— Вот черт! — вырвалось у всегда невозмутимого Самуся. — Как это произошло? — сам же нарушил он иносказательную конспирацию.

— Подробностей пока не знаю, — признался Барабас. — Сейчас допрашивают его подругу.

— А кто это? — торопливо спросил Хозяин.

Даже странно, какая ему разница, — не понял исполнительный директор. Никогда не поймешь, куда его мысль скакнет…

— Я не знаю, помните ли вы ее… — пожал плечами Барабас. — Здесь у нас работает не так давно…

— Я не о том, — с легким раздражением перебил всегда выдержанный Самусь. — Я спрашиваю, о том, кто и где ее допрашивает.

Ах вон в чем дело!

— Следователь, — попавший впросак Барабас постарался реабилитироваться конкретными и четкими ответами. — У меня в кабинете.

— Ясно… — задумчиво проговорил хозяин. — Она что-нибудь существенное знает?

— Ничего, — твердо соврал Барабас, побоявшись признаться боссу, что уже начал понемногу приобщать девушку к продаже порошка. — Ничего существенного она не знает и знать не может. Только свою прямую работу. Но в этом деле из нее настоящей профессионалки не получится — слишком любит это дело.

Самусь помолчал. Его исполнительный директор терпеливо ждал.

В последнее время по сотовому он старался говорить поменьше. Как ни говори, а дороговато обходится такое удовольствие. Поначалу, когда разговоры оплачивала фирма, он мог себе позволить потрепаться подольше. Но потом Самусь нанял нового главбуха и та оказалась бабой въедливой, взяла, да и проверила счета за пользование аппаратурой связи во всех филиалах и дочерних фирмах могучей империи, которой заправляли Тоха и Самусь, о существовании которых рядовые подданные ее нередко даже не подозревали. После этого каждому сотруднику определили четкий лимит, при превышении которого доплачивать приходилось из своего кармана. А доплачивать без крайней необходимости из своего кармана Барабас очень не любил. Так что теперь по мере возможности приходится ограничивать свои трепологические потребности.

Однако в данном случае обстоятельства складывались так, что было не до мелочной экономии — слишком серьезным оказался вопрос.

…Прижимая трубку к уху, Барабас по-прежнему смотрел на экран монитора, вслушиваясь в разговор, происходящий в его кабинете.

— Так когда вы последний раз видели Леонида? — допытывался следователь.

— Я же говорю, что не помню.

Анька, дура набитая, даже врать толком не умеет, — вдруг с досадой осознал допущенную им ошибку Барабас. Она сейчас всего боится: и подставиться в качестве свидетеля неведомо чего, и подпасть под статью о даче заведомо ложных показаний, и мести со стороны Хозяина, если ляпнет что-нибудь не то… Только полные дураки, да и то лишь от неожиданности, врут столь неубедительно. Сообразила бы, идиотка, что если уж следователь разыскал и вызвал в кабинет именно ее, значит, хоть что-то знает о их взаимоотношениях. А раз так, то говорить, что не помнишь, когда последний раз видел этого человека — идиотизм чистейшей воды.

Это непростительно, что я не успел ее, дуру набитую, проинструктировать перед тем, как посылать к следователю. Сам растерялся, — вынужден был признаться самому себе Барабас. Она и с инструктажом, с ее-то куриными мозгами, могла бы дров наломать, а так…

Между тем, разговор в кабинете продолжался.

— Анна, давайте договоримся сразу и определенно, — судя по налившемуся подчеркнутой серьезностью голосу, следователь шутить не намерен. — Или вы сейчас четко и конкретно отвечаете на мои вопросы, либо мы с вами сейчас едем к нам и я вас задерживаю на полгодика с содержанием в следственном изоляторе…

Ну, брат, это ты врешь! — опытно поймал Барабас следователя на слишком вольной трактовке законов. Это ты только такой неопытной дурочке можешь вешать лапшу о том, что просто так засадишь ее на полгода. На такое задержание у тебя нет полномочий и нет оснований… Хотя, с другой стороны, нынче все можно. Это по отношению к проворовавшимся генералам или попавшимся взяточникам государственного масштаба обязательно соблюдают букву закона — к слабым мира сего отношение иное.

— Алло, ты меня слушаешь? — очень невовремя раздалось в трубке.

— Да-да, Хозяин! — встрепенулся Барабас.

Самусь в сложных ситуациях всегда следовал известной еврейской мудрости — лучше семь раз переспросить, чем один раз ошибиться. Он всегда так — сначала помолчит, размышляя, а потом уже говорит четко и ясно.

— Значит, так. Сейчас к тебе срочно выезжает Шурф. Он со следователем сам разберется… Кстати, что он из себя представляет?

— Щенок, — коротко ответил Барабас.

Ситуация его вполне устраивала. Шурф мужик опытный, во всевозможных разборках поднаторевший, к тому же доверенное лицо при Самусе — пусть сами и разбираются в проблеме.

— Отлично, — Самусь был удовлетворен. — Значит, Шурф все уладит… Так что твоя задача заключается в том, чтобы задержать этого следователя у себя до приезда Шурфа. И чтобы у него не появилось никаких зацепок против тебя и твоего заведения. В крайнем случае, чтобы таковых было поменьше… Усек?

Барабас хорошо понимал, что выполнить последнее требование не так просто — хотя бы уже потому, что хоть следователь и щенок, но ведь не полный же он профан, на такой работе профанов не держат, и беседует он сейчас с дурочкой-Нюшкой, которая от страха сейчас несет такую ерунду… Однако не объяснять же это Хозяину!

