А ПОЛОЖЕНИЕ «Челюскина» было не из самых лучших. То есть положение было таким, что только чудо могло освободить судно, намертво впаянное в ледяные поля.

Стоял мороз, завывала метель. А в стороне шел битый лед, как по реке в ледоход, и в нужном направлении — на восток. Нет, челюскинцы не надеялись на чудо. Авралы следовали один за другим. Лед кололи, взрывали, но на освободившееся место с шипением лезла новая льдина. В этом упорстве бездушной стихии было что-то гнетущее.

Но чудо тем не менее наступило: ветер изменил направление, ледяные поля растрескались, появились широкие разводья, а на разводья неведомо откуда налетело множество водоплавающей птицы, которая успела наголодаться за несколько дней пурги. Судно обрело способность двигаться самостоятельно. Впрочем, ненадолго.

А ночью вымотанной до предела команде «Челюскина» Арктика подарила редкое северное сияние.

Огненный мост в виде арки, увешанный разноцветными полотнищами, дрожал, словно отражение в неспокойной воде. Складки полотнищ перекатывались взад-вперед, как будто их беспокоил ветер, и меняли цвета от красного, желтого, зеленого до фиолетового. Но вот мост разнялся посередине, и одна половина приподнялась. Под аркой возникла розовая полоса, составленная из вертикальных штрихов. Все это буйство и игра света длились несколько часов. Временами через небо проносились огненные стрелы, вспыхивали искры и появлялись широкие лучи. Такие лучи могли бы получаться, если б в прожектор ставили по очереди то зеленые, то красные, то фиолетовые стекла.

Казалось, небо звучало. Все вслушивались, как завороженные, в эти звуки неба, из которых и складывалась эта яркая, прекрасная и жутковатая тишина.

Небо отражалось в торосах, иногда вспыхивало в иллюминаторах, судовом колоколе и сосульках.

Судно, вмерзшее в лед, двигалось. Не своим, правда, ходом, но в нужном для челюскинцев направлении — на восток.

Из телеграмм, отправляемых с борта «Челюскина» в Москву:

«Челюскин» впаян в колоссальную льдину площадью до трех с половиной тысяч квадратных миль… Льдина дрейфует по воле ветра и течений. До двадцать шестого октября дрейф нам не благоприятствовал: уносил… на норд-вест. Двадцать шестого дрейф сменился на зюйд-ост… Вчера, тридцать первого октября, наша льдина… вошла в Берингов пролив. Мы у цели. На «Челюскине» праздник!»

«Первого ноября «Челюскин» пересек мередиан мыса Дежнёва… На горизонте открытые воды Тихого океана. Севморпуть фактически пройден за одну навигацию, но не ледоколом, как «Сибиряков», а судном полуледокольного типа, коммерчески вполне рентабельным. Завтра-послезавтра челюскинцы смогут официально рапортовать партии и правительству о выполнении возложенного на них задания… Ближайшая боевая задача «Челюскина» — освободиться из тисков льдины. Пятые сутки вся деятельность на корабле подчинена этой важнейшей задаче. Воронин не спит ночей, не сходит с мостика… За пять дней титанической работы Воронин провел судно вперед на четыреста метров… Утром третьего ноября возобновились сильные нордовые ветры… Сильные ветры буквально проталкивают льдину сквозь самое узкое место пролива… После полудня — даже для невооруженного глаза — впереди заблестела на солнце чистая вода — это вода Тихого океана. На чистой воде нашу льдину очень скоро разрушит волною и ветром… С палубы…. виден яркий берег, уходящий на юго-запад. Это тихоокеанский берег Чукотского полуострова. Пустынные скалы неудержимо притягивают взгляды и мысли. Они, эти скалы, воплощают для нас конец пути, выполнение задания партии и правительства, окончательное решение задачи Северного морского пути».

