10 АПРЕЛЯ утихло, выглянуло солнце и озарило голубые торосы.

На сигнальной вышке остался один флаг, что означало: «Ждите самолеты!»

Прилетели Молоков и Каманин. Молоков привез запчасти для самолета Слепнева, и пока самолет разгружался, сказал Воронину:

— Я могу вывозить по пять человек: трое в кабине, двое в ящиках.

— Что за ящики? — не понял Воронин.

— Контейнеры для грузовых парашютов. В них я возил запчасти и канистры.

Воронин и те, кто был рядом, нагнулись и поглядели на подвешенные под нижние плоскости сигарообразные контейнеры.

— Не опасно?

— Вот и Отто Юльевич давеча говорил, что опасно, — сказал Молоков. — А я думаю, что опасность у всех одинаковая: что в кабине, что в ящике. Ну, а за аккуратную посадку я отвечаю. В ящике-то и дует меньше. Во всяком случае, на льдине страшнее.

Воронин задумался.

— Ну, есть добровольцы? — спросил Молоков. — Я тут и окошки проделал, чтоб лететь было веселее.

— Есть! — отозвался матрос первого класса Сергеев.

Он во время разговора внимательно осмотрел «парашютную бочку» и решил, что она в полете не отвалится.

— Э-э, а малицу придется снять, — сказал Воронин. — Этак не влезешь.

Матроса Сергеева подняли и головой вперед, как торпеду, задвинули в бочку и потом на крышке завернули болты.

Сергеев заворочался, проползая к дырке.

— Ну, как дела? — поинтересовался Молоков.

— Хорошо, — отозвался неузнаваемо глухим голосом матрос Сергеев.

— Прошу следующего во второй ящик, — сказал Молоков.

Когда самолет оторвался, Сергеев даже не почувствовал. Глянул в дырку — внизу лагерь и оставшиеся на льду челюскинцы.

В Ванкареме, через сорок пять минут полета, когда матроса за ноги вытащили из бочки, он еле устоял, так затекло тело.

В этот же день сумел вылететь и Слепнев. Он вывез шесть человек.

Ушаков, доставленный в Ванкарем, сообщил в Москву о болезни Шмидта.

11 апреля Кренкель получил телеграмму:

«4 ч. 57 мин. московского. Правительственная. Аварийная… Шмидту. Ввиду вашей болезни Правительственная комиссия предлагает вам сдать экспедицию заместителю Боброву, а Боброву принять экспедицию. Вам следует по указанию Ушакова вылететь в Аляску. Все приветствуют вас. Уверены возвращении. Куйбышев».

Кренкель, получив телеграмму, не знал, как сообщить ее содержание Шмидту, и решил поговорить с Бобровым.

Шмидт, сильно осунувшийся, лежал с закрытыми глазами.

Кренкель пошел искать Боброва. Тот прочитал телеграмму.

— А вот еще от Ушакова, — сказал Кренкель.

«Мобилизовать для убеждения Шмидта общественное мнение челюскинцев, если это нужно, подкрепить его даже решением партийного коллектива», — прочитал Бобров.

Итак, Алексей Николаевич Бобров, человек опытный, бывалый, явился в палатку Шмидта и сказал бодрым голосом:

— Отто Юльевич, теперь вы мой подчиненный и обязаны выполнять мои распоряжения. Это решение свыше — приказ.

— Слушаю вас, — отозвался Шмидт.

— Извольте выполнять мой приказ. Вам следует немедленно вылететь в Америку, в больницу. Вас будет сопровождать человек, знающий английский язык, — Кренкель.

— Я протестую, — сказал Шмидт слабым голосом. — Лагерь нельзя оставлять с одним радистом.

Казалось, даже этот краткий диалог утомил Отто Юльевича, и он закрыл глаза.

— Тогда вас будет сопровождать доктор Никитин.

— Я не могу, — сказал врач Никитин, который в это время находился в палатке.

— Это еще почему? — нахмурился Бобров. — Кажется, теперь я — начальник экспедиции, и вы не имеете права обсуждать мое решение.

— Я не могу, — повторил Никитин, — ехать в Америку в таком грязном полушубке. Распорядитесь выдать мне новый полушубок.

Бобров и Кренкель засмеялись: уж чего-чего, а этого добра здесь хватало с избытком. Даже Шмидт улыбнулся слабой улыбкой.

Через некоторое время пришла телеграмма Шмидту от Куйбышева.