— Все понял, шеф, — бодро ответил исполнительный директор директору подлинному.

— Ну, тогда будь! Подробно обо всем доложишь Шурфу, а он передаст мне. Всё! При изменении ситуации немедленно звони.

Барабас отключил телефон и, положив коробочку с коротенькой антеннкой рядом с пепельницей на стол, опять уставился на экран.

А там…

— …Я возвращаюсь, а он уже взял Наташку под руку и готовится уходить с ней, — Нюшка ревела в три ручья и говорила, говорила, говорила, размазывая по лицу косметику, перебивая сама себя, перескакивая с одного вопроса на другой. — Я прямо офигела от наглости такой. А она, довольная такая, сучка, посмотрела на меня и пошла с ним, и еще задницей своей крутит, чтобы я видела. А я и видела, хотя и нету у нее задницы вовсе… Он в тот раз такой веселый был. Он всегда веселый. А тогда особенно веселый был. А она, стервоза… Да так ей, стервозе, и надо, чтобы вы ее за задницу ее поганую взяли, да в кутузку… А я вчера весь вечер тут была, кто угодно может сказать… Вы пишите, я скажу, как ее найти, скажу: она к нам позавчера случайно зашла, она к нам редко заходит, а теперь я ей вовсе зубки ее белые повыбиваю…

Вадим пытался остановить ее излияния.

— Погодите, Аня… — проговорил он.

Однако Кабанчук его не слушала и не слышала. Ей и страшно было, что именно ее, Нюшку, а не стервозу-Наташку, допрашивают и пугают жуткими словами «следственный изолятор». И глупая ревность по-прежнему жгла, что Ленька, кобель, позавчера не ее с собой взял. И никак не укладывалось в ее голове, что этот красивый, веселый, добродушный, сильный, богатый и щедрый парень, с которым они любили порезвиться и похулиганить в постели, вдруг лежит сейчас где-то в морге на кафельном прозекторском столе и его там потрошат какие-нибудь студентки-двоешницы, не ведающие, какого мужика потрошат. И опасалась сказать что-нибудь не так — потому что если уж Леньку, силача и здоровяка, который с собой иной раз и пистолет таскал, убили, а уж с ней, случись что, справятся без проблем…

И все это вместе таким гнетом придавило ее сознание, таким грузом, что она мало что соображала. А потому говорила все подряд, не в силах разделить то, что можно говорить, а о чем следовало бы умолчать.

— И Барабас подтвердит, что я тогда тут весь вечер клиентов обслуживала…

— Как обслуживала? — счел нужным уточнить Вадим.

— Ну как… Как женщина, — брякнула Нюшка. — А то сами не знаете, как это делается… И приносила, если надо, кто что попросит…

Исполнительный директор, услышав эти слова, даже поперхнулся.

— Дура! — рявкнул он. — Нашла о чем говорить, идиотка!

Барабас вскочил со своего места и рванулся к выходу. Уже с порога услышал вопрос следователя:

— Так вы ведь, насколько мне известно, не официантка, так почему вы должны что-то приносить клиентам?

— Я же не то приносила, что официантки приносят…

Если ее сейчас не остановить, она такое наговорит — ввек не отмоешься!.. Хотя, возможно, уже поздно. Теперь ее, идиотку, начнут раскручивать… И ведь раскрутят, волкодавы чертовы!.. Нет, теперь просто необходимо любыми способами вырвать ее из рук следствия!

В коридорчике, остановившись на несколько секунд, Барабас крикнул в полутемное пространство:

— Амбал!

— Я здесь, — гулко донеслось в ответ.

— Готовь камеру! И Нюшку, стерву, когда она выйдет из моего кабинета, туда, в нишу!

— Понял!

Сам же Барабас в несколько скачков оказался перед дверью своего кабинета. И без стука ввалился в него.

— …порошок… — успел услышать он последнее слово, сказанное девушкой.

Вадим даже вздрогнул от неожиданности, уставился на ворвавшегося с удивлением. Анна, увидев своего хозяина, с испугом замолчала. Появление исполнительного директора мгновенно отрезвило ее, остановило излияния.

— В чем дело? — раздосадованно спросил Вострецов. Хоть и маловато у него было опыта, да только он знал, что такие вот неожиданности могут заставить замолчать свидетеля, да так, что тот больше слова не вымолвит. — Я же вас просил нас не беспокоить!

— Прошу прощения! — Барабас старался улыбаться как можно естественнее. — Мне срочно потребовалось просмотреть некоторые оставшиеся здесь накладные. Сами понимаете, торговля, сфера обслуживания, покупатель, равно как и клиент, всегда прав… Вы позволите?

Вадим перевел взгляд с хозяина кабинета на девушку. И по ее испуганному виду со всей очевидностью понял, что все пропало окончательно и бесповоротно. Она едва только начала говорить правду, говорить о том, чем реально занимается в этом заведении… Теперь больше она ничего ему не скажет. И письменно свои показания не подтвердит. Момент откровения прошел. Прошел не сам — его прервало внезапное появление директора.

Следователь снова посмотрел на Барабаса. Тот глядел прямо на него. Твердо и неприязненно, не считая нужным скрывать эту неприязнь.

— Так как, вы позволите мне взять в своем кабинете нужные мне бумаги? — подчеркивая слова «мне» и «своем», произнес Барабас.

Вострецов понял все. Их «слушали». И больше ему не дадут возможность поговорить с Анной.