Итак, был прекрасный солнечный день 4 ноября. Стояла розовая дымка. Прямо по курсу был Тихий океан и чистая вода. На галечной косе расположился небольшой поселок Уэлен, а напротив — горы Аляски. Казалось, что они отлиты из фиолетового стекла. Позади остались тысячи миль пути. Поход заканчивали сильные, закаленные, хотя и несколько уставшие люди — челюскинцы. Судно, правда, не имело собственного хода и, вмерзшее в лед, двигалось кормой вперед к Тихому океану. Вот-вот ледовые поля должны были проскочить через самое узкое место пролива. Это означало бы победу. Настроение у всех было праздничным.

— Это даже как-то неприлично — идти задом, — пошутил кто-то. — Тихий океан может обидеться и не принять.

Завхозу Могилевичу сказали:

— Зря ты убил первого медведя, вот Арктика и не выпускает нас.

Стоял такой штиль, что дым папиросы неподвижно висел в воздухе.

Надо было каким-то образом освободиться от «ледовой петли». Оставалось пройти только четверть мили. Правда, через лед.

И тут был объявлен аврал, по сравнению с которым все предыдущие могли показаться детской забавой. По крайней мере, так считали сами челюскинцы.

Капитан, глядя на сверкающие воды Тихого океана, ворчал:

— Близок локоток, да не укусишь.

На лед вышли все, включая женщин и камбузную команду. Даже двухлетняя Алла Буйко, которая за время похода научилась ходить и говорить, вышла на лед со своей лопаткой и приняла участие в общем аврале. Ее отец, Петр Буйко, так и не стал «губернатором острова»: Врангель оказался неприступным для «Челюскина».

Впрочем, один участник похода не принимал участия в аврале — это Карина Васильева. Она лежала в своей корзине из-под огурцов и могла слышать взрывы, что ее вряд ли особенно волновало.

Петр Буйко, долбя твердый, как камень, лед, зорко следил, как бы его помощница не оказалась в зоне взрыва.

На лед спускались тонны аммонала, и долбились дыры в шахматном порядке в направлении Тихого океана. Все без исключения дрались за свое освобождение, хотя в душе и понимали, что это напрасный труд. И последняя надежда. Гремели взрывы, сыпался ледяной град, а льдина даже не вздрагивала. Дыры от взрывов располагались довольно близко друг от друга, но трещин между ними не появлялось.

Во время одного взрыва вылетели два иллюминатора на судне, старый морской волк Гудин чуть не заплакал и отогнал взрывников подальше. И высказал все, что о них думает.

Пошли разговоры о том, что следовало бы вызвать на помощь ледорез «Литке», который находился в бухте Провидения. Ведь было ясно, что льдину не одолеть в одиночку. О чем думает капитан? Может, ему при виде сверкающей чешуи Тихого океана вдруг изменило чувство реального? А может, капитан не пожелал разделить славу с «Литке»?

И тут начался дрейф в обратную сторону.

5 ноября дул северный ветер, а льдина двигалась в противоположную сторону. Это казалось невероятным.

Скорость дрейфа достигала сорока метров в минуту. 6 ноября скорость достигала уже восьмидесяти трех метров в минуту. С 7-го по 9-е дули ветры разной силы и различных румбов, а дрейф сохранял неизменно норд-остовое направление.

«Челюскина» несло уже мимо берегов Аляски, в ту область Арктики, которая на карте обозначалась как «полюс неизвестности». В неумолимости движения было что-то гнетущее, хотя пока еще никто не терял надежды на выход в Тихий океан.

Во время этого сумасшедшего дрейфа льдина значительно разрушилась. Кромка чистой воды отстояла в пяти милях. Капитан полагал, что ближайший нордовый ветер разрушит льдину, как это было у Колючина.

Пока ни у кого не было предчувствия гибели. Поэтому праздник семнадцатой годовщины Октябрьской революции прошел весело. А то, что судно вытолкнуло из пролива, словно пробку, воспринималось всеми как очередное приключение. Сколько уж их было!

