А ВОТ ЧТО удалось спасти челюскинцам: 60 ящиков мясных консервов, 50 ящиков галет (по 80 пачек в 400 г), два ящика сыру (по 30 головок), 19 ящиков масла (по 20 кг), три шестипудовых бочки топленого масла, 12 мешков сушеного картофеля, три мешка рису, три мешка сухарей, три ящика конфет, пол-ящика какао, мешок сушеной моркови, мешок муки, два ящика прессованного чая, два мешка сахару, три свиные туши.
Из вещей спасли: малицы и спальные мешки на всех, 12 кожаных тужурок, семь пар кожаных брюк, 33 пары унтов (выдавались по состоянию здоровья), 23 пары меховых чулок, меховые рубашки и брюки — для слабых, 50 матрацев, 67 подушек, 70 одеял. Из посуды — один котел из камбуза, множество вилок. 10 примусов (с иголками). Нитки, иголки, 12 ящиков патронов, 5 охотничьих ружей, 7 револьверов, 3 топора, один напильник, один коловорот, одна пила, один лом. Весь инструмент — лопаты, ломы, пешни — когда наклонилась льдина, соскользнули в воду.
Книги: А. С. Пушкин 3-й том, поэмы; К. Гамсун «Пан»; М. А. Шолохов «Тихий Дон» 3-й том; Г. Лонгфелло «Песня о Гайавате»; А. Ф. Писемский «Люди сороковых годов».
Много это или мало? А вот ответить на этот вопрос невозможно: все зависит от того, сколько придется ждать помощи.
К утру была установлена более высокая радиомачта, удалось связаться с Уэленом и узнать последние новости.
Это, конечно, плохо, что «Челюскин» не сумел пробиться к Врангелю. Но остается радоваться, что лес, приготовленный на строительство домов на острове, всплыл. Как мы помним, старпом Гуди и перерубил топором все связки, и то, что могло плавать, всплыло. Всплыло и вмерзло в лед.
Хорошо, что на «Челюскине» была и плотницкая бригада. Плотники на льдине оказались как нельзя более кстати, началось спешное строительство барака. Одновременно палатки ставили на каркасы, сделанные из обрезков досок. Произошел буквально взрыв изобретательства: ведь приходилось делать все своими руками — и кружки, и ложки, и печки, и коптилки, и домино. Изготовление печки — дело, может быть, и нехитрое, когда есть материал и инструмент. А если нет ни того, ни другого? Тут уж на помощь приходилось призывать опять же русскую сметку или, говоря иначе, решать уравнение с десятком неизвестных.
Все понимали, что рассчитывать на скорое спасение не приходится.
В «писательскую» палатку, где поселилась «наука», журналисты и кинооператор, вошел молодой красивый человек с серьезным лицом, секретарь партячейки, кочегар Володя Задоров, и сказал писателю Сергею Семенову:
— Надо поговорить. Пойдем.
Семенов и Задоров вышли за торосы. Задоров долго молчал, потом спросил «со значением»:
— Ты в палатке один?
— Как это один? Нас семеро.
— Коммунист-то ты один?
— Федя Решетников — комсомолец.
— О комсомоле особо поговорим. Так вот. Задача коммуниста знаешь какая на данном этапе?
Семенов насторожился.
— Говорите, капитан. Не томите душу.
— Я не капитан, а кочегар. И попрошу без шуток.
— Есть! Так что же случилось? Вид у вас какой-то замогильный.
— Жизнь на льдине — не мед, — заговорил секретарь. — Живешь как на вулкане. Вот уже и трещина прошла через камбуз, и утонуло несколько банок консервов. Трещина прошла через палатку и разверзлась как раз под комсомольцем Гешей Барановым. Он, правда, молодец, вовремя откатился в сторону. И с кормежкой не все благополучно. И все приходится делать своими руками.
— Мы окна сделали из фотопластинок. Чтоб рационально использовать светлое время и экономить топливо.
— Если хорошо вышло, распространим опыт… Так в чем же все-таки задача коммуниста? Ответь!
— Да, в чем?
— Задача номер один — обеспечить веселое и бодрое настроение. Никакого нытья, философии и тоски по зеленым лужайкам и свежему хлебу. На днях соберем бюро и поговорим об этом особо.
— Да тут и ныть-то некогда. О чем вы говорите?
— А это еще как сказать. Среди некоторой группы товарищей, например, возникла тоска и всяческие рассуждения. А кое-кто помышляет идти до материка пешком. «В войну, говорят, и поболее ходили, и ничего страшного». Но тут хуже, чем на войне: тут идешь в одну сторону, а льды под тобой — в другую. А кое-кто из плотников высказался знаешь как?
— Не знаю.
— Один товарищ сказал: «На аэропланах вывезут всяких-разных командиров да политработников, а нас, как несознательный элемент, бросят».
Семенов укоризненно покачал головой.