«Правительство поставило перед всеми участниками помощи челюскинцам с самого начала задачу спасти весь состав экспедиции и команды. Ваш вылет ни на йоту не уменьшит энергии всех героических работников по спасению, чтобы перевезти на материк всех до единого. Со спокойной совестью вылетайте и будьте уверены, что ни одного человека не отдадим в жертву льдам. Куйбышев».

Шмидта в Ванкарем доставил Молоков. Из Ванкарема со Шмидтом на борту должен был вылететь в Америку Слепнев.

В Анадыре мело несколько дней подряд. На шестые сутки, 11 апреля, наконец, утихло.

Началась спешная подготовка группы Галышева к вылету. Самолеты разгребали из-под снега — их занесло полностью, — одновременно грели воду и моторы. Весь Анадырь принимал участие в аврале предполетной подготовки.

И вот во время запуска двигателя на самолете старшего группы Галышева произошла неприятность: отказал насос.

Виктор Львович Галышев, долговязый, сутуловатый человек с худым красным лицом, некоторое время глядел в сторону горы Дионисия, потом сказал:

— Летите одни.

— Нет, так не пойдет, — возразил Иван Доронин. — Меня-то вы не бросили со сломанными шасси.

— Много работы, Иван. Тут такая оригинальная конструкция, что надо разобрать полмотора, чтоб добраться до помпы, — невесело улыбнулся Галышев.

— Вот мы и поможем, — сказал Водопьянов.

— Летите и ни о чем таком не думайте. Тебе, Иван, помогли, и что же из этого вышло? Ремонт — три часа, а потом пурга на пять дней. Кроме того, я нахожусь на твердой земле, а челюскинцы — на льдине. Я здоров, а там — половина больных.

Доронин и Водопьянов замолчали.

— Вы же понимаете, — продолжал Галышев, — каждый час дорог. Дружба дружбой, а жизнь челюскинцев дороже. Летите и не терзайтесь. В конце концов, я — старший, и вы обязаны мне подчиняться.

Водопьянов и Доронин решили идти на Ванкарем напрямик — через Анадырский хребет, так на шестьсот километров ближе.

— Учтите, что Каманин не одолел хребет, — сказал начальник погранзаставы. — И вообще так пока еще никто не летал.

— Надо же кому-то начинать, — пробормотал, как бы оправдываясь, Водопьянов. — И тогда, наверное, была плохая погода. А теперь как будто ничего. — Он из суеверия подержался за угол стола.

Он подумал о радиограмме, полученной два дня назад от самого Куйбышева. Все пилоты знали ее чуть ли не наизусть.

«Еще раз напоминаю о необходимости для вас, наряду с немедленным использованием каждого благоприятного момента, большой осторожности. От вас требуется не молодчество, а обязательное спасение экспедиции. Я не диктую вам опытным, видавшим виды летчикам, маршрут. Если уверены — летите! Но я обязан вам сказать, что героизм заключается в спасении челюскинцев во что бы то ни стало, а не в воздушной джигитовке. Вам виднее. Куйбышев».

Мороз доходил до тридцати пяти градусов.

— Если мотор застынет — верная гибель, — сказал начальник погранзаставы.

— Ну, какая-нибудь горная долина, может, и отыщется, — успокоил его Водопьянов.

О вынужденной посадке в горах, где нет ни души, не хотелось ни говорить, ни думать.

— Так как у вас самолеты разнотипные, — сказал Галышев, — лететь вместе не следует. Может быть, ты, Миша, прилетишь раньше, тогда сразу и приступай к делу.

Под «делом» и он и Водопьянов понимали спасение челюскинцев, а не тяжелейший и рискованный перелет от Хабаровска до Ванкарема по новым трассам.

— Если повезет, — буркнул Водопьянов.

Через час с минутами он пересек залив Святого Креста и пошел через Анадырский хребет. Глянув на горы, которые внизу, он подумал: «Не так уж они и высоки… Впрочем…»

Дальше он решил не думать: нельзя бахвалиться перед горами и судьбой. В любой момент может отказать мотор и погода измениться не в лучшую сторону.

Водопьянов вышел в лагуну Амгуэмы. По крайней мере, он так решил.

«Скоро и Ванкарем, — сказал он себе. — А вон и мыс. Но что же это такое, братцы, получается? Говорили, что там яранги да радиостанция, а здесь большие строения и две радиомачты… Э-э, да ведь это мыс Северный! Просто лагуны имеют сходные очертания. Нас снесло на двадцать верст к западу. Тоже неплохо, что промазал: в Ванкареме, говорят, топлива с гулькин нос. Заправлюсь здесь под завязку и — в Ванкарем».