Только «наука» не была настроена благодушно. Хмызников и Гаккель понимали, что перед судном встала угроза вынужденной зимовки не в какой-нибудь тихой бухте, а в дрейфующих льдах. В довершение всего ударил крепкий мороз, и разводья сковало льдом. Это, наконец, подействовало на всех отрезвляюще.

В каюте Шмидта собрался командный состав. Выло устроено совещание. Следовало решить, надо ли вызывать «Литке» или ждать изменения ледовой обстановки.

Капитан был мрачен, как никогда. Он словно чувствовал себя в чем-то виноватым.

— Единственное, что могло бы разрушить льдину, — сказал ои, — это волны. А волн нет. Значит, ждать. Но когда глянешь на календарь, то скажешь: десятое ноября — ждать поздно.

О «Литке» он не сказал ни слова.

— Отчего возник дрейф? — спросил кто-то, обращаясь к «науке» Гаккелю. — Почему нас несло против ветра?

— В районе Японии сильнейший тайфун, — нехотя отозвался тот. — Тихий океан как бы переполнился, вода перетекала в Чукотское море.

И тут заговорил Хмызников. Ему показалось, что капитан топчется вокруг да около, а о главном умалчивает. А молчать тут нельзя.

— Теперь нас тащит мощное течение, — сказал Хмызников, — давно зарегистрированное наукой. У мыса Хоп течение разделяется на две ветки: одна идет к островам Геральда и Врангеля, другая направляется к мысу Барроу. Но о дальнейшем ее направлении в науке данных нет. В этом смысле дрейф «Челюскина», несомненно, мог бы дать науке ценные сведения. Это одна сторона дела. Другая сторона — на спокойную зимовку и благополучный выход изо льдов весной рассчитывать не приходится. Надеяться на то, что льдину разломает, также не следует. Если мы окажемся вовлеченными в общеполярный дрейф, положение станет катастрофическим… Через несколько лет нас, то есть то, что от нас останется, вынесет где-нибудь у берегов Гренландии, как остатки погибшей экспедиции американца Де-Лонга. На борту — женщины, дети. Единственная надежда пока на «Литке».

Наступило молчание.

— Владимир Иванович, — обратились к капитану, — сколько дней потребуется «Литке» выколоть нас из льдины?

— Не знаю, — ответил капитан, — кабы прежний был «Литке», я б знал ему цену. Прежнему — час работы. Но теперь он сам в аварийном состоянии. Если б не круглосуточная работа насосов, откачивающих воду, он бы давно утонул.

Слово взял старший механик и доложил о состоянии судна:

— Вмятины на скулах корпуса и корме. В носовой части пробоина. Много шпангоутов сломано, еще больше помято. Скручен руль. В переднем отсеке течь. В отсеке номер два по левому борту воды сто восемьдесят сантиметров. Надо срочно выкачивать весь водяной балласт, тогда судно станет легче. Однако мало-мальски серьезного сжатия льда «Челюскин» не выдержит. Он на это не рассчитан. Ему в самый раз плавать по южным морям.

Совещание закончилось. Отто Юльевич сел за телеграмму на «Литке».

После совещания все вышли на палубу. Свет из иллюминаторов падал на лед и освещал торосы. Вдали мерцал торос в виде гриба, который использовался в качестве фотоателье — там снимались на память. К «ателье» шла хорошо заметная в сумраке тропинка.

Отто Юльевич отправил капитану «Литке» Бочеку телеграмму:

«Зная о трудной работе, проводимой «Литке», имеющихся повреждениях, мы с тяжелой душой посылаем эту телеграмму, однако обстановка в данный момент более благоприятна для подхода «Литке» к нам, чем когда бы то ни было… Мы надеемся, что «Литке» сломает льдину, в которую вмерз «Челюскин», при совместной работе «Челюскина» и взрывов. В крайнем случае, если разломать не удастся, мы перебросим по льду на «Литке» большую часть людей для передачи на «Смоленск», что значительно облегчило бы нам зимовку. При необходимости «Челюскин» может дать «Литке» уголь. Просим вашего ответа. Шмидт. Воронин. 10 ноября».