— За такие слова надо… — сказал он. — Ведь сознательный человек, а тем более коммунист, не станет первым спасать собственную шкуру.
Был крепкий мороз, но приутихло. Над горизонтом дрожал красный закат.
— Ладно, Сергей, говори-ка ты мне как на духу, какое настроение в твоей палатке? — спросил Задоров и положил свою ручищу на плечо литератора.
— Бодрое. Идем ко дну.
— Без шуток. С чего начинается у вас день? Рассказывай по порядку и самым подробнейшим образом. Все говори.
— День у нас начинается так. Подробно рассказывать-то?
— Без единого пропуска. Каждую минуту давай.
— Ладно. Первым, значит, у нас просыпается кинооператор Арканя Шафран, неунывающий человек, и, забравшись верхом на спящего товарища Хмызникова, начинает петь: «Вставай, вставай, кудрявая. В цехах звеня, страна встает со славою…» И тут из спального мешка появляется лысая голова Хмызникова с заспанными, но сердитыми глазами…
— А каково, кстати, настроение у «науки»? — перебил Задоров.
— Они, между нами говоря… — Семенов понизил голос, Задоров насторожился, — они, между нами говоря, рады, что все так вышло. Их научные дела идут как по маслу — каждый день что-то новое. Они просто счастливы, что попали на это самое «белое пятно».
— Так. А Решетников?
— Сегодня вывесим стенгазету «Не сдадимся!», которую оформляет Федя. По ней можно будет узнать о его настроении. В газете прямо сказано: «Мы спокойны за свою судьбу».
— Будем считать, что настроение у вас в палатке уверенное.
— Есть, капитан!
— И ты, Сергей, обеспечь веселое настроение.
— Есть, капитан!
— И без шуточек! — Задоров погрозил пальцем.
— Вот тут мне не ясно с одним пунктиком, товарищ парторг.
— Чего тебе не ясно?
— Как это можно обеспечить веселое настроение без шуток?
— Несерьезные люди — писатели, — улыбнулся Задоров. — Ладно. Ты все понял.
А труднее всех было, пожалуй, Отто Юльевичу Шмидту. Если до 13 февраля ответственность за исход экспедиции разделяли с ним Воронин, Бабушкин и другие, то теперь Воронин лишился судна, а Бабушкин — самолета. Впрочем, Бабушкин и его механик занялись матчастью и привлекли себе в помощь плотников.
Бригадир плотников сказал:
— Был бы лес, а мы тебе, Михаил Сергеевич, что угодно сробим. Вот только летать твоя машина не будет. Мы, чтоб она летала, не умеем делать.
Отто Юльевич четко улавливал настроение экспедиции. Ему важно было превратить людей разных по возрасту, физической силе, образованию, уму, опыту в единый коллектив, способный противостоять стихии.
Следует сказать, что коллектив уже был. Были сильные, закаленные люди — челюскинцы. Но предстояли еще более суровые и непривычные испытания. Ведь и в самом деле ни у кого не было опыта кораблекрушений.
Шмидт внимательно осмотрел, кто как устроился, поговорил почти с каждым и, пользуясь тихой погодой — пурга улеглась, — устроил общее собрание.
Необычным было это собрание, где трибуной служил торос, а освещением — красноватое зарево на горизонте.
Отто Юльевич сказал:
— Весь коллектив показал во время гибели судна выдержку, стойкость, дисциплину и единство. Но нам предстоят еще испытания. Поэтому необходимо запастись терпением. Правительственную комиссию по спасению нашей экспедиции возглавляет сам товарищ Куйбышев. К нам уже летят летчики, срочно готовится к походу «Красин»…
— «Красин» — оно как-то понадежнее будет, — сказал один из бывших красинцев.
— Сейчас трудно сказать, что надежнее, — ответил Шмидт. — Время покажет, кто будет первым. На Чукотке создана «чрезвычайная тройка» под председательством начальника станции мыса Северного товарища Петрова… А теперь о самом главном. Кое-кто подумывает о пешем походе…
Шмидт замолчал и глянул в сторону строителей.
— Так вот о пешем походе. Это нереально. Вспомните все погибшие экспедиции, поговорите с опытными полярниками. Итак, будем ждать. Сколько надо, столько и будем ждать. Родина сделает все возможное для нашего спасения, но и мы покажем всему миру, что такое советский человек даже в такой исключительной обстановке. Главное теперь на данном этапе — дисциплина и единство. Арктика знает немало трагедий, которые произошли из-за раскола и борьбы между сторонниками разных способов спасения…
Отто Юльевич говорил ровным и спокойным голосом. Потом замолчал на секунду и вдруг сказал:
— Если кто-нибудь самовольно покинет лагерь для того, чтоб спасти собственную шкуру, учтите — я лично буду стрелять!
Наступила тишина.