— Да, конечно, — ответил он. — А потом я смогу закончить разговор с Анной?

Барабас снова не счел нужным хоть немного примаскировать неприязненный взгляд.

— Разумеется, сможете, это ваше право. Только не в этом кабинете — мне сегодня еще нужно поработать… Кстати, рабочий день у наших сотрудников уже закончился, а потому я попрошу вас, сударыня, — он слегка поклонился Анне, — покинуть мои апартаменты.

Путана ничего не понимала. У них само понятие «рабочий день» отсутствовало — точнее было бы сказано «рабочий вечер», который иной раз растягивался до утра. Чтобы здесь к ней обращались как к «сударыне», такого тут еще не бывало. Чтобы Барабас работал с каким-то бумагами у себя в кабинете…

Она растерянно взглянула на Вострецова. Тот понял девушку, поднялся.

— Ну что ж, раз уж нам указывают на дверь… — произнес также подчеркнуто неприязненно.

Однако исполнительный директор даже руками всплеснул от деланного возмущения, сквозь которое, впрочем сквозила ерническая насмешка:

— Да вы что, молодой человек! Да как бы я посмел!.. Вы сидите, пожалуйста, не уходите! Законы гостеприимства, так сказать, обязывают… Noblesse oblige, так сказать, как говорят французы, положение обязывает… Или вы не согласны? Сейчас, кстати, приедет еще один человек, который хотел бы вам дать исчерпывающие показания именно по интересующему вас вопросу!

Он говорил, говорил, а сам, подхватив Анну под локоток, повел ее к двери.

— А откуда же вы знаете, каким именно вопросом я интересуюсь?

Вадим, задавая этот вопрос, представлял себя опытным сотрудником, который ловко поймал допрашиваемого на оговорке. Однако Барабас не растерялся. Он уже закрывал дверь за Анной, которую довольно бесцеремонно выставил в коридор.

— А что ж тут знать? — откровенно усмехнулся исполнительный директор. — Это же очевидно, не Бог весть какой секрет, право слово… Я тут, должен вам откровенно сказать, не занимаясь самоуничижением, человек маленький, вам же необходимо говорить с ключевыми фигурами. Да вы присаживайтесь, что ж вы стоите-то?.. — Барабас понимал, что задержать следователя до приезда Шурфа будет трудновато — особенно если тот всерьез заинтересовался рассказом Нюшки. И он решил тряхнуть стариной. Когда-то у них в общежитии института, из которого его в свое время выгнали за «аморалку», с сокурсниками была забава: кто дольше сможет без умолку и не повторяясь трепаться. Проигравший бежал за бутылкой. Так Барабас, будучи человеком жадным, иной раз специально заранее продумывал такие речи-спичи, чтобы лишний раз выпить «на дурняк». Вот теперь пригодилось… — Так вот, это очень важно, право же — ключевые фигуры. Потому что если вы будете черпать информацию от людишек, которые стоят на самых низших ступенях в любой иерархии, вы сможете получить некоторые, быть может, и очень важные, но все-таки довольно разрозненные факты, и, следовательно, никак не сможете себе представить всю картину в целом. А потому вам многое в результате придутся домысливать без достаточных на то оснований, а потому и процент возможных ошибок возрастает многажды… Вы, надеюсь, со мной согласны? Это же как мозаика. Если взять отдельный камушек, отдельное стеклышко или отдельный кусочек смальты или майолики, то не сможете и близко даже представить себе, в каком месте и в каком конкретно полотне он имеет честь находиться. И только если вы подниметесь, абстрагируетесь от созерцания отдельных камушков или фрагментов произведения искусства, только тогда, возвысившись, отойдя на некоторое расстояние в сторону, вы охватите всю гамму шедевра! Взять, например, мозаику «Тайная вечеря» — не подскажете, к слову, кто ее создатель?.. Хотя, впрочем, откуда, вам, простому следователю, знать, ведь правда? Фреску с таким названием написал Леонардо да Винчи, но мозаику сработал, кажется, не он… Так вот вы знаете, какой великий секрет сокрыт в этом произведении? Скорее всего, нет. Так вот, единственный человек, единственный изображенный там апостол, который одет в белый плащ — это Иуда. Не тот Иуда, который Маккавей, который апостолом не был, а тот Иуда, который Искариот… А между тем в плаще его нет ни одного белого камня, все они цветные. Но так подобрана гамма, что они сливаются в единый белый цвет, словно спектр. Ведь это и в самом деле занятно — мы говорим «белый свет», а там — «каждый охотник желает знать, где сидит фазан»… Кстати, мне как-то доводилось есть фазанов. Должен сказать, мясо у этой птицы не очень хорошее, жесткое у нее мясо. Хотя это, быть может, было лишь потому, что его плохо приготовили. Как вы считаете? Вы же знаете, как много в нашей жизни зависит от кулинарного искусства поваров. Вот у меня был случай, когда я обедал в ресторане «Седьмое небо», еще до пожара, на Останкинской телебашне… Вы бывали когда-нибудь на телебашне?.. Вид оттуда, я вам скажу… Все же высота!.. Выше ее есть только еще одна вышка, в Канаде, что ли… Но смог над Москвой, я должен сказать, такой стоит смог…

Слушая все это, Вадим попеременно испытывал разные чувства. Недоумение постепенно сменилось осознанием того, что этот человек, которого Анна назвала Барабасом, попросту дурачит его, однако перебить его сначала не давала вежливость. Потом начало нарастать раздражение. И наконец Вадим не выдержал.