Ледокол «Челюскин».

Ленинградцы пришли проводить челюскинцев в трудный поход Северным морским путем во Владивосток.

Трудящиеся датской столицы приветствуют участников похода.

Плотный лед мешает продвижению «Челюскина».

Команда пытается очистить пространство около носа судна.

Льды крепко обступили «Челюскин» со всех сторон.

Во время похода челюскинцам не раз приходилось участвовать в авралах. Летчик М. С. Бабушкин на разгрузке угля.

Началось сжатие льда. Челюскинцы приступили к выгрузке всех аварийных запасов.

Капитан «Челюскина» Владимир Иванович Воронин — один ил опытнейших полярных капитанов.

Радисту Эрнсту Кренкелю удалось еще во время гибели «Челюскина» связаться с радиостанцией в Уэлене.

Радистка Уэлена Людмила Шрадер поддерживала бесперебойную связь с лагерем Шмидта.

В первые дни на льдине.

Там, где раньше стоял «Челюскин», всплыли строительные материалы и топливо.

Вытащенные из полыньи бревна и доски пошли на строительство барака.

Продовольствие, спасенное челюскинцами, было сложено в одно место.

Для того чтобы жить, приходилось все делать своими руками без обычных материалов и инструмента. Топливная бочка была приспособлена для выпечки лепешек.

Одновременно с бараком построили в лагере кухню.

Ледокол «Литке» во главе со своим умным и талантливым капитаном А. П. Бочеком закончил свое весьма нелегкое плавание — провел суда от Чукотки до Колымы, вернулся назад и, разумеется, не мог не пострадать. Он держался на плаву только благодаря беспрерывной работе всех помп, откачивающих воду. К тому же у него были повреждены винты и руль.

«Литке» вышел из бухты Провидения 12 ноября.

Задним умом все крепки. Кое-кто из команды считал, что надо было вызывать подмогу гораздо раньше, еще на подходе к Берингову проливу.

14 ноября «Литке» находился в тридцати пяти милях от «Челюскина».

Составлялись списки тех, кому зимовка совсем не обязательна. Это в первую очередь женщины, дети, плотники, часть команды. Родители Карины Васильевой и Аллы Буйко готовили санки и шили заплечные мешки, в которых можно было бы переносить своих помощниц при походе через торосы.

Доктор Никитин составил список тех, кто по состоянию здоровья не мог остаться на зимовку. В этот «черный» список попал и «наука» Гаккель.

Интеллигентный, всегда выдержанный, Яков Яковлевич пришел в бешенство.

— Что же это такое получается! — накинулся он на доктора. — От угольных авралов вы меня по состоянию здоровья не освобождали, а теперь у меня оказалось больное сердце? Этот номер не пройдет!

И он побежал к Шмидту жаловаться.

На судне происходили сборы в путь. Но сколько отъезжающие ни вглядывались в горизонт, даже намека на дым «Литке» не было видно. Отправлять по дрейфующим льдам группу в сорок человек никто не рискнул. Вариант пешего перехода отпал сам собой.

Тем временем Бабушкин готовил самолет для ледовой разведки. Колеса с амфибии были сняты, и на оси поставлены лыжи. Все свободные от вахты готовили взлетную полосу — сшибали неровности.

Бабушкин понимал, что сейчас вся надежда на него. Только с воздуха можно узнать состояние льдов и отыскать «Литке».

Через два дня аэродром был готов.

Бабушкин сказал Воронину:

— Сперва я сделаю контрольный облет, а потом уж мы полетим вместе.