— И еще, — продолжал он, — списки эвакуации будут вывешены на всеобщее обозрение. Первыми подлежат эвакуации женщины и дети, потом идут наиболее слабые физически. Предпоследний в списке — капитан. Я — последний. Вопросы есть?
Женщины возмутились. Одна сказала, что она, может быть, посильнее самого Шмидта, что она спортсменка и первой не полетит. Женщины, имеющие отношение к науке, доказывали, что их пребывание на льду просто необходимо.
— Вы говорите разом, — сказал Шмидт, — попрошу высказаться кого-нибудь одного. Скажите-ка вы, товарищ Комова.
— Нам, всей жепчасти экспедиции, совершенно непонятно, почему именно нас намечено отправлять в первую очередь. Мы протестуем. Вы, Отто Юльевич, нарушаете Советскую Конституцию и равноправие, вы нарушаете права советских женщин.
Женчасть умолкла. Женчасть была в восторге от веских и разящих слов товарища Комовой. Кое-кто даже одобрительно подпихнул Комову в бок. Ну, теперь-то уж Шмидт никак не вывернется! Приперли его к стенке.
Отто Юльевич улыбнулся и, положив руку на грудь, сказал:
— Не обижайтесь, дорогие женщины. Возьму уж этот грех — нарушение Советской Конституции — на свою душу.
Каждый день стихия преподносила сюрпризы: то лес, с таким трудом извлеченный из замерзшей майны, оказывался во вновь образованной трещине. То трещина проходила через продуктовый склад, как будто в океане не было никакого другого места. То ломало только что найденный и расчищенный аэродром. В любую минуту события могли развиваться самым непредусмотрительным образом.
В лётные дни Людочка Шрадер сообщала Кренкелю по рации из Уэлена (из окна своей радиорубки она могла видеть аэродром и самолет Ляпидевского): «Один мотор запущен».
Через полчаса снова выходила на связь: «Запущен второй». Через минуту: «Один мотор работает как будто плохо — стреляет». Через четверть часа: «Мотор стал давать перебои и остановился. Второй летчики остановили сами. Слушайте через час».
Через час: «Опять пущены моторы. Самолет рулит по аэродрому, делает пробежку… Ах, нет, погодите! Ночему-то он остановился. У них что-то случилось».
И так каждый день.
Вера в авиацию пропала у многих. Устали собираться в дорогу, потом идти с грузом за три километра через торосы, разжигать костры, ровнять взлетно-посадочные полосы и отыскивать новые.
Это был уже двадцать шестой вылет.
Ляпидевский четвертый час кружил над районом, где следовало быть лагерю, но тот словно в воду канул.
«А вдруг и в самом деле что-то случилось? Почему они не дают дымового сигнала, как договаривались?»
Ляпидевский и его механик вглядывались в горизонт.
«Если мотор откажет, сесть некуда, — отметил про себя Ляпидевский. — Ладно. Ничего. А вон то не дым ли?»
«Дым» оказался морозным паром, который поднимался над только что образованной трещиной во льдах.
Бензин был на исходе. Следовало возвращаться.
Он вернулся в Уэлен и на посадке снес себе шасси.
Машину подняли на бочки и стали ждать сварщика из бухты Провидения. Он должен был приехать со своим сварочным аппаратом на собаках.
Пришлось готовить к полету другой самолет.
4 марта установилась ясная морозная погода.
Людочка Шрадер получила из лагеря Шмидта очередную радиограмму: «Сжатием льдов разломало взлетно-посадочную полосу. Запасной аэродром имеет длину 450 метров при ширине 15 метров».
— Давайте-ка, товарищи, разметим площадку на нашем аэродроме длиной в четыреста, — сказал Ляпидевский, — и потренируемся. Ошибаться нам никак нельзя.
Весь этот день прошел в тренировочных полетах.
Каждый раз, когда тяжелую машину выносило за пределы размеченной площадки, Анатолий Васильевич говорил себе: «Как бы не пришлось спасать и самого спасителя».
Еще на рассвете 5 марта механик стал готовить самолет к вылету. Очень важно было использовать наилучшим образом светлое время. А взлететь можно и в сумерки.
Итак, на рассвете 5 марта в сторону лагеря Шмидта вылетел самолет АНТ-4 конструкции Туполева с экипажем в составе: командир А. Ляпидевский, второй пилот Е. Конкин, бортмеханик М. Руковский и штурман Л. Петров.
Самолет шел над торосами.
Ляпидевский, помимо воли, прислушивался к реву моторов и поглядывал вниз, прикидывая, где бы можно было сесть в случае отказа моторов. Впрочем, это не мешало ему держать внимание на пилотировании и на приборах.
Через час полета на горизонте появился столб дыма, который, однако, превратился в пар над трещиной.
«Э-э, не обманешь! — подумал Анатолий Васильевич. — Расчетное время прибытия через сорок минут. А там и начнем искать…»