— Если у вас есть фонтан, закройте его — дайте отдохнуть и фонтану! — негромко сказал он.

— Козьма Прутков! — мгновенно включился в новую тему разговора исполнительный директор. — Его придумали три автора…

Он уже сидел, развалившись на диване, но так, чтобы перекрыть Вадиму путь к двери, если тот вдруг попытается выйти из кабинета.

— Прекратите! — негромко сказал Вадим.

Юноша впервые столкнулся с ситуацией, когда попросту не может вставить ни одного слова. И теперь не знал, как себя вести.

— Что? — сделал вид, что удивился Барабас. — Но ведь я хозяин и мой долг…

Однако Вострецов постарался не дать ему вновь завладеть инициативой в разговоре.

— Вы не могли бы ответить мне на несколько вопросов? — подчеркнуто вежливо и по-деловому спросил он у хозяина кабинета.

— Да сколько угодно! — насмешливо ответил тот. — Отвечу на любой.

Директор теперь выглядел вполне спокойным и веселым, этот человек, который еще совсем недавно выглядел испуганным и подавленным. Он был явно уверен, что уже произошло нечто такое, что повернуло развитие ситуации в новое русло. Однако Вадим этого пока не понял, не уловил изменение ситуации. И продолжал задавать вопросы, которые ему представлялись в этой ситуации наиболее важными.

— Вам говорит что-нибудь имя Ленька Бык?

На лице Барабаса отразились такие искренние и могучие мозговые усилия, как будто он пытался в уме доказать теорему Ферма.

— Ленька, вы говорите? — он отчаянно тянул время. — Бык?.. Ну как же… Что-то припоминаю. Только вот что именно припоминаю, никак не могу припомнить. А кто это? Напомните, пожалуйста!

Вадим видел, что его этот человек дурачит. Вот только зачем?

— Не помните? Гм, странно, — с иронией заметил он. — А между тем вы с ним довольно хорошо знакомы. Два дня назад Леонид заходил к вам сюда, в кафе и вы с ним какое-то время беседовали у стойки бара.

Барабас ненатурально рассмеялся.

— Ну так и чего ж вы у меня об этом спрашиваете, раз уж все знаете?

— Я, к сожалению, знаю не все, — признал Вадим. — А во-вторых, мне нужно получить от вас четкие ответы, а не пытаться уличать вас в сокрытии некой важной для следствия информации.

— Да вы что, Бог с вами, я и не пытаюсь что-то скрыть от вас, — Барабас сделал вид, что сдрейфил. — Я по мере возможности отвечаю на ваши вопросы. Просто я не сразу сообразил, о ком идет речь. А теперь понял и вспомнил, что Леньку я знаю. Знаете ли, что-то с памятью моей стало… Что еще вас интересует?

— Вы знаете, что его убили?

Хозяин кабинета безмятежно улыбнулся.

— Да? Скажите на милость, какая потеря для человечества… А я об этом понятия не имею.

Вострецов уже с трудом сдерживал раздражение.

— Но ведь я вам об этом уже сообщил, в самом начале нашего разговора.

— Я-то тут причем? У вас что же, есть подозрение, что это я его… как это у вас говорится… «замочил»?

— Не могли бы вы подробнее рассказать о ваших взаимоотношениях?

С лица Барабаса сползла ироническая улыбочка. Он постарался ответить так, чтобы это выглядело как можно натуральнее.

— А что тут особенно отвечать? Не было у нас с ним никаких особых взаимоотношений. Да, с Ленькой мы были знакомы. Да, иногда встречались…

— Где? — торопливо спросил Вадим.

— Да здесь же, в кафе, где же еще… Он захаживал к нам иногда… Друзьями и даже приятелями мы не были. Так что мы с ним просто иногда трепались о том о сем… Он парень общительный, разговорчивый, щедрый… Такими клиентами, знаете ли, дорожат. Так что мы с ним нередко беседовали, когда он сюда заходил.

Было похоже, что Барабас опять пытается увести разговор в область словоблудия. Поэтому Вадим его резко перебил:

— О чем?

— О чем? Да так, ни о чем… Так просто… Трепались о бабах, о «бабках», о новых видиках, о компьютерных играх, о полетах на Луну, об НЛО, о «снежном человеке», о хоккее… В общем, просто треп, да и только. Это, наверное, все, что я могу вам о нем рассказать. Чем он занимался, как делал деньги, кто и за что его «замочил», я не знаю… К слову, так, на всякий случай, вы можете проверить, но можете и поверить на слово: у меня тоже на все последние дни железное алиби — как и у Анны, которую вы только что допрашивали. У меня десятка три свидетелей, что я отсюдова никуда не отлучался… Еще что вас интересует?

Система защиты, которую избрал Барабас, выбивала Вадима из колеи. И он попытался еще раз прищучить этого самоуверенного человека.

— Меня много что еще интересует. Например, о каком порошке, который могут купить в кафе ваши клиенты, сообщила мне ваша работница?

— О порошке? — пожал плечами директор. — Так вы у нее об этом спросите! Может, о стиральном, а может о порошке для порошковой металлургии… Я-то тут причем?

— Так я и хотел спросить, когда вы вошли. Но вы ее выставили из кабинета.

— В самом деле? Жаль, что помешал, я бы и сам с удовольствием узнал, на что она намекала, — хмыкнул Барабас. — О чем мы еще с вами поговорим?

— Ну а как вы прокомментируете тот факт, что у вас в кафе процветает проституция?..