Затарахтел мотор, начался взлет. Но где-то на середине полосы гул мотора изменил свой тон, раздалось чихание и стрельба, обороты упали. Лыжа зацепилась за торос и отлетела в сторону. Аэропланчик беззвучно ударился о следующий торос, и только через секунду послышался удар и звук раскалываемой сухой лучины. Шмидт побледнел и отвернулся.

Когда челюскинцы подбежали к месту падения аэроплана, Бабушкин сидел в кабине искореженной машины и, казалось, о чем-то думал.

— Жив! Ну, слава богу! — выдохнул механик Валавин.

Бабушкин медленно вылез из кабины.

— Что случилось, Михаил Сергеевич? — спросил механик.

— Техника подвела, обороты срезало на взлете, — отозвался тот и медленно пошел к «Челюскину».

Итак, надежды на помощь авиации рухнули вместе с аэропланчиком.

17 ноября «Челюскин» принял правительственную телеграмму. Зампред Совнаркома В. В. Куйбышев официально передавал «Литке» в полное распоряжение Шмидта. А через некоторое время капитан Бочек передал Шмидту следующую телеграмму:

«Приветствую распоряжение… Куйбышева. Для себя считаю честью быть в вашем распоряжении. Прошу вашего срочного согласия на немедленный вывод «Литке» из льдов. В течение нескольких часов с большими усилиями «Литке» пробирается на ост в надежде встретить открытую воду. Быстрое образование молодого льда, его торошение создали угрозу невыхода «Литке» из льдов, что приведет к неминуемой катастрофе. Горячо и искренне стремились помочь «Челюскину». Опасаемся, что сами скоро будем в положении бедствующего судна. Бочек».

Положение Шмидта было сложным. Теперь на нем лежала ответственность за два судна.

В этот же день произошло очередное совещание командного состава.

Капитан, казалось, постарел на несколько лет. Все выглядели также не слишком хорошо. Только Шмидта не покидало его обычное спокойствие и уверенность в благополучном исходе экспедиции. По крайней мере, так всем казалось.

— Что скажет Владимир Иванович? — спросил Шмидт.

Капитан медленно поднял голову. Похоже было, что он не знает, как поступить.

— «Литке» не сообщает даже, сколько у него угля.

Все понимали, что «Литке» через какое-то время окажется втянутым в общеполярный дрейф.

— Что предлагаете?

— И телеграмму Бочек составил по-умному. Если с «Литке» что-нибудь случится, то вина ляжет…

Капитан глубоко задумался.

Иван Копусов, замначальника экспедиции по хозяйственным делам, не выдержал и резко бросил:

— Чего там темнить? «Литке» надо отпустить.

— Конечно, отпустить, — подтвердил Гудин.

— Отпустить, — сказал Бабушкин.

Так был отпущен «Литке».

Теперь все окончательно поняли, что помощи ждать неоткуда. Предстоит тяжелая зимовка. Это в лучшем случае. А в худшем… Впрочем, дальше думать не следовало. Жалобы, тоска и «философствование» на зимовке непозволительны.

Шмидт прошел в свою каюту и заперся.

Он понимал, что судно обречено. Как только прекратится дрейф, начнется сжатие. Сжатие начнется, как только ледяное поле встретит непреодолимое препятствие, например, остров. Продолжая свое движение, поле начнет ломаться, льдины полезут одна на другую, возникнет вал торошения, который сомнет судно, как бумажный кораблик.

Каждую ночь Шмидта преследовал один и тот же сон — зеленое заходящее солнце, голубые с краснотцой торосы, и все это медленно проходит сквозь судно, сверкая гранями. Слышится звон раздавливаемого стекла, скрежет металла, пулеметная дробь вылетающих заклепок. Каждый раз, когда это живое, бездушное и неумолимое поле начинало спокойно крошить всё, что создано разумным человеком, Отто Юльевич просыпался. Звуки разрушения, однако, оказывались реальными — за бортом происходило очередное, пока незначительное, сжатие.