В этот день, однако, вылететь не удалось: вылетели 12 апреля, заправив не только основные и дополнительные баки, но и все емкости, которые удалось отыскать на Северном.

Судя по расчетному времени полета, Ванкарему давно следовало бы показаться, но он словно в воду канул.

— Ну, прямо заколдованное место, — сказал Водопьянов механику через переговорную трубу.

— Может, не долетели еще?

— Боюсь, как бы не перелетели.

И тут Водопьянов увидел далеко внизу собачьи упряжки и людей. Их освещало низкое солнце. Тени от собак были длинноноги, как жирафы.

«Вот у кого и спросим», — решил он и, удерживая ручку управления ногами, написал в блокноте: «Махните рукой в сторону Ванкарема».

Потом положил записку в «вымпел» — трубочку, на которой длинная бичева и флажок, и выкинул послание в форточку.

Получив вымпел, люди замахали руками в ту сторону, откуда Водопьянов только что прилетел.

— Ну вот, а ты споришь! — сказал он механику, хотя тот и не думал спорить.

— А что это за люди? Кто они?

— Челюскинцы! — осенило Водопьянова. — Точно, это они! Их уже вывезли. Они выбираются в Провидение, на корабль.

— Тоже не близок путь, — отозвался механик, — если на собачках.

— Вот мы им и поможем.

Через несколько минут возник Ванкарем. При заходе на посадку Михаил Васильевич увидел в воздухе краснокрылый глянцевитый самолет с буквами М8 на синем фюзеляже.

«Слепнев!» — догадался Водопьянов. Думал покачать крыльями — «поздороваться», но передумал: «Некогда!»

Погода стояла хорошая.

Совершив посадку, он вместе со встречающими освободил аэроплан от всего лишнего и высадил механиков, так как собирался лететь на лед один.

Бабушкин, начальник Ванкаремского аэродрома, дал Водопьянову компасный курс на лагерь и пояснил:

— Увидишь черный дым — это и есть лагерь.

— Что с Дорониным?

— Слетал на лед, вывез нескольких человек. Сейчас ремонтируется. Вон его самолет.

— Ну, пока!

Водопьянов произвел взлет.

Теперь он был один в бескрайнем небе. И под ним простирался бескрайний океан.

Во время полета он изредка поглядывал вниз и видел только сплошное нагромождение льдов.

«Лучше вообще не смотреть за борт. Смотри не смотри — толку нуль. Главное сейчас — долететь. Вот и все. Поэтому ни о чем постороннем думать не надо. Все прочее — от лукавого».

Он стал глядеть на горизонт, где должен показаться черный дым. Но дыма не было. Глаза Водопьянова слезились от напряжения. Он морщился, закрывал глаза, таращился. И вдруг — долгожданный дым.

Водопьянов крикнул: «Ура!» Ну, разумеется, он бы промолчал, если б был не один. Несдержанность он считал распущенностью, а распущенность — мать всех пороков.

Посадку на «аэродром» он произвел мастерски. Первым его встретил капитан Воронин.

— Вот молодец, товарищ Водопьянов. Я выиграл пари.

— Что за пари, Владимир Иванович?

— Я ставил на то, что ты долетишь. Ведь долетели не все…

В этот день Водопьянов совершил два рейса и вывез семь человек.

А тем временем на самолете Анатолия Васильевича Ляпидевского навешивали новый мотор в полтонны весом, доставленный к месту вынужденной посадки «лающим транспортом», то есть на собаках. Работа шла круглосуточно.

Галышев и его механики разбросали уже полмотора, чтобы произвести замены и устранить дефекты. Будь оно все неладно! Вышел из строя насос в самое неподходящее время.

Американские газеты опять поторопились — так уж там принято — и поместили некролог о Шмидте.

Доронин занимался ремонтом лыжи на своем «юнкерсе».

Борис Пивенштейн несся на собаках за бензином и запчастями. На одной фактории женщина, приемщица пушнины, поприветствовала его:

— Еттык!

— Здравствуйте.

— Так вы — русский? — удивилась женщина.

— Конечно. А что такое?

— Поглядитесь в зеркало.

Лицо Бориса было черным от загара и грязи.

— Ничего. Сейчас помоемся и поедем дальше.

— Ни в коем случае нельзя мыться перед дорогой — обморозитесь. А если остановитесь, можно истопить и баньку.

— Спасибо. Я бы с удовольствием попарился, да надо ехать дальше. Надо спасать челюскинцев.