— У нас? В кафе? Процветает? Проституция? — переспросил директор. — А откуда, позвольте спросить, у вас имеется такая клеветническая информация?

Как же уверенно чувствовал себя Вадим, когда говорил следующую фразу!

— Непосредственно из первоисточника, — небрежно обронил он. — Об этом мне сообщила только что ваша сотрудница Анна Кабанюк.

— Кабанчук, — безмятежно поправил хозяин кабинета.

— Кабанчук, — согласился Вадим. — Только это сути дела не меняет.

— Разумеется, какая для вас разница, как человека назвать, — так же легко, правда, с легкой издевкой, согласился Барабас. — Только у меня к вам вопрос: а она это подтвердит на официальном следствии?

Вострецов уверенно улыбнулся:

— Разумеется.

Улыбка Барабаса могла соперничать по уверенности с улыбкой следователя.

— А я, простите, в этом не уверен.

— Вот как?

— Да, не уверен, — развел руками директор. — Дело в том, что кафе, директором которого я имею честь быть, — заведение солидное, которое свято соблюдает Уголовный кодекс. А потому мы не позволяем себе сомнительные статьи дохода. Другое дело, — снова усмехнулся он, — что отдельные наши сотрудницы позволяют себе в свободное от работы время общаться с некоторыми нашими клиентами в неформальной обстановке — этого мы не можем им запретить… Конечно же, мы не можем такое приветствовать и одобрять, но и нести ответственность за отдельные проявления незначительных правонарушений, допускаемых отдельными нашими работницами не собираемся.

Да, что верно, то верно, факт проституции доказать очень трудно. С этой проблемой сталкиваются сотрудники правоохранительных органов не только у нас в стране. И Барабас сейчас вполне откровенно указал на вариант защиты, по которому он собирается отводить от себя обвинения. Это Вадим понял.

Однако он и близко не мог предположить, какие слова собеседника последуют дальше.

— Однако, уважаемый гражданин следователь, я вам очень и очень признателен за очень ценную информацию, — после паузы продолжил директор.

— Не понял, — вскинул брови выше очков Вадим. — Что вы имеете в виду?

— Ну как же, — опять с ехидной патетикой проговорил Барабас. — Вы мне указали на то, что одна из наших работниц занимается делами, за которые наш Уголовный кодекс предусматривает определенные санкции. Мы, как солидная фирма, не можем мириться с наличием у нас подобных антиобщественных элементов. А потому мы будем вырывать их с корнем из нашей повседневной действительности, клеймить каленным железом, выметать из наших сплоченных рядов поганой метлой…

Вадим еще не понял, что произошло. Однако до него постепенно начало доходить, что случилось нечто непоправимое.

— Что вы имеете в виду? — напряженно повторил он.

От его уверенности уже не осталось и следа.

— Я? — переспросил директор.

Ну когда же, наконец, приедет этот чертов Шурф? Барабас чувствовал, что уже выдыхается, не зная, как дальше тянуть время.

— Да, вы. Что вы имеете в виду?

Да провались они пропадом, этот Шурф, этот Самусь, и все остальные вместе взятые!

— Я имею в виду, молодой человек, — размеренно выговорил исполнительный директор, — что сознавшаяся в совершении уголовно наказуемого преступления работавшая у нас Анна Кабанчук уже у нас не работает.

— То есть как? — изумленно спросил Вадим.

— Очень просто. Она только что уволена, получила на руки полный расчет и уже покинула стены нашего заведения, — твердо, без тени улыбки проговорил директор. — Поскольку она работала у нас только на договоре, ее трудовой книжки у нас и не было.

Вадим ошеломленно смотрел в это непроницаемое лицо. Да, это был удар!

— И где же она находится сейчас? — растерянно промямлил следователь.

— Понятия не имею, — по-прежнему безмятежно ответствовал Барабас. — С нарушителями действующих в стране законов нам не по пути. Думаю, что Анна, терзаемая раскаянием за свое моральное падение, уже умчалась на вокзал, села в поезд и следует к себе домой.

— Значит, она не москвичка? И откуда она к вам приехала? — раздавленный происшедшим, следователь задавал не слишком умные вопросы.

— Да откуда ж мне знать? — Барабас опять улыбался. — Помню только, что город, откуда родом бывшая наша работница Анна Кабанчук, начинается на букву «К»: Калуга, Краснодар, Калининград, Киев, Кустанай, Красноярск, Клайпеда, Красноводск, который нынче невесть за какие грехи переименовали в город Туркменбаши, Кушка, Карши… А может еще Краков, Канберра, Киншасса, Киото, Кабул, Кейптаун, Канзас-Сити, Картахена… Нет, не вспомню… У вас еще ко мне вопросы есть?

И тут, словно специально подгадав под этот вопрос, раздался уверенный и короткий стук в дверь. И она тут же распахнулась. В кабинет вошел Шурф.

Его так называли потому, что в свое время он работал взрывником на открытом угольном месторождении в Экибастузе. Кроме клички, он привез в столицу оттуда непоколебимые спокойствие и выдержку, великолепные пиротехнические навыки, твердые, никогда не дрожащие руки, крохотный шрам на шее, у самой сонной артерии, а также безграничную преданность Самусю, который оплатил баснословный счет за его лечение после неудачного взрыва.

Все, теперь Барабас может считать свою миссию выполненной.

— С вашего позволения я вас покину, — он с облегчением подскочил с места. — Тем более, что больше я ничем вам не могу быть полезен.