Если б кто-нибудь увидел сейчас Шмидта, которого все считали несгибаемым и железным, то не узнал бы его.

«А может, не следовало отпускать «Литке»? — думал он. — Впрочем, теперь об этом думать нечего… Где же выход? Если я проявлю хоть малейшую слабость или даже неуверенность, все может очень плохо закончиться. И нас тогда погубит не стихия — мы погубим себя сами. Сперва возникнет уныние, тоска, потом склока и, наконец, паника… Страшны не стихия, не авралы, а ржа, которая может разъесть нас изнутри. Потерять веру в себя — все потерять».

В дверь каюты постучались.

Шмидт мгновенно как бы сменил маску, и дверь раскрыл уже сильный, спокойный человек с ясными и даже несколько насмешливыми глазами.

— Проходите, садитесь, — сказал Шмидт, улыбаясь.

Это был замначальника экспедиции Иван Копусов. Он осмотрелся и пробормотал:

— Иней в углах… Неудачная у вас каюта.

— Уголь надо экономить.

Шмидт поглядел на своего зама вопросительно, прекрасно понимая, что тот без дела не явится.

— У нас на судне много грузов, — начал Копусов издалека. — В одном месте одно, в другом — другое, все перепуталось.

Шмидт, который умел сразу схватить суть дела, сказал:

— Вы хотите, чтоб я дал официальное распоряжение о подготовке к эвакуации на случай гибели судна?

— Совершенно верно.

— Считайте, что вы его получили. Итак, выработайте план эвакуации грузов и выхода людей на лед. Отработайте аварийную сигнализацию и разбейте всех по бригадам, учитывая, разумеется, физическое состояние людей. План ваш будет одобрен. Но аврала объявлять не будем.

— Почему?

— Необходимую сортировку грузов следует сделать без шума. Все-таки на судне разные люди.

— Хорошо бы устроить… ну, как бы репетицию оставления судна. Во время такой репетиции сами собой всплывут отдельные, имеющие пока у нас место недостатки. А чтоб устранить недостатки, их надо выявить.

Шмидт улыбнулся.

— Репетиции будут, — пообещал он. — И еще. Попрошу сюда Михаила Сергеевича.

— Я, примерно, догадываюсь, зачем меня вызвали, — сказал Бабушкин. — Мы уже приступили к поискам аэродромов.

— Да, — кивнул Шмидт, — насколько бы. мы чувствовали себя спокойнее, если б не было здесь женщин, детей и тех, кто к зимовке не готов. На борту следует остаться только научному составу и части экипажа. Расскажите, как же вы ищете аэродромы?

— Лед Чукотского моря, к сожалению, совсем не похож на льды других полярных морей. Малейшая перемена погоды, и вместо гладких полей — груды торосов. Во всяком случае, итальянцам экспедиции Нобиле было проще: в Баренцевом море льды спокойнее. Ну, а чтоб представить себе удовольствие ходить на лыжах, надо знать, что такое торосы. Впрочем, без лыж и совсем провалишься. Мы вчера нашли прекрасное замерзшее гладкое разводье…

— И прекрасно.

— Но сегодня его уже все разломало.

— Самолеты — это, пожалуй, единственное, на что мы можем сейчас надеяться, — сказал Шмидт. — Может быть, удастся прилететь к нам товарищу Ляпидевскому, который сейчас в Провидении.

— Трудновато будет ему. Техника ненадежная, моторы водяного охлаждения, с водой всегда сложности. И светлого времени в обрез. Садиться в темноте невозможно. Да и в светлое время это не просто. А температура все падает и падает. Европейцы, к примеру, при двадцати градусах уже не летали.

— Значит, на авиацию надежды нет?

— Только на нее и есть надежда, — возразил Бабушкин. — А мы сейчас же мобилизуем кадровых лыжников, проведем инструктаж и двинемся на поиски аэродромов. Разрешите идти?