Не дожидаясь ответных слов выглядевшего совершенно раздавленным Вадима, он вышел в коридор. Больше происходящее в кабинете его не касается. Пусть дальше Шурф занимается следователем, пусть сам его выпроваживает. У Барабаса сейчас дело поважнее.

…Этот длинный коридор был задуман умным человеком. Об этом Барабас думал всякий раз, когда направлялся в его дальний конец. Широкий и хорошо освещенный в начале, где размещались кабинет начальника, касса, бухгалтерия и некоторые другие служебные помещения, он постепенно сужался и покато, по плавной дуге, опускался в подвал. Здесь и лампочки были потусклее, и располагались они реже… Короче говоря, любой человек, шествуя здесь, по мере продвижения вперед, чувствовал себя все более неуютно. И потому только тот, кому обязательно нужно было попасть вниз, доходил по нему до самого конца. Остальные, не слишком упорные, обязательно поворачивали обратно.

Исполнительный директор кафе бывал тут неоднократно. И ему нужно было пройти его до конца.

В самом конце изогнутый и сузившийся коридор упирался в огромную, с замыкающим накидную ручку-запор амбарным замком, дверь на тяжелых петлях. Это была холодильная камера, где хранились запасы мяса для кафе. Такая исполинская камера, по большому счету, тут была абсолютно не нужна. Однако она играла совершенно иную роль, о которой знали очень немногие люди.

Справа от двери холодильника из серой, небрежно оштукатуренной стены чуть выступал неровный лист железа с кое-как нарисованными черепом и перекрещенными костями, пронизанными кривой молнией и пугающей надписью «Осторожно! Высокое напряжение!» Здесь тоже висел замок. Если его открыть, то глазам любопытствующего откроется электрическое хозяйство, содержащее едва ли не все мыслимые нарушения правил электробезопасности: кое-как прикрученные к ржавой панели тумблеры и «пакетники», провисшие разномастные провода, небрежно заизолированные стыки, именуемые в обиходе «соплями»… Инспекторы энерогонадзора, увидев такое, приходили в ужас, выписывали огромные штрафы, Барабас их добросовестно оплачивал, однако устранять указанные недостатки не спешил. Впрочем, энергонадзор на устранении тоже не слишком настаивал — получать регулярные штрафы было не так уж плохо.

Между тем никакой функциональной нагрузки этот щит не выполнял. Просто на всякий случай, если кто-то сдуру полезет проверять, был под напряжением. Роль его была в ином — отводить глаза.

…Барабас достал из кармана кожаный чехольчик с ключами. Раскрыл его, щелкнул контактом, включив крохотный фонарик-брелочек. Выбрал одну из широких алюминиевых пластинок с дырочками. И встав л ее в неброскую трещину в потрескавшейся штукатурке стены. Где-то в глубине стены послышался щелчок, едва слышно загудел могучий соленоид. Электрический щит вместе с коробом чуть выдвинулся из стены. Директор кафе ухватился за его край и потянул на себя. Стальной блок на удивление легко и бесшумно провернулся на хорошо отрегулированных и смазанных петлях. Мужчина чуть наклонился и шагнул в открывшийся проем.

Он оказался в довольно большом, хорошо освещенном замкнутом помещении. В одном углу его располагалось нечто вроде жаровни, над которой на специальных крюках висели всевозможные приспособления для пыток и истязания жертв. Рядом стоял грубо сваренный из металлических полос каркас, настеленные на который покрытые пластиком доски превращали его в нечто наподобие топчана. Правда, прикрепленные к нему свинчивающиеся кольца для фиксации рук и ног, свисающие к нему электрические провода недвусмысленно давали понять, что предназначено это ложе отнюдь не для отдыха. Из стены торчал простой бронзовый кран с белым «барашком», рядом на крючке висел аккуратно свернутый длинный шланг; сам же гладкий бетонный пол имел небольшой уклон к решетке стока.

Амбал был здесь. Огромный, страшный, длиннорукий, с внешностью и повадками дебила и садиста, он смиренно сидел, сложив на коленях ладони, посреди комнаты на табуретке и тупо и терпеливо ждал прихода Барабаса.

— Ну что?

На безбородом лице Амбала расплылась счастливая улыбка идиота.

— Здесь пташка!

Эта комната знала много тайн. Поэтому о том, как в нее попасть, было известно очень ограниченному числу людей.

Между тем дебил выжидательно глядел на Барабаса. Обычно он напоминал только лишь биологическую машину для перерабатывания пищи человеческой в пищу для мух и их личинок — и не более того. Правда, даже просто неподвижно сидя на стуле неподалеку от двери Барабаса, Амбал уже одним своим внешним видом отпугивал каждого, кто пытался проникнуть в задние помещения кафе. А теперь начинал проявлять признаки нетерпения.

Барабас же не спешил дать ему главную команду. Он страшился того, что должно сейчас произойти. А потому старался найти аргументы, которые убедили бы его в том, что Анну можно помиловать. Потому что никак нельзя допустить, чтобы она теперь попала в руки следователей — этого нынешнего щенка или кого-нибудь другого, поопытнее. И дело даже не в том, что она подрабатывала древнейшей профессией, в конце концов, по нынешним временам это не Бог весть какое нарушение закона. Вот если она проговориться о других делах, которые тут происходят, о тех людях, которые сюда захаживают — вот это будет плохо.

А ее уже зацепили, коготок уже увяз, а значит и вся птичка уже не выкрутится. «Пташка», как выразился Амбал.

Анна и в самом деле приехала в Москву на поиски счастья или в крайнем случае удачи, издалека. Снимала здесь какую-то комнатенку в коммуналке, но бывала там не слишком часто, обычно обитая или у кого-то из подруг, или у любовников — насколько, конечно, этим словом можно назвать богатых «трахальщиков»… А значит, ее исчезновение еще какое-то время будет оставаться незамеченным. Да и впоследствии попробуй разобраться, где и как прекратила свое существование приезжая начинающая путана без определенного места жительства, без соответствующей прописки-регистрации, без четко определенного и документально оформленного места работы…

Сейчас таких пропадает — тьма-тьмущая! И чаще всего бесследно. Причем, иной раз и искать-то их никто не начинает!

Все это было так. Но… Но убивать Аню ему не хотелось. Как ни говори, она была не просто неким чужим человеком, не некой отвлеченной функцией, которая мешает ему, Барабасу, заниматься своими делами. Она была хорошо знакомой красивой девушкой, к которой он, лично Барабас, был несколько неравнодушен. Еще какой-то час назад она была веселой и общительной непосредственной и ветреной девчонкой. А что с ней будет еще через час? Страшно представить!

Найти бы причину, чтобы ей оставить жизнь!

Барабас пытался отыскать такую причину — и не находил! Слишком многое поставлено на карту, чтобы рисковать всем из-за его личного к ней влечения. И не такими людьми приходилось жертвовать ради высших интересов дела!

Нет, она обязательно должна исчезнуть, причем, исчезнуть бесследно. Ее просто необходимо убить. Особенно после того, как он, Барабас, сгоряча приказал Амбалу запереть ее в нишу. Не было б этого, наверное, можно было бы и обойтись без крайних мер… Ага, оборвал себя Барабас, обойдешься тут без крайних мер!.. Это, значит, просто выгнать ее на все четыре стороны, а потом ждать, где и какую глупость она отмочит?.. Вот к «порошку» он ее рано приставил, это точно! Сам виноват, из симпатии к ней хотел, чтобы она начала зарабатывать побольше. Опытные профессионалки, в какой бы ситуации ни оказались, следователю не признались бы в лишних грехах, навешивая на себя новые и новые статьи.

Да, с этой Нюшкой он и в самом деле наломал немало дров. И теперь, чтобы из-за этих глупостей ситуация окончательно не вышла из-под контроля, эту несчастную дурочку придется убить. Правда, убить ее следует быстро и безболезненно.

Быстро и безболезненно. Но тогда этот монстр Амбал не получит вожделенного, едва ли не единственного доступного ему удовольствия. И тогда неведомо, как он себя поведет. Вдруг бросится на него, на Барабаса? К слову, по большому счету, он тогда будет прав, этот идиот.

Нет, со своими нужно вести честную игру. А девчонка нарушила Закон. Она начала отвечать на вопросы следователя, она начала «петь», а значит ей больше нельзя доверять. Потому она должна исчезнуть. Ну а то, что она будет умирать бесконечно долго, полчаса или даже час — так ведь это значит, что и жить она будет лишние полчаса или даже час. Все относительно.

— Доставай, — сказал наконец Барабас.

Амбал с готовностью поднялся с табуретки, схватил стоящий в углу ломик, вставил один его, особым образом обточенный, конец в отверстие в полу. Не зная о существовании этого тайника, найти его бы о практически невозможно. Его сделали с соблюдением максимума предосторожностей на случай, если кто-то из посторонних попадет-таки сюда — например, какой-нибудь ОМОН или СОБР. И чтобы напрочь исключить саму вероятность случайного обнаружения, здесь не было никакой электроники, чтобы можно было бы искренне откреститься от самого подозрения в причастности к тайнику кого-либо из нынешних владельцев кафе. Мол, мы и сами даже не подозревали, что тут имеется такое…

Плита с трудом, но почти бесшумно повернулась. Под ней открылось широкое, но достаточно мелкое углубление, в котором могло бы лежа уместиться (и умещалось, было и такое) четыре человека. Сейчас здесь лежала одна Нюшка.

…Сколько она тут пролежала, Нюшка не осознавала. В кромешной тьме ощущение времени теряется. Да и от ужаса, который охватил ее, когда билась под низкой плитой, кричала, срывая голос, и глохла от своего же вопля, она потеряла счет времени. А потому, когда над ней почувствовалось движение каменной плиты, не могла себе представить, сколько времени провела в каменном мешке. Казалось — вечность.

Сверху сквозь открывшийся люк в глаза ударил яркий свет. Нюшка ладонями закрыла глаза. А когда вновь отняла их, первое, что увидела — идиотскую улыбку Амбала. Причем, улыбку не просто идиотскую. А какую-то вожделенную, жаждущую чего-то… Почему-то бросилась в глаза капля слюны, тянущаяся от уголка рта к не знающему бритвы подбородку.

Амбала здесь боялись все. Даже Барабас. Девчата, когда им приходилось проходить мимо него, старались проскользнуть мимо как можно скорее. А он глядел на них тупо и равнодушно, словно на бесплотные тени. Однако про него полушепотом рассказывали, что он невероятно жесток и не приведи Господи попасть ему в руки.

Нюшка его тоже боялась, как и все. Однако она и предположить не могла, что с ней может что-то произойти, чтобы оказаться в его лапах.

И вот попала-таки! Что же он с ней сделает? И, главное, за что? Анна почувствовала, как мощные, словно стальные рычаги, руки подхватили ее и поставили на ноги. Она, с непривычки щурясь, часто моргая, со страхом оглядывалась. У двери, прислонившись к стене, скрестив на груди руки, стоял Барабас. Стоял и глядел на нее каким-то непонятным, едва ли не извиняющимся, взглядом.

— Боря, Боренька!.. — попыталась она рвануться к нему. — Что здесь?..

Однако Амбал легко перехватил ее, поймав за руку. Его могучие пальцы несильно сжали тонкие косточки ее запястья и те едва не хрустнули от этой хватки.

— Я ведь тебя предупредил, Аня, чтобы ты не болтала лишнего, — с досадой проговорил Барабас. — Я ведь тебя предупреждал…

Он знал, что сейчас произойдет. И страшился этого. Потому что такое увидишь не в каждом «ужастике».

Девушка еще на что-то надеялась.

— Боренька, я буду молчать!

— Конечно, ты будешь молчать, — согласился директор. — Обязательно будешь молчать.

И она все поняла.

— Не-ет! — завизжала Анна.

Амбал коротко зарычал и слегка потянул ее на себя. Невольно оглянувшись на него, девушка ужаснулась той перемене, которая произошла с его лицом. Всегда неподвижно равнодушное и тупое, как маска, теперь оно было живое, осмысленное, и от этого еще более страшное — с раздутыми трепещущими ноздрями, с жадно горящими, налитыми кровью глазами, с алчно ощерившимися зубами, с необычно развитыми верхними клыками, между тонкими губами… А там, в глубине раскрытой пасти шевелился чудовищный, почему-то синий язык и за ним — темный провал глотки… Почему-то вид разинутого рта привел ее просто в панический ужас.

И девушка заверещала еще громче.

— Не надо!.. Боренька, я все что надо сделаю, только помоги!..

Барабас глядел на происходящее от двери. Он видел, как Анна попыталась вырваться из лап этого полуживотного, и едва удержался от того, чтобы не броситься ей на помощь. Но удержался. Теперь, он знал, Амбала уже не остановить.

Дебил резко толкнул девушку, сбив ее с ног. Она, оступившись, неловко, ободрав о грубый пол обнаженную руку, упала на бок, однако быстро перевернулась и попыталась отползти от чудовища на карачках. Колготки на коленях тут же лопнули и теперь свисали неопрятными лохмотьями. Амбал снова утробно зарычал, шагнул за ней и, удовлетворенно засмеявшись, наклонился, схватив Анну за волосы. По-прежнему отчаянно визжа, девушка рванулась, да так, что в кулаке идиота остался вырванный клок. Однако отползти к Барабасу, что она пыталась сделать, Нюшке так и не удалось. Монстр опять поймал ее, на этот раз за воротник потрепанной замызганной блузки. В ее визг вплелся звук рвущейся материи. Длинный лоскут остался в кулаке Амбала. Остатки блузки легко стекли с обнажившейся спины по рукам.

И больше Амбал не выдержал. Он по-звериному зарычал и всей своей стослишнимкилограммовой массой рухнул на девушку. На мгновение ее крик прервался и в этой тишине отчетливо послышался хруст костей. Амбал поднял голову, торжествующе взглянул на замершего Барабаса и вдруг впился жуткими зубами в загорелое обнаженное девичье плечо. Из-под клыков брызнула кровь. Снова вспыхнул душераздирающий вопль. Девушка металась из стороны в сторону, пытаясь освободиться от навалившейся на нее туши. В ее вопле тоже не было ничего человеческого — только обреченный стон нежелающей так рано расставаться с этим прекрасным телом жизни. А Амбал рвал и рвал его зубами…

Барабас больше выдержать не мог. Он рванул из-за пояса пистолет, сдернул вниз «флажок» предохранителя… И нажал спусковой крючок. В замкнутом помещении выстрел прогремел оглушающе громко. Со звоном вылетела из выбрасывателя гильза. По помещению поплыл кислый запах сгоревшего пороха. Анна словно поперхнулась собственным криком. Ее перекошенное от крика, ужаса и боли лицо с широко раскрытыми глазами так и замерло, перекошенным. Пуля попала ей в череп чуть выше левого уха и вышла за правым.

В это мгновение Барабас просто мечтал, чтобы Амбал бросился на него. Тогда он смог бы с превеликим удовольствием всадить в этого идиота всю обойму. Убить же своего просто так — никак нельзя. Вот если бы в порядке самообороны…

Однако этого не произошло.

Едва грохнул выстрел, Амбал распрямился, стоя на коленях. Он запрокинул к потолку окровавленное лицо. Он сладострастно рычал, ритмично, словно в такт с толчками мужского оргазма, вскрикивая, раз от раза ослабевая от этого самоудовлетворения.

Животное…

Впрочем, почему животное? Ни одному зверю не нужно убивать себе подобное существо для того, чтобы получить сексуальное удовлетворение. Так что это не животное — а ошибка природы. Даже не ошибка — извращение. И не дай Бог попасть ему в руки! Не дай Бог!

Барабас опустил руку с пистолетом. Перещелкнул предохранитель на место.

— Тело как обычно, — машинально приказал он. — Голову в мешок и утопить в пруду. Кости с другими отходами вывезти на свалку. Здесь все вымыть…

Пора было уходить.

Барабас старался не смотреть на истерзанное тело девушки, которую он какой-то час назад направил на беседу с щенком-следователем, и которую обхаживал, облизываясь на ее красоту и молодость, почитай, полгода. Да и на Амбала старался не глядеть, особенно на постепенно проступающее у него на штанах неопрятное пятно.